Шуршание.

*Kiss, I Was Made for Lovin' You*

Раз, два, три, пять, налево, направо. Металл стукнул, клацнул замок. Каблук скользнул - колени обожгло. Больно! По колготкам – жирная стрелка, Кис наплевать.

Вечер щурился подвалами, подмигивал вывесками, дышал сладковато-дымно. Выход – граффити парня со спущенными штанами. Раз, два, три, пять, налево, направо – дорога домой.

Улица раскинулась веером гейши, обещая веселье.

Щелчок.

Город, нахохлившийся, как большая ворона, хромал и подпрыгивал, жадно копался в мусоре, вытаскивая находки под тухлое солнце Каркали и ругались автомобили. Хлопали крылья отсыревших пальто. Люди со стёртыми лицами боялись оторвать глаза от ледышек, притворившихся тротуарами.

- Доброе утро!

Зиму с утра засыпали песком, но ночь вытряхивала из карманов снежную вату. Ветер зло кусал облачные бока, оседающие инеем на пальцах тополей. Самые отчаянные снимали шапки и расстёгивали куртки, как будто специально, чтоб грипп пробрался внутрь и вжарил температуру под сорок.

- Никита, вставай.

Заскрипела гардина. Еле живой свет полился в комнату. Глаза не открылись. Ничего нового: белый потолок, зелёные обои, плакаты. Кровать охнула и прогнулась - мама.

- Проспишь.

- Ко второму.

- Не ври.

Недовольное молчание повисло смогом.

- Тушь размазалась.

- Завтрак на столе.

- Выйди, оденусь.

- Выйду - ляжешь.

Хлопнула дверь - доброе, блин, утро.

На кухне пахло растворимым кофе, подгоревшей овсянкой и ещё чем-то

- Курила?

Глаза виновато нырнули к тарелкам.

- Соврала, что бросила.

- Бросишь! Ты домой когда пришёл? Почему на русский не пустили?

- Русичка – дура бешеная, - каша молча слушала.

- Я на работу не пошла, к директору вызвали!

- Я виноват?

- В лицо зажигалку кинул! Мозги есть?

- Она начала, что я курю!

- Ты куришь!

- И ты!

- Я взрослая!

- Сдай в детдом и роди нового!

Мама отвернулась.

Никита стучал ложкой, отбивая злой ритм, и не сразу услышал всхлипы.

- Плачешь?

Он посопел.

- Мам, не надо.

Плечи сгорбились и задрожали.

- Не курю я, твою взял, чтоб не курила.

Лицо от слёз стало мокрым и расплющенным.

- Давай скажу, начальник не отпустил? Перед русичкой извинюсь, - он стирал слёзы ладонью, а они натекали снова.

- Умойся, и попей – вода дрожала в стеклянном стакане.

Мама всхлипнула:

- Одевайся, опоздаем.

На улице снова шёл снег.

- Ненавижу зиму, - мама подняла воротник раздражающе зелёного пальто. – В три гитара.

- Сто четвёртый кабинет.

- Хоть музыка тебе интересна.

Щелчок.

Раз, два, три, пять, ворота, решётки.

- Кис-кис-кис!

- Пошёл на хрен!

Внимание льстило, взгляды окатывали тёплым, сбегая по спине и ниже.

Кис не знала пути, но знала дорогу.

*KoRn, Proper Education*

В центре – надпись «Яп!». Ржавчина размазалась по стенам . Старый «Стоп» согнулся на углу. Будка брюхом припала к земле.

- Привет. Каблук треснул.

- Забыла надеть юбку? Привет.

- Ой, - Кис закатила глаза.

На прилавке красовались коричневые ботинки с щегольскими узорными носами. Внутри вкусно пахло кожей, клеем и вишнёвыми косточками.

- Круть, - палец погладил выбитые листья.

– Держи.

- Спасибо.

- Спасибо на хлеб не намажешь и в карман не положишь.

- Хочешь, поцелую? – щека тепло кололась.

- Пахнет! Ходил?

Стёкла засуетился, ссутулился, стараясь не попадать очками в глаза, вытер чёрную краску с заскорузлых пальцев:

- Я на две сигареты. Там пасмурно и радио.

- Как?

- Об косяк! Закуриваешь, чтоб не пахло, через ручей по тропке выходишь в коробки…

- Знаю. И грачи не берут. Черноногая….

- Ха! Черноногая! Надо быть хитрее.

- Жалко.

- Жалко знаешь, у кого?

-У пчёлки.

- Именно! Сама дура виновата.

- Проехали.

Стёкла обиделся:

- Смотри-ка. Вспомнишь, вот и оно!

*Nirvana, Rape Me*

Пляшет переломанная нога. Долго девка хрома. Пятка зарывается в пыль. Если одиноко, покричи. Нет ведь никого по сторонам. Вышла, но домой не зашла. Личико уродовал синяк. Волосы закрыли его.

- Кис! – улыбка, широкая и жуткая, обнажила розовые дёсны.

- Привет, красотка! Как делишки?

- Новичок.

Стёкла высунулся из будки:

- Откуда пришла?

Сломанное предплечье неловко дёрнулось.

- Не дразнись! – вступилась Кис.

- Рапнись! – разорванный рот открылся с трудом.

- Хватит! Мир, дружба! Стёкла, пока. Черноногая, идёшь?

Та кивнула, высунув, напоследок, синий язык в сторону будки.

Сапожник демонстративно захлопнул фанерку. Идти было легко: главное – привыкнуть, что следы показывали наоборот.

Щелчок.

Гитара прижалась к спине, согревая. Невидимые струны тихо переговаривались в такт шагам. До начала занятия – восемь минут.

Влажный снег под ногами – как начинка шоколадных вафель: коричневый, сахарно-крупинчатый, нагибайся и ешь, если совсем без мозгов, как говорит мама. Он совсем, только не без мозгов.

Окно, высокое, арочное, льёт на улицу искусственный свет. В художке белым горят лампы. Мольберт – копия окна – узкий, чёрно-красный. Она стоит боком, видны рыжеватые волосы и чёрный свитер.

Никита не знал ни имени, ни сколько лет или что слушала. Каждый раз по дороге в музыкалку силуэт в окне завораживал.

Однажды он придёт пораньше к старинному зданию, вросшему в землю почти по окна, перечитает гранитную доску: «Детская художественная школа № 3», встретит на крыльце, или прогуляет гитару, или зайдёт внутрь, посмотреть расписание, не сегодня, завтра или в пятницу. До гитары – три минуты: одна - добежать. Вторая - раздеться. Третья – успеть прямо по коридору и направо.

Девушка рисовала, даль расплывалась, а в очках он выглядел как чмошник. Жаль. Никита бал уверен: там неверленд.

Щелчок.

*Tim Scold, Neverland*

Новенький - ангел сияющий – к витрине прижался щекой. Дружная стая из пластика ждёт, что откроется дверь. Манекены голодны уже много лет.

Кис сморщилась:

– Спалить к матери-свистунье!

Дверь в супермаркет заварили, но пластиковые рожи нервировали.

Черноногая показала подбородком:

- Ступни.

Новенький не просто бос. Он не оставлял следов.

Рванули наискосок.

- Хей, парень! – Кис пиявкой повисла на белом локте. – Хочешь меня?

Черноногая начесала волосы на разбитое лицо. Куча мусора замерла, получив пару раз пяткой под дых, обиженно охнула и уползла во тьму. Слишком выпирающая тень сгустилась на углу. Недовольный шелест бумаги – кто спрятался, тот не виноват. Поволокли вдвоём, не позорное отступление, бросок на марше. Новичок закрутил головой, и глаза у него были собачьи: растерянные, коричневые и очень добрые.

- Девчонки, я вообще где?

- Молчи.

Город хищно раздувал ноздри подворотен. Голодно хлопали створки, призывно покачиваясь: может, на огонёк?

Скоро новости расползутся по паутине проводов, и начнётся большая игра, в которой нельзя выиграть, можно проиграть чуть-чуть или всё.

Кис не любила проигрывать.

- Пришли.

Бетонные ступени стёрлись, плитка раскрошилась, чёрная дверь проржавела у петель.

- Закрыто, - подмигнула косая табличка.

- Врёте,- скрипнуло кожаное плечо, железо поддалось.

*Rammstein, Du hast*

Звук и стробоскоп. Ночью нет нелюбимых, только любовники есть..

Дробная музыка вырвалась наружу, покатилась, вопя, по замершей перед прыжком улице.

- Теперь – закрыто, - ручка щёлкнула.

- Кто это?

Новичок схватил Кис за руку, сразу стало тепло.

- Коровы.

- Какая интересная музыка.

- Долбёжка?

- Зов.

Черноногая раздвигала потные тела здоровым плечом. На танцполе обжимались парочки. Чучело совы над барной стойкой крутило башкой, рубиновые глаза мерцали.

- Туда, «WC».

Кис сдёрнула со стула брошенный пиджак и накинула на Новичка:

- Маскировка.

Ладонь привычно надавила на ручку, впуская улицу.

- Мы шли в туалет?

Черноногая хмыкнула.

Кис повернулась:

- Тебе идёт.

Новичок поправил добытую шляпу и улыбнулся:

- Почти Майкл Джексон.

Район вывернулся наизнанку: вместо шума и света - мрак и тишина, вместо разбитого асфальта – гладкие плиты. Началась грунтовка, где-то шумела вода и пахло канализацией.

- Обрыв, - внизу курился паром мутный ручей.

Кис заметила краем глаза движение и присела, дёрнув Новичка.

*Evanescence, Bring Me to Life*

Сверху было видно майку. Белой мухой кто-то полз. Взмах – нога уже в воде. Миг – ушли под воду плечи. Только гладь и танцы пузырьков. Черноногая жадно следила. Пальцы – спицы нервно дрожали.

- Эй! – Новичок дёрнулся. – Помочь надо!

- Смотри.

Забурлило ниже по течению: на берег, прихрамывая, вылез утопленник, отряхнулся и побрёл обратно, скользя по грязи.

- Вон! - за поворотом громоздился мусор: доски, сломанная мебель, тряпки запружали ручей.

- Дурак, - Черноногая оскалилась, забыв про зубы.

Чтоб не смотреть, Новичок старательно таращился на другой берег:

- Что там?

- Коробки.

- Солнце.

- Почему он не смог перейти?

- Нельзя. Нам туда, им – сюда. Только Стёкла шарит.

Черноногая снова хмыкнула, на этот раз скептически.

- Нормальный мужик. Чего агришься?

- Достал.

- Когда?

- Уйти.

- С такими ногами? Прости!

Черноногая махнула сломанной рукой и побежала, растворившись в сумраке.

- Слушай, - Новичок запнулся. – Я не знаю, как тебя зовут.

- Я тоже не знаю, как тебя зовут.

Кис сморщилась. Поганые ощущения: подруга обиделась, этот потащился, вопросы один дебильнее другого, дверей нет.

- Я, - рот открылся, потом открылся. – Забыл.

- Деточка, ты хоть что-нибудь помнишь?

- Помню, хлопнул дверью.

- Ищи дверь.

- Которой хлопнул?

- Без разницы.

- Подойдёт?

Новичок мелодично постучал по порыжевшей от времени створке.

Кис ухватилась за ручку.

- Тут замок.

- Шагай.

Они вышли на перекрёсток. Будка маячила впереди.

- Как? - восхищение Новичка льстило.

- Я умею открывать двери. Сейчас кое с кем познакомишься.

Новичок улыбнулся:

- Необычный ритм.

Стёкла стукнул по подошве, сделав вид, что никого не заметил.

- Я привела Новичка.

- Дядька Сергей.

Тот сначала посмотрел, на шершавую ладонь, потом пожал мягко, боясь повредить пальцы.

- Не помнишь?

- Не, - Новичок помотал головой. – Дельфин? Кит? Не кит? Что-то вертится на языке, ламантин?

- Будешь Кит. Кис рассказала?

- Стёкла, он летает!

- Вижу, не слепой!

- Кис? Красивое имя!

- Может, коричневые?

- Погоди ты!

- Что это вообще за место?

- Парень, что помнишь?

Кит-Новичок задумался:

- Вышел, хлопнула дверь. Шагнул – упёрся в стекло. Прибежали манекены, звали.

- Повезло. Из магазина никто не выходил, а заходили многие.

- Дверь же заварена.

- Думаешь, для Кис это проблема?

- Я не конченная, манекенов выпускать!

- Ты – нет.

- Есть конченные? – наивно переспросил Новичок.

- Даже не представляешь, сколько.

- Черноногая?

- Черноногую жалко. Зубы выбили, чтоб не кусалась.

- А руки?

- А руки сломали, чтоб не сопротивлялась. Бедная девочка!

Кис уставилась на Стёкла:

- Я думала, вы друг друга ненавидите.

- Она никого не любит. А я старый хрен, видел и не такое.

*Red Hot Chili Peppers, Can't Stop*

«Как дождь, как дробь», - стучал быстро Кит.

- Что это?

Шары надули щёки кругло. Старшой растягивал меха гофры, потом – урод, дудевший в розочку. Младшой стучал в казан как фон. Скрипели три седла триплета.

Помахали синхронно.

- Свинтари.

- Что у них с головами?

- Слово за слово, хреном по столу решили сварить на закуску холодец. Двое младших старшего скрутили и отрезали башку. Его выбросило неподалёку от будки прямо на свистуна!

- Везёт!

- Он и не будь дураком вернулся. Представляю, какие были рожи, когда проснулись: комната в кровище, в кастрюле – голова, а на пороге – труп. Старший как раз заканчивал расчленять, когда грачи налетели.

- О-о-о… Разбираться, не стали?

- Ясен-красен! Я братьям культурно картину обрисовал, куда попали, что в шанхае почём.

- Они поняли?

- Заказали обувь, теперь катаются, концертируют. Мне кажется, ищут свистуна.

Некоторое время все смотрели вслед удаляющейся троице. После стука и визга тишина оглушала.

- Стёкла! – Кис выругалась, не стесняясь. – Где Новичок?

- Кит! Ты замотала прозвищами! – сапожник завёлся, вскочил, потом сел. – А где?

- В поезде! Ушёл! Дверь открыта!

- Разуй глаза, замка нет!

Кис села прямо на замусоренный пол и расплакалась.

Щелчок.

Здание музыкалки скромно пряталось в глубине, деревья обступали старинные жёлтые стены, прорастая живыми колоннами.

- К кому, молодой человек?

- Юрий Михайлович.

- Стой! Куда прёшь! Заболел он.

Никита растерянно моргал. Под ногами растекалась лужица грязного снега. Вахтёрша смотрела на разводы и поджимала губы.

- Как заболел?

- Не знаю, занятий нет.

Гитара за спиной печально вздохнула, сочувствуя.

- И что делать?

- Снимать штаны и бегать! Домой иди! Натоптал, а мне мыть!

Она, шаркая, уползла обратно за стол, к телевизору и недопитому чаю, Никита вышел и зажмурился. День враждебно усмехался. Он брёл обратно, почти по следам, думая, куда потратить внезапно свалившееся время. В дверях художки кипела и пенилась толпа. Смех и мат звенели, сталкиваясь, во влажном воздухе. «Занятия кончились», - додумать мысль не успел.

- Привет! - Девчонка едва доставала до плеча. - Я давно тебя заметила.

Дорогу перегораживали неуклюжие ножки – не пройти.

- Да?

- Ты смотришь, как я рисую. Нравится?

Наружу выбивались рыжеватые пряди. Сердце подпрыгнуло и застучало, воздух вышибло из лёгких, в голове стало звонко и пусто.

- Очень нравится.

- Любишь аниме?

- «Сейлор Мун» смотрел.

- А ты музыкант? – варежка почти коснулась гитары.

- Отменили занятия. Что слушаешь? – за воротник убегали белые провода.

- Русский рок, - капюшон сдвинулся, на шапке – нашивка: ухмыляющийся шут раскинул руки.

- Фигня.

Девчонка надулась:

- Киш – попса, СашБаш – крутой.

- Я запишу настоящую музыку. Сидишник?

- Кассетник.

- Замётано!

Она протянула ладонь: четыре пальца прижаты, большой отставлен.

- По-панковски!

Никита осторожно пожал руку:

- Пальцы, как у пианиста, - ладонь замёрзшей птичкой грелась в руках.

Люди обходили их, как вода обтекает камень. Кто-то ворчал, кто-то улыбался. Мальчик и девочка молчали.

- Куда пойдёшь? – Никита решился. – Провожу?

Повисла пауза:

- Я не домой.

- Тяжело.

И они пошли, юные, нелепые и удивительно красивые.

Гаражи торчали сразу за девятиэтажками, косые приземистые ряды походили на гнилые зубы.

- Дед, я не одна!

- Здрасьте, - Никита кивнул старику в расстёгнутой куртке.

- Привет! – тот смотрел оценивающе. – Поставь мольберт-то.

В коморке было душно и пахло машинным маслом.

Девчонка скинула пуховик и сразу полезла под стол, вытащила пушистую недовольную кошку.

- Подъездная. Погладишь?

Никита осторожно коснулся загривка.

- Какая мягкая!

- Шёлковая шкура, - дед почесал белый подбородок. - Про Алёнку ничего не слышно?

Улыбка сползла с лица девушки, а глаза мгновенно намокли. Дед засуетился, подскочил к электроплитке:

- Чайку хотите?

- Мы пойдём, - голос стал дребезжащее-натянутым. – До завтра.

Она выбежала, не застегнувшись.

- До свидания, - Никита подхватил мольберт и пошёл следом. Дед остался, прижимая к животу чайник.

Девушка стояла около будки и глубоко дышала, зажав в кулаке шапку. Мужчина высунулся из гаража наискосок, но нырнул обратно.

- Кошка красивая, - Никита не знал, что сказать. - Чего это он?

Мужчина поспешно закрывал гараж, оглядываясь через плечо.

- Чудак. Ни с кем не общается. Машину никогда не загоняет. Дед думает, варит.

- Варит?

- Дурь.

- А милиция?

- Как будто есть дело, - злость была настоящей. – Пошли.

Оказалось, они жили в одном подъезде.

- Я тебя никогда не видел! – Никита почти обиделся: слепое чмо!

Девочка улыбалась, забыв о недавних слезах:

- Я переехала к деду месяц назад. Этаж?

- Шестой, - лифт припадочно дёрнулся.

- Девятый, - опалённая кнопка заедала.

- Я принесу кассету.

- Буду ждать.

Двери открылись, закрылись, лифт натужно ухнул.

- Мы обязательно встретимся! Слышишь? – крик рванулся вверх, ударился о потолок и осыпался побелкой на куртку.

Никита зашёл в квартиру, сполз на пол, придавленный впечатлениями.

- Не узнал, как зовут! Идиота кусок! – ругаясь, поднялся.

Спросит завтра, когда отдаст кассету.

Щелчок.

- Кис, - Стёкла присел на корточки, - Не плачь.

По щекам ползли чёрные дорожки. Он осторожно погладил растрёпанные волосы:

- Зачем ввязалась?

- Нууужно!, - то ли провыла, то ли прорыдала Кис.- Он без меня пропадёт!

- С буя ли баня загорелась?

- У него глаза бездомные, как у брошенного щеночка!

- Всех не спасти.

- Но кого-то можно!

Стёкла вдохнул, выдохнул. Щёлкнула зажигалка, запахло табаком. Кис закашлялась.

- Опять?

- Не опять, а снова.

Некоторое время они молчали.

- Идёшь?

- Выбор есть?

Кис захлопала в ладоши, Стёкла заворчал, рассовав по карманам инструменты. Будку бросили открытой.

Щелчок.

Синие сумерки нежно качали тени по стенам, убегая от жёлтых квадратов окна на полу. Охнула дверь, щёлкнул выключатель – Никита зажмурился, ослеплённый

- Что? - наушники привёз отец, фирменное сокровище.

- Опять перед компьютером? – мать завелась с пол-оборота.

- Музыку слушал.

- Ничего и не надо больше! И отец потакает. Молотком разобью!

Мать шагнула в комнату, протянула руки, Никита мгновенно сорвал и спрятал под стол.

- Боишься? – торжествующий крик заметался между плакатами.

- Мам, ты чего?

- Я чего? Я ничего! А вот ты чего! Сидишь целыми днями, упулился, не вытащишь! Раньше в музыкалку ходил, сегодня прогулял!

- Михалыч заболел!

- Врёшь! – ладонь звонко шлёпнула по столу. – Почему картошку не почистил?

- Ты не сказала!

- Я еле притащилась, голова раскалывается, от начальника выслушала, от классной выслушала, ботинки посреди коридора! Сложно убрать?

- Выйди!

- Выгнать – ты взрослый! Носки в ванную отнести – маленький, мама отнесёт? Надоело!

- Надоело – не делай!

Никита вскочил, схватил кассету. Мать испуганно отшатнулась. Ботинки виновато уткнулись носами в углы коридора.

- Провались всё пропадом!

Крик вытолкнул в коридор. Босые ноги обожгло холодом. Притаившаяся тьма мягко обняла и потащила куда-то.

Щелчок.

Киту было очень интересно и ничего не понятно. В голове разноцветными рыбками плавали обрывки воспоминаний: тыкались мордочками, покусывали. Музыка переплеталась в воздухе золотыми нитями, дрожала и звала. Стёкла, Черноногая, Кис – каждый пел по-своему, трио со свиными головами – по своему, и это не имело никакого отношения к звукам, которые они издавали.

*Rammstein, Mutter*

Что-то высоко оборвалось. Слепящее солнце, прозрачные сосульки, черный курящийся асфальт – гимн весны. Голубой язык мелодии доверчиво заглянул в будку, Кит протянул руку - погладить, но тот змейкой скользнул между пальцев, танцуя снаружи. Мигающая улица быстро кончилась, переулок, тупой, как морда эрдельтерьера, уткнулся во двор-колодец. Прямо на асфальте, подогнув худые ноги, сидел бритый на лысо человек в пиджаке с большими плечами и самозабвенно играл. Киту показалось, музыка исходила прямо от грязных ладоней, прижатых к губам. Он шагнул, прищурился, что-то серебрено блеснуло – свистулька! Против воли начал отстукивать ритм по бедру, втягиваясь в кружево гармонии.

Тёплое покалывание мерцало по коже. Вдох. Выдох. Кит не понял, как поднялся. Свистун, зажмурившись, парил в метре над землёй.

Мгла надулась пузырём и взорвалась беззвучно. Из кусочков, ошмётков, ниток сцепились, стянулись, собрались гротескные фигуры.

- Ату!

- Давай!

Кита дёрнули, и он шлёпнулся, отбив копчик. Свистун, не переставая играть, сбросил пиджак на жадно запрокинутые лица, нарочито медленно расправил крылья и открыл глаза, зелёные, как молодая трава или серафинит, нечеловечески прозрачные и насмешливые.

- Утёк, мля!

- Финт ушами!

- Гля, ребзи!

*Bloodhound Gang, The Bad Touch*

Кривые рожи гримасничали, вывернутые губы причмокивали, тоненькие шеи качались, едва выдерживая вес тыквоподобных голов. Паучьи руки-лапы скребли стены, а те то ли стонали, то ли визжали, истекая каплями влаги. Толпа надвигалась, угрожая задавить, расплющить, раскатать босыми плоскими ножищами, как лягушку.

- Новичок!

- Ша! – один в клетчатой кепке выкатился вперёд, растопырился важно. – Я пасу!

- Га! – громыхнуло в ответ.

- Мотай!

- Якова всякого!

- Дристун на писюн, - отругивался самозваный пастырь. – Яйца в пальцы!

- Ребята, вы кто? – вопрос выщелкнулся и разрядил обстановку.

- Мы? Таро! Народ? – кепочный махнул широко.

Народ хекнул, построился полукругом, шаркнул ножкой, склонился.

Вперёд вытолкнули одного, синелицего.

- Висельщик! – он дёрнул обрывки галстука, вывалил чёрный язык, выпучил глаза.

- Ёкарь! – махнула шестиклинка, звякнули бубенчики на выпирающей ширинке.

- Короеда! – бочкообразная тётка с усиками-антеннами закрутила фуэте, растопырила коричневый плащ, обнажая бесстыдные титьки до пупа и кучерявость под животом.

Представление катилось скучным колесом, Кит считал уродцев.

Двенадцать.

Семнадцать.

Щелчок.

Коле Щетинину отчаянно не давали работать.

- Щетинин!

- Это не я!

- Зайди на минуточку.

- Нет меня!

Начальство сподобилось и выглянуло из кабинета, задышало осуждающе – тучный живот из-за стола вылез с трудом и скорбью.

- Шуточки шутишь, капитан?

- Я майор, - Коля оловянно смотрел в угол.

- Правда что ли? – ненатурально удивился начальник. – Тогда заходи, майор.

- Зашёл.

- Редко появляешься.

- Работаю.

- Как успехи?

- Нормально.

- Нормально – ищешь? Или нормально – завтра в архив?

- Завтра не сдам.

- Плохо.

За пыльным стеклом щурилось солнце. Нет, в поле лучше. Там свобода, вольный ветер, разговоры, люди. Тут - тухлятина, пыль и толстые щёки. И зачем он пришёл?

- … ещё один.

- Что?

- Заявление поступило. Обратилась мать, пропал сын, пятнадцать лет. Вышел из дома вечером позавчера, не ночевал, не вернулся.

- Друзья-подруги?

- Отрицает.

- Игровой?

- Отрицает.

- Торчок?

- Сходи по адресу, опроси!

- Опять я?- стало тоскливо.

Не любил ни мамок, ни детишек: «Понарожают, а воспитывать?»

- Вот, - серая папка «Дело №» доверчиво ткнулась в руки.

- Хорошо, - Коля отряхнул джинсы. – Можно идти?

- Иди, майор! С девочкой не задерживай.

- Есть, товарищ полковник! – каблуки беззубо щёлкнули.

Дверью Коля решил не хлопать. А то, что хлопнул, сквозняк.

Район оказался знакомый: гаражи, линия, посадки, серые девятиэтажки в мелкую плитку – когда бабка сошла с ума, собирала такую, угощая маленького Колю «подушечками».

Щетинин поднимался не спеша. Подъезд как подъезд: облезло-синий, пропитавшийся табачным перегаром и затхлостью. На побелке – улыбки копотью, на перилах – значки и цифры. Коричневые брызги на стенах – кого-то вырвало, но давно.

Шестой этаж – нужная дверь рыжая от дерматина, крест-накрест проклёпанная, открылась сразу.

- Вы из милиции? –из квартиры несло корвалолом и истерикой.

- А вы?

- Я мама Никиты.

- Покажите паспорт.

- Мой?

- Мой при мне.

- А никитин?

- Он ушёл без паспорта?

- Без ботинок.

- Врёте!

- Как вы со мной разговариваете!

- На сына тоже кричали?

Прозрачные клоунские слёзы брызнули, лицо скривилось, словно от смеха.

Коля удовлетворённо вздохнул – не соврёт.

- Почему вы так?

- В квартире труп?

- Какой труп?

- Это вы скажите.

- Вы хамло!

- Где Никита?

- Я не знаю! Вам искать.

- Вам воспитывать.

Женщина вытирала потёкшие глаза, Коля постукивал по жёлтому от времени косяку. Тесноватый коридор в зелёный бумажный кирпич давил на плечи.

- Никита жив?

Сложный коктейль эмоций плескался в голосе, переливаясь через край.

«Но осталось озеро Надежды», - некстати пропела Примадонна за окном.

- Расскажите с самого начала, - тумблер переключился на «доброго копа».

- Пойдёмте на кухню. Хотите плов?

- Хочу, - Коля вспомнил, что забыл поесть.

Крохотную светлую комнату вызолотило солнце. Запахло изумительно, слюна потекла, как у бешеного пса.

Щетинин ел, женщина рассказывала:

- Мы поругались с Никитой из-за музыки.

- Как вас зовут?

- Комова Елена Ивановна.

- Очень вкусно, Лена, спасибо!

Она смотрела испуганно:

- Вы сказали, как бывший муж.

- Я не он, - признался Вершинин. – Но плов божествен. Из-за музыки?

- Да. Муж возил сыну кассеты. Потом центр. Потом наушники. А потом оказалось, у него другая семья, и мы развелись.

- Как отреагировал Никита?

- Перестал стричься и пошёл в музыкальную школу.

- Стричься?

- Посмотрите.

Комната – демонстративно мальчиковая: с запахом носков и рокерами на стенах. Гитара прилегла на кровать, музыкальный центр – царь-бегемот на столе.

- Курт Кобейн, - женщина почти выругалась.

- Что искали?

- Что-нибудь. Записку. Дневник. Не мог он уйти просто так.

В голосе отчётливо звучало «ещё и он».

- Нашли? – вскинул брови Коля.

Щёлкнула кнопка, из пасти центра вывалилась кассета.

- Когда мы поругались, я вышла не сразу. На коврике лежало это.

По лицу прошла рябь ужаса.

- Что там?

- Музыка. Я много раз слушала, ничего не поняла.

Коле зевнул: обычное дело, подросток поругался с матерью, уехал к бате.

- Вы звонили мужу?

- Зачем?

Шутите что ли? – идиотский тон разозлил. – До милиции дошли, а мужу не сказали? Работы по горло, настоящей, не мелодрамы! Девочка пропала, я не ищу, музыку слушаю! Давайте кассету.

- Не дам, - неожиданно ловко она спрятала коробочку за спину.

- В смысле?

- Во всех смыслах. Кассету не отдам. Сына найду сама, если не хотите работать. Можете быть свободны.

Щетинин наконец-то на неё посмотрел. Как на женщину, не просто раздражающий факт. Каштановое каре, высокие скулы, кошачьи глаза. Когда-то, до беды, она была даже красивой, горе стёрло улыбку, оставив лишь морщины и синяки под глазами. Необычно. Сверху – мягкость, а внутри – сталь.

- Я оставлю номер. Можете звонить. Никита вернётся через пару дней.

- Я запишу копию кассеты.

- Мобильный, в любое время.

Коля продиктовал номер, женщина старательно записала. С другой стороны на листе красовались выпуклые буквы «KISS».

- Сын любит?

Лена смотрела вопросительно.

- «KISS» - американская рок-группа, рожи раскрашивали вон они, в левом углу. Мне пора.

Дверь закрылась.

Щетинин отошел к лифту, вернулся. Заиграла музыка.

Щелчок.

Шанхай навсегда– неон и трущобы – растёкся кляксой, лениво шевелил щупальцами переулков.

- Куда пойдём? – Стёкла протирал очки. – Черноногая бы сказала.

Кис отвернулась – без них лицо казалось голым и беззащитным. Смотришь – как подглядываешь.

*Nirvana, Smells Like Teen Spirit*

Глухой кирпич смеялся от трещин. Ветра играли банкой в футбол. Пакет задевал щеку, как синяя птица крылом. Пахло горелой бумагой, фольга и бутылки шуршали внизу.

Стёкла ловко подкинул коробку, она задела гущу бачков.

- Ай!

- Выходи, - Кис пнула самую большую кучу.

- Дура?

Лохматая голова обиженно скривилась. Мусор ожил, превратившись в великана в косухе и рваных джинсах. Остроносые казаки зеркально блестели, серебряные пряжки светились.

Ярко-синие глаза в чёрной опушке ресниц, прозрачная мраморная кожа, аристократические пальцы – влюбиться проще простого, если бы не запах.

- Почему ты живёшь на помойке?

- Как много вопросов, как мало ответов.

Мужчина поправил сальную прядь льняных волос. Стало видно заострённо нечеловеческое ухо и овальные ногти, украшенные россыпью бриллиантов.

- Не понимаю.

- Другому как понять тебя?

- Пропал человек.

- Фонаря нет. Лови свет звёзд в пустой карман.

Стёкла хмыкнул. Мусорный эльф дёрнулся, как от пощёчины. Звякнули цепочки на казаках.

- Ты был около супермаркета.

- Быть или не быть, вот в чём вопрос?

Кис сглотнула.

- Говори по-человечески.

- Я канат, натянутый над бездной.

- Новичок один…

- Один не значит одинок.

- Не жмёт? – полюбопытствовал Стёкла.

- Нет.

Стараясь дышать не глубоко, Кис продолжила:

- Ты знаешь всё.

- Многие знания, многие печали.

- Издеваешься?

- Ты мне торчишь, Пан, - миролюбиво улыбнулся Стёкла.

Эльф поник.

- Я сшил хорошие сапоги. Я не взял ничего, кроме…

- …обещания говорить нормально. Я видел вас и Новичка.

- Неужели? – притворно удивилась Кис. – Лучше скажи, куда он делся?

- Заиграл свистун. Прибежали таро.

- Песец котёнку, отсморкался! - Стёкла махнул рукой. – Кис, поворачиваем.

- Нет.

- Я свободен?

Кивок.

Мгновенно бумажки, огрызки, фантики и бутылки метнулись обратно, как в кино. Переулок опустел.

- Каждый сходит с ума по-своему.

- Смотри!

Лакированная дверь с львиной головой прислонилась к стене. Кис ухватилась за позеленевшее кольцо и дёрнула. Из проёма вырвалось гиканье и свист.

- Чё почём? - Стёкла железно ухмыльнулся.

Таро скуксились.

- Двадцать два. Привет, Кис.

- Привет, Кит.

- То не это!

- Галимо!

- Ты зачем ушёл?

- Позвали.

- Катитесь колбаской!

- Берега попутали.

- Гоните, убогие?

Кита аккуратно взяли в клещи, один под правое плечо, вторая – под левое.

Там-тамом тяжело дышал асфальт. Таро ворчали, сбившись в плотный клубок, поднимались клочья загривков, тянулись между ног голые хвосты.

- Детки, - Стёкла снял очки. – Они сплетаются в Короля.

Жирное, многохвостое и многоголовое существо захихикало. Затрясся лысый живот с белыми точками сосков.

- Почему Король, если она самка?

- У таро – всё наоборот, - пасти открывались синхронно. – Попался, музыкант.

Кис тянула время:

– Зачем он тебе?

Король всплеснула короткими розовыми лапками:

– Ловить свистунов. И жрать.

Пасти чавкнули, слюна разлетелась, трое едва успели отвернуться.

- Они невкусные, - вступил Кит. – Как подушка.

Что-то мелкое покатилось под ногами.

- От свиста башка болит.

Стёкла рылся в карманах, не обращая внимания. Холодное и плоское ткнуло Кис в ладонь – лезвие!

- Откуда они?

- Свистунья-мать! – Король даже подпрыгнула от возмущения. – Прилетела, разложила яйца по углам, высидела, вылупила, теперь мучайся!

Нож обнадёживал, как золотая рыбка, обещал, что желание исполнится. Осталось только найти способ. Или дверь. Закрутились шестерёнки в голове.

- Музыку принесла! Противную дудку! Путает, манит, вянет! Уводит! – по серой морде текли прозрачные слёзы и повисали на усах. – Не хочу туда, там больно, плохо!

- Не хочешь – не ходи, - процедил Стёкла. – Другим не мешай.

Кис развернулась, почти прижалась к стене, дёрнула Новичка, чтоб загородил. Если сможет, не глядя…

- Никто не хочет!

- Черноногая хочет.

- Злая! Ловит. Что мы ей сделали?

- Все кого-то ловят, Король. Свистуны – заблудшие души. Таро – свистунов. Черноногая – Таро.

Готово!

Можно ли открыть нарисованную дверь? В распахнувшийся прямоугольник шагнула Черноногая и улыбнулась мечтательно:

- Кыыысь.

- Детка! – Кис бросилась обниматься. – Прости дуру!

Король распушилась, став похожей на сердитый меховой шар. Глазки бегали, носики дёргались, усики топорщились.

- Кыш!

- Кыыысь?

Черноногая освободилась из объятий и поманила. Страх Короля пах мокрой собакой.

- Что она хочет? – вполголоса переспросил Кит.

- Жить. Вернуть. Отомстить. Выбирай, не промахнёшься, - Стёкла пожал плечами. – Не успокоишься, пока не получишь?

- Кысь! – кивок получился энергичным.

- Кажется, это тебе.

Кит робко коснулся костлявого плеча. Черноногая вздрогнула, обернулась, приготовившись драться. На раскрытой ладони лежало что-то совсем небольшое, аквамариново-крапчатое. Король жадно присвистнула носом.

- Яйцо! Дай!

- Мне! – ладонь сжалась.

- Верни! – ныла Король. – Нам нужнее! Можно сожрать. Можно продать.

Воздух каркнул, упало чёрное перо.

- Атас!

Король комично дёргалась. Таро разбегались на четвереньках, как тараканы, путаясь в лапах и хвостах. Сверху пикировали грачи, клевали прицельно хребты и макушки.

- Уходим!

- Кит! Черноногая!

Кита слегка подтолкнули, отчего он, нелепо семеня спиной вперёд, врезался в Кис, почти уронив в дверь. Последнее, что они слышали, смех и карканье.

- Кости! – стонал сапожник.

- Хорошо, что ты худой, - невидимо улыбался Кит.

- Слезьте уже!

Болел ушибленный затылок. Кис привалилась к стене.

- Где мы?

- Тебя надо спросить, художник! От слова «худо»! – Стёкла бубнил и охал.

- А Черноногая?

- Оттолкнула и осталась.

- Бросили.

- Нет, - неожиданно жёстко оборвал Стёкла. – Учись уважать чужой выбор!

- Что она выбрала?

- Яйцо, - Кит вмешался, как всегда, не вовремя.

Смех получился заикающимся, как лай. Пальцы вспомнили рельеф штукатурки. Два шага прямо, потом налево? Но приводить никого нельзя, тайна.

- Пропустите-ка!

Она растолкала мужчин, отыскала ручку. Парень на граффити успел надеть штаны и, ухмыляясь, показывал большой палец.

- Будка! – удивился Стёкла. - Я драться хотел. Тебе – нож, Киту – шило, думал задержу, пока убегаете. Но всё к лучшему. Грачи прилетели.

Щелчок.

Коля постоял под дверью недолго. Музыка прекратилась, Лена выключила кассету. Постучал к соседям – никого. Поднялся на этаж выше, но открыли только на девятом. На пороге замерла девчонка, тощая и длинноволосая.

- Взрослые дома?

- Нет.

- Зачем открываешь?

Девочка подняла глаза:

– Вы милиционер. Приходили в школу, когда Алёна пропала. Нашли?

Щетинин вспомнил: подружка.

- Нет.

Больше всего ненавидел в работе – видеть, как вспыхивает и гаснет надежда.

- Что надо?

Грубость не задела.

- Я найду Алёну. Ты хорошо знаешь соседей?

- Я переехала к деду недавно. Страшно.

Ещё бы: девочка вышла из школы в три, больше белые сапожки, красный пуховик и белую вязаную шапку никто не видел. Только грязную машину, куда они садились, и весёлого водителя, громко слушавшего то ли Аллегрову, то ли Пугачёву.

- Женщина с шестого? Сын – примерно ровесник.

Коля вспомнил даже имя, даже мольберт под мышкой – замухрышка-художница.

- Никиту знаю, - на бледных щёчках вспыхнул румянец.

- Загулял немножко. Вернётся, - Коля внезапно развеселился. Похоже, первая любовь.

- Ладно, спасибо! Дед-то где?

- Гаражи сторожит.

- Пока, Крис! – язык не повернулся назвать такую короткую девочку длинно –Кристиной.

- Пешком? – девочка задала вопрос, но забыла удивиться.

- Вместо зарядки.

- Я тоже боюсь лифтов. До свидания!

Дверь хлопнула.

Коля раздосадовано сопел: он боялся не лифтов, а застрять.

По умытому небу бежали облака – следы скорой весны. Гаражи притулились сзади дома, серые, невзрачные, как бедные родственники. Из сторожки запели, что снегири не гири.

Обходя собачьи мины, Коля упорно лез вперёд:

- Тут балеруном станешь!

- Эй! – окликнул пожилой мужчина, дружелюбно отставив лом. – Потерялся?

Признаваться, что из милиции, не хотелось.

- Договорились машину посмотреть, а номер забыл. Не знаешь, кто продаёт?

Коля наугад махнул рукой в сторону двери с нарисованной рожей и глазами-крестиками.

- Как зовут продавца? – дед перестал долбить лёд.

«Не поверил, старый чёрт!»

Коля процитировал ориентировку:

- Девятка вишнёвая, но грязная, обещал отмыть и показать. Толстячок, очки круглые, куртка синяя.

Сторож жевал губами.

- Игорь машину сроду не загонял, погреб перекрывает. Размалевали гараж.

- Озоруют?

– Поганая молодёжь! - пожаловался дед.

Вершинин поохал сочувственно, покрутил ручку – на секунду показалось, поддастся, но нет – закрыто.

- Пахнет чем-то, - он дёрнул носом. – Кошка сдохла?

- Весна, - дед развёл руками. – Подснежники полезли. Смотри, как засрано. Внучку встречаю вчера – чёрт какой-то за углом ссыт.

Коля ахнул.

- Внучка маленькая?

- Пятнадцать.

- Неужели кавалера нет?

- Какие кавалеры, девчонка ещё! Приходила с одним: длинный, тощий, куртка кожаная булавками утыкана, руки из рукавов торчат, шапка до носа, из-под шапки волосы до плеч. Но вежливый: «здрасьте, до свидания». Трубадур.

- Пел?

- Руку пожал - как погладил – пальцы берёг. С гитарой.

Коля ликовал: нашлась пропажа! Пока мамка дома мечется, Никитос с девочками по гаражам гуляет.

- Вчера заходили?

Старик постучал ломом.

- На той неделе. Моя загрустила. Пропал парнишка-то. Месяц назад подружка из школы домой не вернулась, а теперь дружок. Заперлась, никуда не выходит, рисует днём и ночью, только кошку кормит.

На досках грелась дымчатая императрица.

- Какая внушительная! – Коля уважительно развёл руки.

- Рожать скоро. Еле пузо таскает.

- Игорь сегодня не приходил?

Пора возвращаться к роли незадачливого покупателя.

- Не видел.

- Значит, обманул, - Коля скривил разочарованную мину и засунул руки в карманы. – Эх, жаль! Ну, до свиданья!

«Внимательный дед. Я ему не понравился, зато как много знает. Игоря надо найти, подходит под описание, к кому в машину села девчонка», - мысли текли неторопливо, как ручьи под ногами, но возвращались не к работе, а к женщине, Лене. Она раздражала, как заноза. «Зайти? Рассказать?» Нестерпимо захотелось похвастаться.

Лестница. Шестой этаж. Звонок.

- Ваш Никита влюбился, - Коля решил не здороваться второй раз.

Она глотала воздух открытым ртом, как рыба.

- Нет, не нашёл. Не плачьте!

Поздно, женщина рыдала.

- Я прошёлся по округе, кое с кем поговорил. Недавно Никита гулял с девочкой. Не искали?

Лена всхлипнула:

– Он не рассказывал.

- А Игоря знаете? Толстый, в очках, музыку громко слушает. Ездит на девятке.

- Знаю. Мы учились в параллельных классах. Он живёт в пятом подъезде. А что?

- Гараж разрисовали, представляете?

Она молча хлопала зарёванными глазами.

- Вы сказали, девочка пропала. Какая?

- Обыкновенная. Из школы вышла, домой не пришла. Прохожие видели, как кто-то в красном садился в машину. Родители заявили, она была в красном пальто, белой шапке и сапогах.

– Как ужасно, когда пропадают дети!

- Ваш вернётся,- уверенно заявил Коля.

- А она?

- Ладно. Я пошёл. Звоните.

Вопрос он предпочёл не услышать. Не бегство, а тактическое отступление. Щетинин не просто любил работу, он ей жил и дышал. На вопросы: «Когда женишься?» отвечал дежурным каламбуром: «никогда, я уже на работе». Чутьё, звериное, нутряное, вело к разгадке. И сейчас он твёрдо знал: Алёнка мертва. Всё, что можно - найти убийцу.

Щелчок.

- Я устала!

Она раскачивалась взад и вперёд. Кит замер, а Стёкла присел на корточки и осторожно гладил по голове.

*Blackmore's Night, Greenleeves*

- Слышите?

Точно посреди перекрёстка располагалась тучная черноволосая женщина с пучком на макушке. Серебряная флейта в руках дышала и пела. Ноты взмывали ввысь, прозрачно звеня. Запахло липовым мёдом и молодыми листочками.

- Мать-свистунья! – Кис и Стёкла рухнули на колени.

Кит улыбался. Невидимая сила поднимала вверх.

- Грачи прилетели, - Стёкла запрокинул голову.

Птицы скакали вокруг, а она умудрялась играть, оглаживая блестящие перья. Гортанное карканье вплеталось в мелодию..

- Мы обязательно встретимся, Крис! Слышишь меня?

Девушка смотрела, не отрываясь, Кит почти исчез. Слёзы холодили щёки.

- Как он меня назвал?

Щелчок.

Она помыла полы. Потом разобрала на кухне, оттёрла кафель. Пока двигала шкаф, сорвала спину. Боль немного помогла – Лена разозлилась. Четыре дня, как Никита пропал. Вчера приходил милиционер. Вспомнились прищуренные глаза, слишком светлые для человека. Давным-давно, когда Никита был маленький, они ездили в зоопарк. Так же смотрел поджарый волк, бегавший по вольеру, насмешливо вывалив язык. Лене потом долго снился зверь. Надо бы приготовить. Плов не лез. Вчера угощала мента, он похвалил, как бывший муж, которому надо позвонить. Но как позвонить и сказать, что сын пропал? А если трубку возьмёт новая баба и будет обсуждать Лену, которая не смогла. Не справилась. Сорвалась и наорала, а Никита ушёл.

Играла проклятая кассета.

Раньше она была равнодушна к музыке, теперь ненавидела, но остановиться не могла. Пальцы машинально отстукивали ритм. Какая злая, кусачая мелодия! И ни слова по-русски!

В виске застряло жужжащее сверло.

Что говорил милиционер? Отвлекают от работы? Лена старательно раздувала ненависть. Стены давили, пришлось выйти на воздух.

Густой кисель сумерек можно черпать горстью. На небе бледно мерцала первая звёздочка. Руки нырнули в карманы – забыла перчатки.

- Здрасьте! – по дорожке шла внучка сторожа с девятого.

Лена посторонилась, увернувшись от деревянных ножек. «В художке закончились занятия. Никитка бы только вышел», - чуть не завыла на луну – первую полную луну весны.

Она машинально огибала лужи, считая фонари и квадраты окон. На крыльце музыкалки толпились ребята – никого знакомого. Спросила вахтёршу – Юрий Михайлович не вышел.

Домой ноги не шли.

Лена свернула в гаражи и испугалась: мёртвая птица смотрела укоризненно:

- Прости. Это не я.

Кучка чёрных перьев на белом снегу растеклась звездообразной кляксой. Грязная машина перегородила дорогу, пришлось почти зайти в гараж. Надо же – Игорь.

- Привет!

Удалось нацепить резиновую улыбку, а он медведем растопырил руки, что-то пробухтел. Лена вытерла потёкший нос и ускорила шаг: «Странный мужик. Раскорячился, машину раскорячил, чуть не сшиб. Интересно, откуда белые сапоги, вроде, не женат».

В школе был таким же, нелюдимым, гулял только с собакой – лохматой грязно-белой болонкой. Рассказывали, когда она умерла, похоронил, а через год выкопал череп и держал на столе вместо подставки.

Лену передёрнуло от холода и ужаса – даже на чучела в музее не могла смотреть спокойно. И кота не заводила, чтоб не плакать, когда умрёт. Маленький Никита просил киску, потом перестал. Вырос. «Kiss» - было жирно написано прямо на столе. Раньше – взбесилась бы. Теперь – пусть вернётся и распишет квартиру от пола до потолка!

Пусть разбрасывает ботинки и слушает ужасную музыку.

Пусть курит и посылает русичку.

Пусть будет жив.

Взвыли гитары. «Американские рокеры», - пояснил милиционер. Почему-то Лена даже в мыслях не могла назвать имя, хотя запомнила: Николай Вершинин. В детстве бабушка учила: «Если трудно, проси святого Николая помочь». Самое время:

- Святителе Николае, моли Бога о нас! Пусть отрок Никита вернётся живым и здоровым!

Николай, не святитель, а Вершинин, оставил номер. Интересно, если она позвонит, потому что больше не может слушать одиночество и гитары, он пошлёт, как ненормальную дуру? «Дура ненормальная! Истеричка! Иди лечись!» - орал бывший муж, если видел слёзы.

Сердце стучало, собираясь с вертушки дать под дых. Лена набрала номер и на всякий случай отодвинула трубку от уха. Вдруг оттуда выпрыгнет «ненормальная дура»?

- Алло, - Вершинин ответил быстро. – Слушаю.

- Здравствуйте. Это мама Никиты, «ненормальная дура», - дополнила мысленно.

- Здравствуйте, Лена. Я забыл записать номер.

Щёки и уши заполыхали огнём.

- Никита не пришёл.

- Пока не пришёл.

- Игорь чинил машину.

- Как вы это поняли?

- Он раньше не ставил в гараж, а сейчас подогнал, багажник был открыт.

- Багажник?

- Да. Там лежали белые сапоги.

От напряжения в трубке что-то заискрило и начало потрескивать. Лене представился волк из зоопарка, замерший в стойке:

- Белые сапоги? Зайду через час, не выходите из дома.

Забарабанили короткие гудки.

- Зайду через час! – передразнила Лена. – А ты нужен?

Возмущаясь, она поставила в духовку мясо, не кормить же вчерашним! Искоса посмотрела в зеркало – накраситься и расчесаться! А ещё переодеть футболку. И духи. И серьги. «Мамочка - красавица!» - восхищался Никита, когда она распускала волосы.

- Возвращайся домой, сынок! – прошептала пустоте.

Недовольно каркали грачи, качаясь в макушках тополей.

Все, кроме одного, которого сшибла грязная девятка. Кошка, брезгливо поджимая лапы, обошла лужу. Кучка перьев пахла не птицей, а чудесами и тревогой.

- Привет, красотка!

Мёртвый грач встряхнулся.

Она зарычала, обнажая блестящие клыки.

- Спокойно, киска, не обижу, - боком, остерегаясь когтей, приблизился на полметра. - Плохие творятся дела. Видела, кто сбил?

Зрачок вытянулся в узкую вертикальную полоску. Кошка слышала рёв мотора, вонь бензина и стук удара.

- Злой человек, пушистая.

- Я помню.

Запах въелся в нос, запах убийцы первого выводка. Она родила в подъезде, под лестницей. Наружу выгнал не голод – брезгливость, не смогла нагадить, где спала. Кошка долго плакала перед закрытой дверью, царапала и стучала лапой. Когда пустили, стрелой метнулась к молчавшим детям.

Коробка, провонявшая человеком и ненавистью, была пуста.

Она нашла их, задушенных, в куче мусора, след привёл к убийце, за дверью орала музыка.

- Хочешь отомстить?

Хвост заходил ходуном.

- Сегодня особенная ночь. Первое весеннее полнолуние – время приоткрытых дверей.

Кошка заметила слишком живые тени в углу.

- Человек совершил преступление. Помоги с наказанием.

- Как? – мяуканье разорвало вечер в клочья.

- Тише, милая, - птица хлопнула крыльями. – Думай, не говори. Я услышу. Он ждёт ночи, чтобы кое-что спрятать.

- Пахнет смертью, - кошка чихнула.

- Да. Он украл не только котят.

- Что делать?

- Нельзя дать уйти.

Через плечо она оглядывалась на того, кто притворялся грачом: умный, близко не подходит. Белоглазая луна катилась по небесному горбу. Мокрый воздух щекотал усы.

- Кис-кис-кис! – сторож немного постоял на пороге будки и ушёл, не дождавшись.

Внутри тяжело возились котята.

- Кошка!

Левый глаз приоткрылся, дёрнулось ухо. Птица топталась, царапая лёд.

- Есть дело. Жизнь.

- Жизнь? – затарахтела, размышляя. – Кто?

- Девочка.

Грач махнул крылом. Нарисованная голова и моргнула глазами-крестиками. Подъехал серый пазик, мигнул фарами.

- Приготовились!

Человек толкал створки отчаянно, налегая круглым животом. Оступаясь и поскальзываясь, обежал машину, мотор всхрапнул.

- Давай!

И они понеслись: маленькая кошка наперегонки с большой тенью, а в воздухе – растрёпанная птица со сломанной шеей. Завизжали тормоза, но машину занесло. Удар – капот заскрежетал о двери напротив. Однообразный мат тупым ножом резал ночь. Блестело битое стекло.

Пазик боком перегородил проезд, со всхлипом открылись двери. Омоновцы высыпали бесшумно, окружив разбитый автомобиль.

- Выйти из машины! Руки на капот!

Человек тёр лакированную кровью щёку.

- Повторяю! Вы окружены!

- Прострелите колёса, - посоветовал Вершинин.

Четыре хлопка – машина выдохнула и легла на брюхо.

Мужчина стукнулся головой, вытянулся и упал. Тень чиркнула наискосок, обиженное мяуканье слилось с рыданиями.

Бойцы облегчённо заржали, упаковав клиента:

- Кошка подрезала!

- Местная сторожиха.

- Премию ей! Мойвой!

Вершинин присел на корточки:

- Игорь? – тот невменяемо бормотал, махал руками и плевался.

Синяя куртка порвалась, наружу вылез синтепон.

- Колян!

Багажник приоткрылся. Что-то длинное чёрное торчало наискосок. Колю замутило.

- Это нога, остальное смотреть будешь?

- Экспертов вызову, - запах говорил сам за себя.

Рутина: медики грузили останки, писался протокол осмотра, жевал губы побледневший подполковник, сунувшийся сгоряча в погреб.

- Обустроился, говнюк! - матрас, ведро, ошейник, миски - Бедная девочка! Родителям я позвоню. Отдыхай, майор!

Дело закрыто. На часах – почти одиннадцать, можно в гости?

Запах мяса поджидал на лестнице.

- Вы опоздали.

- Прекрасно выглядите.

Стало стыдно, что он принёс в чистую тёплую квартиру грязь и вонь чужой беды, а надо – цветы. Только сегодня видел, как на остановке продавали тюльпаны – розовая нежность под коричневым пледом умилила и тронула. «Завтра куплю самый большой букет!», - решение созрело.

- Хотите есть?

- Очень.

Женщина сидела, по-королевски расправив плечи. Прямая спина, аккуратные колени, локти – вопрос: нашли?

Вдох, как перед прыжком:

- Девочка…найдена.

Глаза вспыхнули. Он помотал головой.

- Это ничего не значит. Никита жив. Ей не повезло нарваться на подонка. Вы курите? - на подоконнике лежала белая пачка.

- Брошу, если вернётся.

- Правильно, ещё рожать. И не если, а когда.

- Смеётесь? В тридцать семь?

- Тридцать девять. Крис считает, это старость, удивляется, как можно ходить по лестницам?

- Кто? – Лена сжала кулаки до белых костяшек.

- Кристина - подружка Никиты с девятого. Моль с мольбертом.

Лена забыла, как дышать. В голове кружился вихрь мыслей. Крючки цеплялись друг за друга, сплетаясь в цепочки.

- Подождите. Я сейчас, - кассета осталась в центре.

Седьмой, восьмой, девятый – кровь в ушах ревела, как гитары. Лена запоздало поняла, чти не узнала номер квартиры.

Дверь открылась раньше, чем раздался стук. Руки жгло. Чёлка осуждающе топорщилась.

- Привет, Кис.

Щелчок.

Звонок хрипло злился на закрытую дверь. Обычно бледная Кристина зарумянилась наливным яблочком.

- Тёть Лен? Проходите!

- Никита тут?

Переспросила по привычке: куда денется? Трубадур в тапочках, герой-любовник местного разлива.

- Мам? – сын выскочил растрёпанным воробьём.

Целовались.

На двери комнаты гнусно подмигивал Барт Симпсон: «Если б целовались, бабуля!»

Музыка оглушала.

- Отец приехал. В машине сидит.

Никита хмыкнул:

- Коляна стесняется?

Она погладила живот – толкается!

- Пешком шла?

- Вместо зарядки. Кто здесь? - в полутёмном углу возились и пищали.

- Кошка родила. – Кристина включила свет. – Посмотрите?

- Возьмём одного?

Как был дитя, так и остался! Лена заглянула в коробку. Королева-мать возлежала вальяжно, лапой придавив рыжего. Полосатый жадно тыкался в живот. Третий, смешно скользя, лез через пушистый хвост.

- Давай. Черноногого.

- Черноногую, - поправила Кристина. – Девочку.

- И у меня девочка, - Лена улыбнулась.

Она теперь часто улыбалась – весна шагала неотвратимо, щедро рассыпая тепло из зелёных рукавов.