Лай-Лэй, человечки, сухие овечки!

Лай-Лэй, жители-поживатели города Баленбрук!

Лай-Лэй, липкая жаркая толпа!

 

Ярмарка! Летняя ярмарка! Шумная, долгожданная, желанная, так и прет во все стороны, словно опара из кадушки, так и прет. Не жалейте медяков — жизнь так коротка! Кружитесь на карусели, хлопайте бродячим актерам, покупайте мелкий, как зубы русалок, жемчуг. А потом айда в обжорный ряд: пить холодное пиво и лимонад со льда, лопать за обе щеки пироги с зайчатиной и хрусткие полоски морской травы, щедро обсыпанные солью. Если же у кого серебряная монетка в кошельке завелась — не грех и акульей отбивной полакомиться, и пирожными со смешным названием питефуры, облитыми шоколадом.

А теперь, когда отбили ладоши и набили утробу, пора перейти к главному развлечению: катанию на конечках по замерзшим каналам Баленбрука. Вжих-вжих, полосуют лед железные лезвия, кряк-кряк, скрипят крепежные ремни, ах-ах, верещат восторженные краснощекие бюргерши, обмахиваясь платочками.

Приезжие зеваки пялятся на прозрачную статую девы, застывшую на берегу. Ее подарил городу морской царь в честь особого расположения к нынешнему правителю. Статуя как живая, злые языки утверждают, что подводный маг заключил в лед тело и душу самой обыкновенной девушки, утопившейся в канале от несчастной любви.

Далеко в море надуваются ветром паруса торговых санок, лохматые приземистые лошадки цокают шипастыми — чтобы не скользили по льду — копытами. Катят караваны в заморские страны, бегут по бокам потные погонщики, купцы в дорожных шапках зыркают внимательно: не упало бы чего ценного, не затерялось в торосах.

Жарит землю летнее солнце. Запускает в волосы горячие пальцы. Пляшет на застывшей воде. Если склониться к бутылочной глади, то увидишь по ту сторону расплющенные о ледовую твердь лица. Глубинники, русалки и русалы, толпятся, жадно пялятся на людскую жизнь. Взгляд горожанина выхватывает то колыхание волос-водорослей, то шипастый гребень вдоль хребта, то, вот уж богомерзкие создания, круглую бледную сиську.

Когда-то, много веков назад, Создатель разделил соленую воду морей-океанов и твердь магическим льдом, не совали чтобы господни создания носы в жизнь друг друга. Только в миле от берега есть одна проруба, куда тащатся нагруженные товаром сани — вести обмен с глубинным народцем. Туда, под лед — кирпичи и сталь, изумруды и бирюзу, мясо и мед. Сюда — ворвань и китовый ус, жемчуг и янтарь, морскую траву и рыбу. Богаты и земля, и море. Только успевай крутить ворот, тягать туда-сюда корзину с дарами. Но не заглядывайся на глубину: утащит-заглотит, и пикнуть не успеешь.

В пресной воде рек и озер глубинники не живут - ту Создатель оставил свободной, как есть.

А вот посмотрите-ка: катит по берегу повозка о шести колесах. В повозке бак под крышкой. Подпрыгивает, качается, стонет. Это едет во дворец подводный маг с самых глубоких глубин, душой черен, видом кошмарен. Кожа — склизкая зелень, волосы — змеиный клубок, глаза — гнилушки, и слонячий хобот вместо носа. Что-то зачастил мокрый в королевские покои, видать выкормышу морскому совсем плохо.

 

***

— Глубина тебя! — Владетельный Адельберт, морщась, наблюдал, как перстень с золотой жемчужиной катится по полу — молодой придворный с глазами кокетливой фаворитки попытался надеть кольцо на его отекшие пальцы и потерпел поражение.

Утренний туалет прервался, лорд-церемониймейстер побледнел и полез в рукав за платком — утирать вспотевший лоб. Адельберт с отвращением посмотрел на свои руки в старческой гречке, на распухшие искривленные суставы. Можно сцепить зубы и не поддаваться немощи, но старость все равно берет свое. Будь Адельберт обычным бюргером, давно ушел бы на покой: нежиться в кресле с грелкой у ног, кормить уточек в пруду, гладить по головам прелестных внучат. Но правители лишены таких тихих радостей. Хорошо, что сын взял на себя часть государственных забот. А то дрожат пальцы нести в руках всю ношу власти. Вчитываться в указы, подписывать смертные приговоры, размышлять об экономике; часами сидеть на аудиенциях с иностранными послами, гордо задрав подбородок, хотя хочется при этом только одного — скинуть тяжелые сапоги и опустить горящие ступни в таз с теплой водой. Все бюргеры хотят стать королями, все короли счастливы своей участью только в молодости.

Перстень, подаренный морским царем, закончил свое путешествие в пыли у ножки кровати. Дурной знак. В дурные знаки Адельберт верил. Иначе давно уже потерял бы корону вместе с головой.

Грустные мысли. Тревожные вести. Все чаще доносят ему, что кто-то в городе мутит воду, настраивает жителей Баленбрука против глубинников. Ропщут, что Адельберт излишне благоволит к нечистым порождениям морского дьявола и их черной магии, что правитель впал в старческое слабоумие и не ведает, что творит. Что пора сорвать корону с его плешивой головы и передать кому-нибудь, кто радеет за своих. Исконных. Посконных. Единственных. Еще немного, и придет истинный защитник из Горного Предела или Северных Земель. Придет с серпом и молотом в честных руках. На пики Адельберта, на пики его сына...

Сын... Дочь... Вспомнил о Янииль, и распухшее сердце забилось о ребра, не давая вздохнуть. Того и гляди вышибет дух. Так умер отец Адельберта, хрипя и пытаясь глотать воздух синими губами.

Тринадцать лет не видел он свою девочку. Обугленные страхом губы, бледное заплаканное лицо, дрожащие пальцы. Свадебная белая накидка на плечах. Правильно ли он поступил? Тогда казалось — правильно. Собиралось на границе чужое войско, поддержка подводного народца была нужна как никогда. Он готов был на все что угодно, чтобы сохранить государство. Теперь Адельберт не был так уверен. Когда подбирается на когтистых лапах чертова старость, начинаешь много думать... Но ты правитель, и значит, никто не должен видеть твоих слабостей, никто не должен сомневаться в твоих решениях. Адельберт оперся о палку, возьми ее глубина, тяжело поднялся, оттолкнув бросившихся помогать, вскинул голову и направился в малую трапезную залу — пить молоко. Как ребенок, честное слово, но доктор прописал... Может, пригласить нового? А этого в расход? Ладно, пусть живет. Все они одинаковые и все одинаково не могут найти лекарство от старости. Даже подводный маг — лучший целитель русалычей.

 

***

Лай-Лэй, детишки, сопливые носишки!

Лай-Лэй, бабушка расскажет вам сказку о земном правителе и морском царе!

Лай-Лэй, слушайте историю державной глупости!

 

Давным-давно случилась эта история, то ли десять зим назад, то ли больше. Дед ваш еще не умер, да и у меня почти все зубы были целые. Решили тогда наш правитель и морской царь дружно жить-поживать и добра наживать. Думали они, думали, как бы это получше устроить , чтобы без обману, и, наконец, придумали. У морского царя дочка уродливая Лисси-Соль заневестилась, а у нашего красавица Янииль. Вот и решили свадебку сыграть русалки с нашим наследником и Янииль с сыном морского царя. Сказано — сделано, отвезли бедную красавицу к прорубe на море, русалий маг дал ей выпить зачарованного зелья, чтобы под водой могла жить, да и столкнул ее в воду. Охнула Янииль и скрылась в черной пучине. И как дальше Янииль мучилась — то для нас тайной седой покрыто. Уродливая Лисси-Соль тоже выпила зачарованного настоя, другого, конечно, да пошла под венец с нашим принцем. Никто не ждал, что Лисси-Соль понесет, против русалочьей природы это — от человека ребенка родить, да, видно, семя шибко злое у принца случилось. Правитель-то надеялся, что наследник у сына будет от второй жены, человеческой, нормальной, красивой. Вот сам себя и перехитрил.

Теперь на трон сядет ни рыба ни мясо, не русал, не человек, ни богу свечка, ни черту кочерга. И тогда нападут на страну мор, голод, саранча и другие страшные беды.

А теперь брысь спать, безобразники, а то вас глубина заберет.

 

***

Адельберт всегда чувствовал себя неуютно, посещая покои Лисси-Соль, старшей, а теперь и единственной жены сына, похожей на корявый сморщенный корешок, забытый впопыхах на дне поварской корзины. Избегал страшных белых глаз, холодного взгляда, слабых костлявых рук. Понимал, что именно он сделал Лисси-Соль несчастной, поломал жизнь морской принцессы, полную неги и любви. Адельберт мог бы и не появляться у Лисси-Соль, нечаянно забыв про невестку и внука, но теплилась в душе надежда, что если он здесь, сейчас, проявит к бедняжке чуточку внимания, там, на глубине, кто-нибудь скрасит заточение его дочери. Больной же внук вызывал что-то вроде досады. У правителей не должны рождаться немощные дети, капризные и плаксивые. Должны такие, как его, Адельберта, младшие внуки, румяные и шустрые. Но Лисси-Соль души не чаяла в сыне, и значит, хочешь не хочешь, приходилось на него обращать внимание.

Старший внук, Хумбертус, по-домашнему Хумби, вот уже три дня не вставал с постели. Маялся жаром, был бледен и слаб. Из ушей у него сочилась бурая от смешения красной земной и зеленой морской кровь. Рядом, словно статуя скорби, застыла Лисси-Соль, сгорбившаяся, рано состарившаяся, гордая.

Мальчик увидел Адельберта, помахал тоненькой, как воробьиная лапка, рукой, улыбнулся кисло:

— Здравствуй, деда!

— Здравствуй, малыш! Смотри, что тебе принес. — Адельберт достал из кармана пакет вываренных в меду орехов.

Хумби осторожно взял один, положил за щеку, скривился:

— Фу, невкусно.

По подбородку потекла коричневая слюна.

Адельберт заставил себя потрепать внука по волосам. Лисси-Соль тревожно взглянула на него.

— Послали за подводным магом. Надейся на лучшее, милая.

Он вспомнил, как впервые увидел Лисси-Соль, подивился тогда — ну и страхолюдина. Высокая, вся какая-то странно перекошенная, с мутными глазами болотной чуди, с неопрятной копной кислой зелени на голове. Зелень эту не смогли привести в потребный вид даже перед свадьбой. Так и стояла она под венцом с драгоценной тиарой в спутанных скользких водорослях. Рядом стоял его сын, совсем еще мальчишка. Весело косился на такое чудо-юдо. Сзади застыли придворные, смеялись, прикрыв лицо. Адельберт не смеялся, представлял, как в эту минуту его Янииль под недобрыми взглядами подводной братии берет за руку морской принц.

Адельберт думать не думал, что морская царевна с гребнем на шее сможет заинтересовать Якобинa, охочего до утех с хорошенькими дворцовыми горничными. Но молодой жеребец не подкачал и тут. А уж то, что от союза земли и воды родится наследник, не предполагал никто ни на суше, ни на море.

Ближе к родам прибыл подводный маг. Он и принял в теплые простыни красного сморщенного младенца. Осмотрел, нахмурил недовольно брови. Потом, в покоях Адельбертa, объяснил свою печаль: ребенок родился и человеком, и русалом, так, серединка на половинку. И дыхание слабое, и жабры недоразвиты. Если в младенчестве не помрет, то все равно будет хилым и слабым. Без помощи магии жить не сможет.

Прав оказался, конечно.

 

***

Лай-Лэй, русалычи, чего печалитесь?

Лай-Лэй, зеленые, селедки просоленые!

Лай-Лэй, не пучьтесь, все равно мы лучше!

 

О, подводное царство!

Золотые дворцы со статуями бога Нептуна на фасадах. Серебряные морские звезды на шпилях башен. Ездовые черепахи с жемчужинами вместо глаз, запряженные в быстрые повозки из китовых пузырей. Поля морской капусты, которые не надо ни поливать, ни пропалывать — хватай и ешь прямо с грядки.

Никто не видел, но так говорят.

Белые города из солнечного опала, красные рогатые кораллы; пантеон розовых раковин, где внутри, на атласной подложке, покоятся души умерших. Затонувшие бригантины и фрегаты, превращенные в едальни и таверны. На стол попадает любая морская живность, неосторожно проплывавшая мимо. Хватай и ешь прямо сырую.

Никто не видел, но так говорят.

У русалок гладкая кожа, никогда не видевшая солнца, у русалок нежные руки, не знавшие тяжелого труда, у русалок браслеты из живых змеек на лодыжках и запястьях, ожерелья из перламутровых раковин на тонких шеях, китовые гребни в зеленых прядях.

У русалов могучие плечи, не знавшие пудовых грузов, у русалов лбы без морщин, приходящих от горьких дум, у русалов шлемы из земной меди, клинки из земной стали, похмелье от земных вин. За что им всем такая удача?

О, подводное царство!

 

Подводное царство, подводное царство, рыбий хребет тебе в задницу.

Не зарься на чужое, о своем позаботься.

 

***

Часы пробили девять.

— Его Высочество, — доложил камердинер.

На утреннюю встречу с отцом Якобин приходил вовремя. Всегда. Какой бы бессонной — тяжелой или разнузданной — ни была ночь. Лихорадка, похмелье, долгий конный переход — никаких отговорок. Сын, страшный, осунувшийся, с красными глазами, не опоздал даже когда в мрачный предрассветный час родами скончалась младшая из его двух жен.

А ведь Адельберт нечаянно услышал за год до этого, как сын на балконе, в звездной ночи, шептал черноглазой и улыбчивой девочке с ямочками на щеках:

— Лю-ю-юблю!

Правитель до этого просто представить себе не мог, что его насмешливый и прагматичный Якобин может так выворачивать душу.

Сам Адельберт относился к покойной жене как к необходимому придатку своего положения — не пристало правителям в холостяках ходить. Да и повезло с ней: молчаливая, спокойная, двух здоровых детей родила. Подарки часто делал, писульки из поездок писал, не сам, правда, секретарь. Но чтобы вот так — лю-ю-юблю — баловство все это.

Да что теперь, дело прошлое.

Адельберт с удовольствием оглядел наследника. Ладного, подтянутого, синеглазого. Заметил морщины на лбу — тоже не мальчик, тридцатилетие недавно праздновали. Адельберту казалось, много он успел передать сыну.

Слушай отца, мой наследник. Дорогу осилит наступающий. Все средства хороши для победы. Жалость — плохой советчик.

Корона и пурпурная мантия будут ему к лицу. В свое время. В скорое время. Якобин дышал тяжело, пах лошадиным потом — видно, объезжал нового жеребца. Нетерпеливый, несдержанный, дикий в ярости. Сына он заметил по-настоящему лет в четырнадцать, когда увидел его, ловко рубившегося саблей, на уроке фехтования. Вот тогда впервые и сжалось сердце.

Сухие глаза защипало. Сентиментальным же ты стал с возрастом, Ваше Величество!

Якобин нагнулся, приобнял отца за плечи, коснулся щеки сухими губами:

— У вас озабоченный вид, отец.

— Проблема с русалычами.

— Перебить, и не будет никаких проблем, — улыбнулся сын.

— Не до шуток, — отрубил Адельберт. — Пустили слух, что я предал свой народ, раз твой сын, наследник престола, наполовину морской крови.

— Заговор? — нахмурился Якобин.

— Может, и заговор. Узнаю — всех на виселицу.

— Ну, собственно, у них есть основания, — тихо, показалось даже, что ядовито, добавил сын. — Хумбертус наполовину русал. И он твой внук.

Ну вот, и сын туда же. Раньше он всегда был на его, Адельберта, стороне.

«Внук, — горько подумал Адельберт. — Но он еще и твой старший сын».

— Хумбертус, — тут Якобин почтительно склонил голову, голос его стал вкрадчивым, как у придворного советника, — слаб здоровьем. Он может не дожить до коронации. Никто не знает воли бога — он может не дожить и до осени. Мне призвать на встречу Серый Плащ?

Тут сын бросил на Адельберта короткий острый взгляд из-под густых бровей.

Чертова корона, чертова ответственность на плечах, чертова жизнь, если к старости она готовит тебе такие испытания. Адельберт промолчал. Просто промолчал, и все.

Вяло махнул рукой:

— Иди, сын. Я хочу побыть один.

 

***

Следующие несколько дней Адельберт занимался делом.

Каждое утро он встречал в пыточной. Вот и сейчас правитель холодно наблюдал, как плеть черной змеей взвилась в воздух, смачно, с оттягом прошлась по тощему, в гармошке ребер, боку, оставила кровавую борозду. Старик на дыбе захрипел, задергался, суча ногами. Палач поудобнее перехватил рукоятку, хлестнул еще три раза, облил примолкшего старика холодной водой из ведра, потянул за сальный чуб, встряхнул.

Главный дознаватель подошел к узнику, брезгливо ухватил пальцами за щеки:

— Почему на площади народ смущал? Почему кидал камни в статую ледяной девы? Почему призывал к войне с глубинным людом?

— Не виноватый я, жизнью клянусь! Не видел раньше никогда. Он денег дал. Обещал еще. Бес попутал. Отпустите, никогда больше, никогда. Чтоб мне утонуть... — невнятно забормотал старик.

— Как он выглядел? Старый? Молодой? Волос какой? Длинный? Короткий? Сословия какого? Бедный или с доходом? — Дознаватель сильнее сжал пальцы, лицо старика вытянулось, смялось, изо рта потекла слюна.

— Не знаю! Не помню! Не знаю! Не помню! Не знаю! Не помню! Отпустите...

Дознаватель отпустил стариковы щеки, тщательно вытер руки надушенной салфеткой, повернулся к палачу:

— Еще три плети. И не жалей сил!

После первого же удара старик выгнулся, закатил глаза, обвис безвольно. Ни вода, ни пощечины не помогли.

Дознаватель крякнул недовольно, подошел к Адельберту:

— Не знаю, очухается ли. В расход его. Тащите следующего.

Следующим оказался мальчишка совсем, лет четырнадцати. Бледный до синевы, скорченный, жалкий. Палач толкнул мальчишку на пол, сунул под нос окровавленную плеть. Тот затрясся крупной дрожью, отполз в угол.

— Почему орал на площади смерть русалам? — грозно рыкнул дознаватель.

Мальчишка заревел, икая, размазывая по щекам сопли, заголосил:

— Все. Все к-к-кричали. Так за к-к-компанию я. Один бы не стал. Чтоб мне утонуть!

— Тащат всяких не глядя, — поморщился дознаватель. — Всыпать ему под задницу как следует и обратно на улицу?

Адльберт молча кивнул, отметил про себя, что никчемного служаку, поймавшего в сети лишь мелкую рыбешку, надо гнать в три шеи. Хотел что-то добавить, но тут дверь в допросную приоткрылось, сквозь невообразимо узкую щель просочился червеобразный секретарь. Прошептал что-то на ухо дознавателю. Тот нахмурился:

— Ваше Величество, боюсь, у меня плохие новости. В городе умер Подводный Маг.

— Вот прямо так взял и умер? Кондрашка его что ли хватила?

— Строительные леса упали на улице Жареных Пескарей на его бричку-бочку. Ну и сами понимаете — мокрое место.

Адельберт поднялся, тяжело опираясь на спинку стула. Быстро ты, сын. Надеялся — дрогнет рука. Не дрогнула. Умно: убить единственного, кто мог еще помочь внуку.

Моя кровь, мне и ответ держать. Не перед законом — кто посмеет? Перед собой.

 

***

Лай-Лэй, убили мага! Так для общего же блага!

Лай-Лэй, cлышишь гогот — маг морской откинул хобот.

Лай-Лэй, морской наследник доживает день последний!

 

Адельберт приказал остановить карету в трех кварталах от места происшествия. Минуту сидел неподвижно, разглядывал сквозь задернутое кисеей окно, как зеваки стараются прорваться сквозь кордон стражников. Встают на носки, подпрыгивают, забираются на чужие плечи — каждому хотелось отхватить свой кусок представления, а потом, захлебываясь и брызгая слюной, в лицах рассказывать желающим про гибель подводного мага.

К карете подскочил начальник стражи, козырнул, подобострастно задрав к небу острый подбородок:

— Хотите подойти поближе, Ваше Величество?

Адельберт кивнул. Лакей кинулся открывать дверь, обметать подножку, поддерживать под руку. Адельберт оттолкнул подставленный локоть. Сам! Пока еще сам!

Строительные леса, построенные для ремонта храма, обвалились знатно. Будто кто-то нарочно подпилил мощные брусья, на которых держалась постройка. Из-под балок и досок виднелась сплющенная железная бочка, в которой путешествовал по суше морской волшебник. Из-под бочки торчало раздавленное нечто, все в зеленой слизи, бывшее раньше головой целителя.

Адельберт сжал кулаки. Когда с трудом разжал пальцы, в лунках от ногтей стояла густая кровь. Грудь вспыхнула болью, закружилась голова. Адельберт покачнулся, прислонился к стене, попытался глотнуть воздуха. Проклятая немощь! Проклятая старость! Власть проклятая, которая каждый миг высасывает из тебя человека.

Вспыхнуло где-то на краю сознания:

— Лю-ю-юблю!

Вспыхнуло и погасло. Как в одном человеке может сочетаться такое?

— Хотите подождать окончания спасательных работ? — угодливо изогнулся секретарь.

Адельберт покачал головой:

— Запишите. Послать морскому царю посла с фургоном соболезнований и подарков самых дорогих. Только войны мне тут не хватало. И разгоните толпу — не цирк все же.

И, уже не оборачиваясь, зашагал назад, к карете.

 

***

Адельберт тяжело вздохнул. Очень не хотелось идти к Лисси-Соль, сообщать... ну да, фактически о смерти сына сообщать. А потом глядеть в глаза внуку и говорить, что он будет жить вечно, а не пойдет пузырями по морской глади. Но никому другому он поручить такого не мог. Не имел права. Ты правитель, так неси свою ношу, пока хребет не переломится. Лисси-Соль сидела у зеркала, перебирала иссохшими пальцами разную дребедень, привезенную с собой из глубины: ракушки, обломки кораллов, блестящие жабры морских змеев. Вспоминала о чем-то хорошем. Грустно улыбалась. Услышала, как отворяется дверь, вздрогнула, выронив нехитрые богатства, обернулась. Адельберта словно к месту пригвоздил взгляд белесых глаз.

— Маг приехал? — спросила требовательно. — Обещался сегодня быть.

— Видишь ли, милая... — слова были шершавые, застревали в горле. — Мы соберем консилиум дворцовых лекарей, я пошлю за чернокнижником, за заговаривателем, за прорицателем…

Лисси-Соль не дослушала:

— Уходите! Уходите, пожалуйста. Мне надо к сыну. Мне...

Увернулась, проскользнула мимо, кинулась из комнаты. Мелькнули худые, детские совсем ножки.

Упрямая. Янииль тоже была упрямая. С самого детства. Убегала от нянюшек, пряталась в саду, кусалась и царапалась, когда ее находили и пытались увести на уроки танцев и пения. Забиралась на колени, тыкалась носом в шею, хваталась за блестящие пуговицы липкими от сладостей пальцами.

— Папа, брось свои бумаги, пойдем смотреть на морского дракона!

Как обиделась Янииль, когда узнала, какая судьба ей уготована! Сопротивлялась до последнего. Остригла волосы, выкинула все подарки, разорвала на полосы и связала вместе куски простыни, чтобы сбежать через окно из своих покоев. Но только в королевской библиотеке нет ни одной книги о том, как спастись от судьбы, а вот книги о том, как укрощать маленьких принцесс, есть. И в назначенный день Янииль стояла на краю спуска в морское царство, как и было задумано.

Только ему, Адельберту, она не сказала больше ни одного слова.

 

***

Лей-Лай, за смерть наследника пропивай в шинке последнее!

Лей-Лай, отмучилось морское чучело!

Лей-Лай, радуйтесь, жители-поживатели города Баленбрук!

 

— Слушайте! — трубили медные трубы.

— Слушайте! — выбивали дробь тугие барабаны.

— Слушайте! — надрывались синие от натуги герольды на крепостной стене. — Слушайте важную новость! Его Высочество принц Хумбертус, сын наследника Якобина, скончался сегодня ночью. Скорбите, жители Баленбрука!

— Скорбим-скорбим, — бурчали горожане, — давно пора.

А не выставит ли правитель пару бочек вина и мясную тушу за упокой души маленького уродца? А не выставит — так мы и сами с усами.

Толпился люд в питейных заведениях. Сдвигались кружки с темным пивом, истекали свиным жиром на плите знаменитые баленбрукские колбаски, пузырились сыром заливные пироги с картошкой. Потные городские музыканты, поотощавшие после ярмарки, дули в рожки и пиликали на скрипочках. Плясали, месили уличную грязь толстобокие бюргерши и усатые бюргеры. Плотники и прачки, столяры и служанки, каменщики и кухарки. Сновали у них под ногами дети и собаки. А кто-то уже засучивал рукава, сжимал кулаки — и хрясь кому-то в наглую харю. Потому как какое же веселье без мордобоя.

Скакало козлом по улицам и площадям Баленбрука злое пьяное веселье, набирало обороты. И никто не видел, как в проеме окна за приоткрытой дверью замерла со свечой в руках морская принцесса, прислушиваясь к разговору мужа с человеком в сером плаще.

 

***

Поздней ночью, а может, уже и ранним утром, когда луна еле светит из-под опухших то ли от пьянства, то ли от слез туч, хмурый Адельберт брел к покоям сына — набрался наконец сил, чтобы взглянуть первенцу в глаза. Все еще любимые, хоть и прихваченные льдом державной жестокости. Положил ладонь на тяжелую резную ручку, собираясь с силами.

Серое небо. Серые стены. Серый пепел на душе.

Так бывает, если всю жизнь делать не то, что хочешь, а то, что должен.

Глухой стук из-за двери заставил вздрогнуть: что еще за... Уже не колеблясь шагнул вперед и замер на пороге.

Съежившись, стояла в углу Лисси Соль с совершенно безумным взглядом, в руке зажат нож, лаковая черная кровь блестит на лезвии. У ног ее неподвижной куклой скорчился Якобин. Адельберт наклонился, приложил пальцы к шее сына. Поздно.

Растерзать! Самому! Немедленно!

Так бывает, если всю жизнь держишь себя в руках, вся жизнь — как сжатая пружина, даже во сне.

Не совсем осознавая, что делает, Адельберт схватил замершую русалку за руку, вытолкал из комнаты, потащил по коридору.

В конюшне в этот час было почти пусто, только растрепанный мальчишка дремал у входа. Оттолкнув его, правитель сам оседлал коня. Подсадил Лисси Соль, тяжело забрался в седло.

Не останавливаясь, гнал коня по пустынным улицам, по увядшей траве, по темному льду.

Так бывает, когда уже не хочешь — что должен, и как пружина тоже не хочешь.

Адельберт остановил коня у проруби, неуклюже обрушился на землю, разогнал опешившую стражу. Мутный свет сочился из керосиновых фонарей, угодливо стелился под ноги, без надежды на возвращение тонул в черной морской утробе.

Адельберт подвел Лисси Соль к подъемной площадке, подтолкнул русалку за ограждение, сам, никому не доверяя, стал вращать ворот. Опомнился, когда скрылись под водой спутанные зеленые пряди. Липкой смолой замерла тяжелая гладь. Прилип к ней взгляд — не оторвать. Адельберт опустил руки, сцепил в замок дрожащие пальцы. Не до конца осознанный поступок, вызванный глупейшим движением души, давил теперь на плечи. К чему это ненужное спасение? Зачем столько суеты, если жизнь остановилась вместе со смертью сына?

Нет, еще раньше, когда Адельберт промолчал.

Он надеялся, что будет пить ненавистное молоко до коронации Якобина, теперь выходило — до того, как вырастут младшие внуки. Мучительно попытался вспомнить, как их зовут. Не смог.

Адельберт машинально нагнулся, опустил ладонь в воду. Вода была ледяная. Обжигала, разлучница, кусала за пальцы. Стража по-прежнему топталась в стороне, не зная, что делать. Пора было возвращаться. Правитель тяжело распрямился, спина отозвалась привычной болью. Но боль — это было хорошо. Занимало мысли. Полоснуть бы кинжалом по руке до кости, до того, чтобы потемнело в глазах. Адельберт отвернулся, шагнул от проруби.

Показалось, или плеснула волна?

— Папа! — еле слышно, но требовательно позвали сзади.

Правитель дернулся, словно получил кнута по августейшей спине. Знакомый, почти забытый, такой родной голос.

У полыньи стояла Янииль.

Дрожащая, бледная, тусклая, в мокрой, облепившей тело рубахе. Костлявые руки обнимали сутулые плечи, покрасневшие глаза набухли слезами. Взгляд был пуст, как у деревянной куклы. Адельберт шагнул к дочери, не решаясь дотронуться. Такая Янииль была неживая.

Позвал тихо:

— Янииль.

Дочка молчала.

— Я здесь. Я с тобой. Тебе плохо? Яни, скажи что-нибудь.

Янииль словно очнулась. Медленно, с трудом приоткрылись бескровные губы:

— Предатель!

Тяжелая пощечина обожгла щеку.

Предатель. Правитель. Это одно и тоже.

Янииль вдруг прильнула к нему, ноги ее подогнулись, Адельберт едва удержал такую худющую, такую родную тяжесть.

— Вернулась, — задохнулся он.

Накинул на ее плечи плащ, прижал к себе, закрывая от всех прошлых и будущих невзгод.

А вот заплакать не получилось — разучился за долгие годы на троне.

Конь шел медленно, Адельберт его не торопил, зачем? Всходило солнце, а значит, надо было приниматься за дела: выхаживать Янииль, хоронить Якобина, бороться с немощью и растить наследников в надежде, что они будут лучше, умнее и удачливее тебя. Хотя благими намерениями, как известно...

Да ничего неизвестно, на самом деле.

 

***

 

Лай-Лэй людишки, Лай-Лэй нелЮди…

Любите, любите, любите.

А там как получится.