– Госпожа, я не принимаю заказы на вурдалаков.

В корчме пахло югом. Ароматы острого перца, вина и жареной баранины вились в изящном танце, а подыгрывал им оркестр из шкворчащего мяса, треска бокалов и жарких споров.

В дальнем углу, что за дощатой перегородкой, сидели трое: Фродегард, барон Липинский и баронесса Липинская. Чета уже вошла в тот возраст, когда его можно спокойно округлять, не боясь ввести собеседника в заблуждение, но баронесса всё ещё была младше барона, а не моложе. Баронесса утирала слёзы ситцевым платочком, а барон держал её за руку.

– Но ведь, – баронесса всхлипнула, – Вы же охотник.

– Охотник. На вампиров. Закон запрещает мне брать заказы на вурдалаков, упырей, стрыг и так далее. Более того, это противоречит традициям Ордена. К сожалению, я не знаю хороших охотников на вурдалаков в здешних местах, но во Вратах Пламени есть знакомые мне мастера. Например, Густав Трёхпалый. Если бы вы сразу отправили письмо ему, а не мне, то сберегли бы две недели.

Когда Фродегард, распечатав конверт, увидел слова «должно Вас заинтересовать», ему не стоило даже смотреть, откуда оно. Подобострастное «Вы» с заглавной буквы писали только в южной провинции – полуострове Адарме, там же обладали невероятным талантом исписать три листа мелким почерком, но не сказать ни слова по существу.

Фродегард представлял полуостров сказочной страной, состоящей из трёх оттенков – синева морских волн, рыжина гор и багрянец вина. Поэтому и путешествие он воображал не как полное трудностей приключение, а скорее как лёгкую дрёму, чарующий сон с монстром из кошмара в конце. Кошмары же начались, как только он миновал Маргинес. Кошмары любого путешественника: вольные всадники отказались сопровождать обоз дальше на юг, ведь красный рассвет предрёк скорую гибель, проводники в Маргинесе потребовали цену, будто вампира предстояло убить им, а не Фродегарду, а каждый конный разъезд – благо на полуострове они встречались нечасто – останавливал обоз на проверку, тонко намекая, что платят им непростительно мало. В общем, о принадлежности полуострова к империи напоминали лишь орлы на монетах, что так охотно покидали хозяев.

И даже вино оказалось не напитком богов, а ужасно дорогой и до рези в дёснах кислой бурдой. А теперь вот приходится отказываться от заказа.

Баронесса всхлипнула и прошептала мужу на ухо, не слишком стараясь понизить голос:

– Как он может…

Барон зашептал что-то в ответ, Фродегард же тактично отвернулся и стал разглядывать улицу через мутное стекло. Впрочем, вид не слишком вдохновлял. К окну прилип вязкий студень дождя – ещё один пункт в длинном списке разочарований, связанных с полуостровом. Вместо голубого неба и яркого солнца Фродегарда ждали серые тучи, а вместо уютного тепла – вездесущая сырость.

Фродегарду надоело глубокомысленно разглядывать серую пелену за окном, он взял стоящий перед ним бокал вина и сделал глоток. Вино проскользнуло по языку тёплым и вязким слизнем. Фродегард подавил желание поморщиться.

Барон всё шептал что-то на ухо баронессе. Оба они были одеты в чёрное – барон в кафтан, а его супруга – в платье, украшений они не носили, и оба были тощими.

– Хотите ли Вы сказать, что Вам никогда раньше не приходилось поднимать меч на вурдалаков? – спросил наконец барон.

– Приходилось. Исключительно в рамках самообороны. Денег я за это не получил. И работать бесплатно не привык.

– А почему Вы вообще решили, что это вурдалак?

– Я видел труп вашего сына, пан. Судя по характеру ран, форме клыков… Не буду утомлять вас подробностями, можете мне поверить как мастеру своего дела.

– Видите ли, мы верим Вам как мастеру своего дела. И именно поэтому мы обратились к Вам, и не обратимся ни к кому ещё. Ни к Трёхпалому, ни к Щербатому Ножу ни ещё к какому-то вчерашнему головорезу. Ведь, я уверен, Вы смогли бы прогуляться ночью по кварталу и, исключительно в рамках самообороны, конечно, истребить эту заразу. Вы ведь более чем способны на это, так, пан Рдзевский?

– Какой я вам пан? – Фыркнул Фродегард. – Я всё сказал. Обратитесь к кому-нибудь другому. – Он опёрся о стол, чтобы встать.

– Не торопитесь, ведь, чтобы не оскорбить Вас платой, недостойной Вашего, без сомнения высочайшего, несмотря на Вашу столь же высочайшую скромность, мастерства, мы сделаем пожертвование в пользу Вашего достойнейшего начинания, размером в тысячу имперских крон. – Фродегард снова пригубил вина. Витиеватая – если не сказать извилистая – манера барона изъясняться сводила скулы не слабее мерзкого напитка.

– О чём это вы?

– О вашей школе, разумеется.

Фродегард медленно поставил бокал на стол и только теперь взглянул барону в глаза. Тот слегка вздрогнул. Фродегарду захотелось усмехнуться, но он сдержался.

– Откуда вы знаете про школу?

– Помилуйте, Вы более чем известны, а известный человек подобен раку-отшельнику в стеклянной раковине. Но почему Вас удивляет это, а не вознаграждение в две вампирьи головы?

– Четыре, пан, – только сейчас охотник подумал, не перебрал ли он с вежливым обращением, не слишком ли очевидна издёвка.

– Две тысячи? Ну, знаете…– от возмущения барон поперхнулся, закашлялся. Суетливо пытаясь похлопать его по спине, баронесса опрокинула бокал с вином ему на кафтан. По чёрному сукну расплылось пятно эбонитового оттенка. Фродегард снова тактично отвернулся, но на этот раз позволил себе лёгкую злорадную улыбку.

Две тысячи они ни за что не заплатят. Вечером же сбросят траур как рак – панцирь, и пойдут на маскарад, попутно хая злобного охотника, не пожелавшего помочь безутешным родителям.

– Хорошо, – наконец сказала баронесса и всхлипнула.

– Дорогая… Где мы возьмём…

– Я продам красильню, – только тут Фродегард понял, что говорят с ним. Он повернулся лицом к баронессе и с любопытством глянул ей в глаза.

– Ты не думаешь, что решаешь слишком поспешно?

– Потом об этом поговорим, – баронесса метнула мимолётный взгляд в сторону Фродегарда.

Она положила на стол кошель. Его тёмно-синий шёлк с вышитыми серебром виноградными лозами на столе из грубо обточенных досок выглядел дамой в дорогом наряде посреди ночлежки для нищих.

– Здесь тысяча. Надеюсь, Вы понимаете, что со второй половиной придётся подождать. Нужно найти покупателя, оформить бумаги… Не буду утомлять вас подробностями.

– Понимаю, – Фродегард взвесил кошель в руке. Приятная тяжесть тянула ладонь вниз. – Я помогу решить вашу проблему. Считайте это жестом доброй воли, – он подбросил кошель. Серебряные монеты издали сладкую трель.

***

Фродегард брёл по улице, стараясь не наступать в лужи. Задачу эту, впрочем, тривиальной не назовёшь. Плащ его промок, под ногами хлюпало, рубашка прилипла к телу, капли свисали с ресниц, заливая глаза. Дождь украшал чёрное небо серебряной вышивкой.

Охотник посильнее закутался в плащ и перепрыгнул коварную лужу, чувствуя себя столичной балериной. Он оглянулся и прислушался – не видел ли кто? Сквозь легато капель по крышам пробивалась едва слышная партия ударных – звон посуды из окна дома в конце тёмного закоулка. В том же закоулке дрались коты, рыча и шипя. На улице было пусто.

Он вышел на главную площадь. На противоположном её конце сквозь серебряное марево дождя виднелось здание магистрата, будто вытканное нетвёрдой рукой подвыпившего мастера. Над входом висела эмблема Адармского каганата – лук с конскими головами на концах.

Фродегард ступил на крыльцо. Деревянные колонны, на которые возлёг навес, обрамляли двустворчатую входную дверь, окованную сталью. Дорогу перегородили двое стражников. Лица их были одинаковы – одинаковые грубые черты, будто выполненные неумелым либо ленивым резчиком, одинаковые узковатые глаза, одинаковая печать высочайшего интеллекта. Одно лишь в них отличалось – верхняя губа правого обросла совершенно отвратительными обвислыми усами.

– Иди отседова. Сегодня обеды не раздают, – сказал тот, что с усами.

– Так это не попрошайка, Даниэль. Вишь, меч за спиной.

– Если я спрошу его, – Фродегард указал на усатого стражника, – ведёт ли правая дверь к сытому войту, он ответит «да»?

– Чего? – в один голос спросили стражники.

– Неважно. Извольте проводить к войту. У меня к нему дело, – он поправил ремень, на котором висел кончар.

– Извольте обождать. К сожалению, хан войт сейчас занят, – язвительно сказал безусый, положив ладонь на рукоять сабли.

– Ждать, пока пан войт отобедает можно веками. А я тороплюсь. К тому же, – он вынул руку из-под плаща и показал наруч с посеребрённой запоной в виде головы кота, – невежливо заставлять гостя ждать, особенно в такую погоду.

Оба стражника сглотнули. Тот, что с усами – Даниэль, судя по всему – суетливо открыл дверь и залепетал:

– Конечно-конечно, проходите, хан охотник.

Внутри его ждала широкая лестница, слегка сужающаяся кверху – или так только казалось? Лестницу ограждала балюстрада, какие Фродегард часто видел во Вратах Пламени, только не мраморная, а деревянная.

Проводив охотника наверх, стражники остановились у двери прямо напротив лестницы. Даниэль занёс руку, чтобы постучать, но безусый стражник его остановил.

– Куда? Мы ж того, не обыскали его.

– Твоя правда, Габриэль. Вы это, хан охотник, оружие отдайте. Пожалуйста.

Габриэль дал Даниэлю затрещину.

– Дурная твоя башка. Вы не волнуйтесь, хан. Мы всё вернём. Вот Вы выйдете из кабинетика и всё Вам отдадим.

Фродегард отстегнул кинжал от пояса и протянул Габриэлю.

– Меч тоже. Пожалуйста.

– Он же не для людей, – проворчал он, снимая кончар со спины.

Фродегарду претило, как глупо Габриэль улыбнулся, принимая клинок, претило, как подобострастно он поклонился, претила мысль о том, как это недоразумение будет трогать кончар грязными лапами. Он очень надеялся, что его отвращение прошло незамеченным.

Даниэль постучал.

– Даня, чтоб тебя чотгоры драли, я же говорил не отрывать меня от трапезы! – раздался голос из-за двери. Голос был хриплый и грубый, как будто его обладатель простудился.

– Так тут, это, – Даниэль шмыгнул, раздумывая, – гость.

– Какой ещё к хренам гость, гони его в шею!

Даниэль посмотрел на Фродегарда как загнанный оленёнок и крикнул:

– Так он это, – он снова шмыгнул, – охотник.

– А! Ну тогда иное дело! – голос за дверью сразу смягчился, как будто его обладатель выпил горячего сбитня. Послышался торопливый, но небыстрый топот и дверь отворилась. В проходе стоял человек необъятных размеров. Пёстрый красно-рыжий кунтуш покрывал его плечи, пышные усы раскинулись в стороны, заходя за края обширных брылей, а губы, расплывшись в широкой улыбке, скрывали зубы. Он держал кубок с вином.

– Господи, да Вы промокли! Гаврило, не стой столбом, усади господина в кресло! Да не по ковру же! Даня, сверни ковёр!

Не успел Фродегард заявить, что он не «господин», как уже сидел в кресле напротив камина, а в руке его оказался кубок подогретого вина со специями. Сапоги его стояли рядом с очагом, а плащ висел в прихожей.

От хозяина кабинета охотника отделял массивный стол. На том краю стола, что ближе к гостю, в полнейшем беспорядке лежали бумаги: конверты – открытые и нераспечатанные; письма, покрытые мелким убористым и крупным небрежным почерком; черновики указов и прочие документы, назначения которых установить не удалось. Посреди кипы бумаг стояла чернильница. Рядом с ней лежало сухое перо, брусок сургуча и печатка. На хозяйской половине стола лежала жирная пулярка на фарфоровой тарелке, двузубая вилка и кружевная салфетка.

– Чем обязан визитом столь почётного гостя, господин охотник? Или Вы польстили мне своим присутствием исключительно из вежливости? – спросил хозяин кабинета, садясь.

– Что вы, пан войт…

Войт выставил вперёд пухлую пятерню, прерывая Фродегарда.

– Не стоит лишних околичностей, господин охотник. Я, к счастью, не барон – да поразит их чума напару с холерой – а всего лишь скромный градоправитель, – он откинулся в кресле и сложил руки на животе, добродушно улыбнувшись.

Над камином висел гобелен. На нём тёмный силуэт человека в плаще занёс меч над стоящим на коленях бесом. Несмотря на рога длиною в пядь, хищную вытянутую морду и торчащие из нижней губы клыки, бес выглядел жалко. Он согнулся, умоляюще сложил руки, а из глаз его текли слёзы. Беса и человека окружали тёмные фигуры в плащах и масках животных. Каждый из них держал по свече, а на горизонте костры тянулись в ночное небо клубами дымов.

Увидев, что гость разглядывает гобелен, войт сказал:

– Недурной коврик, как Вы считаете? Он изображает… как его там… Лукий! – крикнул он, глядя в дальний угол возле прихожей.

До сего момента Фродегард даже не взглянул в тот угол. Теперь он присмотрелся, и в полумраке стали проступать черты небольшого письменного столика, едва освещаемого каганцом. За столиком сидел, согнувшись, тощий человек лет сорока. Одет он был неброско – под серым зипуном, расстёгнутом до середины, пряталась тёмно-зелёная рубашка – лицо его было неприметно, и вообще походил он больше не на человека, но на тень. Услышав, что его зовут, человек этот поднял голову от бумаги, отложил перо и спросил:

– Звали?

– Что на коврике намалёвано?

– Чотгор Эренцег.

– Во-во! Точно! Поясни гостю, что это.

– Изгнание чотгоров из Адарма. На гобелене – герой Адарма, Михаил, убивает последнего чотгора, несмотря на просьбу сжалиться. Сейчас Эренцег…

– Спасибо, Лукий. Так вот, сейчас Эренцег – национальный праздник, навроде вашей масленицы, только отмечается после поста, а не до. Каждый год мы устраиваем маскарад в честь Эрцега. Вы же останетесь в городе до завтра? Сможете поучаствовать. Попляшете, может, сорвёте себе цветочек, – войт засмеялся над собственным остроумием. Фродегард из вежливости улыбнулся. Утерев слезинку, войт продолжил. – А в самом конце будет сожжение чотгора. Актёр, переодетый Михаилом, заколет актёра, переодетого чотгором, и его понесут к костру, а потом сожгут.

– Бедный актёр.

– Да нет же, не актёра. Чотгора.

– Бедный чотгор.

– Да, очень бедный. Бедный Страшила, – войт снова зашёлся хохотом. Фродегард в немом замешательстве потёр веко пальцем. Взгляд его упал на обнажённый пол. Ковёр, что покрывал его, теперь лежал рулоном в стороне. Доски подгнили, вспучились, местами потрескались, словно зубы старика.

Войт всё смеялся, хлопая ладонью по столу.

– Страшила! Ведь он соломенный! Соломенный! – основной приступ уже прошёл, теперь тело войта сотрясало лишь эхо недавнего смеха, словно лёгкий кашель в конце болезни. – Отведаете? – Всё ещё улыбаясь войт протянул ножку пулярки. На черновик указа «О наказании, следуемом за участие в братстве подмастерьев» упала капелька жира.

– Спасибо, вынужден отказаться. К тому же, разве сейчас не пост?

– Конечно, сейчас пост, – ответил войт и откусил от ножки. По усам его потёк жир. – А почему Вы спрашиваете?

– Да так, ничего. Просто не знал, что правоверным в пост можно есть пулярку.

– Ну конечно, нельзя. Но я не понимаю, при чём здесь я, – он отёр усы рукавом. – Я – добрый правоверный, и в пост ем капусту и ничего, кроме капусты.

– Так уж и ничего?

– Каюсь, приврал, – войт, звучно хлюпнув, втянул обрывок жареной кожи с кусочком мяса. – Честно говоря, накануне Эренцега я ем карпа.

– То есть в руках у вас сейчас…

– Карп, – улыбнулся войт.

– А пьёте вы… – Фродегард поднял кубок, который ему всучил хозяин.

– Воду.

– Вот уж воистину волшебное место. Вино здесь не вино, а вода. Пулярка здесь не пулярка, а карп. Человек – не человек, а тень, – он глянул в сторону прихожей.

– Не нравятся мне Ваши слова, господин. Кажется мне, что Вы на что-то намекаете.

– Ни в коем случае. К тому же, я здесь по делу, – сказал Фродегард. Долгое предисловие его утомило. – Две недели назад был убит Вензлав Липинский. Есть основания полагать, что он стал жертвой вампира.

Войт поперхнулся. Отложил кость и вытер руки салфеткой.

– Вампира? Такого нам не надобно в наших краях. У нас город мирный, спокойный…

– Сонный.

– Может, и так. Но что Вы хотите от меня? Бедный Вацлав, как мне казалось, забрёл не в тот квартал. Естественно, что его там могли постичь … некоторые неприятности. Совершенно не понимаю, как это связано с вампирами.

– В вашем мирном городке есть «не те» кварталы?

Войт рассмеялся и шутливо погрозил Фродегарду пальцем.

– Вы меня неправильно поняли, господин. Но сути сказуемого это не меняет. Навряд ли Вы найдёте здесь Вашего, как Вы изволили выразиться, «вампира».

– И всё же, мне нужны будут все документы, касающиеся этого… происшествия. Коронер сказал, что отправил их в магистрат.

– Да-да, конечно. Лукий!

Из дальнего угла кабинета отозвался голос, тихий и слабый:

– Сейчас-сейчас.

Человек встал, достал папку из стоящего рядом книжного шкафа и положил её перед Фродегардом. Открыл на середине и указал на строчку «Липинский».

Между листами папки лежала довольно длинная записка. Узорчатым до нечитабельности почерком в ней было написано:

В жилах моих стынет кровь

Ясно стало мне – это любовь

Милы мне твои ясные глаза

Хоть стоит в них изредка слеза.

Не в силах более читать, Фродегард поднял листок двумя пальцами как зловонный свёрток и спросил:

– Что это? Зачем это здесь?

– Это нашли на теле барона, – пояснил Лукий.

– Ясно.

– Ума не приложу, что Вам стало ясно, – возразил войт.

– Как минимум две вещи. Первое – молодой человек был столь же бездарен, сколь пылок. Второе – в уравнение добавляется новая переменная. Некая «Она».

– «Она» здесь точно замешана, – начал Лукий. Войт его перебил:

– Признаю свою неправоту. Но это отступление, а не копуляция.

– Капитуляция.

– Капитул здесь не при чём, Лукий. Сентенции оставь при себе, – глубокомысленно изрёк войт. Впрочем, вряд ли градоправитель знал, что такое капитул. Или сентенции.

– Вы, кажется, сказали «она здесь точно замешана». Что вы имели в виду?

– Ну-у-у… – Лукий потупился под взглядом войта. – Молодой человек явно влюблён… То есть был… был влюблён.

Удовлетворённо кивнув, Фродегард для виду полистал папку, пробежался глазами по строчкам с описанием тела, места убийства и прочих теперь неважных подробностей. Несколько раз перелистывал обратно, задумчиво кивал и бормотал себе под нос что-то, чего сам не понимал.

Отдавая папку, он спросил:

– Не посоветуете, где здесь можно вкусно поесть, уважаемый?

– В корчме «Под хитрым лисом». Я там каждый день обедаю.

– Да что Вы, господин охотник! Оставайтесь здесь! Сейчас Вам карпика подадут. Лукий, подай господину карпа.

– Сожалею, господин войт. Вынужден отказаться, – он встал.

– Что, так быстро уходите?

– Кажется, вы правы. Ни о каком вампире не может быть и речи.

Выходя из кабинета, Фродегард чувствовал на спине яростный взгляд.

 

Ожидая Лукия, охотник сидел в корчме «Под хитрым лисом». На этот раз он был один – по крайней мере до того, как нему подсели пятеро человек, к огорчению Фродегарда, оказавшиеся красильщиками. К огорчению не только потому, что вокруг них клубилась ядрёная вонь, самой приятной частью которой были крапива и хвощ, но и потому что они не затыкаясь, наперебой нахваливали барона, которому оная красильня принадлежала. Поскольку охотнику требовалась ясная голова, он больше предлагал тосты, чем пил, надеясь споить назойливых собутыльников. Они же пьянеть никак не желали.

Поэтому, когда на пороге показался Лукий, Фродегард почти искренне обрадовался ему как старому другу и набросился на него с объятиями. Проводил до стойки и приказал налить им обоим по стаканчику.

– Нет-нет-нет, что Вы, – ответил Лукий, – я здесь по делу. – Он передал корчмарю запечатанный конверт, на котором взгляд Фродегарда выхватил слова «Известной особе». – К тому же, сейчас пост, – продолжил Лукий, – а я в пост не пью вина.

– Кто говорит о вине? – возмутился охотник. – Вино лицемерно. Возомнив себя благородным напитком, оно забывает, что мало чем отличается от обыкновенного пойла. Мне больше по душе водка. Она честнее. – Он кинул серебряную монету корчмарю. В руке того как по волшебству появилась оплетённая ивовыми прутиками бутылка. Налив четверть стакана, он отнял было бутылку от кромки. Фродегард пальцем её придержал и отпустил лишь убедившись, что стакан полон.

– За знакомство! – он вручил Лукию бокал и поднял свой.

– Нет, – отрезал тот. – Сейчас ведь пост, а в пост…

– Ошибаетесь вы. Забываете, что сейчас не просто пост, а канун Эр… Эрец…

– Эренцега. Кажется, Вам уже хватит.

– Я только начинаю. Так вот, в канун Эренцега, кажется, можно есть карпа. Разве не так?

– Так, – вздохнул Лукий.

– А карп есть что?

– Рыба.

– То есть не мясо, но всё-таки ещё и не овощ.

– Вообще не овощ.

– Но и не мясо. Совсем даже не мясо.

– В определённом смысле, всё-таки мясо.

– Хорошо, – Фродегард примирительно поднял руки. – Пятьдесят на пятьдесят! Наполовину мясо, наполовину – не-мясо! Согласны?

– Ну согласен, – сказал Лукий, видимо, ещё не заметив что попал в самый центр словесной паутины.

– Водка же, – Фродегард снова поднял бокал, – наполовину спирт, наполовину – вода! Согласны? – Не дожидаясь ответа, он продолжил: – А значит водка – есть карп от мира спиртного! Выпьем же!

Не лишённый изящества софизм так полюбился корчмарю, что он зааплодировал. Лукий вздохнул и послушно выпил, обнажая в себе характер твёрдый как стекло и столь же непрочный.

Фродегард опрокинул бокал. Водка приятно обожгла язык, разилась теплом по телу.

– Пейте-пейте. В этом городе нельзя не пить. Он ведь сам как пьяница. Есть такой род людей, – сказал Фродегард, наливая ещё по бокалу, – ему можно даже посочувствовать, ведь он болен. Он не пропустит ни одной ярмарки, ни одной пьянки, ни одной пирушки. У него нюх на них. Пьёт он всё – и пиво, и вино. И водку, и сивуху. Редко что-то одно. Выпьет откуда захотите – хоть из бокала, хоть из корыта. Выпьет и из ночного горшка, если нальёте. Напившись, он пляшет. Опять же, где угодно – на столе и на полу, на гробу и на полу. Покуда пьян он ваш лучший друг. Со хмеля забудет, кто вы. Кроме выпивки ещё любит играть в кости и карты. Колотит жену и изменяет ей. Любовнице тоже. Таков, – Фродегард снова поднял бокал, – и этот город.

– По-моему, Вам уже хватит, – сказал Лукий. Язык его слегка спотыкался. – Ваши рассуждения о лицемерности вина, о городе-пьянице… Вам в голову ударило, вот и всё.

– Возможно, возможно, – притворно вздохнул Фродегард. – Но вы же крепки как сталь! Вам всё нипочём! Выпьем! – Крикнул Фродегард, вскочив. Покачнулся, расплескал водку по стойке. – Землетрясение? – пробормотал он и сел. Лукий принялся читать ему мораль о том, что меру надо знать и что-то ещё в том же роде, Фродегард его не слушал. Приняв глупейшее выражение лица, он осматривал зал. Из-за раннего – или лучше сказать позднего? – часа корчма была полна. Кроме назойливых красильщиков за столами сидели с кружками, бокалами и рюмками в руках: пекари, плотники, кузнец и даже непризнанный поэт, периодически читающий вирши на весь зал. В дальнем углу, тонущем в полумраке, сидела женщина. В отличие от остальных, она не пила. Перед ней стояла тарелка с тушёной капустой. Заплетённые в тугую косу каштановые волосы лежали на плече. С женщиной говорил корчмарь. Над её столом висела шпалера. На ней голубоглазая девушка в льняном платьице и венке из маргариток держала чёрного дрозда на согнутом пальчике. Как Фродегард ни щурился, прочитать названия не смог.

– Мне всё хочется спросить, – Лукий захмелел, щёки его покраснели и вёл он себя намного уверенней. Расстегнул тёмно-серый, почти чёрный зипун, сел поудобнее. – Что это такое у Вас в ножнах?

Такой оборот событий Фродегарду по душе не пришёлся. Ни сам вопрос, ни тот путь, первым шагом которого он являлся. Стараясь не подать виду, что обнажать клинок в людном месте для него сродни пытке, он достал кончар из ножен.

– Славный меч.

– Это кончар. Видите? – Он провёл пальцем по трёхгранному клинку. – У меча было бы лезвие. Меч – плоский, а не гранёный. Из-за этого он тяжелее и не так прочен.

– Серебряный?

– Стальной. Но вот, – он показал кончик клинка из чуть более светлого металла, – остриё серебряное. – Он убрал кончар подальше от любопытных глаз и налил ещё по бокалу.

– Но ведь, – выпив, Лукий окончательно осмелел, – это не главное ваше оружие, так ведь?

– О чём это вы?

– О ваших татуировках.

– Откуда… Хотя знаю, знаю. Рак в стеклянной раковине.

– Какой рак? В какой раковине?

– Неважно, – он снял кожаный наруч и закатал рукав рубашки. На предплечье его извивался стебель боярышника, ощерившийся шипами. Он был чёрен словно гангрена. – Кровь беса наносят на иглу и накалывают узор. Чем сильнее бес, тем больнее.

– И больше сил Вам даёт, – Лукий улыбнулся собственной догадливости. – Скажите, а что он даёт Вам?

– Он мне ничего не даёт. Он давно мёртв, а трупом его поужинали черви. А вот его кровь… Благодаря ей у меня острее зрение. Я вижу в темноте. Движения мои быстрее.

– Покажете? Что там написано? – Он мотнул головой в сторону шпалеры. Столик под ней был уже пуст.

Фродегард нехотя потянулся внутрь, к шершавой и холодной тьме. Отщипнул самую кроху, самую малость. Татуировка отозвалась болью. В этот раз – рваной словно укус пса.

– Там написано «Та, что всех прекрасней».

Лукий засмеялся как довольный ребёнок. Незаметно от него Фродегард стёр проступившую на одном из шипов капельку крови.

Спуская рукав, он сказал:

– Теперь ваша очередь.

– Очередь? – Лукий икнул.

– Да. Ваша очередь рассказать о себе.

– Да и нечего особо рассказывать-то…

– Помилуйте, такому интересному человеку и нечего рассказать?

– Хорошо, – вздохнул он. – Мы с братьями – Габриэлем, Даниэлем и Яном – родились здесь, в Адарме. Они трое подались в солдаты – лёгкую конницу. Отец – да упокой Господь его душу – так ими гордился… Я же пошёл учиться. Поступил в Университет имени Стефана Левантовского во Вратах Пламени. Отец кричал, что я нарушил семейную традицию. А в Адарме традиция – это святое. Пять лет спустя я вернулся в Адарм.

– Почему? – удивился Фродегард. – Чем вам столица так не приглянулась?

– Она-то мне приглянулась, а вот я ей – нет. На те гроши, что зарабатывает писарь, там не проживёшь. К тому же, вы знаете. 38-й год. Империя захватывает Адарм.

– Освобождает.

– Как Вам угодно. В общем, с отцом я помирился. А Ян – из гусаров в князи. Ну то есть в войты. Я стал помогать ему в делах – по наставлению отца, – язык его уже порядком заплетался. Фродегард разлил бутылку до конца, несмотря на вялые протесты Лукия.

– Скажите, вы ведь город хорошо знаете?

– Как свои, – попытавшись показать раскрытую ладонь, Лукий сбил стакан со стойки, – пять пальцев.

– И знаете, должно быть, где здесь можно погулять в безопасности?

– Да тут везде безопасно!

– Так уж и везде? А как же барончик, как бишь его… – Фродегард картинно защёлкал пальцами, как бы роясь в памяти.

– Липинский. Вензлав Липинский. Не слушайте этого усатого борова. Вампир его задрал, точно Вам говорю.

– Не может того быть.

– А я Вам говорю, может! – Его взгляд уже не выражал ничего, кроме крайней степени опьянения. Лукий оглянулся, пригнулся поближе к Фродегарду и зашептал. – Я сам видел. Женщина это была. В переулке между Пекарской и Кузнечной. На самом выезде из города. Она рвала его на куски. Потом убежала.

– Куда?

– Из города.

– Значит, либо мельница, либо красильня… А как выглядела не помните?

– Вся в крови была, ощерилась… Страшно, ей-богу. На всю жизнь запомню. Но узнать не узнаю.

– Ясно.

Лукий уткнулся носом в стойку и захрапел.

Подозвав корчмаря, Фродегард сказал ему:

– Положи его в комнату. Только не в мою.

– А как же, – он потёр большой палец об указательный.

– Кроны серебряной тебе мало? – спросил он спокойно. – Думаешь, забыл я про неё?

– Всё-всё, – поняв, что гость не так пьян, как хотел казаться, корчмарь пошёл обдирать других гостей.

– Рашид! – окликнул его Фродегард.

– Да.

– Что это за «известная особа?»

Рашид развёл руками.

 

***

Остаток утра Фродегард потратил в попытках найти попутчика до красильни – начать поиски он решил именно с неё. Предчувствие подсказывало ему, что решение это даст свои плоды.

Доехал он с труппой актёров. По словам переодетого Смертью возницы за городом цвела чудесная атмосфера, «потворствующая творчеству». Прихлёбывая из оплетённой ивовыми прутиками бутылки, возница объяснил также, что переодеваться пока едешь с одной сцены до другой – только время терять, а значит, что называется, не помнить о смерти, а как же ему о ней не помнить, коли он ей переодет?

Высадили его перед кустами кизила, с которых сорвалась стая воронов, когда охотник чересчур самоуверенно пытался продраться сквозь заросли.

Вырвавшись из цепких лап кизила, охотник понял, почему здесь работают по ночам – с него катился пот в три ручья. Солнце пекло. Низкое здание красильни стояло у подножия холмика. На холмике рос древний, раскидистый дуб.

Перед красильней на сушилках были развешаны мотки шерсти. От них, как и от самой красильни, тянуло вонью, яростно дерущей нос.

Встретил его слуга, имени которого он не запомнил. Слуга с радостью – видимо, от скуки – показал ему чаны с краской, в которых отмокала шерсть. Фродегарда это не заинтересовало. Его заинтересовала узенькая лесенка, ведущая, как видно, на чердак.

На вопрос охотника слуга ответил, что живёт там некая особа, что она ткачиха, очень спокойна и мила.

Фродегард решил поздороваться.

Лестница упиралась в небольшую дверцу. Фродегард не отличался высотой, но и ему бы пришлось согнуться, чтобы войти. Из-за двери пахло сыростью, шерстью, воском и ладаном. Проверив, свободно ли кончар выходит из ножен, Фродегард легонько толкнул дверь. Та открылась с протяжным скрипом. За ней пряталась небольшая каморка с низким потолком. Посреди комнаты стоял стол с зажжённой свечой.

Огарок едва справлялся с обступившей его темнотой. Чтобы не упираться в потолок, Фродегарду пришлось слегка пригнуться. «Тесно, кончар будет тяжело вытащить» – подумал он и поправил кинжал. Воздух в комнате был сырым и затхлым. Запах воска усилился.

– Присаживайтесь, – из тени позади стола раздался женский голос, низкий и тягучий. Глаза Фродегарда стали привыкать к темноте. За столом он заметил едва различимый силуэт.

Ясно видеть охотник мог только стол. На нём лежали ножницы, металлический крючок, мелок и щипцы. Несколько мотков шерстяных ниток всевозможных цветов громоздились на краю. Низкий столик едва доставал Фродегарду до коленей.

– Я постою. С вашего позволения, разумеется.

– Неудобно, наверное. Впрочем, хозяин – барин.

Силуэт стал отчётливее. Фродегард смог различить длинную косу и гордую осанку. Из темноты вокруг выглянули смятая кровать и открытый шкаф, где в беспорядке висели какие-то тряпки, вероятно платья. Между шкафом и кроватью у дальней стены стоял ткацкий станок.

– Не могли бы вы придвинуть свечу к себе? Предпочитаю видеть глаза того, с кем говорю.

Женщина протянула руку, но, коснувшись подсвечника, тут же её одёрнула.

– Горячо. Придётся нам поговорить в темноте. К тому же, ваших глаз я тоже не вижу, – она тянула слова будто патоку. – Не знаю, кто вы и откуда прибыли. Не знаю, с чем пожаловали.

– Всё просто, госпожа. Я большой поклонник вашей работы.

– Работы? Это какой же?

– Гобеленов, разумеется. Должно быть, нужно немалое терпение, чтобы выткать подобные шедевры. Это буйство красок, этот контраст, эта точность…

– Мне всё ещё не ясно, почему вы здесь. Хотя ваш визит и льстит мне, разумеется.

Не желая рисковать, Фродегард потянулся вовнутрь. Руку и правый бок свело в приступе боли. На мгновение ему стало даже интересно, какой она будет в этот раз. Почувствовав, как с руки его сдирают кожу, грубо тянут её вниз по плечу и спине, разрывая мышцы, интерес он потерял. Из-под рукава закапала кровь.

– Я хотел бы… – темнота расступилась. Теперь Фродегард видел комнату ясно как днём, хотя глаза его всё ещё застилала пелена боли.

На стенах висело три гобелена. Каждый из них изображал человека. Один плакал, стоя на коленях и подняв лицо к небу, но по щекам его текли не слёзы, а струйки крови. Руки его глодали собаки. Второй варился заживо в котле. На голове его был ханский шлем с султаном. Со спины третьего стальными крюками сдирали кожу. – Хотел бы увидеть ваши… особенные работы.

– Что вы имеете в виду?

Женщина сидела за столом, скрестив ноги. Она была одета в зелёное платье. Заплетённые в тугую косу каштановые волосы лежали на плече.

– Те, что не для широкой публики.

– Вы ошибаетесь. Подобных работ у меня нет.

Их взгляды встретились. Её тёмно-зелёные глаза пристально его изучали. Мгновение спустя в них засветилось понимание. Она загасила свечу. Пальцами. От фитиля потянулся бледный дымок. Комната окрасилась серыми тонами. Он продолжал смотреть ей в глаза.

– Ты тоже? – спросила она.

– Нет.

– Спрошу ещё раз, – её голос изменился. Стал вкрадчивым и спокойным. – Зачем ты здесь?

– Не будем торопиться. Ведь я действительно большой поклонник твоей работы. Но не этих… натюрмортов. А той, что ты проделала с одним молодым человеком.

– Не понимаю иронии.

– Всё ты понимаешь. Согласись, хороший город. Здесь спят днём, а работают ночью.

– Всегда ненавидела его. Именно поэтому.

– В любом случае, удобно, да? Ты за ним кралась. Привлекла обещаниями. Заманила в тёмный переулок. И выпотрошила.

Она прищурилась.

– Не говори, если не знаешь.

– О, я знаю. Видел тело. Честно скажу, не помню ничего подобного. А выбирать есть из чего, уж поверь.

– Откуда же такой богатый опыт?

Положив левую руку на ремень от кончара, он показал запону. Охотник ждал любой реакции – от яростного броска до полного равнодушия. Руки его напряглись в предвкушении знакомого движения – левой рукой оттянуть ремень, правой выхватить кончар. Того, что она сделала он никак не предвидел. Женщина запрокинула голову и засмеялась. Облегчённо, словно тяжело больной человек, услышав о полном выздоровлении.

Он удивлённо поднял бровь.

– Прости, – сказала она сквозь смех. – Я не над тобой. Просто я так боялась, что ко мне зайдёт кто-то вроде тебя. А теперь…

– Ты ведь не думала, что сможешь вечно здесь сидеть? Что после сделанного тобой сможешь плести «коврики» и в ус не дуть?

– Птице столь высокого полёта сентенции не к лицу, – она взяла щипцы со стола и начала вертеть их в руках, разглядывая его исподлобья.

– Мои проблемы с законом тебя не касаются.

– Если ты однажды закрыл на него глаза, может, и второй раз сможешь? – Положив щипцы на место, она медленно, нехотя достала из-под стола небольшой холщовый мешок и положила его на стол. Из мешка с переливным звоном покатились серебряные монеты. Она протянула ему горсть. Монеты серебряным водопадом сыпались с её ладони. – Первый раз лишь прокладывает путь. А по проторенной дороге идти намного легче.

– По себе знаешь? Именно поэтому ты сегодня умрёшь. Чтобы путь, проложенный Липинским, порос бурьяном.

– В таком случае, – она убрала мешок обратно под стол. Намного медленнее, чем было необходимо. Задумчиво посмотрела на гобелены, погладила моток ниток. – Позволь последнее слово.

– Только недолго.

Она вздохнула.

– Я не хотела его убивать. Не ухмыляйся, дослушай. Он мне писал. Передавал письма через Рашида. Клялся в вечной любви, нахваливал мои гобелены, писал ужасные милые стихи.

– Так ужасные или милые?

– Ужасно милые и умильно ужасные. Последние разы стал просить о встрече. Я не отвечала, естественно. После того, как я наорала на него в корчме он стал за мной следить. Неуклюже, оторваться от него не было проблемой. Но однажды, – она опустила голову, приложив ладонь ко лбу. Помолчала несколько мгновений, вздохнула и снова посмотрела Фродегарду в глаза, – однажды он меня подловил. Целовал руки, пустил слезу. Я хотела от него отделаться. Разозлилась. Выпустила когти. Совсем чуть-чуть, случайно, я даже не заметила. Да перестань ты так улыбаться! –закричала она и треснула кулаком по столу. Одинокая монета покатилась и упала на пол. – Думай обо мне что хочешь. Думай, что я тварь, недостойная жить, думай, что ем младенцев по утрам, а крови пью больше, чем воды. Или вообще вместо воды! Но я не хотела его убивать. – Она снова опустила глаза, посмотрела себе на руки. Сделала несколько глубоких вдохов и выдохов. Продолжила уже спокойнее: – Я дала ему пощёчину. Когти, помнишь? На пальцах осталась кровь… Я пыталась сдержаться, правда. Но… пелена… Вряд ли ты поймёшь, что это. Тебе не понять, что такое жажда.

– Ни одному вурдалаку ещё не удавалось её преодолеть.

– Утешаешь? – грустно усмехнулась она.

– Объясняю. Это должно было произойти. И рано или поздно, тебя кто-нибудь увидел бы. Это был лишь вопрос времени.

Она вдруг снова засмеялась, на этот раз горько, как человек, скрывающий за смехом слёзы.

– Вспомнила вот… Однажды мне это уже говорили.

– Кто? – Фродегард насторожился.

– Да так, гусар один. Застукал меня с его конём. Я хотела напиться, выбрала самого мелкого, почти с ослика размером. Стоял в дальнем углу конюшни. Думала, его хозяин долго не объявится. Ошибалась. Ну конечно, ошиблась. Как же иначе… Пришёл. Пухлый, усатый. Ему повезло, я уже напилась. Грозил мне сабелькой. Было бы смешно, если бы не было так дорого. Но что действительно смешно – когда он принял у меня кошель, сказал то же, что и ты.

– Не ему ли ты выткала гобелен с чотгор Эр… Как его… – он пытался вспомнить название, но не мог. Это вкупе с её словами оставляло гнилостный привкус на языке.

– Чотгор Эренцегом. С тех пор я регулярно платила ему. В том числе и «ковриком». И вот ещё что, – она смахнула со стола мотки пряжи и достала запечатанное письмо. – Это я получила от него сегодня.

– Через Рашида, – он озлобленно помял пальцами ремень от кончара.

– Хочешь прочитать?

– Нет.

– Ты прав. Пора заканчивать этот фарс. Но прежде чем опустится занавес, оставь меня на минуту. Одну минуту.

Он повернулся и вышел. Слышал, как за дверью чиркает кресало о кремень, слышал, как – забавно, он только сейчас понял, что не знает её имени – как женщина бормочет что-то, слов он не разобрал, понял лишь, что это одна и та же фраза, повторяемая снова и снова. Снова и снова. Чувствовал запах воска и ладана. Он методично разминал кисти, плечи, ноги. Несколько раз выхватил кинжал из ножен. Его прельщала мысль о скорой горячке боя. В бою всё так легко. Она – враг и хочет твоей крови. Ты лишь защищаешься. Лишь защищаешься. Услышав скрип ножек стола по полу, Фродегард вошёл.

Стол был отодвинут в сторону, свеча погасла. Женщина сидела на коленях посреди комнаты.

– Давай.

Он в недоумении замер на пороге. Так просто? Ему мерещилось, что когти её выпущены, что она вот-вот прыгнет, что это лишь обман, трюк, очередной спектакль. Он знал, что это не так. Приблизился, извлекая кончар.

– Прежде чем я… Скажи, как тебя зовут.

– Заала, – она тепло улыбнулась. – А тебя?

– Матеуш.

– Ласковое имя. Как котёнок мурлычет.

– Я тоже так подумал.

Он положил руку ей на плечо. Она твёрдо смотрела ему в глаза. К нижнему её веку прилипла ресница. Он ударил. Пробил гортань. Она захрипела и упала на бок. Несколько мгновений корчилась в судорогах. Потом затихла. Под её лицом расплылось тёмно-серое пятно. В сырой и вязкой темноте её глаза казались серыми. Фродегард помнил, что они зелёные. Оледеневший взгляд её смотрел в одну точку. В его глаза. Он закрыл ей веки. Ласково убрал ресницу в века.

Он не был уверен, правильно ли сделал, что убил её, не был уверен, правильно ли бы сделал, если бы отпустил. Наверняка он знал только две вещи – по приезду в столицу он мертвецки напьётся, а по приходу в корчму ляжет и проспит до вечера.

Ему снилось, как он даёт слуге горсть монет, чтобы тот похоронил Заалу как правоверную. Снилось, как он закапывает мешок с серебром на том холмике, под раскидистым дубом. Затем обычный в общем-то сон обратился кошмаром. Пошёл дождь. С неба падали капли расплавленного серебра. Раскалённые капли врезались в кожу, вплавлялись в неё. Плоть чернела, места ожогов страшно болели. Он бежал, пытался укрыться. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась безжизненная степь.

Он вскочил весь в поту. Ночная рубаха липла к телу. В его комнате было сыро, душно и темно. В окно стучал дождь.

 

***

 

Несмотря на ливень, улицы были полны. Люди в масках и плащах – праздничный атрибут оказался как нельзя более функционален – плясали, пили и пели под лютню. Маски были самыми разными – от размалёванных деревяшек до настоящих произведений искусства. Изображали самых разных животных: волков, быков, лис, зайцев и баранов. Не встретилось двух совершенно одинаковых. Один пьяница забрался на крышу одноэтажной лавки шорника и орал оттуда о скором конце времён, уклоняясь от летящих в него гнилых огурцов и тухлых яиц. Заткнулся он только когда в беспамятстве упал на мостовую. Фродегард аккуратно перешагнул через него.

Из-за завесы дождя охотник не был уверен, что идёт в нужную сторону, не был уверен, что не пропетляет всю ночь по пьяным улочкам. Не был уверен, что это не новый кошмар.

Люди вокруг протягивали ему чарки с вином, тащили танцевать, предлагали спеть. Он грубо отказывался либо молчал.

Из марева выступила главная площадь. Шагнув на крыльцо магистрата, он всучил кончар и кинжал изумлённому Даниэлю и сказал:

– Веди.

По пути наверх Габриэль постоянно поправлял саблю, косясь на охотника, а Даниэль всё пытался перехватить кончар поудобнее. Фродегард же потянулся ко тьме внутри. Руку обожгло как кипятком, из-под рукава полилась кровь.

Фродегард вошёл без стука. Шагнул к столу, оставляя на ковре грязные следы.

Войт возился с застёжкой маски. Маска в его руках ощерилась длинными зубами чотгора. Не поднимая глаз, он сказал:

– Присаживайтесь.

– Я постою.

Услышав голос охотника, войт вздрогнул и уставился на него, выпустив маску из рук. На лбу его выступила капелька пота.

– Как пожелаете, гос…

– Обойдёмся без предисловий. Я пришёл вернуть тебе кое-что, – он достал из-за пазухи письмо и хлестнул им об стол.

Не заметив надписи на конверте, войт растерянно вскрыл его и принялся читать. Пока его глаза жадно бегали по строчкам, он нервно жевал губу и судорожно крутил ус. Окончив, он отложил письмо и посмотрел Фродегарду в глаза, хотя это явно далось ему с большим трудом.

– Вы ведь его не читали?

– Не имею привычки читать чужую почту.

– Значит, вы не знаете, что… – облегчённо вздохнул войт.

– Знаю. По твоему лицу можно читать, как по писанному.

Огонь трещал в камине. Позади переминались с ноги на ногу Габриэль с Даниэлем. За окном шелестел дождь.

– Так… за-за-зачем Вы здесь? – от волнения войт начал заикаться. Его голос стал грубым, будто простуженным, хриплым настолько, что Фродегарду самому захотелось прокашляться. – Сразу говорю, убийство должностного лица – преступление. Преступление! Вас будут разыскивать! Вас найдут! Побьют камнями!

– Я бы на твоём месте не стал угрожать. И нет, я здесь не для того, чтобы убить тебя. В противном случае это единое в двух лицах недоразумение, – он указал за спину, на Даниэля с Габриэлем, – уже лежало бы с кинжалом в сердце. Нет, я здесь не для того, чтобы убивать. – Войт облегчённо утёр пот. – Однако. Как ты и сказал, убийство – тяжкое преступление, не говоря уж о том, что это грех. Непростительный. Покушение же простить можно. Даже покушение на охотника. Орден великодушен. А раз уж я – его скромный слуга, то должен следовать его традициям. Поэтому я тебя прощаю. – Войт замер, не веря своим ушам. В глазах его появился весёлый огонёк. – При одном условии. – Огонёк потух. – Ты пострижёшься в монахи. Уйдёшь в монастырь. Любой, на твоё усмотрение. Этих двоих отправишь мести улицы, где им и место. Своим преемником назначишь Лукия.

– Лукия?! – взревел войт. Повернувшись к помощнику, он закричал: – Так это ты устроил?! Ты устроил этот спектакль?!

– Нет-нет-нет, что ты, Ян, – залепетал Лукий. – Я бы не за что…

– Ваши семейные разборки меня не интересуют, как и твои возражения. Я сказал, как будет. В противном случае я вернусь. И не один. Орден великодушен. Но вторых шансов не даёт.

Уткнувшись лбом в сложенные руки, войт прерывисто дышал. Казалось, он плакал. Когда он поднял голову, стало ясно – это не плач, а смех.

– А ведь оружие-то ты сдал… – он смеялся всё громче. – Сдал…

– Не советую.

– Даня, – войт наставил жирный палец на Фродегарда. – Бей!

Фродегард отклонился назад. Мимо его лица просвистела сабля. Охотник ответил ударом в горло. Кадык противно хрустнул. Даниэль захрипел, выпучив глаза. Выронил саблю, кинжал и кончар. Схватив стражника за грудки, Фродегард швырнул его в Габриэля. Тот подхватил брата и замер, держа его под мышки. Подняв кинжал с пола, Фродегард шагнул в его сторону. Глаза Габриэля загноились ужасом.

– Убей! Убей его! – Орал войт.

Выронив тело брата, стражник в страхе отступил.

– Да у него только ножик! Тебе зачем сабля, усы брить?!

– Против тебя я ничего не имею, Габриэль, – сказал Фродегард.

– Я тебе титул куплю! Бароном будешь! Только убей его!

Габриэль смотрел на охотника и не нравился тому его взгляд. Ужас исчез. Его место заняла притворная ярость.

– Против меня значит не имеешь, а против него имел?! – крикнул он, кивнув на труп брата. С губ того сочилась пена. Габриэль выхватил саблю и ударил. Без труда отведя лезвие, Фродегард полоснул стражника по горлу.

Слева от себя охотник почувствовал движение. Ударил, ожидая увидеть на острие кинжала жирное тело войта с занесённой саблей. Вместо него кинжал пробил грудь Лукия. Толкнувший его войт промчался мимо и скрылся за дверью.

По тёмно-серому, почти чёрному сукну расплылось пятно эбонитового оттенка. Ноги его подкосились. Он упал. Вены у него на шее набухли, кожа побледнела. Упав на колени, Фродегард разорвал зипун и рубаху, смял их и заткнул рану на груди. Лукий тяжело дышал. Всё медленней и медленней. Хрипло вздохнув последний раз, он уронил голову на бок, изо рта потянулась нитка кровавой слюны. Фродегард прижал два пальца к шее раненого. Пульса не было.

Вытерев кинжал о рубаху Лукия, охотник поднял кончар и вышел. Входная дверь была открыта нараспашку. Он медленно спустился по лестнице.

Люди в самых разных масках обступили магистрат полукругом, в который безуспешно пытался втиснуться войт. Лицо его тоже скрывала маска.

– Михаил, – хором крикнула толпа. Сквозь шум дождя их голоса звучали как расстроенная лютня. – На тебя уповаем.

– Да нет же! Что вы несёте?! Это же я, Ян! Ваш войт! Пустите! – Он особенно грубо схватил человека в маске быка. Тот толкнул его в ответ. Войт упал. – Он же меня убьёт! – он сорвал маску. Под ударами дождя усы его обвисли. Стоя на коленях, он умоляюще пропищал: – Пропустите…

В толпе послышались шепотки: «Вот так игра» и «не думал, что наш Ян такой актёр!»

Фродегард медленно приближался, стуча сапогами по мостовой. В руке он держал обнажённый кончар.

– Не в традициях Ордена давать второй шанс. А в Адарме традиция – это святое.

Войт повернулся к Фродегарду и умоляюще сложил руки.

– Прошу, не надо… – в глазах его стояли слёзы. А, может, то был лишь дождь.

Фродегард занёс кончар и ударил. Серебряное остриё вгрызлось в глазницу, с противным скрипом заскребло по стенке черепа. Тело войта обмякло и упало.

Медленно вытерев кончар о рубашку войта, охотник прошёл сквозь полукруг. Никто его не остановил.

 

***

 

В корчме пахло острым перцем, вином и жареной бараниной. Мясо шкворчало на огне, пять вольных всадников за дальним столом пили, исправно предлагая тосты, и спорили о лучшем маршруте для обоза – через Маргинес или западнее, через Есьон.

Кроме них и хозяина, в корчме сидели ещё трое. Барон Липинский, баронесса Липинская и Фродегард. Всё ещё одетая в траур пара лет тридцати молча ждала, когда охотник заговорит. Он же смотрел на них и думал. Тяжёлый кошель согревал, Фродегард чувствовал каждую монету, каждый изгиб оттеснённых на них орлиных крыльев так, будто они были частью его тела. Они болели, все до одной.

– Налить вам?

Пока охотник думал, в их закуток зашёл хозяин с бутылкой вина. Из-за маскарада посетителей было немного. Видимо, ему захотелось с кем-то поговорить, заодно продав немного товара.

– Не надо, – отмахнулся от него Фродегард. – Сам пей свою бурду.

Когда хозяин ушёл, ворча и сердито вытирая руки о фартук, охотник бросил на стол кошель.

– Мы же договорились, – в голосе баронессы послышалась сталь. – Вы взяли деньги. Вы согласились. Отказаться сейчас значит нарушить традицию. Вы не можете этого сделать. Не здесь. В Адарме…

– Традиция – это святое. Знаю. Я решил вашу проблему.

– То есть…

– Вурдалак мёртв. Точнее, мертва. Ещё я добавил кое-что от себя. Ненамеренно, честное слово.

– Как же тогда понимать этот спектакль? – Она недоумённо подняла кошель. Посмотрела на мужа, ища объяснений или хоть поддержки. Муж пожал плечами.

– Считайте это жестом доброй воли.