В последнем повороте двигатель Йохена, испустив столб дыма, окончательно приказал долго жить.

Не желая больше двигаться по инерции, белая «Мазерати» замедлилась почти до нуля. Йохен нехотя свернул к обочине и остановил машину. До боксов, где ждали механики, оставалось метров триста. Обидно.

Йохен длинно и замысловато выругался, а потом подумал: могло быть и хуже. Можно было заглохнуть полукругом раньше или полукругом позже – и добираться до старта целую вечность. Это же Солитюдеринг. Одиннадцать километров с гаком среди лесов – это вам не шутки. И преодолевать их, как подсказывало название трассы, Йохену пришлось бы в полном одиночестве. Зрители не в счёт – с ними не поговоришь о том, что делать дальше.

Он выбрался из кокпита и прислонился к гладкому корпусу машины, преодолевая спазмы в желудке. Прихватило ещё на середине круга, когда он проезжал мимо Бюснау. Не первый раз прихватило, даже за сегодня – ну так и что? Йохену не привыкать. Бывало и похуже. Жаль только, машину теперь не дотолкать до боксов. Тут и шевелиться трудно, куда там толкать.

Чтобы проверить свою мысль, Йохен оторвался от корпуса и попытался сдвинуть с места заднее колесо «Мазерати». На сокращение мышц желудок отозвался мучительной болью, а колесо не шелохнулось. Йохен с трудом распрямился и махнул рукой. Суббота ещё в разгаре. Механики успеют забрать машину и починить, не к концу тренировок, так к воскресной гонке – если только можно.

Главный механик, Рихард, встретил его с беспокойством на лице.

- Опять? – спросил он. Йохен устало кивнул.

- Похоже, ещё цилиндр накрылся, - ответил он, протирая лицо от налипшей пыли. – Надеюсь, только один. У нас ещё есть запасные?

- Я не о том. – Рихард критически оглядел Йохена. – Тебе ведь нехорошо.

- Пустяки, - отмахнулся Йохен.

- Ничего себе пустяки. – Рихард склонил голову набок, вглядываясь в лицо Йохена. – Ты под слоем пыли аж зелёный. Давно началось?

- И не кончалось, - буркнул Йохен. – Не переживай. К гонке буду как новенький. На сегодня, похоже, заезды окончены?

Полчаса спустя, когда механики всё же затолкали «Мазерати» в бокс, Рихард вынес вердикт: заезды действительно окончены. Целых три цилиндра из четырёх разрушились, а запасных оставалось только два.

- Должно быть, что-то с топливным насосом, - постановил Манфред Кляйн, хозяин команды. Пару раз участвовавший в гонках Гран-При ещё до войны, он не слишком разбирался в технике, но считал нужным в любой ситуации подталкивать своих людей к действию, была в нём необходимость или нет. – Проверьте ещё раз. И зажигание тоже, мало ли. Йохен, ты как? Выглядишь, честно говоря, неважно.

Йохен поднял глаза к потолку бокса. Чувствовал он себя и впрямь отвратно. За полчаса чашка чая в его руке опустела только наполовину, настолько неохотно желудок принимал её содержимое.

- Всё нормально, Манфред, - тем не менее, ответил он. – К завтрашнему дню очухаюсь. Хоть это, похоже, и без толку. Мы же не поедем на трёх цилиндрах?

- На трёх – не поедем, - согласился Манфред. – Поедем на восьми. На этот раз у нас есть запасная машина, - добавил он в ответ на недоумённый взгляд Йохена.

- И давно мы можем себе это позволить? – Йохен говорил «мы», чтобы не обидеть Манфреда – всё-таки это Манфред за всё платил, хотя доходов от маклерской конторы ему едва хватало на такое дорогое удовольствие, как собственная команда. Манфред только загадочно улыбнулся.

- Завтра особенный день, - сказал он. – Надо, чтобы всё было в лучшем виде.

Йохен решил не уточнять, почему это завтрашний день – особенный. Никак Манфреду просто захотелось во что бы то ни стало выставить машину на домашней гонке – он и сам родился неподалёку отсюда, в Пфорцхайме. Что за запасную машину он вдруг откопал, Йохен спросить не успел: Манфред уже покинул боксы, что-то напевая себе под нос. Ну и ладно, решил Йохен. Быстрее, чем «Мазерати», она всё равно не будет, а значит, на многое рассчитывать не приходится.

Наконец покончив с чаем, он отправился наружу в надежде выпросить у других хозяев «Мазерати» запасной цилиндр. Соперничество соперничеством, а всё же гонщики частенько приходили на помощь друг другу в таких случаях, зная, что однажды помогут и им. Тем более – когда гонка не входила ни в какие турниры и ничего не решала. Как сегодня.

Летнее солнце сменилось угрожающими тучами, и Солитюдеринг стал ещё больше оправдывать своё название. Механики, как назло, попрятались в боксы, будто уже предчувствуя дождь, а пилоты, напротив, не желали заезжать на пит-стоп – рассчитывали поставить хорошее время, пока солнце не слепит глаза в поворотах. Ни одной частной «Мазерати» в боксах не нашлось, а механики заводской команды на все вопросы Йохена отвечали только жестами, означавшими, что они не понимают по-немецки. Йохен отправился обратно ни с чем, уже твёрдо решив, что сейчас же переоденется, поедет в Леонберг, в гостиницу, завалится там в кровать – с книгой, а может и без, – и не будет думать о гонках до следующего утра.

Его мысли прервали несколько механиков, высыпавших из бокса, к которому он как раз подходил. Йохен попятился, и вовремя: к боксу с мерным рокотом подъехал «Тальбо», выкрашенный в цвет неба. Пилот за рулём начал было что-то говорить нагнувшемуся к нему механику, но его взгляд упал на лицо Йохена и замер. Йохен решил обойти машину, но водитель «Тальбо», мигом заглушив двигатель, выскочил из кокпита ему наперерез.

- Йохен, ты, что ли? – крикнул он по-немецки.

Теперь Йохен узнал его – и глазам поверить не мог.

- Мишель?

- А кто же. – Гонщик снял защитные очки. Без сомнения, это был он.

Йохен не видел Мишеля Шарро больше десятка лет, со злополучного тридцать девятого. Он ничуть не изменился за это время. Тогда они были дружны и не мнили себя конкурентами, хоть порой и боролись на трассе до искр от столкновений. Всё изменилось в один миг, как гром среди, что уж там, давно сгущавшихся туч. С тех пор обоим на много лет стало не до гонок. Даже в последние, мирные годы Йохен ни разу не встречал Мишеля на трассе, даже во Франции, даже на трассе под Реймсом, от которой до его родной деревушки было рукой подать.

- Ты где пропадал, старина? – спросил Йохен.

- Я не пропадал, - усмехнулся Мишель, - я всё это время был.

- Но не на трассе, - заметил Йохен. – Я тебя ни разу не видел ещё с тех пор…

- Я тебя тоже, - сказал Мишель, - хоть и слыхал, что ты снова за рулём. Жаль, только сейчас встретились.

- Лучше поздно, чем никогда.

К Мишелю подскочил механик и что-то проговорил ему в ухо, тот кивнул и жестом показал, что будет готов через минуту. Йохен всё ещё с трудом верил, что старый друг снова перед ним. Мишель, казалось, и не постарел за эти годы, только будто бы… нет, не похудел, а истончился. Тоже болеет?

- Так что ты тут делаешь? – спросил Йохен. – Почему Солитюд?

- Pourquoi pas? – рассмеялся Мишель. Его смех всегда обладал заразительным свойством, и Йохен тоже прыснул.

- Действительно, что за вопрос! Ну ладно, - сказал он, прекратив смеяться. – Я ужасно рад тебя видеть. Давай-ка после заездов встретимся и поболтаем за кружкой пива? Столько всего надо обсудить…

У Йохена промелькнула мысль, что, может быть, некоторые вещи Мишелю не очень-то хочется обсуждать. Уж по крайней мере то, как они провели первую половину из этих десяти лет. Йохен и сам не горел желанием об этом вспоминать. Однако Мишель охотно кивнул.

- Давай. Только лучше завтра, после гонки. Я тебя найду!

С этими словами он снова запрыгнул в кокпит и секундой позже с визгом резины сорвался с места, резко и эффектно, как делал это всегда. Йохен помахал ему вслед.

Уже в Леонберге Йохена застал дождь, необыкновенно холодный для летней поры. Он едва успел заскочить на крыльцо отеля – не хватало ещё подхватить простуду. Затем, как он и обещал себе, Йохен поднялся в номер, снял пальто и туфли, рухнул на кровать и почти мгновенно уснул.

Проснулся он ранним утром – видимо, оттого, что прекратился убаюкивающий стук дождя по крыше. Солнце едва показалось над горизонтом, подсветив тёмные животы дождевых туч, уходящих на запад. Вот и отлично, решил Йохен. К старту трасса успеет подсохнуть, если только не нарисуются новые тучи.

Преодолев новые спазмы в желудке и мысленно пообещав себе всё-таки сходить к врачу на будущей неделе, Йохен поднялся с кровати и принялся готовиться. В юные годы он бы корил себя за то, что так бездарно продрых весь вечер, а теперь должен будет убивать время всё утро. С годами, однако, Йохен усвоил нехитрую мудрость: убиваешь ты время или нет – оно в любом случае умрёт, а пока будешь о нём горевать, потратишь ещё больше. Vita brevis, cursus longus, как говорил один его коллега по треку, итальянец. Есть только один момент – этот.

Одевшись, Йохен около часа бродил по тихим утренним улочкам Леонберга, вдыхая запахи мокрой листвы, пока не начали открываться кафе. После недолгих переговоров с желудком он направился в одно из них за омлетом с грибами, а затем, не откладывая, поехал на трассу.

Солитюдеринг ему всегда нравился, хоть он и бывал здесь всего пару раз. В первые годы за рулём ему, как и многим молодым гонщикам, казалось, что трасса тем лучше, чем она проще. В те времена Солитюдеринг, являвший собой одиннадцать километров извилистых и непредсказумых дорог общего пользования, ему бы не понравился – хотя его коварство меркло по сравнению со знаменитым Нордшляйфе. Ту трассу посреди глухого вестфальского леса, вдвое длиннее, целиком состоящую из слепых поворотов, называли «зелёным адом». Йохен с озорством подумал, что Солитюд тогда следовало бы окрестить «зелёным чистилищем». Забавное было бы прозвище, жаль только, что оно, как и оригинал, совсем не меткое. Ад отнюдь не похож на Нордшляйфе. Йохен знал это наверняка – он бывал и там, и там.

В городке Маденталь, сквозь который проходила стартовая прямая, уже собирались зрители, несмотря на ранний час. Йохен прошёл сквозь их нестройные порядки неузнанным. Даже во времена побед в Гран-При за «Мерседес» он не снискал такой славы, чтобы на улицах в него тыкали пальцем со словами «гляди, это же он!» Быть может, без шлема он просто выглядел иначе.

В боксах он, кажется, был первым из пилотов. Механики многих команд уже были тут как тут, заканчивая приготовления к старту. Косые лучи солнца падали на радиаторы машин, спрятанных в боксах – и казалось, будто это любопытные зверьки, красные, синие и белые, высунули носы на солнце и дремлют в ожидании дня. Ещё немного, и оно начнёт пригревать достаточно, чтобы всё пёстрое стадо высыпало на свет божий в погоне друг за другом.

Единственный крепко спящий зверь обнаружился в боксах команды Манфреда Кляйна. Машину, вокруг которой суетились механики, покрывал чехол, и им приходилось задирать его там и тут, чтобы добраться до нужных деталей. Под складками чехла Йохен заметил серебристую краску.

- А вот и он! – Из-за спин механиков появился сам Манфред. – Ты нынче рано, дружище. Как самочувствие?

- Моё-то неплохо, - сказал Йохен. – А что машина под чехлом? У нас крыша протекает?

Манфред рассмеялся.

- Просто это сюрприз. Думаю, тебе он понравится. Помогите, ребята!

Когда механики и Манфред стащили чехол, Йохен несколько секунд не знал, что и сказать.

Перед ним стоял «Мерседес». Последняя довоенная модель. В тридцать девятом она едва успела принять боевое крещение в Гран-При Триполи – Йохен тогда пришёл третьим. Сейчас, при виде зубастой радиаторной решётки и тонких изгибов серебристого корпуса, он вспомнил каждую деталь того заезда.

- Господи, - проговорил он наконец. – Где ты его откопал?

Манфред на секунду смутился – видно, решил, что Йохен намекает на почтенный возраст машины.

- Долгая история. Могу только заверить, что он отлично хранился. Мы его проверили до последнего винтика.

- С ума сойти, - Йохен зачарованно улыбнулся, провёл рукой по ребристому капоту. – Не думал, что увижу такую.

- Ну, «Альфы» же дожили до наших дней, - сказал Манфред. – И отлично себя чувствуют. Конечно, вряд ли мы до них дотянемся. Лошадок у этого красавца не больше, чем у «Мазерати», да и потяжелее он будет. Но ведь лучше, чем ничего?

- Намного, - Йохен наконец нашёл силы оторвать взгляд от «Мерседеса». – Спасибо, Манфред. Это великолепно.

Час спустя два десятка машин выстроились в несколько рядов на стартовой прямой.

В обоих ушах у Йохена стоял рокот моторов на холостых оборотах. До старта оставалось несколько секунд, и директор гонки, пожилой господин в костюме и шляпе, уже стоял на самом краю трассы за стартовой линией, медленно поднимая над головой чёрно-красно-жёлтый флаг. Йохен вцепился в руль мёртвой хваткой, нажав до упора педаль сцепления. Напряжение висело в воздухе, как и всегда в этот решающий момент. Йохен отчего-то волновался сильнее обычного, хотя гонка была далеко не самой важной. Что бы это значило? – спросил он себя и не стал отвечать: некогда было думать.

Флаг дернулся вниз. Йохен плавным отточенным движением отпустил сцепление, одновременно вдавливая в пол педаль газа. Все машины, включая его «Мерседес», точно по команде «голос» издали громогласный рёв, срываясь с места. Под давлением сотен лошадиных сил их корпуса дёргались, стремясь уйти с прямой траектории, а их пилоты, как наездники на родео, изо всех сил удерживали могучие машины в узде.

К началу третьего круга он остался один.

«Альфы» с их новенькими нагнетателями умчались далеко вперёд, «Мазерати» и «Феррари», уступавшие им в мощности, тщетно пытались догнать их. Йохен некоторое время держался за этой группой, но его «Мерседес» был слишком тяжёл, да и лошадиные силы, похоже, поразбежались из его двигателя за годы простоя. Красные хвосты итальянских машин больше не виднелись впереди, но и в зеркалах уже не мелькали голубые «Тальбо», ещё более тяжёлые. Йохен оказался единственным в группе имени себя.

Вот тебе и Солитюд, подумал он.

Йохена это полностью устраивало. Рык мотора и свист ветра сливались в его ушах в захватывающую симфонию. Он был в своей стихии – а какое место он занимал, его совершенно не волновало.

Зрители, что там и тут виднелись среди деревьев, иногда приветственно махали ему, будто подгоняя, но и это не меняло настроения Йохена. В конце концов, если ему и светило призовое место, принести его могли лишь неудачи соперников и надёжность его машины – так что спешка могла лишь повредить. Йохен с каждым кругом находил в себе удивление тем, что «Мерседес» по-прежнему работает – разве что тахометр отказал и теперь показывал ноль. Впрочем, к этому моменту Йохен уже приноровился определять число оборотов мотора на слух.

На девятом круге, на короткой прямой между поворотами «Леттенлёхер» и «Штайнбахзее», ему привиделась испуганная маленькая девочка на обочине.

Выскочив на следующую прямую, Йохен чуть было не оторвал руки от руля, чтобы протереть глаза. В том, что ему именно привиделось, он не сомневался. Откуда бы тут взяться маленькой девочке? Нет, конечно, она вполне могла здесь оказаться, но её вид насторожил и взбудоражил Йохена – такой она казалась перепуганной. Да и весь её образ был каким-то неуместным, будто не от мира сего. К тому же Йохен был уверен, что слышал её крик. А чтобы перекричать восьмицилиндровый двигатель на полных оборотах, надо иметь голос оперной дивы.

И всё же видение было таким явным, практически осязаемым, что Йохен ещё целый круг не мог выкинуть его из головы. Конечно, думал он, ему показалось. Может, это что-то вроде миража. Но всё-таки ещё никогда ему ничто не мерещилось настолько чётко – это было удивительно даже с учётом того, что Йохену в принципе ничего, как правило, не мерещилось.

На десятом круге, подъезжая к «Леттенлёхеру», Йохен решил, что будет смотреть во все глаза. Если никакой девочки не окажется, сказал он себе, значит, её и не было, и дело закрыто.

Разумеется, прямо посреди прямой он снова увидел её.

Видение ничуть не изменилось. Йохен не успел рассмотреть детали, уж больно быстро он промчался мимо неё – заметил только светлые волосы, какую-то светлую одёжку и панический ужас на лице, подтверждаемый громким криком. Правда, девочка не просто вопила не своим голосом – она как будто звала на помощь. Слов Йохен не разобрал, но интуитивно ему показалось, что кричит она не по-немецки. «Надо остановиться», - подумал он, но в тот же миг глянул в боковое зеркало – и уже ничего не увидел.

Ну и что это значит? Всё-таки мираж? Девочка стояла практически на дороге – здесь не было ограждения, – а значит, в зеркало Йохен бы её точно разглядел. Да и потом, сказал себе Йохен, с чего бы ей вдруг кричать? Авария, кто-то из гонщиков вылетел в лес? Но нет, вокруг никаких следов происшествия. Что-то случилось с родителями? Но какой смысл звать на помощь гонщиков, если вокруг полно других зрителей?

Тут Йохен заметил, что зрителей стало меньше. И в лесу, и дальше, на извилистой дороге вдоль реки их виднелось всё меньше. Вскоре Йохен догадался, почему: над трассой снова сгущались тучи.

Когда лицо девочки мелькнуло в поле зрения на одиннадцатом круге, Йохен даже не удивился. Теперь оно казалось смутно знакомым – но откуда? Йохен, как ни пытался сосредоточиться на гонке, не мог перестать об этом думать. Если уж разыгравшееся воображение посылает один и тот же сигнал с такой настойчивостью – может, это что-нибудь да значит?

Итак, кто она? Кажется, у Труди, дочери его сестры Эммы, была подружка, которая примерно так и выглядела. Впрочем, сейчас она, безусловно, постарше, если только ещё жива. Сама Труди не пережила британо-американский налёт на Гамбург летом сорок третьего. Как и Эмма.

А ещё она напоминала Гретхен. У той вполне могла быть племянница. Когда Йохен только собирался сделать Гретхен предложение, она говорила, что её брат-близнец женился, и они с женой уже вот-вот… Конечно, если их планы сбылись, если у них родилась дочь, если семья пережила войну – она должна быть постарше. Впрочем, Йохен не очень-то разбирался в том, как должны выглядеть дети в том или ином возрасте. Гретхен так и не успела выйти за него, прежде чем его отправили на восточный фронт. Вернувшись, он не застал её в живых – в отличие от Эммы и Труди, её забрала обыкновенная пневмония. Ещё долго он не мог в это поверить. Возвращаясь, он ждал чего угодно – счастливого воссоединения или обгорелых развалин её дома – но уж точно не этого. Слишком банально, думал он, чтобы быть правдой.

Йохену порой казалось, что с тех пор он стал другим человеком. Не то чтобы прибавил в мудрости или, наоборот, превратился в брюзжащего старика – нет, просто смотрел на жизнь иначе. Больше она не напоминала ему гонку, где есть старт, финиш и крутые повороты. Жизнь теперь казалась эфемерным понятием. Старт, финиш – какое, в сущности, они имеют значение? Это в гонке все стартуют одновременно и стараются прийти первыми. В жизни ты стартуешь, когда Бог даст, а конец один и тот же. А значит – всё это чепуха. Есть только этот момент – настоящий.

Просто сейчас это момент одиночества.

В этом и заключалось то немногое, что понял Йохен за все свои годы. Будь он сейчас прежним, он бы не осознавал этого так чётко. А ещё, будь он прежним, он бы совершил множество ошибок, которых сейчас бы не допустил. Подлая правда жизни: совершить их второй раз ему уж и не предложат. Всё бывает только раз в жизни – победы, поражения, не важно. Даже это одиночество. Даже этот «Мерседес».

Впрочем, этот «Мерседес» принимал в своём кокпите Йохена уже вторично, хоть он такого и не ждал.

У него вдруг мелькнула мысль: а что, если всё это неспроста? «Мерседес», и Мишель, пропадавший неизвестно где и вдруг вернувшийся именно сегодня? То есть вчера… ну да неважно. А теперь ещё эта девчонка, кто бы она ни была. Может, это…

Мысли Йохена прервали капли дождя на лобовом стекле. Две, три, пять – несколько секунд спустя их было уже не счесть. Летний дождь, как всегда, полил внезапно и густо. Йохен мысленно приказал себе собраться. Похоже, дорога быстро намокнет – нужна будет максимальная сосредоточенность.

Не успел Йохен проехать и треть двенадцатого круга, как последствия дождя стали сказываться. Машина сильно проскальзывала на торможении, норовила уйти в занос. Йохену пришлось сменить стиль вождения: теперь он входил в повороты по другой траектории, подальше от скользких кусочков резины, налипших на асфальт, плавнее обычного проходил их и с величайшей осторожностью давал газ на выходе. Теперь он начал переживать, не взбунтуется ли его машина против такой перемены. В медленных поворотах ему приходилось сбрасывать обороты настолько, что двигатель едва не глох. Но хуже было бы другое – переборщить и вылететь с трассы, прямиком в лес.

В подтверждение его опасений, в одном из последних поворотов в леске слева от трассы обнаружилась чья-то «Феррари». Одно из колёс отлетело, из-под капота вырывались языки пламени и хищно облизывали кокпит. Йохен уже хотел тормозить и бежать на помощь, но успел заметить, что в кокпите никого нет. Гонщик либо успел выбраться, либо от удара о дерево его выбросило – и тогда бедняге, скорее всего, не помочь. В крайнем случае – здесь немало зрителей, уж они-то…

В этот момент Йохен сообразил, что зрителей нигде нет. Весь извилистый Маденталь, сквозь который тянулась финальная часть трассы, совершенно опустел. Мало того – уходя на тринадцатый круг, Йохен никого не увидел ни на трибунах, ни даже в боксах. Он удивлённо хмыкнул. Что они, первый раз в жизни под дождь попали? Тем более, что не такой уж он и сильный, если не может погасить ту «Феррари».

Не может погасить. Да, именно так.

По спине Йохена пробежал холод, но он сам не понимал, почему. В довершение всех бед снова разболелся живот, и от резкого спазма он чуть не потерял машину в пятом повороте. Тревога забралась в его череп и твердила: что-то не так. Не могли разбежаться все зрители. Не могли они бросить тебя в одиночестве с этой девчонкой, которая, конечно, никуда не денется, и с этим дождём, от которого глохнет твой сгоревший желудок и который не может погасить…

Тогда Йохен вспомнил.

Сразу за «Леттенлёхером» он ударил по тормозам, принимая вправо. Он точно знал, что увидит её – и действительно, она была там, светловолосая головка маячила в леске за обочиной. Рот её раскрывался в протяжном крике, и когда скрип тормозов стих, Йохен наконец убедился, что ни капли радости в нём не было. Только боль и отчаяние. Теперь это даже не был крик о помощи, на немецком или нет, – просто вопль ужаса. От него раскалывалась голова. Йохен знал этот крик слишком хорошо.

На ходу срывая защитные очки, он побежал к ней. Увидев его, девочка примолкла и попятилась. Теперь Йохен мог разглядеть каждую деталь её облика. Перепачканное лицо, перепуганные голубые глаза, блестящие от слёз, босые ноги в царапинах, ссаженные колени и ладони, простое крестьянское платьице, разорванное в подоле, будто она на бегу за что-то зацепилась. Всё это Йохену казалось призрачным, видением, которому совершенно нечего делать в лесу близ Штутгарта. Да и чем ещё могла она быть, кроме как плодом его воображения?

Сквозь шум дождя в ветвях прорвался треск пожара. Йохен оглянулся на звук, в сторону. Там, в сотне метров, огромными погребальными кострами горели три бревенчатых избы. Воздух перед ними плыл, качался и сотрясался, не то от жара – даже на таком расстоянии он обдавал Йохена, - не то от женских криков, доносившихся оттуда.

Дождь не мог их погасить. Совсем как тогда. Совсем как там.

Там, куда он тогда привёл грузовик со взводом унтерштурмфюрера Хенце. Он видел её через ветровое стекло – её, и горящую деревню, и тела её жителей, и всё, что было дальше. Через две недели гостиницу в городке, где была расквартирована их рота, разбомбили советские лётчики, и Йохен, лёжа в больнице с тяжёлой контузией, тем не менее благодарил небо, что оно послало ему этот налёт, что ему не придётся больше видеть ничего подобного.

Потом он много раз прокручивал в голове этот эпизод. Он ничего не мог сделать – так ему казалось, и первое время он и понять не мог, почему всё время возвращается к этому дню. Ему казалось, что его мысли ему лгут, и не переставал допрашивать свою память с пристрастием. Он не мог – нет, если уж совсем точно, он мог, например, схватить девчонку в охапку, кинуть в кабину грузовика и убраться восвояси, надеясь, что сослуживцы не продырявят ему шины. До ближайшего патрульного поста. Это и называется «не могу», решил Йохен. «Не могу» - значит, могу, но без толку. Судьба Йохена в таком варианте пахла тюремной сыростью и кровью во рту. Девчонке ничего другого тоже не светило.

А теперь?

Он перевёл взгляд на девочку. Та смотрела на него со страхом и болью, больше не крича – ждала, что он будет делать.

- Надо уходить, - сказал он ей.

Девочка не шевельнулась. Йохен про себя выругался: конечно, она же не понимает! Да и он, как назло, знал на её языке только пару фраз – ne streliajte и ja sdajus.

- Ну же, пошли! – Он протянул к ней руку, и девочка отпрянула на пару шагов. – Я не причиню…

- Отставить, Вебер, - произнёс холодный голос откуда-то со стороны.

Йохен обернулся. Унтерштурмфюрер Хенце, как всегда вальяжный и напыщенный, в выглаженном и чистеньком, несмотря на обстановку, чёрном мундире. Круглые очки, квадратные усики и рыцарский крест на шее – детали, будто сросшиеся с его круглым помятым лицом. В руках он держал пистолет-пулемёт.

- Не утруждайтесь, - сказал Хенце, как будто даже снисходительно. – Я сам. Вернитесь за руль.

Он шёл не спеша, будто его сапоги пробовали на вкус влажную русскую землю, и всё же, когда Хенце договорил, между ним и Йохеном оставалась всего пара шагом. Столько же отделяло их обоих от девочки, застывшей в немом ужасе.

Йохен снова посмотрел на девочку. Её фигура теперь казалась ещё тоньше, эфемерной, будто перед ним стояло привидение. Или это просто смертельная бледность на её щеках?

- Вебер, за руль! – поторопил Хенце жёстче.

Гонка. Йохен вспомнил о заезде – ведь там, за его спиной, по-прежнему идёт Гран-При. Должно быть, он проиграл ещё круг, пока здесь торчал. Пора возвращаться. Что бы он ни видел, этого нет.

Всё в прошлом, есть только этот момент – мелькнула в его голове мысль. Мысль, в которой он почувствовал ложь.

Он сделал шаг в сторону, левой рукой схватился за ствол пистолет-пулемёта. Правая рука врезалась в огорошенную физиономию Хенце, послышался треск очков. Унтерштурмфюрер попятился, но рукоять оружия удержал.

- Беги! – крикнул Йохен. И плевать, что она не понимает – может и догадаться. Пора бы.

Побежала ли она, он не видел. Хенце увернулся от второго удара Йохена и схватился за пистолет-пулемёт двумя руками. Йохен последовал его примеру, но за миг до того, как он дотянулся до оружия, Хенце нажал на спуск.

Бок обожгло тупой болью. Йохен дёрнул оружие на себя, но вырвать его из рук противника не было сил. Хенце дал ещё очередь. Нутро Йохена разорвалось от боли – сил не было даже стоять на ногах. Его руки разжались, и он повалился лицом в мокрую почву под торжествующий треск выстрелов. В глазах стало темнеть, будто чёрная форма унтерштурмфюрера заполнила всё вокруг.

Финиш, отрешённо подумал Йохен. Но спустя несколько секунд боль стала отступать. Он попытался поднять голову, но снова ударился о землю щекой – пребольно, если не сравнивать с ощущениями секундной давности.

- Йохен!

Кто-то звал его, но он не мог ответить. Очередь не желала смолкала – наоборот, всё ускорялась. Тьма окончательно окутала всё вокруг.

И тут же рассеялась.

- Ну же, Йохен! – приговаривал Мишель, шлёпая его по щеке.

Йохен с трудом открыл глаза. Мишель стоял над ним, согнувшись в три погибели, в глазах стояло беспокойство. Тут же, увидев, что Йохен очнулся, он облегчённо выдохнул.

- Ну ты меня и напугал, – Мишель распрямил спину и вытер со лба пот. – Я уж думал, не вернёшься.

- Откуда не вернусь?

- Да сам знаешь. Я думал… - Мишель запнулся, - думал, ты провалил экзамен.

Йохен опасливо пошевелился. Перед ним снова был руль «Мерседеса», по серебристому капоту стекали капли прошедшего дождя. Впереди, в паре десятков метров, был припаркован «Тальбо» Мишеля. Очередь всё ещё трещала в ушах – но это была не очередь, а рокот двигателя на холостых оборотах.

- Провалил... экзамен… - повторил он.

- Нет, нет, - смущённо пробормотал Мишель, - конечно, не провалил. И я так не думал всерьёз. Просто, понимаешь, бывает всякое…

- Откуда ты знаешь? – перебил Йохен.

- Я ведь тоже такой проходил, - сказал Мишель.

Йохен тупо уставился на приборную панель. Поникшая стрелка тахометра ожила и едва заметно пульсировала в нижней части шкалы. Он ничего не понимал. Только что он уже решил, что всё увиденное померещилось ему – но Мишель говорит…

Тут Йохена словно громом поразило. Перед гонкой он не мог понять, почему не ждал увидеть Мишеля на старте. Теперь до него дошло – потому что каждый раз, когда он приезжал на гонки в Реймс, его не было дома. Мишель больше не жил в Реймсе – он покоился в скромной могиле в родной деревеньке неподалёку. Односельчане рассказывали Йохену, что в сорок третьем он погиб за дело Сопротивления.

Понял он и другое: видеть Мишеля сейчас он мог только при одном условии. Боли в желудке всё-таки что-то означали, и лучше бы он сходил к врачу пораньше.

- Эй, ты чего? – Мишель легко толкнул Йохена в плечо. Йохен посмотрел на него с прищуром. Теперь и фигура старого друга казалась ему тоньше и легче, чем должна была быть.

- И что, все проходят такой экзамен? – спросил Йохен.

- Все проходят, - сказал Мишель. – Но не все проходят.

- А унтерштурмфюрер?

- Не знаю, о ком ты, - пожал плечами Мишель. – Но раз ты его именно так называешь – вряд ли у него хорошие шансы.

Йохен хотел было спросить, что здесь делает сам Мишель, но эту мысль с искрами выбила из головы другая.

- Ну что ты? – снова спросил Мишель. Йохен несколько секунд таращился на стрелку тахометра, пульсировавшую в ритме его сердца.

- Мишель, - сказал он тихо. – Я же мог её спасти. Ещё тогда.

Мишель ничего не ответил.

- Ведь то, что было сейчас… это не был второй шанс, так? – чуть не вскричал Йохен. – Я ничего не исправил? Я не буду прощён?

- Теперь неважно, - сказал Мишель.

- Что?

- Всякий грех, мой друг, - сказал Мишель, – это как вылететь в толпу зрителей. Сначала гибнут они, и помногу, а уж потом, от травм и ожогов – ты. Дым укладывается, гонка идёт дальше, но их уже не вернуть, а ты теперь можешь только спасать себя. Срезать ожоги с души. Затем и нужны места вроде этого. Чистилища, если угодно. – Голос Мишеля звучал спокойно, но глаза полнились вселенской печалью. – Нет, боль не пройдёт никогда, она останется тебе напоминанием. Но ты, по крайней мере, сможешь двигаться дальше.

- Дальше?

- Дальше. К финишу. А там…

- Гонка всё ещё идёт? – Йохен вытаращил глаза. – Сколько осталось кругов?

- Понятия не имею, - пожал плечами Мишель, будто его это совсем не заботило. – Будем гоняться, пока не дадут клетчатый флаг.

- И кто же его даст? – Йохен, сам того не ожидая, рассмеялся. Всё это минуту назад казалось ему странным, невозможным, а теперь – иронией на всю его жизнь.

Мишель улыбнулся. Он, казалось, успел прочувствовать это сполна.

- Ну кто-кто… - Движением головы он указал куда-то вверх и добавил: – Но это ещё нескоро. У нас предостаточно времени, чтобы насладиться этой прекрасной трассой. Смотри – вот и солнце выглянуло. Теперь это Soleil-tude!

Йохен снова засмеялся, и не мог перестать, пока «Тальбо» Мишеля не исчезла за изгибом трассы. Он смеялся так громко, что всё нутро сотрясалось, но желудок больше и не думал болеть – и он смеялся этому, смеялся вышедшему солнцу, блещущему на каплях дождя и в лужах на асфальте, смеялся придорожным деревьям и зрителям, вновь появлявшимся среди них. Он хотел помахать им, но остановился и положил руку на руль.

Все они были здесь – но всех их здесь не было. Да и что значит «были», и что значит «здесь»? Одиночество – как ни выворачивай это слово – всё ещё пребывало с ним, в нём самом. Изменилось только его наполнение – ушла обречённость, сменившись пустотой и покоем.

И всё же Йохену хотелось выбраться из кокпита, пойти туда, к зрителям, и спросить каждого: если они и правда здесь – что с ними стало? Какой экзамен пришлось им пройти? Сколько из их знакомых прошло его, а сколько – нет, а сколько – и не было допущено, как унтерштурмфюрер и его арийские идолы?

И что – там, за клетчатым флагом?

Из-за спины послышался нарастающий рёв мотора, и ярко-красная «Феррари» пронеслась мимо, поднимая за собой столб воды. Йохена обрызгало с ног до головы, запах бензина и дождя вскружил ему голову и вывел из оцепенения.

Есть только этот момент, напомнил он себе. И бросился в погоню.