– Врррииии... – горько закричала ночная птица, и снова всё стихло.

Мир под луной молчалив. Не стрекочут цикады, не мычат в хлевах коровы, и даже болтливые чайки прекращают вечный гомон. Люди собираются под крышей, в богатых домах жгут свечи, в бедных хибарах ставят коптилки на рыбьем жире. До восхода солнца жизнь останавливается.

Ночью опасно пускаться в дорогу. Боги засыпают, смежив веки, и не приглядывают за своими детьми. Тёмные твари выбираются из нор на охоту. Неупокоенные души в обличье воронов и летучих мышей тенью кружат над миром живых. В низких ветвях оливы могут скрываться наездники – крохотные упыри, которые прыгают на спины лошадям, собакам и людям, впиваются в шеи и заставляют катать, пока жертва не упадет замертво. Утром путники находят окоченевшие тела со следами шпор на боках.

– Врррии-ко... – второй раз крикнула птица.

Широкая дорога, мощённая квадратами белых камней, призрачно сияла в лунном свете. Кипарисы, растущие по обеим её сторонам, бросали длинные тени. По дороге верхом на гнедой кобыле ехала женщина в зелёной накидке. Следом тянулся мул, навьюченный поклажей. Лошадь шла неохотно, фыркала, пряла ушами и косила глазом на тени деревьев. Всадница, наоборот, прямо сидела в седле.

Если бы случайный прохожий увидел её сейчас, то удивился бы, зачем такая матрона пустилась в путь одна, да ещё и ночью. Женщине уже перевалило за сорок. Она была невысокой, но крепкой, словно придорожный валун. Грубое лицо с по-мужски тяжёлой челюстью тоже казалось вырубленным в камне, но неумело, как если бы за работу взялся подмастерье скульптора. Маленькие полные руки с короткими пальцами твёрдо сжимали поводья. Каштановые с проседью волосы всадница собирала в пучок на затылке, чтобы не лезли в глаза.

Охраны при ней не было, зато был добротный посох из тиса, покрытый узорами, точно морщинами. Звали женщину по-разному. У мага три имени: первое дают родители, второе дарит учитель, и только последнее выбираешь сам. Мать Деревьев. Бессмертная. Но в этих землях она представлялась Галатеей.

На развилке, где прямая, верная дорога разделялась на две, стоял алтарь одному из богов, охранявших здешние земли. Каменный идол изображал Ошурра: зверский лик, в котором больше от волка, чем от человека. Галатея спешилась, чтобы помолиться и зажечь благовония. У алтаря лежали подношения жестокому богу-охотнику: куски красного мяса, в котором уже копошились мухи, овечьи шкуры и оливковое масло. Губы идола были перемазаны кровью. Слабый запах гниения плыл по воздуху.

Галатея склонила голову в почтительном жесте, достала огниво из складок платья и высекла искру. Терпкий дым закружился над курильницей.

Услышав вдали стук копыт, Галатея увела с дороги лошадь и мула, а сама скрылась в тени кипарисов. Она не хотела ни с кем встречаться этой ночью. Вдруг проезжий разбойник решит ограбить толстую старуху с поклажей?

Скоро в неверном свете луны показался всадник на соловом жеребце. Человек спешил и хлестал лошадь, дорогая сбруя позвякивала на бегу. Грива и ноги у коня были молочно-белыми, светлая шкура лоснилась. Всадник казался сгустком темноты. Чёрный плащ не позволял разобрать, есть ли под ним оружие, а капюшон бросал тень на лицо путешественника. Кажется, он был горбат.

Он остановился у идола и поднял на дыбы коня, взметнув тучи пыли. Потом сбросил капюшон и сотворил молитву – быстро и без души, как по обязанности. Рот он прикрывал рукавом, чтобы не чувствовать запах мяса от жертвоприношений, но Галатея узнала и широкий бледный лоб, и брови с упрямым изломом, и раскосые глаза. Она поняла, что плащ за спиной вздымается не над горбом, а над посохом. Белое дерево, голубой топаз в навершии – Галатея помнила, как выглядит его оружие..

Она вышла из тени деревьев, опираясь на собственный посох.

– Ошурр не примет такую дрянную молитву, Лесат, – сказала она мягко.

Лесат, когда-то взявший себе имя Пересмешник, посмотрел на Галатею сверху вниз: со спины коня это было легко. Бледные красивые губы тронула улыбка.

– Если Ошурру не нравится, как я молюсь, пусть явится ко мне во плоти и скажет это в лицо, – пошутил он. – Не ждал тебя здесь встретить, Бессмертная. Где твоя лошадь?

– Привязала за кипарисами. Она не так хороша, как твоя.

– Я её приведу. Можешь заканчивать ритуалы. Наверное, я тебя прервал.

Лесат спрыгнул на землю одним движением, будто был не человеком, а ящерицей, водой или ещё кем-то бескостным. Галатея поморщилась, но промолчала. Ей неприятная была помощь Пересмешника, но она устала и не хотела спускаться с насыпи, чтобы отвязать лошадь и мула. От долгой поездки у неё болела спина, а ноги отекли и стали неповоротливы, как наполненные водой меха. Она давно не выбиралась так далеко, и после ночи в седле всё тело ныло.

Вернувшись, Лесат по-хозяйски обтер мулу взмокшую морду и подтянул на гнедой кобылке подпруги. Сначала он помог Галатее подняться в седло и уважительно подал ей посох, и только потом запрыгнул на коня сам. Некоторое время оба мага смотрели на развилку дорог. Напряжение витало в воздухе, смешиваясь с запахами сырого мяса.

– Так тебе в Сюркуф? – наконец, спросил Лесат.

– Да. Видимо, придётся путешествовать вместе.

– Хорошо, – Пересмешник тронул поводья. – Вдвоем дорога веселее, верно?

Сначала они ехали молча. Соловый жеребец с длинной белой гривой шёл неторопливо, не обгоняя гнедую кобылку. Галатея раздраженно думала, в какую больную развалину превратилась. Она ведь совсем уже старуха! Если придется скакать галопом, наутро она не сможет подняться с постели, будет ныть и звать медиков с камфарой.

Лесат с их последней встречи не постарел, казалось, ни на день. Те же гладкие волосы, зачесанные назад и перехваченные кожаным ремешком, то же бледное лицо с мягким подбородком и лукавые глаза. Только перстней на тонких пальцах стало больше, да шитье на многослойных одеждах дороже.

А ведь они ровесники! Галатея помнила времена, когда её волосы отливали на солнце спелым каштаном. Кудри Лесата до сих пор жёлтые, как мёд. Государственные маги почти не стареют. Аристарх позволяет своим слугам гулять в Золотых садах и пить из фонтана юности. А его любимцы могут даже вымыть сандалии в божественной воде, и правитель не скажет им ни слова.

– По какому поручению Аристарха ты летишь куда-то ночью, загоняя коня? – спросила Галатея, хмурясь.

– В Сюркуфе оживший мертвец передушил целый дом, – неохотно сказал Лесат. – Хозяев, рабов, даже лошадей в стойле.

– Я думала, ты не любишь упокаивать мертвецов. Эта работа больше подошла бы Эвхиру “Закрывающему Глаза”. Или Вессалу “Последнему Вздоху”.

– Эвхир мёртв, – Пересмешник равнодушно пожал плечами. – Упал с колесницы на гонках и свернул шею. А Вессал стал жирным, как бочка, и целые дни хлещет вино, разбавленное божественной водой. Скоро будет похож на толстого спивающегося младенца.

Галатея расхохоталась, запрокинув голову. Её звонкий смех спугнул чёрную птицу, притаившуюся в оливах.

– Как жаль, что я не могу на это посмотреть!

– Отвратное зрелище, – Лесат улыбнулся уголками рта. – Так что, мне не нравится быть гробовщиком, но кто-то должен. Я не брезгую поручениями Аристарха.

Галатея заметила, что Пересмешник, совсем как раньше, жует губы, когда нервничает. Поэтому рот у него обветренный и потрескавшийся, словно пасть ящерицы. Она бросила короткий взгляд на его руки и заметила, что пальцы тоже искусаны до мяса. Улыбка на губах Лесата погасла, он стиснул челюсти и быстро оправил рукава пурпурных одежд, чтобы беззащитных израненных пальцев не было видно.

– Ну, а ты чего ради бросила школу? – резко спросил он, глядя на дорогу. – Я думал, тебе нравится петь сироткам колыбельные, вычесывать вши и лечить струпья. Ты же не просто так променяла нас на это.

– Я еду в Сюркуф, чтобы лично забрать нового вшивого, покрытого струпьями ученика, – сказала Галатея с достоинством.

Чуть раньше слова Пересмешника смогли бы задеть её. Она не колебалась, когда оставила за спиной службу у Аристарха, но грустила о Золотом саде, молодом, сильном теле и каштановых волосах без проседи. Особенно сильным это чувство становилось по утрам, когда она просыпалась от криков детей и запаха подгоревшей каши. Но Галатея видела искусанные руки Лесата и жалела его.

“Он же боится мертвечины. На ритуалах, когда богам приносили в жертву мясо ягнят, он закрывал лицо рукавом, чтобы не чувствовать запах гниения, – подумала она с теплотой. – А сейчас нервничает, торопит коня, до крови жует воспаленные губы”.

Она знала Пересмешника слишком хорошо, поэтому видела в нём всего лишь человека, с которым когда-то хлебала вино из одного кувшина и ломала пополам хлеб.

– Я узнала, что в Сюркуфе мертвец перебил целую семью, но оставил в живых маленького раба, – сказала Галатея, хотя Лесат её не спрашивал. – Похоже, в мальчике пробудился маг. Так что нам с тобой по пути.

***

К рассвету из тумана проступили белые стены Сюркуфа. Придорожный столб венчала вырубленная в мраморе женская голова с крыльями вместо ушей – дева-птица, символ города. Рядом, в сени оливкового дерева, на широкой и гладкой каменной плите стояли блюда с фруктами и кувшины с вином. Здесь подавали Полночный Ужин. По традиции, у городских стен выставляли угощения для демонов и порождений тьмы в надежде, что те наедятся и обойдут стороной людские дома. Судя по устроенным в тени олив лежанкам, иногда здесь кормились нищие.

– Я ведь уважаю твоё решение, – доверительно сказал Лесат, когда они миновали мраморную арку. – Кто-то должен обучать юных магов и готовить нам смену. Есть те, кто осуждает тебя, но лично я считаю, что твой выбор – это доблесть.

Галатея приподняла брови. Насколько она знала, никто не осуждал её сильнее Пересмешника. Много едких слов она услышала от него когда-то. И до сих пор он, перебрав на пиру, заводил разговоры, что Аристарх слишком мягок к отступникам. Потом начинал горячиться, потрясал кубком, разливая вино, и неизменно доходил до того, что трусов, которые оставили Золотой сад, надо бы если не казнить, то хотя бы клеймить, как скот.

– Десять лет назад я ждала этих слов именно от тебя, мой друг, – напомнила Галатея с горечью. – Но ты первый от меня отвернулся.

– Я просто больше всех сожалел, что ты уходишь, – сказал Лесат, и молчание вновь пролегло между ними.

Сюркуф, только что стряхнувший с себя пелену сна, встретил их музыкой, красками и запахами. Купцы разворачивали цветастые шатры, женщины с песнями несли воду в храм морской богини Мирты, дети в светлых хитонах, смеясь, колотили друг друга деревянными мечами. Рабы погоняли круторогих буйволов, которые тянули бочки с водой в сторону общественных купален. Плети дикого винограда увивали колонны и крыши. Многие улицы были украшены скульптурами, которые изображали, в основном, мелких духов природы в образе девушек с крепкими ляшками.

Оказавшись в Сюркуфе, Лесат сбросил с головы капюшон. Здесь он не считал нужным скрывать ни лицо, ни посох из белого дерева. В лучах солнца огнем горели золотой подбой плаща, золотые перстни на пальцах и золотые кудри. Когда маг проезжал мимо, женщины улыбались ему, дети бежали за соловой лошадью, а рабы падали ниц.

У храма Мирты магов встретили старейшина города Орест и верховный жрец Лавр, которых Галатея мысленно окрестила Орешкой и Лаврушкой. Орест был высоким, лысым и таким худым, что морщинистая кожа висела на его костях, как перепончатые крылья летучей мыши. Седая борода спускалась почти до самых ступней, обутых в иподиматы на тонких ремешках. Складки белой тоги стыдливо прикрывали впалую грудь. Он говорил шелестящим шёпотом, иногда покашливая в сухой кулак. Должно быть, его лёгкие разъедала болезнь.

Лавр, наоборот, был маленьким и полным, словно гигантский ребёнок. На щеках у жреца рос мягкий пух, а не курчавая борода, как у большинства мужчин в Сюркуфе.

– Сиятельный Лесат, – Лаврушка угодливо склонился, протягивая серебряный рог с вином. – Бессмертная госпожа.

Галатея поморщилась. Лживое имя, подаренное когда-то учителем, царапнуло слух. Она не была бессмертна. Она, как все, старела. Как все, страдала от боли. Но её было очень сложно убить – так Галатея и получила это прозвище.

– Приветствую вас в скромном городе Сюркуфе, – почтительно склонил седую голову Орешка. – Разделите с нами завтрак?

Все четверо устроились в прохладном храмовом саду, растянувшись на ложах с мягкими подушками. Меднокожие девы поднесли гостям золотые подносы с лепёшками, рисом, вареными осьминогами и бараниной. Лесат поймал за руку женщину, подававшую ему вино, и в благодарность поцеловал в открытую ладошку. Галатея с наслаждением вытянула усталые ноги. Её немного клонило в сон после долгой дороги.

– Малексит никогда не обращался к тёмным чарам, – начал рассказ Лаврушка. – Трудно сказать, почему проклятие пало на его дом. Он был всего лишь скульптором.

– Его статуи вы, наверное, видели на улицах, – прошелестел Орешка.

Галатея вспомнила толстозадых нимф и бабу с крыльями вместо ушей и брезгливо передернула плечами.

– Что именно с ним случилось? – спросил Лесат, отламывая кисточку винограда.

– Беды шли за ним одна за другой, – вздохнул Лаврушка. – Сначала пропала его любимая лошадь, с которой он всегда выигрывал гонки на колесницах. На следующий день всех его почтовых голубей в птичнике нашли со свёрнутыми шеями. Поговаривали, у некоторых были откушены головы, но совсем не так, как сделал бы это дикий зверь.

Лесат подбросил спелую лиловую ягоду винограда и поймал её ртом.

– Продолжайте, – попросил он, скосив на жреца лукавый карий глаз.

– Ну, а на следующую ночь за Малекситом явился мертвец, – Лаврушка развел полными руками. – Сначала ходил под окнами, выл. Говорят, он огромный, распухший и чёрный, словно много дней пролежал в воде. Хозяева заперлись от мертвеца, но он залез в окно, задушил сначала скульптора, потом его жену, затем принялся за рабов.

– Некоторые тела он съедал, – уточнил Орешка, кашлянув в кулак. – В доме остались... следы.

– До меня дошли слухи, что маленький раб видел мертвеца и чудом спасся, потому что проявил магический дар, – вмешалась Галатея.

– Примо, однорукий мальчишка, – кивнул Лаврушка. – Боги благословили его. Он единственный, кто видел тварь своими глазами и остался жив.

– Я хочу с ним поговорить. Если в нем проявился дар, я возьму его в обучение.

– Я буду этому рад, – склонил голову Орешка. – Некоторые горожане считают, что Примо теперь проклят и может навлечь беду на всех нас. Без него в Сюркуфе станет спокойнее.

Вдруг мальчик в светлом хитоне, который подносил полотенца и воду для омовения рук, запнулся о тисовый посох Матери Деревьев и разлил кипяток, обрызгав гостей. Таз со звоном и грохотом покатился по выложенной камнями дорожке. Лицо Лаврушки побагровело, он гневно зашипел, как гусь. Маленький раб съежился, присел на корточки и закрыл голову руками.

– Всё хорошо, – Галатея жестом остановила жреца. – Это я неосторожна.

Лесат нервно пожевал губу и отвернулся. Гнев и презрение на миг отразились на красивом лице.

– Ох уж эти неуклюжие рабы, – доверительно сказал Лаврушка. – Вы, конечно, привыкли к более умелым слугам, Сиятельный.

Пересмешник дёрнул головой, как норовистая лошадь. Миг – и посох из белого дерева оказался в его руке. Синий камень в навершии указывал на толстое брюшко жреца, скрытое складками тоги.

– Может, боги покарали ваш город, наслав мертвеца, потому что вы дурно обращаетесь с рабами? – голос Лесата стал угрожающе низким. – Помни, жрец, что магия не выбирает сосуд. Один из рабов, по спине которого гуляет твоя палка, может вырасти чародеем и однажды вернуться по твою душу. И тогда от тебя останется только сухая кожа, прибитая к дверям дома.

Лаврушка съёжился, сразу став меньше. В складках дорогих одежд он напоминал моллюска, который стал слишком толстым, чтобы спрятаться в раковину. Лесат с кошачьей грацией перебросил посох из одной руки в другую и прищурил глаза.

– Я пошутил, – сказал он с обманчивой мягкостью.

Лаврушка нервно икнул. Дрожь сотрясала его тело. Орешка вовсе перестал дышать, только скрёб впалую грудь, словно ему не хватало воздуха.

– Смейтесь, – приказал Лесат, сверкнув глазами. – Или вам не нравится шутка Сиятельного?

***

По закону гостеприимства Орешка предложил заезжим магам собственный дом. Галатея первым делом смыла с лица дорожную пыль и вышла на балкон, с которого открывался вид на город. Лесат уже стоял здесь, облокотившись на мраморные перила. Взгляд его был тёмен, пальцы сминали край плаща с золотым подбоем.

– Не осуждай меня, – сказал он, не оборачиваясь. – Они заслужили немного страха.

– За один только перстень с мизинца ты мог бы купить свободу сотне рабов, – Галатея тоже облокотилась на перила. – Но это не успокоит твою душу, да? В отличие от пары стариков, которых ты почти довёл до припадка.

– Хватит, – Пересмешник поморщился, будто у него заболели зубы.

Галатее хотелось спросить, случалось ли Сиятельному прибивать чью-то кожу к дверям, но она сдержалась.

На площади начинался костюмированный праздник в честь себялюбивого бога Афрона, который поощрял всё то, что обычно отвергали его братья и сёстры: обжорство, лень, эгоизм и излишества. Его нужно было славить не молитвами, а танцами, песнями и громогласным хохотом. Гетеры во время праздника Афрона брали за ночь вдвое меньше, чем обычно. По улицам бегали юноши и девушки – наряженные в яркие полукруглые плащи, с разрисованными лицами, с перьями в волосах. Гетера в искусной маске обезьянки, но с голой грудью, заметила Лесата на балконе и поманила пальцем.

– Спустился бы, – посоветовала Галатея. – Провёл день на празднике. Выкинул всякую дрянь из головы.

– Нет, – Пересмешник опустил подбородок на скрещённые руки. – Не могу плясать с гетерами и напиваться, пока где-то ходит неупокоенный мертвец.

За спинами магов раздался кашель и шаркающие шаги. Опираясь на узловатую палку, на балкон поднялся Орешка. С ним шёл худенький смуглый мальчик в сером хитоне. Галатея заметила, что у него нет левой руки ниже локтя. Это не удивило её. Магия редко выбирает здоровых и счастливых. Чтобы дар вспыхнул, нужен треснувший сосуд. Бессмертная обучала детей искусству колдовства уже двенадцать лет и знала, что магия ярче всего загорается в слабых телах и изломанных душах.

– Это Примо, тот самый ребёнок, – прошелестел Орешка.

– Здравствуй, Примо, – Галатея улыбнулась. – Ты знаешь, кто мы?

– Маги, – мальчишка недобро сверкнул глазами из-под косматой чёлки. – Вы здесь из-за мёртвячки?

– Мертвячки? – Лесат поднял бровь. – Тварь была женщиной?

Маленький раб неопределённо пожал тощим плечом. Он не отрывал взгляд от собственных пыльных ступней в кожаных сандалиях.

– Расскажи господам всё по порядку, – Орешка ткнул мальчика в спину. – Сначала кобыла убежала.

– Да, кобыла, – мальчик засопел. – Я помогал в конюшне. Недоглядел, когда любимая лошадь господина убежала. Господин сказал, что снимет с меня голову, если я не найду её до вечера. Конечно, я не нашел. Но в тот вечер мертвячка впервые пришла, и всем стало не до кобылы…

– Ты видел тварь? – перебил Лесат.

– В ту ночь – нет. Только когда она пришла за господином и остальными. У неё чёрная морда и огромное брюхо. И когти. Она искала господина, чтобы разорвать. Остальных убила, а меня не тронула.

– Ты что-то сделал, чтобы отпугнуть её? – Галатея постаралась, чтобы её голос звучал мягко. – Не бойся, тебя не накажут за это. Наоборот, я возьму тебя в ученики.

Примо покачал головой. Мать Деревьев взяла его за подбородок, заставляя посмотреть в глаза, но маленький раб выдержал её взгляд.

– Я правда не знаю, госпожа маг. Но я бы хотел учиться у вас.

– Так и будет, – кивнула Галатея. – Я тебе обещаю.

За прошедшие годы она говорила это много раз. Бессмертная не отказала ни одному ребёнку, который просил обучать его. Даже бездарным можно показать, как лечить недуги травами. К ней приходили сироты, бежали от жестоких хозяев молодые рабы, просили покровительства девочки, которые не хотели становиться наложницами. И всех их Мать Деревьев прятала под своим крылом.

Примо несмело улыбнулся. На смуглых щеках проступили ямочки. Галатее не впервой было говорить ученику, что отныне она берёт его под свою защиту, но каждый раз она чувствовала себя счастливой.

***

Галатея не пошла в дом скульптора, удовлетворившись тем, что осмотрела его снаружи. Фасад украшали всё те же толстоногие нимфы и рогатые человечки с бубнами, а фронтон подпирали дородные атлантиды. Над вазонами, как убегающая из горшка каша, поднимались шапки мелких розовых кустов. Журчал фонтан. Вода била из распахнутого рта каменной рыбины, брызги стекали по лицу девы с кувшином. Казалось, что скульптура плачет.

Лесат провёл в доме Малексита около часа и вернулся угрюмый.

– Мертвечиной всё ещё воняет, – сказал он, опускаясь на бортик фонтана. – Я думаю, это был вриколакс.

Бессмертная живо вообразила себе чёрную тварь с раздутым, как у пиявки, телом и пылающими глазами. Говорят, птицы чувствуют его приближение и кричат, предупреждая людей хриплыми голосами: “Вррриии-ко, вррри-ко”. Поэтому его имя звучит так. Вриколаксы привязаны к одному месту и редко покидают его, но ещё крепче их держит сказанное при жизни слово.

– Пожалуй, – кивнула Галатея. – Но какую клятву он исполняет?

Вриколаксы не приходили сами по себе. Они получались из людей, которые умерли, не исполнив обещание. Однажды Галатея видела, как раскапывают могилу подобной твари. Вриколакс лежал лицом вверх, с распахнутыми, окровенелыми глазами. Зрачки шевелились. Гниение не тронуло его тело, но кожа потемнела и натянулась. Когда маги пронзили его сердце, из груди хлынула мутная чёрная жижа.

– Клятву? Это не важно, – Лесат упрямо выдвинул подбородок. – У нас есть место, где она кормится, и будет наживка. Выманим тварь и убьём.

– Какая наживка?

– Тебе не понравится.

Пересмешник отвёл глаза. Брызги фонтана попадали на его пурпурные, точно запёкшаяся кровь, одежды. Галатея всё поняла.

– Ты не сделаешь ребёнка приманкой! – резко сказала она. – Я тебе не позволю.

– Вриколакс не отпускает своих жертв. Однажды мальчик его отогнал, но мертвец явится за ним снова. Если мы ночью приведём его в этот дом…

– Я сказала, что сделаю его учеником! Я пообещала!

Лесат зло рассмеялся.

– Для тебя всегда не было ничего важнее твоих белых одежд и чистых рук, – презрительно сказал он.

Галатее показалось, будто её сердце пронзает длинная и острая спица. Возможно, в словах Пересмешника была доля правды. Остальные маги уходили из Золотого сада, когда увечья мешали им сражаться. Мать Деревьев отказалась от чести служить Аристарху, потому что не хотела больше топить для него корабли и насылать засуху.

– Я не могу так, – сказала она. – Я обещала защищать моих учеников.

Пересмешник молчал. С площади долетал шум праздника, солнце пекло плечи магов и сушило капли воды на печальном каменном лице девы. От жары небо казалось выцветшим, как выгоревшая на солнце ткань хитона. Галатея вспомнила прохладную тень Золотого сада, журчание фонтана молодости и слабый запах персика, витавший в воздухе. Тогда Бессмертная и Пересмешник делали общее дело, но всё равно постоянно спорили, срывая глотки. Галатея усмехнулась.

– Ты – государственный маг, Сиятельный. Я не могу тебе указывать, – она вздохнула. – Но я могу попросить тебя как друга. Дай мне несколько дней. Я найду другой выход.

– Хорошо, – согласился Лесат, не глядя ей в глаза. – Ты права. Я подожду.

В тот вечер они, как в старые времена, вместе пили вино и разламывали хлеб. Казалось, между друзьями никогда не было размолвки. Сиятельный Лесат, сидя по-простому на полу, охотно рассказывал про Золотой сад. Горел в плошке с жиром слабый огонёк, плясали по стенам и кривлялись тени. Галатея говорила о тонущих кораблях, которые до сих пор врывались в её сны, и смешных, неумелых, славных детях с искоркой дара внутри. Пересмешник улыбался, подавая ей чашу.

***

Галатея очнулась с тяжёлой головой и ломотой в затылке. Она не помнила, как засыпала, и не понимала, почему ей так дурно. Её мутило. Обрывки мыслей крутились в голове. Примо. Однорукий раб. Конечно, однорукий – магии нужен треснутый сосуд. “Мертвячка”. Кому и что могла пообещать эта женщина? Ребёнок. Ребёнок, наделённый даром, которого не тронул вриколакс… Мальчик, который не хочет смотреть ей в глаза…

Картинка вдруг обрела чёткость. Маленький раб, потерявший хозяйскую лошадь. Мёртвая женщина, вернувшаяся из могилы, чтобы исполнить самое важное для любой матери обещание.

Галатея рывком села на ложе.

Сквозь арку окна видна была россыпь звёзд. На столе стояла пустая винная чаша. Первой мыслью Бессмертной было, что ей подмешали цикуту. Она заставила себя подняться и подошла к столу. Ноги слушались, но тело казалось каменным. Конечно, это был не яд, а всего лишь сонная трава. Галатея вспомнила кошачью улыбку Лесата, и ярость, смешанная с болью предательства, наполнила её до краёв.

***

Полная луна казалась багровой, будто омыла круглые бока в крови. На белокаменных улицах резко стало безлюдно, только колыхались под ветром цветные пологи торговых шатров. Галатея верхом на гнедой кобылке летела сквозь оцепеневший город, припав к лошадиной гриве. Невнятный пока страх стискивал сердце.

Если Бессмертная ошиблась и вриколакс не защищал Примо, мальчик в опасности. Если она права, тварь выйдет к Лесату, чтобы вернуть своё дитя, и разорвёт Сиятельного на дюжину блестящих кусочков.

– Вррриии-ко! – издевательски смеялись птицы. – Врррии-ко-лакс!

Дом скульптора с белыми колоннами был заметен издалека. В обманчивом свете луны здание казалось призраком, миражом. Копыта лошади застучали по двору.

– Вррри-ко-лакс! Врии-ко-лакс! – долетел издалека многоголосый птичий клёкот.

Мать Деревьев спешилась и, сжав в ещё слабых пальцах посох, бросилась к мраморным ступеням. Дурное предчувствие разливалось по телу ядом. В доме уже слышались звуки боя.

Мраморные скамьи в пиршественном зале были расколоты. Рабы так и не решились войти в проклятый дом, чтобы навести порядок, поэтому еда осталась на столах. Вино разлито, баранья нога подёрнута белым налётом, от тяжелого запаха плесени трудно дышать. И мухи, всюду кружили мухи. Казалось, кто-то собрал жертвоприношения на Полночный Ужин, исказив и извратив обычай.

Галатея бежала на шум, минуя одну комнату за другой. Скульптуры мёртвого мастера следили за ней белыми слепыми глазами. В круглом зале с фонтанчиком она остановилась, заметив бурые пятна на полу, но быстро поняла, что следам крови здесь уже много дней.

Из глубины дома пронзительный крик Примо. У Галатеи заныло сердце.

Пол очередного коридора покрывали трещины и чёрная копоть, а плиты, по которым она бежала, были ещё тёплыми. Значит, Лесат уже дрался.

Галатея вбежала в просторный пятиугольный зал, залитый ярким светом. Под потолком кружились два призрачных пересмешника, серебряный и золотой. Видимо, здесь хозяева занимались музицированием: на полу, среди обломков барельефа, лежали разбитые арфы. В стене напротив темнел пролом. Галатея нашла взглядом Примо: мальчик сжался в комок, прячась за перевёрнутой скамьёй и закрывая голову единственной рукой. Ранен он, кажется, не был.

Лесат стоял в центре зала, выставив перед собой изящный посох. Сапфир в навершии сверкал, как звезда. Перед боем маг сбросил многослойные пурпурные накидки, оставшись только в белом хитоне, подпоясанном золотым шнуром, чтобы складки одежды не стесняли движения. Некоторые волшебники носили полноценные доспехи и надевали щит, но не Лесат. Он, как гладиатор, сражался даже без шлема. Казалось, от мага исходил свет.

Сиятельный Лесат, Лесат-Пересмешник. Как же красиво он выступал в поединках, когда верные слуги Аристарха веселья ради и правителю на потеху сражались друг с другом! Он редко становился чемпионом, но зрители всегда болели за него и бросали цветы на арену.

Лесат обернулся на шаги. Светлые брови взлетели вверх.

– … сын! – выругалась Галатея.

Пересмешник не смог бы услышать, кому приходится отпрыском. Раздался скрип камней и грохот, будто кто-то раскапывал собственную могилу. Сквозь пролом в стене показалась уродливая голова: расплющенное лицо с поплывшими чертами, вывернутые, как у зверя, ноздри, полный острых зубов рот. Резкий запах гниения ударил в нос. Длинная чёрная рука слепо пошарила по обломкам, ища опору, и в следующий миг чудовище выбралось на свет. Двигалось оно совершенно бесшумно.

Галатею затошнило от вида вриколакса. Почерневшее тело раздулось, поэтому мертвец казался огромным. Когда он перемещался по залу, его туша колыхалась, а натянутая кожа шла рябью. Это действительно была женщина. Галатея заметила тяжёлые груди, налитые не молоком, а мёртвой кровью. На брюхе чудовища виднелся незашитый порез. Врачеватели изредка вскрывают роженице живот, когда ясно, что женщину уже не спасти. Под набухшими веками горели, словно угольки, глаза.

Примо коротко вскрикнул. Галатея встала между мальчиком и вриколаксом, одновременно защищая ребёнка и не позволяя ему смотреть. Она вонзила посох в пол, и побеги деревьев стали с треском ломать мрамор, оплетая ноги вриколакса. Но монстра интересовал только Лесат.

Тварь с треском разорвала древесные путы, прыгнула, выпростав когтистую лапу, и попыталась полоснуть мага по лицу. Тот отскочил. Ловкий, как кот, текучий, как жидкость, он был гораздо быстрее неповоротливого чудовища. Вриколакс всего лишь срезал когтем кожаный ремешок, перехватывающий лоб, и не задел кожу. Густые золотые кудри рассыпались по плечам Лесата.

Сиятельный раскрутил над головой посох и вонзил его навершие между грудей монстра. Брызнула густая чёрная кровь, вриколакс завыл, падая на колени, и заскреб по полу пальцами. Призрачные птицы с торжествующей песней налетели на него сверху, вонзая когти в тугую шкуру. Последним усилием монстр перехватил навершие и стиснул синий камень.

Сапфир в посохе Лесата ярко вспыхнул, треснул и разлетелся на тысячи осколков.

Галатея первая поняла, что это значит. Маг без привычного оружия – хуже, чем зверь, которому перед выступлением на арене удалили когти.

– Беги! – заорала она.

Пересмешник не побежал. Вырвав из груди вриколакса сломанный посох, он отскочил на несколько шагов. Он словно танцевал. Злая гримаса застыла на раскрасневшемся лице. Призрачные птицы следовали за ним.

Вриколакс, шатаясь от ран, поднялся с колен. Тварь неловко прыгнула, но Пересмешник тоже отскочил, как всегда невесомый, тонкий, стремительный. Он успел бы, если бы не его волосы. Распухшая чёрная рука дотянулась до золотых кудрей.

Лесат попытался упереться посохом в пол, но вриколакс схватил бесполезную теперь палку и разломил напополам, будто щепку. Творя заклинание, Галатея видела, как тварь подняла Сиятельного в воздух, сгребая за волосы и сдирая кожу на голове. Дикий крик, смешанный с воплями призрачных пересмешников, ударил в перепонки, красивое лицо Лесата залила кровь. Словно пытаясь заткнуть этот ор, раздирающий уши, вриколакс резко встряхнул мага за голову, как делают злые мальчишки, чтобы сломать щенку шею, и отшвырнул его к стене. Мигом позже, чем нужно, побеги деревьев взломали пол под ногами монстра.

Отчаянный вопль боли, разделенный натрое, оборвался. Призрачные пересмешники исчезли, погружая зал во тьму. Где-то во мраке заплакал ребёнок. Галатея стиснула челюсти и проглотила слюну, ставшую горькой. Девочка внутри неё, которая любила своих друзей и хотела поступать хорошо, орала от ужаса и боли, и некому было её успокоить.

Вриколакс со свистом втянул воздух. Он был ещё жив.

Чудище, неловко переваливаясь, двинулось в сторону мага, неподвижно лежащего на полу. Сотворенные волшебством птицы замолчали, но Галатея всё ещё слышала их вопль у себя в ушах. Она не видела, растекается ли под Лесатом кровь, и не слышала его дыхания. Когда же он перестал кричать? Монстр оглушил его ударом о стену или мгновением раньше свернул шею?

Даже в лучшие годы Галатея не успела бы встать перед чудищем и заслонить Пересмешника собой. А сейчас она стала толстой и старой. Уже давно никто не называл её Бессмертной. Другого выхода не оставалось: развернувшись, она направила посох в тот угол, где скулил ребёнок, и зажмурилась.

Вриколакс здесь для того, чтобы защитить своё дитя. Сейчас у него появится цель получше, чем полумёртвый маг.

Монстр с рёвом, в котором звучало нечеловеческое отчаяние, кинулся на Бессмертную. Она успела выставить посох, но не смогла удержаться на ногах. Вриколакс опрокинул её на спину, угольки-глаза красными точками мерцали во мраке. Из-за гнилостного запаха дышать стало почти невозможно. Галатея почувствовала под рукой один из обломков белого посоха, подобрала и, преодолевая отвращение, нащупала на груди монстра рану.

Одним ударом она вонзила обломок в сердце. Раздался утробный хрип. Холодная, пахнущая гнилью кровь брызнула в лицо, но Бессмертная даже не поморщилась. Мертвец обмяк, погребая её под собой.

Выбравшись из-под холодной туши, она с трудом поднялась на ноги. Воздух вырывался из горла с хрипом.

– Примо! – позвала Галатея.

В углу раздался шорох. Мальчик выбрался из-под лавки и замер, не решаясь приблизиться. У Бессмертной сжалось сердце. Она всегда хотела защищать, а не внушать страх.

– Вы пытались ударить меня? – спросил Примо. Его голос срывался.

– Нет, дитя, тебе показалось, – солгала Галатея. – Я лишь хотела укрыть тебя ветвями.

Она переступила через чёрную лапу твари, пошатнулась, выплюнула скопившуюся во рту солёную слюну – падая, она прокусила щёку. Ребёнок прибился к ней и уткнулся носом в перепачканные кровью одежды. Единственная рука вцепилась в плащ.

– Я сделал это? – зашептал он, задыхаясь. – Я?! Я призвал его?!

– Нет, – вновь соврала Бессмертная. – Ты ни при чём. Не плачь. Маги не ревут, когда им страшно.

Пошатываясь и обеими руками держась за посох, она подошла к тому месту, где упал Лесат, опустилась на колени и медленно ощупала тело. Сиятельный лежал, как сломанная кукла, беспомощный и хрупкий, запрокинув лицо. Левая рука изгибалась под немыслимым углом. Галатея сотворила короткую молитву, не решаясь проверить дыхание. Ей было страшно.

Когда она коснулась шеи, пытаясь нащупать биение сердца, Пересмешник тихо застонал.

***

Кроме руки, у Лесата оказались сломаны несколько рёбер и ключица. Лаврушка сказал, что это не страшно. Маг быстро поправится, если будет много спать, пить козье молоко и есть красное мясо. Но Лесат не спал. Он полулежал на подушках, глядя воспаленными глазами на луну в окне, и кусал белые, как мел, губы. Грязные волосы безобразно облепляли голову. Бескровное лицо казалось серым.

Когда Галатея вошла к нему, он дернулся всем телом, будто ожидал увидеть кого-то другого, и тут же болезненно скривился. Она села у постели друга, аккуратно положив ему в ноги свёрток с обломками посоха, обмакнула губку в амфору с тёплой водой и стала быстро утирать с головы мага корку запёкшейся крови.

– Не нужно, – процедил он сквозь зубы.

– Потерпи немного, – по-своему поняла его раздражение Галатея. – Нужно обработать, иначе останутся шрамы.

Когда она губкой коснулась надорванной мочки уха, Лесат отшатнулся, глядя на неё дикими, полными злобы глазами. Верхняя губа по-звериному приподнялась, обнажив зубы. В углах сухого искусанного рта пенилась слюна.

– Чего ты от меня хочешь, старая дура?! – зашипел он. – Кто тебя просил идти за мной сегодня? Кто просил вмешиваться?

Галатея почувствовала, как очередная ледяная спица пронзила сердце. Возможно, эта боль пройдет, как срастается со временем перелом. Возможно, останется с ней навсегда, словно гниющая рана, которая иногда открывается.

– Я шла не за тобой, а за ребёнком, – холодно сказала она. – Я обещала сделать его своим учеником.

Пока она считала Пересмешника мертвым, по нему легко было горевать. О, как бы она плакала о нём! На его могиле всегда росли бы свежие цветы и курились благовония! Бессмертная никогда не забыла бы павшего в бою друга. Живого Сиятельного хотелось отхлестать по щекам.

Усмехнувшись, Галатея тщательно выжала губку над амфорой. Бурые разводы окрасили воду.

– Вот и возилась бы с мальчишкой дальше! – выдохнул Лесат, которого улыбка оскорбила сильнее, чем пощёчина. – Зачем ты спасла жизнь тому, кого презираешь? Ты ненавидишь меня, я тебя снова предал, я тебя обманул...

Он поднёс здоровую руку ко рту и впился зубами в костяшки пальцев. Налитые кровью, больные глаза Лесата блестели, как в лихорадке. Галатея осторожно положила ему ладонь на плечо. Пересмешник не отодвинулся. Он вообще не пошевелился, напряженная спина казалась окаменевшей. Какое-то время оба мага молчали.

– Я просто рада, что ты жив, – сказала Галатея и снова взялась за губку. – И я не считаю тебя мерзавцем.

– Я благодарен, – казалось, каждое слово даётся Пересмешнику с огромным усилием. – И я сожалею.

Он не стал уточнять, о чём говорит. Склонив голову, Лесат позволил обработать рваные раны под волосами. Галатея в последний раз выжала губку. Вода в амфоре к тому времени стала бурой. Порыв прохладного ночного ветра заставил огоньки свечей боязливо вздрогнуть. За окном мелькнула тень. Бессмертная почувствовала, как напряглось ноющее тело, не готовое к бою, но это была всего лишь птица.

– Вррррии-ко! – раздался насмешливый стрекот.

Над городом, разгоняя мрак ночи, вставало злое красное солнце.