В Белой Заводи ждали прихода великого героя. Жители городка ждали — с неверием и цинизмом, но ждали. Церковь ждала с трепетом. Пьянчуги и неудачники — с умилением и надеждой. Солдаты графа — с волнением, со скепсисом, с пренебрежением. Ждал и сам граф — с нетерпением, с восторгом и ажиотажем. Неужели найдётся тот, кто посмеет бросить ему вызов спустя столько лет?

Один только Петру не ждал ничего. Он лишь хотел, чтобы назначенный день поскорее прошёл, и можно было жить как раньше — спокойно, размеренно, тяжко — но хотя бы предсказуемо.

Вот, например, первого числа, как заведено, к нему на мельницу пришли графские солдаты за оброком.

Три дня он перемалывал заготовленное за месяц для графа зерно. Вечером накануне — сложил мешки с мукой в ручную тележку и выкатил к воротам. С утра встал спозаранку, неспешно умылся, сел перед домом на лавку и стал дожидаться гостей, посасывая трубочку.

Выкурил первую, выкурил вторую. На третьей стал волноваться. Вот не так что-то — солнце уже поднялось над верхушками ёлок, а солдат всё нет и нет.

Наконец, когда дело подходило уже к полудню, показались из-за пригорка чёрные шлема с забралами, похожими на пёсьи головы. Впрочем, сейчас забрала были откинуты — весеннее солнышко светило с детской настырностью, пыжилось разом прогреть всю землю после долгой зимы.

За солдатами показалась телега, уже нагруженная всяким добром. Петру заметил, что вместо обычной одной, в телеге торчали три худеньких фигуры. Когда они подъехали поближе, он узнал в одной из них Марту, дочь бургомистра. Ей как раз неделю тому исполнилось шестнадцать.

Несмотря на ранний час, солдаты уже выглядели измученными. Не обращая внимания на Петру, трое солдат начали тут же загружать мешки с мукой. Четвёртый, сержант, — что было видно по гербу на его тунике, накинутой поверх доспеха, — подошёл к мельнику и бухнулся на лавку.

— Воды принеси, — сказал он не столько сурово, сколько устало.

Когда Петру вернулся с ковшом, он жадно сделал несколько глотков и умыл лицо.

— Тяжёлый день? — услужливо спросил мельник.

— Да все как с цепи сорвались, — ответил сержант, будто только и ждал этого вопроса. — В каждом втором доме недобор! И все поперёк лезут, как будто бессмертные.

— Ну конец зимы, дело такое...

— Ой ну хоть ты не начинай! Головой думать надо. Если знаешь, что сбор будет, ну ты поэкономь, будь добр. Ну зачем нам-то работу усложнять?

— Это да... — протянул Петру, а потом кивнул в сторону людей в телеге, — А эти?

Сержант почесал подбородок.

— А что эти? На праздник. Пришествие ваше, как-никак. И для гостей, вдруг кто заедет. Ну это так, по секрету. И да, спасибо, что напомнил. Завтра и на каждый второй день до праздника с тебя повинность. Уборка пляжа и постройка арены.

— Что?!

— Эй-эй, ты с тоном-то потише. А то осмелели. Сказано — сделано, понял?

Петру коротко кивнул. А он-то было уже настроился. В день оброка и пару дней после обычно никто не приходит — сиди себе, травинку жуй и отдыхай. Лучшее время. А теперь! Будь он неладен, этот День пришествия.

Их разговор прервали приближающиеся крики и топот. Солдаты только закончили нагружать телегу, как на дороге на пригорок показалась небольшая толпа.

В основном молодые ребята, рыбаки и охотники — они поднимались в спешке, уже запыхавшись. Вёл их Отто, сын кузнеца, широкоплечий и кучерявый, давно положивший глаз на Марту.

Солдаты вышли за ворота и положили руки на мечи. Сержант с тяжёлым вздохом поднялся с лавки.

— Ну о чём я говорил?

Толпа остановилась на расстоянии пары шагов от солдат. Пробовать на вкус чёрную сталь никто не хотел. Но Отто, секунду помявшись, вышел вперёд.

— Эй, эй вы! Слуги тирана! Да как вы смеете опять обирать нас, и с каждым разом брать всё больше и больше? А ну, верните то, что по праву наше!

— Да успокойся ты, юродивый, — ответил сержант, становясь перед своими солдатами. — Ничего с твоими девками не будет. Вон Эрика уже третий раз идёт. Нормально же всё?

Самая высокая из девушек в телеге отвела взгляд. Марта положила руку ей на плечо. Технически запястья девушек были связаны, но последние лет пятьдесят никто не заморачивался с узлами, солдаты просто набрасывали верёвку.

Петру почувствовал желание незаметно ускользнуть и закрыться в доме — но слишком боялся, что такое поведение сочтут слишком подозрительным. Неприятностей ему было не надо, так что он как можно сильнее пытался слиться с фоном.

— Да какое вы право имеете брать троих? Мы долго терпели, но больше терпеть не намерены! Верно?

Отто оглянулся на своих подельников. Кто-то со злобой поддакнул, кто-то кивнул.

— Что ты заладил, всё «право» да «право». Мы вообще прав никаких не имеем, мы люди подневольные. А вот наш хозяин имеет все права на свете. Хватило бы тебе силёнок ему такое сказать?

Отто сжал зубы.

— Да.

— Да? Ну так полезай в телегу. Мы вон даже твою ненаглядную отпустим. Сам его светлости всё объяснишь. Может быть, он будет милостив, и позволит тебе послужить ему замест неё.

Отто замер. Побелел. Кулаки сжались.

— Ну?

Отто дрогнул. Дёрнулся, будто от боли.

- НУ?!

Он так и не шагнул вперёд.

— Вот то-то же. Так я и думал.

В голосе сержанта не было злорадства. Только горькая насмешка и даже... разочарование.

Сержант развернулся, и не глядя на Отто обратился к своим людям.

— Тут мы закончили. Выдвигае...

В этот момент большой камень влетел ему прямо затылок. Сержант обернулся. Отто с диким видом уже поднимал следующий.

— Ах ты сучёнок...

То, что было дальше, Петру запомнил до конца своей жизни. Хотя предпочёл бы забыть.

Сержант и солдаты медленно пошли в сторону Отто. Сам он замер, как вкопанный, так и не бросив второй камень. Его подельники попятились назад. В это время Марта вдруг дёрнулась, рывком через борт спрыгнула с телеги, перевалилась через хиленький плетёный забор у дома мельника и побежала в сторону рощи, первые деревья которой подступали прямо к забору.

Петру успел только вскочить и крикнуть «Стой!», но это не помогло. Она успела пробежать всего несколько шагов, прежде чем поскользнулась на нерастаявшем под кронами деревьев весеннем льду. Она упала прямо в обрыв, который скрывался за лесной хвоей и порослью кустарника.

Когда её вынесли, она была ещё жива. Недолго. Вскоре её глаза закрылись насовсем, сержант положил её в телегу и накрыл.

Он подошёл к Отто, который до сих пор не сдвинулся с места и посмотрел ему прямо в глаза.

— Вот тебе больше всех надо было, да?

На слове «надо» сержант со всех сил ударил Отто по лицу. Парень упал. На его щеке остались следы металлических пластин на перчатке.

— Вот надо тебе было, да? Вот чё ты полез? Ты чё, самый умный, что ли?

С каждой новой фразой сержант делал новый удар, кулаком, ботинком. Запыхавшись, он выпрямился и кивнул остальным солдатам. Они продолжили.

Сам сержант подошёл к Петру, вытирая пот со лба и оставляя на нём кровавые линии.

— Воды принеси. Жарко что-то.

 

Марту похоронили через три дня. Солдаты отвезли девушку домой, и сержант лично рассказал родителям, что случилось. После этого они ушли из города под свист и крики, забрав только двух оставшихся девушек.

Проститься пришла вся Белая Заводь. Это был мучительно долгий день, и колокола церквушки не умолкали до самого заката. В городе Марту очень любили.

Отто отнесли к лекарю и, честно сказать, бросили, как мешок картошки. Никто не обвинял его прямо, но говорить о нём старались поменьше. Да и был он в таком состоянии, что гробовщик уже выбирал себе новые сапоги. Но через неделю сын кузнеца пошёл на поправку, а ещё через неделю Петру встретил его на постройке арены.

Ареной назвать это было можно довольно условно. На небольшой огороженной площадке должны были сойтись в поединках претенденты, желающие получить право снять обещанный меч с цепи. Когда-то давно отец Петру рассказывал о таких состязаниях, которые проводились во времена его молодости. Петру мечтал когда-нибудь их увидеть. Он не знал, какой морокой это всё обернётся.

Огородить пространство было несложно. Совсем другое — соорудить платформу, на которой могли бы расположиться граф и его дорогие гости, наблюдая за поединками свысока.

Располагалась арена с платформой прямо у заводи, на галечном пляже. Там ещё оставались старые, тяжёлые от вековой влаги опоры, вбитые на глубину добрых двух метров. Часть на пляже, часть на выходившем к пляжу склоне, а часть — прямо в воде. Жителям приказали заменить опоры на новые, и возвести на них сложную трёхъярусную платформу: нижний ярус предназначался для гостей, средний — для графа, а верхний — совсем невозможный — для самого короля, буде он изволит почтить своего племянника своим присутствием.

Почти две недели ушли на то, чтобы приладить новые опоры достаточно надёжно. И то, для этого Петру и добрая половина городка работала не через день, а почти каждый. Мельница стояла покинутая и скрипела от нехватки заботы, а жители городка — от нехватки свежего хлеба.

Тяжёлый труд был не единственной проблемой для мельника, и уж точно не самой главной. Хуже всего были люди. А точнее, их шепотки и песни, и весь их душевный настрой. То они начинали тихо напевать слова старого пророчества, которые кто-то превратил в боевой марш. То шептались о некоем витязе, что поднял восстание в южных графствах и сейчас направляется в сторону Белой Заводи.

При этом шепчущие то и дело бросали взгляды в сторону чёрного камня, стоящего посреди водной глади. В ясные дни солнце отражалось от клинка, прикованного к камню толстыми, как дубы, цепями, и слепило строителей арены.

Скоро в город начали прибывать купцы и путешественники. Они привозили с собой яркие ткани, камни и жемчуг, диковинные сладости, тревожные вести и ощущение карнавала в доме призрения.

Герои и воители, желающие потягаться за право сорвать обещанный меч, освободить народ от тирана и получить все славу и богатство, то и дело мерялись силой прямо на улицах города, а по-простому — устраивали потасовки. Возвращаясь домой, Петру всё время оборачивался, и чуть ли не бежал, стараясь закрыться на замок до заката.

Солдаты графа реже появлялись в городе, но зато ходили они теперь в группах не меньше шести человек. Кто-то говорил, что их вообще почти всех отправили к южной границе, защищать графа от витязя, который по слухам поднял уже несколько городов на бунт.

Чем ближе был День пришествия, тем больше толпа собиралась на площади перед церковью. Всё чаще звучало имя Марты, бургомистровой дочери, и сам он стал появляться перед народом — с бледным лицом, но сжатыми скулами. Даже Отто больше не прятал глаза, огонёк в которых стал совсем холодным и страшным.

Со всей этой свистопляской, походившей на закипание намертво закрытого крышкой котла, Петру был готов уже запереться в подвале своего дома вместе с заначкой, которую он так тщательно копил столько лет, и не выходить, пока всё не закончится.

К сожалению, и этим планам не суждено было сбыться.

За несколько дней до торжественного дня бурлящий городок вдруг затих. Священник призвал всех готовиться к приходу великого героя с помощью поста и молитвы. И его послушались — настолько велико было разлитое в воздухе единение. В это же время в домик Петру на холме у мельницы постучали.

— Минуту! — прокричал Петру и с явным громким скрипом надвинул на люк в подвал тяжеленный сундук.

Когда он открыл дверь, то за ней он увидел того самого тамошнего сержанта, а за его спиной — большую телегу для перевозки заключённых.

— Ну собирайся, дело есть.

— Н-но я же ничего не сделал...

— Что? А, это. Не трухуй, никто тебя хватать не будет. Пока. Повинность есть. А времени нет, так что давай поживее.

Спорить было бессмысленно. Под бдительным взором сержанта Петру покидал в котомку самое необходимое, и через несколько минут уже сидел в трясущейся телеге, забитой под завязку. Там ему быстро, хотя и довольно путанно, объяснили, что к чему. Оказалось, что часть графского войска правда оказалась на южной границе, да ещё и такая часть, что его графской светлости не хватает людей, чтобы бахвалиться перед гостями и соседями на празднике.

— Да какой же из меня воин? — удивился Петру, так всплеснув руками, что чуть не заехал по носу соседу на скамье.

— А из них какие вояки? — кивнул один из солдат, деливший с ними поездку, в сторону нескольких мужчин в глубине повозки, чьи руки были закованы.

Но вид этих ребят говорил Петру, что вот они как раз знали, с какой стороны держать оружие. Пара из них выглядели как отъявленные бандиты — особенно один здоровяк на две головы выше остальных, у которого только руки были, как мельничный вал каждая.

На деле всё было не так страшно — в повозке оказались простые пьяницы и дебоширы, которых из трактира отправили на ночь остывать в камере.

— На месте стоять, жопу не чесать — вот и вся ваша работа, — подытожил солдат.

 

Через час дороги телега, медленно ползя в горку, оказалась у ворот старой крепости. Проезжая под толстой давящей аркой крепостной стены, Петру невольно сжался. Согнав с телеги, их построили прямо посреди двора под хмурыми взглядами местных солдат. Объяснив ещё раз что к чему, их отправили «вооружаться» — доставать из подвалов старую броню и тупое, кое-где даже покрытое ржавчиной оружие. Весь этот день они потратили на то, чтобы отполировать снаряжение, а вечером вышли маршировать с другой группой таких же забулдыг, которых привезли днём раньше.

Через несколько дней многочасовых тренировок наспех сформированный парадный отряд мог почти стоять почти ровными рядами. Идти в ногу была для него слишком большая наука, так что решено было привести его и поставить у арены ранним утром, чтобы никто не видел этого позора.

Впрочем, у Петру возникали сомнения и в этом плане, потому что сил простоять целый день он в себе не чувствовал — ноги и спина после тренировок уже его подводили.

Но в остальном всё было не так страшно. Да, броня натирала, но зато кормили хорошо. И если не выделяться, то никто тебя и трогать не будет — не считая пары особо общительных товарищей. Например, тот здоровяк оказался добрым малым, охочим до разговора и до помощи. Сильный, как бык, он помогал остальным таскать доспехи из хранилища и оттирать их, умудрялся брать на себя поручения сержантов и то ли за хорошее поведение, то ли за внушительный вид получил право стоять первым в первом ряду во время состязаний. Пару раз он подошёл и к Петру — расспрашивал про жизнь, про мельницу, про то, как строили арену. Сочувствовал — такой скорый срок, такая сложная работа.

Лишь под конец одна беда случилась — несколько человек умудрились запутаться в проходе и слететь с лестницы. Никто не умер, но ходить, не хромая, они уже не могли. Так что их определили в лазарет, а из города пригнали замену — в числе которой, к удивлению Петру, оказался и Отто.

Больше того, в назначенный День пришествия они оказались соседями в одном ряду.

 

 

Они вышли из замка, когда тяжёлое, покрытое низкими свинцовыми тучами, небо начало только наливаться утренним светом. Воздух стоял сырой и промозглый, без единого ветерка пробирал до самых костей. Двигаться через него не хотелось.

Отряд из добрых пятидесяти человек, закованный в чёрный металл, спускался в город в полном молчании. Лес вторил — ни белка, ни птица не потревожили процессию. Лишь приглушённый дребезг стали и редкий кашель нарушали тишину.

Глядя на чёрные поднятые забрала в виде собачьих голов, Петру вдруг подумал: «А что, если нас ведут не на праздник, а на войну? Что если мы идём убивать, грабить и жечь?» Он представил, как бежит куда-то, с трудом различая очертания вещей через прорезь в шлеме, в свете факелов и пылающих крыш, как поднимает тяжёлую руку с палашом и рубит, рубит, рубит, задыхаясь, а сзади его толкают вперёд, следующие, такие же, как он. Петру не мог бы убить человека. И всё же он почувствовал себя частью волны, обратить которую никто не в силах, пока она не обрушится и не разобьётся о камни.

Видение ушло быстро, но тревога осталась. Будь он неладен, этот День пришествия.

Отряд спустился по лесной дороге, пройдя мимо мельницы Петру, и вошёл в город. Город встречал его молчанием, но не безразличием. Из каждого окна на закованных в чёрное людей смотрели беспокойные глаза.

Сложно описать эмоции, которые чувствовал город от этого странного шествия. Обсидиановый отряд, как армия вторжения, могильной плитой давил на его плечи, не пускал воздух в лёгкие. Но под шлемами и кирасами для многих скрывались родные и соседи. Должны были скрываться. Как сложно уловить взглядом знакомое лицо в этой массе железа и стали. Можно подумать, что это игра, карнавал. Но слишком тихо для карнавала.

Онемевшие лавочки на главной улице, притихший колокол каменной церкви на площади, которому весь вечер предстояло оглушать город своим звоном, траурно безмолвный дом бургомистра, — всё провожало отряд молчанием.

Наконец, он дошёл до заводи. Всё свободное пространство от последних домов и до резкого склона на пути к пляжу занимал городок из палаток, прилавков и даже наспех сооружённых лачуг. Здесь поселились претенденты на титул великого героя, которым не хватило места в домах, здесь же открыли свои лавки странствующие торговцы, надеющиеся разбогатеть в этот день.

Несмотря на ранний час, они уже раскладывали товары, наполняли лотки, вешали яркие флажки и вывески. Едва заметив приближающийся отряд, они подняли головы и единственные за утро смотрели на него без страха и с настоящим интересом.

Только строгие окрики от нескольких сержантов, ведших отряд, заставили их отказаться от идеи тут же предлагать свои товары.

Сержанты построили отряд прямо на пляже, спиной к воде, и стали делить на группы.

Галька была скользкая от утренней сырости и неудобная. От воды несло холодом. Петру прослушал почти всё, что им говорили, и просто смотрел на крутой берег, на разрезающий его спуск к пляжу и на то, как спешно сгоняют с одной его стороны, что ближе к платформе для важных гостей, лавочников и всяких бездельников. Именно там, вдоль дороги, предстояло стоять первой группе, своим видом внушая страх и уважение всем, кто пришёл посмотреть на состязание.

Краем глаза Петру видел площадку для состязаний. Это был огороженной толстым канатом квадрат прямо на серых холодных камнях. Над ним нелепо-зловеще возвышалась платформа для гостей. Две маленькие группы должны были стоять на углах этого квадрата, не позволяя простым зрителям подходить слишком близко, но и не загораживая обзор. И последней, самой большой группе, предстояло построиться перед сваями платформы для важных гостей, став скорее символическим, чем физическим барьером.

Впрочем, о символизме Петру не думал. Ему было назначено стоять в последней группе, в заднем ряду, прямо у крутого землистого склона — но оказаться там было той ещё задачей. Группы трижды запутались; один раз на них налетели осмелевшие лоточники, похожие на голодных чаек, предлагающие не то воды, не то натереть доспехи; кто-то всё-таки поскользнулся и грохнулся о камни, повалив с собой соседа.

Но наконец все расставились по местам и стали ждать.

 

— Мои дорогие, любимые, незаменимые, ничтожные подданные! Возрадуйтесь! Ведь настал торжественный день, которого вы так ждали!

Граф прибыл в сопровождении настоящей стражи, когда весь пляж и возвышенности вокруг заполнила притихшая, но взволнованная толпа. Весь город был здесь, и многие окрестные селения.

— Предречено! Что в этот самый день и в этом самом месте появится герой, который сразит тирана — то есть меня — и вернёт народу так называемую свободу.

Люди сидели на крышах домов, чтобы увидеть площадку, на которой будут биться претенденты. Кто-то воровал, кто-то торговал, но в целом всех занимало тягучее тревожное ожидание.

— До меня дошли шепотки, что этот герой якобы уже среди нас. Якобы некий воин, некий витязь поднял восстание на юге и идёт сюда, чтобы забрать обещанный ему по праву силы священный меч.

Сперва три подготовленные обзорные точки заняли арбалетчики. Они хмуро смотрели на толпу на пляже, но ещё более хмуро — на самозванцев в чёрных доспехах. Следом на платформе для гостей появились отмеченные знаками отличия опытные воины, сжимающие в руках огромные двуручные мечи.

— Улыбнитесь. Ведь я пришёл с радостной вестью. Я пришёл рассеять ваши ложные надежды. Ведь именно ложь: ложные надежды, ложные свободы, ложные учителя, — ведут к несчастной, и короткой, жизни.

Скоро появились и сами гости. Дальняя и ближняя родня, бароны и безземельная аристократия. А с ними — слуги и угощение, несколько молодых девушек и юношей с рукавами, задранными до локтя и надрезами, из которых кровь стекала в золотые чаши. Расположились они по-южному, на плотных мягких коврах, как будто на пикнике.

— Внимайте: силы восстания три дня назад были разбиты армией нашего великого и доблестного короля. Сердце вашего витязя было вырвано, его знамёна растоптаны, а последователи рассеяны.

Наконец явился и сам граф. В чёрной мантии, с золотым венцом — пожалуй, в первый раз за много лет он показался в том же величественном виде, в котором его знали в начале правления сто лет назад. Он снова внушал непосредственный страх, и наслаждался этим.

— Увы, король занят после битвы, и не может явиться и лично поведать нам о своей победе. Но не волнуйтесь. Я прослежу от его имени, чтобы всякая надежда в ваших сердцах сегодня угасла.

Петру, впрочем, стоял под платформой и не мог увидеть ни гостей, ни графа. Речь его тоже не интересовала, ведь он не верил ни в какое пророчество. Он успел пересчитать все камни под своими ногами и украдкой вертел головой: на поднимающийся справа берег, из которого торчали колючие кусты, на опоры платформы, уже проеденные какими-то насекомыми до видимых больших дыр.

— Так дадим же доблестным и могучим воинам, что собрались сегодня с нами, честный шанс показать, кто из них достоин снять обещанный меч с цепей и поразить моё гнилое сердце. Прошу, ликуйте! Радуйтесь! Надейтесь и верьте! Ведь это ненадолго.

 

Начались бои, и вместе с ними ожила, загудела толпа перед ареной, и полились смех, вино и кровь с платформы.

Петру стоял в третьем ряду с самого краю, поэтому видел не так уж много — скорее слышал вскрики, толчки и звон металла.

Сперва прошли массовые бои, в которых четыре группы по очереди сражались каждый за себя до последнего стоящего бойца. Победитель и двое его самых умелых противников из каждой группы вышли в следующий этап. Массовые бои были шумными, полными сквернословия, пролитой крови и мельтешения тел. Петру был рад, что не мог их увидеть, и совсем не рад, что должен был слушать.

В следующем этапе оставшиеся двенадцать бойцов сражались один на один, чтобы определить сильнейшего из пары.

Простой люд на пляже снова притих. Теперь у него была возможность разглядеть претендентов: их лица, одежду, доблесть. Жители городка гадали, кто же, кто же будет силён и достоин сорвать с цепи обещанный меч?

Зато высокие гости веселились пуще прежнего. Выбирая любимчиков, они обещали им золото и любовь за победу, спорили между собой, чуть сами не доходя до драки.

В конце этого этапа осталось шестеро претендентов, которые вновь должны были сойтись в поединках один на один. Но прежде граф объявил перерыв в боях. Перед гостями выступили музыканты со странными песнями, от которых у обычного человека кровь стыла в жилах.

Все и разбежались: кто молиться, кто набивать желудок, кто карманы. Только солдаты, настоящие и поддельные, должны были оставаться на местах, не имея возможности ни заткнуть уши, ни поесть, ни размяться, ни согреться. А день был далеко не тёплый, плотные облака никак не хотели выпускать солнце. Но через какое-то время сержанты распорядились принести солдатам воды — и на том спасибо.

Начался следующий, и последний, этап. Его победители получат право доплыть до скалы посреди заводи и проверить, дастся ли заветный священный меч им в руки.

Первый бой был короток и жесток. Глава банды наёмников против молодого титана-кузнеца из далёкой деревни. Опыт против сырой силы. Наёмник победил, но такой ценой, что никто бы уже не поверил, что он — великий герой. Под холодными взглядами притихшей толпы он снял с себя рубаху и ботинки и отчаянно бросился в ледяную воду. Доплыл он на одной руке и чистой злобе. Как он влез по скользкому чёрному камню — ведомо только ему. Но неподъёмные железные цепи не поддались. Меч не сдвинулся с места. Не удержавшись, наёмник упал в воду, и вышел из неё на берег, придавленный неудачей.

Перед вторым боем к верёвке арены прорвался священник с несколькими служками. Без спроса они начали тягучую молитву с поклонами и звоном ручного колокола. Сержанты хотели прервать молитву, но граф жестом руки остановил их.

— Пусть, пусть. Посмотрим, принесёт ли их вера победу их кандидату.

И правда, в этом бою участвовал монах из северного монастыря. Говорят, что до пострига он был не то разбойником, не то столичным учителем фехтования — в любом случае, пресытившимся порочной жизнью. Его противником выступил хитрый старый охотник, а поэтому бой был долгим, полным засад и уловок. С каждой минутой пение священника становилось всё громче и всё тяжелее, пока, наконец, за секунду до удара, который оставил бы его калекой на всю жизнь, охотник не отошёл и не сложил оружие.

Высокие господа стали жаловаться и кидаться в воинов кубками, но граф вновь поднял голос и разрешил такому результату быть засчитанным. Монах, не снимая рясы, вступил в воду и плавно, уверенно как лосось, добрался до камня. Все глаза на берегу были прикованы к нему. Он взял обещанный меч в руки бережно, но крепко, как ребёнка, и потянул. Вновь звуки молитвы разнеслись над водой. Но ничего не происходило. Цепи не отпускали свою реликвию. Монах потянул сильнее, натужился, перехватил меч удобнее и потянул вновь... и вдруг вскрикнул, разжал руки и полетел вниз. Кровь с его ладони осталась на остром лезвии клинка.

Холодный ветерок пробежал по поверхности воды, всколыхнул её и заставил людей поёжиться. Монах выбрался на берег, где его встретили, обтёрли и предложили горячего вина, но старались не смотреть в глаза.

Настало время последнего поединка. Молодой повеса в парике по столичной моде, который он не снимал даже во время боя, вышел против князя какого-то дикого лесного племени, которого в обычный день даже близко к городу бы не подпустили.

После неудачи монаха многие подавленно отошли от арены. Последний поединок остались смотреть только те, кто вовсе не верил в пророчество, и те, кто верил всем сердцем и до последнего надеялся на чудо. А посмотреть было на что. Ярость против лёгкости, ремесло против искусства. Столичный модник держался как мастер, то и дело подмигивая и отправляя поцелуйчики дамам и простолюдинкам. Для него это была словно шутка, и шутка удалась. Скоро дикарь упал к его ногам без сил продолжить бой.

Повеса раскланялся, очень долго принимал поздравления, а потом не менее долго не решался войти в холодную воду. Плыл он медленно и словно брезгливо. Голову он держал над водой, не желая намочить парик, который он отказался снять даже сейчас. На камень он взобрался довольно ловко, но дальше дела пошли хуже. Парик то и дело сползал ему на лоб, и даже ухватиться как следует ему не удавалось. Подёргав за цепи то с одной, то с другой стороны, подержавшись за меч, проведя какие-то манерные пасы руками, он замер, задумался, а потом рывком взобрался на самый верх камня. Там он обернулся на берег, развёл руками, пожал плечами, поклонился, сорвал со головы парик и отбросил его в сторону. Тот взлетел чайкой, оставляя в воздухе след из какой-то косметической пудры. Повеса же в свою очередь рванул вперёд, спрыгнул с камня и изящно, почти без всплеска, вошёл в воду.

Его встречали смехом и аплодисментами, особенно среди аристократической родни. От возвышенного духовного настроения не осталось и следа. Многие были подавлены.

— Что же, я надеюсь, что мы все получили удовольствие от этого маленького праздника. Я — определённо. Наш опыт показал, что никакие герои не приходят, сколько их не жди. А значит, жить нам с вами — в скучной реальности, а не в мире пьянящих надежд и иллюзий. Оно и к лучшему. Надеюсь, вы запомните этот день.

 

Всё подходило к концу. Тягучий, пустой, холодный, никому не нужный день. Петру не хотел, но чувствовал общую грусть, разочарование. Однако в его случае сквозь них пробивалась его собственная маленькая надежда. Сейчас всё закончится, они вернутся в замок, сдадут эту ужасную броню, и, может быть, уже этим вечером Петру сможет вернуться домой, на свою мельницу, выкурить любимую трубку, заснуть на собственной кровати. И всё будет как раньше.

Не будет.

Когда граф окончил свою речь, раздался новый голос. Тоже слышный, громкий, привлекающий внимание, пусть и по-другому.

— Ваша светлость! Разве это герои? Никто из них не достоин выйти на бой с вашим самым слабым слугой! Дайте мне с ними побороться, я покажу, чего они стоят!

Это был голос того здоровяка с пудовыми кулаками, которого поставили в первом ряду за внушительный вид и умение услужить. Он вышел вперёд на несколько шагов, и, задрав голову, смотрел на самого графа на платформе.

— И кто же этот такой дерзкий слуга, что поднимает голос без разрешения хозяина?

— Я недавно служу вам, ваша светлость, но надеюсь своей смелостью заслужить ваше расположение.

Граф прищурился.

— Надеюсь, ты сможешь подкрепить свои смелые слова делами. Эй, вы! — граф поднял глаза и обратился к трём победителям. — Убейте наглеца. Трое на одного. Получите по мешку золота, — А следом снова к здоровяку. — А ты, если выживешь, получишь моё расположение.

Здоровяк вышел вперёд, в арену. Наёмник и повеса вошли следом с другой стороны, а монах попятился назад и попытался уйти. Но арбалетчики на возвышении подняли оружие, а пара солдат возникли за его спиной. Помедлив, он тоже вступил в круг.

— Начинайте.

Они начали. Столичный повеса тут же получил удар по лицу, отлетел и, ударившись о камни, потерял сознание. Наёмник и монах сделали пару шагов назад, кивнули друг другу и начали ходить вокруг громилы, стараясь всё время быть с противоположных сторон.

Здоровяк замер. Присмотрелся. Вдруг, одним широким движением бросил своё оружие прямо в ногу наёмника, уже раненную в прошлом бою, развернулся и поймал монаха в захват. Когда наёмник совладал с болью, они уже катались и кружились по всей арене, обмениваясь болезненными тычками. Наёмник попробовал нанести удар, но попал лишь монаху по спине. Когда противники, наконец расцепились, исход боя уже был предрешён. Монах тяжело дышал, а здоровяк словно становился сильнее с каждой минутой. Словно ему нипочём были эти часы стояния на холоде в одной позе, в тяжёлом доспехе. Несколько мгновений, несколько ударов и всё было кончено.

Люди снова собрались у площадки, многие подошли к верёвке вплотную, несмотря на солдат.

Раздались крики:

— Дайте ему попробовать меч!

— Меч! Меч! Меч!

Здоровяк начал мотать головой.

— Нет, мне не нужно...

Но граф поднял ладонь.

— Прошу, это твоё право, победитель.

Здоровяк опустил голову в согласии.

 

У воды он долго снимал доспех, потом одежду. Вошёл в воду медленно, неотвратимо. Плыл, подобно киту, словно приказывая воде нести себя.

Текли холодные минуты, а он всё плыл и плыл. Или так только казалось для затаивших дыхание на берегу. Даже Петру сделал шаг назад из строя, чтобы лучше увидеть камень. Всё-таки неплохой парень, и практически уже свой.

Снова зазвучали звуки молитвы откуда-то из толпы.

Оказавшись у камня, он коснулся его рукой и отчего-то замер, глядя на сияющий меч на тяжёлых покрытых вековой ржавчиной цепях. Тяжело подтянулся и полез наверх. Поравнявшись с цепями, он провёл по ним рукой, сначала по одной, затем по другой. Схватившись за последние звенья — гигантские звенья в гигантских ладонях — он потянул, что есть сил. Раздался ни с чем не сравнимый звук искривляемого металла, оглушающий даже на берегу. Издалека казалось, что он даже дымится, будто какое-то божественное пламя побежало от обещанного клинка вверх по цепи.

Цепи оборвались, одна за другой. Клинок, сто лет проведший в заточении, наконец обрёл свободу. Здоровяк, нет, гигант едва не упал, когда исчезло натяжение, но ухватился за цепь и повис на одной руке. Другой он поднял меч в победном жесте.

Все глаза смотрели на него.

Гигант провёл мечом по воздуху, чтобы все могли его рассмотреть. Кивнул кому-то. Разжал ладонь и погрузился под воду.

В этот момент кто-то толкнул Петру в грудь да так, что тот едва не упал на землю. От отряда отделились несколько человек, и побежали мимо мельника к столбам, удерживающим платформу. Среди них был Отто, который и толкнул Петру. Достав откуда-то небольшой мешочек, сын кузнеца стал дрожащими руками высыпать из него что-то в выемки, которые Петру заметил в опоре этим утром.

Откуда-то из толпы с той стороны арены раздались крики. В палаточном лагере началась суматоха. Краем глаза Петру видел, как летят на пляж с откоса солдаты и арбалетчики на одной из точек.

Мешочек упал из рук Отто. Содержимое рассыпалось и тот с руганью стал его собирать.

Вдруг послышалось шипение, затем треск. От нескольких опор, у которых суетились другие люди из отряда, повалил тяжёлый густой дым. Они затряслись. Платформа над головой покачнулась.

Отто, наконец, закончил засыпать свой порошок и чем-то чиркнуть. Дым повалил и из этой колонны.

Остальные люди из отряда переглядывались растерянно, не понимая, что происходит. В их числе был и Петру. Но вдруг раздались крики:

— Вперёд, вперёд! Пожар! Сейчас всё рухнет!

И все стали толкаться вперёд, к арене.

Раздался страшный скрип, часть опор треснули, и колонна и правда начала наклоняться. Гости, а с ними слуги и угощение, стали падать — сперва в холодную воду, ведь опора у берега, которой занимался Отто, ещё держалась.

Петру оказался зажат в толпе на арене между чужих тел, когда к ним на головы стали падать люди. Не столько люди — родня. И сам граф во главе.

С другой стороны площадки для поединков к ним на встречу бежала своя толпа, гонимая страхом. В палаточном городке позади них началась драка, даже побоище — солдаты графа бились с торговцами и гуляками, которые внезапно достали из своих котомок, лавок и лотков мечи и топоры.

Посреди этих двух людских волн оказалась зажата родня, потерявшая верх и низ, совсем сбитая с толку.

Один лишь граф приземлился на ноги и теперь отчаянно рвал и метал, пытаясь прогрызть себе проход. Он мгновенно изменился. Лицо его вытянулось, тело словно изломалось, глубоко впавшие глаза начали источать тьму, а клыки и когти маслянисто заблестели. Любой на его пути мгновенно лишался жизни.

Вот только людей было слишком много, и граф, захлёбываясь в крови, не успевал вырваться.

Из озера уже выходил гигант, витязь с пылающим мечом, которому было предначертано освободить народ от тирана. И он сделал всё, чтобы тиран не мог сбежать.

Гигант шёл сквозь толпу, как ладья сквозь холодное море, по пути взмахами клинка обрывая ложные жизни родни. В несколько шагов он достиг графа и схватил его за чёрные спутанные волосы. Граф дёрнулся, попытался со всей своей нечеловеческой силой, отдирая волосы с головы, освободиться. Но не смог. Сияние обещанного меча, единственного оружия, способного мгновенно и навсегда оборвать жизнь родни, лишало его воли, лишало силы, затмевало разум.

Гигант взмахнул мечом, и тело столетнего чудовища упало на чёрные камни, содрогаясь в конвульсиях и дымясь. Голова осталась висеть в кулаке витязя, который поднял её в победном жесте. Все видели это.

Ну как «все». Петру, например, не видел. Как не видел толком и остальные героические события, происходившие с ним рядом. В толпе его мотало, как в мутной воде, сердце бешено колотилось, а в глазах стоял туман.

В какой-то момент ему показалось, что он видит просвет, возможность проскользнуть наружу, но вдруг прямо перед ним с платформы, уже застывшей под страшным углом на последних опорах, упала девушка. Петру подумал, что это аристократка, так она была бледна, и собирался уже бежать от неё прочь, но что-то заставило его присмотреться. Он узнал в девушке Эрику, одну из жительниц городка, которых увезли в замок графа, чтобы она служила ему угощением.

Девушка была жива, но слаба. Она пыталась подняться на локте, но её мышцы не могли выдержать даже её собственный вес. Она потеряла очень много крови.

Что-то случилось.

Петру сам не понял, что, и никогда не смог бы это описать. Просто в этот момент, в эту краткую секунду узнавания, какая-то часть его, о существовании которой он не знал, толкнула его. Нет, скорее ударила, как поленом по затылку. Петру бросился вперёд. Чей-то тяжёлый сапог уже едва не наступил на бедную девушку, но Петру оттолкнул его и навис над ней. Он упёрся на почти онемевшие ноги, на обледеневшие руки и живым щитом закрыл Эрику собой. В его спину, защищённую панцирем брони, приходились удары, один раз по ней даже вскользь прошёл арбалетный болт. Но Петру стоял, и натруженные за годы управления мельницей руки не подвели его.

Скоро толпа начала редеть. Крики боли сменились криками радости. Петру поднялся, потянул девушку за собой и на трясущихся ногах, мимо покосившейся платформы они побежали прочь, вдоль пляжа, по чёрным камням. Побежали от героев, от пророчеств, от родни, от властителей мира сего и вечно ждущих их и верящих им.

Как можно дальше отсюда.