Девочка лежит на кровати.

Ей кажется, что она сколько себя помнит — лежала на кровати из похожего на чёрный колдовской камень черного лакового дерева.

Девочка болеет. В этом нет ничего удивительного. Все дети иногда болеют. Даже крылатые. Особенно если новый блестящий ботинок, рассекает воду лужи не хуже чем форштевень океанского клиппера в шторм. Или надо срочно узнать глубину убегающей в болотистое озерцо дождевой канавки, что начинается у крыльца, бежит вдоль всей вымощенной булыжником дорожки, идущей до самых ворот — вдруг её фарватер, в среднем течении, будет меньше необходимых пяти фатомов, составляющих осадку гружёной чаем «Джанет Горн», двухтысячетонной летуньи , выстроенной из легчайшей бальсы? Чьё дно обшито тщательно пропаянной и отшлифованной латунью не только ради защиты от точильщиков — но и скорости!? И принужденная терпеть опутавшие её стремительный корпус тросы — пока грязные, все в угольной пыли и масле, паровозы, медленно тянут её вверх по Темзе? Нет,в самом деле! Нельзя допустить,чтобы гордость Транскитайской компании села на мель не дойдя до самого большого творения рук человеческих, самого большого порта мира — озера Тилбери в котором свободно помещаются сотни клиперов. И, одновременно, биржи, где заключаются самые крупные сделки и пари на скорость доставки самых дорогих и экзотических грузов. И, особенно — чая.... И куда стекает вся дождевая вода по той самой канавке.

Ещё можно заболеть холодной зимой. Или суровый сырой осенний ветер проникнет сквозь незакрытое нерадивой служанкой

Горячий бузинный чай, молоко, мёд и стопка тёплых одеял отлично помогают ото всех несчастий заигравшимся в капитанов или первооткрывателей мальчикам и те, обычно, не возражают против такой заботы- разве что,стремятся сбросить жаркое одеяло

Но тут дело другое. Она никогда не чувствовала себя больной — но,тем не менее, ей очень редко дозволялось вставать с кровати. Ещё реже ей позволяли покидать свою комнату. "Так надо,«,- говорили ей,-«Пока не выздоровеешь».

Выходит, что она болеет очень много дней. Всю жизнь, если вам интересно.

Она родилась больной. Она об этом знает совершенно точно потому что давно слушает доносящийся из-под прикрытой двери разговор. Так делать некрасиво, но лёжа в кровати, когда накатывают эти приступы ужасной слабости и всё никак не едет доктор Джекард, делать-то особенно нечего и одиночеств может, поэтому читать она выучилась сама, почти без маминой и нянькиной помощи. К тому же, ведь это не разговор. Это просто папа кричит на маму. Опять. Опять из-за неё. Это она виновата. Если бы она не болела. Если бы она не рождалась...

Взмах — отцовские огромные вороньи крылья сдувают молочник на пол — она это понимает по звону разбитого фарфора.

— Вон!

Хлопает дверь в соседней комнате. Отец явно выгнал собравшуюся убрать беспорядок служанку.

И звук! Похожий на удар почему-то очень мягкому.

— У неё нет крыльев- а значит, в ней нет крови от ветви Коханн! Она не моя — я всегда это знал.... О Вечный! ВЕЧНЫЙ ИМПЕРАТОР СВЯТОГО РИМА! НУ ПОЧЕМУ ТАК! ПОЧЕМУ ТАК ПОЛОЖЕНО! Почему нужно два!? Два имени! Сиддхейское — даёт силу! Христианское — будит железо крови! Распинающее и не дающее воли языческому! Только так! Нет силы- нет имени! Нет двух имен -нет свадьбы, помолвки! И так со времён Вильгельма Британию Железом Отвоевавшего, отнявшего и крестившего дочь эльфийского короля ...

А потом отец произносит слово, которого она никогда не слышала:

— ШЛЮХА!

И звук! Похожий на удар почему-то очень мягкому.

— НАЧЕРТА ОНА МНЕ НУЖНА! ЭТА ДРЯНЬ!

Мама плачет...

— Господи, всё что угодно со мной, всё, что угодно — только тише, она же только смогла уснуть....

— МНЕ ПЛЕВАТЬ!

Но, помолчав мгновение, он заговорил уже много тише. Так тихо, что его голос уже можно спутать со змеиным шипением....

— Всё что угодно- с тобой? Всё что угодно-Я!? Ну уж нет! Ты сама. Ты совершила преступление — изволь загладить его.

— Сколько ампул было в прошлый раз?

Мама плачет.

— Одна...

— Большая!?

-А Я ВЕЛЕЛ ДВЕ!

Щанесенная ладонь в белой перчатке, останавливается

— А она — всё равно выжила... — спокойно рассуждает Ланкастер-Коханн, и строго выверенные слова щелкают как гематитовые шарики четок, — Вот мелкая дрянь! Значит, в этот раз будет сразу три взрослые дозы морфия. У меня больше нет времени. И ты будешь ждать — пока всё не закончится. Она обязательно умрёт. И потом ты родишь — уже точно от меня....

— Но неужели нельзя? Если вопрос в деньгах — то лиши меня положенного содержания. Пусть она получает его заместо меня! Я не попрошу у тебя ни одного фартинга, клянусь...

— А жрать ты будешь свои платья? Мои платья — если на то пошло?

— Можешь и их забрать! Хочешь — вот, прямо сейчас, на руки отдам, — шорох, шуршание, — У меня остались отцовские двести фунтов. Как-нибудь выживу. Я заберу её. Мы выживем. Я рожу тебе кого угодно. Кого захочешь. Можешь меня даже под породистого рысака для скачек подложить — того, что не меньше двухсот тысяч...

Опять этот звук удара по мягкому — словно кухарка по взошедшему тесту для пирога.

— Знай своё место, женщина. И развода я тебе не дам. И ты сама введёшь ей морфий. Мне плевать на её жизнь. Я отдал бы её какой-нибудь кухарке. Или тебе — урезав содержание, как ты хочешь. Но она крещена христианским именем Ланкастера! Я вынужден был пойти на это и дать СВОЁ ИМЯ этому отродью — чтобы не пошли слухи. Теперь я точно знаю — в ней нет ни капли унаследованной крови Бай-Коханн и ты рожала её не от меня! Но она уже крещена — и христианское имя рода прибито римскими гвоздями к её крови! Гвоздями из римского крестового железа — к душе выродка! И я уже не могу дать его достойному — пока жива она! Оооо, центурион Тиверий — на холме из черепов фоморских стоящий! Почему брошенная на менгир моим предком окровавленная монета договора, разлетелась именно на девять частей — а не на десять!? И почему девятая наследная часть имени Ланкастер — принадлежит именно ей!?

Отец рычал как разъяренный лев, мать всё так же плакала.

Девочке надоело и совершенно не хотелось слушать взрослый разговор в котором она ничего не понимала. Поэтому она перевернулась на другой бок, натянула на голову одеяло и просто заснула. Убежала в в тёмную комнату, где нет ничего страшного. Провалилась в пропасть без света, звуков и снов.

Проснулась она от того,что холодная мамина рука коснулась её тёплого от сна под пуховым одеялом лба:

— Тихо-тихо — успокоила она проснувшуюся дочку,- Надо принять лекарство. Потом можешь... Дальше спать.

Она зарыдала в голос, закрыв лицо руками. Окованное медью, наполненное мутной жидкостью стекло шприца упало в мягкую тишину ковра у самых складок её чёрной юбки и утонуло в в ворсе как в чёрной воде не разбившись.

-Мама!

-Ничего... Всё нормально. Дай мне свою ручку, милая.

-Опять укол, — вздыхает девочка. Но это лишь притворство. Ей нравится это новое лекарство. Нет, укол — это больно, особенно в сгиб локтя. Но ... Ей нельзя выходить из комнаты -а оно дарит такие сны с которыми это и не нужно. И чем дольше лекарства вводит мама — тем дольше она остаётся там. Этот дурак Джеймс — разве он бывал в стране самых настоящих фей? Умеющих летать безо всяких глупостей, вроде Силы и крыльев сиддхе за спиной...

«А есть ли, по правде, летающие лошади?»

Нет, думаю, что нет. Разве что только в сказках.

«А няня говорила, что есть на самом деле. Просто их нет на нашем гербе — и потому их держать нам нельзя. Поэтому к доктору мы ездили на обычных. Это было так интересно...»

А ты кто такая? Как тебя зовут?

«Ну... Пока что у меня нет имени. И поэтому я просто Ланкастер»

В самом деле, сейчас все заводы, даже те,что раньше собирали тяжёлые как чугун корпуса огромных бомбардировщиков, штампуют истребители, стремясь возместить огромные потери. Почему бы и тебе не быть собранной в цехах, в которых собирали раньше эти самые «Ланкастеры»...

«Мама с папой всё время ругаются. Это всё из-за того,что у меня нет крыльев».

Но они у тебя есть.

«Правда?»

Правда. Сам видел.

«Большие?»

Большие.

«А какого цвета? »

Как черника, растущая в лесу. Как небо над лесом. Да ты и сама вся синяя-пресиняя. Как море.

Где-то далеко слышен смех. Который тут же внезапно обрывается.

«Я видела море только на картинках. А ты видел?»

Рёв «Грифонны». При наборе высоты закладывает уши. Слишком туго застёгнутый ремешок шлема душит -но тут уж сам дурак, затянул и терпи. Крыло остаётся синим, удивительно синим- словно прячущийся в нём тёмно-серый поглощает весь солнечный свет -тогда как волны меняют цвет, от акварельно-синего до свинцовой синевы. Иногда даже становятся полностью белыми... Да, я видел море.

" Ну вот... А я вот не видела. Только на картинках.«

Ну конечно. И не могла видеть. Наш первый боевой вылет — завтра. Её и остальные машины из первой партии- совсем недавно же доставили! На этой неделе — у нас были только пробные полёты. Я и она — мы привыкали друг к другу. Она старалась научится терпеть мою неловкость, вспыльчивость и подёргивающуюся от боли в плече левую руку — особенно, когда кровь изнутри на высоте распирает ... А я -учился держать в узде новую, так и рвущуюся в небо её мощную «Грифонну» Шесть-Пять. Труднее всего было свыкнутся с двумя винтами противоположного вращения на валу — при посадке или манёвре теперь больше не тянет вправо... Помнится, по привычке скомпенсировал, дал влево — и чуть не промахнулся мимо полосы, как только-только прибывший из школы новичок. Сейчас-то смешно, а тогда — как испугался...

«И никогда не увижу.»

С чего вдруг? Кто тебе сказал такую глупость?

«Папа. Когда он ругается, то всегда говорит, что я должна умереть...»

Разве новая Марк Двадцать Четыре — неудачная модель?! Он слышал про какие-то проблемы с охлаждением, но у него ни разу... Нет, моя хорошая, ни за что и никогда. Обещаю — ты взлетишь. Мы взлетим. И полетим над морем. И ты ни за что и никогда не умрёшь. Я дотяну тебя до аэродрома- чтобы ни случилось. Ну, хотябы до берега. До вересковых пустошей, где можно сесть. И мы будем летать вместе долго-долго.

«Всю жизнь!?»

Всю жизнь. До самой отставки.

— Опять всю ночь разговаривал во сне?

Джонсон поморщился.

Терренс Флоу, вылетающий с ним сегодня в паре этим пасмурным утром, умел становится каким-то особенно непереносимым. Это нужно иметь талант сделать даже серый осенний день — осенним утром. Холодным таким, тёмным — когда даже солнце ещё не проснулось. У Терренса он был. Он никогда не пользовался этим умением осознанно — у него всё получалось само собой. Хотя, большую часть времени, он был вполне себе приятным парнем. Хоть и очень болтливым.

Словно бы уловив настроение друга, Флоу сменил тему:

-Ты всё время морщишься. Опять плечо? — Джонсон кивнул, просто чтоб он замолчал, — Слушай, пока мы ещё на земле...

-Не стоит!

-Послушай, новый «Марк Двадцать Четыре» -это тебе не учебный «Мотылёк» , с ним ты одной рукой не управишься. А уж как тебе повезло с тем джерри, что три дня назад проскочил сквозь дежурных ротозеев и оказался над полем — и говорить не хочу. Он-то был один. А воздухе — сразу семеро. Это кроме тебя, удиравшего от него с пустыми оружейными — и перекошенным от боли лицом. Ты как вывалился на крыло — все аж подумали, что тебя достало. Так не будет везти постоянно, Джонни. А доктор Джекард...

— Что, — не выдержал этот град слов действительно плохо спавший Джонсон,- Сделает наш славный лейтенант медицинской службы — мистер Джекард? Помнёт мне плечо? Задаст пару вопросов? А может -залечит мне так себе сросшийся ещё в детстве перелом ключицы? Нет уж, врядли медицина продвинулась настолько далеко, — Вот теперь плечо, и в само деле, заныло, — Всё что он может сделать — так это снять меня с вылета,с боевого расписания и отметить этот перелом в карточке. После чего меня смоют с аэродрома как оставшуюся после обеда на тарелке грязь! Вот и всё чего я добьюсь обратившись к нему ! Лопату в руки, строй бункера, собирай осколки сбитых «джерри»! И в Хавардине у меня был старый «Марк Пять» — и ничего! И даже с плечом -я летал! И здесь — летаю!

Катившие что-то закрытое тентом техники оглянулись на них.

-Тихо, — охолонил его Терренс, — Тебя всё графство слышит. А тот «Марк Пять», как мне рассказывали, однажды, кто-то однажды знатно грохнул. С размаху так. Аж списать пришлось. И сам чуть не убился. И хорошо решили, что всё дело в неопытности пилота не затянувшего пристяжные ремни. И ещё — в короткой полосе и сильном ветре, — Он помолчал,- А ты, значит, хочешь летать?

-Да,- признался не ему, а, скорее самому себе, -Хочу. Драться. А не бегать. И мне скучно будет в четырёх стенах.

Терренс вздохнул:

— Джерри не будут делать скидку на твою руку и то, что ты замечательно играешь во «флинт»...

Джонсон остановился, не дойдя до своего нового самолёта каких то пяти шагов и удивлённо посмотрел на него:

— Я ж всё время проигрываю. Особенно если на низах мне идёт каре....

Терренс хитро улыбнулся:

— Вот я и говорю — отлично играешь. Сам подумай. Если тебя собьют — то кто же будет постоянно проигрывать мне всё своё жалованье? Просто всё зависит от точки зрения, Джонни. От точки зрения...

Сердиться на него было невозможно и Джонсон невольно улыбнулся. Тем более, что выброшенная в одном огненном залпе, злоба исчерпала запас. Терренс, в самом деле был славным малым.

Пройдя по основанию крыла, он окликнул Джонсона уже перед тем как закинуть ногу в кабину:

— «Росток» или «Цепь»?

Их обычная игра.

— Как всегда ?

— Как всегда.

—Тогда я беру «Росток», — отозвался Джонсон,- Проигравший ставит выпивку, не забудь!

Флоу только поднял вверх большой палец и резво запрыгнул на место.

«Росток» — на самом деле «Ротол». Лопасти — к новым машинам или запасные, неважно — приходили завёрнутыми в жирную промасленную бумагу отпечатанным с названием фирмы. Масло растворяло типографские чернила и слова получались какие кто прочтёт. И почему-то «Росток» прилепилось к этим пятилопастным винтам навсегда.

Эта их ритуальная перекличка означала очень простой вопрос. Кто же первый заметит джерри?

Голос Терренса слегка дрожал, хотя он старался выглядеть храбрым.

Цепочка стационарных радаров вдоль всего побережья, Развешенная на просушку великанская рыбацкая сеть, сплетённая из латунной проволоки — или два патрульных истребителя?

Кто сегодня заметит смерть первым?

«Джерри» ведь тоже не дураки. Разрубая небо молниями и острой, как вывернутый наизнанку мешок с битым стеклом пустотой, их зазубренные полудиски сразу уходили вниз — туда, где локаторы их не видели....

— Двое справа! От солнца! — это всё, что успел крикнуть Терренс, своей смертью выполнив смертью выполнив задачу второго -прикрытие хвоста командира. Твердотельные пушки джерри не стреляют разрывными снарядами как «эрликоны». Поэтому джерри выпускают множество кусков тяжёлого металла, надеясь попасть баки или двигатель. Или просто рубят всем телом-сейчас это не потребовалось. Первые же болванки — превратили приборную доску его ведомого в техническое месиво из мяса, искрящих проводов и контактных пластинок.

Они выслеживали появление наполненной расколотым стеклом чёрной пустоты, ждали появления этих порождений кошмаров снизу.

Их взгляд был прикован к волнам, что летят от утёсов Дувра — к пляжам Франции.

Они поплатились за это.

Впрочем, смерть Терренса выиграла ему ещё несколько секунд жизни. Его машина, Марк Девятнадцать с лопнувшим как мыльный пузырь багрово-чёрным, окрашенным расплескавшейся венозной кровью кокпитом, качнув носом, не пошёл к земле, как обычно, а выровнялся и начал плавно набирать высоту. Видимо, так велели навалившиеся на ручку управления руки мертвеца.

И грубо вырубленные из чёрного проклятого железа диски потратили какие-то мгновения, чтобы добить уже мёртвую машину.

Истребители посылают в такой патруль именно по двое потому,что у двух есть шанс — если не вовремя удрать, что не так уж невозможно, особенно для машин, окрашенных в прячущий их на фоне неба синий цвет фоторазведки, то хотябы продержаться до подхода подкрепления, высланного службой наземного наведения. Но бой один на один с двумя джерри — это безумие. Тут шансов нет ни у кого. Даже на Марк 24.

Пустая частота, на которой они говорили с Терренсом ожила.

— Шакс... Шакс... Шакс....

Это они. Это всегда они.

— Шакс... Шакс... Шакс...

Вниз!

«Гриффона», в положении, взлёта-боя металась и ревела как загнанная в клетку из алюминиевого сплава тигрица. Такую выпусти — и она порвёт все трубки охлаждения, топливопроводы. И бросится на джерри, чтобы разорвать на части, разломать своими когтями железный корпус, раскрыть как панцирь краба и вытащить из него уязвимую губку плоти и кишки его гибкого невообразимого двигателя.

Шаг! Шаг винта!

Пусть думает и дальше,что глупый человек на своей глупой машине, получив новую игрушку, решил потягаться с ним в скорости. Нет -воздушный бой это не только механизмы! Хотя, и они решают многое.

Да, счёт велик, счёт кровав и счёт не в пользу Королевских ВВС. Семнадцать истребителей, среди которых есть даже новые Марк 18 и Марк 24 — за каждый расстрелянный чёрный полумесяц. Семнадцать машин — за тот момент, когда когда разрывные снаряды «эрликонов», наконец, нащупывают уязвимое место в чёрном металле. А в остальном джерри настолько прочен, что способен разрубить любой самолёт пополам. Часто так и завершаются многие дуэли с ними — когда им надоедает тратить твердотельные снаряды, они просто догоняют самолёт. И если не уйти на манёвре...

Но воздушный бой- это не только техника! И ничего другого лейтенант полёта Джонсон не захочет и не выберет! Ему вполне достаточно Марк 24 , чтобы победить.... Летающие полумесяцы джерри уродливы как грубо кованое оружие — будто бы их специально делали, чтобы оставлять ядовитые рваные раны на алюминиевой плоти добрых английских машин. А его самолёт — прям и честен, как меч! Сияющий в нарождающемся рассвете, очищенный в земле от пролитой им ядовитой крови дракона.

Сейчас вся мощность двигателя нужна не для того,чтобы попытаться обогнать, удрать — как это, верно, думает джерри.

Диск из двух бешено вращающихся винтов прозрачен и светел и похож на мутное оконное стекло под тёплым летним дождём — стекающие капли рисуют в пыли причудливые узоры...

Главное — пусть управление рулей и закрылков останется таким же покорным даже на той скорости,что наберёт машина в конце пикирования, практически догнав собственный звук, бешеный рёв непонимающей почему они уходят от хорошей драки «Грифонны»....

Синий самолёт с крылом, покрытым лаком и отшлифованным до зеркального блеска, перевернулся через себя — вместо скольжения по ветрам, выбрав падение.

Над слабым лейтенантом полёта навис закованный в серое железо гигант с угловатым чёрным крестом накидке .

Раз! Раз! Выбил из неумелой руки меч, отлетевший далеко-далеко, зазвеневший по по камням, легко сбил с ног.

Ещё и ещё раз бил его так, словно хотел разрубить пополам, — но спасал вовремя подставленный щит. Везти всё время не могло и острие из чёрного железа всё-таки соскользнуло по окованному краю щита и проткнуло английскую кольчугу, войдя в плечо до кости...

Багровый морок перегрузок прошёл — оставалось лишь адская боль в плече.

Альтиметр скользил к нулю, до падения в пучину оставалось чуть менее шестиста футов. Пора.

Оглянувшись, он заметил пробоины в крыле и что левый элерон, вырванный с мясом, бессильно болтается на шарнире....

— Шакс, шакс... — шептали ему наушники.

Да кто же они такие, эти джерри!?

Просто сны и кошмары, снящиеся ему на койке, перед настоящим вылетом.

И ничего больше. Вот, сейчас, как всегда, Терренс разбудит его...

— Шакс... Шакс....

— Пошёл к чёрту! — ответил ему лейтенант полёта, не надеясь, что он его услышит, — Джерри!

Если разобрать эти грубо кованые диски на части -останется ли от них что-то кроме этих слов, похожих на скрежет друг о друга двух огромных железных зубьев огромных шестерён? Похожих на звук с которым голодный камень глодает корабельное железо? Кроме этих слов — шарканья кованых сапог в пепле?

-Шакс... Шакс... — нашептывали они ему разные мерзости, — Шакс... Шакс...

И он не делал их слушать.

Полупрозрачный диск бешено вращающихся в разные стороны соосных винтов всё же пошёл вверх -и, сквозь мокрое от капель летнего дождя стекло старого дома в Кройдоне стало, наконец, видно солнце.

Джерри всё-таки зацепил — пусть и самым кончиком лезвия, -гребень волны. Этого было достаточно. Гордый непобедимостью своей машины и силой своих двигателей, он забыл, что слишком сильно проваливается в пикировании и куда тяжелей выходит из него — куда тяжелей, чем лёгкий Марк 24. Даже с повреждённым элероном. Мягко шептавшая и ласкавшая песок пляжей вода Северного Моря, разом стала для него прочнее бетона взлётной полосы и кованый в чёрных кузнях железный корпус, почти неуязвимый даже для батареи пушек Марк 24, разбился о тёмные холодные волны. Разлетелся в куски будто уроненая на пол из толстых досок хрупкая фарфоровая тарелка.

Джонсон выдохнул.

Тело само вспомнило, раньше сознания — прежде чем вода под тем место, где он был ещё мгновение назад, разлетелась в стеклянную пыль от ударов пушек второго джерри. Он здесь не один. Он ещё не победил.

Один на один....

Да, у него были бы все шансы дождаться подкрепления. Если бы всего пять секунд назад ему повезло бы чуть-чуть больше.

Может, самое время сдаться?

Сбросить обороты- и посадить самолёт в воду? Так — шансов выжить больше. Джерри не добивают сбитые самолёты. По крайней мере, до сего дня так было. Врядли ему кто-нибудь что-то скажет. Он и так забрал с собой одного — из двух. Просто чудо что они его не загнали и не превратили в решето- вдвоём.

Машина утонет, тут сомнений нет- но полости в крыльях дадут ему время открыть фонарь и выбраться. И у него есть спасжилет. Вода холодная — но она лучше горячего металла снарядов джерри.

Где-то, на самом краю сознания, он услышал плач.

И ему стало стыдно — от того,что он собирался нарушить данное слово.

А потом он почувствовал обиду. И злость!

Хорошую такую злость — как у «Грифонны», когда ручка газа в положении взлёта-боя!

Нет!

Машина тянет и — более-менее,- слушается управления! Температура охлаждающей жидкости двигателя пока что в норме, хоть и продолжает очень быстро расти. И он не израсходовал ни одного снаряда.

В конце-концов, ему не надо даже сбивать, этого джерри — просто маневрировать уклоняясь столько времени, сколько надо дежурной эскадрилье, чтобы придти на помощь. А надо его совсем немного, если он хорошо помнит карту.

Нет! Плюхнутся на воду, бросить машину, он всегда успеет.

Да, Терренс погиб плохо. Но его ведомому просто не повезло. Снаряд мог просто прошить двигатель или разломать лонжероны, разрушив крыло. Что угодно. А ударил- в пилота. Так несправедливо. От прямого попадания не защитит даже броневая сталь — но быть сбитым так... Всё равно,что быть сбитым небесной молнией. Но кто сказал,что джерри не расстреляет садящийся в море самолёт — идеальную мишень? Это уже севший и тонущий он трогать не будет. И сбитого пилота. А до этого дожить ещё надо...

И после — тоже. Самолёт утонет за пять минут. Это сделано специально,чтобы не дразнить джерри. А потом болтайся, как желтая клёцка в кастрюле холодного супа. Хорошо если с эскадрильи заметят ракету и тебе сбросят плот. Хорошо если удастся надуть заледеневшими пальцами. Но даже так — попробуй доживи до спасательной подлодки — да, именно подлодки,спасательных самолётов давным-давно уже нет. А без плота... Вода в Северном Море безжалостнее любого джерри.

Нет!

Вспыхивающие ярким огнём линии чертились рядом с ним, в пустоте, будто мелом на доске. Это скорость снарядов джерри так велика, что даже их собственный странный металл не выдерживал и стачивался о воздух в мелкую пыль — которая тут же загоралась фиолетовым пламенем. Его пока что спасало,что он бросал повреждённый самолёт из стороны в сторону.

А что если... Так?

Рёв «Грифонны» утихает, оставляя звон в ушах. Она не понимает. Ничего,сейчас поймёт.

Орудуя педалями и ручкой управления, он пытается, сдвинуть всей силой воли повреждённый самолёт с прежнего пути.

Влево! Влево-влево-влево-влево-влево....

И тут же обратно, вправо, не дожидаясь....

Встряхивает так, будто на джипе, на всей скорости, попал в глубокую яму. Это кованый железный полумесяц проносится совсем рядом, мимо него, увлекая за собой тонны разодранного в клочья воздуха. Слишком велика скорость и слишком огромен вес его железных доспехов — чтобы он мог быстро сбросить. И слишком мала площадь его монолитного крыла-тела, чтобы имея такой железный панцирь, он мог позволить летать себе медленно...

Страшно накренившийся, почти что вставший на надломленное крыло, синий как морское небо ясным летним днём «Марк 24» смотрел улетающему противнику вслед — безо всякой зависти к силе этой машины.

Лейтенант полёта Джеймс Джонсон втопил кнопку синхронной стрельбы до упора — не смотря на золотистый зайчик прицела, не дожидаясь и боясь пропустить момент, когда трассы крупнокалиберных пулемётов и пушек, пересекутся с угольной чертой, оставляемой в небе, — возможно, только в его воображении,— тяжёлым неповоротливым чёрным металлом последнего оставшегося летательного аппарата джерри…

 

—Это... Великолепно... — прошептал, восхищённый прорывом глава рода Ланкастер-Коханн, — Великолепно...

Чем больше крылья — тем больше Сила.

Тем больше уважение к его роду.

— Пошёл к чёрту! — грубо заткнула своего отца и господина распятая под потолком впервые пробуждённой силой, вполне благовоспитанная дочка, — Джерри!

Её слова походили на плевки кровавой мокротой — почувствовать боль от лопнувшей кожи в полном объеме от лопнувшей кожи и разом, выросших неестественных мышц и костей, мешала ещё глушившая её сознание доза морфия и подступавшая слабость от потери крови. Но всё же, она различала лица и мысли медленно, как мельничные жернова, ворочались в её голове.

Она вообще ещё не здесь, не на этой земле и в её словах столько же смысла сколько в лая пса... Да, пожалуй, и в лае-то его побольше будет - ведь пёс куда умнее и полезнее, чем эта...

За её спиной бился прозрачный диск аж из четырёх огромных как размах человеческих рук крыльев. Движения их совершенно не походили на движения крыльев сиддхе или крыльев птиц — Сила находила самое разное выражение, присущее только тому источнику, через который она проистекала в реальный мир.

Как бы ни были странны эти крылья, но они легко сбросили одеяла и утащили заляпанную своей же собственной девчонку под потолок, разбив порывом невероятного ветра зеркала, стёкла, сорвав шторы и ставни. Она парила в потоках свежего ветра и солнечного света -непривычного, в этой знавшей только свет свечей полутёмной комнате...

— Значит... морфин, — он коснулся в медного шприца с толстой серебряной иглой,- Или что? Смерть? Даже интересно...

Она в него плюнула. Но сил не хватило и горячая розовая вязкая слюнка повисла на нижней губе.

Лорд не придавал сейчас значения её словам или поступкам безумицы, но всё же, он не смог побороть врождённую брезгливость и снял невидимую капельку с пластрона. После чего стянул перчатки и бросил их на прикроватный столик. Приберут. Отчистят тут всё.

Нужно было что-то делать, звать её нянек- чтобы успокоили, уложили, омыли и перебинтовали. Послать за доктором Джекардом... Хоть что-то.

Глаза распятой нездешней Силой, колотившей о побелку потока своими расцарапанными кулачками закатились под надбровные дуги, превращаясь в багровые шары. Из глазниц потекли багровые слёзы.

— Она же умирает! — мать попыталась встать и схватить его за локоть, -Неужели ты не видишь....

Глава рода не дал ей договорить. Лорд закатил своей леди такую пощёчину, что она снова упала на пол.

Он не спешил. Глава рода Ланкастер-Коханн был доволен собой и откровенно любовался творением своих рук — и не терпел того, чтоб ему мешали.

Так или иначе, проблема была решена.

И решена- им и никем другим.

Теперь выгодная помолвка — была вопросом времени.

— Моя,- сказал он торжествующе, — Ты - моя. Твоя кровь - всё же моя. Ты

— Ланкастер. И теперь, наконец, можно дать тебе истинное, сиддхейское имя!

Лорд повернулся к мучимой первым приходом Силы своей нелюбимой дочери спиной и уже хотел было позвонить в колокольчик, чтобы навели здесь порядок, как вслед ему снова донеслось:

—Пошёл ты....к черту....Джерри!

Он обернулся- потому что теперь её слова звучали по-другому. И посмотрев на всё ещё висевшую в высоте дочь, он прекрасно понял почему. Всего мгновение назад, её полные крови глаза были теперь совершенно ясные,без малейшей нотки беспамятства или безумия.

— У меня уже есть имя! — звонко крикнула она.

Лорд, под которым даже земля прогибались в страхе — и это было для него привычно как дыхание, — просто не мог ничего ответить на такую наглость и только удивленно хлопал глазами.

Она взглянула на хозяина всех здешних земель — и синяя-пресиняя радужка глаз вспыхнула нездешним светом, ярче самых сильных карбидных ламп. Будто яркое дневное солнце отразилось от свежей морской волны:

— И зовут меня — Спитфайр!