Я проснулась с восходом солнца и двумя мыслями. Лежала, глядя в потолок с размытой световой полосой, рожденной неплотно сомкнутыми шторами. «Еще день,» - зачем-то думала я, это была третья мысль. Верней, не мысль, а так. Не то усталость прожитого, не то предчувствие чего-то. Мы ведь не знаем будущего, даже я.

А те две, они были смешаны, не сказать, какая из какой растет. Обе сразу.

Я стала забывать лица. Жизнь уходит от меня.

Уходит жизнь. Я забываю лица.

Мои окна смотрят на восток. Летом солнце так заливает жаром всю квартиру, что приходится держать тяжелые гардины и задраивать их наглухо. Вчера я, видимо, задернула плохо, или ночной ветер так дунул в форточку, осталась совсем узенькая щель, и вот горячий свет живым дрожащим лезвием рассек комнату.

Еще один день. Вот так, с расстановкой. Сорок семь моих лет ушли, точнее сорок семь и немного месяцев, и я не знаю, сколько еще впереди. Как я прожила половину века? Да как сказано: жизнь уходит, я теряю лица. Наверное, я могла больше. Но не жалею ни о чем. Кто знает, как бы оно обернулось, это больше. А так я сама по себе, и никто мне на свете не указ.

Я ведьма. Наверное, это можно назвать иначе, но не хочу. Как в первый раз услыхала, пусть так и будет.

С лицами я малость перегнула, забылось одно, но это ж первый раз. А там и другие станут превращаться в ничто?.. А это первое – лицо мужчины, когда-то бывшего центром моей вселенной. Мир вращался вокруг него, рассветы и закаты неслись друг за другом, на встречи с ним я бежала, растеряв все свои чары, дура дурой, горя от страсти. Вот если бы застала с бабой, а?.. Да не дай Бог. Впилась бы суке в рожу, космы бы драла. Смешно? Сейчас смешно, а тогда какой смех. Душа рвалась, меня перевернуло, утопило в самой себе, я смотрела в зеркало и видела тетку на десять лет старше.

Мне было двадцать шесть.

Теперь я знаю, что эта напасть – обратная сторона подарка судьбы, выпавшего в миг зачатия, особого захлеста материнских и отцовских генов. Ну понятно, так говорю я сорокасемилетняя, пройдя если не огонь и воду, то разлуки, утраты и усталое спокойствие. И еще говорю: этот дар и есть суть женщины как таковой, проекта «Лилит» и проекта «Ева», эти существа задуманы быть сгустками магии, повелительницами тонких стихий, а мы, их земные копии, в той или иной мере воспроизводим исходный образ. На двадцать, тридцать, пятьдесят процентов. Ну вот во мне, наверное, семьдесят. Может, больше.

- Вон, смотри! Вон она, ведьмочка! Точно тебе говорю.

Я услышала это сентябрьским полднем, идя из школы, от женщины под руку с солидным мужчиной в сером костюме, и конечно, показавшейся немолодой, хотя сейчас-то знаю, что выглядела она на сорок, а в самом деле была лет на пять-семь старше. Сейчас и я такая.

Тогда же я вздрогнула, услыхав странные слова, а ее лицо поразило так, что я, отведя взгляд, заспешила прочь, успев уловить неразборчивую речь и мягкий льющийся смех, на зависть любой актрисе. Я и сейчас помню этот смех, и даже чудится, что помню запах духов, приторно-чувственный, тяжелый, одновременно и влекущий и отталкивающий… Впрочем, это опять говорю я, ровесница той мимолетной дамы, а не девчонка-подросток, испугавшаяся «ведьмочки».

Испуг не совсем то слово, но то вряд ли найду. Смятение, тревога? Ну, где-то так, вокруг да около, и все же черт его знает, уж слишком много уронила на меня эта встреча. Конечно, я увидала, что женщина нечеловечески красива, конечно, не могла осознать неверную порочность этой красоты, на волосок от жути. И эти слова!..

Она знала, что сказать. Видит своих в толпе.

Меня так кольнуло еще и потому, что всего пару дней как я превратилась из ребенка в девушку. Разумеется, превращение нарастало постепенно, и мама подошла к теме с умом, популярно растолковав симптомы и причины менструации, и морально я вроде как была готова. Но то в теории, а в жизни кровь, пролившаяся ни с того ни с сего, внезапная слабость и отвратительная одурь… все это оказалось пережить не просто.

И «ведьмочка» сразу же сплелась с алой теплой струйкой по внутренней стороне бедра, но объяснить родство слова со своей кровью я не могла. Необъяснимое было как пасмурное небо, шорох ветра в кронах, предвестие непогод.

 

Странно. Моя мама была умна, по-женски расчетлива, и как дернуло ее выйти замуж за того, кого я не хочу помнить, но помню?.. Ответа на этот вопрос у меня нет, но теперь-то я знаю, как женщина может попасть в такой капкан. Она попала. Мне было тогда пятнадцать лет.

Он был щуплый, сутуловатый, с липким взглядом. Его зрачки вмиг облизали мои расцветшие формы, дрогнул кадык. Ага, поняла я: дрянь, нутро гнилое. Но как мне было сказать маме? Как?! Никак.

Он не работал. То есть числился где-то юрсконсультом на негласном раскладе: расписывался в ведомости, а деньги начальству, за что ему кидали жидкую копейку. Раньше был адвокатом, влип, едва избежал суда. Пожалели. Но из коллегии выгнали с волчьим билетом, и он взял гордо-обиженную позу, считая себя очень квалифицированным юристом. Может, и в самом деле был таков, не знаю, и по сей день знать не хочу.

Мама трудилась с утра до вечера, а этот сидел дома, листал газету «Из рук в руки», глубокомысленно курил, делал пометки. Мама благоговейно считала: ищет достойную работу. Иной раз даже звонил по объявлениям, говорил надменно, витиевато. Теперь мне кажется, он втихомолку выпивал, хотя это осталось неизвестным.

Когда я приходила из школы, он оживлялся, заводил склизкие разговоры о мальчиках, об их наивных приемах добиться девичьего интереса. Один раз хихикнул: мол, в восьмом классе у девочки, сидящей перед ним, он попытался расстегнуть лифчик, а та расплакалась и не решилась рассказать учительнице, что случилось. Я если отвечала ему, то не грубо, но так сухо, что суше некуда: да, нет, не знаю. Он делал вид, что не замечает моей неприязни. Я старалась держаться к нему спиной, зная, что он смотрит жадно, жует, слюна пенится в углах рта.

Однажды осенью я скверно себя почувствовала, отпросилась с уроков. Отчим сидел на кухне с газетой, исчирканной карандашом, пил чай. Я кратко сказала – плоховато мне, обедать не буду, пойду полежу. Честно сказать, думала, сейчас он заохает, заплещет: да что ты, да как так, у тебя жар?.. Бросится трогать лоб и щеки и как бы ненароком сунет руку ниже. Но нет, он лишь кивнул, подчеркнул строчку, пробормотал невнятное. Я пошла в малую комнату, легла, и не то, что уснула, а как-то забылась полумглой, где блуждало тревожное без лиц, без форм, но тягость от него была.

И я не сразу поняла, как нечто из этих сумерек коснулось меня, вроде щупальца. Я досадливо дернула рукой, но оно не пропало, и я стала осознавать, что оно из яви, а не из бреда.

И проснулась.

Жаркое противное дыхание обжигало затылок. На боку ощущалась тяжесть чужой руки, медленно перебиравшей пальцами.

Я так рванулась, что он слетел с кровати. Упал на пол, тут же вскочил. Он был в трусах и носках, глаза дико блуждали. Я впервые в жизни увидела мужскую эрекцию, и на миг меня вновь окунуло в кошмар. Я потерялась: это сон? Нет?!.. Но он поспешно забормотал:

- Ты это… стой! Стой. Я…

- Уйди, - сказала я низким взрослым голосом. Я смотрела на его дряблую шею, зная: вот так возьму, сдавлю – и труп. Сила вскипала во мне. Мне показалось, он угадал это. В глазах метнулся страх.

- Матери не говори, - быстро сказал он. – А то скажу, что ты сама ко мне лезешь, когда ее дома нет. Она поверит.

- Сдохни, гад, - с ненавистью сказала я..

Он дернулся, будто хотел что-то добавить. Но нет. Молча вышел и дверь закрыл.

Через неделю его насмерть сбил автобус. Шофер не виноват, отчим сам перебегал дорогу в неположенном месте. Сделай он это метром влево, метром вправо, был бы жив. Но он шагнул на проезжую часть именно там.

Я совсем не помню похороны. Зато помню, как мы с мамой остались, наконец, вдвоем. Мы вдруг обнялись и долго молча так стояли, чувствуя тепло, дыхание друг друга, и будто некий морок спадал с нас, и нам это было ясно без слов, без слез. Будто мы молча говорили друг другу: не было этого в нашей жизни, так, странный сон. И я вновь видела лицо той женщины из сентября, слышала те слова.

Так и живу.

 

Отбросив одеяло, я босиком прошла к балкону, отдернула гардины, распахнула дверь, утренняя свежесть хлынула в меня, я закрыла глаза, стояла, улыбаясь и борясь с желанием содрать ночнушку, голой шагнуть на балкон – и пусть мир вздрогнет.

В мои годы я выгляжу на тридцать, ну от силы тридцать пять. Ведьмочка стала ведьмой, догнав ту, хотя я совсем другая.

Я не красавица. Та – да, ожог мужских взглядов и душ. А я скуластенькая такая, конопатая немного, глаза небольшие, зеленовато-карие… Нет, я не страшная ни в коем случае, нормальная и даже симпатичная, но ничего чудесного в моем лице нет.

Зато в другом есть.

У меня роскошная фигура. Именно так, не меньше. Идеальные пропорции. Венера Милосская. Я не подчеркиваю это, напротив, прячу за нарочито мешковатыми, иной раз безвкусными одеждами. Лукавая грация осанки, походки, поворота головы, легчайшая усмешка и много чего еще – вот сумма бессловесной магии на знатока. Кто сможет угадать роскошь моих форм под барахлом, тому и приз. Может быть. Я еще подумаю. Это лишь первый тур, а дальше ряд четко отработанных приемов, загоняющих мужика в жар вожделения, потерю разума, в то, обо что мне только ноги вытереть с усмешкой. Когда-то я упивалась этим, теперь – рутина. У меня обольстительный голос, прямо медовый ручеек. Знаю, что могу свести с ума парня на двадцать лет моложе, бросит все, побежит за мной как пес на привязи, ляжет на коврике под дверью навсегда. Но это скучно. Умею и отключать ауру эроса, делаться мышкой, на которую никто не взглянет. И это тоже скучно, но приходится. На работе. Век бы не видеть эти рожи, а я вижу каждый день.

Я не замужем. Никогда не была. И не хочу. Живу в старой однушке, служу в фирме средней руки. Что толку от моих колдовских талантов? Да очень просто. Я рано осознала, что хочу быть свободной, жить как хочу, делать что хочу, и чтоб никто мне слова не скажи.

Сбылось. Я рада?..

Так и не бросив миру вызов дерзкой наготой, я зевнула, встряхнулась, пошла в ванную, по пути слегка оживив в памяти видения ночи. Увы, все осталось там же, те же две мысли.

- Черт, - без охоты выругалась я.

Умение создавать сны – естественное следствие живущей во мне Лилит. Да, это надо было открыть в себе, развить, на что у меня ушли годы, хотя и в юности такое случалось. Но тогда это были проблески, а сейчас ремесло.

Настроив душ, я встала под его горячий ливень. Стояла, отрешившись от хода времени, память моя старалась, но не могла вернуть утраченное.

Сны под заказ – слишком размашисто, пожалуй, сказано, тут надо пояснить. Конечно, я могу не все. При всем хотении вряд ли смогу увидеть весну в Антарктиде, поверхность Луны, райские кущи. Не мой профиль. У меня специализация суккуба: я могу вызывать фантомы тех, с кем пережила близость. Мужчин, понятно.

Их образы рождаются с пугающей степенью воплощения, что, впрочем, меня не пугает. Привыкаешь ко всему. Никого из них после расставаний я не встречала живьем и совершенно того не желала. Мне хватало ночных инкубов. Все они дико жаждали меня, кидались, вторгались, и ощущения бешеных фрикций, сладострастной тяги, экстаза, горячих брызг спермы в глубь моего тела были чудовищно реальны, не чета зыбкой чуши обычного сна. Все это бушевало в некоей абстрактной тьме, я даже не пыталась задуматься, что это за пространство, от судорог оргазма его сносило, я зависала, парила меж двух миров, ночного и рассветного: во мгле начинали проступать знакомые стены, и среди них слабея, реял безмолвный мужской мираж.

Свет наших дней сильнее любых сказок, и когда фантом исчезал, а следствия соитий еще держались со всей тактильной достоверностью, я усмехалась, чувствуя себя Клеопатрой в лучшую пору ее жизни.

Спору нет, было занятно думать: а что, мои былые сожители, неужели где-то в глубинах ваших душ нет никаких, пусть самых смутных откликов того, что творят ваши клоны?.. Почти неуловимых, таких, отчего человек вдруг запнется, нахмурится, не понимая, что с ним… А! Да какая разница. Отмахнется, забудет, затеряет за делами, днями, шелухой событий, так и пролетит жизнь.

Занятно, да. Случалось, прямо разбирало от любопытства. Но никогда я не пыталась искать никого из них. И меня не найти, если кому-то вдруг приспичит. Я не присутствую в соцсетях, легко меняю адреса и телефоны. Вполне понимаю людей, привязанных к месту жительства, но мне совершенно по плинтусу все эти родные березы, осины, что там еще. Мне нужны комфорт и одиночество. Бывает, я с усмешкой думаю, что с такой суммой данных я могла бы стать идеальным агентом-нелегалом. А иной раз и без усмешки. Но не жалею. Кем стала, тем стала.

После душа, вся в брызгах, словно в утренней росе, я долго красовалась перед ростовым зеркалом, повертываясь так и этак. Все заморочки отлетели, я с наслаждением убеждалась в своих античных пропорциях и волшебной молодости. Плечи, грудь, талия, бедра, ноги… Ну! Обожаю зеркала.

Инъекции незримой спермы – мой эликсир юности, уверена без доказательств. Избыток вреден, как любого средства, потому я дозирую пришествия клонов. Примерно раз в месяц. Умеренность, сдержанность, осмотрительность – вот еще букет качеств в копилку моих шпионских достоинств. Умею ладить со своей Лилит.

Но сейчас разбирало до какого-то глубокого нутра, прежде так не было. Ну, прежде я и не вызывала дух Баджо.

То есть, конечно, его звали Саша. Итальянская кличка – моя выдумка, он в самом деле чем-то смахивал на футбольную звезду. Чем-то, не сверх того. Спортивный, симпатичный, спокойный… да вот и весь список его плюсов. Минусов нет. Ничего больше нет. Умный, добрый? Не замечала. Беседовать с ним?.. Уши повянут через пять минут от скуки. Даже и мачо из него, сказать по правде, так себе, форшмачо.

Хотя нет. Тут я не права. Средний не значит плохой, а как самец, по-животному, он как раз был средний. Это во-первых. А во-вторых, этот никакой, лапша лапшой парень нашел ключик ко мне, хотя и не искал. Само упало с неба – нашел, открыл, и прощай, моя ведьмина броня, и вот я вся, бери меня. И он взял. Ровно так, без огня: дают – бери. Ладно, возьму.

Не стану раскрывать того, что мы с ним нашли в сексе. Скажу кратко: это причудливо, но в пределах нормы. Кому скажи, скорее обхохочется, чем поразится. Ну и не буду. Ему-то это, видать, было просто по приколу, а я улетала ввысь, срывало крышу, жить не могла без этих встреч, не могла понять, как раньше жила без них, не могла представить, что будет, если их не будет. Я догадывалась, что я у него не одна, скрипела зубами, но готова была терпеть неведомых мне сук, которых люто ненавидела: лишь бы он был, и лишь бы их не видеть. Не дай Бог! Увидела бы – не ручаюсь за себя.

При всей душевной вялости он, похоже, умел доить женщин. А может, не умел, а это выходило у него само собой, от природы. Не сомневаюсь, что он не слишком сознавал, что ему дано. По крайней мере, не задумывался. Конечно, замечал, что бабы от него с ума сходят – ну и пойдет, чего еще надо. А думать – пусть дураки думают.

А я четко, не по возрасту поняла, что мое страстное безумие есть оборотная сторона моего дара. И если я хочу сохранить его, этот дар, то связь придется разорвать.

Я не могла смириться с этой мыслью, но знала, что смогу. День за днем, за зимой весна, за ней лето, а там и осень. Я мучилась, ломала себя, будучи с ним мягкой, гладкой, сладкой ладушкой, а он пребывал в привычном для него болоте стоячего благодушия. Мы все так же изощренно совокуплялись, даже новые выверты отыскивались, но я заметно сдала, постарела, если можно так сказать о двадцатишестилетней… Да можно, отчего нет. И решилась наконец.

Придраться можно ко всему, я придралась к тому, что его кто-то где-то вроде видел с какой-то девкой, подруга, мол, мне донесла. Ну и вломила такой скандал – Боже мой.

Он слушал, отстраненно улыбаясь, пожал плечами:

- Да чушь все это. Но с бабами спорить…

Я подняла визг пуще прежнего, и он ушел.

Вот так.

Сказать, что меня ломало – ничего не сказать. Сколько сил мне стоило сдержать себя не позвонить ему!.. Год худела, болела, дурнела. Два раза напилась вдрызг, никогда со мной этого не было ни до, ни после. Год наваждение выходило из души, как яд из тела. Но прошло и оно. В один неяркий, светлооблачный день позднего лета я с облегчением, хоть и без радости поняла: все! Могу сколько угодно думать, вспоминать без всякого трепета. Излечилась.

И вот промчались двадцать лет.

Мой Баджо стал давним воспоминанием, ровно таким же, как школа, родня, подруги студенческих времен. Я осторожно проверяла себя – нет, ничего не колыхнет душу. Верней, не больше, чем любой, с кем меня сводила жизнь. И все же я остерегалась тревожить его дух. Всех прочих запросто, а его нет. Не буди лихо, пока тихо – благоразумие мое второе имя.

Но с неделю назад, может, чуть больше, в меня вползло то, чему я не найду имени, но совершенно точно, это связано с ним, с Сашей, в таких случаях мое чутье сбоев не дает. Несколько дней я ходила смутная, чувствуя, что мне совсем расхотелось звать его всяко разно, клички там всякие. Саша. Отчества не помню совсем, фамилию не твердо.

Ведь двадцать лет! Каким он стал? Я спрашивала, понимая, что вопрос без ответа, и уже зная, что вызову его, но страшилась сделать крайний шаг. Решилась, наконец. Дождалась выходных, с пятницы на субботу, включила режим вызова, и ночь понеслась по знакомому маршруту. Это во мне давно работает как часы ранга «Морис Лакруа», не ниже. Сашин клон возник исправно, абсолютно он, никто иной, мы предались тому же, словно расстались вчера, никакой разлуки, и он так отодрал меня – простите, любое другое слово будет не то – что мир взорвало, меня носило меж небом и землей, не знаю сколько. И куда делся инкуб, тоже не знаю, когда меня на рассвете вернуло в мир, его уже не было со мной.

А когда был, то был без лица.

Вряд ли я объясню это в деталях. В том пространстве тьмы все ощущения, кроме тактильных, как-то сдвинуты: не совсем зрение, не то, чтобы слух, запахов вовсе нет. Но сумма их примерно та же самая, я безошибочно знаю, что со мной химера того мужчины, какого я хотела. И сегодня со мной был Саша, он и никто другой. Но те все были с лицами, а он без.

За той гранью это не имело значения, а здесь на мне сразу повисли эти две мысли, да так и не отпали. Я стала забывать лица. Жизнь уходит от меня. Уходит… Забывать… Я старалась, но память упорно делала портрет футболиста, я его стряхивала, пыталась восстановить Сашу, и всякий раз получался Роберто Баджо из тех давних лет, с фирменным хвостиком волос. И у балконной двери, и в душе, и за растянувшимся завтраком все был он и он, я маялась, маялась… и ничего не вышло.

Допивая кофе, я осознала, что дозрела до мысли позвонить. Мелькнуло это вскоре после пробуждения, но опять же пришлось ломать барьер в себе, ибо сроду я так не делала. Кофе остыл, я тянула его, собираясь с духом… тут память вовремя подсунула старую записную книжку: недавно рылась в шкафу, случайно нашла… ну кому, как не мне знать, что случайностей на свете нет!

Вот она, эта книжка, потертая, надорванная. Черт-те где валялась столько лет, чтобы найтись теперь. Желтые засаленные странички… Ну, вот он, Саша, на букве С, без фамилии и отчества. Номер… вряд ли он сохранился, вон у меня за эти годы сколько раз сменился, со счету сбилась. То есть, и не считала. Да…

Я поймала себя на том, что вновь тяну, мнусь – рассердилась, схватила смартфон, стремительно отбила номер, тиснула значок громкой связи, чувствуя, что не могу сладить с учащенным биением сердца.

Телефон молчал. Я облизнула губы. Ну…

Звонок! Черт, пошел звонок! Двадцать лет. Нет! Двадцать один.

- Да, – глухой женский голос.

Я обомлела. Что сказать? Можно Сашу? Какой, на фиг, Саша, мужику скоро полтинник…

- Здравствуйте, - сказала я учтиво. – Возможно, я ошиблась… Хотелось бы услышать Александра, это можно?

- Нет.

Будто бы робот говорит, не человек.

- Почему?

Я брякнула это механически, спохватилась – глупо! Но слово не воробей.

В ответ помолчали. И секунд через пять:

- Он умер.

- Как!

Это вырвалось обалдело, я ощутила, что теряю почву здравой логики.

- Когда?!

- Когда?.. – в голосе зазвучали обманчиво-человеческие нотки, я уловила их обман, и что за ним кроется нечто нехорошее. – А вот ровно девять дней и есть. Да. Девять дней как…

- Да… - эхом пробормотала я, судорожно роясь в поисках подходящих слов. – Я…

- И ты сдохнешь, гадина, - сказал голос.

Диалог успел подготовить меня к сюрпризам. Я подобралась.

- Вот как? – и мгновенный выпад в ответ: - Даже не спорю. Но и вы тоже, разве нет?

- Ты не поняла, гнида, - в ужасающем спокойствии тона почудилось клокотание бешенства. – Ты не просто подохнешь, а скоро. Ясно? Очень скоро. Это же ты свела его в гроб? Ты. Вот и пойдешь за ним вслед. Поняла, мразь??!!

Вопль хлестнул как бичом, не знаю, как я ткнула кнопку отбоя. Тяжело дыша, смотрела в тьму экрана как в черную дыру. Потом вдруг вытянула руки, уставилась на них. Пальцы вздрагивали. Кожа! Кожа дряблая, в старушечьих пергаментных пятнах.

Зеркало. Я замерла. Стенное зеркало за спиной! Я обернусь – и что увижу там?.. А вдруг ничего. Перестала отражаться в зеркалах, не принимают они мой облик, больше не нужный миру. А?

Резко грянул дверной звонок. Меня точно снесло куда-то, а когда вернуло, я была в коридоре, в ступоре глядя в дверь.

Звонок ударил повторно и теперь не прекращался, гремел как вызов в никуда. Я заколдованно пошла вперед, пропала вся легкость моей походки, я едва волокла ноги, на спину словно лег груз еще двадцати, тридцати, сорока лет, а руки тряслись все сильней.

Звонок не унимался. Кто там, за дверью?.. Хорошо, что не стала смотреть в зеркало.