Давным-давно, в далеких землях…
 
Для жителей предгорий
настали тяжелые времена.
Темный Властелин
потерпел поражение,
но его слуги –
гуманоидные ящеры,
называющие себя “вестороки”, –
принялись делить земли и власть.
Небольшое смешанное поселение,
подпавшее под иго шайки
“Не терявших хвост”,
сумело договориться с захватчиками
и наладить мирную жизнь.
Однако в трактире дворфийки
Галы Изумруд
происходит событие,
способное положить конец благоденствию
и хрупкому миру в предгорьях...
 

Муха облетела зал и села на самое неподходящее место в трактире.

“Тяп!”, – сграбастал её гоблин, зевавший у стойки, и бросил в пасть.

– Ну и га-а-адость! – поморщилась фея Ми-ми.

Гоблин повернулся к ней, и, самодовольно кривясь, принялся пережевывать добычу. Сжав кулачки, фея заверещала и упорхнула на кухню.

– У-у-у, не по-доброму, – прогнусавил вышедший с метлой Хрясьвусь, дородный свинокоров в фартуке. – Ми-ми и так нонче тревожится… – он расхрюкался, будто собирался чихнуть, – из-за энтого, ну…

– Ага, – задорно оскалился гоблин. Звучно сглотнув, он прикрыл веки и откинулся на стойку, будто ловя лучи солнца.

Насупившийся свинокоров принялся подметать.

Дважды грохнуло у крыльца. Гоблин схватил полотенце и кинулся к ближайшему столу. Хрясьвусь скрылся на кухне – шустро, как “во сне про фермеров с ножами”, – послышался его гнусавый тенор.

Дверь едва удержалась на петлях, скрипом сообщая, мол, “не стоит беспокоиться”, “мне вообще не впервой” и “ну – где наше не пропадало!” Проем заполнила крепкая фигура Галы Изумруд. Смахнув снежинки с беличьего воротника, она требовательно оглядела зал.

“Как обычно в мое отсутствие, – вздохнула дворфийка, пнув сор, – или…? – У хозяйки трактира прямо-таки засвербило в затылке – как в лесу, когда чувствуешь взгляд, повернешься, а там эта гремлинова птица!”

Сплюнув за дверь, Гала направилась к стойке.

Гоблин, встряхнув полотенце, перебросил его через ручку и приторно улыбнулся. Глядя на госпожу, он старался не замечать дутую смоляную косу – она, хотя и напоминала связку сарделек, будила мысли скорее о кишках и перемолотом мясе, нежели о закусках.

– Здравствуйте, госпожа Изумруд!

– Доброе утро, Снот, – Гала прищурилась: уж слишком довольным выглядел гоблин – “или мне чудится?”

Хмыкнув, она повернулась и чуть не врезалась в Хрясьвуся – тот удивительно тихо вышел из кухни.

– А… Э… – сжимая метлу, прогнусавил он и панически хрюкнул.

– Здравствуй и ты, Хрясьвусь, – вид выпученных глазёнок, бегающих из стороны в сторону, её позабавил.

Свинокоров поклонился и тупясь продолжил уборку. Его усердию позавидовал даже гоблин, едва не лизавший столы.

– А где Ми-ми? – спросила дворфийка.

– Наглоталась пыльцы, – буркнул Снот.

– Что-что?

– Я говорю, на кухне… – сложил ручки гоблин, – на кухне, госпожа Изумруд!

– Ладно… – с подозрением протянула дворфийка. Гоблин и свинокоров исподлобья проводили ее взглядом.

Когда Гала вошла, ей показалось, будто повáрню оккупировали гремлины. Тут и там что-то булькало, стучало и звякало, в ноздри ударил запах закваски, потянуло дымом, вареной морковью и печеными дрофами.

– Ми-ми? – спросила дворфийка с сомнением.

– Доброе утро, госпожа Изумруд! – глухо донеслось из угла с котлом.

– Доброе утро, – настороженно ответила Гала и двинулась к фее, – как вчера без меня прошло?

– Все как всегда, госпожа Изумруд! – прогудела Ми-ми. – Три пирога, кастрюля похлебки, жаркое…

Она перепорхнула к соленьям, когда дворфийка приблизилась – попробовав варево, та направилась следом.

– Треть бочки эля, бутылка вина, – щебетала Ми-ми, – две больших булки, – раскачав поварешки, она юркнула к столу и принялась разбивать яйца.

Подбоченившись, Гала пустилась вдогонку.

– Скобарь опять перебрал, – как ни в чем не бывало продолжала Ми-ми, – конюх порвал занавеску. – Дворфийке почти удалось ухватиться за крылья, но фея снова разорвала расстояние и захлопотала у печки.

– Ми-ми! – рявкнула Гала, закашлявшись в облаке из муки. Фея замкнула круг, опять спрятав уши в котел.

– В погребе заплесневел лук, – бормотала она, – в лавку отправили Хрясьвуся. Снот снова вешал козявки…

– Ми-ми, ради Светлых Пиков! – прохрипела Гала, – ты можешь остановиться?!

Фея, разом поникнув и замолчав, опустилась на доски. Над ней выросла фигура Галы Изумруд – мощная, как упомянутый горный хребет, и такая же белая от муки.

– Что случилось? – спросила дворфийка.

– Вчера, – помолчав, проронила Ми-ми, – когда вы ходили к шахте… – она зарыдала, скрыв личико.

Постояв в нерешительности, Гала произнесла:

– Ми-ми, – ей пришлось сесть на колено, – просто скажи мне.

Крохотные плечики и головка продолжали подрагивать.

– Они… – тонко всхлипнула фея.

– Да…? – подхватила дворфийка, – Что они?

– Они не платят… – Ми-ми снова всхлипнула, – они ушли… – голос сорвался на писк, – и не заплатили!

– Что… Как это?! – ахнула Гала. Через миг глаза её застила ярость: никто, никогда не смел уйти из трактира, не заплатив!

 

В тот день нарушители не явились.

Среди стылой тьмы дома Гала рухнула на банкетку и целую вечность лежала, слушая, как за стеной сопит вьюга – с беличьих шкурок изрядно накапало на пол.

Полыхнула спиртовка. Пламя разогнало тени резко – запахло сладко и едко.

Сапоги замерли гнутыми дымоходами, шуба скользнула на доски, как стяг, сорванный ветром. Гала села к печи и, грохнув дверцей, разожгла огонь.

К полуночи комнаты налились теплом. Дворфийка лежала, смотря в потолок. Из мыслей не шел разговор:

“...Кто не платит?” – спросила она.

“Эти…” – испуганно выдохнула Ми-ми.

– Вестороки… – Процедила Гала, – чтоб канарейка замолкла, когда вы в туннеле!

Она придумала тысячу способов, как расправиться с ящерами, но всякая кара казалась ей малой, неизмеримо ничтожной в сравнении с болью, что поселилась внутри.

“Никогда! – грохотала лавина в её голове, – ни-ког-да!...”

С тех самых пор, как принесли кирку мужа.

С тех пор, как её клан сгинул в походе.

И – как она осталась одна…

Ещё никто не смел нарушать установленный ею порядок!

На дворфийку обрушились воспоминания.

Это случилось в месяц цветения яблонь. Долго, долго после того она пряталась дома: спала или пялилась в стену. Некто – Гала до сих пор не узнала – носил ей еду и менял постель.

Листья опали. Предгорья усыпало сахарной пудрой. Запели потоки. И вот, яблони снова стояли в цвету.

Дворфийка помнила, как, придерживаясь, втащилась на кухню. Стены качались, золотистый свет проникал через мутные стекла, печь тихо урчала – “кто её растопил?”, – сквозь окна вливалась прохлада. Пахло чем-то сырым, пронзительно кислым – но очень знакомым и близким… От этого запаха томительно-сладко скрутило живот.

На столе кверху дном покоилась плошка: иногда Гале так оставляли еду. Сомнамбулой, она подплыла и неловко, как зверь лапой, откинула препятствие в сторону.

Дворфийка помнила, как выпучила глаза, осознав, что перед ней. Как подняла трясущиеся руки и трепетно погрузила их в теплое, липнущее нутро комка, обсыпанного белой пылью – и как “танцующая” плошка замерла на столе.

Еще до войны муж говорил: “шахтерство – это продолжение меня. Ты ж не гадаешь, что тебе там рука или… может быть, нос, м? Вот и моя кирка... А такое дело, это, как бы… если ты, этак, отдашься ему – то лучшее средство от страха…”

Дворфийка помнила, как к ней вернулся рассудок. И как поняла, что клан ушел воевать, да там и остался – костями в земле.

Она основала трактир – и тот стал для нее прибежищем, памятью, и надеждой. Гала лично трудилась на кухне, следила за всем, лишь изредка позволяя себе отлучаться – когда варила вареники. И вот, стоило дать волю чувствам, как какие-то смрадные ящеры!...

Не в силах дольше лежать, она схватила лампу и бросилась к шкафу. Ударившись коленями о пол, висящим на шее ключом застучала в замочную скважину. Попала с третьего раза.

Мягкий свет раскатился в барханах семейных реликвий. На пестром фоне шкатулок, портретов и платьев выделялся грубый тканевый сверток. Грязно-серый, два локтя в длину, он напоминал каплю и был стянут пенькой на узком конце. Бережно притянув сверток к себе, Гала ухватилась за растрепанные концы. Трепеща потянула их в стороны.

Пламя зловеще взблеснуло на темном металле, волной высветив решето из царапин, жалкие выщербинки и потертости. Обвив толстыми пальцами рукоять, Гала вскинула над головой инструмент – и рухнула навзничь.

Кровать робко скрипнула. Дворфийка скосила глаза на кайло – то мирно покоилось на стороне Огрима, – и ей сразу привиделся старый дворф: знаменитый нос картошкой, пригоршня родинок размером с изюм и вечно покрытая углем кожа – лучший мужчина из всех.

“Хочешь посмотреть мою мотыгу, м?” – спросил он. Они сидели под дубом, недалеко от шахт. Над головой шуршали листья, корни больно врезались в спину, а желуди – в, хм… Огрим жевал вареники, и она точно также пыталась осилить кайло. Они много смеялись – кажется, в тот период они только и делали, что смеялись. “Глупые были, – подумала Гала, – лучше бы говорили о жизни, – а то так потом и пошло: он поест – и обратно в туннели…”

Она снова подняла кирку – бережно и только затем, чтобы вернуть в ящик. Ласково затянула пеньку на свертке.

“Если бы он был здесь… – томно улыбнулась дворфийка, – если бы клан был здесь… никакие ящеры не посмели был, да… – она откинулась на борт кровати. – Нет, теперь я сама по себе. Надо выкручиваться. Надо что-то решать!...”

Тихо хлопало пламя, в щелях дома гудела метель. Дворфийка сидела, вдыхая пьянящие испарения лампы и глядя, как тени дрожат на стене.

В мысли просились всё те же картины расправы. “Подсыпать им что ли рихтшальских грибов?...” – рассеянно думала Гала. Глаза её по-гремлински засверкали. Воображение нарисовало трёх вестороков, давящихся пеной: хватаясь за горло, они валились на землю, отплевываясь из последних сил и жестами моля о пощаде. Дворфийка по-волчьи оскалилась.

Вдруг лицо её переменилось. Вместо ящеров предстал неповоротливый, вечно хлопочущий свинокоров. Рядом – фея, она то ревела, то давилась от смеха. И еще гоблин – злобный пройдоха… брошенный умирать сирота.

“Что будет с ними?” – Гала повела головой, будто вслушиваясь. И опустила взгляд на кирку. Подобравшись поближе, она через ткань ощупала металл обуха – даже спеленутый он внушал грозное уважение.

– Говорят, что ты встал вместо балки, – проронила дворфийка, – и держал её, пока все не вышли...

Она раскопала портрет Огрима – его лик, совмещенный с отражением пламени, казался живым. Старый дворф будто силился что-то сказать, намекнуть: то движением брови, то кивком, то сверканием взгляда – Гала долго, с усердием вглядывалась в изображение, пока по щеке не скатилась слеза.

– Я теперь тоже в ответе… – прошептала дворфийка, касаясь стекла.

Вернув портрет в ящик, она принялась перекладывать вещи. “Эх, если бы также легко было навести порядок в трактире… не рискуя ничьей головой. – Прежние планы показались ей глупыми. – Что же мне делать? Ругаться? Реветь? Истерить?... Ну уж нет!.. Заплатить наследством наемникам? – опустив взгляд, она помрачнела, – тут не хватит. Ящеров гарнизон, желающих с ними бодаться поди-поищи! И опять же – рискованно…”

В её руки попал портрет бабушки. Та, нетипично для женщины, была изображена в кольчуге, шлеме с крыльями и при копье. Она возглавляла “Валькирий” – отряд из дворфиек для вылазок и точных ударов в тылы.

“Вот, кто умел строить планы, – подумала Гала, – и побеждать одним четким уколом”.

Она плохо помнила бабушку: та вечно пропадала, приходя лишь на День земли, Ночь горы и Неделю камня – но кое-что врезалась в память. Валькирия вечно твердила: “сила женщины в хитрости” – и со смешком добавляла: “и вкусно готовить не помешает”.

Гала никогда не понимала, как столь отважная, гордая военачальница может отдавать предпочтение ловкостям да умению кашеварить – это даже шуткой не назовешь!

Но воображение, подстрекаемое образом прародительницы, распаляемое её странной мудростью, ныне подсказывало неожиданные пути. От одной такой мысли Гала вскрикнула:

“Точно! Точно, бабушка!…” – закинув руку на покрывало, она захвачено сжала ткань в пятерне. Перед глазами снова поплыли картинки – не расправы, а уже будто бы наоборот.

Гала увидела стол, щедро покрываемый яствами, снующих с подносами фею и гоблина, пышущий жаром пирог. И стала прикидывать, какое слово лучше сказать да как подступиться – и всё одна мысль казалась ей лучше другой.

Заснула дворфийка к рассвету, когда размышления целиком истоптали её рассудок.

Петухи уже набирали в легкие воздух.

 

Коньки и крыши домов алым пламенем лизала заря. За ночь вьюга запорошила следы, и Гале на миг показалось, будто она в деревне одна. “Королева одиночества”, – мелькнуло угрюмое, но дворфийка отогнала эту мысль. Да, пусть вчера в ней поднялась буря, но она справилась – небеса в свидетели – и стихии больше не поднять головы!

Через черный ход Гала сразу попала на кухню, постучала в подсобку: работникам не запрещалось ночевать в трактире, и свинокоров с гоблином этим не брезговали.

– Хрясьвусь, вставай, мне нужна твоя помощь!

Из подсобки выкатился гнусавый стон.

“Что же, пусть пожалуют, – подумала Гала, завязывая фартук и водружая колпак. – Пусть придут – я только распахну дверь…”

 

Его разбудили шум и голоса. Гоблин сердито продрал глаза и прислушался – как он и думал, это снова был Хрясвусь.

Свинокоров среди ночи ввалился с каким-то мешком, усталый и до визга довольный – ничего не объясняя, протопал в подсобку и в миг захрапел. “Делать нечего – будить честных спящих!” – Снот бы отправил вдогонку все необходимые гадости, да только в панике заглотил кусок колбасы, стянутый с кухни.

Возбудив любопытство, следом послышался голос хозяйки. Крадучась – ещё “попросят” помочь! – гоблин подобрался к двери. И вот, что увидел.

В густом пару, словно в гремленской кузне, ритмично скакали дворфийка и свинокоров. Вокруг них бурлили кастрюли, зло шипело и жалилось масло, ножи стройной дробью стучали о доски, летали овощи, печь пылала, как последняя отдушина пиромана, а тушки животных сами собой распадались на части – точь-в-точь по рецепту!

– Пусть идут! Пусть идут! – воинственно мурлыкала Гала, отбивая мясо, – Хрясьвусь, как там суп?

Сонно протопав к котлу, свинокоров зачерпнул половник и гнусаво заметил:

– У… боюсь, овощей маловато.

Без единого слова хозяйка трактира набросилась на морковку.

Вымыв копыта в бадье, свинокоров отер их о полотенце и, зевнув, взялся за тесто. Без пальцев смешивать ингредиенты было не просто, но Хрясьвусь давно навострился – как-никак он, а не Ми-ми или Снот, был вторым поваром!

Дворфийка кинула сковороду на печь и принялась чистить лук.

– Пусть идут! Пусть идут! – Приговаривала она, сверкая ножом. – Ох, ядреный! – У неё выступили слезы.

– Что? – Не расслышал свинокоров.

– Ничего, – отвернулась Гала, – чего такой сонный? Снова фермеры?...

Хрясьвусь со вздохом скатал колобок, по привычке обсыпал мукой и накрыл. Медузой перетек к ягодам.

Гала, приплясывая, соскребла лук. Тот заплевался, шкварча и пронзая нос резким запахом – воздух словно наполнился стрелами. У подглядывающего зло защипало в глазах.

В порыве кулинарного вдохновения дворфийка сорвала колпак и взмахом расправила смоляную косу. Поставив еще одну сковороду, она накрошила тимьян с розмарином и добавила соль – на раскаленный металл легли несколько стейков с прожилками.

Не ев со вчерашнего вечера, Гала истекала слюной. Когда первый кусок приготовился, поделила его пополам – одну часть прожевала сама, а другую сунула свинокорову.

– Как тебе этот рибай? – она отвернулась, почуяв, что лук подгорает.

Хрясьвусь сконфуженно вытаращил глаза.

– Пусть идут! Пусть идут!... – продолжала дворфийка, крутя задом аккурат против двери, – а если на шахту сошлют, – Гала прыгнула к супу, – что ж! Уголь никогда меня не пугал!... – и хлопнула крышкой.

Улизнув незамеченным, Снот стек по стене. “Ну и гремлинщина!” – от увиденного у гоблина дергалось веко.

 

Вестороки, небрежно откинувшись, перебрасывались в картишки. Их было трое – все статные, с мышцами, надутыми под стёганками, словно дождевые грибы.

Пропыхтев “ох, ребята!”, Гала левой подбросила табуретку к столу и уселась. Тройка ящеров озадаченно замерла.

– Ми-ми, – махнула хозяйка трактира, – давайте, несите пирог и всё остальное… не мне вас учить… у нас гости! – Она улыбнулась сидящим со всем добродушием.

Гоблин и фея засуетились с подносами. От взмахов крыльев затрепетали портьеры, ворчание Снота волнообразно менялось, стихая совсем у стола и достигая предела у стойки – свинокоров едва успевал подавать.

На карты шмякнулось блюдо со стейками, рядом – тарелки с соленьями, сыром и пирогом. Весторокам подсунули тренчеры с супом. Справа от Галы – почти ей по шею – выросла пирамида крошечных булочек. Тут же застыла бисквитная гусеница, в ранах которой алело повидло из сливы. В просветах зазвякали мисочки с медом, лесными орехами и каштанами.

– Ну что же вы, дорогие? – Гала заткнула за ворот салфетку, – прошу, не стесняйтесь…

Вестороки нетвердо потянулись к еде, но их лидер поднял когтистую лапу.

Его звали Салтан. Он был шире и толще товарищей, как они, носил тканый доспех с утепленными сапогами. Плащ грубой шерсти со знаком командующего – бронзовым полукругом и лучами-шипами – небрежно болтался на стуле. Там же висели серповидные ножны.

Дворфийка сжала кулак под столом: “серп” вреза́лся в броню, словно кайло в мягкий дерн – такие служили для противодействия дворфийской пехоте. Ей хотелось взять обвалочный нож и…

“Следуй плану”, – напомнила себе Гала, продолжая участливо, как ей казалось, заглядывать в лица “гостям”.

– Что задумавший, Гали? – прошипел весторок.

– Я Гала, родимый, – сказала беззлобно дворфийка. – А, не смущайтесь, – махнула она, – всё перемелется. Мы же – чем сможем…

– Нет, Гали! – Хватил он о стол. Его два товарища вздрогнули и мрачно сникли, тоскуя по раскатившимся булочкам. – Зачем приносящий всё это?

– Ничего, ничего, – понизив голос, продолжала дворфийка, – все свои, уважаемый Салтан, не переживайте. Ешьте, набирайтесь силенок…

Полные надежды глаза ящеров сновали, будто маятники часов: на одном конце был косноязычный лидер, на другом – рулет со сливовым повидлом, остывающие, но еще дымящиеся стейки и манящие крохотные закуски. Судя по магнетизму, который оказывала еда, выяснение обстоятельств её появления вестороков интересовала не больно.

– О чем говорящий? – Не унимался Салтан, – зачем делающий так, Гали? – Снова услышав “и” вместо “а”, ящеры глянули на лидера с плохо скрываемой укоризной.

Ощутив, что симпатии на её стороне, хозяйка трактира перешла к кульминации. Проникновенно вздохнув и взяв паузу, она пододвинулась к Салтану.

– Говорят, – прошептала дворфийка, – совсем худо вам стало, ребята…

– Кто?! Почему так решивший? – Воскликнул командующий, снова хватив по столу. Ящеры попрощались еще с парой булочек.

– Да вот, – как не веря, продолжила Гала, – говорят, вам платить уже нечем… позавчера ведь так и ушли...

– Что?! – Хором вскрикнули ящеры.

Салтан выпятил грудь.

– “Не терявшие хвост” под лучами, как и всегда! – он с почтеньем воздел глаза к потолку. – Зовущий сюда свою… с крыльями!

Сердце Галы словно сжал коршун в когтях.

Эпилог

– Я приходила недавно, знаю. Моя компания не успела тебе надоесть? – Гала вытащила из корзины парящую миску, – вот, сделала, как ты любишь – с картошкой и луком. – Она нерешительно улыбнулась и под строгим взглядом оставила вареники на камнях. – Так что… пусть будет, как прежде: угощайся, а я стану рассказывать.

Смахнув снег с дубового спила, она постелила плед, устроилась, как наседка, и припомнила всё по порядку. Её собеседник был нем как могила – лишь изредка на его губах, будто солнечный зайчик, угадывалась ухмылка.

– Сколько мы вам должные? – Пробурчала Гала, пародируя Салтана, и зашлась грудным смехом, – а после он высыпал из кошелька всё, что там было. Недурно, да? Видел бы ты лицо нашей феи!

Подавшись вперед, она вытащила серебряный медальон.

– Вот, смотри еще. Воевода отдал – расплатиться. Тут какая-то ящерка… – встретив взгляд мужа, Гала смущенно нахмурилась, – думаешь, стоит, вернуть?...

Последнее золото дня раскатилось в предгорьях, наискось высветив кроны. Над шахтой зарделся каленым металлом подол облаков. Начался снегопад.

– Пойду, завтра новый день…

Сложив плед, она выцепила в снегу миску – в ней в тот раз приносила вареники, – провела на прощанье рукой по могильной плите и, запев низким голосом, повернула к деревне.

Ей вослед умиленно взирало лицо с барельефа: нос картошкой, россыпь родинок и смуглая кожа. Ниже плиту покрывали дворфийские руны:

“Здесь покоится Огрим Торальд Изумруд,
Истинный сын земли.
Погиб в шахте, спасая товарищей
дня седьмого месяца яблонь
года тридцать четвертого новой эпохи”.

 

За сценой с холма, закутавшись в плащ, наблюдала фигура. Подождав, пока грустное пение стихнет, она, утопая в снегу, опустилась к могиле.

– Энто, ну, – раздалось гнусавое, – всё никак обошлось?… – Из тени капюшона преданно глянули на барельеф. – Уф! Ты… наверно, не против?... – Копыта звякнули о края миски, – в животе ну совсем пустота!

Закончив с варениками, фигура произнесла:

– Только что теперь делать с грибами?... – и трагично прихрюкнула, – энто, я ведь всю ночку проползал в пещере! Набрал на весь гарнизон…