Год девятый

 

Кофе был что надо: крепкий, горький, темно-бурый, как медвежья шкура. Осушив первую чашку, Винсент моментально попросил вторую и завел настоящий разговор, только когда Красная Ворона долила ему и себе остатки ароматного напитка из старой джезвы.

– Сегодня ты превзошла саму себя.

– Льстец. – Шаманка улыбнулась, зная, что Винсент восторгается ее навыками в приготовлении кофе не только чтобы расположить ее к себе перед торгом.

– Твой льстивый поставщик.

Охотник кивнул Келембе, и помощник начал выкладывать перед Вороной трофеи: две отпиленные чуть выше локтя руки взрослой женщины, кисти и ступни ребенка, мешочек с зубами, скальп с длинными белыми волосами.

– Сколько? – спросила Ворона.

– Предлагай! – Винсент отхлебнул кофе.

– Это мне не нужно. – Шаманка отложила скальп, взяла левую руку женщины и начала водить кофейно-черным пальцем по светящейся белой коже. – А вот это хорошо. Жилки. Косточки. Все на месте. Аккуратный срез.

– Келембе работал.

Помощник застенчиво улыбнулся, и Винсент ощутил прилив извращенной, почти отцовской гордости. Парню шел семнадцатый год, и охотник стремился обучить его всему, что знал и умел сам. Келембе держался молодцом: не боялся запачкать рук, не блевал, как большинство подмастерьев, на первом деле, помогал в переговорах и переводил с английского на французский и суахили. Среди всех рыночных шаманок родным языком Винсента владела только Ворона, поэтому бойко болтавший Келембе был незаменим.

– У мальчика славное будущее, – сказала шаманка.

Завуалированный комплимент. Нет у уличных парней никакого будущего без наставника. Келембе повезло.

Ворона отобрала обе женские руки, детские ступни и отсыпала зубов.

– Взяла бы все, но ты ж не уступишь.

– Могу за услугу.

– А ты все не сдаешься, Винс? Ответ «нет». Я не ворожу для охотников, духи накажут. Двести за руки, четыреста за ноги, зубы подаришь.

– Четыреста пятьдесят за ноги – и по рукам.

– Много.

– Детей убиваешь в последнюю очередь, красавица. – Винсент поднес кулаки к глазам. – Каждый раз плачут, от родителей не отходят, не верят, что вот-вот все кончится. Вот Келембе их убивать совсем не может, даже угрозой не заставишь. Четыреста за материал, пятьдесят за душевные терзания.

– У тебя? Терзания? – заворчала Ворона, отсчитывая деньги.

Банкноты были самые разные, отпечатанные в десятках стран, разрисованные, с исправленным там, где было слишком много нулей, номиналом. Засунув в карман бумажек на шестьсот условных знаков, Винсент сунул Келембе две бумажки с цифрой 50, традиционной маской и эпитафией одному из погибших государств – «Banque Central du Congo». До следующей охоты парню хватит. Скорее всего, на время он станет самым богатым человеком в своем гетто. Не исключено, что ему придется пускать в ход мачете, отстаивая заработанное.

Распрощавшись с Вороной, охотники вышли из лавки и пошли по рядам, выискивая объявления о покупке белой плоти. Толпа почтительно расступалась перед единственным в городе светлокожим охотником с винтовкой на плече и гигантом Келембе, чьи плечи и грудь украшали ритуальные шрамы. Изъеденные дурными болезнями попрошайки и разносчики кофе не рисковали хватать Винсента за рукав, торговцы клыками гиен, обезьяньими лапами и чучелами крокодильчиков отворачивались от проклятых духами. Винсент начал злиться. С каждым годом шаманов становилось все больше, но лишь один из ста назывался так по праву. Дрожавшие от страха перед силой, которую даровала благословленная плоть, они застряли в примитивных ритуалах на вызов дождя, любовной магии и малоопасных проклятиях. Лавки и навесы таких псевдошаманов заполонили торговые ряды. Под пестрой тканью лжецы предлагали простакам мазь из рога вымерших добрые десятки лет назад носорогов, толченую кость антилопы, не обладавшую никакими свойствами, кроме отвратительного скрипа на зубах, и мозги шимпанзе, пригодные разве что для разведения червей-паразитов во чреве съевшего. Сидели, нашептывая предсказания, шарлатанки-гадалки. Их клиенты заходились то безудержным смехом, то рыданиями, а толстые телохранители, вооруженные тесаками и ветхими автоматами Калашникова, стояли за спинами хозяек.

– Здесь нет. – Келембе показал на одну из лавок, где однажды удалось выгодно сбыть несколько не понравившихся Вороне белых рук. Таблички в окне не было.

Винсент кивнул.

– Значит, к путям.

Путями называлась рыночная улица, граничившая с железной дорогой. Когда белые провели пути, в старой стране был настоящий праздник. Поезда связали столицу с мелкими городами, а их, в свою очередь, с чужими землями. В рабочем состоянии дорога-объединительница просуществовала недолго, гораздо меньше, чем рассчитывали создатели, но даже после падения власти и изгнания белых разобрать ее на металл и шпалы не решился никто. Ворона называла дорогу величием замысла и считала, что ее уничтожение вызовет страшнейший гнев духов.

Человеческое мясо начали есть задолго до падения старых стран. Ставшие духами былого процветания Иди Амин и Жан-Бедель Бокасса лакомились ею при жизни и после смерти. Их крошечные алтари стояли во многих домах. Плоть обливали керосином или спиртом и поджигали, чтобы деревянные маски диктаторов вдыхали благословенный дым. Иногда ее пожирали на ритуальных оргиях. Мясо служило для обрядов инициации вожаков уличных банд. Белый, отведавший плоть, считался неприкосновенным. Словом, каннибалы, выстроившиеся по путевому торговому ряду, составляли не менее пеструю толпу, чем еще не потерявшие остатки человечности шаманы большого рынка.

Достав из мешка скальп, Келембе поднял его над головой. Насколько припоминал Винсент, волосы не употреблялись в пищу, но могли использоваться для фетишей. Иди Амин любил белых женщин и принимал в жертву любые части тела. Одному из его поклонников и ушел скальп. Вырученная сумма оказалась ничтожной на фоне того, что оторвала от своего алчного сердца Красная Ворона, но Винсент привык сбывать всю добычу сразу. Детские руки и оставшиеся зубы взяли два дикаря из саванн в ритуальных шрамах. На груди старшего красовалась солнечная спираль, вырезанная, по всей видимости, относительно давно, но настолько глубоко, что местами не поджила. Пока Келембе втолковывал плохо понимавшему французский равниннику, во сколько обойдется покупка, Винсент глазел на кровавую слезу, медленно тянувшуюся из самого уголка спирали вниз по животу.

 

В свой особняк Винсент вернулся за полночь. В карманах приятно шуршали банкноты, руку оттягивала не початая бутыль с выпивкой. С наступлением темноты на улицы выползала нечисть, которая не нашла себе места под солнцем даже среди изломанных жизнью, готовых отдать конечность за право впиться зубами в белую плоть, обитателей путевого торгового ряда, но Винсент не испытывал страха. Охотничья винтовка и фетиши, свисавшие с пояса, одним видом останавливали самых отчаянных и кровожадных. Тех, кто отсекает белую плоть, нельзя трогать.

Когда-то в доме работали электрические лампы, стояли компьютер и телевизор, подключенный к спутниковой антенне, на кухне работали посудомоечная и стиральная машины, а детскую наполнял свет ночников в виде забавных зверушек. Последние до сих пор оставались в доме: Мэри-младшая и Фрэнк не смогли отправить старых друзей на свалку. Круглые глаза игрушечных сов и лисичек белели на полках, напоминая о том, что Винсент, по правде говоря, с удовольствием бы забыл. Тяжко думать о том, каково быть человеком, предав все, что составляло твои идеалы на протяжении долгих лет.

– Я волновалась, – сказала Мэри-старшая, встречая мужа со свечой в руке.

– Ничего со мной не случится.

– Все равно.

Винсент отстранил попытавшуюся приласкаться жену и пошел к себе. Мэри-старшая осталась стоять у открытой двери. Почистив и убрав винтовку, охотник распределил деньги между неприкосновенным запасом, который спрятал в сейф, и расходной частью. Дошел до детской, кивнул читавшему при свечах Фрэнку, поцеловал спящую дочь и положил на стол несколько банкнот, как и всегда после охоты. Фрэнку и Мэри не на что было тратить деньги: мать не отпускала детей дальше соседних улиц, а о базаре, располагавшемся в часе неспешной ходьбы, они даже не подозревали. Тем не менее, Винсент не изменял себе.

– Что сегодня читаешь?

– Свифта, – прошептал Фрэнк.

Винсент одобрительно кивнул. Сын глотал книги с невероятной скоростью, запоминая все подробности. Написанное он воспринимал лучше, чем сказанное, а диалогу предпочитал молчание, поэтому в спорах о прочитанном Винсент чаще всего выигрывал, подозревая, что Фрэнк не принимает его мнение всерьез, а не отвечает из уважения к отцу.

– Гулливер совсем как мы, – сказал Фрэнк.

– Великан среди лилипутов?

– Среди говорящих животных.

– Вот как?

– Мы все еще можем рассчитывать на эвакуацию, отец?

Фрэнк отложил книгу и встал с постели. В свои четырнадцать он был на полторы головы ниже отца, стройным и хрупким – последствия голодных лет, результат трусости поздно взявшегося за винтовку Винсента. Как и у всех не запятнанных каннибализмом благословленных белых, кожа Фрэнка излучала слабое свечение.

– Не знаю, – вздохнул Винсент. – До меня почти не доходят новости с севера.

– Но мы же по-прежнему граждане Британии.

– Не уверен, что мы еще значимся живыми. Пойдем.

В кабинете Винсент откупорил принесенную бутылку и налил в стакан мутную жидкость. Махнул одним залпом, крякнул и зажмурился. Пойло было отвратительным, но спасительно крепким.

– Ты появился, когда мне было тридцать пять, – сказал охотник. – Скоро тебе сравняется пятнадцать, а мне полвека.

– К чему это, отец?

– Помнишь, как жилось в старой стране?

– Смутно.

– То-то же. – Винсент помотал бутылку, чтобы поднять с донышка взвесь, и налил себе еще. – Ты живешь в хаосе большую часть жизни, да, честно говоря, и мне мерещится, будто я всю жизнь занимался тем, чем сейчас. А ведь прошло всего девять лет. Помнишь голод?

Фрэнк кивнул.

– Мы начали жить, а не существовать, в прошлом году. Понимаешь? Семь лет ушло у меня на то, чтобы научиться хотя бы не подыхать без пищи. Как долго мне еще осталось?

Винсент влил в себя второй стакан и оскалил зубы: добавка зашла плохо, ожгла горло, провалилась внутрь раскаленным комком.

– Не рассчитывай на помощь, Фрэнки. Можешь хранить в сердце надежду, что рано или поздно в Британии разберутся со своими бедами и вспомнят о тех, кто застрял за границей, это помогает не сойти с ума. Но не рассчитывай на это. Пока – а скорее всего, это надолго – нашим братьям по крови не до нас, придется выживать здесь. На день рождения подарю тебе первое оружие.

– Но я не смогу убивать!

– Потому что в книгах пишут, что это плохо? – усмехнулся Винсент. – Ну-ну.

Он плеснул выпивки и придвинул стакан к сыну.

– Выпей.

– Зачем?

– Затем, Фрэнки, что это придется делать, празднуя добычу. Затем, чтобы прочувствовать настоящий вкус этой земли. Чтобы сердце не болело – тоже. Они кричат, Фрэнки, всегда кричат.

Несмело пригубив алкоголь, сын сморщился и высунул язык.

– Мерзость.

– Верное слово, – одобрил Винсент.

 

Быть вместе – нерушимый принцип. От первых стайных приматов, топтавших африканскую равнину, до скованных общими идеалами государств, тайных обществ и клубов по интересам. Ради выживания, ради могущества, ради любви и вопреки ненависти или наоборот. Собираться, селиться, сосуществовать. Добровольно и под кнутами. Вместе, обязательно вместе.

Кварталом для белых называли несколько обнесенных бетонной стеной пригородных районов. Уходя от возродившихся чудес, европейцы использовали его как проверочный пункт и временное жилье для эвакуируемых. Те, кто не успел или не захотел улететь, обжили квартал и отгородились от враждебного мира. С тех пор остались и сторожевые башни с пулеметами, и стена с колючей проволокой, и тотемы, защищающие от враждебной магии. Землю по периметру выжигали, чтобы не подпустить лазутчиков, а взлетные полосы на всякий случай содержались в идеальном порядке. По ночам прожекторы квартала белых оставались единственным источником электрического света в городе.

В квартал охотно пускали белокожих беженцев, но большинство охотников там ждала разве что казнь за преступления против человечности. Винсент принадлежал к редкой породе охотников, имевших настолько большое влияние на местное население, что считались в первую очередь полезными, а уже во вторую – убийцами. Его семье не позволили поселиться под защитой стен, а во время визитов оружие изымалось, но на свободу или жизнь Винсента жители белого квартала не покушались.

– Мясник, – поприветствовал Винсента охранник.

– Сторожевой пес, – кивнул охотник.

– Не пытайся принизить мой труд, мясник.

Охранник спрятал в сейф нож и револьвер, придвинул к посетителю ручку и тетрадь, и Винсент оставил витиеватый автограф.

На школьном дворе играли дети – обычные белые дети, без сияния – и Винсент подумал о Мэри и Фрэнке, лишенных роскоши качественного образования. Школы в большом городе закрылись очень давно, а в гетто их никогда и не было. Глядя на учеников, Винсент невольно замедлил шаг.

– Не смущай молодежь!

Костяев ждал Винсента у префектуры, расположенной по соседству со школой. Увидев, что охотник глазеет на детей, бывший пилот пошел ему навстречу.

– Каждый раз почитаю за чудо – видеть столько белых детей в одном месте.

– Даже когда рубишь руки тем. – Костяев кивнул в сторону стены. – Которые остались там?

– Ваших бы я не тронул.

– Не вижу разницы.

– А я вижу. Почему вы не пускаете благословленных? Боитесь магии?

– Хер его знает, Винс, – развел руки Костяев. – Такие вопросы решаю не я.

В ведении Костяева действительно не было работы с беженцами. Он отвечал за снабжение. До падения старых государств выходец из России перевозил нелегальные грузы, сотрудничая и с диктаторскими режимами, и со спецслужбами Европы, и за долгие годы настолько прикипел к Африке, что решил не эвакуироваться. Ныне бывший пилот организовывал караваны для торговли и обмена новостями с соседними городами и оплотами белых. Винсент уважал его, как и всякого жителя защищенного квартала, отваживавшегося выходить за периметр и общаться с черными.

Винсент сел на скамью в тени большого дерева.

– Какие новости?

– По дому – никаких, – ответил Костяев. – Ливийцы говорят, что европейская сторона по-прежнему топит любые лодки без предупреждения.

– А не по дому?

– Не по дому есть парочка. – Костяев перешел на шепот. – Сорока принесла на хвосте, что арабы начали принимать благословленных. В Магрибе внезапно осознали, что магия – не только харам, но еще и возможности.

– Насколько похоже на правду?

– Ливийцы редко врут.

– А караван?

– Знал, что ты спросишь, – широко улыбнулся, оскалив белоснежные зубы, бывший пилот. – Расклад следующий, Винс. Я отправляю тебя с колонной, как только заплатишь. В сопровождении техника, автоматчики. Все серьезно, по контракту. Тебя записываю офицером сопровождения, семье придумаю какие-нибудь должности вроде старшего помощника младшего механика. Проедете без сучка-без задоринки, а в Магрибе уже сами.

– Цена вопроса?

– Две девятьсот.

– За всех?

– За каждого, Винс, за каждого.

– Это грабеж, – возмутился Винсент, заранее зная, что ответит Костяев.

– Пусть грабеж, но цена не обсуждается.

Возле пропускного пункта Винсент протянул Костяеву руку, но тот по своему обыкновению не стал ее пожимать. Охотников презирали. Не будь у Винсента денег и не оказывай он по временам услуги щекотливого свойства высшим чиновникам белого квартала, прагматичный снабженец вообще не стал бы иметь с ним дела.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросил Винсент на прощание.

– Ну?

– О том, что мы оставим после себя. Мы изувечили историю этой земли, привели общество к полной деградации. Если кризис минует, если европейцы справятся с магией и вернутся сюда, что они увидят? Полудиких каннибалов и уличные банды, загрязняющие руины города? Утративших человеческий облик негров из саванны? Вашу маленькую цитадель, наполненную людьми без будущего и держащуюся лишь из упрямства? Где-то посередине этого хаоса просто обязан найтись камень с надписью «Monumentum requires, circumspice».

– И что это значит?

– «Ищешь памятник – оглянись». Пусть посмотрят на то, что выстроили.

Костяев покачал головой.

– Я не верю в вину белого человека.

– А в чью веришь?

– Ни в чью. Именно поэтому я по мере сил спасаю тех, кто похож на меня, а ты рубишь им руки. Ты обычный мазохист, Винс, только слишком боишься причинить боль себе самому.

 

Винсент сдержал слово и нашел хорошую новую винтовку. На прикладе Фрэнк выжег свое имя. Винсент посоветовал не ставить зарубки за каждый успешный выстрел, хотя сын очень хотел делать и это – «чтобы не забыть, кем становлюсь».

– Никем ты не становишься, Фрэнки. Не лучше и не хуже тех, кто жил здесь задолго до тебя и будет жить после.

Сын промолчал, и Винсента вновь кольнула мысль о том, что суровая мудрость прошла мимо. Быть не хуже – скверное стремление. Когда-то Винсент и сам думал так, иначе бы не поехал в Африку с волонтерской миссией. Не потащил бы сюда жену, не завел бы детей. Скольких студентов он обучил обращаться с компьютерами и сводить бюджет?

Самым трудным оказалось выпустить в большой мир последнего ученика. Собираясь в первый и последний раз навестить Келембе дома, Винсент даже не пытался подобрать нужные слова. В конце концов, Келембе был многим обязан ему. Он должен был понять.

Келембе сидел у открытой двери и точил мачете камнем. Искры так и сыпались с лезвия. Из хижины тянуло приправами и мясом. Костяные обереги над входом пощелкивали от легкого ветерка. Где-то вдали тревожно повизгивала ручная гиена. На всей улице, кроме Келембе, не было никого, но Винсент знал, что из каждого окна за ним наблюдают – с ненавистью, страхом и любопытством.

– Как вы нашли мой дом, мистер Винсент? – спросил Келембе.

– Глупый вопрос.

– И то верно. Мать тушит дикую свинью. Присоединитесь?

– Я зайду, – кивнул Винсент.

Мать, сморщенная беловолосая старушка с бельмом на глазу, принялась кланяться вошедшему охотнику. Пришлось поднимать и успокаивать ее. Усесться было негде, и Винсент остался стоять, а Келембе опустился на циновку, служившую ему кроватью, положил рядом мачете и вопросительно посмотрел на наставника.

– Я уеду, – произнес Винсент.

– Надолго?

– Навсегда. Но не сейчас.

– А когда? – Голос Келембе оставался бесстрастным.

– Когда накоплю достаточно денег. Через год, если дела будут идти так же, как сейчас.

Келембе закивал и улыбнулся.

– Если так будет лучше для вас, я подготовлюсь за этот год и буду ходить один.

– Не все так просто, – остановил ученика Винсент. – Если дела будут идти так же, и мне не придется отдавать часть заработка. Я принял решение ходить этот год с сыном. Так я скоплю нужную сумму быстрее.

– Вы спешите, мистер Винсент. Чего вы боитесь?

Винсент пожал плечами, положил на колени Келембе конверт с деньгами, достаточными, чтобы продержаться несколько месяцев, хлопнул по плечу и вышел, клацнув оберегами. Он мог бы растолковать Келембе о том, что предложение Костяева, да и сам Костяев не вечны, что магрибские власти могут снова закрыть благословленным дорогу в свои земли; попытаться объяснить, насколько ценен любой дюйм, приближающий его семью к Средиземному морю, изолировавшейся от дикой африканской магии Европе и далекому холодному острову, который мечтал увидеть еще хотя бы раз. Мог бы, но не видел в этом ценности и смысла. Нужно было разорвать связь сразу, болезненно для обоих, но милосердно в перспективе. Так было лучше для родного сына, мальчика, чье счастливое будущее следовало обеспечить в первую очередь.

 

Год десятый

 

Красную Ворону Винсент нашел возле большого дерева, некогда украшавшего внутренний двор богатого дома. С возвращением магии особняк превратили в огромное святилище. На стенах появились портреты духов былого процветания. Нельсон Мандела соседствовал с Менгисту Хайле Мариамом, а Шака Зулу с Самюэлем Это'О. Разношерстная компания хранителей взирала на прихожан, оставлявших дары или вырезавших ритуальные узоры по живой плоти. Винсент, один из немногих белых, имевших доступ к священному дереву, всегда удивлялся той легкости, с которой чернокожие уравнивали героев и злодеев прошлого, не взирая на их происхождения, дела и оставленную память. Значение имел каждый: от футболиста до полководца, от диктатора до революционера.

Винсент положил перед портретом Манделы горсть семян, кинул монетку безумному шаману, призывавшему удачу и благосклонность духов, подошел к Вороне, встал рядом и погладил теплую гладкую кору дерева.

– Последняя охота, – сказал охотник.

– И с чего бы мне помогать?

– Избавишься от назойливого белого.

– А что, если я не желаю этого? Если ты мне нравишься, и я хотела бы взять тебя в мужья?

– Нельзя, красавица. – Винсент пошуршал банкнотой. – Но еще разок мы поторгуем. Есть благословленные поблизости?

Ворона выхватила купюру, повертела, сунула за пазуху и поманила Винсента прочь от дерева. Они прошли вдоль расписанной стены, и шаманка остановилась у портрета Шаки.

– Понимаешь значение?

– Воитель, герой, – ответил Винсент. – Добрый знак?

– Как бы не так, – проворчала Ворона. – Не ходи в этот раз, не нужно.

– Значит, добыча все же рядом.

– Ты читаешь между строк, Винс. Этим ты мне нравишься. Восход, дня два пути, маленький караван идет в земли арабов.

– Значит, через четыре дня вернусь. Жди, красавица.

– Удачи!

Фрэнк ждал возле входа в святилище. Здесь никто из чернокожих охотников не стал бы покушаться на благословленного, а Винсент считал, что сыну полезно понаблюдать за жизнью города. В конце концов, охотничья удача могла отвернуться от самого Винсента, и на этот случай сын должен был хотя бы приблизительно понимать, что творится в черных кварталах.

На верблюжьем рынке Винсент выкупил на неделю двух вьючных бактрианов. Домой заходить не было смысла. Винтовки, палатки, еда – все необходимое для охоты было готово, а на караван благословленных могли наткнуться конкуренты.

 

Белые действительно плодились с завидной скоростью, словно пытаясь восполнить потери самым простым и естественным из путей. Жители старой, домагической, Европы настолько живучими и упрямыми не были. Благословленные не сдавались, и Винсент был им за это благодарен. Они держали его на плаву. Давали надежду.

Бывший отель зарос пальмами и кустарником. Двухэтажные корпуса утопали в зелени. Широкие террасы, к которым когда-то подходили за угощением невозмутимые жирафы, превратились в линию обороны. Пилигримы-благословленные сделали здесь краткую остановку на пути в Обещанную землю. Баррикады из поломанной мебели, автомобильных остовов, костей и фетишей отгоняли суеверных жителей саванны, охотников же ждало нечто более серьезное. Винсент знал, на что способна магия, поэтому всегда бил первым – и наверняка. Именно об этом он и говорил, лежа в палатке и наблюдая в бинокль за часовыми благословленных. От отеля их с Фрэнком отделяла узкая речушка, служившая, по всей видимости, негласной границей между крошечной временной цитаделью белых и враждебной территорией, контролируемой дикарями. Люди любят проводить границы – это успокаивает, внушает чувство ложной уверенности. Винсент знал, что речка-переплюйка значит для безопасности сообщества ровно столько же, сколько пунктирные линии на карте. Ничего.

– Засекай время.

– Уже. В среднем проходит десять-двенадцать минут на один круг. Охранников два, – откликнулся Фрэнк.

– Молодец. – Винсент отложил бинокль. – Что еще?

– Они нас заметили.

– Конечно, заметили. Но что они могут поделать? Для них это естественно. Стадо антилоп видит львицу и знает, что она нападет, но не прекращает щипать траву. Улавливаешь?

– Львица задирает слабых и больных.

– Как и мы. Только у наших друзей по ту сторону реки рога поострее. Впрочем...

Винсент встал и покинул палатку, чтобы проверить верблюдов. За животных пришлось выложить немало, но оно того стоило. За руки благословленных мужчин, занимавшихся боевой магией, платили втрое против обычного. Проклятия стоят дорого. Вот такое «впрочем».

В отличие от разрозненных групп беженцев, которые обычно атаковали охотники на белую плоть, сообщество, остановившееся передохнуть в отеле, было способно дать отпор. Тем не менее, слабые места были и у него. На второй день наблюдений Винсент понял, что боевых магов среди благословенных всего четверо или пятеро, не больше. Мальчики, способные освоить проклятия, еще не вышли из того возраста, когда магия не поддается управлению, прорывается спонтанно и не в те моменты, когда нужно. Они могли представлять определенную опасность, но Винсент не планировал охотиться на них. Убийство часового покроет стоимость верблюдов и позволит отложить в копилку гораздо больше, чем обычно. Вдобавок к речке часто выходили за водой женщины и дети – части их тел тоже привнесут свою лепту в спасение семьи Винсента.

Они жили в палатке достаточно долго, чтобы притупить бдительность благословленных. Психология добычи сложна и проста одновременно: видя хищников, жертва ведет себя настороженно, готовится к защите, прячет потомство, но, если хищники не нападают слишком долго, стандартный паттерн ломается. Отчего они бездействуют? Не ждут ли подмоги? Может, они здесь и вовсе не затем, чтобы наброситься, а просто ради разведки? Почему один из охотников светится, как мы? Что ему надо рядом с охотником? Такие вопросы подтачивали основы обороны. Винсенту не нужно было даже подслушивать, о чем говорят в отеле, он знал все наперед. И знал, когда нужно действовать.

Ночью десятого дня охоты Фрэнк остался в лагере. Магия помогала Фрэнку не промахнуться. Винсент не уставал удивляться успехам сына на учебном стрельбище, пока тот не признался, что палит наудачу и старается мысленно корректировать полет пули. Это работало на тренировках и в саванне, во время охоты на отставших от каравана беженцев. Винсенту не давала покоя мысль о том, что Фрэнк промахнется в самый ответственный момент, но верить в это не хотелось. От сына зависело слишком многое. Уходя в ночь, Винсент так и сказал. А еще – потрепал по голове, обнял и долго не отпускал.

Со второго этажа отеля был виден свет, исходивший от обнаженных рук Фрэнка. Благословленные привыкли в тому, что охотники не расстаются, и присутствие в лагере одного из них должно было успокоить часовых. Винсенту удалось незамеченным преодолеть речку и подобраться, прячась в кустах, к стене ближайшего корпуса. Сняв с плеча винтовку, Винсент заглянул в ближайшее окно. В комнате никого не было. Охотник забрался внутрь.

Номером для гостей это помещение не было. Скорее всего, оно служило подсобкой или комнатой отдыха для обслуги. На стене еще остались постеры с голыми женщинами и расписание дежурств. Узкие железные койки ободрали до металлических скелетов, вытащили даже пружины. Дверь в коридор тоже сняли.

Винсент осторожно пошел вперед. Его целью была лестница на второй этаж, где расхаживали ничего не подозревающие часовые. В узком коридоре Винсент чувствовал себя неуютно. Случись что – и он окажется под пулями, а большинство дверей было заперто на замки. Ступив на первую ступеньку технической лестницы, охотник почувствовал облегчение.

На втором этаже было так же темно, но он был обитаем. Двое мужчин о чем-то горячо спорили, иногда в их диалог вклинивались реплики, произнесенные звонким женским голосом. Говорили по-французски. Смысл спора ускользал от Винсента: целые фразы скрадывались расстоянием. Женщину охотник во внимание не принимал, но не ожидал от нее серьезного сопротивления. Достаточно уложить одного охранника и надеяться на меткость и магию Фрэнка.

Винсент затаил дыхание, вытер потные ладони о штаны и шагнул в галерею. Десять дней подряд он наблюдал ее издалека и знал каждую декоративную колонну, каждую дверь и каждый светильник на стене. Знал он и примерное расстояние до говоривших. Не промахнуться, если сохранять хладнокровие.

Благословенные не заметили Винсента. Их светящаяся кожа служила отличной мишенью, охотника же скрывала ночная тьма. Мужчины стояли, облокотившись на перила: идеальная мишень! – девушка же сидела в плетеном кресле с чашкой в руке. Винсент вскинул винтовку к плечу, прицелился наверняка и спустил курок. Пуля вошла ближайшему часовому в висок, запятнав магический свет различимым даже в ночи багрянцем. Второй благословленный вскрикнул и повернулся к охотнику. Винсент дернул затвор, досылая патрон, но выстрелить не успел. Связанное часовым проклятие вырвало силу из рук, превратило винтовку в неподъемный груз. Перед глазами поплыли кровавые круги, но Винсент продолжал видеть – и глядел, не отрываясь, как благословленный приближается к нему. Белая кожа на вытянутой в сторону охотника руке сияла так ярко, что причиняла боль. Ворона утверждала, что проклятие убивает, только если его жертва находится близко к благословленной плоти, так что жить Винсенту оставалось не так много. Если только не выстрелит Фрэнк.

Винтовка сына молчала, а благословленный приближался. Собравшись, Винсент выпустил винтовку и рванулся назад к лестнице. Тело почти не повиновалось ему, но силы воли хватило на последнее отчаянное движение. Винсент упал прямо на верхнюю ступеньку, не удержался и покатился вниз. У подножия лестницы он пришел в себя. Проклятие отпустило, и Винсент широко раскрыл рот, пытаясь надышаться. Рука нащупала кобуру, непослушные пальцы сомкнулись на рукояти пистолета. Прицелившись в кусочек неба, видневшийся над лестницей, Винсент ждал. Когда небо окрасилось белым, охотник взвел курок. В проеме мелькнула голова часового, но выстрелить Винсент не успел. Благословленный затоптался наверху, не решаясь подставиться под выстрел.

– Ты здесь, сволочь?

Винсент промолчал.

– Давай, откликнись! – позвал часовой. – Мы в патовой ситуации, но твое положение хуже. Скоро сбегутся остальные.

– Я их пристрелю! – крикнул Винсент. Его французский был далек от совершенства, а акцент вызвал у благословленного смешок.

– Возможно. А мы не имеем права терять людей. Предлагаю тебе уйти. Только по-честному, совсем. Я отпущу тебя сейчас, но, если завтра утром увижу твою палатку, не пожалею людей, чтобы поймать тебя и твоего напарника и сделать то, что вы делаете с нашими телами. Только с живыми.

– Мне нужна плоть. Рука твоего друга. Он все равно мертв.

– С нами не торгуются, охотник! Считаю до трех и спускаюсь.

Винсент пополз в сторону коридора, не сводя прицела с лестницы.

– Раз.

– Рука! Одна рука!

– Два.

Распластавшись на полу, Винсент перекатился под защиту стены. Из-за угла теперь торчали только его руки и голова. Если повезет, благословленный не сразу увидит его.

– Три!

Наверху мелькнула светящаяся фигура. Винсент выстрелил. Он жал на спусковой крючок, пока не расстрелял половину обоймы.

– Эй, ты жив еще, ублюдок?

Ответом стал стон. Затем что-то тяжелое рухнуло на деревянный пол и покатилось вниз по лестнице. Винсент встал. Благословленному досталось: две пули вошли в грудь, еще одна в плечо, – но он еще дышал. Ему не повезло. Винсент оказался удачливее.

– Надо было соглашаться на руку, – сказал охотник по-английски, пуская последнюю пулю в голову часового.

Поднявшись наверх, он выламывал двери, пока не нашел в одном из номеров девушку, и застрелил и ее. В живот и в сердце. Обрабатывать тела полностью не было времени, поэтому Винсент отсек у обоих часовых кисти рук, а труп девушки трогать не стал.

Наружу он выбрался через то же окно, которое использовал, чтобы забраться. Отель уже ожил, разбуженные благословленные не понимали, что происходит, и сеяли хаос вместо того, чтобы разделиться на отряды и начать поиск нарушителя. Хотя бы это пошло по намеченному Винсентом плану!

Перебираясь через речку, Винсент зачерпнул воды ботинком. Винтовка оттягивала плечо, но четыре бледных светящихся руки словно согревали бедро в том месте, где висела сумка для трофеев. Он справился! Что же до Фрэнка, то он еще так неопытен. Мог и замешкаться. Не беда. Не всем же быть хорошими охотниками.

 

В лагере Винсент позвал сына, но никто не откликнулся. Верблюды были на месте. Они не спеша двигали челюстями и глядели на вернувшегося хозяина глупыми темными глазами.

– Эй, Фрэнки! Я не стану ругаться. Пора возвращаться.

В палатке кто-то завозился, зажужжала молния.

– Фрэнки!

– Мистер Винсент?

За год Келембе повзрослел. На предплечьях появились новые узоры из шрамов, в нижней губе – фетиши из зубов гиены. Предательство Винсента не сломило молодого охотника.

– Что ты здесь... – начал Винсент, но осекся, увидев мачете, кровь на руках и штанах Келембе.

– Какой-то глупый белый не прибился к своим, – улыбнулся Келембе. – Что, по-вашему, он тут забыл?

Это была ложь. Келембе следил за Винсентом с того самого момента, как он разбил свой маленький лагерь, и тоже ждал удобного момента. Охотники не нападают без подготовки.

– Может, они его изгнали?

– Да, но за что? – Чернокожий охотник сделал пару шагов к Винсенту, заставляя того пятиться. Оба понимали, что развязка близка.

– Или он вообще не из этой общины.

– Скорее всего, мистер Винсент, скорее всего.

– Твоя первая добыча?

– О нет, я убил многих. А как ваши успехи? Слышал выстрелы, крики. Вам повезло уйти живым.

– И с трофеями, – добавил Винсент.

– Поздравляю! Уберите, пожалуйста, руку от пистолета.

– Тогда, может, бросишь мачете?

– Может быть. И мы разойдемся. Садитесь на верблюда и езжайте себе. Останки вашего сына я похороню сам, со всем почтением, чтобы духи не рассердились.

– Щедрое предложение, но я, пожалуй, откажусь.

Удар мачете был быстр. Слишком быстр. Выхватить пистолет Винсент бы не успел, но повернуться спиной – вполне. Лезвие скользнуло по стволу винтовки и вместо того, чтобы войти в шею Винсента, лишь содрало полоску кожи. Келембе выругался. Винсент не мог видеть, каким выйдет следующий удар, поэтому бросился на землю. Перекатился на бок, ушел от пинка и, наконец, вытащил пистолет. В обойме оставалось два или три патрона, как следует прицелиться было невозможно, но Винсенту снова повезло. Первый выстрел раздробил Келембе локоть занесенной для решающего удара правой руки. Мачете бессильно вонзилось в землю. Вторая пуля прошла мимо цели, но третья вошла в плечо. Келембе крутанулся на месте и упал ничком. Винсент зарычал. Винтовка за спиной мешала встать, и, будь Келембе в состоянии хотя бы ползти, у него появились бы шансы, но правая рука была безнадежно покалечена. Кое-как поднявшись на ноги, Винсент снял винтовку.

– Я тоже виноват, – сказал старший охотник. – Но низкая месть еще никого не доводила до добра.

– Месть? – Келембе издал звук, похожий и на смех, и на стон боли. – Это не было местью, мистер Винсент. Просто мне тоже нужно зарабатывать на жизнь. Ничего личного.

– Просто бизнес.

Винсент выстрелил Келембе в спину. Потом передернул затвор и выстрелил еще раз. И еще. Он выпустил все пули, что еще оставались у него, в уже безжизненное тело лучшего ученика, не чувствуя ни злости, ни облегчения, ни даже горя. Как там говорила Ворона? У мальчика славное будущее?

Винсент опасался, что благословленные из отеля все-таки решаться наведаться в лагерь, но этого не произошло. Тела Фрэнка и Келембе упокоились рядом в неглубоких могилах. На скорбные холмики Винсент положил оружие: новенькую винтовку и верный мачете. Жители саванн никогда не брали вещей с могил: мало ли кому они принадлежали в жизни! Духи процветания не жаловали мародеров и расхитителей захоронений.

 

Мэри-младшая никак не могла поверить в то, что белые дети могут свободно ходить по улицам и играть. Усевшись на плечи Костяева, она исследовала квартал белых, пока старший охранник каравана объяснял Винсенту его обязанности.

– Не стрелять без команды. Не отбиваться и не спешить. Не создавать проблем. Едем тут, тут и тут.

Толстый палец караванщика чертил на карте маршруты, мало говорившие Винсенту, да и не было разницы в том, как ехать и в кого стрелять. После смерти Фрэнка Винсент окончательно зачерствел душой. Мэри-старшая не разговаривала с ним, дочь скучала по брату и не находила себе места. Но и накопить на караван в Магриб удалось раньше, чем изначально рассчитывал Винсент.

Винсент попрощался с городом перед отъездом. Сбыл все оставшиеся фетиши, продал соседям мебель, посуду, игрушки и книги, зашел в лавку к Красной Вороне и долго пил с ней любимый кофе. На просьбу все-таки погадать на успех путешествия Ворона покачала головой и грустно улыбнулась. Духи витали где-то рядом, и сердить их было нельзя. Умершие, но не покинувшие эту землю короли и диктаторы, герои и убийцы, охотники и скотоводы, примитивные пигмеи и мудрые, убеленные сединами пророки вились возле развешанных и разложенных в лавке кусков благословленной плоти, набираясь силы и взывая к смертным.

– Мне будет недоставать тебя, – сказала на прощание шаманка.

– Меня или моей охотничьей удачи?

– Глупый-глупый Винс.

Он обнял и поцеловал Ворону в щеку, на краткий миг ощутив счастье прикосновения теплого женского тела.

Казалось, что это было вечность назад.

– Усек?

– Усек, – кивнул Винсент.

Толстый охранник удовлетворился ответом и пошел отдавать финальные приказы остальным подчиненным. Винсент принял у Костяева дочку, посадил ее в подкатившую повозку, дал любимую плюшевую совушку, чтобы было, кого обнимать. Затем погрузил вещи, помог подняться жене и забрался сам.

– Счастливо оставаться!

– И доброго пути, – ответил Костяев. – Уверен, что найдешь на севере то, что ищешь?

Винсент покачал головой.

– И правильно.

– Но никто не скажет, что я не попытался. Что все было зря.

– Знаешь. – Костяев поскреб подбородок. – Ничто в этом мире не происходит зря, в этом я свято уверен. Магия вернулась не зря, ты не зря стал охотником. Все радости, трагедии и даже события, происходящие с другими, ведут нас к чему-то большему, чем мы сами. Кто знает, вдруг именно твоя винтовка поможет этому каравану отбиться от дикарей? И может быть, те руки боевого мага, которые ты продал на проклятие, остановят жизнь главаря банды или доморощенного тирана?

– Хорошая альтернатива моей теории вины.

Костяев кивнул и больше ничего не говорил. Мэри-младшая помахала ему, и он поднял руку и стоял, пока повозка с семьей Винсента не скрылась за первым периметром обороны.

– А мы скоро приедем? – спросила Мэри-младшая.

– Нескоро.

– А когда это – нескоро?

– Много дней и много ночей. – Винсент показал на пальцах, сколько дней заявлял старший караванщик. – Как в сказке, знаешь? Чуда ждут долго, зато потом оно происходит – и все становятся счастливы.

– А какое чудо там случится?

Винсент погладил дочь по щеке. Ее кожа сияла ярче обычного – от волнения и впечатлений последних дней. Что ждет маленькую благословленную в Магрибе? Счастливым ли будет конец ее сказки?

– Ты – наше главное чудо.

Девочка просияла и прижалась к отцовскому плечу.

– Я буду творить чудо там, куда мы едем?

– Конечно, будешь.

– Меня научат?

– Научат.

– А почему ты не можешь научить?

– Я и сам не умею.

– А там научишься?

Винсент пожал плечами и обернулся. Постройки все отдалялись и отдалялись. Крыши гетто уже почти скрылись из вида, остовы высоток еще мозолили глаза, но вскоре исчезнут и они. Тогда Винсент завершит монумент своей жизни в так и не ставшим родным городе: выбьет надпись «Monumentum requires, circumspice» и возложит к подножию букетик цветов в память о потерянном и приобретенном. И на запах прилетят голодные духи, и история повторится десять тысяч раз, но Винсента там уже не будет.