«Давай, Ойве, соберись», – повторяю я про себя, пока небо светлеет и факелы соплеменниц отгоняют сумерки обратно в лес, прочь от подножья.

«Гора примет тебя. Сегодня ты станешь взрослой сестрой. Потом матерью», – я пытаюсь прогнать неожиданно подкравшийся страх. Его не было на закате, когда прочие сёстры нервно чесались рядом под шкурами, ожидая предстоящее испытание, я не тревожилась, когда мы, в одних повязках, скользили по росе голыми стопами, защищённые танцем пламени от кромешных объятий Нехты. Почему мне страшно теперь?

Старшая сестра Хара говорит, что бояться в пещере нечего. Гора принимает всех, она добрая. Вечная. Как старейшая сестра, лес или даже боги. Хара не будет врать, она знает, что говорит. Хара умная и тоже добрая. Как гора.

Свет ока Орса поджигает снежную седину великой твердыни. Такой яркий, что приходится щуриться. Стоны поющих взвиваются к птицам, те – в небо, улетают рассказывать лесу, что скоро младшие сёстры Луны станут взрослыми, что будет праздник, что хранители врат спустятся к лесу и вместе они, как дозволено только несколько раз в году, воздадут хвалу горе и лесу, Орсу и Нехте, Земле и Небу – всем богам, духам, жизни, самим себе.

«Главное – держитесь вместе. Следите, чтобы никто не отстал», – говорит Хара.

Жаль, её не будет на празднике. Шесть лун назад она стала старшей: её лоно перестало плакать и она больше не родит. Зато, вместе с другими старшими, она будет готовить особую еду к празднику, и, если повезёт, я успею отведать её орехов, топлёных в кабаньем жиру.

Вместо страха мой рот теперь наполняет слюна. Я люблю Хару и обожаю её орехи. Интересно, если попробовать приготовить их на самой вершине под светом Орсова ока, они испекутся или мгновенно обернутся углями?

Вой поющих за мной всё громче, мои сёстры уже бегут ко входу в пещеру, одна я стою, вдыхая запах топлёного жира и свежей крови, прилипший к духам ветра далеко в поселениях россыпи.

Ухо саднит от змеиного шипения жрицы: «Вперёд, нерасторопная!» – голую спину жжёт укусом сырой хворостины, и я отрываю ноги, сгибаю колени, бегу – и падаю, больно споткнувшись о камень.

Я на четвереньках, склонившись перед великой горой. Поднимаю голову, она нависает надо мной осуждающе. Знает: я сомневаюсь.

Спины сестёр скрываются в каменном лоне.

Я встаю. Мои ладони все в тонких ссадинах, маленький чёрный камушек, много раз меньше ногтя, застрял под кожей. Я выковыриваю его и кладу под язык. Кислый. Из дырочки в ладони сочится кровь.

Бегу.

Темнота пещеры.

Мрак внутри горы совсем не такой, как подол одеяния Нехты. Он непроглядный. Твёрдый. Как болотная трясина по сравнению с юркой водой протоки.

Холодный камень всё ближе. Я веду ладонями по сторонам прохода, чтобы не наткнуться на острый выступ, представляя, как мои руки оставляют смазанный алый след на стенах пещеры.

Если я пропаду, кто-то с факелом сможет найти меня.

Мои глаза – глаза лунной дочери – постепенно привыкают к мраку. Я начинаю различать трещины, углубления, вижу, что проход делается ниже и ниже. Ещё немного, и мне приходится ползти, сначала на четвереньках, потом змеёй. Лаз такой, что протиснется только небольшая и тонкая. Никто из взрослых сестёр сюда не попадёт.

«Не волнуйся. Настоящее испытание ждёт тебя после, – говорила Хара, ловко оборачивая нить вокруг чудной штуковины, похожей на острый панцирь водяного ежа. – Когда хранители врат наполнят вас следующей ночью и если через девять лун ты станешь матерью, ты поймешь, что пережила Нехта, рожая богов, духов, первых зверей… И почему мы, сёстры Луны, воздаём истинную хвалу именно ей».

Я успокаиваюсь. И тут же из глубины до меня долетает эхо сестёр.

Лаз заканчивается высокой подгорной залой, заполненной охами и шёпотом соплеменниц. Их белёсые контуры мелькают перед отвесной стеной. Сёстры щупают камни, ищут проход, но гора крепко сжалась, не хочет, чтобы мы двигались дальше. Проверяет на стойкость.

Дух ветра, который наверняка увязался за мной ещё в лесу, лизнул ноги, спину и взлетел куда-то наверх, в темноту. Я пытаюсь разглядеть, куда он мог деться.

– Выше, – говорю я, но меня не слышат. – Выше. Слышите? Проход выше!

Вдруг все замолкают.

«Выше! Выше. Выше…» – вторит моим голосом утроба горы.

– Проход должен быть наверху, – я повторяю спокойнее.

– Я так и сказала, – до меня доносится голос Ягве. Она, как всегда, хочет выглядеть самой умной, самой хитрой, самой способной. – Давай полезай.

Ягве подталкивает сестру, стоящую рядом, и та карабкается по отвесному камню под своды пещеры. Тишина такая, что слышно, как цокают капли где-то поблизости. И перешёптываются наши ресницы.

– Да! Сюда! да! да, – сваливается сверху.

Горе, наверное, не по душе эти крики.

Ягве с подскока хватается за уступ, торопится быть первой. Громко дышит, почти рычит.

– Мы должны помогать друг другу, держаться вместе, – я бросаю ей вслед, поддерживая пятку другой сестры, пока та ищет, за что зацепиться. Теперь она оставит за собой следы моей крови. Духи могут нас перепутать.

– Кто это, опять ты, изгоево семя? – Ягве не идёт дальше, остаётся ждать наверху. – Гора не примет тебя, вот увидишь.

Слова Ягве колко лопаются в животе.

Хоть сёстры и хранители врат не живут семьями, как другие народы, никто в племени не сомневался – я вышла из её лона. Те же волосы, ярко-рыжие, как солёная глина, те же глаза цвета утреннего тумана.

Её изгнали из леса за тайную связь со странником, пришлым из-за большой протоки. С позволения хранителя звёзд и старейшей сестры он жил один на склоне подножья, говорил со своими богами, уважал, но – я знала – не верил в наших. Семь лун назад он покинул россыпь, а ещё через три она родила, к моему сожалению, здоровую девочку.

Если бы случился мальчик, его забрали бы хранители врат, но дочь Луны не может родиться от чужака, не чтящего мать богов. Что сделала Земля, когда Орс, её собственный сын, обманом овладел ею и на свет явился уродливый Эрог, а разъярённый всеотец-Небо приказал затолкать выродка обратно в утробу? Земля приняла эту участь. Что сделала она? Оставила родной лес, соплеменниц, всё, чем обладала, и растворилась в россыпи с кричащим ребёнком в перевязке на поясе.

Я смотрела ей вслед. Её воля была твёрже воли богов. Когда я вспоминаю об этом, моё сердце трепещет.

А сёстры карабкаются наверх, благодарят меня. Я лезу последней. Ягве до сих пор не ушла.

Она сильная. И, правда, лучшая среди нас охотница. Любимица быстроногой Нехты. Но Хара говорит, что, если не отвести пыл Ягве в сторону, быть беде.

Зачем она ждёт меня?

Я хватаюсь за выступ, и камень откалывается от стены. Вдруг чувствую себя будто птица, мгновение – ногти Ягве больно впиваются мне в руку, она тащит меня наверх.

От испуга у меня перехватывает дыхание. Я хочу поблагодарить её, но Ягве меня опережает:

– Помогать, говоришь, друг другу?

Я сглатываю и улыбаюсь.

– Думаешь, самая хитрая?

Хочу ответить, но не успеваю. Ягве толкает меня в живот, я лечу, нет, падаю вниз.

Почему я не кричу? Тёплая мохнатая немота плотно застряла в горле. Если бы я кричала, может…

Темно.

Совсем темно.

Кто-нибудь вернётся?

Найдёт?

Поможет мне?

Я открываю глаза, боясь одного – встретить небесный чертог и Нехту с весами в руках. Мне нечего положить на чашу, чтобы остаться жить среди звёзд.

Но перед глазами тот же каменный свод. Я совсем обвыклась во тьме и различаю капли на стенах. Здесь тоже есть свет, совсем немного. Просто нужно очень долго находиться во мраке, чтобы его увидеть.

Тишина.

Совсем тихо.

Никто не вернулся.

Не нашёл.

Я должна пройти испытание.

Поднимаюсь на ноги и снова лезу по скользкому каменному отвесу, ожидая затаившуюся наверху Ягве. Но там никого.

Иду дальше, разминая лопатки и касаясь кончиками пальцев пещерного дна. Мне опять страшно. Меня покачивает и кружится голова. Так бывает после падения с высоты, как на водопаде…

Утроба горы расступается передо мной. Я вхожу в просторный зал, в сводах которого, прямо посередине, зияет дыра. Сквозь неё зал протыкает копьё лунного света – взора Нехты, матери всех богов.

Луч падает на женское тело, что лежит в центре, чуть присыпанное песком и чахлой травой.

Осторожно пригибаясь и опираясь на руки, я подкрадываюсь, готовая в мгновение отскочить.

Она мёртвая. Девушка с кроваво-красными волосами, дочь Луны, сестра… Я наползаю на неё сверху, чтобы увидеть лицо, приколотое к тверди горы острым глазом матери.

Это она. То есть я.

Тень от моей головы накрывает лицо усопшей чёрным полотном. Мне не нравится, что мать так пристально смотрит за мной. Греет затылок.

Мне страшно. Вдруг она злится?

Я набираю грудью побольше воздуха. Сырого, терпкого, кислого. Кажется, мой спутник, дух ветра, тоже залетел в меня через ноздри. Хорошо, он мне поможет.

Я кашляю. Кашляю, дёргаясь взад-вперёд, сидя на собственном мёртвом теле, пока мохнатый, горячий комок страха не вываливается из моего чрева прямо на грудь другой мне. Я снова могу кричать. Бережно подбираю его кончиками пальцев, боясь уронить, и одним движением вкладываю в рот усопшей.

Улыбаюсь. Страх исчез.

Я встаю и задираю голову прямо поперёк белого света.

– Ну и что, что я сомневалась? Теперь я вижу, что ты наблюдаешь за каждой из нас, – заявляю я матери, щурясь от её пронзающего взгляда. – Тебе не в чем меня обвинить. Я пройду испытание. Буду матерью, как и ты.

Я отворачиваюсь, не в силах больше смотреть, и ещё долго сижу в углу за большим камнем, ожидая, пока глаза вновь привыкнут к мраку горы.

Проход впереди. Он ведёт меня ниже, в глубины горной утробы.

Я вспоминаю, как наивно слушала пришлого странника, целыми днями плетущего лживые, сладкие ковры сказок о дальних краях, народах за большой водой, чужих богах и великих селениях. Таких больших, что не обойти за день. Он лепетал как птица и шипел как клыкастая кошка, заявляя, что это звуки других языков. Совсем не тех, на которых говорят племена россыпи или даже те, кто живёт за большой протокой.

И я закрывала глаза, и летала по миру, сидя рядом с ней. Потому что она разрешала мне быть там. Только мне, других сестёр она всегда выдворяла.

И я верила его речам. Что богам, которых мы почитаем, нет дела до нас. Что они давным-давно покинули это место. Что остался один бог истинный. Его бог.

А потом она гнала и меня, торопясь нахлебаться запрещённой любви до заката, пока мать-Луна, ослеплённая оком Орса, не замечает шалостей своих дочерей.

Теперь я знаю, что всё это неправда. Что Нехта и Орс действительно слышат и видят каждую, каждого. Им нужны наши жертвы, наша память, трепет наших сердец.

Рядом журчит вода. Поперёк следующего зала течёт мелкий подгорный ручей. За блестящей границей ожидают три звериные шкуры, накинутые на связанные крест-накрест доски, упёртые в камни.

Ближе всех ко мне шкура дагаты – эти клыкастые кошки с подножья иногда спускаются в лес в холодное время. Спина зверя достаёт мне почти до груди. За ним на окатом валуне лежит одежда медвежьего духа, но самая чудовищная шкура растянута в стороне. Я догадываюсь, что она принадлежит хозяину чащи.

Мы никогда не уходили так далеко, но в рассказах Хары он именно таков: четыре огромные лапы с когтями длиннее клинка, туша в две-три медвежьих, необъятная шея и вытянутая голова. В краях за болотной протокой нет зверя сильнее.

Под моими ногами разбросаны дротики – костяные жала добротно обточены и заострены. Я выбираю самый смертоносный, с расщеплённым надвое наконечником – с таким жертва истекает кровью намного быстрее. Приближаюсь к границе-ручью.

Дагата срывается на меня с резким раскатистым рыком, когти со свистом секут сырой воздух пещеры. Но я знаю, ей нет хода на мою сторону.

Вода дрожит от медвежьего хрипа. Хозяин чащи опускается на передние лапы.

Три зверя стоят на моём пути.

Дагата мечется взад-вперёд вдоль водной преграды, её взгляд напоминает взгляд Ягве. Такой же отчаянно-сосредоточенный, насквозь испуганный. Она жаждет моего трепета. Моей смерти. Но я не боюсь, страх остался там, за спиной.

Я понимаю, что должна поразить медведя. Он – истинная преграда. Хозяину чащи нет до меня дела: устроился под сводами зала и чешет здоровенную спину об острые выступы. Ярость Ягве опасна, но её можно избежать, увернуться, отвести в сторону. Чёрный медведь, который неотрывно следит за мной из глубины мрачного зала не двигаясь – вот мой противник.

Я выглатываю из-под языка чёрный камушек и вставляю его в кость наконечника. Подхожу вплотную к воде. Примериваюсь. Не свожу с медведя серых – а он с меня жёлтых – глаз.

У меня лишь один бросок.

Я дёргаюсь, он дёргается следом за мной. Мой дротик летит в морду клыкастой кошке, та отпрыгивает назад, попадает под лапы медведя. Лопаются перетянутые тетивы ненависти и страха. Звери начинают рвать друг друга, забыв обо мне.

Я перепрыгиваю ручей, не касаясь воды. Дно на этой стороне устлано пеплом вперемешку с птичьими косточками. С помощью таких Хара говорит с духом леса.

Хозяин чащи наблюдает за мной, вывалив из пасти светло-лиловую змею языка.

Я жду, но ничего не случается. Удивляюсь:

– Ты ничего у меня не спросишь?

– Зачем? – он шевелит сырым чёрным носом, принюхиваясь ко мне. – У тебя все равно нет ответов, а мне всё известно.

– Нехта даровала твоему роду великую силу, – я отвечаю ласково, чтобы задобрить его. – Ты можешь убить любого, но довольствуешься листьями и плодами. Ты по правде самый мудрый в лесу. Но я способна задать тебе вопрос, на который у тебя не будет ответа.

Хозяин чащи смеётся. Его язык и локоны шерсти змеятся, словно шаманский наряд.

– Попробуй, нерасторопная!

Я думаю.

– Какой глиной лучше облепить перебитую руку? С россыпи или с болот?

Его когти с хрястом чешут мохнатый бок.

– Не знаю. Какой?

Я довольна. Отвечаю:

– С большой протоки! Глина с россыпи не годится, а на болотах её совсем нет.

Он снова смеётся:

– Буду знать! Спасибо. Ты занятная женщина! – и протягивает дротик с моим чёрным камушком.

Мне приятна лесть, я благодарна за дротик, но говорю честно:

– Я ещё не женщина.

– Разве?

За моей спиной раздаётся предсмертный кошачий вой. Я оборачиваюсь: медведь придавил дагату всем телом, вдавил клыки в шею и устало ждёт конца жертвы, а в её глазах никак не потухнет обида от поражения.

– Медведь же меня не тронет? – спрашиваю я хозяина чащи.

– Конечно тронет! – его туша медленно наклоняется надо мной. – Разорвёт, как только закончит.

– Но куда идти дальше?

Я чувствую, что тело дагаты больше не держит дух. Медведь размыкает хватку, ищет в моём взгляде страх и не находит. Оказывается, это медведица. Плохо.

– Я, похоже, загородил проход… – сопит хозяин, шумно отодвигаясь, и я срываюсь с места, и исчезаю в узкой щели скалы.

Лаз не становится шире, а скоро кончается вовсе. Я в новом зале, но в нём нет ни дна, ни сводов. Лишь стены и непроглядный мрак под ногами и над головой.

Сколько не жду, разглядеть ничего не выходит.

Я зажмуриваюсь, вытягиваю руку и отпускаю дротик. Костяной наконечник устремляется вниз с птичьим свистом, его песня отражается от стен, рисуя в моей голове очертания каменного колодца.

Плюмк!

Там вода! Это подгорное озеро.

Я делаю шаг в пропасть, обнимаю руками колени. Как на водопаде…

Сначала ломается звук, затем ледяная вода заставляет моё сердце рваться наружу. Мне кажется, что я глубоко погрузилась, но дна до сих пор нет, и я ныряю дальше, сама не знаю зачем. Может, чтобы найти дротик?

В холодной воде главное двигаться. Главное плыть.

Я зажимаю пальцами ноздри и дую в сжатые губы, чтобы прилипчивые духи воды не проткнули мне уши. Спускаюсь ещё, но колодец кажется бесконечным. Только делается теплее. Так и до чертогов Эрога недалеко.

Нерождённый бог обитает в самых глубинах утробы Земли и каждый день, пока Орс отдыхает в небесном краю, карабкается по внутренностям собственной матери, чтобы явить миру гнев нежеланного выродка. Потому Орс, повинуясь клятве отцу-Небу, каждую ночь оставляет супругу одну и сходит в чертоги Эрога, чтобы опять низвергнуть его на самое дно.

Но я не хочу в мир мёртвых духов. Я хочу стать дочерью Луны – матерью сестёр и хранителей.

Духи воды безжалостно давят на уши, я хочу всплыть, но вдруг замечаю движение. Щекоча кончик моего носа, прямо перед лицом скользит рыба размером с горшок. Её чешуя переливается лиловым, будто светится сама собой – иначе как бы я её видела?

Над глазами из головы рыбы вытягивается тонкий стебель с нераскрывшимся цветком на конце. Я хватаюсь за него, и бутон вспыхивает белым пронзительным светом, слишком чуждым для такой глубины.

Я опускаю голову и понимаю, что нет конца этой бездне. Я так далеко, что вода уже не толкает меня наверх, я будто повисла на месте.

Рядом со мной парит дротик с костяным наконечником. Он тоже не тонет. Я беру его в зубы и отталкиваюсь от каменных выступов рукой и ногами. Замедляюсь, когда чувствую, что духи отлипли от головы.

Рыба-цвет освещает мой путь. Я замечаю рисунки на стенах. Не такие частые и пёстрые, как в пещерах хранителей врат, а простые, как рисовали мы с сёстрами пальцами на песке.

Говорят, вся вода в мире вышла из лона Земли-матери, перед тем как она родила первых богов. А те, кто жил в подгорных пещерах, низинах и пропастях стали предками нынешних рыб, змей и болотных народов.

Здесь начертаны люди, большие лодки, ряды копий, бегущие звери, гора. Должно быть, их оставили предки предков в те времена, когда Орс и Нехта ещё жили в наших краях.

Моё нутро задыхается.

Я делаю несколько рывков и выныриваю из воды. Крик от глотка воздуха возносится по стенам колодца к вершине горы.

– Нам туда, – говорю я рыбе.

Затем подвязываю дротик к волосам, зажимаю светящийся стебель в зубах и карабкаюсь вверх. Рыба хлещет меня хвостом по шее. Мне жаль её.

Выступы скользкие, но я замечаю, где липкий мох и слизь, а где есть, за что ухватиться. Забираюсь выше и выше, пока колодец не заканчивается и я не оказываюсь в первом зале – с пронзающим светом Луны и собственным телом посередине.

Я распрямляюсь во весь рост, бесшумно скользя по дну залы, последние капли скатываются по спине и ногам. Ссадины на ладонях исчезли. Я слышу воздух, чувствую ночь, ощущаю Луну как никогда остро.

Я наклоняюсь и открываю усопшей рот.

Страх выпрыгивает наружу мгновенно, я покорно проглатываю его. Что мне остаётся?

Из-за камня доносится нервный гортанный рык, в темноте вспыхивают два зелёных огня, яркие и блестящие, как болотная ряска. Клыкастая кошка выходит на меня боком – уши прижаты, спина вогнута, из пасти струится нарастающий клокот.

Я знаю, что должна убить её. Готовлю дротик к броску.

Её раздутое брюхо волочится по дну пещеры. Она мать… Три нерожденных кошачьих духа ждут дня обретения плоти внутри неё.

Я бросаю ей рыбу.

Зверь отпрыгивает, но через миг хватает подношение и пропадает за камнем. Свет чудного цветка гаснет, как только клыки разрывают плоть.

Мне грустно.

Я другая исчезла, но мягкая постель из песка и тёплой истлевшей листвы остаётся.

Ложусь вместо неё.

Мать-Луна ушла из расщелины свода, и теперь оттуда проглядывает звёздный чертог.

Я слышу утробное урчание кошки. Она подходит ко мне, обнюхивает руки. Я чувствую, как по ладони скользит её шершавый язык.

– Почему ты не идешь дальше? – громада хозяина чащи нависает надо мной сверху вниз.

– Я не хочу проходить испытание, – отвечаю. Так честно. Так стыдно.

– Почему? – его язык качается надо мной, и я слежу за кончиком неотрывно.

– Я не хочу взрослеть.

– А чего ты хочешь?

Такой простой вопрос. Почему я сама не додумалась до него? Наверное, когда никто не спрашивает такого, кажется глупо задавать его самой себе.

Я думаю. Отвечаю:

– Хочу, чтобы Хара не старела и не уходила к духам. Хочу знать, где она… что с ней стало. Хочу, чтобы всё оставалось, как есть. Не хочу умирать. Никогда, – и хохочу.

– Почему ты смеешься? – удивляется хозяин чащи, хотя сам трясётся, будто посмеивается.

– Потому что это невозможно. Даже богов ждёт конец. Всё уходит.

– Что-то всегда невозможно, но что-то сделать можно всегда, – он выпрямляется и пропадает с моих глаз. – Отдыхай. Скоро ты забудешь, что такое сон.

Я достаю из наконечника дротика чёрный камушек, кладу его под язык. Горько.

Кошка обходит меня по кругу и устраивается на моём животе и ногах. Её прищуренные глаза меня успокаивают. Тепло от заполненного жизнью и едой брюха растекается подо мной. Я растворяюсь.

Чувствую, как что-то щекочет ноздри, струясь наружу. Это, наверно, мой спутник, дух ветра, путешествовал во мне всё это время.

Я засыпаю.

Сплю.

И просыпаюсь горой.

Мои ноги уходят глубоко в тело матери, ощущая жар её сердца. Отныне я чувствую его постоянно. Мои руки теперь – плоский камень, что поддерживает россыпь, лес и большую протоку. Моя голова покрыта вечным холодным снегом, но каждый день её греет светило Неба.

Теперь я знаю всё обо всех. Я помню, как предки людей, живущих на мне, приплыли сюда в поисках нового дома. Как большая вода пыталась поглотить меня, но не смогла.

Я вижу народ, который чтит меня и приносит жертвы. Их мужчины обитают в моих пещерах и городищах, сложенных из моей плоти, их женщины – среди деревьев и прочих зверей.

Я не забыла, что я одна из них.

Я попрощаюсь с Харой – скоро она умрёт, время человека и горы несравнимы.

Я благословлю Ягве – она придёт ко мне с подношением, отправится на большую охоту. Я знаю, что она не вернётся в племя – на болотной протоке её разорвёт медведица. Но ничего не могу сделать.

Я просто знаю.

Знаю, что все они ошибаются, думая, что существуют Орс, Нехта, Эрог и другие боги.

Я знаю одно, что есть я – гора, дитя великой Земли. А надо мной отец – Небо.