Я лежал в облаке и пытался размышлять. Лениво пытался, потому что размышлять не хотелось. Но мне совершенно нечего было делать. Раньше я всё время спал, а теперь сплю мало, потому что надо лениться и размышлять. И, кстати, облако является газом лишь в одном случае. Если он, газ то есть, выпущен откуда-то из чёрных миров. Прошу прощения, но я об этом когда-то размышлял. Так вот. Тогда-то и появляется облако. Сами понимаете – чего. Это очень мешающее лениться. А моё облако – нежное, ласковое, обнимательное – самое настоящее. Упадёшь в него и тотчас становишься ленивым. И сразу давай размышлять. Вот сейчас, например, я буду думать, что я – паутинка, в которую вдруг попало солнце, – и она превратилась в маленькую золотую точку. Нет, не в точку. В золотую нить. Точнее, в спираль. Спираль Млечного Пути. Я там тоже был. Ничего особенного, скажу я вам. Послушайте, вот что может быть уютного в звёздах? Это вам не облако, в котором тепло и мягко. Кстати, надо поразмышлять про это. Надеюсь, что мне завтра тоже будет лениво. Ага, я такой и есть. Так о чём я? А, про паутинку. И при чём здесь паутинка? Совсем обленился. Это, наверно, потому что ещё маленький, мало чего знаю. Вот ведь какой… А ругаться я умею? Умел. Но, кажется, потом я забыл об этом. Вернее, не совсем забыл, а забыл о том, что до сих пор помнил о своей забывчивости. Говорю же – обленился. В конец. В хлам. В отстой. О! Вспомнил! Умею ругаться! Ох, устал я что-то размышлять. Где мои пушистые одеялы? Тяну, тяну, а они не тянутся. Ну и ладно, пусть мне будет холодно, пусть я замёрзну, и моя паутинка улетит к этим бардачным Млечным Ухабам. Одеяло, такое же облачное, наконец натянулось. Я скукожился, как сломанная паутинка, и заснул, ни о чём не размышляя.

Не знаю, сколько я спал, но стало действительно холодно, и я проснулся. Облака не было. Нигде не было. Ни сверху, ни сбоку. Снизу тоже, скорее всего, не было. Иначе оно бы прибежало ко мне. Я болтался на каких-то путах-ниточках и только чудом, наверно, не упал в чёрные миры. Я не хочу падать в чёрные миры! Хнык-хнык, мне просто необходимо поразмышлять. Но как же размышлять без облака?! Я сразу становлюсь неленивым. Мне хочется что-то делать, что-то узнавать новенькое. Или Новеньких. Я вам потом расскажу про них. А сейчас надо срочно вернуть облако, а то мне придётся всё-таки упасть в чёрные миры. А там точно не облаки, а газы. И они точно будут мешать. Фу, как противно. Как вернуть облако? Ха, надо просто перестать ёрзать, вытянуться и замереть. И ждать. Просто ждать. Так я и сделал. Это очень трудная и большая работа – ждать. Делать-то ничего нельзя. И размышлять тоже нельзя. Вот вчера мне можно было размышлять, но не хотелось. А сегодня нельзя – а мне очень хочется стать опять ленивым и поразмышлять про паутинку.

Пока я замирал и не ёрзал, прошло много времени. Мне так показалось. Ой, а когда ждёшь облако, можно чтобы казалось? Не знаю. Очень грустно. Грустно от того, что не знаешь, можно чтобы казалось и чтобы было грустно, или нельзя, пока ты ждёшь облако. А я его очень ждал и грустил. Очень люблю это слово. Потому что других у меня было мало – куда-то всё время убегают от меня. Но надеюсь, облако на меня не обидится за то, что я грущу, и снова придёт ко мне.

И вдруг. Ой, а это точно – вдруг? Я забыл. А! Я вспомнил! Вспомнил, что я забывчивый. Тогда всё правильно, даже если неправильно. Мне очень захотелось стать гордым за себя, потому что я вспомнил эту важную вещь. Но вовремя вспомнил ещё раз, что я ведь жду. И мне нельзя пока стать гордым. Это же вообще очень трудная работа, и руки чесались поработать. Ой, а точно – руки? Ну да, ответил я сам себе. У нас всегда работают руки. Только я не знаю, есть ли у меня руки. Наверное, есть. Они же должны чесаться. Но не чешутся. Наверно, я работаю чем-то другим. Или не работаю. Как же мне снова захотелось стать гордым! Я сам придумал! А на чём я остановился? Так, паутинка была вчера, и я над ней размышлял. Сейчас я не размышляю, а жду. Значит, должна быть какая-то разница. Кажется, было слово. Ну вот. Надо расстроиться, потому что мне опять что-то кажется. Я такой непостоянный, когда неленивый. Надо сосредоточиться. Сосредоточился. Слово. Какое же слово? Нет, ну так просто невозможно! Очень захотелось поёрзать, но поёрзать не получилось, потому что слева от моего бока что-то появилось. Я замер. Большое, кажется, пушистое или мне просто кажется, что оно пушистое. Но это точно не облако, которое я очень жду. Я вздохнул. Оно тоже вздохнуло. Я решил больше не вздыхать. Всё-таки я же ждал. Буду я ещё обращать внимание на всяких там сбоку.

– Ты кто? – раздался тоненький голосок. Именно сбоку. Я продолжал не вздыхать и не обращать внимания.

– Я тебя спрашиваю, кто тут развалился? – снова пропищало.

Вот зачем так пищать-то? Хотя пусть пищит, зато не будет слышно, как я вздыхаю. Ой, а если я не услышу, как облако ко мне придёт из-за этого писка? Я возмутился и даже чуть-чуть ёрзнул. Отвечать или не отвечать? Если я отвечу, это опять же будет, что я неленивый. А мне надо дождаться облака, упасть в него и стать ленивым, чтобы заняться размышлением. Ой, как же всё сложно. Молчит, вроде. И чего ему от меня надо?

– Ты почему молчишь?! – оно уже не пищало. Оно орало. Громко орало. Захотелось забыть, что я умею слышать.

– Я не знаю, как меня зовут. И отстань, а то ты мне всё испортишь, – пришлось ответить.

Лучше бы я ещё забыл, что умею разговаривать. Но я не виноват, просто само собой получилось. Наверно, я опять что-нибудь забыл. Тоже, кстати, люблю это слово. Оно многое объясняет.

– Так не бывает! У каждого есть имя. Меня зовут Кантик. Я снизу, если что, – оно перестало орать и снова стало пищать. Как же это утомительно. Ой, откуда я знаю такое слово? Утомительно. У-томи-тельно. У тела есть томь. А что такое – томь? Наверно, я неправильно сказал это слово. Правильно будет – утопительно. Тогда будет топь? А какая разница? Главное, что оно снизу.

– Ты из чёрных миров? А что ты кантуешь? – вот пока ждёшь, какая только легкоразмышлительность в голову не придёт. И зачем я спросил? Будто мне интересно. Всё равно всё забуду.

– Ничего я не кантую, – обиделось оно. – Я окантовываю.

– А какая разница?

Кстати, мой любимый вопрос. Я всегда о нём размышляю, когда вспоминаю.

– Большая, – отрезало оно. – Я подвожу итог, создаю оболочку.

Я заинтересовался. Создаёт оболочку. Оболочка похожа на облако. Может, оно пришло, чтобы сделать мне облако, и я снова стану ленивым и размышлительным? Опять захотелось поёрзать. Но я сдержался. Жду же. А может?..

– А ты облако сможешь окантовать, ну, сделай какой-нибудь итог? Мне очень нужно, Кантик, потому что я устал ждать, – попросил я. Но как бы не попросил, а предложил. Не хочу я просить всяких там из чёрных миров.

– А чего ты ждёшь?

– Облако. У меня было много облак. Но они все куда-то исчезли. И теперь я тут висю, нет, вишу, в общем – болтаюсь на каких-то верёвках.

Оно не отвечало. Я забеспокоился. Может, его кто-то съел? Или выпил? Ну и ладно, мне-то что с этого, я и дальше буду ждать.

– Никакого облака я делать не умею. И не буду!

Нет, всё-таки это утомительно. Какое хорошее слово! Я теперь всегда буду над ним размышлять. Оно, которое сбоку, опять запищало, а я почти уснул. Лучше бы его съели. Или выпили. Потому что когда спишь, время быстрее идёт. Или летит. Или уходит. Наверно, я опять чего-нибудь забыл. Слишком много чего время умеет делать, а так быть не должно.

– Тогда иди отсюда и не мешай мне ждать, – я решил не засыпать и почти уже решился поёрзать от злости. А раньше я никогда не злился. А теперь вот злюсь. Ну почему его не съели или не выпили?!

– Слушай, а давай тебе придумаем имя, – оно не собиралось никуда деваться. И опять пищало. Только как-то по-другому. Я такого слова ещё не знаю, но ёрзать мне сразу расхотелось.

– Зачем? Мне и так хорошо.

Ой, а вдруг, если у меня будет это самое имя, то облако быстрее придёт. Попробовать, что ли?

– А ты точно не Новенькая? Мне что-то от тебя утомительно, – надо же с чего-то начинать.

– А это так страшно – быть Новенькой?

Я удивился. Или пораз… Что?! Поразился?! Ой, со мной что-то точно не так. И облако пропало, и слова какие-то мерещатся. Ой. И тут я пискнул. Совсем как этот Кантик. Потому что этот Кантик и есть Новенькая. Всегда, когда приходят Новенькие из чёрных миров, на меня сваливаются сраные… Я почти в обмороке. И поэтому я опять пискнул, очень громко пискнул и даже поёрзал.

– Что ты пищишь? – возмутилось Оно-Кантик-Новенькая. – Мы будем тебе имя придумывать или нет?

А теперь я не удивился, а испугался. Потому что конец моим легкоразмышлизмам и конец моим облакам. Это очень мощная Новенькая, она принесла мне столько утомлений и отобрала у меня мою лень. А без лени я как голый. Как тонкая паутинка, сверкающая на солнце. Я обречён. Я буду теперь вечно висеть на этих тонких верёвках и слушать всяких непонятных пищащих. Я вздохнул. Теперь я и сам пищащий. И ёрзающий. И неленивый.

– Давай придумывать, – согласился я. Выбора у меня не было. Может, имя мне поможет хоть чуть-чуть полениться. Пока я жду,– а я всё ещё жду,– облако.

– Так, с чего начнём?

– С начала, – буркнул я. Откуда мне знать, как придумывают имена.

– Ну, с начала так с начала, – пропищало довольно Оно-Кантик-Новенькая. – Ты мальчик или девочка? Пол очень важен для имени.

И вот тут мне захотелось ёрзнуть так ёрзнуть. Что за дурацкие вопросы?! И даже захотелось заругаться. Или поругаться. Или загрустить. Или погрустить. Какой ещё пол?! Нету у меня никакого пола, и я даже не знаю, чего с этим полом делать-то. В общем, я понял, что висеть мне тут без имени до скончания моих верёвок-тропиночек. Странно, сегодня на меня нападают разные слова, и чего я им плохого сделал?! Вот что это за «тропиночки»? Ладно, потом поразмышляю.

– Не знаю, – пропищал я и снова ёрзнул. Верёвки качнулись, а я почувствовал, что меня что-то распирает изнутри. Газы? Они будут мне утомительно мешать. Вот только этого не хватало! И так ничего не получается с этим именем, ещё и газики появились. Вот все беды от этих чёрных миров!

– Как это – ты не знаешь? Так не бывает, – заявило Оно-Кантик-Новенькая. – Штаны у тебя есть?

Вот точно сейчас в обморок упаду и сорвусь с этих нитей… Разве можно так жестоко со мной? Все бросили-покинули, размышлять не могу, лениться тоже, а ещё и это чудище про какие-то штаны спрашивает. Ох, быстрее бы верёвки порвались, и я бы полетел в чёрные миры. Там хоть и газики мешающие, зато никто вопросы про штаны не задаёт.

– А что такое – штаны? Никогда раньше не слышал, – собрав последние силы, ответил я и притаился. Или затаился. В общем, притих в ожидании ответа. Интересно же.

– Ну ты даёшь! Если у тебя есть штаны, то ты мальчик. Если у тебя есть платье, то ты девочка. Всё просто. Вот тебе и пол, – легко ответил мой мучитель.

Ой, а у него или неё есть платье? Может, оно – мучитело? Или мучитела?

– А у тебя что есть? – осторожно поинтересовался я. Неужели у него есть пол?! А почему у меня нету?

– Есть! – гордо ответило Оно-Кантик-Новенькая. – Штаны! И ещё есть шапочка!

Шапочка меня почти добила и сподвигнула на сильное ёрзанье. Ну и что? Ну и пусть чёрные миры. Я ж нигде не был, кроме этих Млечных Рытвин. Посмотрю эти самые миры. Потому что я уже почти на всё готов. У некоторых даже шапочки есть, а от меня последнее облако сбежало. Зачем жить? Да ещё и без штанов… Я вспомнил своё беззаботное размышлительное существование в облаке, паутинку и сильно-сильно загрустил. Именно загрустил, а не погрустил. Узнать бы, как выглядят эти штаны. Вдруг у меня тоже есть? Размышлять над этим бессмысленно, я так думаю, потому что если пола нет, то откуда взяться штанам.

– Слушай, а как выглядят эти самые штаны? Может, они и у меня есть, и мы тогда придумаем мне имя, и облако вернётся, – я решил испробовать последний шанс.

– Ну, это такие две тряпочки, сшитые сверху в одну полоску. Их надевают через ноги. Ноги-то есть у тебя? Ох, что-то ты мне поднадоел, – ворчливо ответило Оно-Кантик-Новенькая.

Ноги?! Я растерялся. И даже забыл, что надо ёрзать. И забыл, что всегда был забывчивый. И забыл, что при моей забывчивости, я иногда что-то вспоминал. Про ноги я точно ничего не вспоминал. И это было очень печально.

– А что такое ноги? – всё так же печально спросил я.

– Ноги – это такие две палочки, на которые надевают штаны. У тебя точно таких нет? – поинтересовалось Оно-Кантик-Новенькая. – По-моему, ты мне всё-таки надоел. Какое-то бесполезное в хозяйстве существо. Ни штанов, ни ног. Лучше я полечу к кому-нибудь другому имя придумывать.

– Пожалуйста, не улетай! Как же я буду тут один, и без всего очень важного и нужного?! – мне стало страшно. Так страшно, что я был готов на любое имя. Даже без штанов. Ведь не штаны же определяют имя, в конце концов! Подумаешь, какие-то тряпочки несчастные. Где же моё облако?..

Я вздохнул. Как же хорошо было с облаком… Никто у тебя не требовал каких-то палочек, тряпочек, имён. Никто не заставлял вспоминать, и можно было лениться до отвалу. Как быстро меняется жизнь… Мне очень захотелось похныкать. Но я мужественно не стал этого делать. А то ещё и вправду улетит.

Ну хорошо, я начал успокаиваться, штанов у меня нет, потому что нет ног. Хотя – не факт, я просто не могу вспомнить. Но платье-то вполне может у меня быть? Для него же не надо ног. Факт!

– Слушай, Кантик, а как выглядит платье? Может, у меня есть платье, и мы придумаем мне имя, и облако вернётся? – с надеждой пропищал я. Фу, я уже пищу не хуже этого непонятного Оно.

– Нуууу, это такая тряпочка, к которой пришиты ещё две тряпочки, и оно надевается через голову, – лениво протянуло Оно-Кантик-Новенькая и как-то интересно запухтело – пух-пух-пух.

Это что ещё за – пух-пух-пух? Мне и так стало плохо после этого платья с головой, потому что я догадался – придётся искать голову. А я не помнил, есть ли она у меня. И вот это пуханье совсем мне не понравилось.

– Что ты пухаешь там непонятно? – сердито спросил я.

Ишь, распухался. А вот мне не до пуханья. Что-то надо делать с головой. Или ноги начать искать снова.

– Я не пухаю. Я смеюсь. Ты смешной. Или смешная. Или смешное. Поэтому я смеюсь, – ответило мне снизу.

Я чуть не свалился со своих тропинок-верёвок, так я заёрзал! Это я-то смешное?! Или смешная?! Или смешной?! Да я даже не знаю, есть ли у меня ноги с головой! И имени у меня тоже нету! И пола тоже нету! А это ещё там пухает, типа смеётся. Гад. Или гадина. И тут я понял, что начал размышлять. Нет, не про паутинку. Про паутинку я подумал с грустью, что она безвозвратно улетела куда-то к солнцу. Про солнце я вспомнил. Или я про него знал, потом забыл, а потом вспомнил? Как же всё сложно… Эх, надо попытаться найти голову у себя. И тогда, может быть, отыщется платье. Хотя я бы предпочёл ноги и штаны. Мне стало утомительно скучно.

– А что ты там делаешь? – без особого интереса спросил я. Так, поддержать беседу.

– Я думаю. Думаю, что надо звать Гегельчика и придумать тебе имя вместе с ним. Я один не в состоянии быть способным на такой труд, – глубокомысленно протянуло Оно-Кантик-Новенькая.

– А кто это? И почему бы тебе просто не бросить меня, безголового-безногого, – мне стало так себя жаль, и я сразу вспомнил. Я вспомнил про то, что золотая паутинка улетела. Хотя я не вспомнил, когда успел это забыть. И если Кантик не позовёт своего Гельчика или как там его, и они не придумают мне имя, я могу умереть. Потому что всё, что не имеет имени – мертво. Ну, в чёрных мирах живёт. А, нет, не живёт. Это я неправильно сказал. Нет, подумал неправильно.

– Гегельчик – это мой друг. Он очень умный. А не бросаю я тебя потому, что не люблю не доводить начатое до конца! – с гордостью ответило Оно.

И вот тут я его зауважал. Я принялся так усердно его уважать, что мои путы-верёвки заскрипели и натянулись. Ну вы поняли, да? Я же начал ёрзать. А как без этого? Я ёрзаю – значит существую. Что-то мой новый знакомец примолк, даже пух-пух не делает.

– Эй, ты где там? Чего молчишь? Как ты будешь звать своего друга? – я подумал, что чем больше вопросов, тем быстрее он хотя бы на один из них ответит.

– Как-как, ласково. Сердцем. Он уже в пути, – неожиданно быстро отозвалось Оно-Кантик-Новенькая и опять пухнуло.

А мне загрустилось. Утомительно загрустилось, потому что я предположил, что сейчас придётся ещё и сердце искать. И если я его вдруг (снова это странное слово!) найду, я обязательно позову своё облако. Ласково. Этим самым сердцем. Наверное, оно громко кричит, когда ждёт или зовёт кого-то. Я попытался повспоминать, даже чуть-чуть поразмышлял и поёрзал. Нет, сердца у меня всё-таки нет. Ну и ладно, ну и хорошо. Хоть не придётся и для него искать какие-то тряпочки. И вообще, без этих тряпочек мне как-то же раньше жилось. И без штанов тоже как-то жилось. Это я вспомнил точно, правда, потом забыл, а потом опять вспомнил. Ну, и где этот Гельчик?

– Привет, друг!

– Привет, соратник!

Видно, громкое сердце у этого пищащего Кантика. Ишь, быстро дружок примчался. Сам пищит, а сердце кричит. Удивительно. Ой, а я знал это слово, или эта новая Новенькая тоже из чёрных миров притащила? Утомительно удивительно. Сегодня самый сложный день в моей жизни. И чего они со мной делать будут?

– Ну что, друг, начнём? – новая-Новенькая не пищало. Она – или оно – громогласило. Я даже испугался. Если с таким голосом имя придумать, то точно в чёрные миры свалюсь, потому что мои верёвки порвутся от такого звука. И я не просто испугался, а сосредоточенно принялся притаиваться – не дышал, не ёрзал и на всякий случай перестал быть неленивым.

– Да, дорогой коллега, начнём, пожалуй. Что вы можете нам предложить? – степенно ответило Оно-Кантик-Новенькая.

– Судя по всему, у нас тут случай клинический. Нет в наличии четырёх необходимых для составления истины вещей – штанов, ног, платья и головы. Значит, мы имеем дело с крайне непостоянной субстанцией, которая, возможно, до конца не осознаёт, что в бессознательном состоянии не может контролировать свою сущность, – новая-Новенькая громогласила так, что моему слуху стало тесно. Наверно, если бы я понимал, что оно громогласило, я бы уже умер. Или тут же упал в чёрные миры. Но я не понимал, и поэтому перестал затаиваться и с интересом прислушался. Это я потом понял, что они там про бессознательность говорили. Но потом уже было не страшно, и я не начал собираться умирать.

– Но у него ничего нет! Я даже не уверен, что мы можем говорить – он, – горячо возразило новой-Новенькой моё старое-Новенькая. – Как без штанов-то, – растерянно добавило Оно.

– Этого не надо бояться! – с воодушевлением громогласил друг моего Оно-Кантика-Новенькой. – Мы всё сделаем сами!

Мне опять стало утомительно удивительно. Интересно, а что они будут делать сами? Штаны придумывать или ноги? Хоть бы только именем ограничились. На имя я согласный очень даже.

– А давайте вы мне просто имя придумаете и полетите по своим делам. А я буду дальше ждать облако. Но уже с именем, – робко предложил я.

– А что, вполне приличный вариант, – прогромогласило новое-Новенькое. – И нам без проблем, и не надо контролировать неконтролируемую сущность.

– Да-да-да, я согласен, пух-пух-пух, – радостно запухало Оно-Кантик-Новенькая.

Я почти утомительно успокоился. Чуть-чуть ёрзнул, и мысль моя, которую я никак не ждал и даже не приглашал, и даже, мало того, забыл когда-то, вдруг заставила меня поразмышлять. Получается, что имени достаточно, чтобы быть чем-то или кем-то?! Вот это да! Моё новое открытие так меня утомило, что я даже не услышал, о чём там спорили эти Новенькие. Я отправил своё открытие утамливаться куда-то под путы-нити-верёвочки-тропиночки, а сам решил поучаствовать в собственной эволюции. Ой. А это слово-то откуда?! Эти Новенькие, хоть и из чёрных миров, много, оказывается, чего знают. Плохо на меня влияют. Гады. Сволочи. Лапушки. Жопы. Умненькие засранцы. Великолепные умы. Ой-ой-ой, куда меня понесло?!

– А я говорю, что Размик гораздо лучше звучит, чем Согнамик! – новый-Новенькая сипло громогласило. Видимо, пока я пребывал в словесной клоаке (хорошее слово, древнее, надо потом над ним поразмышлять), оно успело потерять основные голосовые резервы. Остались скрытые – в виде сипения.

– Да вы слышите себя, коллега! У него ничего нет! Он не может быть Размиком! – пискляво орало Оно-Кантик-Новенькая. – И вообще, ваше это Согнамик похоже на неприличную болезнь!

– Что вы говорите, соратник, ну тогда предложите свой вариант, – язвительно сипело новое-Новенькая.

Мне стало интересно. Без утомления. Всё-таки Кантик знает меня больше, чем этот Гельчик. Он мне не внушает доверия. Сам он бессознательный. А я очень даже сознательный. Особенно в последнее время стал им. Но облако всё ещё жду. Скучно мне без него. Утомительно как-то.

– Хорошо, а как вам, например, Мосозраз? Очень, очень достойно звучит, – гордо прописклявило моё старое-Новенькая.

– Ни фига не достойно, как вас ис дас, ну, или как керогаз, – парировал Гельчик. – Лучше так. Созмораз. И всё, не надо меня благодарить.

«Ни фига» мне понравилось. Красиво. Лаконично. А их имена какие-то дурацкие. Неужели я так плохо выгляжу? Я сознательно очень сильно поёрзал. Мои верёвочки натянулись, но я почувствовал их упругую силу. Они и не думали рваться! Они стали сильными! Такими сильными, что я вспомнил про золотую паутинку и про Млечные Ухабы, в которых мне было так неуютно, когда я ленился. Вспомнил, как хорошо мне жилось в облаке, как оно меня обнимало и оберегало от чёрных миров и от Новеньких. Вы уже поняли, да, что эти Новенькие ещё те заразы? Шныряют то тут, то там, и всякими разностями засоряют приличных …э… сущностей. Сознательных, между прочим.

– Друзья мои, не тратьте свои драгоценные слова и знания на меня. Я сам разберусь, как мне себя называть. Я буду ждать своё любимое облако. И мне не надо штанов, не надо платьев и всяких там анатомических частей организма. Я живу, я дышу, я ёрзаю, я мыслю. Мне этого достаточно, пока я жду, – я решил вмешаться в их оживлённый спор, пока они не прихлопнули друг друга авторитетами.

Снизу всё смолкло. Похоже, это я их прибил чем-то. Может, облако вернулось? Тишина. Нет, не вернулось. И совсем не утомительно знать, что оно, может, никогда не вернётся, что золотая паутинка – всего лишь мечта, к которой я тянулся, пока… Пока был маленьким.