– Ай, молодой, ай, красивый! – она как будто выросла передо мной из асфальта, загородив тротуар необъятной цветастой юбкой. – Ай, хороший, дай погадаю! Позолоти ручку, всю правду скажу, всю истину!

Я шагнул вправо – и она вправо, шагнул влево – и она туда же. Не обойти, не объехать.

– Ай, золотой, куда ты! Не беги от своего счастья! Положи на ладошку какую ни есть железную деньгу, всю жизнь открою, довольный будешь, радый будешь, все знать будешь!..

– Слушай, мать, – сказал я, чтобы отвязаться, – нет у меня ни железной деньги, ни бумажной, все деньги на карточке. Иди, мать, своей дорогой…

– Мать твою Марией зовут, а отца Володя… – сверкая полным ртом золотых зубов, говорила она, – а на кармане у тебя рубль лежит… вот на этом, под левою рукой… Дай мне его, счастливый будешь!

Я невольно сунул руку в карман куртки – и там действительно нащупал монетку! Черт бы их драл! Как они это делают? Ведь не было у меня в карманах ни копья. Не было! Не вынимая руки из кармана, я сказал:

– Нету. Говорю ж тебе, нету кэша. Не ношу.

– Какой Кеша, зачем врешь? Алексей ты! Алеша! А идешь ты к большому человеку, думаешь, он тебе денег даст. А он не даст. А придешь к хорошим людям, тебя любить будут, ходить за тобой будут, накормят, напоят, на чистое спать положат – а счастья не будет. Плакать будешь, локти кусать будешь… Дай рубль!

Да, я Алексей, мама моя и вправду Мария, и по отчеству я Владимирович. И я вправду иду устраиваться на работу… и вправду, к большому человеку… Я все же сделал финт, обогнул ее бесконечную юбку – и пошел дальше. Она бежала за мной, хватала за рукава, кричала на всю улицу – на нас оглядывались, но не вмешивались, смотрели на меня кто с сочувствием, кто с осуждением: связался дурак с цыганкой… Я шел скорым шагом, держа руку в кармане, машинально вертя в пальцах монетку. Наконец, она отстала, но все еще кричала мне в спину:

– Отдай рубль! Отдай! Мой рубль, не твой! Не нужен он тебе, мне нужен!.. Отдай!

Но я уже свернул с проспекта…

На тихой улочке я вытащил монетку из кармана. Действительно, рубль. Самый обыкновенный рубль… Мне стало смешно: она подкинула его мне, чтобы произвести впечатление, чтобы как-то меня обдурить, а я взял и тупо ушел. Отжал, получается, у цыганки рубль. Идиот.

В кармане зазвонил телефон. Голос у Гриши был, мало сказать, встревоженный:

– Ну ты чо, Леха? Ты где?

– Уже к метро подхожу.

– Ты с ума сошел, к метро? Ты знаешь, где уже должен быть?

– Да ладно, не опоздаю…

– Ты чо такой, блин, как удав, спокойный? Ты на время посмотри! Тариэл Автандилович…

– Да ладно, все в норме, Гриша…

– Ну, блин… Теперь смотри. Он тебя спросит…

Тут все как-то сложилось вместе, так что я, хоть и видел все собственными глазами, до сих пор не могу вместить в мозги – как будто я это смотрел в кино и пропустил какой-то ключевой момент: я иду по улице, Гриша, зануда, учит меня жить, лечит меня не по-детски, а из кустов скверика на меня вылезает бомж самого потертого и занюханного вида, и начинает тоже что-то свое впаривать, не пойми что, и я, чтобы от него отвязаться, сую ему в руку этот рубль и машу, типа, иди, иди, не до тебя – и он, отойдя от меня шагов десять, сходит с тротуара… И главное, мотоцикл ведь уже давно было слышно – этот налетающий бешеный рев невозможно было не слышать – и я, и бомж, и даже Гриша в телефоне его должны были слышать – но я не слышал, вот ей-богу, просто не слышал, и все. И этот мотоцикл вдруг влетает в бомжа…

Через секунду все кончилось: мотоциклист, как поломанная кукла, лежит под стенкой дома, бомж на мостовой, метрах в сорока, а мотоцикл вообще фиг знает где; задранное к небу колесо крутится, сверкая спицами… Гриша из телефона что-то орет, но я не слушаю. Ноги сами знают, куда идти: идут к бомжу: вот ведь, только что говорил мне что-то – а теперь ничего не скажет, можно и не просить. Башка его расколота на куски, точно, как раскалывается арбуз, упавший с грузовика; и уже порядочно вокруг натекло; и рядом, на сухом островке асфальта, как ни в чем не бывало, блестит на солнышке рубль. Тот самый мой рубль. В смысле, конечно, той цыганки… ну да ладно. Если бы я его бомжу не дал, тот бы на проезжую часть не вышел – ну, и был бы жив. Это ж его через улицу в магазин понесло, видно, он до суммы добрал… А вон и магазин, пожалуйста, витринами сверкает… Сам не зная зачем, я подобрал монету с асфальта, сунул в карман. Кругом уже вовсю гомонили, и уже гудели сирены подъезжающих скорых – а я пошел дальше.

***

Выйдя из метро, я понял, что Гриша зря паниковал: времени до встречи у меня было предостаточно. Я решил пройтись пешком. Последняя станция метро на самом выезде из города, места, мне хорошо знакомые. Когда-то, работая на Черметвторе, я возил сюда всякую ерунду, негодную к переработке. Потом несанкционированную свалку закрыли, и даже, говорят, как следует штрафанули кой-кого, и кой-кому еще повезло, что обошлось без уголовных дел – но это говорят, я сам не знаю, я тогда оттуда уже ушел. И за этой бывшей свалкой шоссе, а за шоссе – коттеджный поселок, где мне назначена встреча… А пройтись мне было даже и нужно: никак не шел из головы несчастный бомжик, его слипшиеся в крови полуседые патлы…

Свалка уже зарастала. Молодой березняк пробился сквозь стыки и трещины бетона, прикрыл срам мертвой железной жизни наивной живой жизнью, только еще приоткрывающей зеленые глаза набухающих почек. Неспешно, по-питерски начиналась весна, потихоньку сходил с открытых мест черный снег, обнажая жухлую траву, гниющие залежи прошлогодней листвы, груды хлама и лома, ржавые остовы неведомых механических чудовищ. Выщербленные бетонные плиты местами уже высохли, местами пересекались ручьями талой воды, корявые мостовые, залитые вдоль обочин, посередине парили, высыхая; солнце, щурясь, выглядывало в просветы спешащих неизвестно куда облаков. Какой-то, черт его знает, уют есть в этой шушере, бестолочи, грязи и неразберихе. Стыдно признаться, но такие вот заброшенные места, такая выжившая вопреки всему жизнь в сто раз милее мне парадных петербургских набережных и проспектов. Да и заповедных нетронутых лесов тоже…

На одной из площадей непарадного города, или на одной из полян незаповедного леса увидал я металлическую сферу, метров двух в диаметре и мужичка, ковыряющегося в ее поверхности. Была сфера ни дать, ни взять батискаф, весь опутанный трубками и проводами, со множеством люков и лючков, крышки от которых, впрочем, почти все уже лежали рядом, с аккуратно сложенными в них только что отвинченными гайками. Этот мужик, видать, не первый час здесь копался.

– Крутишь? – спросил я, чтобы с чего-то начать.

– Кручу, – коротко ответил мужик, не отрываясь от дела.

– А зачем тебе?

– Зачем-зачем? Одних гаек вон… На полжизни. Ты автомобилист?

– Ну да, – говорю, – только гайки-то все нестандартные. Не 14 и не 17. И не пятнашки китайские. Куда они тебе?

– Эх... – только и ответил мужик, на миг стрельнув на меня злым глазом.

– А это вообще что?

Мужику все же пришлось прервать работу. Он разогнулся, бросил отвертку на землю и внимательно меня разглядел, прежде чем ответить:

– Бомба. Атомная.

– А-а-а…?

– Не радиоактивна, не бойся. У меня счетчик с собой. У меня счетчик всегда с собой… мало ли что.

Всякого я ожидал, но такого…

– Это только корпус, внутри почти пусто. Можешь заглянуть. Я тут пооткручивал…

Я совал голову в люки, разглядывал внутренности, а он опять принялся за свое. Он кряхтел и пыхтел, и вполголоса матерился – у него явно что-то не ладилось. Я насмотрелся, спросил у него:

– Что тут у тебя?

Он постучал отверткой по металлу.

– Мне вот сюда попасть надо. Эту крышку отвинтить. А не получается, ни изнутри, ни снаружи. Восемь винтов. Затянуто… насмерть, ни одна отвертка не берет.

– А болгаркой срезать?

– Болгаркой? Я пока за болгаркой езжу, тут знаешь, что будет? Дураков нет…

– А что там?

Он зыркнул на меня совсем уже по-волчьи:

– Реле управления. Соленоид, четырнадцать кило серебра…

До меня вдруг дошло. Я вынул из кармана рубль, протянул мужику:

– В шлиц вставь, как раз по размеру, половинка войдет. А за другую половинку…

– Разводным! Понял! – перебил он меня.

Неприятно было ему, что сам не догадался, вот он и грубил. А может, испугался, что придется делиться… Но тут зазвонил мой телефон. Гриша! Я глянул на экран – времени-то оставалось в обрез!

Я бежал по бетонке, вверх по склону, на бегу оборачивался и кричал мужику:

– Только не силой! Молоточком постучи! Молоток у тебя есть?

Мужик отвечал мне:

– Не учи ученого! – и прибавлял непечатное.

Я был уже у самого шоссе, когда внизу грохнуло. Так, что земля шатнулась под ногами, а по ушам будто лупанули палкой. Через секунду ударил в спину ветер, заставив клюнуть носом – и что-то горячее вдруг ляпнулось в щеку, и упало на бетон, и покатилось, звеня и подпрыгивая.

Это был мой рубль.

***

Несколько секунд я оторопело смотрел на блестящий кружочек, успокоившийся, наконец, в дорожной пыли. Затем развернулся и побежал своей дорогой – после такого взрыва нечего было и думать оказывать оставшемуся у бомбы первую помощь. Некому там было оказывать помощь, а смотреть на разбросанные ошметки человеческого тела – спасибо, я не любитель. Мне одного трупа на сегодня хватило, за глаза и за уши.

Перейдя шоссе, на гладкой, как стол, дороге к коттеджному поселку, шедшей сквозь молодой сосновый лесок, я отряхнулся, обдернулся, протер потное лицо платком, пригладил волосы, принял независимый и беззаботный вид и, посвистывая, двинулся дальше. Сунул руки в карманы – в левом лежал рубль.

Стоп. Я, значит, оставил его на той стороне шоссе, на дороге – а он в кармане? Я размахнулся и зашвырнул монету как можно дальше. К чертовой матери. Сделал несколько шагов, проверил карман – рубль снова был там. Да что ж это!.. Я опять закинул его, на сей раз в сторону от дороги, в заросли шиповника. Нарочно прошел несколько метров, прежде чем сунул руку в карман. Сунул – он опять был там!.. Я опять швырнул – он снова вернулся! Ну, нет! Держа левую руку в кармане, я из правой аккуратненько выронил чертову монетку себе под ноги и пошел задом, не сводя с нее глаз. Рубль спокойно лежал на дороге, как и положено лежать всякому мертвому железу – но стоило мне моргнуть, как что-то толкнулось мне в левую ладонь. Он опять был в кармане!

Черт меня побери! С этим надо было что-то делать! Что-то придумать! Но ничего не придумывалось. Я то закидывал его как можно дальше, то клал под ноги, то пятился, следил за ним, стараясь не моргать, то бежал прочь сломя голову, то отпрыгивал в сторону, в придорожные заросли, то просто перекладывал его в другие карманы – в какое-то мгновение он неизменно оказывался в левом кармане куртки. Невозможно было засечь момент, когда он перемещается: лежит, лежит, и вдруг – хлоп – он уже в кармане… Очередной раз пятясь и согнувшись в три погибели, я уже подумывал сбросить куртку, или прорвать в кармане дыру – вот, это самое лучшее, прорвать дыру, чтобы он сам вываливался… как вдруг наткнулся задом на кого-то. Это был Гриша. Он схватил меня за плечи, развернул к себе и как следует тряхнул. Я по инерции еще рванулся, глянуть на рубль – но из Гришиных клешней не вырвешься… Метрах в семи от нас стояла машина… нет, что за машина! Чудо, а не машина! Мечта!.. Задняя дверь была открыта, и там сидел Гришин хозяин… ну, и мой тоже, если дело выгорит. Работодатель. Я его не разглядел, он сидел в машине, только ногу выставил на дорогу, и ботинок его сиял не хуже полированного лака его автомобиля…

– Гриша, не узнаю тебя, – зазвучал голос из сумрака салона, – не узнаю тебя. Ты всегда был разумным человеком – и ты предлагаешь мне этого малахольного в шоферы? себе на подсмену?

– Тариэл Автандилович, мамой клянусь, не знаю, что с ним такое! Мы с ним с армии…

– Он и за руль задом наперед сядет? У него что с головой?

–Тариэл Автандилович, все в порядке с головой! Всегда было все в порядке. И водитель он от бога! Попробуйте его только! Хотя бы вот, до развязки – сами поймете…

– А у него своего языка нет?

Гриша ткнул меня в спину костистым кулачищем: «говори!».

– Ав… Автандил Тариэлович, – начал я, – то есть, ой, Тариэл Автандилович! Я, вообще-то… Но тут вот у меня… как бы сказать… аномальный объект…

Я вытащил рубль и протянул его… ботинку, куда еще. Показать. Ну, трудно же разговаривать с ботинком!

– На вид рубль, как рубль, а как его не выкидывай, все время ко мне возвращается…

Краем глаза я увидал Гришино лицо – эх, лучше бы мне было его не видеть!

Из салона протянулась рука, вся в перстнях:

– Дай его сюда, – и, через паузу: – больше он к тебе не вернется. Не болей. Поехали, Гриша.

Машина покатила вниз по дороге, а я остался стоять, как помоями облитая стоеросовая дубина. Так опозориться!.. И Гришку подвел! как я теперь ему в глаза посмотрю!.. И где теперь, скажите на милость, мне искать…

В прогалине леса хорошо была видна круговая развязка шоссе, обычная питерская ватрушка, плотный поток машин на ней и плавно вкатившаяся в общее движение – как будто вокруг никого и не было – чудная птица Тариэла Автандиловича. Если кто и бог за рулем, так это Гриша!.. Красная Нива вдруг, визжа резиной, вылетела сразу с первой полосы на четвертую, загородила Грише дорогу; из окон ее обильно полились автоматные очереди; даже отсюда можно было разглядеть черные балаклавы и вывалившиеся из окон машины локти стрелявших. Грохот очередей, несколько глухих ударов, хруст стекла и железа, крики…

Я сунул руку в карман: рубль опять был на месте.

***

В метро я плюхнулся на свободное место и сразу же отключился. Как будто провалился в черную дыру. И хорошо было бы так доехать до дома – но нет, уже на «Черной речке» я всплыл из бездны; сон стал прозрачным; сон стал не сон, а мученье. Мерещилась какая-то мутотень с этим рублем, все я чем-то торговал или менялся, и все оказывался в прогаре, и все где-то рядом мелькал цветастый подол, звенели мониста, сверкали золотые зубы. И все это было какая-то большая нелепость, ошибка, и я почти просыпался, с досады скрипя зубами и чуть не в голос вскрикивая: «не то! не то!». А что «не то», я и сам не знал. На какой-то станции я разлепил глаза: надо мной стояла крупная тетка с толстой книгой в руках. Она демонстративно упиралась сумкой в мои коленки и делала вид, что увлечена чтением, а на самом деле только и думала о том, когда же я уступлю ей место, и не столько читала, сколько двигала туда-сюда вложенную в книгу открытку, так, что надпись на ней: «Приглашение на…» то появлялась над страницами, то исчезала. И вправду, надо было бы уступить, но сил не было. Сил совершенно не было! Я сделал вид, что открывал глаза, не проснувшись, уронил голову набок, мельком заметив на коленях у соседа большой альбом, раскрытый на репродукции черной картины, с подписью: «Похороны в Эр…». Не то, не то! Все это какой-то бред! Приглашение на похороны! Не то! Есть такая книга, «Приглашение на казнь», Гайто Газданов, стоит ровно рубль, но она совсем не толстая… «Хохороны вторник»! ...

Я снова проснулся, не открывая глаз, от внезапной тишины. Поезд стоял в тоннеле посреди перегона. И вот теперь было действительно что-то не то. Не так, как должно было быть.

В тишине, от которой начинало звенеть в ушах, не открывая глаз, уронив голову на грудь, я пытался понять, что же теперь-то, не во сне, не то? И вдруг понял.

Я не достаю до пола ногами.

Поезд все стоял, тишина начинала давить на уши. Хоть бы кашлянул кто-нибудь, что ли… Не открывая глаз – нельзя было открывать глаза! – я потихоньку, чтобы никто не заметил, вытащил рубль, спустил руку с сиденья и разжал пальцы. Рубль пролетел совсем немного и явственно звякнул, упав на железо. Звякнул! С каких это пор в вагонах метро полы из железа?!

Открывать глаза по-прежнему было нельзя. Но и не открыть стало смерти подобно. «Не мельтеши, – успокаивал я себя, – не дергайся. Главное, не дергаться» … Я, сколько мог крепко, вцепился в сидение (на ощупь оно тоже показалось железным, проминалось и глухо щелкало под пальцами – жесть какая-то!), и, еще раз дав себе слово оставаться неподвижным, открыл глаза.

Подо мной был темный провал в семь этажей! Я сидел на краю крыши, свесив ноги в темную пустоту, немного не доставая ногами до водосточного желоба. Когда первый внезапный накат тошноты прошел, я разглядел в желобе – ну да, конечно, что же еще, я же сам его туда уронил, где же ему еще быть!.. Темные тополя питерского двора почти касались верхушками подошв моих ботинок, далеко внизу шебуршало какое-то движение, какое-то неяркое мерцание шевелящихся огоньков – а надо мной во всю ширь распростерлось черно-синее жестяное небо, там и сям продырявленное крупными корявыми звездами.

Где я? Как я сюда попал?!

Я осторожно лег на спину. Теперь надо было перевернуться и отползти от края. Легко сказать… Вообще-то я не боюсь высоты, но сейчас... Я весь взмок, и желудок норовил вывернуться наизнанку, и во всем теле стоял противный зуд. А ноги все так же болтались в пустоте!.. Когда мне все же удалось заставить себя перевернуться на живот, меня било мелкой бессильной дрожью, так что пришлось полежать немного на краю крыши, чтобы очухаться. Что со мной?! Как я здесь оказался?! Ответа у меня не было… Я все-таки дополз на четвереньках до слухового окна; на чердаке мне, наконец, полегчало.

На чердаке мне полегчало, а, спускаясь по лестнице, я уже чувствовал себя суперменом после великого подвига. Ноги, правда, еще дрожали, но под ногами была каменная твердь ступеней, огражденная чугунными перилами. А главное – я чувствовал, что на сей раз это самое главное – чертов рубль остался там, на верхотуре! карман был пуст... Надо было плюнуть на него там, сидя над бездной!!..

Хлопнула за спиной тяжелая дверь, незнакомый двор обнял меня темнотой, странной, теплой, совсем не апрельской; тополя шумели листвой, как в августе – а ведь еще утром на них только-только набухали почки!.. Кто я?! где я?!..

Из-под тополей доносилось тихое заунывное пение. Несколько голосов гундели в унисон, в такт пению качались тусклые свечи, неясные тени неспешно ходили по кругу. Как будто… как будто… Я подошел поближе: неровным хороводом ходили друг за другом карлики, мне чуть выше колена, в монашеских плащах, подпоясанных веревками, со свечами в сморщенных кулачках. Один, другой, третий взглядывали на меня и тотчас же опускали головы. Лиц их я не разглядел, из-под капюшонов светились точки злых глаз, а вместо носов болтались толстенькие серые хоботки. Карлики пели что-то хором на заунывный мотив, слов было не разобрать, проскакивало только что-то вроде: «жизньвечную-у-у», да «надгробноерыданиетворя-а-а-ше»… Они ходили, раскачиваясь и гнусавя, вокруг мелом нарисованной на асфальте распластанной фигуры. Они отпевали меня! Я взглянул наверх – точно! рисунок был как раз под тем местом, где я недавно сидел, свесив ноги с карниза… Боже мой, боже! Избавь меня от наваждения! Разбуди меня!

Вдруг одна из звезд сорвалась с небосвода и понеслась на меня с неотвратимым ускорением падения. Надо было бежать, но я не знал, куда, я надеялся отскочить в последний момент. Нет слов, чтобы описать ее кошмарную и все увеличивающуюся скорость. Она была все ближе и ближе. Вдруг я разглядел, что это никакая не звезда, а сверкающий металлический шарик – и даже не шарик, а диск, кажущийся шариком из-за бешеного вращения вокруг своей оси. Это был мой рубль! Сейчас, сейчас он ударит и пробьет меня насквозь! Я закричал и бросился бежать – куда, не помню. Я вообще больше ничего не помню…

***

Больной Алексей В. 31 год.

Не работает.

Поступил в ГПБ № … 08.04.202… года.

Анамнез: родился в Ленинграде. Данных об отягощенной наследственности не выявлено. Отец оставил семью до его рождения. Мать учительница (русский язык и литература). Имеет старшую сестру. В детстве в развитии от сверстников не отставал. Окончил 9 классов, ПТУ по специальности наладчик станков с ЧПУ. Везде учился средне. В ВС получил специальность шофера, по которой и работал после армии (водитель грузовика, водитель грузотакси и такси в частных фирмах), часто менял места работы. 8 лет назад получил легкую ЧМТ в ДТП. Последствия травмы отрицает. Женат не был, детей не имеет. Живет с матерью в отдельной квартире. Последние 2 года не работает, причины увольнения с работы объяснить затрудняется. Из перенесенных заболеваний: детские инфекции, простудные заболевания. Эпиданамнез спокойный.

Прежде у психиатров не лечился. Себя характеризует в меру общительным, однако отмечает, что внутренние переживания всегда предпочитал держать при себе. Считает, что его психическое состояние изменилось «вчера», (всегда, не называя числа, говорит «вчера», хотя во времени ориентируется верно), когда он подвергся психической атаке со стороны неизвестной цыганки, подсунувшей ему монету достоинством в один рубль «для испытания», которого он, по его мнению, не выдержал. Доставлен в больницу бригадой СПП, вызванной случайными прохожими, со -ской улицы, где ползал по тротуару и бросался под проходящий транспорт, стараясь что-то вытащить из-под колес или наоборот, зашвырнуть туда что-то. Стал виновником небольшого ДТП, пострадавших нет. С начала мая в клинической картине стала преобладать депрессивная симптоматика, ипохондрическая фиксация на внутренних переживаниях. Родными практически не навещается. Мать демонстрирует малую заинтересованность в судьбе больного, что является дополнительным травмирующим фактором. К терапии добавлен антидепрессант. Постепенно настроение выровнялось, стал больше общаться, смотрит ТВ. Заслужил авторитет у больных умением показывать фокусы с монетой. Имеет действительно уникальную способность находить монеты, всегда достоинством в один рубль. У главврача уже скопилось 346 таких монет. На вопрос об этой способности неизменно отвечает, что монета всего одна, всем просто кажется, что их много, «соразмерно количеству и весу грехов». На предложение оценить монеты на вес предлагает взвесить их, не полагаясь на мышечные ощущения. Однажды взвешивание и было проведено, но 188 на тот момент монет показали вес всего три грамма (вес одной монеты), что дало больному повод к развитию бредовой идеи, что в психиатрической больнице врач отличается от больного только тем, что приходит сюда сам, а больного привозят на скорой. (Очевидно, что у весов просто села батарейка).

Соматический статус: без видимой патологии.

Невропатолог: без очаговой с-ки.

ЭЭГ: умеренно выраженные диффузные изменения БЭА.

Психолог от 15.04.202…г.: выявляются структурные нарушения мышления в виде неадекватных ассоциативных связей, соскальзываний, разноплановости и паралогичности суждений, актуализации латентных признаков. Профиль личности характеризуется существенным подъемом по параноидной шкале, а также по шкалам тревоги, депрессии, шизофрении. Отмечается симптоматика психопатологического регистра.

Анализы крови и мочи в норме. Ф50, микрореакция, HAVAg, HbsAg, HCVAb отрицательны.

Лечение: зипрекса ВСД 20мг, феназепам ВСД 2мг, пиразидол ВСД 75 мг.

Диагноз: шизофрения параноидная форма непрерывный тип течения. С-м Кандинского-Клерамбо F20.0

***

Тетя Зоя, прости меня! Я хочу, чтобы тебя звали тетя Зоя, потому, что это имя означает «Жизнь». Прости меня, ради всего, что тебе дорого и свято, прости меня. Ты дала мне этот рубль, чтобы я отдал его тебе, как ты сказала бы мне слово, чтобы я ответил, как ты выдохнула бы, чтобы я смог вдохнуть. А я не отдал, и теперь мне ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Нет, это не годится.

Зоя… извините, не знаю Вашего отчества. Прошу прощения, что по досадной оплошности присвоил Вашу собственность. Не имея возможности вернуть рубль Вам лично, прошу в любое удобное вам время в приемные часы забрать его у меня по адресу… черт, я не знаю адреса больницы! …

Если ты, старая ведьма, не заберешь свой долбаный рубль…

Нет, так нельзя! Ни в коем случае нельзя!

Ты была права, я попал к хорошим людям, меня здесь любят, кормят, поят и лечат, и сплю я всегда на чистом и сухом. Они все желают мне добра, но беда в том, что никто из них не знает, что есть добро. И от этого мне всегда хочется плакать и кусать локти, как ты и предупреждала меня – а я не верил!

В последнее время я уже не плачу (видимо, действуют таблетки), а сижу на койке, держа левую руку в кармане. Сторожу рубль, зажатый в кулаке. Когда он вдруг пропадает, я иду по больнице искать его. Тут нельзя медлить. Толпа сумасшедших, из тех, кто ночует здесь постоянно, ходит за мной, потому что, когда я его найду, он начинает вытворять черте-что, только бы не попасть мне в руки. Толпа смеется. Толпа думает, это фокусы. Дураки! Они не знают, что если я не заберу его вовремя, следующей же ночью из ближайшей палаты кого-то вывезут ногами вперед. На шум прибегают другие сумасшедшие, ночующие здесь по очереди, разгоняют сборище и возвращают меня на мою койку, держать рубль в кулаке, раскачиваться и плакать незримыми миру слезами.

Приезжай, прости меня…