Бытьё моё неумолимо движется к своему закату. Дни проходят медленно и степенно, но за ними стремительно бегут года, приближая неизбежное. С каждым годом во мне растет страх предстать пред Страшным Судом, и ответить за то, как я распорядился жизнью. А она, как ни посмотри, наполнена злодеяниями. А может быть, и полностью состоит из них…

Но, видит Господь-Вседержитель, я изо всех сил старался это исправить.

Я родился сорок пять лет назад и до вчерашнего дня был опустошителем. Впрочем, последние семь лет никто не смел так называть меня. И более того, я смог снискать почет и уважение, пускай и среди жителей крошечной деревушки, потерявшейся где-то на краю королевства, где пребываю и по сей день.

До того, как оказаться здесь, я жил как любой опустошитель. Не щадил тех, кто испытывал благоговейный ужас передо мной, или таил злобу, гонимый теми, кто были смелее и решительнее. Я много скитался, то упиваясь ощущением могущества, то растворяясь в жалости к себе.

И, само собой, я ни разу не задумывался о пророчестве, известном каждому опустошителю. Ни об одном из них…

Король Марк Мудрый, смог это изменить. Едва взойдя на трон, он издал указ, которым объявлял нас вне закона. Времена тогда были тяжелые, и люди были рады увидеть виновников всех проблем. И за опустошителями началась охота.

Сейчас, по прошествии лет, думается, что причиной тому были многочисленные признаки грядущего Страшного Суда, которые уже тогда нельзя было не замечать. Не берусь гадать, желал ли король отсрочить конец света, или же наоборот, приблизить его...

Пожалуй, оно уже и неважно.

За окном сгущаются сумерки. Мой сын мастерит на полу конюшню из дощечек. Я смотрю на него, вертя в руках игрушку, которую он нашел сегодня, и думаю, какое из двух пророчеств, всё же, сбылось?

Возможно, что и оба сразу…

 

* * *

 

Дождь шёл уже несколько дней. Укрыться от него не было никакой возможности: по сторонам, насколько можно было разглядеть сквозь влажную пелену, тянулись поля, а далеко на горизонте виднелись горы.

Я брёл по раскисшей дороге. В сапогах влажно чавкало при каждом шаге, и, хотя от льющейся сверху воды меня неплохо защищал добротный плащ, простуды, скорее всего, избежать не удастся. А учитывая моё нынешнее положение – вполне возможно, что на том все и кончится.

Ноги ныли от долгой ходьбы, но хуже всего было рукам. Я ничего не отдавал Бездне почти неделю и пальцы зудели всё сильнее. Через пару дней зуд станет нестерпимым и тогда…

Что делать тогда я не знал. Оставалось надеяться, что к тому времени удастся дойти до людей. В конце концов, дорога должна куда-то вывести.

Я позволил свободно течь своим мыслям. И вскоре, как и всегда бывает в таких случаях, память явила в мельчайших подробностях последнюю жертву Бездне.

 

* * *

Насколько я помнил карту, Глудио было последним крупным поселением перед Медвежьим перевалом. Но задерживаться тут нужды не было, лишь ублажить Бездну и продолжить свой путь. Руки горели огнём второй день – Бездна требовала своё всё настойчивее.

Я бродил по деревне, нервно поглядывая по сторонам, надеясь заметить то, что мне нужно. Стоял полдень, селяне спасались в домах от жары и улицы пустовали. Однако, мне повезло. В одном дворе на лавочке сидела девушка и задумчиво пряла, глядя куда-то вдаль. Она была красива и печальна. И совершенно не обращала на меня внимания.

Подойдя ближе, я увидел багровый сгусток, тяжело ворочающийся у неё в груди. Даже с такого расстояния, улавливались отголоски тоски и горькой обиды – как раз то, что нужно!

С трудом оторвавшись от созерцания тёмного, вяло шевелящегося комка, я принялся искать причину столь скверного настроения девушки. Мне нужен был якорь. Что-то, на что можно возложить руки и отправить в Бездну. Что-то, что утащит следом за собой чувства, причиной которых является, оставляя взамен пустоту, даруя мне ясность мысли и бодрость тела дней на семь, а может и на все десять.

Почти забыв об осторожности, я оббежал вокруг дома, но якорь так и не нашёлся. Надежду сменило разочарование, перераставшее в злость.

Оставалась последняя возможность: заговорить с девушкой и расспросить, что так расстроило её, но… Я видел такое раньше и прекрасно знал, что причина девичей печали – другой человек, далеко отсюда. И вряд ли он скоро вернётся…

В дальнем конце улицы показалось несколько крестьян, и я поспешил скрыться.

Я покидал Глудио как в бреду. Распаленный предвкушением жертвы и потерпев сокрушительную неудачу, мой рассудок то метался в агонии, то цепенел и затихал. И тогда не оставалось ничего кроме невыносимого жжения в руках, и Бездны, требующей забрать хоть что-то.

Я брёл нетвёрдой походкой, сгорбившись, обхватив бока руками и бормоча себе под нос.

Нет, уходить из деревни нельзя. Дальше до самого перевала может не быть ни одной живой души… Да и далеко ли я уйду в таком жалком состоянии? Нет-нет-нет. Надо возвращаться. Собраться с мыслями. Поискать что-то, что можно скормить Бездне… Хоть что-то!

На обочине дороги сидел мальчик лет шести. Он не замечал меня, будучи увлеченным игрой с деревянной лошадкой: запрягал её в маленькую тележку, гружёную камешками, кормил сорванной травой. Игрушка была совсем новая: яркие краски ещё не успели стереться и в чумазых руках мальчугана лошадка смотрелась чужеродно.

Приблизившись я разглядел ещё кое-что. В груди у мальчика горела… Нет! Сияла пурпурным огнем… Гордость? Пожалуй. И, определённо, радость. Это сияние отражалось на лоснящихся боках игрушки.

Его чувства были столь сильными, столь чистыми, а якорь был совсем рядом и такими незначительным…

Игрушка. Возможно, лучшая и единственная в его жизни, но… Всего лишь игрушка.

Где-то глубоко внутри подала голос совесть – действительно ли я готов забрать у ребенка игрушку? Но, мне было известно, что произойдёт дальше и совесть уступила лихорадочному поиску оправдания такому поступку.

Мальчик гуляет далеко от деревни, без присмотра взрослых. Должно быть, он удрал из дома и бездельничает, вместо того, чтобы помогать старшим, а встреча со мной будет хорошим уроком…

Но я знал также и то, что через пару минут всё это не будет иметь никакого значения. По крайней мере, для меня. Бездна щедро одаривает служащих ей.

Облизнув пересохшие губы, я стянул перчатки с горящих рук. Только бы голос меня не выдал, только бы…

– Привет! Что ты здесь делаешь совсем один?

Мальчик рассеянно оглянулся, с видимым трудом отрываясь от игры.

– Играю просто…

– Да? А где же твои родители? – как бы между делом, я огляделся по сторонам, не заметив, впрочем, никаких угроз.

– Там, в деревне, – мальчик махнул рукой в сторону домов.

Я присел рядом с ним прямо в дорожную пыль.

– Как тебя зовут, малыш?

– Тиль.

– А меня Райан. Какая у тебя замечательная лошадка, Тиль.

– Да. Это папа мне привёз из города, – с гордостью заявил Тиль и сияние в его груди сделалось невыносимо ярким. Меня била крупная дрожь.

– А можно мне посмотреть?

Не дождавшись ответа, я потянулся к игрушке, готовый забрать её силой, если придется, презирая себя за это.

Тиль молча протянул лошадку, как-то странно посмотрев на меня.

Плевать. Плевать на всё!

Схватив игрушку, я закрыл глаза и отдался Бездне.

Я увидел её запах, услышал форму, ощутил цвет. Я чувствовал, какую искреннюю, какую незамутненную радость игрушка дарит ребёнку – это и будет моей наградой!.. А ещё я почувствовал ожидание Бездны. Как всегда, холодное и отстраненное. Угрожающее.

Я сжимал лошадку, ощущая, как сквозь меня струиться поток блаженства. Он уносил меня всё дальше, прочь от бренной земли, прочь от Бездны... Я возносился, ликуя, надеясь – зная! – что эта жертва будет последней, а дальше…

Бездна требовательно раскрыла зёв, за которым виднелась ненасытная утроба. Мне никогда не хватало духу заглянуть в него дольше, чем на миг. Задержав дыхание, я отправил туда игрушку…

…Реальность обрушилась стремительно и беспощадно. Запах навоза и трав, солнечный свет… Боль. Ногти, впившееся в ладони, ещё мгновение назад сжимавшие… что-то. Я валяюсь на пыльной обочине, а передо мной стоит ребёнок.

Где я? Что произошло?

Память вскоре возвращается ко мне. Перед взором проносится ярко раскрашенная деревянная лошадка словно бы проваливающаяся внутрь себя, навсегда покидающая наш мир.

Ребёнок… кажется, Тиль. Я забрал его игрушку. Его радость, его гордость…

Я ожидал, что мальчишка испугается, расплачется или начнёт звать на помощь, но он просто стоял и с интересом меня разглядывал. В его груди зияла пустота.

– Ты опустошитель, да?

Не в силах ответить, я кивнул.

– Моя лошадка теперь в Бездне… – задумчиво не то сказал, не то спросил Тиль.

– Прости, малыш, – пробормотал я.

Он присел рядом со мной и уставился на горы вдали.

– Дедушка тоже был опустошителем. Только дедушка говорил, что он избавитель. А опустошители – это те, кто не хочет делиться своим даром…

– Даром? Ну-ну, – я злорадно хмыкнул. Тело стремительно наполнялось силой, а разум отчищался. Мне нужно было уходить, а мальчишке некстати захотелось поболтать. Ну что ж, пара минут у меня найдётся – моя благодарность за помощь, – А где теперь твой дедушка?

– Умер. К нам приходили солдаты и инквизитор. Сказали, что приказом короля опустошители теперь вне закона и их надлежит казнить, отрубая руки, дабы они не чинили своих злодеяний впредь.

Последнюю фразу Тиль произнес визгливым голосом, придав лицу грозное выражение, не то подражая, не то передразнивая кого-то.

– Твоего дедушку выдали?

– Угу, – он скорбно закивал, – соседи. За мешок крупы и колбасу. Солдаты отрубили дедушке руки и ушли, а через два дня он умер.

– Мне жаль, малыш, – я осторожно обнял примолкшего Тиля. Он прижался к моей груди и вскоре рубашка намокла от его слез.

– Отец спросил у них, зачем они это, – всхлипнул ребёнок, – а они сказали, что все беды у нас, от того что опустошители… забирают… А как последнего изведём, так всё добро, что они забрали, обратно из Бездны посыплется – тогда и заживем. Да дедушка сказал, что неправда всё это. Сказал, что как Бездна переполнится, так всё обратно и из… низ…Забыл слово…

– Низвергнется.

– Угу. Поэтому нельзя всё подряд в неё кидать. Так дедушка сказал. И умер. Мы его похоронили, поплакали… Отец потом поехал в город торговать и привёз мне лошадку, что бы я не плакал. А теперь и она тоже в Бездне…

– Прости, малыш. Прости меня.

С минуту мы сидели молча. Из деревни донеслись людские голоса и надсадные крики гусей.

– Мне пора. Не бойся. Я тебя не выдам! – Тиль отстранился, вытер слёзы рукавом, заодно размазав грязь по лицу, и посмотрел мне в глаза.

– Спасибо.

– Только тебе уходить надо. В деревне заметят, пошлют за солдатами…

– Я знаю, малыш.

– Прощай, Райан!

– Прощай, Тиль.

Мальчик как-то тяжело, по-стариковски неуклюже поднялся и побрёл в деревню. Я долго провожал его взглядом, и лишь когда крошечная фигурка скрылась между домов, продолжил свой путь.

 

* * *

 

Пребывая в воспоминаниях, я не сразу заметил, как изменилась местность вокруг. Дорога превратилась в тропинку, круто забиравшую вверх, а поля сменились сосновым бором. Я добрался до предгорий. Дождь сошёл на нет, но с ветвей всё ещё капало, в лесу было сыро и туманно. Осенние сумерки стремительно сгущались.

Пора было подыскивать место посуше для ночлега. Мне показалось, что выше по тропинке между стволами мелькнул огонёк. Собравшись с силами, я пошёл на свет, надеясь найти кров, а если повезёт, то и ужин.

Когда в тумане показались очертания необычно большого дома, уже совсем стемнело. Вокруг была тишина, но окнах второго этажа горел свет. Торопливо стянув перчатки, я постучал в дверь и приготовился ждать.

– Кто там? – несмотря на поздний час, голос хозяина звучал бодро.

– Просто путник. Ищу ночлег.

До меня донеслась продолжительная возня, а после прогрохотали запоры. Дверь отворилась, и передо мной, освещаемое тусклым светом масляной лампы, предстало жуткое существо, более всего напоминавшее огромную человекоподобную птицу. Я в ужасе отпрянул, но чудовище взмахнуло крыльями и заговорило вполне человеческим языком.

– Не пугайтесь! Это просто защитный костюм.

Присмотревшись, я увидел, что голова с круглыми глазищами и огромным клювом – маска, а мешковатое тело – длинный плащ. Испуг сменился нерешительностью, а незнакомец продолжил.

– Откуда вы? Заходили в другие дома? Говорили с кем-нибудь?

– Нет. Я иду со стороны Глудио, увидел свет, пошёл на него.

– Хорошо, – незнакомец качнул клювом, а потом ловко стянул маску, явив вполне симпатичное лицо молодого мужчины, – меня зовут Генри.

Он высунул руку из складок плаща и протянул мне.

– Райан, – убедившись, что снял перчатки, я пожал его ладонь.

– Рад знакомству. Проходите в дом.

Пока Генри снимал своё странное одеяние, принимал мои насквозь промокшие вещи и развешивал их у очага, в дверях показалась заспанная женщина. Она рассматривала меня с любопытством и настороженностью. Заметив это, Генри представил нас.

– Моя жена – Мира. Мира, это – Райан. Не бойся, он пришел с севера, там нет «полынки». Мира, будь добра, сообрази поесть для гостя.

Кивнув, она удалилась, а Генри продолжил.

– Должен вас сразу предупредить, дружище. В нашей деревне свирепствует эпидемия. Полынная язва – слыхали про такое? Не удивительно, это – исключительно местная напасть. После жаркого лета её приносят из полей всякие мелкие грызуны. Отсюда и название…

К этому моменту я уже сидел у очага, наслаждаясь покоем и изо всех сил стараясь не заснуть. Генри расхаживал по комнате, увлеченно рассказывая что-то. Наблюдать за ним было утомительно, а слова доносились словного откуда-то издалека и совершенно не пугали.

Язва, болезни… Что они против ненасытной Бездны? Против моего собственного, вполне человеческого голода и усталости?

Подошла Мира и протянула чашку с горячим бульоном. Благодарно кивнув, я осушил её за пару глотков, слишком поздно поняв, что на это потребовались последние силы.

– …Болезнь заразная и крайне опасная. Из десяти заболевших выживают не больше двух-трех. Каждые лет двадцать она почти полностью выкашивает эту деревню. Но, местные, буквально, молятся на эту заразу, считают её, своего рода, карающим божеством. Бекке-баба, так они её зовут… К счастью, я придумал методы защиты, один из которых – костюм-репеллент – вы могли недавно наблюдать. Сейчас же я изучаю саму болезнь и способы борьбы с нею…

Я слушал Генри, медленно кивая, и не заметил, как соскользнул в сон.

 

* * *

 

Собравшийся на столичной площади люд пребывал в нездоровом возбуждении. Я пробирался сквозь толпу, стремясь к помосту в центре. Там стояло несколько солдат и королевский инквизитор в алых одеждах. Его голос разносился над толпою.

– Последние годы были непростыми. Беды сыпались на нас как зерно из прорехи в мешке! Болезни. Пожары. Наводнения. Голод! Но, мы мужественно всё преодолели, сплотившись вокруг нашего короля – Марка Мудрого! И теперь впереди нас ждет процветание.

Из толпы раздалась пара робких выкриков.

– Осталось решить последнюю проблему. Скажите, кто отбирал у вас последнее в самые тяжелые времена? Кто лишал вас даже самой маленькой радости, не оставляя в душе ничего кроме пустоты и горя? Перед кем вы трепетали от страха, не зная, что вы стократ сильнее? Кто они – мелкие, подлые, трусливые злодеи?

– Опустошители! Опустошители!

Толпа загомонила смелее. Я нервно озирался по сторонам. А голос с помоста всё набирал силу.

– Опустошители! Слуги Бездны! Враги рода человеческого! Но наш король Марк Мудрый узнал, что нужно делать, ибо свой титул он носит неспроста.

В королевской библиотеке он нашёл древнюю рукопись, смог расшифровать и прочесть её! Узнайте же, что предрекали предки!

Инквизитор достал из сумки и торжественно развернул свиток, зачитав его содержание.

– Лишь когда с лица земли сгинет последний слуга Бездны, а равно лишится связи с ней, Бездна разверзнется и всё добро, что было отправлено в её утробу, низвергнется обратно! Тогда-то и настанут года справедливости и благоденствия, ибо всего будет в избытке и каждый будет в достатке!

Площадь одобрительно загудела. Я же досадливо морщился. Пророчество знал каждый опустошитель и там ничего не говорилось об эпохе благоденствия.

– Король Марк Мудрый, – неожиданно тихо продолжил инквизитор в моментально наступившей тишине, – даёт возможность приблизить этот день. И сверх того! Он наградит каждого, кто деятельно поможет извести эту заразу. С этого момента любой, кто укажет страже на опустошителя получит мешок крупы и пять фунтов кровяной колбасы!

Толпа взорвалась одобрительными криками и свистом. Пытаясь стянуть перчатки вдруг ставшими непослушными руками, я не отводил взгляд от помоста, куда солдаты вели пухлого румяного мужчину и сильно избитую совсем молодую девчушку. Я узнал её. Она была опустошителем, пару раз мы виделись в тавернах. Кажется, её звали Агнес, или Аглая…

– Смотрите, как просто обрести личное благополучие и приблизить благополучие общее, – почти ласково проговорил инквизитор, указывая на процессию, взошедшую на помост, – сегодня, верный подданный своего короля, мельник Эллий Аррелиус, сообщил страже, что в его подвале скрывается опустошительница. В тот же час она была схвачена и допрошена. Слуга Бездны во всем созналась, а потому, любезный Аррелиус получает заслуженную награду.

Перед растерянным мельником солдаты плюхнули увесистый мешок, а в руки всучили огромную колбасу. Инквизитор же, приобняв беднягу за плечи, что-то сказал ему. Мельник сперва в ужасе затряс головой, но получив почти незаметный со стороны удар, сделал неловкий шаг вперёд и пролепетал.

– С-слава королю! Да здравствует Марк Мудрый! Смерть опустошителям!

Мельника подхватили под руки и утащили прочь, одновременно выталкивая на середину помоста Аглаю. Она стояла пошатываясь, явно не понимая, что происходит.

– Эта женщина призналась, что служит Бездне, – назидательно рёк инквизитор, – и по приказу короля её надлежит казнить. Но король бесконечно милосерден, и коль скоро она чистосердечно раскаялась в своих тёмных злодеяниях, а ранее не была замечена ни в чем другом порочном, довольно будет и того, чтобы лишить её связи с Бездной.

Возбужденная толпа напирала всё сильнее, лишая возможности бежать с площади.

– Скажи, дитя, ты готова раз и навсегда порвать свою богомерзкую связь с Бездной? – вкрадчиво спросил инквизитор.

Аглая вяло помотала головой.

– Да будет так, – кивнул он в ответ.

На помост поднялся палач. Без лишних движений, он быстро и ловко перетянул ремнями предплечья девушки, а потом поставил её на колени, уложив руки на колоду.

Вдруг я понял, что окружающие стоят неподвижно. В полном безмолвии они предвкушали первую в истории прилюдную казнь опустошителя. Бежать сейчас – означало бы выдать себя глупейшим образом и мне оставалось замереть подобно прочим.

Тишину разрезал свист и глухой удар. Топор легко прошел сквозь тонкие девичьи запястья. Аглая дёрнулась, поднесла руки к лицу, недоуменно уставилась на обрубки. Палач знал своё дело и кровь из ран сочилась тоненькими струйками. Девушка раскрыла рот, набирая воздух для крика, но солдаты быстро спохватились и уволокли её с помоста.

– Одним опустошителем меньше, – устало проговорил инквизитор, – теперь дело за вами.

Толпа взревела. В ужасе я бросился прочь, то и дело налетая на чьи-то локти и спины. Лица, перекошенные не то злобой, не то черной радостью, безумные глаза, крики, смех, визг – всё смешалось. Я бежал по бесконечной площади, спотыкался, падал, полз, поднимался и снова бежал, молясь остаться незамеченным. Меня толкали, пинали, сбивали с ног… Но так и не окликнули.

 

* * *

Проснувшись следующим утром и припомнив слова хозяина, я хотел расплатиться за ночлег, и поскорее покинуть эту неблагополучную деревню, но вышло иначе.

После завтрака Генри повёл меня в свою прожекторную на втором этаже. Здесь царили теснота и хаос, но он, явно был в своей стихии. Протискиваясь между шкафами и полками, уворачиваясь от свисающих с потолка ламп и верёвок, Генри увлекал меня вглубь комнаты, не переставая рассказывать. Я покорно шёл следом, думая, как бы побыстрее улизнуть.

– …я много читал о мелкоскопах ещё будучи школяром и вот наконец мне удалось собрать свой! Даже получилось немного улучшить его конструкцию добавив освещение через систему зеркал. Теперь препарат видно гораздо лучше. Всё никак не соберусь написать в Королевскую Академию и запатентовать изобретение.

Генри говорил, а в груди его всё ярче и ярче разгоралась гордость. Бездна тотчас опалила руки и мне стоило больших усилий сохранять спокойствие и выказывать вежливый интерес.

– Вот он! – просияв, объявил Генри и отошёл в сторону, приглашая подойти ближе.

На столе, среди стопок книг, склянок и каких-то приспособлений высилась металлическая трубка с парой колесиков по бокам. Удерживаемая тонкой опорой, она нависала над маленьким стеклянным столиком. Вся конструкция словно бы искрилась, отражая свет из груди Генри. Сомнений не было, я смотрел на прекрасную жертву Бездне.

– Ну? Что скажите?

– Это… потрясающе, – промямлил я, сжимая кулаки.

– Не буду скромничать, здесь я с вами согласен. Но, это ещё не все. Я уверен, что с помощью своего мелкоскопа открыл… эээ… причину полынной язвы.

– И что же это?

– Вы не поверите, дружище! – Генри достал из шкафчика маленькую стеклянную тарелку и положил её на столик под трубкой, – Взгляните!

Поспешно убрав руки за спину, чтобы случайно не коснуться прибора, я осторожно заглянул в трубку. Перед моими глазами предстала невиданная картина. Среди множества неких округлых телес копошились тёмные комочки. Они меняли свою форму и размер, а иногда и вовсе разделялись надвое. Все это выглядело нездорово и вызывало отвращение.

– Что это?

– Кровь больного. А коричневые организмы в ней это и есть «полынка».

– Вы хотите сказать, эти… штуки живые?

– Я абсолютно в этом уверен. Попадая в кровь здорового человека, они отравляют её, вызывая язвы и отмирание плоти. А ещё они очень быстро плодятся.

– Никогда не видел ничего подобного… Но что это за… существа?

– Похоже, что до меня они были неизвестны науке. Так что, на правах первооткрывателя я придумал для них имя. Сперва хотел назвать их миробами, в честь моей жены Миры. Но она пришла в ужас, едва их увидев и настрого запретила использовать своё имя. Так что, понаблюдав за ними, я решил назвать их витафагами – потому что для продолжения своей жизни они должны поглощать чужую.

– А их можно как-то убить?

– Безусловно. Высокие температуры или спирт смертельны для них. Некоторые другие вещества тоже. Сложность в том, как доставить в кровь лекарство не навредив больному. Но я работаю над этим.

– А что если остро заточить спицу и с помощью вашего мироскопа…

– Мелкоскопа.

– Да-да, мелкоскопа, переколоть всех этих тварей?

– Райан, в одной капле крови таких витафагов сотни! Да и как вы себе представляете этот процесс?

– Да уж… Что же делать, Генри?

– Я буду продолжать исследования. Уверен, современная наука сможет победить эту болезнь.

– Да поможет вам Вседержитель в этом деле, Генри! Однако, быть может, я мог быть как-то полезен? Кроме того, мне нечем расплатиться за гостеприимство…

– Боюсь, что здесь, в прожекторной вы будете бесполезны, а вот Мире бы не помешала помощь по хозяйству. Она найдет вам дело, пусть это и будет платой за постой.

– Прекрасно. Спасибо, Генри. Я сейчас же отправлюсь к ней…

– Подождите! На самом деле, вы всё же можете кое-что сделать для меня. Я… Мне постоянно нужна кровь для экспериментов, а здоровых людей готовых её сдавать осталось, прямо скажем, немного. Местные поверья, сами понимаете… Возможно, вы могли бы пожертвовать немного своей крови науке? Это совершенно безвредная процедура.

– Конечно, Генри. С радостью.

Он протёр остро пахнущей жидкостью мой палец, и прокалив иглу над огнем, ловко ткнул подушечку. Боли не было, но я испытывал сильное волнение, боясь не совладать с собой и дать волю Бездне. Заметив моё смятение, Генри бормотал что-то успокаивающие, сцеживая кровь в склянку.

– Ну, всё готово.

– Что ж, надеюсь, это поможет вам найти лекарство.

– Пожалуй, его поисками я сейчас и займусь. Думаю, вас тоже ждут дела.

 

* * *

 

Весь день я проработал, выполняя распоряжения Миры, но успел узнать немало интересного о месте, где оказался.

Затерявшаяся в предгорьях деревенька была совсем крошечной, всего на дюжину дворов и не имела даже названия. Наверное, потому она и не попала ни на одну из виденных мною карт. Однако, народу здесь проживало немало, семьи были большими, а несчастья последних лет, постигшие королевство, похоже, почти не затронули их.

Селенье стояло на небольшом плоскогорье и от вида обступивших его с трёх сторон заснеженных скал захватывало дух. Чуть ниже по склону чернели распаханные к зиме поля, а за ними искрилась на солнце лента ручья, впадающая в большое озеро, где удили рыбу.

Медвежий перевал отстоял от деревни на пару дней пути – я видел горный хребет, похожий на тот, что отмечен на моей карте – но это будет непростой путь без должной подготовки и снаряжения. Да и никто толком не знал, что находится по ту его сторону. Но одно было известно доподлинно – законов короля Марка, сулящих мне погибель, там нет.

Впрочем, похоже их нет и в этой деревне…

Зато есть смертельная зараза.

 

Мира поведала, что лет десять назад, ещё при Гельмуте Великом, королевские изыскатели нашли в местных горах жилы с драгоценными металлами. Для их разработки отправили множество горняков, нескольких алхимиков и других учёных. Им даже успели отстроить каменные дома и завезли необходимые для работы инструменты, книги и прочий скарб.

Пару лет все шло хорошо, караваны с припасами для горняков регулярно приходили и забирали руду, но потом в королевстве начались первые бунты и связь с внешним миром оборвалась. Вскоре, деревню оставили и почти всё пришлые. Они отправились по своим городам чтобы узнать, что в королевстве уже неделю хозяйничают банды вооруженных разбойников, а о судьбе короля ничего не известно.

С тех пор чужаки стали чрезвычайно редким явлением и даже сборщики податей не появились здесь ни разу. Скорее всего, в череде невзгод, обрушившихся на королевство, о существовании деревеньки просто забыли.

Генри же, будучи ещё совсем молодым учеником придворного алхимика, тогда предпочел остаться, поскольку здесь он встретил Миру. Заняв один из пустующих каменных домов, он сделался для местных и лекарем, и предсказателем погоды, и третейским судьей. Но чаще он предавался одному ему понятным занятиями, вовсю пользуя брошенное учеными мужами имущество.

Сейчас Генри в одиночку боролся с полынной язвой. Местные, хотя и получили множество знаний о современной науке, пока в окрестных горах добывали руду, всё ещё считали «полынку» злой ведьмой, живущей в пещере и насылающей хворь. Однако же они охотно обращались к Генри за снадобьями, снимающими боль и с надеждой ждали изобретения лекарства от болезни. Впрочем, помогать ему в этом деле, они не решались, опасаясь мести Бекке-бабы…

 

* * *

 

После ужина я отдыхал у камина, когда из прожекторной спустился Генри. Движения его были нервозными, а лицо мрачным. Правую руку он держал под полой наброшенной на плечи куртки, явно желая скрыть что-то, до поры.

Встав в дверях, он пристально уставился на меня.

– Что-то случилось, Генри? – спросил я стараясь не выдать своего волнения.

– Кто ты такой, Райан?

– Простой путешественник, ищу лучшей жизни…

– Не лги мне! Кто ты?

– Говорю же, я…

– Ты опустошитель! Ты обманом пробрался в наш дом! Чего тебе здесь надо? Хочешь отправить в Бездну мои труды?!

Генри решительно шагнул вперед, и под его курткой мелькнул коротенький мушкет.

Дело стремительно принимало дурной оборот. Я поднял руки в примирительном жесте и постарался принять самый жалкий вид.

– Ты прав, Генри. Я опустошитель. И бегу от законов короля Марка…

– Проклятье!..

– Но я не сделал вам ничего дурного! И не собираюсь! Я не обманывал тебя. Просто не говорил лишнего. Вспомни, я мог забрать твой… микроскоп…

– Мелко-скоп!

– …и склянки, и всё остальное. Я этого не сделал. Я только хотел немного передохнуть и набраться сил для перехода через Медвежий перевал… Я… я готов уйти, когда скажешь! Хоть завтра утром! Пожалуйста, Генри!..

Он угрюмо молчал, но поза уже не была столь грозной. Рука, лежащая на мушкете, расслабилась.

Похоже, удача всё ещё на моей стороне.

– А как ты понял, что я опустошитель? – спросил я, чтобы отвлечь его.

– Твоя кр… гхм… Ты… Ты был в перчатках, когда постучался ко мне.

– Генри, я был без перчаток. Я помню, как снял их прямо перед тем, как постучаться в дверь. Я всегда так делаю и…

Он смутился, и я понял, что опасность, в очередной раз, миновала. Слава Вседержителю!..

– На самом деле, это неважно, – Генри окончательно потерял кураж и вернулся к своей обычной энергичной и увлеченной манере разговора, – В любом случае, ты, действительно, был довольно честен со мной, это… достойно. Думаю, и я, немного погорячился. Что ж, полагаю, ты можешь провести у нас ещё одну ночь, при условии, что будешь спать в запертом сарае.

– Конечно, как скажешь.

– А ещё я хочу, чтобы ты рассказал мне всё, что знаешь про Бездну. Это… может быть полезно для моей научной работы.

С этими словами Генри уселся в кресло и упёрся в меня выжидающим взглядом.

И я рассказал ему всё. С момента, когда впервые почувствовал голод Бездны, до игрушки, которую забрал у несчастного ребёнка несколько дней назад.

И с каждым словом мне становилось легче.

Генри слушал внимательно, время от времени, задавая вопросы. Лишь когда я сказал, что больше нечего рассказывать, он поднялся и зашагал по комнате, заложив руки за спину. Мушкет Генри легкомысленно оставил в кресле.

– Скажи, дружище, – задумчиво проговорил он, – никто из вас не пытался как-то… укротить Бездну? Использовать её во благо? Во благо других, я имею ввиду.

– Ты не совсем понимаешь, что такое Бездна, Генри. Её жажда – это твой собственный голод. Ты можешь утолить его во благо других?

– В природе есть падальщики. Они питаются трупами, не давая распространиться болезням и зловонию.

– Ты бы мог есть трупы?

– Я не падальщик…

– А я – опустошитель. Позволь я расскажу одну притчу. Её знает каждый в ком проросла Бездна. Это поможет тебе понять меня… нас.

Генри молча кивнул.

– Скорпион попросил лягушку переправить его через реку на своей спине. Лягушка испугалась и сказала: я не стану делать этого, ты ужалишь меня, ведь ты – скорпион. Не бойся, ответил скорпион, я не причиню тебе вреда, ведь я не умею плавать, и, если я ужалю тебя, мы оба погибнем. Лягушка согласилась и на середине реки скорпион ужалил её. Умирая, лягушка говорит скорпиону: теперь мы оба умрём, почему ты сделал это? Потому что я скорпион, и такова моя природа, ответил он. Понимаешь, Генри? Как скорпиону не жалить других? Как ему одолеть свою природу?

Генри молчал, загадочно улыбаясь, медленно кивая своим мыслям. Я смотрел на него, терпеливо ожидая ответа.

– Я думаю, скорпиону не следует бороться со своей природой, – задумчиво рёк он, – я думаю, скорпиону следует учится плавать.

 

* * *

 

Всю ночь я не спал, размышляя над словами Генри. После нашего разговора, он то ли забыл, то ли передумал запирать меня в сарае, и заночевать получилось на уже привычном месте. Боль в руках успокаивала, отупляла, перед глазами мельтешили виденные утром витафаги, а в голове бесновались мысли. Под самый рассвет, когда сон уже почти пришёл, из болезненного забытья меня вывел шум с улицы. Чьи-то торопливые шаги и сдавленные всхлипы.

В дверь постучали. Спустя время до меня донеслись женские рыдания и сбивчивый говор Генри. Я поднялся с кровати и вышел в переднюю.

Там стояли едва проснувшийся Генри, в наспех надетом защитном костюме и сгорбленная женщина, замотанная в лохмотья. Она то заламывала руки, то тянулась к Генри, силясь заглянуть ему в глаза и как безумная умоляюще лепетала, срываясь на крик.

– Прошу тебя, Генри, пожалуйста! Мой мальчик… ему стало хуже. Он умирает! Пожалуйста, Генри… Пожалуйста!

Генри выглядел растерянным. Осторожно избегая прикосновений гостьи, он сбивчиво бормотал какие-то оправдания. Ему явно был неприятен этот разговор.

– Герда, я понимаю, но моя новая сыворотка ещё не готова, я не испытывал её… Пойми от неё может стать хуже…

– Прошу, Генри! Прошу, сделай хоть что-то! Хотя бы просто взгляни на него!.. Дай ему то лекарство, что снимает боль! Я больше не могу смотреть, как он страдает…

– Ладно, Герда… Хорошо… Сейчас-сейчас… я только возьму свою сумку…

Генри засуетился, собираясь, а Герда сложив руки, шептала молитву. На меня они не обращали внимания.

– Я иду с тобой, Генри. Я… Я хочу попробовать помочь.

Генри и Герда повернулись ко мне. В глазах женщины была глухая тоска и я не был уверен, что она вообще заметила меня. Генри же… он глядел на меня несколько бесконечно долгих мгновений, прежде чем кивнул со словами:

– Хорошо. Сейчас, соображу для тебя какой-нибудь репеллент… Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.

 

* * *

 

Дом Герды стоял на дальнем конце деревни, мы подошли к нему, когда уже начало светать.

Пройдя по двору и войдя в переднюю, я сразу же ощутил тяжкий дух болезни в воздухе. Спёртый воздух от затворенных окон мешался с запахом трав, сквозь который всё же неумолимо пробивался душок разложения и смерти. Проверив маску, Генри решительно шагнул в комнату. Поколебавшись, я последовал за ним.

На грязных скомканных простынях лежал мальчик лет восьми. Заметив нас, он лишь едва повернул голову.

– Сынок, Генри пришёл… Он… Он поможет тебе… – запричитала Герда бестолково суетясь.

Генри осторожно присел у кровати и начал осмотр. Пару раз он доставал что-то из сумки, бережно переворачивал мальчика на бок, но, в конце концов, он скорбно покачал головой и отвёл несчастную мать в сторонку.

– Герда, я не… я не успею ему помочь. Болезнь развивается слишком быстро. Прости. Я… Я могу дать… я могу усыпить его, но… Он больше не проснётся…

Сдавленно взвыв, Герда затряслась и ноги её подкосились. Генри крепко сжал её в объятиях, бормоча что-то успокаивающее. Мальчик безучастно наблюдал за ними со своего ложа. Потом он медленно моргнул и по щеке скатилась слеза.

Я более не мог наблюдать за этой душераздирающей картиной. Не вполне понимая, что собираюсь делать, я подошел к кровати и присел на краю. Отбросив грязную простыню, я невольно отпрянул. Сильно исхудавшее детское тельце почти целиком покрывали гноящиеся язвы, а поза, в которой лежал мальчик, выражала крайнее измождение. Проглотив подступивший к горлу комок, я заговорил:

– Привет, малыш. Меня зовут Райан. А тебя?

За моей спиной беспомощно лепетала Герда, а Генри однозвучно твердил ей что-то, но всё это стремительно теряло значение. Остались только я, умирающий мальчик и Бездна, чей голод жёг мои руки всё сильнее.

Ребёнок посмотрел на меня помутневшими глазами и еле слышно молвил:

– Клаус…

– Ты знаешь, что с тобой, Клаус?

Он медленно кивнул и из глаз его вновь потекли слёзы.

– Я умираю, Райан… Бекке-баба заберёт меня… Мне страшно. Почему так?..

Его лицо скривилось, не то от боли, не то от жалости к себе, но, вдруг в тощей груди, прямо поверх язв, стали медленно закручиваться едва заметные крупинки… чего-то.

Ох, Господь-Вседержитель, прошу, не дай мне ошибиться! Я попробую…

– А ты знаешь, что такое, эта ваша Бекке-баба?

Клаус зажмурил заплаканные глаза и часто закивал.

– Ты думаешь, это ведьма-людоедка? Ты думаешь, она и вправду насылает на людей разлагающую плоть скверну, чтобы пить гной из их тел, утоляя жажду после жаркого лета? Ты думаешь, она и правда существует?

Я говорил всё громче, а речь моя становилось всё более дерзкой. Бедный Клаус сжался всем телом, вцепился слабенькими ручонками в простыню и таращился на меня затравленным взглядом. А меж тем, тёмная воронка в его груди становилась всё заметнее. И даже Бездна, похоже, почуяла её. Потирая в предвкушении руки, я не смог сдержать злую улыбку.

– Не говори так! Не зли её!.. – пискнул Клаус.

Где-то далеко-далеко отчаянно заголосила женщина и коротко и властно вскрикнул мужчина. Их голоса казались смутно знакомыми. Плевать! Плевать на все! Это будет лучшая жертва Бездне!

– Глупый мальчишка! Ваша Бекке-баба это никакая не ведьма! Генри уже видел! Это просто болезнь, горстка крошечных мерзких тварей, без рук, без ног и глаз, которые пробрались в твоё тело, и теперь жрут и гадят там! Как навозные черви. Как мыши, что пролезли в амбар. От того и язвы на твоей коже. Я видел их своими глазами! Они совсем крошечные, их видно только через увеличительную трубку, но как только ты поправишься Генри покажет их и тебе. И ты увидишь, насколько они отвратительны и ничтожны!

– Я… поправлюсь? – Клаус умоляюще уставился на меня, но я смотрел на черный вихрь страха и ненависти, крутящийся в его груди, в котором стали мелькать и красные прожилки ярости, и робкие белые всполохи надежды. Бездна опаляла руки алчным огнем требуя пищи, и я молился, что смогу довести задуманное до конца.

– Поправишься, малыш! Но ты должен помочь мне. Покажи мне этих гнусных тварей в своём теле!

– Как?

– Представь их. Они похожи на навозные шарики. Они кишат в твоей крови, жрут твою плоть и отравляют тело нечистотами. В каждой капле твоей крови, в каждой язве – их сотни! Тысячи! И им хорошо от твоих мучений! Представь это, Клаус! Я хочу увидеть, как ты их ненавидишь!

– Я не могу, Райан! Я не…

Мальчик вскрикнул слабым визгливым голоском, и сгусток в его груди засиял багрянцем. Трясущимися руками я стаскивал перчатки.

– Они в ТВОЁМ теле! Ты что, не знаешь, что там лишнее? Не знаешь, кому там нет места?

– Пошли вон, твари! – провизжал Клаус, выгибаясь в агонии – Убирайтесь из меня!

И вдруг багровое сияние сгустка в груди малыша отразилось, кажется, на всем его теле. Ярче всего искрились самые крупные язвы.

Якоря.

Господь, наконец-то!

Задержав дыхание, я сунул в них руки…

 

* * *

 

Они на самом деле были живыми. И они наслаждались. Благодатью вокруг и обилием пищи. Они вкушали её всем телом, а после исторгали рвотину. Им было так хорошо, что они разрывали себя пополам, чтобы удвоить удовольствие. Ощущать их было столь странно, столь омерзительно, что я опешил, не зная, что делать.

Но, Бездна сама узнала свою добычу. И за мгновение до того, как они отправились в утробу я ощутил их первородный ужас.

И то было подлинное блаженство.

– Валите в Бездну, клятые твари! – прошептал я. А потом меня точно пронзила молния и всё погрузилось во тьму.

 

* * *

Я пришёл в себя на кровати в доме Генри. Против обыкновения слабость, разлившаяся по телу, не спешила уходить, во рту пересохло, но Бездна была сыта и ласкала руки приятным теплом.

Попробовав сесть, я застонал и ко мне подбежали Генри и Мира.

– Как ты себя чувствуешь, дружище?

Вместо ответа я смог только кивнуть, но отпив воды, заботливо поднесенной Мирой, прохрипел:

– Как… мальчик?

Генри расплылся в улыбке, но вдруг сделал серьёзное лицо.

– Что ж, Райан. У меня две новости. Хорошая и плохая. С какой начнём?

– С хорошей. У меня получилось, я знаю.

– Верно. У тебя получилось. Ты смог изгнать болезнь из Клауса. Сейчас он ещё слаб, но быстро идёт на поправку. Его жизни ничто не угрожает. Ты сотворил настоящее чудо, Райан. Чудо исцеления. Я… никогда не видел ничего подобного. Это прекрасная новость.

– Слава Господу нашему Вседержителю! Какая же тогда плохая новость, Генри?

– За воротами стоит вся деревня. Они требуют, чтобы ты избавил и их от хвори…

 

* * *

Ушло полтора месяца, чтобы исцелить всех. В день, когда я избавил от «полынки» последнего больного выпал снег и всё посчитали это знаком свыше, закатив большой праздник.

Сперва мне хватало сил исцелять не более одного человека за день. Но после получалось помочь двоим-троим прежде, чем усталость валила меня с ног. И хотя Бездна щедро благодарила за каждую жертву, эти дни прошли как в бреду.

Я приходил в себя и видел очередного страждущего. Генри придумал показывать больным витафагов в мелкоскоп и это сильно упростило дело. Часто якорь получался и без моей помощи. Мне оставалось возложить руки, которые Генри сперва протирал спиртом что бы не было заражения, и скормить Бездне скопище поганых тварей в обмен на краткую благодать.

А после всё повторялось.

Сперва мы исцелили всех детей. За ними – молодых женщин. Потом всех, кто мог работать. Последними я возложил руки на стариков, коих к тому времени осталось не много.

Блаженство, темнота, новый страждущий, якорь, запах спирта, горящие огнем руки, погруженные в гноящиеся раны, вечно голодная утроба Бездны, блаженство, темнота…

Я не принадлежал себе в те дни, словно превратившись в одну из хитроумных паровых машин в прожекторной Генри.

Блаженство, темнота, якорь…

…утроба Бездны, забытье…

Я работал, как проклятый, стараясь не замечать усталости, стараясь ни о чем не думать. Но каждый раз, отправляя в Бездну частичку смертельно опасной болезни, я не мог не думать о том, что будет, когда Бездна заполнится?

 

* * *

 

С тех пор минуло семь лет и «полынка» ни разу не возвращалась. Я сделался кем-то вроде местного святого, ведь согласно преданиям, только посланник Вседержителя сможет сокрушить Бекке-бабу раз и навсегда. Понимая, что никоим образом не достоин такого положения, я просил называть меня просто избавителем, однако, от положенных привилегий не отказывался, да и чего греха таить, нередко ими злоупотреблял.

Той же зимой я взял в жены дочку старосты – красавицу Эльзу. Она была второй кого я исцелил после молодого Клауса. На излете лета у нас родился здоровенький и крепкий мальчуган. Мы назвали его Генри. Я боялся, что ему также уготована судьба опустошителя, но Бездна пощадила его, взяв за то жену – через неделю Эльза умерла от родильной лихорадки.

Хоть я и не успел по-настоящему привязаться к Эльзе, но она была мне преданным другом, а время что мы провели вместе было самым счастливым в моей жизни. Горевал я долго, но благодарные селяне не оставили меня наедине с бедой, взявшись помогать, кто чем может. А Мире так понравился наш малыш, что у нее появилось молоко.

Вторым другом мне стал Генри. Господь-Вседержитель видит – без помощи этого смелого, умного, не склонного к унынию великодушного человека у меня ничего бы не получилось.

Однако, он почти сразу забросил попытки найти лекарство от «полынки», сказав, что в том теперь нет нужды. Вместо этого он увлекся каким-то «атмосферным электричеством» и каждую грозу шёл в поля, ставить опыты, коими приводил в ужас округу. На второй год его убило молнией, и я потерял последнего друга.

Думается мне, в том есть какая-то высшая справедливость. Всю жизнь я отбирал у людей что-то, к чему они были неравнодушны. И чаще всего, это не шло им во благо. Настал мой черёд терпеть горечь утрат и не остается ничего как стараться переносить эти испытания достойно. В конце концов, не в моём положении всеобщего любимца роптать на жизнь.

Я пытался продолжить дело Генри: разбирался в механизмах, читал его книги, но моих способностей едва хватало понимать прочитанное, а механизмы вскоре пришли в негодность.

Бездна всё также требовала своё, но, кажется, я научился укрощать её, и жертвы требовались всё реже. Конечно же, в деревне прознали кто я, но были обязаны мне жизнью и долги возвращали исправно. Для облегчения моих мук, они придумали «День избавления». В этот день мне подносились дорогие сердцу вещи, и я отправлял в Бездну одну из них. Дети несли любимые игрушки, женщины – самые красивые платья и фамильные украшения, мужчины – полученные в наследство вещицы.

Помогая мне, люди радовались вполне искренне, Меня же каждый раз тяготил этот ритуал, но и бесконечно терпеть боль я тоже не мог. Впрочем, иногда удавалось избавить кого-то от душевных или телесных терзаний, или вещи, с которой связанно слишком много неприятных воспоминаний.

Так шли годы. Генри подрастал и всё больше времени занимало его воспитание. Однажды он станет взрослым, а там… быть может, он останется здесь, а может отправится странствовать. Как бы там ни было, я желал ему судьбы счастливее, чем моя, а потому учил всему, что знал, надеясь, что Генри избежит ошибок.

Остальное же время я размышлял о Бездне. И об опустошителях.

Что ещё покоится в Бездне, кроме смертельной болезни, отправленной туда мной?

Что, если пророчество короля Марка всё же исполнится?

Сколько опустошителей ещё осталось?

Что, если я – последний?

Но больше всего изводила загадка: как Генри тогда смог распознать во мне опустошителя?

Он так и не раскрыл эту тайну, унеся её в могилу. Но чем больше я думал над этим, тем яснее мне становилось: Генри увидел что-то в моей крови...

Как бы мне хотелось, чтобы нашелся кто-то, кто смог бы меня избавить от этого!..

 

* * *

 

Вчерашний вечер я провел, обучая сына чтению и письму. Генри делал успехи, и я в очередной раз почувствовал, насколько он дорог мне. И как всегда следом меня накрыло ледяной волной ужаса, от мысли, что я могу каким-то нелепым образом лишиться моего мальчика…

Как Эльзы.

Как Генри…

Пока сын выводил пером буквы, я подошёл к окну, желая отогнать мрачные думы. Солнце уже давно село и в оконном стекле виделось лишь моё отражение.

И тогда, в том отражении, я впервые в жизни увидел, как в моей собственной груди упруго бьется огромный пурпурный сгусток… А его сияние отражалось на белобрысой короткостриженой голове Генри, прилежно склонившегося над столом.

Бездна шевельнулась, давая понять, что это будет прекрасная жертва.

И последняя.

Я замер, трепеща, не смея шелохнуться, не смея представить, что будет теперь коснись моя рука сына…

О нет, Генри-дружище, скорпиону не надо было учиться плавать. От этого он не перестанет быть скорпионом.

Скорпиону нужно было сразу вырвать себе жало…

Время словно застыло. Бездна ждала. Холодно и отстраненно.

Наконец, я услышал, как сын убирает чернильницу и перья.

– Я всё переписал. Пойду спать. Доброй ночи, отец.

– Хорошо, я проверю. Доброй ночи, Генри, – прохрипел я.

 

* * *

Той ночью я возложил на себя руки. Сев перед зеркалом в неверном свете масляной лампы, я пристально рассматривал своё отражение. Долгие часы я каялся и молился Вседержителю, клял Бездну и грозил неведомо кому. Плакал и свирепел, отчаивался и начинал всё сначала. И лишь жар, медленно расходящийся по ладоням, говорил, что я на верном пути.

А потом в моей груди расцвело иссиня-чёрное клубящееся облако. И тень от него, казалось легла на всё моё тело.

Не мешкая, что бы не передумать я обхватил себя руками, запоздало подумав, что Бездна может забрать меня целиком, оставив Генри сиротой…

Но случилось иное.

То, что явилось мне в тот миг невозможно описать словами. Я словно бы узрел бессчётное количество песчинок на невообразимо далеком расстоянии друг от друга и каждая из них вмещала сотни королевств и морей, и гор, и лесов и самых разных созданий… И сам я был такой же ничтожной песчинкой, на которую взирали другие: кто с любопытством, а кто и с равнодушием. И время неслось стремительным потоком. И Бездна пронзала всё сущее…

А потом наступила Великая Тишина…

 

* * *

Утром мы с Генри отправились прогуляться в сторону Медвежьего перевала. Был ясный осенний день, воздух казался совершенно неподвижным. Мертвенным.

Генри сказал, что всю ночь бушевала страшная буря и на своём пути мы видели тому многочисленные подтверждения: всюду валялась унесённая ветром черепица и разный хлам, деревья повырывало с корнем, а на подвесном мосту через ручей лопнули веревки. Сам же ручей, словно вздулся, обзаведясь множеством новых притоков, по которым текли мутные воды.

Генри всё нравилось. Он бегал вокруг, с восхищением разглядывал что натворила буря и задавал свои бесконечные детские вопросы.

Не спеша бредя следом за ним, я силился осмыслить новые ощущения: я больше не чувствовал Бездну. Но вместо ожидаемого облегчения по телу разливалась только зловещая пустота. И она всё разрасталась…

– Я избавился от тебя, алчная ты сука, – пробормотал я, разглядывая руки, впервые ощущавшие покой и прохладу, – стало быть, я больше не опустошитель. Пусть теперь другие служат тебе, а с меня довольно…

Генри радостно вскрикнул, и я отвлекся от своих мыслей. Мальчик бежал ко мне, держа что-то в руках.

– Отец! Смотри, что я нашел! Как думаешь, откуда она здесь? У наших ребят я такой не видел…

Он подбежал ближе и у меня помутнело в глазах.

Минуло уже больше семи лет, но краски были всё такими же яркими. Я не мог не узнать её. Я помню всё, что когда-либо отдавал Бездне.

В руках у Генри была игрушечная лошадка, запряженная в повозку.