За обедом вид у леди Алекс был мрачнее грозовой тучи. Она не притронулась к любимому рагу из речных мидий, на изысканный паштет даже не взглянула, и утопила ложку в черепаховом супе. Зато графин с вином пришлось наполнять дважды.

Очевидно, причиной подобного настроения был дорогой барон, который уже неделю не выходил из кабинета, полностью погрузившись в штудии. Можно было простить супругу чрезмерную увлечённость наукой, если бы не две смазливые служанки, которых барон назначил подтаскивать книги из библиотеки и зелень для гербария. Их соломенные косы, румяные щёки, упругие груди, и вызывающая молодость приводили леди Алекс в самое дурное расположение духа.

— Сегодня утром опять в молоке купалась, — украдкой шепнул мне Тихоня, пронося ко столу сладкий десерт.

Отвлекать леди Алекс от дурных мыслей была моя прямая обязанность. Поэтому, я объявил экспромт на злободневную тему и резво вскочил на стол:

Сказал один учёный муж:

Создать гомункулуса дюж,

Но знает каждый пёс Гримгарда

Задумал он создать бастар....

На последнем слоге я деланно поскользнулся на мармеладе, и подгадал упасть лицом точнёхонько в тарелку дорогой леди. Баронесса любила этот незамысловатый трюк, потому я не уставал его проделывать. Лучшей наградой за старание служили звонкий смех повелительницы, а также густой фруктовый соус на лице, которым по другому меня обычно не угощали. Однако в этот раз не возникло даже тени улыбки, и я поспешил соорудить на голове некое подобие рогов из волос и липкого пудинга.

— О боги, боги! Демон уныния здесь! Скорее зовите церковников! И непременно молодых да пригожих, с гульфиками пятого размера...

Я перешёл к пантомиме, но леди Алекс только раздражённо отмахнулась салфеткой от представления. Поднявшись из-за стола, она распорядилась подать третий графин с вином в спальню. Вздохнув, я слез со стола и поплёлся во двор замка к фонтану, отмываться.

Пока я плескался в холодной воде, рядом опять неслышно возник Тихоня, с подносом полным грязной посуды.

— Странное у тебя чувство юмора, Деволо. Завтра каждый босяк будет этот стишок повторять. А сколько проезжих эту пакость подхватит и разнесёт? Несмешно.

— Смешно, потому что искажённая, но правда! — Нравоучительно пояснил я неразумному поварёнку, силясь вытряхнуть из шевелюры изюм. — Это называется сатира. Над пустопорожними выдумками уже давно не модно смеяться.

— А играть с едой?

— А это классика жанра. Классика не умирает никогда!

— Всё же зря. — упавшим голосом выдохнул Тихоня.

Если в Гримгарде леди Алекс просто любили, то Тихоня её боготворил. Не взирая на глубокие порезы на ногах от острых ракушек, он часами бродил по отмели, высматривая самых жирных мидий. Ради изысканного паштета из язычков, он выучил птичий язык и извёл всех окрестных дроздов. Вооружившись исполинским бурдюком, лично обошёл всех кормилиц города. И даже был готов часами бегать кругами по цветущему полю голым. Этим нехитрым приёмом он собирал на потное тело липкую пыльцу румяной молодицы, чудо-травы, что по легенде возвращает юность и свежесть. Даже я, известный мастер на экстравагантные выходки, на такое не решался, потому одно время подозревал злой умысел в таком самопожертвовании. Не метит ли этот тщедушный поварёнок на моё место? Но все помыслы Тихони были направлены исключительно на избавление баронессы от меланхолии. В Гримгарде уже давно шушукались, что леди Алекс повадилась выезжать в город в маске, отменила десяток важных встреч, ссылаясь на усталость, а на переговорах с членами торговой гильдии прикрывала лицо веером. «Чё-тут думать? Возраст бабе пришёл, сиськи обвисли!» — резюмировал однажды начальник стражи во время вечерней попойки. Настолько любопытная мысль, что я колебался между доносом и пародийным куплетом. В тот памятный вечер именно Тихоня избавил меня от лишних раздумий, увлёк в угол, где стал жарко рассказывать о возможных способах поправить женское здоровье. Слушал я в полуха, потому что силился подобрать рифму к слову «сосцы». «Ты что, владычице добра не хочешь?!» — резкий вопрос выдернул меня из объятий муз. Глаза у коротышки горели с пугающим жаром. Но самодельные взвары и травяные чаи не помогали, от молодильных яблок у Владычицы расстраивался живот. Специально выписанный из Бурга алхимик всё никак не ехал. Вместо этого он слал витиеватые извинения, и проникновенным петитом между строк ссылался на личные обстоятельства и скоропостижный брак с осложнениями, словно кому-то это было интересно. В своё вынужденное отсутствие чародей предлагал изготовить целебный напиток самостоятельно, по прописи.

И вот, у фонтана, в который раз возникла деликатная тема.

— Опять письмо прислал. — Вздохнул Тихоня. — Третье уже. Всё на талыни накарябано, главный повар только руками разводит. Говорит, ничего кроме дикого редиса в говноварской писанине разобрать не может. И то, в бумаге указано перед готовкой распорку вставить, чтобы не кусался... ну какие у редиски могут быть зубы?

— Видать очень дикая, — схохмил я, но скорее по привычке.

— Ты как знаешь, Деволо, а я так просто этого не оставлю. — Заключил Тихоня еле слышно, но очень решительно.

 

Ужин принёс неожиданность. В кресле барона, которое на протяжении многих дней пустовало, удобно устроился новый хозяин. Этого малого я сразу узнал, до последнего времени стража упражнялась на нём в стрельбе из лука. Теперь вместо ведра нелепое соломенное чучело носило аптекарскую шапочку и очки в толстой оправе — на мой профессиональный взгляд ненужные излишества. И так, выпирающее пузо и торчащие патлы создавали достаточно сходства. Интересно, что скажет барон на такое прямолинейное послание.

По сквозившим вокруг шепоткам прислуги я уловил, что вечером разразился скандал. Леди запустила графином в одну из служанок, отобрала у неё алхимический фолиант барона, а потом целый час рвала листы и кидала их с южной стены. Опять я всё самое интересное пропустил!

Сейчас баронесса сидела с отсутствующим видом, и рассеянно дёргала травинки из руки своего «супруга». Я решил, что самое время вмешаться. Украдкой подложив на тарелку стопку мягких блинчиков, с залихвацким «Оппп-бЛя!» я выполнил кульбит прямо на стол, встав на голову. Поразительно, но моя ловкая выходка осталась без внимания, даже когда я потерял равновесие и грузно шлёпнулся, угодив задом точно в чашу с фруктами. Баронесса и в полглаза не посмотрела в мою сторону, полностью поглощённая своей ролью «соломенной вдовы». Немного не справедливо, надо сказать, и тут я почувствовал укол той ревности, которую, видимо, постоянно испытывал Тихоня к своей госпоже. Его, кстати, почему-то не было видно, и место виночерпия занял какой-то сонный олух, путающий антихилийское с местным розовым. Но баронессе, кажется, было безразлично, что десертный портвейн подали в рюмке не на квадратной ножке. И, не взирая на сладость напитка, на губах у леди Алекс застыла горькая полу-улыбка.

Следовало предпринять нечто большее, чем сальто-мортале на блинах. В конце концов, забота о хорошем настроении баронессы являлась изначально моей привилегией. Глядишь, и барон наконец забросит свои сомнительные эксперименты, и жизнь в замке потечёт как прежде.

После ужина я раздобыл кусок мела и пук соломы. Уединившись в каморке, основательно взялся за макияж, и в результате так увлёкся, что засиделся допоздна. Но, глядясь в мутное зеркальце, результатом остался доволен. Волосы, густо натёртые жёваным мелом, с торчащими соломинками, с точностью повторяли кудри уважаемого барона. Оставалось только подложить подушку-живот и завернуться в покрывало. От старости оно пестрело прорехами, и потому так походило на рабочую хламиду нашего «алхимика». Я предвкушал сокрушительный эффект от парадного выхода к завтраку.

Следовало встать пораньше, чтобы занять место пугала в главном кресле. Для сохранения причёски, спать устроился прямо на стуле, уложив под шею полешко. Сквозь беспокойный сон мне чудилось осторожное шуршание под дверью, словно толстая крыса пытается протиснуться в щель. Анонимные записочки амурного содержания были неотъемлемой частью жизни замка. На мою долю эротических скабрёзностей не доставалось, а сыпались одни лишь угрозы. Потому я даже головы не повернул.

Вскочив спозаранку с деревянной шеей, никакого письма на пороге я не обнаружил. А ступив за дверь, споткнулся об увесистый том толщиной в тысячу страниц. Это его безуспешно пытались подсунуть. Взглянув внимательней, оказалось, что основная часть книги объясняется не количеством страниц, а толстым слоем спрессованной пыли. Сопроводительной записки не прилагалось, но посередине книгу заложили ложечкой.

Я открыл фолиант на отмеченном месте и пробежал глазами потускневшие от времени строки. Это была старинная книга рецептов: «Отварные серые мухоморы другим манером: в слюне оборотня». Буквица в начале текста была оформлена в виде угрюмой, скрюченной старухи, а замыкающая рецептуру точка стилизована под цветущую круглощёкую деву. На колонтитуле летящим петитом значилось «В помощь молодому каптенармусу».

Отыскал, значит, настырный Тихоня рецептик. Авторы сулили пряный аромат, изысканный вкус, прибавку в жизненных силах, гармонию в семье и более позитивный взгляд на мир. Как всё это могло получиться из простой грибной закуски нигде не уточнялось.

Захлопнутая книга исторгла из своих недр едкое облако пыли, и я чуть не задохнулся. На чужие глупости сейчас не было времени, его на свои-то еле хватало.

 

Представление сорвалось. Ещё засветло леди Алекс приказала упаковать всё для постного пикника, и заперлась в полном одиночестве в замковой часовне. Ещё и охрану выставила, чтобы никто не мешал. Следовало уважать внезапный приступ благочестия баронессы, но как же любимый шут, обязательный источник веселья и забав?! Меня ведь можно было прихватить с собой? Я как никто другой умел читать пошлые проповеди в стихах, делать стойку на голове прямо на кафедре, и отменно передразнивал каменных истуканов. А ещё умело залезал в корзину с полдником, чтобы неожиданно возникнуть с листьями салата на ушах посреди застолья под радостный визг обедающих... Лучше бы леди Алекс продолжила швыряться графинами.

Съев без всякого аппетита холодной овсянки, я поплёлся смывать с таким трудом наведённую красоту.

В коридоре около каморки меня поджидал Тихоня. За поясом у него имелся большой поварской нож, через плечо свисала бухта верёвки, а в ногах лежал походный мешок.

— Чем обязан?

— Я отправляюсь на охоту за оборотнями! — Без всяких вступлений заявил поварёнок.

— Удачи, в таком случае. Остерегайся укусов. — Я попробовал проскользнуть мимо, но Тихоня придвинулся, загородив дорогу.

— Деволо, ты можешь мне помочь. — Это было то ли утверждение, то ли вопрос, потому что голос у Тихони предательски дрогнул.

— Опоздал ты с чудо-жульеном, баронесса на диете. Кроме того... оборотни? мухоморы? Серьёзно?!

Я хотел отодвинуть поварёнка, но остановился, припомнив кое-что из рецепта. «Более позитивный взгляд на мир»... нашей госпоже этого не хватало. Совсем чувство юмора растеряла.

— Видишь, про тебя тоже забыли. — Сказал наблюдательный Тихоня. — Она больше не смеётся над твоими выходками.

Экая чертяка проницательная. Пожалуй, стоит возобновить утреннюю лицевую гимнастику, раз грим больше не помогает скрывать чувства. И всё же я постарался проявить мудрость:

— Давай-ка подождём обеда. А лучше ужина.

— Не будет обеда. — Холодно отрезал Тихоня, и поправил нож за поясом. — И ужина тоже.

С демоническим спокойствием он поведал, что госпожа распорядилась упаковать самую большую корзину, и пикник на хлебе и воде рисковал затянуться, как минимум, на неделю. Целых семь дней?.. Невероятно! Раньше даже моцион в четверть часа не обходился без моего участия. И снова я почувствовал горький укол ревности.

— Идём, Деволо. — Сказал Тихоня и протянул мне моток верёвки. — Мы всё поправим.

Только теперь я заметил, что в верёвку вплетены серебряные нити.

 

— А вдруг мы заблудимся? Чего мы жрать будем в этой глуши? А спать, на голой земле что ли?

Но Тихоня продолжал уверенно шагать по тропе, и ни в какие разговоры вступать не желал. Откуда столько стальной уверенности в походке? Я даже принюхался, чтобы определить не накатил ли он для храбрости. Однозначно установить этого не удалось, потому что сам я перед выходом опрокинул пару стаканов красного. Только и оставалось, что покорно тащиться следом, и закидывать худую спину всё новыми вопросами.

— О волках ты подумал? Оборотни может сказочные, но волки-то настоящие! Чем их отгонять прикажете?

Рядом подозрительно зашуршало, и я шарахнулся в сторону. Но это всего лишь сорока выпорхнула из кустов на краю тропинки. Уселась. Уставилась нагло, одним глазом. Тихоня присвистнул ей по-птичьему, но белобокая, рассмотрев нас как следует, зашлась вдруг оскорбительным смехом, сорвалась с места.

— Я же только дорогу спросить хотел... — смущенно пробормотал Тихоня.

А трескучий хохот разошёлся обидным эхом по чаще. Да, мы с Тихоней выглядели неважнецки. Глупая птица!.. Через это вспомнился мне старый дядька Сорокопут, мой предшественник и учитель. Вот был шут от бога, тоже умел одним лишь прищуром и резким смешком едко поддеть обидчика. Бабка баронессы обожала язвительного старика. Два раза его из окна кидали. От дефенестраций он нажил горб и колченогость, а всё никак не мог уняться — даже в полёте смешную частушку кричал и коленца выкидывал. Мастер. Но тут я припомнил ещё, что пропал Сорокопут бесследно на одном из праздничных выездов к озеру. Ушёл плести свой коронный шутейный хвост из крапивы и словно в омут канул. Ох и не стоит нашему брату выходить за порог замка...

На душе заскребли кошки. И в действительности было от чего паниковать: сумерки начали наваливаться на макушки деревьев, разливаться промеж стволов. Лес готовился к ночной жизни, и всё сильнее приходил в тревожное движение. Тропа предательски сузилась, и даже поступь Тихони подрастеряла свою изначальную уверенность. Поэтому, вместо приличествующего испуга я даже облегченно вздохнул, когда над нами внезапно навис силуэт высокой крыши.

Тихоня остановился.

— Здесь. — Торжественно объявил он. — Лунное Урочище.

Внешне охотничья сторожка казалась давно заброшенной. Печная труба торчала сломанным клыком, торфяная крыша густо поросла диким чесноком и неистово благоухала. Дверь окончательно перекосилась и приняла форму ромба. Когда Тихоня потянул её на себя, то она проскрипела басом неразборчивую угрозу.

Внутри домик казался в три раза меньше чем снаружи. Виной тому были рога, свисающие с каждой свободной поверхности. Присмотревшись, я понял что как минимум половина из них — фальшивки из крашеных можжевеловых сучьев. Пауки на славу поработали, соединив их многослойной паутиной. Пахло смолой, прелыми листьями, застарелыми грибами и жжёным углем. Словно весь лес вывернули изнанкой вовнутрь этой убогой избушки.

Совершенно без сил, я повалился на лавку и, казалось, словно часть действительности в этот момент выпала. Уже в следующую секунду незнакомый лысый мужик укладывал рядом с моей головой мешок в кровавых пятнах. Тихоня кинулся приветствовать позднего гостя, но сбился неловко, и вместо руки наградил рукопожатием фальшивые рукава на чуге охотника.

Силой я стряхнул липкий сон и сел прямо.

Оказалось, кроме нас в приюте ночевал ещё один случайный егерь. Примостив свой увесистый груз, он скромно уселся у камина. Тихоня же устроился на краю полатей, разложил бумаги, и с умным видом делал записи, постоянно сверяясь со схемой, похожей на лунный календарь.

— Ну? Так что с оборотнями?

Тихоня в ответ с заговорщической улыбкой приложил палец к губам. Обернулся и повёл рукой, указывая куда-то на стену. Здесь, как и в замке, место над камином украшали чучела животных. Но коллекция была на удивление скудной и странной. Ни медвежьих голов, ни вольчих, даже ни одной плотоядной жабы, хотя вокруг Гримгарда они не редкость. Блёклые дятлы, множество сорок, ежи, перевязка, и один потерявший форму лесной кот — все высохшие от времени и побитые молью.

— Главное отойти от привычных стереотипов, Деволо. А то заладил «волки, волки». Это клише.

— Ушам своим не верю. Где ты слов таких нахватался?

— Я читаю. — Тихоня надулся и перекинул пару страниц в походном дневнике.

— Ладно, не обижайся. Как мы, по-твоему, будем ловить этот зверинец?

— Лозой мандрагоры. Специально от воскресного обеда приберёг. — Тихоня продемонстрировал сморщенный корешок в сетчатом мешочке, в каких обычно заваривают специи в супах. — Чем ещё зверолюдей искать, кроме как волшебным растением? Раз они с магией знаются, значит взаимопритяжение должно быть! Так думаю. — Осторожно заключил Тихоня.

— Да нет в них магии никакой! — Вдруг резко и авторитетно заявил охотник.

До этого момента я не обращал на него особого внимания. Он сидел в кресле у камина с деревянной палитрой на коленях. Из ворота меховой безрукавки торчала крупная лысая голова на тонкой шее. Выпучив глаза и раскрыв от усердия рот, охотник силился рассмотреть своё отражение в медном зеркале, и всё чиркал и чиркал тонкой беличьей кисточкой себе по лицу и макушке. Разноцветные чиркаши затейливо наслаивались, переплетались, и лицо постепенно растворялось в нарисованной траве. Торчащие уши художник талантливо оформил в двух мясистых улиток. Так у него ловко получалось, что мне стало немного завидно.

— Просто они человеки только снаружи, а мехом звериным во-внутрь, — не отвлекаясь от макияжа, пояснил следопыт. — При полной луне или просто погожим вечером выворачиваются наизнанку через какую-нибудь дырку. Кто через правое ухо, а кто кричит сильно и через рот совершает обращение. Некоторые предпочитают задним путём выходить, но потом пахнут.

Посреди лба охотник вывел сочный кленовый лист и отложил краски.

— Зачем они так делают? Я, к примеру, завтра на поляне у тропки улягусь, и ни единая душа меня не увидит. Ещё и куриного помёту в красочки подмешал, так что и нюхом не взять. Вот и оборотни для охоты укрываются. Нутряной мех не особо пользительно пахнет, знаете ли.

Повисла неудобная пауза. Лицо у Тихони покрылось пунцовыми пятнами. Может и не стоило ему высказывать свои бредни в присутствии настоящего специалиста. Поварёнок, наконец, совладал с собой, и наигранно откашлялся. Продолжил он, понизил голос до такой степени, что я улавливал лишь каждое третье слово:

— ... убивать не нужно, только аппетит вызвать — оттянуть за нижнюю губу — доить решительно, но ласково — нужное время — фаза подходящая — как приманка не годится — там и приготовим сразу...

— Что вы всё изобретать пытаетесь? — Опять встрял в разговор охотник с красками, и теперь у него в голосе сквозило неподдельное раздражение. — Зачем столько охотников Codex Venatorum, по-вашему, писало? Открываете нужную главу и следуете указаниям.

Я решил вмешаться.

— Что же, там написано как на оборотней следует охотиться? Может и про вампиров сказано? Горгулий? Горгонов?

Глаза у охотника недобро сверкнули.

— Там и про людей есть. — Бросил он холодно, поднялся из кресла, и пошёл в угол к бочке с водой, отмывать палитру.

Опять мы замолчали. Где-то глубоко в темноте, за узким окошком заухал, заугукал неведомый зверь, тонко прокричала ночная птица, и ветер с сердитым шелестом прошёлся по кустам. В самом сердце леса, пусть и за четырьмя стенами, но в таком чужом месте, мне было невыносимо неуютно. Руки, повинуясь многолетней привычке шутить, ухватили горбушку и слепили из ржаного мякиша человечка. Фигурка всё время падала, и пришлось для устойчивости приделать ей срамную пятую ногу.

— Всё с едой играешься? — Тихоня укоризненно покачал головой. Он собрал бумаги и полез спать на второй ярус.

— Чтоб ты понимал... кашевар.

 

Спал я плохо. Хлебные люди набились в мой и без того тонкий сон, толклись, наступали друг другу на ноги, сквернословили.

— Деволо, подымайся скорей! Пора! Просыпайся!

— Где?.. Что?..

В сторожке по-прежнему висела густая темень, и жалкий свечной огарок выхватывал лишь нос Тихони, красный от холода, и глаза, отсверкивающие нездоровым блеском. Где-то в углу незримо и угрожающе похрапывал егерь, даже во сне, на всякий случай, маскируясь под рычание хищника.

Поварёнок настойчиво тряс меня за плечо.

— Который час?

— Волка. Час с четвертью до рассвета. Нужно идти.

Я застонал и мысленно проклял себя за участие в авантюрах, лишенных элементарных удобств. Мало на ужин пустой похлёбки, пахнущей псиной, так ещё и будят ни свет ни заря... Так же бесцеремонно будил и Сорокопут на заре моего ученичества: то плошку воды за шиворот плеснёт, то сосульку под одеяло сунет. Унялся он только после ведра с нечистотами, установленного над дверью. Даже заключил уважительно, что я ещё не совсем потерян для комедии. Иногда мне не хватало вредного старика.

Первое что я увидел, ступив за порог, это щербатую луну, которая тяжко висела, обгрызая макушки елей. Ох уж это пограничное состояние между сном и явью! Начинают мерещиться странные вещи: гротескные, неприятные, пугающие. И почему не являются обнажённые девы в прозрачных одеждах? Уверен, моё воображение способно на большее, чем превратить корни вывороченного дерева в отрезанную голову гиганта-лесовика. И эти кочки можно употребить с большим толком, приложив их к приятным округлостям дриад, а не к жабам, заросшим мхом.

Уже через десять минут прогулки я ног своих не чувствовал. Меня трясло то ли от озноба, то ли от розыска непонятных зверочеловеков. Тихоня шёл впереди, полностью поглощённый своим волшебным прибором из корешков. Пока, перевязанная в хитрый узел мандрагора, мстительно тащила нас сквозь самую гущу колючих кустов. А я даже ухитрился ступить в небольшой муравейник.

— Тихоня, а бывают люди-муравьи? Уже полботинка наловил.

— Шшш! — грозно одёрнул «следопыт», и вдруг встал как вкопанный. Тонкие отростки на лозе отчётливо пришли в движение, и вместе с этим я почувствовал, как зашевелились волосы у меня под колпаком.

— Рядом! — выдохнул Тихоня свистящим шёпотом. — Нужно разделиться.

Понимая, что инициативы от меня ждать не стоит, он сам пригнулся и проворно потрусил куда-то в сторону. Только бросил напоследок:

— Попробую на тебя его выгнать...

Буквально через мгновение я остался один. Из оружия только скомканная рубаха в руках, которую Тихоня связал крючком из крапивы. Рубаху предстояло накинуть на оборотня, что заставит его совершить обратное превращение. Так, по крайней мере, утверждал начитанный поварёнок. Только представив себе, каково это будет — насильно одевать дикого зверя, я обмер. Странно, но до этого момента я ни в каких оборотней не верил взаправду и окончательно: ни в волков, ни в перевязок. А теперь... Вместо того, чтобы встать в засаду хотя бы за ствол дерева, я так и застыл на месте с испуганной и глупой рожей. Я хорошо знал это ощущение на лице, потому что подолгу тренировался перед зеркалом. В сочетании с чугунком каши, «случайно» надетым на голову, эта гримаса неизменно помогала собирать самые горячие овации. Но сейчас выражение на лице было совершенно искренним, и, как назло, никого не было рядом, чтобы приободрить одобрительным смехом. Лес притих перед рассветом, ни шелеста, ни звука. Решив, что уже достаточно добыл на свою долю приключений, я осторожно двинул назад.

Поначалу отыскивать обратную дорогу до охотничьей сторожки удавалось без труда. Я даже нашёл тот самый муравейник, отмеченный моим следом. Но чуть вглядевшись, со страхом понял, что это вовсе не отпечаток мягкого сапожка, а оттиск раздвоенного копыта. Особенно тревожило, что из копыта во все стороны росли ещё и длинные когти. Муравьи проводили спешную эвакуацию осквернённого дома. «Похоже, мне конец», — пронеслось в голове, и от этой мысли стало очень грустно. Я-то рассчитывал уйти весело, а главное — как можно позже, превратив свою кончину в зажигательное представление.

Махнув рукой на любые надежды выбраться, я побрёл наугад. Может рассвет поможет. Или отыщется полоумный Тихоня.

По лесу поплыл клочковатый туман, превратив пейзаж в лоскутное одеяло. Я застилал таким кровать, старым, пошитым из гобеленов. Оно нисколько не согревало, зато рисунки были любопытными: посередине сказочный сад с ушами, на боку грустный нос короля, а внизу цветочная поляна, феечки в хороводе и глаз. Под таким одеялом уютно засыпалось, только сны получались странные. Я и так шёл как в бреду, не чувствуя ушей и носа, мечтая укутаться теплее, поэтому даже не удивился, когда лес внезапно кончился, а передо мной возникла поляна в точности как на дряхлом покрывале. Впереди скользили лёгкие тени.

Танцевали кадриль.

Несколько пар исполняли её в странном переложении: молча, без ужимок, чуть грубовато, и без галантных кавалеров. Да, на поляне отплясывали одни только женщины, по виду простолюдинки. И пусть танец получался не слишком умелым, но загадочные танцовщицы отдавались ему полностью. Девы самозабвенно кружились, облачённые в длиннополые рубахи. Щедро окроплённые росой, они мало что скрывали. «Праздник что ли деревенский?» — рассеянно подумал я. Вспомнились вдруг высокий тёсаный столб, увитый лентами, берёзовые венки, уплывающие вдаль, и голые пышные груди, что так завлекательно колыхались при беге трусцой...

И тут черноволосая толстушка исполнила такое па, от которого разом померкли и столб, и все сладкие грёзы. Она вскинула, выпростала руку, за неуловимое мгновение вся перетекла в раскрытую кисть, и выпорхнула из рукава целиком, изящно оформившись в круглую сороку. Пустая рубаха ещё не успела упасть на траву, как птица, проворно сделав круг, влетела в другой рукав, и вот черноволосая уже раскланивалась со своей партнёршей.

Это послужило сигналом, и остальные тоже принялись выписывать пируэты. Сойка и рыжая пигалица даже ухитрялись меняться рубашками. Долговязая нескладная деваха перекинулась в цаплю, но запуталась мосластыми ногами в складках одежды и шлёпнулась в траву. Подруги с озабоченным щебетанием кинулись её поднимать и одевать.

Как бы завлекательно это не выглядело, но настал самый подходящий момент, чтобы незаметно убраться восвояси. Я начал осторожно пятиться сквозь густой подлесок, придерживая гибкие ветки осин, стараясь не шуметь, но так и не в силах оторвать глаз от волшебных плясуний. Напрасно. Споткнувшись обо что-то невидимое в траве, я полетел навзничь. Перед глазами мелькнули высокие стебли, пара улиток, взметнулись палые листья.

Надо мной вдруг нависла тень. Сердце неистово запрыгало, застучалось то в ребра, то в зубы, силясь найти выход. Я осторожно поднял глаза, силясь перевести дух.

Надо мной стоял дядька Сорокопут.

Прошло столько лет, но ошибиться было невозможно: знакомые лукавые глаза со шкодливой искринкой нисколько не потускнели. Поразительно, но старый шут вид имел куда более цветущий чем прежде. Куцая бородёнка теперь торчала лопатой, и даже все случайные волосы в ушах, носу, и на плечах, пошли в рост. И горб на спине распрямился. Не придворный кривляка, а настоящий лесной человек, пышущий здоровьем и диковатый. Такого стоило испугаться. А шут был крайне доволен эффектом от своего неожиданного появления. По лицу гуляла улыбка, но смеяться в голос он не смел, видно, чтобы не беспокоить танцовщиц на поляне. Зато круглый живот ходил ходуном, беззвучно извергая безудержное веселье.

— Спужался? — С ласковой издёвкой спросил Сорокопут.

Из одежды на нём имелась только юбка из сушёной травы. Нет, не травы — крапивы. «Смех нужно подстёгивать, и в себе, и в других», — припомнилось наставление дядьки, пока он гонялся за мной с шутейным крапивным хвостом.

— Шо, Деволо, по лесу шаришься? Выгнали? Или за девками подглядываешь? (Сорокопут сально подмигнул) А стеснятся нечего, сам ходок. Они ведь такие...

Дядька хищно облизнулся и поправил юбку спереди.

— Ты здесь живёшь?

На ум ничего умнее не пришло, так ещё и голос, отбитый падением, звучал еле слышно.

— Живу-живу. — Рассеянно ответил Сорокопут. — Не хуже чем в замке. Как наша баронесса? Серьёзничает? Вкус к хорошим шуткам не проснулся? Всё твою похабень жалует?

Глаза у дядьки сверкнули недобро. Он наклонился вперёд и на секунду из спины проступил знакомый горб. Выходит, старые обиды не забылись, и ещё неясно, чем обернётся наша неожиданная встреча. А всё из-за глупой ревности: когда-то «бездарный ученик» сорвал овацию за экспромт с двумя яйцами и бананом, а дядькин остроумный лимерик никто слушать не стал. А сколько было жестоких розыгрышей, подначек и пародий, и не упомнить... После случая с дефенестрацией, за обедом, я прыгал со стола, подложив ковригу под рубаху. Всем очень понравился хлебный горбун, четыре раза просили повторить. Ох и смотрел дядька на меня зверем! Но такая работа у шута — безжалостно ловить момент.

И сейчас Сорокопут поймал свой.

— А я в тутошней чащобе новых трюков подучил. Зазырь-ка, Деволо, настоящую ржаку!

С этими словами старый шут с размаху засадил два пальца прямо в свои толстые ноздри, надул щёки, выпучил глаза, и стал похож то ли на облезлого хомяка, то ли на вздутую бородатую жабу.

Я послушно засмеялся.

— Погодь гогокать, дальше смотри! — недовольно прогундосил Сорокопут.

Он скрючил ладонь так, что аж кончики пальцев проступили сквозь побелевшие от натуги крылья носа, выдохнул, и резко рванул пальцы наружу.

В нос ударил запах зверинца. Не деревянного стойла с духом навоза, а клетки, обильно помеченной хищником.

— Вот теперича можешь пужаться! — милостиво разрешил оборотень.

Тут бы и умереть со страху, но в действительности пузатый волк в юбке выглядел донельзя потешно. Тем более ноги у него остались человеческими. Выходит, не врал Тихоня, приписывая одежде из крапивы чудесные свойства.

— На своих двоих привычней. — Пояснил Сорокопут. — И репьёв меньше пристаёт.

Эта последняя нелепость окончательно прогнала испуг. «Интересно, а кокушки у него тоже волчьи?» — с этой озорной мыслишкой я влепил шутовскому волку сапожком промеж ног, и бросился бежать.

В замке я неплохо бегал вниз по лестнице до винного подвала, но по дикому лесу и от озлобленного оборотня получалось плоховато. Я нёсся вслепую, сам не знаю куда, и тонкие еловые ветки больно хлестали по лицу и рукам. За спиной Сорокопут взвыл, запричитал что есть мочи:

— А-нууУУуу-ка, девицы-красавицы, одному с похабником не справиться! Давай, сизокрылые, клюй во все дыры его!

В иной раз я бы непременно упрекнул за плохую рифму, но не сейчас. Подмога? Так нечестно!

И захлопали сильные крылья, всё ближе. В просвете между деревьями, совсем рядом, возник высокий женский силуэт. Мелькнула то ли стрела, то ли клюв, и в ту же секунду голову пронзила ослепительная боль. Тихоня, с пышной грибницей вместо волос, Сорокопут с репьями вместо кокушек, и девы-птицы с тряпичной кожей из старых гобеленов — все, кривляясь, пронеслись кругом, и разом провалились в звенящую черноту.

 

— ...Деволо, почему лицо кислое, что за вольности?! Нам тебя развлекать?

Пульсирующая боль в висках плотно укрывала всё вокруг серой занавесью, но неожиданный окрик напомнил о реальности. В точности как после памятной попойки, когда доверили изобразить богиню разгула, выходящую из бочки креплёного вина. Проклятая похмельная пелена! Я чуть было не потерялся в ней без остатка. Пришлось спешно двинуться навстречу капризному голосу, требующему развлечений.

— Деволо-кислинка-унылая-скотинка, ааалле-оОП!

Мой голос прокаркал словно чужой, но помог хотя бы на время прогнать ядовитое оцепенение. Вокруг проступила привычная обеденная зала с набором лизоблюдов, чинуш, охранителей и городских толстосумов. А тёмный лес, холодная луна, и тайные танцы на заповедной поляне растворились, оставив после себя лишь свербящую мигрень. А не пригрезился ли мне поход за целебной микстурой? На столе стояла початая чарка с чёрной смолой под ноздреватой пенкой — хагенкрофтский бальзам. Этот волшебный напиток мог объяснить любое недомогание и самые причудливые видения.

— Ну?! — В голосе леди Алекс прозвучало ещё больше нетерпения. Одним полустишием тут не отделаться.

Случайные вещи тут же стали моим реквизитом: с подноса, проплывающего мимо, я сгрёб полдюжины плошек и отправил их в полёт.

— Лёгкие закуски, ни-головы-ни-гузки! Утки-шутки, сороки-белобоки, индюки-говнюки!

Жонглировать было неудобно, мешались ручки, а горячая медь обжигала пальцы. Ещё и содержимое, запечённые грибы, вырвались из-под сырной корочки, и принялись порхать, словно мясистые бабочки. Вокруг хлопали, смеялись, дамы с визгом уворачивались от густых шлепков сливочного соуса. Шум, всеобщее веселье, остальные обедающие тоже начали кидаться кушаньями. Но всё что я видел это лишь недовольная гримаса на лице баронессы. Бука! Несмеяна! Даже у соломенного чучела в кресле барона намалёвана улыбка! Разве не сложил я комичное омлетное оригами? А трюк с вишенкой? И ставшая легендарной «кровавая» маска из джема? Прикусил язык, заработал изжогу, несварение, и странное похмелье — всё напрасно! Я почувствовал, как досада на хозяйку постепенно сменяется злостью.

Но был в зале ещё один, кого праздник обошёл стороной. В углу неприметно стоял Тихоня с пустым подносом. С глазами полными отчаяния он смотрел, как в моих руках гибнет его кулинарный шедевр.

Домой я возвращался полностью разбитым. Проклятая мигрень отступила, и голова стала легче-лёгкого. Она парила, задевая закопчённый потолок, зато ноги налились свинцовой тяжестью и волочились по полу как две цепи от подъёмного моста. Полностью поглощённый собой, я не заметил важного визитёра.

— Добрый вечер, Деволо!

От стены отделилась тень и сложилась в Тихоню. Вот с кем нет никакого желания разговаривать. Глаза на меня вылупил, горят что два угля, то ли от выплаканных слёз, то ли от бешенства. А сам поварёнок сделался каким-то полупрозрачным.

— Какой же добрый, Тихоня? Мне паладиний пендель выписал за то, что его даме в декольте гриб уронил. И ещё...

Но Тихоня перебил, не слушая:

— Думаешь, я не заметил, как ты плюнул в жульен баронессе?!

Так вот истинная причина расстройства! Впредь стоит аккуратнее срывать на других своё плохое настроение. А сейчас — осмотрительнее подбирать слова.

— Эка невидаль. Я и барону плюнул перед ужином.

По лицу Тихони пробежала судорога.

— Ты жалкий ничтожество, подлая,.. трусливо-жоп... скотина!.. — Тихоня окончательно запутался в словах и двинулся вперёд.

Я подался от него и оказался в оконном проёме. Дальше отступать было некуда, и теперь от расправы могло спасти только чудо.

Мимо вихрем промчалась служанка со стопкой подушек, проскользнув между мной и поварёнком. Следом поспешала ещё пара, с графином игристого вина в ведёрке и корзиной фруктов.

— Помирились, помирились! — весело щебетали они. — Прямо в саду близость испытывать изволят!..

— Глядит-ка! — Сказал я с напускным спокойствием. — Похоже, всё разрешилось само собой. Айда, позырим?

Это остановило Тихоню, но лишь на мгновение.

— Ничего не решилось. Такой гнусной пакости ты никогда больше не сделаешь!

— Торжественно обещаю не плеваться больше! — Выпалил я скороговоркой. А попробуй, поспорь с человеком с мясницким тесаком в руке.

Тихоня перехватил ручку поудобнее.

— Послушай-ка... — Я хотел назвать Тихоню полным именем, но с лёгким удивлением обнаружил, что понятия не имею как его зовут. — Не дури.

Непроизвольно сделав ещё один короткий шажочек назад, я вдруг почувствовал, как ткнулся под колени низкий подоконник, и в ту же секунду опора ушла из-под ног. Мир кувыркнулся и стремительно начал падать. Удивительно — никакого испуга, лишь едкая досада, что так бездарно профукал свою первую дефенестрацию, даже «алле-оп!» не крикнул. А внизу не будут ждать воз сена или мягкая выгребная яма, как подгадал когда-то хитрый Сорокопут. Только грубые камни мостовой.

Краткая мысль поглотила меня так полно, что я совершенно упустил, в какой же момент падение перешло в полёт. Тяжесть в ногах словно испарилась, а к лёгкой голове присоединилось и всё остальное тело. Стало вдруг привольно, и руки уверенно загребли воздух пернатой пятернёй. Значит не привиделись мне лесные девы, удружили как могли.

— Сволочь! — пронзительно пискнул Тихоня дрожащим голоском. — Лови нелюдя!

В крике этом причудливо смешались ненависть, страх, отчаяние, и даже толика удивления и зависти. И не сразу я понял, что он высвистывает вслед оскорбления на новом, ранее непонятном птичьем языке. И мне, в новом уже качестве, только и оставалось, что залиться в ответ трескучим смехом.