С классного часа Тася Аникеева летела как на крыльях (всё, каникулы, лето!), но оглянулась на школу и отчего-то подумала: «А вдруг я сюда не вернусь?». Настроение сразу испортилось. Может, это было предчувствие? Многие в него не верят, и всё же, и всё же…

Только она на порог, как:

– Горе у нас, дочка. Бабушка сжилась!

– Как? – растерялась Тася.

– Так. Жилка она теперь… – Мама заплакала.

– Оёй, – сказала Тася.

Жилку Тася не видела ни разу, но слышала о них много чего – что они коварны, хитры, опасны, злы, что это их природа, и с этим ничего не поделаешь. И ещё вспомнилось вот это, непонятное: умерли, но не умерли. (Угрюмые грузные «У» так и ухнулись куда-то в желудок!)

– Я два раза уже в Помощь звонила. И где они? – Мама вытерла слёзы куском туалетной бумаги. – Она в зале. Ты к ней только не подходи.

– Я и не подхожу.

Тася стянула кроссовки и заглянула в зал. Бабушка в распахнутом халате и огромных тапках в чёрно-коричневую клетку устроилась на подоконнике и была совсем-совсем не такой, как обычно. Она стала очень, очень худой. Кожа обтянула кости, щёки впали, а глаза, наоборот, выворотились. Волосы поднялись над черепом спутанным серым гнездом. Она сидела вполоборота и быстро-быстро, как будто пытаясь что-то разрыть, царапала подоконник.

– Оёй, – снова сказала Тася.

Бабушка отвлеклась на секунду, провела взглядом по Тасе и вернулась к своему занятию. Взгляд у неё был как нарисованный. Точь-в-точь как у Тасиных кукол. У старых, естественно. В девять лет человек почти уже взрослый, какие куклы!

– Что она делает? – спросила Тася.

– Шкрябает опять?

– Ага.

– Говорят, жилки закопаться хотят.

– Как будто бы в могилу?

– Господи, Тася… Да, как будто бы.

– А в чьих она тапках?

– В дедушкиных. Ты только ушла, она чудить начала. Вытащила коробку с его вещами.

– А он тоже становился таким? Тоже был жилка?

– Жилка это старуха, а старик жилок. И дед им не был, слава тебе господи. Умер по-человечески. Вся наша родня умирала по-человечески. А с бабушкой такое!

Время шло, Помощь не ехала. Мама звонила ещё и ещё, ей что-то обещали, что-то объясняли. Чем дальше, тем больше объясняли и меньше обещали. Тася не слышала, что отвечают там, в Помощи, но это было ясно из того, что говорила мама: «вы уже объясняли» и «вы уже обещали», а потом пошло одно сплошное «уже объясняли».

Бабушка вела себя не буйно, а только очень беспокойно. Слезла с подоконника и стала царапать пол. Потом кресло. Потом забралась под стол и царапала уже там (тоже пол и внутреннюю полку в столе). Потом диван. Потом вернулась на подоконник. И так по кругу. Тася поглядывала за ней даже когда решила всё-таки пообедать. Съест пару ложек супа – и бежит проверять. Пачку печенья ела уже здесь, в прихожей.

– Мам, а жилки едят?

– Нет, Тасенька. Не едят. Не едят, не пьют, не спят. И сердце у них не бьётся.

Мама пила корвалол, звонила, плакала, а вечером привела соседок, Свиную Ножку и Лосеву.

Свиная Ножка на самом деле звалась тётя Света, просто она работала в мясном отделе. А Лосева и в самом деле была Лосевой, она нигде не работала, но иногда выезжала на дом к людям, которые без неё не знали, куда и что им передвинуть.

– Вот так и царапает? – спросила Свиная Ножка.

– Целый день. И слова все перезабыла. Шипит. – Мама сморщила лицо для очередного плача.

– Ты не плачь, не плачь. Рано ещё. Вот заберут, в ящик определят, зароют как следует. Всё будет по-людски, тогда и плачь сколько влезет.

– Пока заберут, – тоном специалиста заявила Лосева, – она по всей квартире мебель перепакостит. А порченное в доме держать нельзя. Ци замедляется.

– Ци, ци… Хренцы! Отстань ты от людей со своим фэншуём. И при чём тут вся квартира? Жилки только по кругу ходят. Она сама из зала не выйдет при всём желании, её только вывести можно… – Последние слова Свиная Ножка договорила, понизив голос и попятившись. Именно в ту минуту бабушка посмотрела в сторону собравшихся, и не просто посмотрела, а задержала взгляд. По Тасе колючей волной пробежались мурашки. – Что говорят в Помощи? – спросила Ножка, так, задним ходом, отойдя аж к самым дверям.

– Поставили на очередь.

– Поставили – стой. Какие твои варианты?

Соседки дали ещё несколько советов (например, накрыть всё газетами, чтобы их шуршание удерживало бабушку от царапок) и ушли. Мама была заплаканной и сонной, бабушка – неутомимой.

– Мам, а её и правда в ящике зароют?

– Тася, завтра, всё завтра, я устала.

– Завтра зароют?

– Ты меня слышишь? Это бабушка жилка, а я пока живая. И я устала!

– Не кричи.

– Я не кричу. Пойду прилягу, сил никаких.

И мама уснула, хотя не было и девяти, и ещё не стемнело.

Бабушка продолжала колесить по залу, иногда останавливаясь у выхода. Она так яростно старалась разрыть то, что не разроешь, и так бедненько топталась у арки, что Тася не выдержала.

– Бабушка! – позвала она.

– Шшшшааааа…

– Это я, Тася. Ты меня узнаёшь?

Вряд ли она узнавала. Казалось, что даже и не видит. Её взгляд как будто пытался нащупать Тасю, пытался, но не мог. Тася шагнула в зал.

– Шшш, – снова прошипела бабушка, но уже не так зловеще. И во взгляде у неё промелькнуло что-то осмысленное… И вдруг она начала царапать, копать сам воздух! Прямо возле Таси!

Тася чуть не выбежала из зала, но…

– Ты хочешь рыть, да?

Неистовое «царапание» (или неистовое «копание»).

– Я знаю, хочешь. Но ты же выроешь могилу!

– Шшш.

– Но тебя же и так хотят зарыть…

Помочь собраться бабушке-жилке было легче лёгкого. Она во всём слушалась, а надо было всего лишь запахнуть халат и переобуть тапки на туфли. И ещё надо было её расчесать, однако всегда мягкие бабушкины волосы стали как пружины. Тася подумала-подумала и решила просто повязать ей на голову шёлковый шарфик. Когда-то (очень давно, ещё осенью) бабушка показывала, как из этого шарфика завязать красивый бант. Два красивых банта – розочкой и восьмёркой… Навалилась тяжесть, навернулись слёзы, но в желудке тяжёлыми камнями всё ещё лежали угрюмые «У». Добавлять тяжёлого нельзя. Поплакать можно и потом, сейчас не до этого!

В подъезде им никто не встретился, а во дворе были только старшаки, возившиеся с мопедом. Мопед затмил бы им и десять жилок.

Тася вела бабушку за холодную как лёд руку. Бабушка шла, сильно сгорбившись (что хорошо – лицо обращено к земле, мимопроходящим не рассмотреть), и только изредка негромко шипела. Это, конечно, совсем не по-бабушкински да и вовсе не по-человечески, но если негромко, то, наверное, можно?

Тася вела её за старый сквер. Между сквером и озером очень мягкая земля. Трава почти не растёт, и всё равно идёшь как по коврику. Там уж точно можно будет рыть сколько хочешь!

– Ну всё. Пришли. – Она отпустила бабушкину руку, и оказалось…

Оказалось много чего. Оказалось, жилки роют с невообразимой скоростью. Оказалось, ни на что не отвлекаются. Оказалось, совсем не устают. Бабушка сидела на коленях и рыла, рыла, рыла. Как крот. Или нет, как экскаватор. Но экскаватор, он медленный, а бабушкины ладони мелькали так быстро, что уже и не мелькали. Как лопасти вентилятора. По обеим сторонам ямы не прекращался земляной «салют», высились земляные горки.

Тася стояла и смотрела. Ей было грустно (ведь это могила! хотя пока и не похоже), интересно (когда ещё такое увидишь? хотя лучше бы не видеть) и прохладно (садилось солнце, оно уже наполовину зашло).

И вдруг бабушка остановилась. Долгим взглядом посмотрела на Тасю («что? бабушка, что?») и поползла на четвереньках в вырытую яму.

Яма по-прежнему не напоминала могилу, ни по форме, ни по глубине. Это была именно яма, округлая и не слишком глубокая.

– Ты не поместишься! Там негде лечь, – предупредила Тася. Но ошиблась.

Лечь бабушка и не пыталась. Снова усевшись на колени, она начала пригибаться, складываться вдвое. Спина, обтянутая халатом в весёленький цветочек, всё меньше и меньше возвышалась над ямой, а скоро и совсем не возвышалась, стала вровень. Бабушка ещё немного покряхтела, ёрзая и гнездясь, и затихла.

На западе небо ещё не погасло, было голубым и розовым, но над головой уже тёмным. Тася поёжилась. Не забоялась. Замёрзла.

– Что мне делать дальше? – спросила она непонятно у кого.

Бабушкина спина покачнулась, как лодка, и стала опускаться – как лодка же. Лодка, которая сдувается.

Бабушку втягивало. Втягивало очень быстро. Не прошло и минуты, как почва над нею сомкнулась. Она утонула в земле…

Из ямы выкинуло перепачканный землёй шарфик. Тася подняла его и решила, что плакать уже можно, уже пора. Слёзы заволокли глаза…

А дальше случилось нечто ещё более непонятное, чем всё, что происходило до. Слёзная пелена вдруг стала горячей и вязкой, Тася чувствовала её на глазах как мягкие разогретые линзы. Озеро, сквер и гаснущее небо были сквозь эти линзы такими же, но земля… Земля стала прозрачной, словно из стекла, и светилась откуда-то изнутри. Непрозрачными в этом стекле были только корни деревьев под сквером, движущиеся точки насекомых и комочки мелкого зверья. И что-то, и кто-то… Там, в глубине, свободно, как здесь, на поверхности, – и даже свободнее, легко, не сгорбившись – шагала бабушка!

Тася моргнула, слёзные линзы лопнули и широкими потоками хлынули на щёки, стеклянность и свечение пропали.

Домой она бежала бегом. Жилки живут под землёй! Их нельзя зарывать в ящиках!

 

В отделе опеки и попечительства Первоозёрского района

 

– Случай вопиющий, – выразила профессиональное возмущение Карапетова. – И я, как начальник отдела, вынуждена буду реагировать. По недосмотру матери – по вашему недосмотру, Аникеева! – ребёнок вывел из квартиры социально опасное, мистически неадекватное существо. Существо не найдено. Состояние девочки вызывает опасения. Что у неё там? Истерика? Паника? – обратилась Карапетова к психологу Муслиной.

– Ребёнок в работе, – очень сдержанно (или очень нехотя) ответила та.

– Сама не знаю, как это получилось! Я просто устала, просто прилегла. Я даже подумать не могла, что Тася куда-то её поведёт!

– Соседи, к сожалению, утверждают обратное. Светлана Абрамова из шестой квартиры сообщила, что именно вы подали девочке эту идею. Говорили, что жилка сама не выйдет, но её можно вывести.

– Света? Но всё ведь было наоборот! Это она говорила. А Тася что? Так и поняла, как сказано!

– Вы, Аникеева, не кричите. Девочку я не осуждаю. Девочка хотела помочь. Она пока не понимает, что во всём нужен порядок, что помощь должна оказывать Помощь. Хочет жилка быть зарытой – её зароют. Но по правилам. Как положено. Ребёнок об этом не подумал, но вы-то обязаны!

– Сама не знаю… – снова начала причитать Аникеева, но сама себя оборвала. – Я, вот знаете, всё думаю. Тася же теперь, получается, Видящая? А жилки и впрямь живут под землёй, как рыбы в воде, и всё такое? Выходит, их и впрямь не надо бы в ящики?

– Аникеева, вы серьёзно? Вы сейчас серьёзно? – чеканя каждое слово, устыдила зарвавшуюся мамашу начальница.

– Нет, я ничего такого, я просто подумала…

– Девочке – показалось.

– Галлюцинация, инициированная психотравмой, – вяло подтвердила психолог.

– Видящие – миф. Сказка, – назидательно продолжила Карапетова. – Верить в неё вам никто не запретит, но исходить надо всё-таки из реальности. Можете вы дать гарантию, что отпущенная жилка не вернётся? Почему, с чего мы будем считать, что она не вылезет обратно, даже если и зарылась?

– Да я ж не спорю. Не с чего, конечно.

– Вот и не спорьте. Не вам решать, кого в ящики, кого не надо. Даже не нам. Людям поумнее нас с вами. Ими принято решение о зарытии с гарантией. Универсальное решение, универсальное зарытие.

– Да я ж не спорю!

– Ну да, это я сама с собой тут спорю. И опять вы повышаете голос. Расстраиваете вы меня, Аникеева. Сильно расстраиваете. Нет, я вынуждена буду реагировать. Будем рассматривать вопрос о лишении вас родительских прав.

– Прав? Да вы что? Да ну как же… У Таси и родственников-то нет! Вы что?

– Это я знаю, родственников, к сожалению, нет. К большому, очень большому моему сожалению.

 

В это самое время Тася проходила очередной тест со вторым экспертом-психологом с мрачной фамилией (на бейдже было: Подигроб Ф. Н.) и не подходящим к ней бодрым, увлечённым работой лицом.

– Что ты видишь на этой картинке? Расскажи. Или лучше так: расскажи о главном. Что главное?

– Что жилки живут под землёй. Их нельзя зарывать в ящиках.

– А ты упрямая, да? Ну хорошо. Давай так. Давай-ка ты поменяешь своё упрямство на упорство. Можешь увидеть что-нибудь скрытое? Попробуй. Постарайся. Что находится за этой стеной? Хоть что-нибудь видишь?

– Ага.

– Так, так, хорошо. И что это?

– Что жилки живут под землёй. Их нельзя зарывать в ящиках.

– Упрямая, да…

В прежнюю школу Тася и в самом деле не вернулась, но и в детдоме долго не пробыла. Вскоре она просто исчезла. Кто-то говорил, что сбежала, кто-то – что её забрала бабушка. Кто-то даже верил, что именно бабушка и подарила ей напоследок способности Видящей. Если бы это было так – а это, конечно, не так, это миф, сказка, что скажет нам любой специалист, что сказала аж сама Карапетова, – то было бы неудивительно, что Тася в этом учреждении не задержалась. Вряд ли там очень уж хорошо, а Видящие умны и изворотливы. Видящие коварны, хитры, опасны, злы, это их природа, и с этим ничего, совсем ничего нельзя поделать.