И не замедлил Тесей: Ариадну похитив, направил

К Дии свои паруса, где спутницу-деву, жестокий,

Бросил на бреге.

Овидий. «Метаморфозы». Книга 8.

 

 

 

Первым делом Ариадна зажгла светильник. Потом с трудом, рывками закрыла тяжелую дверь. Когда створка плотно прилегла к косякам, Ариадна выпрямилась и вздохнула. Теплая, полная стрекота и ароматов, живая южная ночь осталась снаружи.

Здесь царили скорбь, холод и тьма.

 

Первые залы Ариадна миновала широким шагом, прикрывая ладонью огонек – она столько раз бывала тут, что могла бы идти и без света.

На площадке перед тремя черными проемами остановилась, поставила светильник у ног. Огонек вытянулся, заметался, как от сквозняка, и едва не погас. Плохой знак.

Ариадна затаила дыхание, вслушалась: тихо. В сплетении ходов воздух мог вести себя как угодно странно. Скорее всего, ее настигло дуновение, поднятое краями ее собственных одежд.

Хмурясь, Ариадна привязала конец нити к держателю для факела. Когда-то клубок был мягким, а нитка – пушистой. Но она столько раз ходила в Лабиринт, что нить вытерлась, и клубок стал плотным и тяжелым, как плод осеннего граната.

Она сама спряла эту нить. Когда-то, давней весной велела принести лучшей овечьей шерсти с пастбищ на склонах горы Иды – шерсть оттуда славилась длиной, а, значит, нитки из нее выходили прочными. Тюк притащил на плечах молодой пастух в запыленных сандалиях, такой ладный и крепкий, смотревший на нее с таким простодушным восхищением, что ни будь она царевной… Ладно, к чему ворошить былое.

Теперь она в руках безжалостной судьбы.

Надо не мечтать, а искать брата. Его нужно найти как можно быстрее. Ариадна зажмурилась, пытаясь сосредоточиться, но за закрытыми веками всплывали наглые зеленые глаза, золотистая кожа, кудри вокруг широкого лба, улыбка, могучие плечи… Пальцы дрогнули, клубок укатился с ладони. Она открыла глаза. Нить светилась во тьме.

Недаром ее спряла Ариадна, дочь Пасифаи Сияющей, внучка Гелиоса. Что ж, она попытается перехитрить Ананку, старуху - судьбу. Тьма лабиринта поможет ей. Главное, не думать – боги могут услышать мысли.

Клубок остановился у левого проема. Что ж, пусть будет так!

Быстро переступая ножками в серебряных сандалиях, держа светильник в правой руке и привычно пропуская нить сквозь пальцы левой, она заспешила дальше.

Эхо разносило звук шагов, шорох полз по коридорам, словно шумело море – родная стихия Минотавра. Все как обычно, но нет – что-то не так. Ариадна не могла понять, что именно. Может быть, звуки шагов сливаются в сплошной шелест? Это оттого, что она торопится, отголоски наслаиваются друг на друга.

Ариадна вдруг резко остановилась, прислушалась. Почудился лишний шаг, словно кто-то не успел замереть вместе с ней. Звук отскочил от сводов, запрыгал по переходам… Нет, ерунда, игры вездесущей Эхо.

Это кровь шумит в ушах и ничего более. Ах, вот в чем дело! Тишина! Обычно ее брат храпит, взревывает, пыхтит, дышит тяжко – во сне ли, наяву – и отзвуки летают всюду. А сейчас будто его и нет. Вдруг он умер? Нет! Быть того не может! Никому не справиться с ее могучим братом. Тесей сыт и пьян, спит после пирушки с Миносом – а завтра они снова возлягут за стол. То, что Тесей задумал убить Минотавра – только ее домысел. Но лучше предупредить брата.

 

Какие у Тесея глаза – цвета любимого ею моря! Когда ее и его взгляды встретились, Ариадне показалось, что тонкая золотая стрела блеснула в воздухе. Хотя откуда взяться стреле? Просто солнечный луч запутался в ее ресницах.

И в тот миг она с ужасом поняла, что смотрит на гостя, как ее мать некогда смотрела на быка. Ариадна была тогда девчонкой, но помнит. Она сидела на разлапистом кипарисе. Небо было синим, ствол – теплым и смолистым, трещали кузнечики. Мать и ее подруги трапезничали на травке. Вдруг подружки с визгом разбежались – цветные одежды замелькали и скрылись среди темной хвои. Только мать осталась на месте. Она смотрела мимо Ариадны так, что той показалось: время застыло.

Ариадна повернулась на дереве и увидела быка. Белого, ярче облака, громоздящегося над ним - пришлось зажмуриться. Того самого быка, который, выйдя из моря, бродил по острову и пугал критян. Но мать не испугалась - она смотрела на зверя призывно, приоткрыв губы, и даже сделала несколько неверных шагов навстречу.

Бык прошел близко, но мимо.

Пасифая забросила забавы и хозяйство, исхудала и почернела. Ариадна решила, что мать заболела. Она думала: боги наказывают своевольную царицу, за то, что та уговорила мужа сохранить морского быка. В храме Посейдона зарезали другого, очень похожего, тоже божественного, с острова Тринакрия.

Вскоре царь уехал на войну, и дворец погрузился в безмолвие. Жизнь в нем замерла.

Однажды поздним вечером в боковой галерее Ариадна наткнулась на искусника Дедала. Тот стоял с таинственным видом возле какой-то штуковины, накрытой куском ткани. Из-под покрывала виднелись бронзовые копытца. Наверное, Дедал решил умилостивить Нептуна, пожертвовав статую прекрасной коровы взамен того быка. Как хорошо он придумал! Ариадна обожала Дедала – он дарил ей чудесные игрушки.

Широким шагом, в развевающихся одеждах вошла Пасифая, и, взглянув на мать, Ариадна поняла, что ей здесь не место, и поскорее убежала.

 

И Пасифая вдруг расцвела, жизнь во дворце закипела. Вскоре стало ясно, что царица в тягостях, живот рос, как если бы она носила тройню. Но родила она всего лишь одного младенца, необычайно крупного, мохнатого и с телячьей башкой. Новорожденное чудовище сразу унесли, спрятали в глубине дворца. Рабыни отказывались кормить его даже под страхом наказания, да они и не могли бы сделать этого – молоко в сосцах высыхало при одном взгляде на урода.

Потом рабынь все равно убили, чтоб скрыть тайну, хотя это были хорошие рабыни: молодые, здоровые, красивые и послушные. Пасифая все никак не могла оправиться после тяжелых родов: возлежала под полотняным навесом, окруженная служанками, танцорами, музыкантами и всевозможными яствами на золотой посуде.

У Ариадны еще не было ни братьев, ни сестер, поэтому она прокралась в комнату с окном в потолке, где старая финикийка, рожденная в неволе, познавшая много бед, и ставшая оттого бесчувственной, кормила младенца из коровьего рога коровьим же молоком.

Маленькая царевна подошла ближе.

У братика был квадратный розовый нос, влажный даже на вид. Чудесные мягкие уши с меховой оторочкой вздрагивали, если шаль няньки задевала их. Он сосредоточенно сосал. Звездочка на лбу напоминала цветок маргаритки.

- Дай! – приказала Ариадна, протягивая руку. Нянька равнодушно отдала ей рожок. Младенец приладился к новому положению и снова зачавкал. Он пил так жадно, что молоко потекло из углов его маленькой пасти. Ариадна засмеялась. Он взглянул на сестру из-под длинных загнутых ресниц. Глаза были туманные, черно-лиловые, с налетом, как на спелой сливе, и непонятно было, увидел ли он ее, запомнил ли? Но Ариадна увидела его и полюбила.

Теперь она то и дело бегала в покои братца. Рос он гораздо быстрее человеческого младенца, скорее, как теленок. Увидев Ариадну, скакал, выделывал уморительные коленца, радостно мекал, и бодал ее головой в живот, требуя молока.

Девочка понимала, что малышу не хватает солнца и свободы. Пасифая и слышать не хотела о сыне. Ариадна упрашивала отца выпустить братца порезвиться на солнышке, и, в конце концов, так надоела Миносу, что он тайно отправил обоих детей под надзором старой финикийки и дюжины рабов на пустынный южный берег Крита. Под горой на берегу маленькой бухты разбили лагерь, в котором дети провели упоительную весну, лето и начало осени.

По бокам упрямого лба у братика прорезались рожки, похожие на торчащие из травы камни. Он был невероятно крепок и силен для своего возраста, обожал плескаться в море, не боялся высоких волн, и заплывал так далеко, что Ариадна пугалась, что он уплывет навсегда, и в то же время втайне надеялась на это, предчувствуя, что так будет лучше.

Он научился говорить, правда, плохо - толстый язык с трудом ворочался во рту. «Алиана, - бормотал он, - Алиана» и обнимал девочку крепкими пушистыми руками, а потом принимался скакать и брыкаться от избытка чувств.

Старая финикийка неподвижно стояла у входа в шатер и смотрела на них.

Зиму чудовищное дитя провело взаперти, а весной обоих снова отправили к милой сердцу бухте, потому что держать резвого и могучего отпрыска во дворце было мучительно, а Ариадна не хотела расставаться с братом. Несмотря на предосторожности, к весне все уже знали, что Пасифая родила чудовище. В бухту то и дело как бы случайно наведывались лодки с зеваками. Ариадна ругалась и швыряла в них камни, братец с бычьим ревом кидался в воду, рабы натягивали луки, но стрелять не спешили - зачем зря топить стрелы, бездельники уплывут и так.

Молодой Минотавр – такое брат получил прозвище (настоящего имени ему не дали) - был теперь на голову выше Ариадны, и вдвое шире, а уж выражение «силен как бык» применительно к нему звучало как «масло масляное». Шерсть на его теле лоснилась и блестела, рога вздымались над головой полумесяцем, голос рокотал дальним громом, но он по-прежнему ластился к своей «Алиане» и скакал вокруг нее в телячьем восторге.

Следующей зимой у Ариадны начались месячные, и Пасифая запретила взрослой дочери жить у моря в шатре, как нищей рыбачке.

Минотавра держали теперь в просторной комнате с каменными стенами и железными дверями. Свет и воздух туда проникали только через дыру в потолке. Через эту дыру ему спускали еду и воду, через нее же поднимали поганую посудину. Туда же тайно пролезала его верткая и гибкая сестрица. Единоутробный брат имел теперь могучее тело атлета в лоснистой шерсти, великолепную бычью голову с рогами вразлет. Он был прекрасен и страшен.

Однажды царевна взобралась на крышу Минотавровой темницы и с ужасом увидела, что камни вокруг потолочного окна раскиданы, как после землетрясения. Брат исчез.

Наутро к Миносу потянулись окрестные селяне с жалобами, что Минотавр кого-то забодал, кого-то изнасиловал, причем равно женщин и коров, без разбора, развалил чью-то хижину. Будто даже съел кого-то, во что Ариадна не верила, считая наветом и крестьянской хитростью для вымогания денег.

Минотавра поймали, связали цепями и привезли во дворец на телеге, которую тянула четверка дрожащих волов. Ариадна смотрела с крыши сквозь слезы и кусала кулак, чтобы не реветь в голос – так ей жаль было брата.

Полубыка приковали в подземелье, опоили маковым отваром, но все равно дворец содрогался от его рева и ударов о стены. За Ариадной следили, но она и сама не пошла бы к брату. В неистовстве он потерял разум и стал опасным, подобно штормовому морю.

 

Пригнали рабов. По повелению Дедала они вырыли у дворцовой стены огромную яму, в которой стали строить что-то удивительное: многоэтажное нагромождение стен, переходов и комнат, уходящее вглубь земли и выпирающее над ней. Когда невиданное сооружение было готово, его засыпали вырытой землей, образовав холм, на котором устроили царские кладовые и посадили оливы. С одной стороны рукотворного холма, в развалинах прежнего дворца, разрушенного землетрясением, установили дверь небывалой толщины из дуба и железного дерева. Тяжкий засов с хитроумным замком пересекал ее. Дверь украсили изображением топора-лабриса с двумя лезвиями - символом бычьих рогов. По нему все сооружение назвали Лабиринтом.

В новую тюрьму принесли крепко спящего Минотавра, расковали и оставили одного в темноте. Несколько дней и ночей из-под земли доносился его рев: то яростный, то испуганный. Дедал поставил возле двери внутри Лабиринта ловушки с греческим огнем, падающими камнями и острыми кольями, чтоб Минотавр боялся комнат около выхода, избегал их, и можно было относительно безопасно открывать дверь, когда потребуется.

Ариадна упросила Дедала сделать ей второй ключ от Лабиринта, и Дедал сделал, заставив Ариадну поклясться, что она осыплет милостями его и его детей, когда станет царицей.

Когда подземный рев смолк, Ариадна впервые пошла в Лабиринт, неся кувшин молока и факел. Она боялась, что Минотавр убил себя об стену, или сердце его разорвалось от тоски и ярости. Дрожащими руками отперла она замок, чуть не уронив тяжкий засов на ногу. Приоткрыла дверь. Если Минотавр жив, узнает ли он свою «Алиану», или навсегда потерял разум? Ариадна обмирала от страха, но оставить братца не могла.

Ноги позорно слабели. Конечно, она не догадалась взять мел или веревку, чтоб отмечать путь, но сообразила вести факелом вдоль стены, оставляя полосу копоти.

 

Вот она, эта полоса, до сих пор не стерлась, такая старая, что въелась в камень и больше не пачкает пальцев.

Взрослая Ариадна улыбнулась, погладила черный след, но тут же вздрогнула и застыла – ее настороженному слуху опять померещился чужой шаг. Она прислушалась.

Глупости! В Лабиринте только она и брат. Пленные девы и юноши еще плывут по Эгейскому морю. Тесей спит. Никто не видел, как она входила сюда. Девичьи страхи пристали рабыням, но не царской дочери.

Брат, конечно же, залег где-то внизу – звериное чутье велит ему затаиться. Значит, придется спускаться в нелюбимые ею сырые и душные подземелья.

Ариадна сдвинула брови, упрямо набычилась и двинулась дальше, разматывая клубок. Светящаяся нить ложилась на ступени из дикого камня.

 

Игра теней и света на сводах оживляла однообразный спуск, будила воспоминания.

Сколько раз она ходила здесь! Сколько раз плакала, обняв твердое горячее тело Минотавра. С его коровьих ресниц капали слезы. Ему бы жить в горных лесах, носиться по скалам, дарить свой рев игрунье Эхо, пугать окрестное зверье и пастухов, быть гордостью и ужасом острова. Ариадна может выпустить брата на волю, но он лишится разума от свободы, безмерности неба и океана – и тогда его точно убьют. К тому же нелегко подвести могучее чудовище к двери - хитроумный Дедал запугал его, загнал вглубь подземной тюрьмы.

 

Летели года. Пасифая рожала Миносу все новых и новых царевичей и царевен. Великий царь усердно оплодотворял супругу, окрестных нимф и воевал – другими словами, исправно исполнял царские обязанности.

Ариадна скорбела со своим заживо погребенным братом.

Покорив Афины, Минос повелел царю Эгею ежегодно присылать на Крит по семь юношей и по семь дев на корм Минотавру. Дань была придумана для унижения Эгея – до нее Минотавр прекрасно обходился овцами.

Ариадна видела этих несчастных пленников. Понурой вереницей брели они в открытую дверь Лабиринта, словно в царство Аида, подгоняемые копьями всего двух стражников. И никто, никто из них не сделал попытки вырваться. Обычно казнь пленных не волновала царевну – но это шествие смертников, предназначенных на съедение ее брату, потрясло.

Теперь, каждый год, за месяц до прибытия жертв и долгое время спустя, Ариадна впадала в тоску и сторонилась Лабиринта. Она не хотела знать о трагедиях, творящихся во тьме. Она надеялась, что брат ее терял разум, когда терзал несчастных. Звериная сущность его брала верх и лишь потом отступала. Только спустя три или четыре луны Ариадна снова отваживалась войти в Лабиринт.

Братец встречал ее радостно, как ни в чем не бывало, тыкался носом и лизал куда попало обширным шершавым языком, когда она скармливала ему соленые лепешки и целовала в лоб промеж смертоносных рогов. Что ж, и коровы любят свою хозяйку. С быками сложнее, они пьяны своей силой. Братец больше не пытался говорить. Казалось, он все дальше и дальше уходил от нее во мрак лабиринта, во мрак неизвестной своей судьбы.

Бедный невинный зверь, не различающий добра и зла. Людоед поневоле. Если подумать, настоящий людоед – ее отец, придумавший шутку с ежегодной жертвой. Только не подобает думать так об отце, сыне самого Зевса-громовержца и прекрасной Европы.

 

Ариадна сделала из пальцев рожки, отвращая зло, которое могли привлечь нечестивые мысли. И опять ей почудился тихий шаг – близко, за поворотом.

«Нечистая совесть», – презрительно подумала она, продолжая спуск.

Нить терлась о камень, тянулась вдоль стены, слабо, но неизменно светясь – длинная, крепкая, надежная.

Глубоко под землей, во тьме, куда не заглядывал Гелиос, Ариадна, наконец, позволила мыслям течь свободно.

 

Нынче утром Проксида, любимая рабыня, принесла настоянную на розмарине воду для умывания и, прикрывая смеющийся рот, сообщила, что во дворец прибыл сын царя Эгея. Пришел пешком с побережья, в сопровождении воинов, в полном вооружении, в кирасе, сиявшей ярче солнца.

- А красота его сияла еще ярче! – воскликнула Проксида, сжав у груди крепкие руки.

Минос принял гостя с почетом: все же сын царя, пусть и поверженного, известный герой. Милость к побежденным – знак благородства.

- Наверное, приплыл выпрашивать поблажек, - с надменным равнодушием сказала Ариадна, рассеянно следя, как падают в чашу капли с ее прекрасных белых пальцев. А сама подумала: «Вот бы он упросил отца отменить ежегодную жертву!»

- Ой, такой красавец! Я видела, - без умолку тараторила Проксида. – Могучий, а кудри пышные, что морская пена. Говорят, он сын Посейдона.

- Ты же только что сказала, что - Эгея.

- Так он герой, у них все по-другому! Бывает, и по два отца случаются. Не нашего ума дело. А только не сердитесь, госпожа, болтают еще, будто он приплыл свататься.

- И за кого?

- Ну не за Федру же! – прыснула служанка. Младшая сестра Ариадны, резвая толстушка с прыщиками на носу, еще не достигла брачного возраста.

- Может, за тебя! – сказала Ариадна, вставая. – Подай новый пеплос.

Проксида аж взвизгнула от лестной шутки, согнулась пополам и, хохоча, прикрыла лицо краем одежды. Она хихикала, унося умывальный сосуд, хихикала, раскладывая на ложе белоснежное одеяние – все никак не могла успокоиться. Но пальцы умело и бережно расправляли тончайшую ткань.

Нитки для одежд Ариадны пряли маленькие рабыни – только их нежные пальчики способны вывести нужную тонкость. А полотна ткали слепые горбатые ткачи, не выходящие из сырых подвалов. Потому что нитям нужна влажность, а свет им вреден. Из многих загубленных жизней был соткан этот наряд. Но Ариадна выглядела в нем, как подобает царевне.

Она вынула из шкатулки и надела на голову диадему. Посмотрелась в бронзовое зеркало, которое держала бронзовая же фигурка нимфы.

Но во взгляде Проксиды более, чем в тусклом металле, Ариадна прочла, как она хороша. Она и сама чувствовала себя в полной женской силе: гордая, с горящими глазами, с кудрями чернее ночи, в летящих белоснежных одеждах, увенчанная сверкающей диадемой.

 

Такой она и вошла в малый пиршественный зал, расписанный лилиями и грифонами. Отец и гость возлежали у стола, смуглый эфеб держал наготове сосуд, готовый по первому знаку наполнить кратеры. Солнечный луч столбом стоял между окошком в потолке и столом с яствами – сам Гелиос делил с ними трапезу.

Гость уже успел привести себя в порядок после дороги, одет был вольготно – в легкий хитон и тонкие сандалии. Он лениво повернул голову.

– Моя старшая дочь – Ариадна, – пояснил уже изрядно хмельной Минос, тыча кратером в сторону царевны.

– Я Тесей, сын царя Эгея, – сказал гость, нагло разглядывая Ариадну. – Жаль, что завтра мы отплываем.

Он смотрел взглядом собственника, человека, привыкшего брать желаемое. Жестоким взглядом полубога.

Глаза у него были цвета волны, просвеченной солнцем, и волосы, как и говорила Проксида, клубились морскою пеной.

Ну, что ж, в ее жилах тоже течет божественная кровь. Ариадна вздернула подбородок. Однако она вся дрожала и понимала, что смотрит на пришельца, как некогда мать – на быка. Вот тогда-то ей и померещилась золотая стрела. Сердце билось, будто пыталось вытолкнуть отравленное острие. Горло перехватило. Ариадна вышла, не сказав ни слова.

Свершилось. Она в руках судьбы.

Не видя дороги, Ариадна пересекла центральный двор, обрамленный рядами темно-красных колонн, по лестнице вдоль синих колонн спустилась в сад. Внезапно она поняла, что Тесей явился убить Минотавра. Неясные тени носились перед ее взором. Время троилось - она разом видела прошлое, настоящее и будущее: мучительный кратковременный дар парок. А ведь когда-то она завидовала пророчицам, не понимая, как страшна их судьба.

 

Тесей приплыл не к ней. Он приплыл убить ее брата.

Так судили боги. Но Ариадна, как крохотный камешек, попавший в сандалию, сможет помешать поступи судьбы. Она предупредит брата. Лабиринт велик, тьма бескрайна. Брат укроется в подземелье, Тесей заплутает во мраке. Силы его иссякнут, и рано или поздно он умрет от жажды, и тогда Минотавр... съест его. Ариадна вздрогнула. О, нет!

Она выкрикнула «о, нет» вслух, морок слетел, она снова стала собой.

Вот зачем боги внушили ей любовь – чтоб она не могла помешать Тесею. Но если поглядеть с иной стороны – смерть избавит Минотавра от страданий. Разве прозябание в темнице – жизнь? В таком случае Тесей предстает избавителем, несущим свободу, и любовь к нему – не предательство. О боги, зачем вы поставили ее перед таким выбором! Неужели любовь к брату – настолько страшное преступление?!

Нет, ее долг – предостеречь, а дальше – пусть вершится воля богов!

 

Ариадна спускалась все глубже и глубже в зловонное нутро Лабиринта, высоко держа светильник, чтоб свет падал как можно дальше. Нить разматывалась. Клубок стал совсем маленьким. Где же брат? Почему прячется? Может, ослабел от голода – вдруг его не кормят, чтоб яростнее рвал обреченных пленников? Может, почуял звериным сердцем беду? Что она вообще знает о брате?

Что знает о Тесее?

Что она знает о себе?

Ариадна услышала, что шепчет имя героя.

 

Шепот полз по пустым комнатам. Возвращался шорохом, вздохами, сливался с шелестом шагов. Именно потому и приходилось искать брата молча. Громкий зов обрушился бы лавиной звуков.

Ариадна привыкла к ощущению шагов позади.

А, вот, наконец, знакомое хриплое дыхание братца! Ариадна улыбнулась.

Но сзади явственно зазвучали шаги. Сомнения не было – тот, кто шел за ней, перестал прятаться.

Брат встал навстречу! Огромный! Грозный! А тень его еще громаднее!

Рев потряс своды! Ариадне захотелось упасть на колени, зажать уши, ящеркой юркнуть в щелку!

Крохотное сердечко металось в крохотной груди. Неужели брат не узнал ее?! Вот как закончится ее жизнь!

Но Минотавр смотрел мимо.

Ариадна прижалась к стене, оглянулась. Огонек светильника дробился, отражаясь в блестящем нагруднике, клинке и глазах. Тесей! Конечно, это он шел следом! Она привела убийцу к брату!

Тесей бросился на Минотавра.

Он смял бы Ариадну, но та проскользнула под локтем героя и помчалась вдоль светлой нити, бросив клубок, прочь от страшного хрипа, бульканья, рева, тяжких ударов, утробного хеканья – от всего, что мерещилось ей безумными ночами жертвоприношений.

Выбежав под звезды, рухнула в траву у приоткрытой двери Лабиринта. Ноги не держали ее.

– О лучезарный Гелиос…

Дед не слышал. Дед спал. Да ему, небесному, лучезарному, и дела не было до какой-то случайной внучки, затерянной среди смертных. И уж, конечно, совсем не было дела до Минотавра.

Брат победит. Но если он будет искалечен? А уж представить искалеченного Тесея…

Ариадна застонала.

Из дверной щели показался рог. Братик, родной! Ранен! Поборол свой страх перед дверью и приполз, чтоб положить голову к сестре на колени и расстаться с жизнью под вольным небом. А Тесей?! Что она за предательница, как может думать о Тесее, когда брат умирает! Ариадна встала, шатаясь.

Дверь распахнулась от мощного удара.

Вышел Тесей, волоча бычью голову Минотавра. Ее брата. Поставил отрубленную голову на пороге – как знак победы, знак освобождения своего народа.

Как же огромна она, эта голова, чуть наклоненная набок – рог ее достигал пояса Тесея.

Ариадна чувствовала себя пустой, будто сброшенная цикадой шкурка. Ей хотелось припасть к широкому родному лбу, в том месте, где маргариткой-звездочкой расходится шерстка, оплакать брата, но Тесей молча взял ее за локоть, и она подчинилась, совсем, как те, что шли в лабиринт на съедение. Теперь Ариадна понимала причину их покорности – они не могли противиться Судьбе. А она-то, неразумная, дерзала стать песчинкой в ее сандалии. Даже боги боятся Ананку.

 

Как во сне поднялась Ариадна на корабль с черным парусом, готовый к отплытию. Команда встретила Тесея радостно – воины кричали, обнимали его, хлопали по плечам. При виде Ариадны все смолкли и расступились.

Тесей повел ее в крохотную каюту.

Неистовая ночь не принесла освобождения. Их любовь больше походила на драку. Ариадна впивалась зубами в целующие губы, раздирала ногтями кожу на спине Тесея, получала тумаки, но вновь и вновь бросалась на него, не могла оторваться. Наверное, то же чувствовала ее мать. Ариадна повторила ее судьбу, только мать влюбилась в быка, а она – в героя, полубога, в такого же ярого самца, в убийцу брата – еще хуже! Наказание за то, что осмелилась противиться Ананке. Теперь она – трофей. Позор для отца. Игрушка для победителя.

Братец же любил ее саму…

 

Ариадна проснулась одна на куче овечьей шерсти. Покрывало сползло на пол. Крохотная каюта раскачивалась, слышно было, как волны плещут в борт. Ариадна встала, облизала разбитые губы. Все тело болело. Она отыскала пеплос, затянула тесемки, привычно расправила складки, прикрыла отворотом волосы, и только тогда отдернула занавеску. Светало. Восточный край неба смуглел румянцем.

Нос корабля то нырял, то поднимался из белой пены, светящейся в сумерках, как ее нить. Кто-то, невидимый за надутым парусом, направлял бег судна.

- Тесей! - раздался из-за паруса молодой голос, - будет буря!

- Держи на остров, - отвечал ненавистный возлюбленный.

«О боги, пошлите мне избавление! Как можно любить убийцу брата?! Как можно не любить его! Я кинулась бы в волны, да что толку – дельфины Персеиды вынесут меня на берег, на котором нет Тесея, нет Минотавра. Жизнь пуста! О боги, молю, избавьте меня от мучений!»

Меж небом и морем возникла зубчатая полоса, серая в утреннем свете. Скалистая гряда то поднималась, то опускалась, следуя за качанием корабельного носа, словно примеривалась сжевать мореходов. Вот бы налетела буря, и разбила корабль в щепки!

Буря бушевала в душе Ариадны, но внешне она была спокойна, как подобает царевне.

Тесей стоял у борта. Небо полнилось незрелым еще утренним светом. С севера неслись клочья облаков.

Ариадна подошла, положила пальчики на каменный бицепс героя. Тот оторопело покосился на царевну и вздрогнул едва заметно. Она чуть усмехнулась – полубог боялся.

- Что за остров? – спросила Ариадна.

- Дия.