Мрачный депрессивный кабинет своим видом подавлял все чистое, доброе, светлое в любом человеке, кто попадал в него больше чем на пять минут. Стены небрежно покрашены серой масляной краской до высоты двух метров, а выше – просто побелены. Внешняя проводка, древние допотопные выключатели и розетки в самых неудобных местах. Желтоватый от сигаретного дыма высокий потолок, маленькое окошко на самом верху, которое никогда не открывалось, а увидеть что-то из него можно было, только взобравшись на приколоченный к полу стул. Из мебели только стол и три стула: два – с одной стороны, один – с противоположной. Ни шкафа, ни ящика для бумаг.

На одиноком стуле в данный момент спал гражданин. Закинув ногу на ногу, закутавшись в серое длинное пальто и положив голову на руку, локоть которой опирался на стол, он оглашал комнату таким громким храпом, что при каждой новой руладе, сидевшие напротив него полицейские слегка вздрагивали.

– Как ему удается так громко храпеть в этой позе? – вздохнул тот полицейский, что был помоложе, и на голове которого еще сохранилась в целости блондинистая шевелюра. – Мне бы так сладко спать…

– Пьяный же, – сквозь зубы бросил его лысоватый коллега. – Не люблю я этих типов – вечно пьяные тунеядцы.

Храпящий на слове «тунеядцы» замер, будто слово прозвучало для него как будильник, но, не услышав больше ничего подозрительного для его уха, продолжил храпеть. Правда, уже не так громко. Лошадиные уши теперь слегка крутились туда-сюда, словно локаторы, нацеливаясь то на одного полицейского, то на другого. Курносый нос, напоминавший пятачок поросенка, уже не так беспечно втягивал воздух, а губы, со свистом выпускавшие его из объемной груди, теперь не трепыхались, словно ткань на ветру. На расслабленной, заросшей растительностью до самых глаз физиономии сошлись на переносице косматые брови. Вторая рука, до этого болтавшаяся вдоль тела, запахнула на груди пальто.

Полицейские, сидящие напротив спящего, грели замерзшие ладони, скрестив на груди руки.

– Холодно, – посетовал молодой. – Долго нам тут еще сидеть?

– Дрянная погода. Дождь уже третий день. А сегодня еще и ветер северный, – лысоватый нахмурился и скривил губы коромыслом, глядя на теплое пальто спящего. – Вроде просыпается!

Спящий зевнул, широко открыв рот и обнажив крупные белые зубы с острыми клыками, издал протяжный тихий стон, томно потянулся и открыл глаза. Несколько секунд взгляд его был сфокусирован на стене, словно он не мог понять, что перед собой видит. Несколько раз моргнул. Зажмурился. Открыл один глаз, второй и тяжело вздохнул.

– Здравствуйте, задержанный, – бодрясь, поздоровался с ним молодой полицейский.

Гражданин вздрогнул и застонал, словно от боли. Перевел глаза на полицейских и жалобно произнес:

– Водички бы, а еще лучше, похмелиться.

– Обойдетесь! – рявкнул лысоватый.

Гражданин скосил на него глаза и несколько секунд смотрел на полицейского. Громко хмыкнув, засунул обе ладони в свою шевелюру, обнажив при этом маленькие бугорки на лбу, и беззвучно что-то зашептал. Взлохматил шевелюру, дернул себя за уши и, сделав вид, что поплевал на плечи, показал кому-то язык.

– Действительно, чо это я, – фыркнул гражданин, – обойдусь, конечно. И вам здравствуйте, – улыбнулся он молодому полицейскому.

– Здравствуйте, – повторно поздоровался полицейский, чуть улыбнувшись в ответ.

– Не заигрывай с ним, зачарует, – нахмурился лысоватый.

– Ой! – театрально подался назад гражданин. – Ой! У меня же все в порядке. Все документы исправны, ПМЖ, ВНЖ, прививки. Честно плачу налоги как самозанятый!

Молодой полицейский подавил смешок, мимикой и жестами гражданин напомнил ему Филиппа Киркорова.

– Да вы вообще сатир! – рявкнул лысоватый.

– Да! И чо? Ваше государство нас признало, как и всех, кто лишился своего измерения. Лишился из-за вашего, между прочим, адронного коллайдера.

– А я вот читал, – огрызнулся лысоватый, – что ваша родина – Греция!

– Нравится мне у вас! Я на этой земной привязке столько лет живу, сколько ты своих предков не помнишь. И даже больше, это число раз в десять еще умножить можно! Если бы люди не вырубали леса, мы бы так и остались в Греции. Мы же лесные жители – без леса не можем. Нам приходилось уходить все севернее, чтоб не исчезнуть. А у вас хорошо: комары, болота. Люди такой местностью не интересуются. Ваши нас хорошо приняли, в тесноте, как говорится, да веселее. Наши нимфы и наяды сошлись с вашими русалками, ведьмами. Ты представляешь?

– Не тыкайте мне! – заорал полицейский и вскочил со стула.

– Какой ты нервный, – поежился сатир и начал нюхать воздух, потянувшись через стол к полицейскому. – Да у тебя тоже бодун. Хочешь, помогу?

– Василь Игнатыч, я могу за пивом сбегать, – оживился молодой.

– Лейтенант, здесь пить нельзя, – со вздохом сказал Василь Игнатыч, опускаясь обратно на стул.

Он сложил руки на столе, ссутулился, втянув шею в плечи, и стал похож на бездомного пса, привязанного и забытого пьяным хозяином возле магазина.

Сатир вздохнул, протянул к нему руку, положил ладонь на плешивую голову и так же беззвучно, как недавно и себе, зашептал, лохматя редкую растительность на голове полицейского. Потом сгреб в пригоршню что-то невидимое и бросил наотмашь в дальний угол.

Два маленьких, меньше ладошки, зеленых чертенка, ругаясь и грозя кулаками, вошли в стену и исчезли. Лейтенант вытянул руку вперед, указывая пальцем в угол, где только что были черти, и закивал сатиру в том направлении.

– Чо это было, хочешь узнать? – спросил у него сатир, не оборачиваясь. Молодой полицейский угукнул в ответ. – Это хмельные черти. Нечисть всякая. Появляются, когда пьешь суррогат. Ох, сколько я в молодости вина мог выпить, – заулыбался сатир. – Бог мой, Дионис! Все в его славу.

– Все это замечательно, – кивнул Василь Игнатыч, – но давайте вернемся к делу. Вас задержали в ресторане «Тысяча чертей! Какая рыба!» Где вы играли на дудке…

– На флейте, – перебил его сатир.

– Хорошо, внесите изменения: «задержанный играл на флейте»…

– А кто вносит изменения? – уточнил сатир, оглядевшись по сторонам.

– Искусственный интеллект вносит. Не перебивайте меня, – повысив голос, произнес полицейский. Сатир кивнул, соглашаясь. – Так вот. Вы играли на флейте, а господин Боярков плясал в фонтане голый.

– «Тысяча чертей! Какая рыба!» – это не ресторан, а клуб. И там такое происходит часто. В чем претензия?

– Жена Артура Эдуардовича Бояркова утверждает, что вы заставили ее мужа плясать. Что флейта у вас волшебная и невозможно противиться ее действию.

– Это не волшебство! Это сила искусства! – возразил сатир.

Он распахнул пальто и извлек из внутреннего кармана небольшую флейту. «Походный инструмент», – пояснил он полицейским, почесал волосатую грудь под расстегнутой белой рубашкой и приложил флейту к губам.

– Сейчас же прекратите! – заорал Василь Игнатыч и хлопнул ладонью по столу.

Сатир и лейтенант подпрыгнули на своих стульях от неожиданности.

– Ох, ты черт! Я чуть не перекрестился от страха, – закатил глаза в притворном ужасе сатир. – Это обычная флейта-пикколо. Вот, сыграйте сами, – протянул сатир флейту полицейским.

Василь Игнатыч яростно замотал головой, вытаращил глаза на инструмент, его рука уж было дернулась вверх перекреститься, о чем говорили сложенные определенным образом пальцы, но он вовремя опомнился и остановился. Метнул взгляд на своего молодого коллегу, чтоб проверить – видел ли тот этот жест слабости с его стороны? Но молодой лейтенант понял взгляд иначе.

– А можно я сыграю? – выхватил он флейту из рук сатира и поднес к губам.

Лицо Василь Игнатыча исказила гримаса ужаса.

– С таким лицом, Вася, не маньяков ловить, а их изображать, – буркнул сатир и поставил локоть на стол, выставив указательный палец, чтобы дирижировать.

Лейтенант хохотнул и заиграл.

Мелодия была хоть и детская, но достаточно сложная. И играл он ее правильно, попадая в ноты. Сатир отмахивал правой ладонью такт, его глаза были полузакрыты, некрасивое лицо с носом-рыльцем преобразилось, верхние зубы-клыки закусили нижнюю губу. Сам он весь выглядел таким счастливым, словно льющаяся из флейты мелодия приносила ему столько удовольствия, что хватило бы разогнать скуку и улучшить в придачу весь мир. Или хоть малую его часть.

– А давай джаз! Знаешь у Армстронга… – вскочил со своего стула сатир.

– Прекратите! – заколотил ладонью по столу Василь Игнатыч.

Сатир и лейтенант замерли на месте.

– Вот что ты, Вася, людям жить мешаешь? Ты вот мне сейчас Валеру Гаркалина в «Ширли-мырли» напомнил…

– Я вам не Вася! – заорал, задыхаясь от гнева Василь Игнатыч. Выхватил флейту из рук лейтенанта и положил перед собой. – Сядьте! – гаркнул он и сатир быстро сел на указанный стул. – Значит так. Отвечаете по делу – быстро, четко, правдиво. Продолжите свой концерт – пойдете в камеру на пятнадцать суток. Все ясно? – закричал он, чтоб уж точно его все услышали.

– Все! – рявкнули одновременно молодой полицейский и сатир.

Василь Игнатыч повернулся к сослуживцу, тот сидел вытянувшись, как школьник за партой, и глядел строго перед собой. Краем глаза он заметил движение и быстро перевел взгляд на сатира. Что-то было не так, а что – непонятно. Сатир сидел на стуле расслабленно. Не развалившись, а именно расслабленно, словно это не он на допросе, а сам Василь Игнатыч к нему пришел. Чего-то не хватало. Полицейский забарабанил пальцами по столу и догадался.

– Дудку свою спрятали уже?

– Флейту, – кивнул сатир с серьезным выражением лица.

Василь Игнатыч потер ладонью стол и вдруг спросил:

– А чем сатиры отличаются от фавнов?

– Глупостью, – отмахнулся сатир, но, увидев напряженное лицо полицейского, добавил: – Наивные они, как дети малые.

– Ладно. Приступим. На Артура Эдуардовича Бояркова было заведено уголовное дело. Там и труп в машине, и неуплата налогов, и сгоревший завод – чудом никто не пострадал. Украл и удерживал детей от первого брака, но там все прояснилось – первая жена сама привезла ему детей, он же воскресный папа. Но делу был дан ход и из-за бюрократических проволочек его не могут закрыть. Появились мутные криминальные кредиторы. На другой машине подрезали тормоза, и он сбил человека. Сбил насмерть, но труп исчез из закрытого холодильника морга. В придачу, одна светская львица заявила, что он ее изнасиловал, а потом… – Василь Игнатыч замер и поднял глаза на сатира, тот полировал ногти неизвестно откуда взявшейся пилочкой для ногтей. – Откуда у вас это? – он указал на пилочку. – Вас же обыскали, и не было у вас ни пилки, ни дудки, ничего – пустые карманы.

– Мое пальто это артефакт из моего мира. Измерения наши слились, но артефакты продолжают работать. Это либо, как говорят ваши ученые, квантовый шум – необъяснимое, либо странные, а по-нашему волшебные, вещи взаимодействуют с еще одним измерением, ибо в вашем мире волшебства с давних времен уже нет. Но пальто к делу не относится и на Бояркова не воздействует. Играем дальше.

– Во что? – удивился Василь Игнатыч.

– Да в расследование, – закатил глаза к потолку сатир. – Или допрос. Что у вас там на повестке дня. Я, кстати, подозреваемый или свидетель?

– Пока свидетель. Жена Бояркова утверждает, что вы причастны ко всему тому, что сейчас происходит с ее мужем.

– А она не забыла рассказать, что сама вообще ведьма и разлучница? Это она влезла в семью с двумя детьми, довела Артура Эдуардовича до развода и благополучно на себе женила. Я познакомился с Артуром, когда у него по всем фронтам пылали станицы. Его привела ко мне одна моя знакомая нимфа, которая его пожалела, он к ним на озеро топиться ходил, а русалки с нимфами там вино пили. Мое вино, разумеется. Я же веселое божество. Бог радости, можно сказать. Так вот – у меня есть свидетель, который был при нашем недавнем знакомстве с Артуром. Это Армцдам Карл Юргенович, вы должны его знать.

Сатир ткнул пальцем в полицейских, и те с ужасом закивали. Про Карла Юргеновича ходили странные слухи, но все сходились к тому, что он вампир, ибо жил он неприлично долго и знал всех, кого надо. Одна из легенд гласила, что когда очередной старый Армцдам умирал, то на похоронах появлялась его молодая версия, именуемая сыном, в иной раз внуком, а бывало что и племянником покойника. Новая версия при себе имела все исправные документы, а потому проблем не возникало, но люди продолжали шептаться, что он подобно Фениксу возродился в очередной раз.

– И что было дальше? – тихо спросил Василь Игнатыч. Видимо, упоминание такого уважаемого человека произвело на него впечатление.

– Мы с Карлом Юргеновичем выслушали рассказ, и он сказал: «Носом чую запах деяний Апаты, богини ссор. А может, тут и Эрида постаралась – богиня раздора и хаоса. Кто их разберет, когда куча божеств вывалилась в немагический мир, а люди к этому не подготовлены. Чтоб выбраться из этого болота надо идти к Тихее – богине удачи и судьбы». У вас еще крыша не потекла от всех имен? Вы же греческую историю в институтах не проходили, а зря. Знали бы, кому правильно и быстро занести, чтобы все срослось.

– А этих ваших богинь… – задумчиво начал Василь Игнатыч.

– На допрос? – расхохотался сатир. – Дурак-человек. Ты можешь вызвать ее на допрос, а она запрет тебя в бутылку, или в амфору запечатает. Не тебя, конечно, а душу твою. И доживешь ты жизнь без счастья. Ничто не принесет тебе удовольствия, ничему ты рад не будешь, и умерев, не переродишься. Так будет до тех пор, пока кто-то случайно тебя не освободит. Или у богини не отмолет, но это дело сложное, пойди да разберись, какая богиня прокляла. Вы, люди, чтоб во всем этом не разбираться, взяли и пришли к единобожию, но это совсем другая история.

Сатир встал, достал из правого кармана пальто бутылку вина с надетыми на горлышко бумажными стаканами, а из левого – бумажный сверток, напоминающий размерами колбасу.

– Дальше ваше сознание не сможет без помощи представить происходящих действий, поэтому надо выпить, – сатир снял с бутылки стаканчики, сорвал фольгу и хлопнул бутылку по дну. Пробка вылетела из горлышка, словно изнутри ее кто-то вытолкнул. – Не пытайтесь это повторить, я все же божество, служащее Дионису. Такая вот дискриминация – я могу, а вы нет.

Лейтенант развернул бумагу и увидел нарезку, сложенную столбиком.

– За счастливый случай! – поднял стаканчик сатир. Лейтенант радостно с ним чокнулся, чуть не разлив содержимое, а Василь Игнатыч робко встал, взял стаканчик, и все увидели, как дрожат его руки. – Что ты трясешься, Вась, как закодированный? За богиню Тихею грех не выпить. Счастливый случай нужен всегда.

Лейтенант с сатиром закусывали, пробуя разные сыры из нарезки, запивая вином, а Василь Игнатыч молча за всем этим наблюдал. Выпив вино залпом, он задумался. Разлили еще раз, заедая колбасами, а потом налили по третьей.

– Смотрю я, – заговорил Василь Игнатыч, – закуска не заканчивается.

– А зачем ей заканчиваться, если это скатерть самобранка? – удивился сатир. – Да, в вашей местности тоже есть интересные штучки. Но законы физики не обманешь, если мы это где-то берем, то в другом месте это исчезает, а значит что? – наклонил голову набок сатир и рассмеялся.

– Надо заплатить, – нашелся лейтенант.

– Правильно! – подмигнул сатир. – Чем платить будешь?

– Так ты же угощаешь, – засмеялся лейтенант.

– Ах ты молодой да ранний, – поддержал его смехом сатир. – Люблю таких, далеко пойдешь. Только вот я лесное божество. Нечисть, по-вашему. А вам все равно мне платить придется. Но расслабься, сегодня я угощаю. Играем дальше. Бояркову тоже пришлось заплатить, а у него уже ничего не было, кроме одного – большой территории леса, которую он купил или отжал у кого-то за грехи. Так что не святой Артур Эдуардович, не святой. Да и лес оказался заповедный, а он его под застройку хотел. И вот так получилось, что лесной заповедник примыкает к владениям Карла Юргеновича. Сами понимаете, чем заплатил Артурчик.

– Землей? – уточнил Василь Игнатыч.

– Землей, – подтвердил сатир. – И мы, напоив в благодарность нимфу, поехали в гости к Тихее – иного счастливого жребия просить. Если вы думаете, что жизнь у богинь прекрасна, то посмотрите на меня – я лесное божество, но вынужден зарабатывать себе на жизнь. Люди этого мира просто игнорируют богов, а ведь боги могли бы облегчить им жизнь. Значит, Тихея. Она живет в приличном пансионате для пожилых людей. Нет, не в богадельне. Все очень прилично – врачи, сиделки, маникюры, педикюры. Даже за собачкой присмотрят и по нужде выведут. Я взял лучшее вино, что удалось добыть в запасниках бога моего Диониса. Карл Юргенович взял букет орхидей, а Артур – свою несчастную душу.

– У него совсем ничего не осталось? – удивился лейтенант.

– Ну почему? У него остались долги и молодая жена, которая, чтоб не отягощать бедственное положение мужа – ведь молодую жену надо содержать – подала на развод, но об этом позже. Не люблю я богадельни, – помолчав немного, продолжил сатир, – даже такие роскошные. Ведь мы, боги, легко читаем в душах людей, ну а уж души детей и стариков – совсем нараспашку. Что там у детей? Мама, папа, конфеты, игры. А старики – это драмы. Ведь даже во внешнем благополучии есть разбитая любовь, обиды, разлуки, поражения и одиночество. Наткнешься, бывает, на чей-то взгляд, а там кладбище потерь, выжженная земля. Особенно больно смотреть на однолюбов – со смертью партнера умирает его душа. И ведь не понимает, сердешный, что там, за чертой второй тоже страдает. Что он может принести на тот свет, какие чувства? Вот у вас единый бог, да? Спросит он пришедшего – чему ты научился на том свете? А что он ответит? Страдать. Так страдать все могут. Ты научись любить, даже если у тебя есть только луч солнца, глоток воздуха. Он ведь есть! Ты же живешь!

– Все это понятно, – замялся Василь Игнатыч, – но… ближе к делу.

– Ближе некуда. Уже совсем рядом, – раздраженно фыркнул сатир. – Тихея сидела на террасе, ждала нас. Она всегда знает, когда к ней пожалуют гости. Наколдовала хорошую погоду, заказала шарлотку с яблоками, имбирный чай и достала по такому случаю кубинский табак. Карл Юргенович набил свою трубку из мореного дуба, а мы с Тюхе, по старой привычке, нюхнули табаку, вспоминая старые добрые времена. И вот когда богиня была задобрена, мы пожаловались на печальную судьбу балбеса нашего Артура Эдуардовича Бояркова. Самый легкий способ изменить судьбу знаете?

– Откуда? – развел руками Василь Игнатыч.

– Таро, – шепнул сатир. – Карты таро. Баловались мы однажды в узком кругу избранных друзей в картишки, и кто-то рассказал историю одной француженки, которая нарисовала свою колоду, и теперь гадает только на ней. Что самое забавное, ей удается предсказывать. Мы взяли с Тюхе и вывалились в пространство к той шарлатанке, ну и напросились на прием. Тихея уже тогда была не юной девушкой, и по внешнему виду, если брать нынешние времена, ей было за шестьдесят. Шарлатанка пошутила, что может погадать нам, на каком кладбище прикупить место, чтоб наши могилы не так быстро разграбили. Но начав гадать, сошла с ума. Богиня же картами заинтересовалась и забрала игрушку себе. И вот, делая расклад, она поняла, что может контролируемо изменить судьбу человека. Не просто даровать ему счастливый случай, который он может и не заметить, отказавшись, к примеру, от выигрышного билета, а рассказать, что, когда и как произойдет. Но чтобы все свершилось, карты в руки должны взять трое, кто не боится взглянуть в бездну непознанного.

– Это как заключить сделку с дьяволом? – решил блеснуть знаниями лейтенант.

– Мда, – взглянул на молодого полицейского сатир, – одной бутылки было мало. Значит, сели за стол трое – Тихея, Карл Юргенович и я. И Тюхе посетовала, что я с Карлом Юргеновичем при выгоде, а она нет. Сами понимаете, такие вещи даром делать это небеса гневить. Она попросила воспоминание. О любви. Пожилая она очень богиня. Опытная, конечно, все чувства, эмоции, состояния на зубок формулирует, но уже стало забываться. Карл Юргенович кавалер тоже не первой свежести. Остаюсь я. Мне надо было вспомнить, какой я увидел ее в первый раз. Как влюбился. В нее невозможно было не влюбиться. Я листал свою память как книгу, слистывая прожитые годы. И вот наткнулся на девушку, такую тонкую, что на фоне солнца она становилась совсем прозрачной. Я долго не мог ее вообще разглядеть. Это был ее собственный свет – ей тогда много поклонялись. Она пахла как магнолия во время цветения. Я играл для нее, а она смеялась, убегала. Однажды, когда я случайно был трезв, она выпорхнула из зарослей прямо мне в руки. Я обнял ее за талию, хотя так хотелось ниже, и наслаждался ее пламенем в моих руках. Она перестала смеяться и дотронулась тонкими пальчиками до моего лица. Я готов был отдать жизнь за нее, и она прочла это в моем взгляде. Она подарила мне везучесть, а я стал ее верным рыцарем, зная свое место. Богиня и такой козел как я – несовместимо, – вздохнул сатир и его лошадиные уши поникли.

– Богиня приняла дар? – спросил Василь Игнатыч.

– Да, – кивнул сатир. – Что-то я приуныл. Все же живы. И вот раздали мы карты по семь штук в руки. В колоду судьбы, что в центре, должно лечь карт по числу лет, в нашем случае сорок два года. Первой заходит та карта, которая у любого игрока самая младшая, играем полной колодой. У меня была двойка кубков – любовь, связь. Дальше Тихея зашла с тройкой пентаклей – искусный труд, аристократизм. Куда там нашему Артуру, он ведь босяк с городских окраин. Но, мы ведь меняем судьбу к лучшему. Дальше Карл Юргенович поддержал тройкой кубков – исцелением, детки ведь часто болеют. Понижать карту нельзя, только вверх. Закончится младшая аркана, переходим к старшей. И так пока в колоде судьбы не наберется карт по количеству прожитых лет. Заканчиваются карты в руках гадающих, берем прикуп с общей колоды, пока не сложим, в нашем случае, благополучную судьбу. Чем младше возраст вопрошающего, тем легче гадать, есть возможность самые плохие карты не использовать в раскладе вообще. Ну, вы поняли.

– Так вы крутили с богиней? – лейтенант улыбался, понятно было, что объяснения про карты и расклады он пропустил мимо ушей.

– Я преклонялся ей, – возразил сатир. – Хотя сатиры существа весьма похотливые, но домогаться богинь такого ранга нельзя. И не домогаться нельзя. Богиня ведь женщина. Можно любить и поклоняться, но не желать. А я желал. Топил свое желание в вине, и она все это видела. А потому и плату взяла с меня – хотела вспомнить, как это быть желанной.

– Вернемся к картам, – напомнил Василь Игнатыч.

– Да. Совсем без плохих карт было нельзя, карт всего семьдесят восемь, а лет сорок два. Больше пол колоды должно лечь, а ведь, как всегда, детство вышло самым счастливым. Перебирали. Доперебирались в итоге, но закрыли расклад хорошо – картой Мир.

– Так что там в бездне непознанного? – нахмуря брови спросил Василь Игнатыч.

– Ответственность. Вмешиваясь и изменяя чужую судьбу, ты отвечаешь за это перед богами, ибо своими руками путаешь нити мойр. И не верьте тому, кто говорит, что мойры так и задумали. Нет. Самую страшную кару понесет тот, кто направляет – учитель. Если ты направишь по ложному пути, то будь ты трижды свят и верь в свою идею, покарание настигнет тебя.

– Ладно, так почему Артур Эдуардович плясал в фонтане голый?

– Так предсказание начало меняться в лучшую сторону. Помните в раскладе тройку пентаклей – аристократизм? – спросил у полицейских сатир и те кивнули. – Нашлась у Артура прапрабабка, которая еще до революции в Европу бежала с местным аристократом, прислугой, правда, но замуж он ее взял. Ребенка она родила и вернулась домой, а он там в Париже второй раз женился. Так бездетные потомки того аристократа нашли Артура, как своего дальнего родственника…

– Стоп! Хватит! – зарычал от злости Василь Игнатыч. – Вызови меня сейчас начальство на ковер, я не смогу пересказать всю историю. Богини, боги, карты, прабабки, прадедки.

– Да, сложновато. Для краткости – Артур наш Эдуардович оказался аристократом. Предсказание начало сбываться. Вот жена и злится. А документы на развод уже подписаны. Не верите мне, вызовите его адвоката, он вам все подтвердит. Так что праздновали мы в клубе «Тысяча чертей! Какая рыба!» сразу несколько событий – развод, графство, и – вишенка на торте – страховку, которую выплатят за сгоревший завод. А про труп в машине вы сами знаете – нет доказательств, указывающих, что это сделал он. У Артура Эдуардовича нашлось алиби. Что там на нем еще висело? Какие ко мне еще вопросы?

– Никаких. Можете быть свободны, – буркнул Василь Игнатыч.

Сатир встал, поправил пальто, улыбнулся и вышел из мрачного депрессивного кабинета.

– Знаете какая у меня мысль, Василь Игнатыч? – вытянулся на стуле лейтенант. Василь Игнатыч повернулся к нему и поднял бровь. – Они эту ведьму наняли, чтоб лес у Бояркова отжать.

– Правильно мыслишь, лейтенант. Далеко пойдешь. Только вот доказать мы ничего не сможем.

– А может и не надо? – пожал плечами лейтенант. – Лес тоже нужен. Должна же эта нечисть где-то жить.

Из коридора, удаляясь, доносились звуки флейты, складываясь в детскую, но сложную мелодию. Лейтенант улыбнулся, Василь Игнатыч тоже растянул губы в подобие улыбки.

И в холодном кабинете будто бы стало теплее.