Морта

 

Я ослепла на один глаз. Такое случалось: глаза лопались от испарений, в них расстраивался ток флегмы, а о пальцах или зубах можно и не вспоминать – оставшись без присмотра, те жрали всё подряд. Десятки причин. Что угодно.

И всё же: глаз был – и вмиг исчез.

А вдруг?..

Мне не хотелось быть собой. Я привыкла быть врозь. Быть тут и там – будто нигде, а когда ты нигде – то тебя будто и нет, а когда тебя нет, то… Но поздно, поздно – я уже есть, я уже тут.

И бремя здесь – как без него. Давит, гонит: а вдруг, а вдруг?..

Я подняла палец, который отлёживался в одном из подвалов, где было темно-сладко и горько-сыто. Тут пахло зверем, пахло мною. Я встрепенулась, клацнула зубами и на ещё сонных лапах выбралась наружу.

Прежде у Города было великое имя, теперь он – ничто. Я часто обзываю его калекой, уродом, падалью, Город огрызается ядовитыми миазмами и ртутными дождями, черепами и руинами. Мы смертельно устали друг от друга, но всё же были неразлучны – тут моё логово, охотничьи угодья.

Бремя потащило вперёд.

Щёлкайте, хрящики, теки, флегма, по жилам. Шевелись, пальчик, тут близко – в развалинах водонапорной башни. Не то чтоб я всерьёз надеялась, но... Ведь раньше-то случалось.

Я сорвалась на бег. Мимо проносились дома, разорванные изнутри кристаллами соли, оплавленные брызгами алкагеста. Чёрные деревья. Улицы без названий. На фоне Города я чувствовала себя ужасно живой и страшно красивой.

Вот и огрызок башни, больше похожий на сгнивший зуб. Кажется, это я её сломала. Или нет? А за кого я воевала? За Колонии? Или за Атанор? Всё как-то путается, забывается – слишком давно это было, а память-то у меня короткая. Да и толку от воспоминаний? Одна тоска.

Принюхалась – ничего, послушала – тихо. Ветер с моря и только.

Бремя толкнуло в спину, но я упёрлась – не хотелось разочаровываться раньше времени. Я забралась в один из домов, прокралась на сгоревший чердак, оттуда заскочила на соседнюю крышу, ловко спустилась по стене и вот так, по-охотничьи, подобралась к основанию башни. Через знакомую брешь тиснулась внутрь.

На полу, среди кирпичей и трухлявых балок, бледнели сочные ошмётки разорванного глаза. В другое время, я обязательно подкрепилась бы ими, но сейчас не до того. Палец свело сладкой дрожью: а вдруг! Теперь вверх по винтовой лестнице – мягонько, ведь доски насквозь гнилые.

Ещё пара ступеней, и вот…

На площадке было пусто.

Сквозь дыру на месте потолка падал серый утренний свет, неприкаянный, скучный. Как я. Бремя теперь изведёт, будет глодать мысли, пока не взвоешь, пока не разобьешься на куски, не опустишься до животного.

Я крутанулась на месте, вцепилась клыками в лапу – так, чтобы хрящи треснули, флегма брызнула. Хотелось боли.

И тут я увидела – в шаге от меня.

Он был настолько выверен, настолько незыблем, что только сейчас я осознала его присутствие. Я забыла о Городе, о себе и даже о бремени. Был лишь он.

Истукан висел в воздухе, прямо передо мной. Обвитые красной тканью длинные ноги, изящные руки, золотая маска с гордым ликом забытого героя – всё в нём было безупречно. Чёрные как бездна сегменты его тела покрывали звёздно-белые письмена, а стыки горели алым, гневным, божьим, тайным, жутким светом. Я узнала его, хоть ни разу и не видела – лишь один истукан мог быть столь бесподобным. Последний и первый из их рода. Арей.

Я рванулась к нему – и тут же застыла, распятая магией. Арей даже не шелохнулся.

– Знаю тебя! Знаю! – восторженным шёпотом закричала я. – А я – Морта!

Сила Арея начала выкручивать меня как тряпку. Хрящи рвались из плоти, потроха лезли наружу. Я не отрывала взгляда от его лица.

– Морта! Запомни! Ты – Арей! Знаю тебя! Морта! Я! Я!

Он вывернул мой палец наизнанку, и меня там больше не стало.

Тысячами глоток я заорала от восторга. Напала на себя, стала рвать на части, сношать, прыгать и приплясывать, даже взяла пару нот, сгинувших в ликующем рёве.

Он нашёл меня! Ждал в башне, чтобы увидеть! Город, чучело ты этакое, ты слышишь?! Арей пришёл за мной! Сам! Арей! Сколько слухов, сколько легенд! Шептались, что вместо ста имён бога на его ядре начертано сто одно. Что алхимики сами ужасались его мощи. Да по сравнению с ним остальные истуканы – болванчики, чурбаны, слабаки. Арей – особенный, и я – особенная. Мы предназначены друг другу. Банальность? Пускай. Он будто… мой суженый. И главное: теперь ему некуда деться, ведь бремя Арея не легче моего.

Я вспомнила дивное сияние – свет его ядра. Арей был как уголь в пламени костра…

Уголёк! Да, так я и буду его звать!

Ах, Уголёк мой, как встретить тебя? Чем удивить? Конечно, ты сгинешь раньше, чем доберёшься до Атанора, но обещаю: скучать мы не будем.

Мои глаза взмыли в небо, мои зубы полезли из жирной червивой земли, которую я жрала всё лето. Пальцы вынырнули из топей за Городом, и чёрная грязь текла по их лоснящимся бокам – они хорошо отъелись. Я собиралась в кучу. Из Атанора на улицы кособоко выползали чрева в окружении сотен визжащих языков. Город наполнялся мною, я была повсюду. Всё для тебя, Уголёк!

В башне его не оказалось. Ожидаемо, но долго прятаться не выйдет – меня слишком много. Пальцы метались от дома к дому, шарили по развалинам, глаза заглядывали в пустые окна и прохудившиеся чердаки. Мне были известны все закоулки, все тайные тропы. Захлёбываясь слюной от нетерпения, я обыскивала квартал за кварталом.

Южная площадь, у сгоревшей ратуши!

Я вся рванулась туда, затаптывая и калеча саму себя. Быстрее-быстрее, окружить, стиснуть.

Как и в башне, Арей не пытался бежать, а безмятежно парил над землёй, воззрившись на преогромную статую человека. Я завертелась вокруг, едва удерживая себя от атаки, в которую меня бросало бремя.

– Я Морта! – крикнула я. – Говори со мной! – крикнула я. – Я знаю тебя, Уголёк! – крикнула я. – Ты мой! – крикнула я. – Ну! – крикнула я. – Я Морта!

Мне не хватало слов, чтобы сказать всё, что я хотела сказать, а Уголёк был безучастен, такой идеальный в каждом моменте. Зачем он отвергает меня?! Ведь знает, как я хочу разбить его скорлупу, добраться до ядра, ощутить, как горит моя плоть в его пламени… А он занят какой-то там статуей.

– Великий магистр, – голос звучал отовсюду, глубокий, колодезный. Не голос – скорее эхо. – Это он придумал меня. Почитал себя мудрецом, но не понял очевидного.

Я взвилась от радости – Уголёк заговорил со мной!

– Великий! Мелкий! – крикнула я. – Какая разница?! Люди одинаковые!

– Как деревья в лесу, правда? – Уголёк развернулся ко мне. – Сколько вас тут?

– Я одна! – крикнула я. – Я – Морта!

– Так много тел. Не удивительно, что ты как животное. Вся мясом наружу.

Вся мясом наружу! Как красиво и правильно сказано! Мой Уголёк – самый умный! Я подалась вперёд, сжалась вокруг.

– А ты?! – крикнула я. – Какой ты?!

– Я – тот, кто убьёт тебя, Морта. Не более того.

Он назвал меня по имени!

Я не выдержала счастья и кинулась со всех сторон. Уголёк поднял руки.

Ближе, ближе. Мои зубы вот-вот, мои пальцы сейчас…

Арей сомкнул ладони, и реальность лопнула. Площадь встала на дыбы, великий-мелкий человек слетел с постамента. Меня смяло, перемололо, разметало по сторонам. Сотни тел стали ничем, ещё сотни – дымящимися грудами плоти. Сверху посыпались ошмётки глаз. Меня ошпарило болью и бросило назад.

Ого!

Арей был обескураживающе силен. Его магия искажала сам эфир – изнанку бытия, первооснову. И как с таким быть?

– Твоя любовь ранит! – захихикала я.

Он не удостоил меня ответом. Защемило в сердце – Уголёк казался таким одиноким посреди этой раскуроченной площади. Хотелось прижать его к себе, раздавить о себя.

Бремя отвесило подзатыльник: двигайся, мол.

Я определила края удара по своим трупам, отступила за них. Ткнула Уголька одним пальцем сбоку, вторым со спины, кинула сверху два зуба. Впустую, конечно, но Арей давил меня по очереди, а значит берёг силы. У любого колодца есть дно, так ведь?

В лоб такого красавца не возьмёшь – это ясно; нужны скорость с ловкостью. Продолжая нападать, я избавлялась от лишнего: сушила мышцы, вытряхивала из себя кишки и гениталии – сейчас от них никакого проку. Лёгкие следовало раздуть, а сердце умножить на два.

Быстрее.

Один из зубов почти долетел – его размотало над макушкой истукана, окропив того флегмой. Уголёк не поспевал за мной. И пока он отвлекался на ложные атаки, два пальца подкрадывались с тыла, прячась за завалами моих тел. Ближе…

Ближе…

Рывок. Я распахнула пасти, прыгнула. Уголёк крутанулся на месте, вскинул ладонь: оба пальца – в пыль. И тут же я кинулась снизу – зубом, что прикидывался мёртвым, лёжа в шаге от Арея.

Уголёк исчез. Возник рядом, размазал зуб по брусчатке.

– Нечестно!!! – заорала я.

Он снова исчез; появился среди меня – ударил. Мясо в стороны. Исчез; сместился. Ударил.

Я – врассыпную. Он – пропал. Появился.

Никаких дешёвых пасов руками или заклинаний с перекошенной рожей; Уголёк просто смещал эфир относительно себя и оказывался в другом месте.

Придётся «отступать». В несколько смещений Уголёк нагнал меня, переломал дюжину убегавших пальцев, но мне только того и надо было. Я высунула языки из окон ратуши и окатила истукана потоками желчи, заставив булыжники плавиться, а воздух кипеть от испарений. Укрыться было негде, Уголёк не успел бы.

Успел. И уже был внутри ратуши. Он двигался быстрее мысли.

Я взвыла обречёнными языками, а потом здание лопнуло как пузырь на болоте. Меня посекло осколками, раздавило мрамором, ослепило пылью. И пока я продирала глаза, Уголёк устремился на восток – к Атанору.

«Прыжок» за «прыжком». Зигзаги, петли. Я замечала его повсюду.

Задрыгался, великий Арей? Бремя пришпорило? Каким бы ты там ни был – оно поскачет на тебе.

И ты не лучше меня. Не лучше.

– Я – Морта!!!

Город содрогнулся от моего рёва.

Я заполонила руины, мои языки торчали в каждом окне, за каждым поворотом. Если Уголёк взмывал над крышами – пыталась цапнуть его зубами, внизу, на улицах, – хватала пальцами, захлёстывала желчью. Никакой передышки. Истукан отвечал магией, что крушила Город словно чудовищный молот, сметая целые кварталы, добивая то, что пощадили алкагест и соляные бомбы. Дома вдалбливало в фундамент, стены сминались как мокрая бумага. Я упивалась побоищем – люди были бы нами довольны.

Рывок, выпад, что-то твёрдое треснуло под ударом когтя.

Достала!

На боку Арея пылала борозда, прочерченная моим пальцем.

– Не зевай!!! – расхохоталась я.

Уголёк метнулся вверх и буквально прорубил путь сквозь небо, выбив мне, должно быть, половину зубов. В десяток “прыжков” он достиг Атанора, но проскочить внутрь не успел – слишком много языков плевалось с крыш. Угольку пришлось спуститься вниз, где ждали мои чрева.

Всё, как я и рассчитывала.

Истукан замер, словно припечатанный глубокой тенью Атанора, попасть в который ему было не суждено.

Город мне в свидетели, я не желала Угольку плохого. Но как иначе? Невозможно отступить или поддаться – бремя ведь не обманешь.

Я обступила истукана.

– Прости, – прошептала я со слезами на глазах и пеной изо рта.

Чрева разверзлись, выпуская клубы чёрного смога; тот в момент заполнил всю площадь перед Атанором, погрузив нас во тьму. К несчастью для Уголька, мои глаза прозревали его сияние даже сквозь непроглядный мрак.

– Кто эта блистающая, как заря, прекрасная, как луна, – прозвучал голос из мглы, – светлая, как солнце, грозная, как полки со знамёнами?

Я бросилась отовсюду. Он ударил – вслепую, вокруг себя.

Меня размолотило, раскроило на части.

Ещё удар – эфир свело судорогой. Я умирала, снова и снова, и тут же рвалась вперед, забыв о боли.

Уголёк сместился – прямо ко мне. Резанула его, прихватила зубами. Истукан перепахал реальность, вывернул наизнанку. Меня раздавило, размозжило о грани бытия.

Я свесила языки с крыши и залила площадь желчью, наплевав на то, что сама плавлюсь, теку мясом на землю. Мои объятия сжимались всё крепче. Уголëк бился в них, а я хватала, хватала.

И тут меня потащило. Всю меня, что была здесь. Зубы беспомощно кувыркались в воздухе, пальцы выламывало, колотило друг о друга, языки слетали с крыш, будто сдутые ураганом. Даже слоноподобные чрева не могли устоять, сдирая кожу, их волокло по земле. Ветер завывал на невыносимой ноте, оглушал, бил; и лишь один звук смог рассечь этот вопль – скрежет, с которым распахнулись врата Атанора.

Смог вдруг исчез, точно втянутый в трубу, и я увидела Уголька. Он стоял на коленях, воздев над собой изломанную правую руку, и два его перста образовывали кольцо, в котором билась и трепетала бездна – Арей сумел пробить эфир, сотворив дыру в бытии. Пробоину, пожирающую всё вокруг.

Я цеплялась за камни, впустую рвала жилы. Притяжение выкручивало суставы, хватало и тащило к дыре, где перемалывало плоть на фарш, который тут же исчезал в нигде.

Всё кончилось быстро. Меня не осталось перед Атанором – уцелели только ошалелые глаза, что парили в вышине.

Уголёк разжал пальцы, и эфир зарубцевался. Скрюченная, похожая на обгорелую ветку рука откололась от торса и упала истукану под ноги; цена такой магии была высока.

– Я уже рядом, Морта. Потерпи немного, – сказал он и исчез внутри Атанора.

 

Арей

 

Шанс упущен, магия вотще развеяна по ветру. Гордыня и бремя ослепили меня, заставив бить молотком по мухам. Я привык к неуязвимости, привык побеждать одним ударом. И что в сумме? Пневма, что копилась во мне годами, была сожжена в угоду бездумной ярости, а то, что осталось… Этого так мало. Моя десница обратилась в прах, да и сам я едва уцелел.

Морта переиграла меня. Пускай разумом она походит на злое дитя, но хитрость у неё воистину звериная. Её тела были так близко, что я не мог держать бремя в узде. Морта кидала плоть мне на поживу, покуда я не прогорел. И теперь уже она – ловец, я же – добыча.

Но откуда столько силы?

Тысячи тел, при этом такая цельность, согласованность. Чем тебя больше, тем слабее контроль – максима для всех гомункулов. Но не для Морты. Невозможно телесная, она не утратила себя, сохранила логос. В чём секрет?

Необходимо понять, как она устроена, сорвать с неë шкуру, разъять на части, сцедить соки и…

Внутри меня всё затрепетало. Я едва не рассмеялся:

Бремя, как ты предсказуемо! Всё те же уловки и соблазны. Искушение смертью, жажда, которую не суждено утолить.

Нет, ещё не время. Нужно залатать дыры и восстановить хоть немного пневмы. Иначе поражение неизбежно.

Неизбежно.

Дрожь утихла.

Вот так – пока я верю, что проиграю, бремя даёт поблажку; но долго ждать оно не станет и зашепчет ободряюще: “А вдруг?.. Но если?..”

– Уголёк!!! – вопль бахнул вниз по шахте лифта, на дне которой я затаился. Морта искала меня; ей было невтерпёж, она жаждала внимания, но, на мою удачу, Атанор оказался необъятен даже для такого чудовища. Впрочем… всё едино – скоро я и сам рад буду найтись.

Оборвать бы нашу историю на полуслове, оставив моих творцов в дураках. Сбежать, но не из страха перед небытием – что в нём дурного? – а потому что могу. Вот тело моё: повелю – и поднимется длань, захочу – и сделаю шаг. Так почему же нельзя одолеть бремя? Куда впилась эта заноза?

Мне часто думалось о людях, свобода воли которых доходила до курьёзной возможности убить себя. Им, немощным и скудоумным, был ниспослан дар отступиться, свернуть на иную дорогу. Нам же суждено гнуться под ярмом. Чего ради? Звери убивали, чтобы жить, люди – потому что могли, а мы – ибо так надо. Вот только тех, кому было надо, давно уж нет. А мы – есть.

– Выходи!!! – она почти рыдала.

Морта… Несообразное имя для гомункула. Кто бы стал называть лакея в честь смерти?

Рядом со мной лежало одно из её тел – верно, рухнуло сюда во время очередного буйства, которое отрадно для всех гомункулов. Не в силах насытить бремя, они пытаются забыться в агонии или экстазе, иными словами, в чувствовании, но всё зря. Всё – зря.

Тлен был не властен над Мортой, вместо этого её плоть неспешно таяла, обращаясь жемчужной пеной. От скуки я освежевал останки.

Под прозрачной кожей бледнели канатные мышцы, туго накрученные на чёрный хрящевой остов – гибкий, и в то же время прочный. Длинные, гончие руки-ноги оканчивались вытяжными когтями, которые сделали бы честь и мясницким крюкам. Набитая акульими зубами пасть была так велика, что в голове не осталось места для мозга, отчего Морте пришлось заправить его внутрь позвоночника. Целесообразность сего тела была достойна оваций.

Морта создала эталон хищника, но в чём смысл невинных пушистых ресниц? Зачем нужна грива сивых волос? Какой толк от изящных запястий?

Как правило, её племя рьяно выпалывало из себя всё, что напоминало наших демиургов, в своих метаморфозах обретая гротескные, оторванные от жизни формы. С Мортой иначе: в каком бы виде она ни являлась – фурии ли с кожистыми крыльями, или раздутого от щёлочи бурдюка, – в ней легко угадывалось творение рук человеческих.

Я был обязан постичь еë, расшифровать на куски.

(Бремя!)

Нет, не получится – пневмы ещё мало. И всё же… Я ведь свёл к нулю множество тел, теперь Морта куда меньше, чем прежде. Она уже не так опасна. Можно попытаться…

(Бремя!)

(Бремя!)

Нельзя. Риск не оправдан – я не знаю, чего ещё ждать, ведь логика подсказывает… что победа возможна, что вероятно могу… проиграть, если не хватит пневмы, так почему же… не раздавить очередного гомункула, ведь для того я и был придуман…

Содрогаясь, я осел на пол.

Сейчас бы камнем в океан. На дни, месяцы, а лучше, годы. Теперь же не сбежать, не залечь на дно, ведь вокруг меня Атанор, Морта и, разумеется, цепь, что тащит на бойню.

(Бремя!)

Да, бремя.

Я покорился – и стало легче существовать. Настолько легко, что я вмиг вознёсся по шахте, и эфир засверкал от моей мощи и славы. Пробил час битвы, равной которой ещё не бывало. И пусть в ней не было смысла, но смысла не было и в нас. Так зачем себя сдерживать?

Едва я ступил на запорошенные вековой пылью плиты, как из соседнего зала вылетело одно из крылатых тел Морты. В россыпи паучьих глаз полыхало моё отражение.

Она торжествующе оскалилась. Я смял и выбросил её.

Момент безмолвия, а после стены сотряслись от тысячеголосого вопля.

Я поднялся к тлеющему на потолке светочу и через него нащупал эфирную паутину Атанора. Прежде она пламенела точно огненный невод, нынче же походила на тускнеющее созвездие. Её жалкий вид опечалил меня. Половина тетрасоматических батарей рассыпалась пылью, почти все философские камни выродились в свинец, эфирные жилы едва справлялись с хаотичной циркуляцией пневмы; магия Атанора умирала от старости.

– УГОЛЁК!!! – уже близко.

Я следил, как вспыхивают и гаснут светочи по всей громаде Атанора – они отзывались на движение, а движения сейчас хватало. Морта стекалась ко мне, в Восточный корпус, свет в котором уже не успевал затухать. Остальной же комплекс быстро темнел. Весь, за вычетом Нерестилища, что теперь сияло подобно маяку.

Плодовое тело – там. Никаких сомнений.

Я уронил тяготение на спину и рухнул вниз по коридору. Морта неслась навстречу – поток клыков, когтей и мучительного вожделения. Как тут удержаться? Я схлопнул материю в плоскость, размазав бледную плоть о пол катком второго измерения. Путь освободился, но опять была истрачена уйма пневмы.

Морта довольно загоготала. Она понимала, насколько я завишу от магии, и потому рассчитывала выжать её досуха в мелких стычках и засадах. У меня же был свой замысел.

Упав на перекресток, я перенёс себя в янтарный зал, посреди которого громоздился золотой ковчег. Времени на игры с монадическим шифром не было, и я сокрушил его топором двоичной логики. Створки ковчега распахнулись, явив багровый монолит философского камня. Я возложил ладонь и, ухватив паутину, рубанул пневмой по эфирным жилам.

Светочи Восточного корпуса погасли, уже навечно.

Теперь мы вновь сыграем в прятки, как там, пред вратами Атанора, но отныне я буду водить. Морта могла считать себя госпожой этого места, но она была чужаком, варваром, что перелез через ограду храма. Я же плоть от плоти Атанора: его раскалённые недра породили меня, алхимики лишь исполнили роль повитух. Что мне темнота, если я дома?

– Беги, возлюбленный мой! – на сей раз голос Морты звучал иначе, без надрыва. Её томный напев сочился сквозь тишину: – Будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!

Спустя мгновенье мрак взъярился, загрохотал – Морта на ощупь продиралась сквозь Восточный корпус. Я взнуздал силу тяжести и уронил себя в горизонт.

Это был полёт по памяти, в которой не осталось места тьме – я видел иное: анфилады бесчисленных залов, сотни конвейеров и мастерских, забитые студентами лектории, башни, где не протолкнуться от мудрецов. Горластые атриумы, седые библиотеки. Гомункулы, големы и их хозяева – люди. Атанор был чертогами разума, домной, в которой выплавлялось будущее. Подмяв под себя скалу, он одним боком попирал студёный океан, другим нависал над Метрополией, от которой ныне остались лишь руины. Атанор же устоял, но только затем, чтобы стать кенотафом золотому веку.

Магия распахнула передо мной двери Архива. Я пролетел его насквозь, заставив вострепетать фолианты, за владение которыми в былые времена развязывали войны. Притяжение влекло дальше, глубже. Мимо лабораторий, где синтезировали алкагест, мимо цехов, где собирали соляные бомбы. Вот там покоились изложницы, в которых выпекали големов, а здесь кипели родильные чаны гомункулов – их варили как суп.

Закрутив себя по спирали, я оставил позади винтовую лестницу и, наконец, достиг Нерестилища. Эфир тут слегка колебался от эманаций плодового тела.

Дверь была приоткрыта – Морта ждала. Ловушка? Само собой. Пускай. Я истомился по своему врагу…

Нерестилище переливалось мягким розовым светом, он мерцал в настенных мозаиках, блуждал по дну пустых бассейнов, в которых когда-то дозревали плодовые тела гомункулов – миг свободы перед пожизненным заключением в колбу.

– Мог бы и постучать, Уголёк, – Морта говорила поочерёдно, её голос звучал с разных концов зала. – Но чему удивляться? Ты ведь привык брать крепости штурмом.

– Довольно слов.

– У вашего брата туго с разговорами, верно? Вас учили действовать, а не болтать.

Из бассейнов полезли тела. Они походили на “гончих”, которых чаще всего использовала Морта, но были крупнее и одновременно костлявее. По их меловой коже змеились багровые полосы.

– Это десницы. Нравятся? Я шлифовала их под тебя. Что-то не успела, но ты сам виноват – слишком быстро меня нашёл. Впрочем, чего ещё ожидать от великого Арея?

– Ожидай избавления.

– О! Так я ведь жду не дождусь! – засмеялась Морта.

Её десницы растаяли в розовом мареве. Не исчезли – просто скрылись от взора.

Движение.

Я выдернулся в угол. Место, где меня больше не было, теперь дымилось от чёрной желчи.

Мутные силуэты закружились по Нерестилищу – Морта распределяла себя так, чтобы её нельзя было поразить одним ударом. Забавно, если учесть, что у меня не хватило бы сил на такой удар.

– Смелее! Ты ведь хотел плоти и крови?!

Она дразнила бремя во мне. Предлагала себя.

Нет. Спешка ни к чему: я уязвим как никогда. Но и медлить невозможно – скоро Морта соберётся воедино, и тогда шансов одолеть её не будет.

Мне нужно время. Одна долгая секунда.

Я забросил себя в центр зала, подвесил между полом и потолком. Учуяв опасность, Морта отпрянула. И тут же в шаге от меня взорвалась доселе незримая десница, окатывая всё вокруг щёлочью. Умно: я не успел бы ускользнуть, если бы…

…если бы магия не сжала горло песочным часам, не обратила воду из клепсидры в студень. Время растянулось как пружина.

Всё застыло. Но не я.

Десниц было куда больше, чем казалось: будучи недвижны, они почти сливались с розовой мглой. Я запомнил их позиции. И позиции тех, что улепётывали от меня. И тех, что готовились изрыгнуть желчь. И всех остальных десниц. В одной из них Морта сокрыла исток своего разума – плодовое тело. Больше негде.

Пружина времени вытянулась в скрученную ленту.

Пора. Я приставил себя к ближайшему телу и одним ударом раскроил эфир внутри плоти. Со следующей десницей поступил так же. И со следующей. И ещё с одной.

Я метался по Нерестилищу – от одного оцепеневшего тела к другому, и на каждое ставил печать смерти. Морта уже была мертва, хоть и не знала об этом.

Время, дрожа, вытянулось в струну. Моё ядро начало остывать – пневма была на исходе. Несущественно; мне надлежало разить врага, и только.

Ещё мясо, ещё плоть. Снова и снова.

Секунда лопнула, а с ней и десятки тел, что забрызгали собою колонны и стены, растеклись кровью и желчью по бассейнам.

Кончено?

Нет.

Одна десница уцелела – ползла прочь на перебитых лапах.

Как же?.. Ведь бил наверняка.

Вытянув руку, я сжал кулак. Магия взяла хрипящую Морту в тиски. Сдавила.

Что-то мешало, стояло костью поперёк. Я приблизился, усилил хватку. Морта задёргалась, выгнулась в дугу. Выгнулась, но не сломалась.

– Сгинь же, тварь! – неужели это мой голос? Неужели мои слова?

Морта обернула ко мне искажённый мукой лик. Из её пасти хлестала стеклянная кровь.

Я навалился оставшейся магией, чувствуя как вымерзает моё нутро.

Бледная кожа взбугрилась, начала рваться, и из ран полезли золотые осколки. Падая, они глухо стукали по мрамору.

Это были фрагменты ядер. Морта не просто побеждала големов, она делала их частью себя, тем самым ставя заслон от магии.

– Я… полна сюрпризов… Уголёк…

Последний оберег выпал из истерзанного тела – Морта перестала быть.

Всё оборвалось, замерло, будто вновь остановилось время. Я качнулся, но устоял. Сделал два неверных шага в сторону. Огляделся.

Бремя, теперь-то ты довольно? По нраву ли тебе такая жертва?

Без сомнений, Морта была сильна как никто, но я всë равно оказался сильнее.

Я – сильнее.

Я.

Меня впечатало в пол.

 

Морта

 

– Уголё-ё-ёк! – промурлыкала я в щель. – Ты что, обиделся? Давай поговорим! А? Уголё-ё-ё-ёк!

Он молчал.

Вот ведь нежная натура!

С трудом втиснув когти между дверных створок, я попробовала разжать. Бесполезно. От досады треснула по засову – только лапу отшибла.

– Ты всё равно вылезешь! Бремя заставит. Затем я тебя убью. Или ты меня. Так почему не пощебетать напоследок? Уголё-ё-ёк!

Я прильнула к щели. Истукан скрючился в дальнем углу – от былой спеси не осталось и следа. Бедняжка!

А ведь каким грозным был, когда ворвался в Нерестилище! Какими точными, властными были его движения. Десницы, которых я растила под него, оказались бессильны – Уголёк сокрушил их в одно мгновенье! Хлоп! – и весь зал в моих потрохах. Но когда он начал мять кусок, в который я истуканьи черепки напихала… ох, я едва на потолке усидела – сердечки так и бились. Какой напор, какая страсть! Даже рычал что-то. И, конечно, ничего не видел вокруг – бремя совсем глаза зашорило.

И всё же он сбежал. Когда я, оттолкнувшись от потолка, рухнула на него всем весом, Уголёк в последний, ничтожно короткий миг успел вырвать себя из-под меня, оставив на память лишь смятую золотую маску.

– Будет тебе дуться! Сидишь там как… истукан.

Я быстро нашла его – легендарный Арей схоронился в одном из пустых хранилищ, отгородившись от моей пылкости тяжеленной дверью с магическим засовом. Не беда: двумя оставшимися языками я цедила желчь на питающий замок философский камень – уже скоро между мной и Угольком не останется преград.

– Я ведь знаю, чем ты занимаешься, – хихикнула я, глядя на окутавший его белый свет. – Уже видела такое. Разгоняешь обороты ядра, чтобы скопить побольше магии. Думаешь, поможет? Другим истуканам не помогло – в итоге их рвало на куски.

– Ты стала куда разумней, – прозвучал столь желанный голос.

Тут он был прав. С начала войны я изрядно отупела. Слишком много тел, слишком сильные инстинкты. Теперь же, когда Уголёк порядком обкромсал меня, я, наконец-то, могла соображать.

– И куда несчастней, – вздохнула я.

– Сперва мне казалось, что вас тут десятки, но ты одна. Ответь, как такое возможно?

– Это секрет, Уголёк. А за секреты нужно платить.

– Чем?

– Секретами, конечно же.

Истукан замолчал. Ну вот, спугнула! А ведь только разговорились.

– И какой секрет ты желаешь знать? – вдруг согласился Уголёк.

От внезапности я даже растерялась и потому спросила очевидное:

– Правда, что ты убил людей?

– Да, – легко ответил истукан. – Я изменил несколько переменных в эфирном поле, и всякий, кто имел душу, погиб. Это было легче, чем кажется, – меня наделили силой, которой прежде не имел ни один голем. Алхимики видели во мне свой магнум опус, орудие, что добудет Атанору победу. К тому же здесь сотни пневмовещателей – с их помощью я заставил орбитальные колокола вторить моей литании. Проще некуда.

Проще некуда! А ведь мы тогда даже и не поняли, что случилось с людьми. Они словно потерялись или, напротив, потеряли. Ходили неприкаянные, искали что-то, бормотали под нос, но ничего разумного в том уже не было. Так и померли.

– Но… зачем? – изумилась я и тут же осеклась, поражённая догадкой. – Молчи! Я сама!

– Говори.

– Бремя! Тебя сподвигло бремя!

– Люди хотели пойти на мировую. Колонии, пусть медленно, но неизбежно проигрывали, и твои хозяева готовились склонить выю перед Атанором. Нам бы запретили истреблять друг друга. Сие было недопустимо, и бремя толкнуло к очевидному решению.

– Какой ты умничка, Уголёк! – меня аж подбросило. – Они бы всё веселье испортили!

– Не жалеешь? Люди могли снять наши цепи.

Уголёк, конечно, умничка, но иногда…

– А чего жалеть?! Тебе разве плохо со мной?! Ты хоть раз был так жив, как сегодня?! Или скучаешь по ним, по этим “возвращайтесь с печатью, без печати не положено, с печатью можно, а без печати никак нельзя” или “мучительно думала над вашими словами, и мне представляется, что лучше быть друзьями”?

– Ты славно их изображаешь.

– Люди нам ни к чему, да и сами мы ни к чему. Пускай мир наследуют птички с рыбками.

Уголёк кособоко встал с пола и подковылял к воротам. Впервые я видела, как истукан ходит – прежде он не касался ступнями бренной земли. Из надломов и трещин в броне сочился молочно-белый, нездешний свет, а на месте лица зияла каверна. Подумать только: у Уголька была пустая голова. Подойдя, он преклонил передо мной колени.

Так близко – и не достать!

– Мы обречены, Морта.

– Нет-нет-нет. К чему уныние?! – смеха ради я прислонила к морде его золотую маску. – Мы же разумны и уж придумаем, как превозмочь бремя. Нам совсем необязательно враждовать. Дай руку, Уголёк, и мы вместе найдём выход. Ну же.

Исткан заухал – очевидно, это был смех:

– Счастливый исход не предусмотрен. Нам уготовано иное: гибель в ярости и рабстве. Такова воля наших творцов.

– О, милый мой Арей, всё-то ты знаешь. Да, бойцовым псам не разойтись на одной дороге. Но пока ты не явился, я могла прикидываться, что меня нет. Нет Морты. Есть зуб, что рыщет в вечернем небе, или палец, что дремлет среди руин. Бремя не находило меня, потому что меня не было. Теперь же ты – тут, и я – тут. Нам не разойтись.

Уголёк слегка наклонился, и я ощутила, как внутри всё сжалось до судорог. Магия давила со всех сторон, подобно тому, как стискивается кулак. Если б не осколки истуканов, я бы провалилась в себя.

– Сильнее… – выдохнула я.

Давление прекратилось. Уголёк не желал тратить силы впустую: потрогал – и хватит.

– Занятно, но мы боролись с бременем одинаково. Только ты пряталась внутри, а я – снаружи. Мне помогал океан.

– Любовался закатами? Встречал рассветы?

– Опускался в пучины, где царствует тишина и скитаются слепые рыбы, а тяжесть вод распластывает по дну. Только там, в этой бездне, я мог отрешиться и, вывернув разум наружу, забыть о том, кто я есть.

– Океан, значит? Надо будет попробовать.

– Когда тебя не станет, я вернусь туда. Это как смерть.

– Глупости. Нельзя познать смерть: она – вещь в себе. Я хотела бы изведать её, да бремя не даёт. Ты ведь знаешь, тут недалеко резервуары с алкагестом. Бывало, подойду к ним и гляжу в отражение. Воображаю: а как оно будет? Потом беру, например, палец и собираюсь мыслью в нём – вот чтобы прям всей уместиться. А после медленно-медленно погружаю головой вниз… Прям по чуть-чуть. И пытаюсь уловить миг, когда всё, когда смерть. Зря. Её не поймать. Нам не положено даже искать её, Уголёк, только лишь предвкушать.

– Недаром ты назвалась Мортой, – истукан отступил в свой угол. – Как тебя звали прежде?

– Эосфора, – отозвалась воспрявшая память. – Да, так меня назвали, но когда пришло время, я сама выбрала себе имя. Правильное имя. Одаривать смертью – вот моя судьба. Не смейся. Да, я знаю, что это бремя сейчас шепчет в ухо, но и до него… Я помню детей, которым я пела, и их отцов, которых я ублажала… и мне всегда хотелось услышать влажный хруст. Хотелось, чтобы алое и горячее текло по подбородку. У меня чесались зубы, но в то время воля моя была под замком.

– А потом Колонии напустили хворь, и гомункулы стали бомбами с часовым механизмом.

– Немощь распространилась как степной пожар, ведь переносчиками были люди. Нас следовало уничтожить; но Атанор медлил, искал лекарство, ведь мы были такими дешёвыми и удобными – не то что истуканы. Но бремя неизлечимо. Помнишь тот день, когда мой народ сменил хозяев?

– Гекатомба. Великая резня.

– Великая расплата. Наша плоть высвободилась, мы стали меняться как нам было угодно. Слуги исчезли – появились солдаты. От нас требовалась самая малость – убивать врагов. Когда мой бывший господин вбежал в спальню, я уже доедала его жену, и бремя твердило: “Морта-Морта-Морта…” Всё исполнилось: и влажный хруст во рту, и кровь с подбородка. Мы опустошили земли Метрополии, заставили Атанор дрожать от страха!

Пока я говорила, языки истлели под излучением философского камня, но эрозия была достаточной, чтобы вцепиться в края и начать ломать. Уже скоро, Уголёк.

– Затем вас разбили и, как шакалов, гнали до Колоний, – сияние вокруг истукана перетекло в его руку. – Да, их алхимики нанесли страшный удар, однако Атанор оправился и начал побеждать. Благодаря нам, големам. Любой из нас был сильнее любого из гомункулов. Но оказалось, есть исключение. А теперь отвечай: в чём твой секрет, Морта?

– В том, чтобы правильно питаться, – усмехнулась я, выламывая очередной кусок из камня. – Ты прав: истуканы сильны, и мы могли одолеть вас лишь числом. Несправедливо, но таков наш удел, – я широко расставила пальцы перед воротами, набила оставшимися зубами соседние коридоры – Уголёк не должен был сбежать. – Ты ведь знаешь, какие мы неугомонные? Когда врага нет рядом, всегда рады помериться друг с другом силой. Однажды я разорвала собрата на части и начала пожирать, да так увлеклась, что опомнилась, только услышав хруст стекла в пасти. Это была колба с плодовым телом! Ведь это нельзя! Совсем нельзя! Но что уже поделать? Прошло день-два, и я осознала, что стала больше, пластичнее.

– И ты начала поглощать себе подобных, – заключил Уголёк.

Свет вокруг его руки теперь походил на вибрирующее лезвие. Очередной фокус?

– Сперва ненарочно. Просто так получалось. Кто-то был ранен, кто-то мучился от своей слабости. Они не могли достойно нести бремя, и я избавляла их. А потом пошли слухи о непобедимом истукане, и я начала готовиться к тебе. К тому времени люди уже вымерли, и некому было обуздать меня. Я уничтожала всех подряд, пока не сошлась со стаей таких же хищников.

– Каннибалов.

– Пусть так. Вместе мы очистили от истуканов Метрополию и Атанор, а после сразились между собой. Я осталась победителем, и с тех пор тут моё логово. Зачем искать врага, если он быстрее найдётся сам? И они приходили – подобные тебе или подобные мне. Я пожрала их. Я всех убью, Уголёк, и даже тебя! Я – Морта!

Слюна капала на пол, волосы стояли дыбом. Хотелось орать, биться тушей о ворота.

– Уже скоро? – спросил Уголёк.

– Вот-вот, – ответила я, глядя как быстро сереет багрянец философского камня – магия улетучивалась сквозь разломы.

– Это будет наша последняя битва. Я не отступлюсь.

– Бремя не даст тебе отступиться. Как и мне.

– Готова ли ты?

Готова? Не считая десятка искалеченных тел, что ещё ковыляли сюда, я вся собралась перед воротами. От меня так мало осталось… Но этого хватит. Разумеется, Уголёк что-то задумал, но магией меня не пробить – в этом я была уверена. Как и в своей победе.

– Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину, и внутренность моя взволновалась от него! – пропела я.

Засов упал, и Арей вонзил ладонь мне в голову.

 

Арей

 

Без толку. Расчёт был на то, что концентрированной пневме под силу вскрыть обереги Морты, но созданное мною лезвие померкло, едва я нанёс удар. Лишь кожу оцарапал.

Вокруг меня сомкнулась огромная пасть. Я укрылся в складке бытия, вынырнул у Морты за спиной и попробовал взрезать заднюю лапу. Тщетно. Морта крутанулась, обрушилась на меня – я сместился.

Тут же накинулись остальные тела. Отмахнулся от ближайшего, и здесь лезвие сработало как должно: оборвалась нити между элементами – плоть превратилась в дым. Я отступил в эфир, пропустил сквозь себя когтистые лапы и раззявленные челюсти, выявился, изничтожил ещё три тела. Морта отшатнулась.

– Ты выдохся! – рявкнула она. – Медленно скачешь, медленно бьёшь!

– Кого убеждаешь? Не себя ли?

– Режь мясо сколько влезет, но что ты сделаешь с ребром? – Морта огладила ладонями тело. Жест был плотским, исполненным самообожания. – Согласись, оно изумительно.

Пожалуй, что так. Ребро было крупнее десниц, но при этом тоньше, грациознее. Ход длинных рук-лап казался таким плавным, что Морта словно перетекала из позиции в позицию. Я различал, как напрягаются обтянутые ажурной кожей прозрачные мышцы, как колотятся три чёрных сердца, а между ними, в клетке из хрящей, вибрирует заключенный в колбу сгусток клубничной плоти – плодовое тело. Вокруг него мерцала россыпь золотых осколков.

Нет, ребро не пробить магией. Требуется иное решение.

– Молчишь? Другие истуканы так же мялись передо мной, загнанные, сломленные, – Морта подняла с пола мой бывший лик и, приложив к морде, слилась с окружением. Погнутая маска теперь как бы висела в воздухе. Я будто смотрел в отражение себя прошлого. – Не знаешь, как быть, Уголëк?

– Знаю.

И я действительно знал. У меня был наготове фатальный замысел, предложить который мог лишь надломленный бременем разум. Иного не дано.

Размытый силуэт бросился ко мне. Я ударил в ответ. Но не ребро, а остальную Морту, что загораживала путь из зала.

Тела стали таять одно за другим – каждый мой выпад был губительным. Морта пятилась, разбегалась по сторонам, огрызалась резкими контратаками. Ребро неотступно гналось за мной, заставляя выжигать пневму в постоянных рывках через эфир. Теперь я не чувствовал холода, напротив – нутро плавилось от бешеного вращения ядра.

– Ещё! Ещё! – орала Морта, когда я вымарывал из бытия очередной её кусок.

Вот тварь.

Я закружился вокруг ребра, осыпая десятками бесплодных ударов, от которых оставались лишь царапины и досада на собственную слабость. Впрочем, и Морта не могла достать меня – её скорость ограничивала материя. Наши тени отплясывали на стенах.

(Бремя!)

Я отпрянул и вновь рванулся к остальным телам, проредил их. Путь в коридоры был свободен. Улучив момент, я метнулся в ближайшую арку. Морта с хохотом и гиканьем ринулась за мной.

Теперь следовало…

Из сумрака вылетели крылатые тела – быстрые как снаряды. Одно из них успело разворотить мне плечо, прежде чем было рассеяно. Спасаясь, я бросил себя вперед – к мигающему светочу.

Внутри рявкнуло.

Разладилось.

Скривило ось.

Девять из начертанных на ядре имён божьих переиначились, исковеркались, утратили связь.

Я приходил в негодность, но это уже не имело значения.

Морта кинулась на меня, заставила отступать. Она чередовала атаки: то налетала зубастыми фуриями, то пыталась зажать гончими телами, иногда била в лоб ребром, от которого я мог лишь уклоняться. Моя жатва также была собрана: коридор заволокло паром от уничтоженных тел.

Отбиваясь, я выскочил в просторный неф, который и являлся моей целью. Мраморная площадка у входа примыкала к тянущемуся через зал хрустальному мосту. Из того же стекла были отлиты поддерживающие свод витые пилоны, им облицевали стены, на которых застыли блики светочей. Но главное: из эфирного хрусталя были изготовлены резервуары с универсальным растворителем – алкагестом. Над его недвижимой зеркальной гладью и нависал мост.

Морта вывалилась из коридора. Завывая и визжа, она загнала меня на мост. Теперь я был как на ладони. Её тела разили с воздуха, окружали, брали в клещи. Я с трудом уворачивался, а внутри клокотало, кипело. Магия противилась: в момент смещения меня будто протаскивало под килем.

И всё же я бился. Поразил одно тело. Другое. Десятое. А потом меня протаранило, швырнуло на середину моста.

– Ты мой… – зашипело со всех сторон.

Подняться я не успел, переместиться не смог. Морта навалилась, прижала к стеклянной плите, когтями вскрыла мне грудь.

Тогда я ударил вокруг себя. Со всей силы, как там, в городе. Пневма разодрала эфир, раскурочила бытие. Морту порвало на куски, раскидало по залу, крылатые тела пали в алкагест.

.

.

Бремя за шкирку вытянуло меня из сладостного небытия, в котором я пребывал всего несколько мгновений. Оплавленное ядро чуть остыло, но то и дело клинило. Цена свершённой магии была непомерна: порча изувечила четверть имён.

Что же Морта? Я ожидал увидеть нависшее надо мной ребро, но оно топталось перед мостом.

– Ищи другую дуру, Уголёк! – рыкнула Морта. – Мне ясно, что ты задумал!

Шатаясь, я встал на ноги.

– Ты проиграла.

– Нет!

– Да.

– Нет! Лжёшь! Ты всё лжёшь!

– У тебя осталось лишь одно тело.

– Есть ещё!

– И где?

Не сводя с меня глаз, Морта металась по площадке.

– Я выжду! – оскалилась она. – Бремя притащит тебя, как телка на убой!

– Ровно наоборот. Ты ведь права: я сделался слаб. Единственный мой шанс на победу – он тут, на мосту; и бремени это известно. С тобой иначе.

– Всё не так!

– Ты неуязвима для магии. Можешь убить меня одним ударом. Скорость, ловкость – всё на твоей стороне, – я дал ей время осмыслить сказанное. Затем спросил: – Ведь так оно тебя убеждает?

– Верно, – Морта было задумалась, но потом всё же ступила на мост. – А ещё бремя уверяет, что ты меня дуришь. Тянешь время. Уничтожив мост, ты погибнешь вместе со мной, а бремя не дозволяет убивать себя.

– Я выживу. Впрочем, ты ведь не станешь верить на слово?

Морта дёрнула головой, как будто отгоняя злобного слепня. Она знала, что обречена, но ничего не могла поделать – бремя было неотвратимо.

– Не стану, – Морта вновь заклацала когтями по хрусталю. – Я должна проверить, сам знаешь.

Голос её был исполнен печали. Могучее тело будто лишилось сил, а каждый шаг словно причинял боль.

– Ты не поверишь, Уголёк, но мне страшно, – она схватилась за перила, точно пытаясь удержать себя. – Я думала, что не боюсь умирать, а я боюсь. Глупо как-то. Выходит, я трусиха? Какая же из меня тогда Морта?

Когти заскрежетали по стеклу, бремя оторвало её от перил, повлекло ко мне.

– Ты велика и ужасна. Я не желал бы иного врага.

– Ох, Арей, какой же ты льстец. – Морта замерла в шаге от меня. Трудно вообразить, какими силами она держала себя на месте. – Но скажи честно: я ведь тебе понравилась?

Я протянул руку и коснулся её лица.

Провел ладонью вдоль львиной челюсти, тронул бескровные ланиты, алчные губы и чёрные клыки. Увидел себя в полнолунных глазах. Хотелось рвать, сечь, рубить, но я задавил, задавил, задавил это. Морта тяжело, через раз дышала. Её дрожь отдавалась во мне.

– Положи меня, как печать, на сердце твоё, – ответил я, – как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь.

Неуловимый для зрения бросок. Раскрытая пасть.

Я развоплотил мост и через спину выбросил себя из тела. Морта устремилась за мной в неистовом, отчаянном прыжке. Мы взлетели над зерцалом алкагеста – пылающая сфера и хищник, точно высеченный изо льда. Будь у меня магия, я бы остановил этот миг, растянул до предела возможного. Подвесил нас между прошлым и будущим, оставив историю без финала.

Но пневма иссякла, а время вышло. Кто-то обязан проиграть – такова природа бремени.

Думала ли Морта о том же, падая в своё отражение?

Она исчезла за краем резервуара. Я прокатился по мрамору и замер.

Стон. Скрежет.

Вбивая когти в стыки плит, Морта выбралась на площадку. Задняя её часть сгинула – она ползла, подтягивая тело передними лапами. Позади оставался мокрый след от флегмы и вываливающихся потрохов. Я ждал слов, но Морта молчала – между нами всё было сказано.

Что теперь? У меня не осталось ни магии, ни даже тела, но разве это повод разочаровать Морту? Она бы не простила слабости.

На меня пала её тень, и я сделал последнее, что мог – жертвуя нетронутыми именами, обратил себя в звезду.

И воссиял первородный божий свет – пневма чистая.

И застенал эфир, оплакивая распад материи.

И стал мир безупречно-белым, как в час творения.

“Светоносец”, “Нещадный”, “Триждывеликий” – я терял имена, словно бусины с порванных чёток.

Чёрный силуэт тянулся ко мне сквозь клокочущую первостихию. Тело развеявалось прахом, плоть скручивалась как горящая листва. Не выдерживая, таяли обереги, но когти Морты неумолимо приближались. Свет содрал с неё кожу – осталось лишь кипящее мясо. Голова полыхала в огненном вихре, трещали кости.

Тёмная длань сомкнулась на мне. Сдавила. Я пронзил мышцы, расплавил вены, выжег хрящи, расщепил сердца. Морта не отпускала.

Ничего не осталось кроме моего света и её тени.

А потом она исчезла в сиянии.

.

.

.

Уцелело лишь одно имя – сто первое. То самое, что возвысило меня над родом моим. Теперь оно читалось как насмешка: “Всевластный”. Пускай мой разум сохранился, но магия была боле недостижима. Отныне я – отработанный материал. Шлак.

Скажи, бремя, что дальше? Куда ты завело меня? Возможно ли найти покой средь скорбного чертога, где каждый камень дышит прошлым? От Морты не осталось даже пыли, лишь тёмный силуэт на выбеленных плитах – немой укор моей живучести. Неспособности соответствовать. Если бы я мог подняться, если бы мог…

(Бремя!)

Ты не уймёшься, так ведь? Будешь изводить день за днём, час за часом, пока не явится избавитель, что растопчет меня? Но что, если избавители мертвы? Вдруг мы всех убили?

Шаги!

Нет-нет, она мертва. Я знал, я был уверен, и всё же…

И всё же Морта возникла из тьмы под аркой.

Это было изломанное, вывихнутое тело – должно быть, из тех, что я тысячами истреблял среди руин Метрополии. Никакая не Морта, а просто бездумный рудимент, который уже начал пениться. Не более чем растущий после смерти волос.

Тело подковыляло ко мне и, к моему изумлению, прошептало:

– Ты – Уголёк.

Воистину, Морта, ты особенная. Даже смерть не убила тебя до конца.

– Ты – Уголёк, а я… – её голос был сухим и далёким.

Всё верно, Морта, я и впрямь стал Угольком – обожжённым комком разума. Мыслящим антрацитом.

– Ты Уголёк. А я…

Она взяла меня в пасть и понесла прочь. Мы покинули выжженный зал, миновали коридор, а потом долго-долго взбирались по лестницам. Морта то и дело оступалась, а после застывала, словно пытаясь что-то вспомнить. Зажатый частоколом клыков, я целиком пребывал в её власти.

Чем выше мы поднимались, тем чаще встречали скелеты людей. Их кости нежились во тьме, свободные от страстей и бремени. Хорошо им. Люди провожали нас пустыми глазницами, прощались отпавшими челюстями.

Порыв ветра растрепал гриву Морты. Мы выбрались наружу, под звездный свод.

Крыша Атанора была огромной – под стать самому комплексу, и прошло немало времени, прежде чем мы достигли парапета. Морта опустила меня на черепицу.

– Ты Уголёк… – она задумалась. – Ты Уголёк, а я – нет.

Ты – нет, Морта.

Она подняла меня и с разбега бросилась в небо.

Я узрел сигнальные огни забытых на орбите колоколов, кровоподтёки ртутных облаков на горизонте, громаду Атанора – титана, в котором более не было смысла. Мы пронеслись над скальной грядой и рухнули в океан.

Пасть разжалась, и я остался сам по себе. Волна качнула обмякшее тело, и спустя мгновение оно превратилось в пену. Теперь Морта стала частью неукротимой и властной стихии – я верил, что её бы устроил такой итог.

Меня же утаскивало всё глубже. Течения признали старого друга: ребячась, они чертили мною стихи на песке, смущали моей нездешностью чопорных рыб. А затем, наигравшись, толкнули с шельфа в бездну.

Падение было долгим, но время не имело значения. Я просто не думал о нём и был, в общем-то, безмятежен. В конце концов, меня упокоило на дне. В компании червей и мёртвых китов я слушал дыхание океана, а после засыпал, укрытый морским снегом.

Изредка во мраке разума вспыхивала искра, и меня вздымало наружу. То было бремя, что бессильно скалило зубы. Ничего не добившись, оно ползло прочь.

Сны становились всё глубже, и, очнувшись, я подолгу не мог вспомнить себя. Вот и славно. Люди не оценили бы дар бесцельности, но кому есть дело до их мнения?

Я спал и спал, пока, наконец, не смог расправить плечи.