…Но над каждым сожжённым мгновеньем   Возникает, как Феникс, – предание.   В. Ходасевич

 

Жучок ползёт по стене соседнего с аптекой дома, отвлекая Джованни. Молодой стражник заинтересованно следит, как насекомое тыкается туда-сюда по белёной штукатурке, не решаясь пересечь границу тени. Потянулся подколоть жука острием глефы, и тут же получил пинок в щиколотку от десятника:

– Олух! На службе не дури…

Джованни скривился, хотел ругнуться, но не успел. Отрывистая команда судейского чиновника – и десяток стражников ринулся к дому подозреваемого.

…через два часа Джованни заскучал. Что ж такое?! Арестованного давно увели в подвал Дворца Правосудия, большая часть стражи отправилась его конвоировать. Судейские ковырялись в комнатах, подполе, даже в нужнике, а он торчал за чёрным входом, зевая, что есть сил. Терпение иссякло, и парень плюнул на дисциплину.

Оглянулся, перехватил глефу под самый клинок – чтоб не мешала – и осторожно двинулся внутрь.

В небольшой кухне пусто. Ещё бы! Для ареста аптекаря выбрали момент, когда домоправительница со служанкой с утра пораньше уйдут на рынок. Без лишних глаз – оно способнее.

Не обнаружив ничего интересного «насчёт пожрать», Джованни заглянул в чулан. Отхлебнул вина из початого кувшина – «Кислятина!», понюхал масло в другом – «Оливковое, неплохое. Захватить, что ли?» Рассудил, что добыча не оправдывает ни риска, ни трудов на перетаскивание к знакомому кабатчику.

В жилых помещениях вроде бы стихло. Почесал затылок: «Ушли сбиры? Может, в хозяйской комнате чем-нибудь разживусь?»

Осторожно поднялся по лестнице на второй этаж. В спальню Джованни только заглянул – развороченная постель, опустошённый шкаф-гардероб и брошенное на пол скудное бельё свидетельствовали не в пользу «спрятанных ценностей». Чуть приуныв, стражник снова навострил уши. Судя по скрежету и сдержанной ругани на чердаке, судейские ковырялись то ли под черепицей, то ли возле трубы. «Не могли же сбиры и в мастерской ну вот прям всё-всё прикарманить?!» Утешившись этим соображением, Джованни поспешил в угловое помещение: кто не знал, где аптекарь готовит лекарства, мог легко об этом догадаться по запаху.

Стол, полки с пучками трав, посудины с разноцветными порошками; ступки с пестиками – три пары, фарфоровая, костяная и бронзовая; разномастные весы; склянки, бутыли, плошки с растворами, настоями, маслами; перегонный куб и что-то напоминающее меха на рашпере в остывшем очаге. Странно: нет обычных украшений, удивляющих посетителей аптекаря, астролога или ятро-химика – чучела крокодила, сосуда из страусиного яйца, человеческого черепа и астрономических приборов. Не успев как следует удивиться этому обстоятельству, Джованни заметил на подоконнике россыпь склянок, черепков и камушков. Внимание привлёк небольшой камень с углублением, чуть испачканным чем-то вроде золы. Парень машинально потрогал её пальцем…

Не обнаружив юнца на посту, десятник лично осмотрел дом. В углу лаборатории аккуратно, как в оружейной, стояла глефа. На полу валялись каска, сапоги с штанами. Поверх них – смятая куртка, украшенная гербом славного города Солито. От самого Джованни осталась только маленькая лужица слизи, высыхающая прямо на глазах.

***

Полуденный зной разгонял горожан после церковной службы точно так же, как это сделал бы проливной дождь. Брызги солнца на стекле и металле не уступали яркостью молниям, сдержанный гул человеческих голосов и шорох-топот шагов вполне соответствовали звукам бесчисленных капель. Но – гром?..

Нарядный мужчина средних лет рассеяно прислушался к благовесту:

«Колокольный звон – этим Солито известен далеко по всей Европе! А больше, собственно, и похвастать нечем. От моря неблизко, на материке торговать мешают сильные соседи. Ремесленники хорошие, но миланцам или венецианцам не соперники. И так во всём! Взять хоть меня… чем я хуже урбинца Рафаэля?! А чем лучше? Привёл Господь жить в беспокойные времена меж двух – да где там двух! – трёх, а то и пяти огней... Одна радость: герцог-владетель боевой, не хуже всяких-яких Сфорца, или там Висконти с Гонзага. Глядишь, что изменится? Только денег на солдат и оружие вечно не хватает! Потому-то искусные мастера у нас в загоне. Вот, разве что после войны…»

Размышлявший споткнулся о выщерблину в мостовой. Плюнул в сердцах, едва сдержав ругательства: всё-таки придворный художник, неприлично! Оправил костюм, подкрутил тонкий ус.

– Маэстро Моличчо! – знакомый голос отвлёк художника от самолюбования. Он обернулся:

– Да, милейший? А, сьёр Микеле! Чего изволите?

Молоденький адъютант герцога передал сложенный вчетверо лист бумаги, дёрнул подбородком по-военному:

– Его светлость приглашает вас на аудиенцию. Весьма срочно!

Удовольствие, любопытство и опаска отразились на лице художника. Маэстро Пьетро Молличо ценил внимание к своей особе, но старался избегать неожиданностей. Тем более, если подобных приглашений не было давным-давно, а сегодня вдруг распространились слухи об аресте его давнего приятеля.

Впрочем, выбора у художника не было – Федериго Вультурри, герцог Солито, ждать не любил.

***

– Вашей светлости угодно узнать нечто сверх того, что уже показал этот несчастный? Тогда осмелюсь посоветовать спросить ещё одного человека. Третьим в нашем маленьком кружке был известный всему Солито монах-францисканец Бенвенуто. Он не только подтвердит сказанное, но и сможет привести некоторые подробности.

Ах, он уже был здесь?! И… что же… ах, вот как! Пошёл исповедовать своего друга… Значит, я не ошибся – это он прошёл через зимний сад. Без стражи? Ну да, ну да… Хорошо, я готов.

Как уже известно Вашей светлости, мы жили по соседству. Дружбу отцов наследуют дети – воистину так! В городской школе учились мы тоже вместе, и в Салерно отправились разом. Всех привлекла медицина… Вот только никто не стал врачом, не получил диплом доктора.

Я увлёкся живописью и ваянием, сбежал во Флоренцию. Наш добрейший Бенвенуто приехал поддержать меня во время болезни – и попал под обаяние проповедей неистового Савонаролы. Потому-то и стали один художником, другой монахом… Почему бросил салернский университет Просперо? Видимо, так подействовало на него путешествие в Сирию.

Надо сказать, дядя Бенвенуто был довольно богатым купцом, вёл дела на Востоке. По просьбе родных он отправил юношу – и нас, его друзей – в дальний путь на торговом судне. Надеялись отвлечь от заблуждений, свойственных юности. Приучиться к делу, посмотреть на чудеса Божьего мира – да, мы с радостью отправились за море.

Всё шло благополучно до самого возвращения на родину. Паломничество по святым местам, торговые поручения, диковины дальних стран остались в прошлом, и корабль повлёк нас вслед за солнцем.

***

После шторма воздух медовой сладости сам втекал в глотки измученных путников. Бывалые моряки посмеивались над сухопутными крысами, укачавшимися в колыбели Нептуна… Недолго! Похоже, ветер отбросил купеческую каракку слишком далеко от спасительного конвоя. Ястребы моря – тунисские корсары – дождались своего часа.

Преодолевая дурноту, Пьетро обернулся: крики, суета и лязг оружия вырвали юношу из полудрёмы в тени кормовой надстройки. Хищный облик галеры, идущей на перехват итальянского судна, не оставлял сомнений в намерениях её капитана. Если они и были, то алый флаг с изумрудной звездой рассеял их стремительнее последнего шквала. Молодой художник, забыв о тошноте, растерянно оглядывался в поиске товарищей.

«А, вот! Бенвенуто среди купцов, с молитвенником… а Просперо… Просперо с тем странным паломником. Похоже, собираются драться! Они спятили?!»

Большинство команды и путников вооружалось без особого рвения. В случае поражения у тех, кто не сопротивлялся корсарам, оставался реальный шанс вернуться на родину за выкуп. Участь пытавшихся драться была незавидной. Но, как видно, хозяин самой ценной части груза, капитан и несколько отчаянных голов рассудили по-своему.

Дюжина стрел разорвала расстояние между судами – художнику почудилось, будто на каракку ринулась стая прожорливых скворцов, с весёлым присвистом опустошавшая сады и виноградники Тосканы. Стук металла по дереву, вскрик и стоны двоих раненых, оплеуха от старого матроса вернули Пьетро к реальности. Он укрылся за грот-мачтой, и всё последовавшее наблюдал оттуда.

Через много лет Пьетро Молличо продолжал дивиться тому, как много вместила память. Иной раз ему казалось, будто он рассматривает фреску божественного Микеланджело – столь явственны оставались детали быстротечного боя.

Вот хлопья пены срываются с длинных вёсел галеры и смешиваются с клубами дыма из стволов погонных пушек корсара и ретирадной кулеврины итальянцев. Вот солнечные зайчики на шлемах и клинках выигрывают первенство в споре с бликами на волнах. Красные, белые, зелёные пятна восточных одеяний оттеняют смуглость кожи тунисцев; побледневшие лица купцов тушуются на фоне зелени моря. Плеснуло кармином! – на палубу рухнул арбалетчик с пробитым горлом. Рядом тут же оказался Просперо. Ухватил взведённое оружие, метнулся к своему знакомцу.

Молодой художник никак не может преодолеть оцепенение. Только смотреть! Не отрываясь, не пропуская ничего.

Учёный-паломник, с кем так много времени проводил Просперо, что-то делает с наконечником арбалетного болта. Стрела тунисца сбивает его капюшон – какая ярость в ответном взгляде! Паломник невероятно медленно – так кажется Пьетро – наводит арбалет… и почти сразу после щелчка тетивы художник едва не глохнет: истошный вопль гибнущих людей сливается с треском падающей мачты и громким звуком, странно похожим на хлюпающий глоток неведомого исполина.

Через минуту за кормой каракки остаются лишь обломки рангоута, за которые отчаянно цепляются уцелевшие корсары…

***

По старой солдатской привычке, герцог Вультурри в раздумье потёр мозоль от ремня каски над кадыком. Перехватил испуганный взгляд художника, усмехнулся – действительно, похоже на угрозу перерезать горло! Успокоительно протянул руку, коснулся его плеча:

– Благодарю, маэстро! Итак, ваш друг забросил медицину после этого происшествия? Что же дальше?

Заискивающе улыбнувшись, Пьетро поспешил удовлетворить любопытство герцога:

– С позволения Вашей светлости – ничего особенного. Каждый из нас много лет шёл своей стезёй, и только случай вновь соединил наше трио на родине, в Солито. Излишне горячие проповеди фра Бенвенуто принесли ему не только обожание черни, но и неудовольствие «отцов города» чуть ли не по всей Италии. Моё скромное искусство служит во славу Солито и вашей фамилии, – художник привстал с поклоном. Не садясь, продолжил:

– Что касается Просперо, тот действительно не вернулся в университет. Как я узнал, он довольно долго сопутствовал в странствиях известному в германских землях магистру Джорджо Сабелликусу. Думаю, тот странный паломник, потопивший корсаров – это и был названый некромант, алхимик и астролог. В последние годы мы с Просперо виделись редко, и посему – боюсь, ничем не могу помочь Вашей светлости. Мне неизвестно, чем занимается аптекарь…

Поклонившись ещё ниже прежнего, он выпрямился и замер, потупив взгляд. Хмурый герцог рассеяно играл с изящным циркулем в виде двух скреплённых эфесами стилетов – художник с удовольствием узнал свою работу. Наконец, раздражённо отбросив инструмент, Вультурри по-солдатски грубо обратился к Пьетро:

– Не можете или не хотите? – и, возвысив голос, продолжил, округляя глаза, словно гриф на родовом гербе. – Столь сведущий мастер, как наш придворный художник, не знает, что друг его детства не просто так якшается с проклятыми чернокнижниками! Маэстро Моличчо не подозревает о сокрытии тайны, способной обеспечить победу родного города над любым врагом! Что это, как не измена?! А изменника необходимо наказать…

У художника ослабели колени. Трясясь от ужаса, он осел на мозаичный пол, зевая, словно пойманная рыба. Презрительный взгляд – единственное, чем его удостоил Вультурри.

На звон колокольчика явился секретарь. Без удивления посмотрел на закатывающего глаза художника, по знаку герцога помог Моличчо присесть в кресло, обернулся к сюзерену:

– Фра Бенвенуто возвратился из Дворца Правосудия, Ваша светлость! Кажется, с новостями.

***

В голове шумело, перед глазами плясали цветные пятна – да ещё этот пот! – маэстро Моличчо силился понять, что смущает его в привычном облике друга детства. Заметно исхудавшее лицо, загорелая тонзура в венчике всё ещё каштановых кудрей, мозолистые руки, потёртая ряса францисканского ордена… Чего-то не хватало! А пронзительный голос мешал сосредоточиться – Бенвенуто привык к речам на площади, к толпам слушателей, к спорам и перепалкам с любым противникам. Вот и сейчас он не сдерживается:

– Во имя милосердия! Просперо Манганезе, наш аптекарь, – монах ещё более возвысил тон, – и мой друг не знает за собой вины. Воля Вашей светлости ставит его на одну доску со злодеями… За что?! Вы послали меня в узилище, дабы я привёл несчастного к смирению? Хорошо! Он говорил со мной как с другом. Затем он исповедовался пред Господом. Я не нахожу на нём иного преступления, кроме как отсутствия смирения пред всемогуществом Господним. Но за тяжкий грех гордыни верующий отвечает перед церковным, а не светским судом!

С видимым усилием герцог сдержался. Минуту стоял, раздувая ноздри горбатого носа, затем – неожиданно для художника – опустился на колени под благословление. Поднялся, жестом пригласил монаха сесть напротив себя. Вновь потёр кожу над кадыком, словно шрам-мозоль мешал дышать. Хлопнул о колено ладонью:

– Видно, иначе нельзя! Что ж, граждане славного града Солито… Скажу прямо: нужна помощь! Не сегодня-завтра на нас двинутся соединённые силы Лиги Севера. По моим сведениям, ваш друг-аптекарь способен одолеть любую армию с помощью некоего магического средства. Я хочу иметь это снадобье и не желаю, чтобы оно оказалось у моих врагов. Поэтому аптекарь в темнице, поэтому вы здесь. Убедите Просперо помочь мне и Родине, и я вознагражу его и вас. Иначе – мучения и смерть. Всё!

Теперь задумался францисканец.

Назойливое воспоминание так и вилось вокруг художника весенней мухой, а едва показалось, будто он понял, что не так с Бенвенуто – тот заговорил, спугнув, не дал поймать беглянку.

– Возьму на себя смелость ответить за Просперо. Видите ли, Ваша светлость, мой друг – человек одарённый. Богатство и почести его не привлекают так, как многих других. Он желает первенствовать лишь в познании тайн Природы! И даже в этом он более наслаждается поиском истины, нежели стремится к победе над собратьями по ремеслу…

На нетерпеливый жест Вультурри, монах лишь развёл руки:

– Да, он учился у немецкого астролога и алхимика Сабелликуса. Да, у него есть субстанция, посредством коей любой одушевлённый объект или вещь органической натуры распадаются быстрее, чем я успею сказать Amen. Но это не оружие! И, насколько мне известно, вещество сие весьма сложно получить. Сам Просперо пытается изготовить Panacea Vita, лекарство от всех болезней, экспериментируя с тем, что называет «пеплом Феникса». Посему – судите сами, захочет ли аптекарь споспешествовать в создании оружия… тем более, сейчас, когда из Германии пришла весть о гибели его учителя! Да и злополучный стражник – мир его праху! – ещё более отвратил Просперо от греха человекоубийства, – Бенвенуто осенил себя крестным знамением.

… и вновь художник упустил назойливую мысль – в кабинет без стука вбежал секретарь:

– Ваша светлость! Арестованный утром аптекарь Манганезе… исчез!

***

Трое стоят в подземелье, впервые освещённом не огнём факелов или свечей. На самом деле, людей гораздо больше: тюремщики, стража, любопытствующие из судейского люда. Но те снуют поодаль, суетясь как пчёлы в открытом улье, а трое стоят неподвижно и молча смотрят перед собой. Пылинки огненными мотыльками танцуют в солнечном потоке; низкие белокаменные своды источают вековую сырость – а в стене, похожей на оплывающий от зноя сыр, зияет дыра.

«Ушёл, негодяй! Figlio di putana! Но, Господи, какая мощь! Всё-таки магия… Наверное, не стоило связываться. Однако – упустить такой шанс? И не дай, Мадонна, секрет узнают мои враги… Что же делать?!»

«Ах, вот оно! Наконец-то, понял: у Бенвенуто нет креста… Мы тогда обменялись на память, и монах не захотел брать серебряный – Просперо принёс деревянное распятие из своей мастерской. Куда монах его дел? А, собственно, какое мне дело?»

«Ну, друг мой… Всевышний тебе судья! Надеюсь, зелье всё же не дьявольской природы? Не должно – иначе ты не спрятал бы его в распятии. Правильно: нельзя, чтобы оно попало в руки алчных владык. Удачи, Просперо! Надеюсь, ты изготовишь Panacea Vita!»

А тот, о ком все они думают, сидит в рыбачьей лодке. Тихое течение несёт её в сторону Адриатики. И где-то там, далеко, за морем – в аравийской пустыне, на утёсах Синая или в заросшей папирусом дельте Нила – он надеется отыскать гнездо бессмертной птицы. После ему останется лишь дождаться, когда вспыхнет таинственное пламя, и зачерпнуть пепел Феникса… для нового опыта.