1920

Матео Гонсалес Гарсия никогда не считал себя трусом. Он бесстрашно бросался в драки, он отпугивал бродячих собак, он нырял с обрыва и ловил змей. И всё это — за одни только летние каникулы!

И дело было не в том, что ему так уж хотелось драться и нырять, просто он никак не мог смириться с отцовским решением ждать ещё целый год. Ждать, тогда как другие мальчишки его возраста уже примеряли капоте, а на фермах для них подрастали породистые бычки. Ждать, когда глупые взрослые поймут, что перед ними — будущий величайший матадор Мадрида!

А вместо этого он томился доме, ел бабушкину паэлью и всей душой ненавидел и дом, и бабушку, и паэлью. Сердцу его не хватало крови, чужой крови, бычьей крови, но вместо неё он видел только кровь из отрубленной куриной головы. Так прошли два месяца, и злость наконец одолела рассудок, когда Матео забрёл на соседскую ферму.

Там коровы толпились у забора, обнюхивая землю и гоняя мух тощими хвостами. Они заметно сторонились подросшего бычка, вряд ли чистокровного, судя по кривым рогам и слишком светлой шоколадной шкуре.

То, что нужно.

Матео перемахнул через забор. Он весь напружинился, только что не звенел от азарта. Бычок, будто почувствовав его дрожь, вскинул голову. В отличие от Матео он не жаждал крови и не хотел сражаться, но странный, слишком уж возбуждённый мальчик поднял с земли камень и бросил ему в голову.

На Матео были белая хлопчатая майка и чёрные короткие штанишки на подтяжках. Ни капоте, ни шпаги, но он справится. Бычок ковырнул копытом землю, всхрапнул. К лоснящейся лопатке пристало сразу три слепня, он мотнул головой, сгоняя кровопийц, и ринулся прямо на бестолкового мальчика.

А Матео ликовал. Он стоял прямо на пути у бычка, считая мгновения. Не подпустить слишком близко, но и не струсить — момент истины может быть только один! Бычок опустил голову, целя рогами в противного мальчишку. Матео слышал его дыхание, перестук копыт, дрожь земли…

— Ты что там делаешь?! — помешал ему неожиданно резкий голос за спиной. — Совсем уже спятил?

Голос сбил Матео, он неловко отпрянул, рог бычка чиркнул по майке и порвал её. От неожиданности Матео плюхнулся на землю. Бычок пробежал ещё немного и развернулся.

Совсем как на настоящей арене.

— Беги! — приказал тот же незнакомый звонкий голос.

С земли всё ощущалось иначе: бычок уже не казался таким маленьким и безмозглым. Он наклонил голову, явно раззадоренный странной игрой мальчика.

Матео вскочил и без оглядки бросился к забору. Он ни о чём не думал и совсем оглох. Кровь кипела от адреналина, но в этом не было ничего приятного.

Как изящно он перемахнул через забор, когда только завидел бычка с дороги, и каким мешком свалился, улепетывая и путаясь в ногах. От удара об землю порхнули в воздухе сухие травинки. Бычок, упустив жертву, растерянно побрел обратно, а чья-то уверенная рука уже тащила Матео за шиворот вверх.

— Ты совсем сдурел?!

Шлёп! От пощечины зазвенело в ушах. Матео наконец увидел её: девчонку, тёмную от веснушек, c рыжими спутанными кудрями.

— Это частная собственность! — продолжала вопить девчонка.

А Матео глупо заулыбался. Пока она кричала, он запомнил всё: каждую из тысячи веснушек, расчёсанный укус на голом плече, шрам на животе, будто кто-то перечеркнул зарубки дней в наскальном календаре. Как пылали гневом её вишневые глаза.

— Я просто хотел развлечься, — примирительно поднял руки Матео. — Тут у вас тоска смертная!

— Да много ли ты понимаешь! — закатила глаза девчонка. — Какого дьявола ты вообще устроил? Вообразил себя матадором?

— Я и буду матадором! — схватился за свой шанс Матео. — Через год я пойду в школу матадоров и стану лучшим тореро в Мадриде! Ты прочтёшь обо мне в газетах и попросишь крестить твоих детей!

Девочка заметно опешила от такого напора. А Матео ликовал: как он уел её! Будет знать, как развешивать пощёчины незнакомым мальчишкам.

— Так, — она кивнула в сторону бычка, — ты долго не протянешь. Матадор должен быть бесстрашным, но не безумным.

— Да много ли ты понимаешь! — передразнил её Матео.

Она неуверенно передернула плечами. На ней было зелёное платье, на ногах — сандалии, волосы растрёпаны, под ногтями грязь. И всё же, несмотря на разлохмаченный подол и грязные ногти, Матео понимал, что она не бродяжка. У бродяжек не бывает такого взгляда — уверенного, без грамма заискивания, не вызывающего, но снисходительного.

— Пилар! Пилар, где ты?

Из каменного дома за спиной девчонки появился мужчина: роскошные смоляные усы, цепкий взгляд, крепкие руки, упругий шаг. Он ничем бы не запомнился Матео, если бы не одно «но», от которого перехватило горло.

— Пилар, милая, — мужчина остановился рядом с девочкой, — что-то случилось?

— Нет, папа, — отозвалась рыжая. — Всё в порядке. Просто разговариваю с будущим матадором, если, конечно, верить его словам.

Мужчина пристальнее взглянул на Матео. Возможно, он о чём-то хотел спросить. Возможно, ему было что сказать. Но по какой-то причине он промолчал и, положив руку на плечо дочери, увел её за собой в дом.

— Не может быть, — прошептал Матео им вслед. — Не может быть!

Она уходила, и рыжие змейки крутили хвостиками у её острых лопаток. Голую спину перечеркивал лишь тесёмчатый крест от плеч к бёдрам. Ещё одна тысяча веснушек и родинка над крестцом.

Много лет спустя Матео спросит себя: влюбился ли он в Пилар до или после того, как узнал её отца? И не было ли это знаком судьбы — влюбиться в дочь матадора?

 

***

Матадор должен быть бесстрашным, но не безумным.

Пилар ненавидела быков, потому что отец любил их до беспамятства. «Они открыли мне меня», — говорил он, демонстрируя шрамы на боках и животе. Всего их было семь, Пилар знала каждый на ощупь — как азбуку Брайля. Каждый из них рассказывал свою страшную сказку.

Тот мальчик, в хлопчатой майке и черных штанишках на подтяжках, походил на шпагу — худой, высокий, востроглазый, он кольнул в сердце, ещё не ранив, но оставив боль на память. Как он стоял перед бычком — с распростёртой грудью, крестик сбился к плечу, в глазах поднималось солнце. Она не сразу крикнула — почему-то не могла отвести взгляд. Неужели её отец был таким же? Неужели вот точно так же стоял, не боясь, не понимая?..

Отец говорил, что мама забрала его страх. Поэтому он стал блестящим матадором. Когда другие боялись, когда некоторых из них рвало перед схваткой, отец лишь задумчиво оглаживал эфес шпаги и требовал чашку свежего кофе.

Но мама умерла, и страх вернулся.

Вернулся и мальчишка, мечтавший стать матадором. Пилар думала, он не сунется к ним после встречи с бычком и, что куда важнее, с её отцом — судя по лицу мальчишки, он узнал именитого в прошлом матадора, — но он вернулся. И утром караулил её у калитки.

— Что тебе надо? — раздраженно спросила Пилар.

— Свидание! — дерзко заявил мальчишка.

— Свидание, — передразнила Пилар. — Не вижу смысла идти на свидание с тем, кто, вероятно, рано умрёт, если, конечно, не поумнеет.

— Я стану лучшим матадором Мадрида, — гордо и ничуть не смутившись, повторил мальчишка. — И буду крестить наших детей.

— Наших? — фыркнула Пилар. — Вообще-то у меня уже есть жених.

— Это вопрос времени, — пожал плечами мальчишка.

Пилар задохнулась от его наглости и не смогла возразить. Тем более, что никакого жениха у неё в помине не было.

Мальчик нетерпеливо взял её за руку уютной горячей ладонью, и Пилар поддалась. Не как те быки, у которых в глазах от бешенства плывет мулета, а как какой-нибудь жеребёнок за протянутой горстью овса. Что в нем было такого, против чего ей не удалось устоять? Честность? Смелость? Безумие?..

Отец говорил, что будущего матадора можно узнать по походке: обманчиво вальяжной, но осторожной, выверенной до дуновения ветра. Она, говорил отец, не нарабатывается тренировками, нет, истинный матадор рожден охотником, он наполовину зверь, и нельзя заглушать в себе звериное чутье, выходя на песок.

— Я даже имени твоего не знаю, матадор, — буркнула Пилар, когда он тащил её сквозь деревушку, выше, в горы.

— Матео Гонсалес Гарсия, — представился мальчишка, будто это имя что-то могло значить.

— Хм, в твоей семье нет матадоров.

— Это пока! Я стану первым и великим!

Пилар снова фыркнула. Мальчишка из обычной, пусть и обеспеченной семьи? Нет, его кровь не того состава. А походка… Всего лишь совпадение.

— Лучше займись охотой, — посоветовала Пилар. — Матадором нужно родиться.

Они вышли к бурной реке. Туман висел над порогами, где вода бурлила и разъяренно шипела, и на мутном белом полотне коротким мазком проступала радуга. Пилар не сразу заметила, что на каменистом берегу, чуть не скатываясь по скользкой породе, лежал плот — пустые бочки и привязанные к ним крест-накрест доски, бывшие в прошлом не то хлевом, не то забором.

— Это что? — изумилась Пилар, указав на плот.

— Испытание! — с гордостью заявил Матео.

— Какое ещё испытание?

— Суждены ли мы друг другу!

Пилар закатила глаза от досады. И почему в неё вечно влюбляются дураки? Сперва сосед из дома напротив, слепой, как крот, он позвал её на прогулку, а ветер сорвал с его тоненького носа очки, и Пилар пришлось вести его под локоть до самых дверей. Другой испортил скатерть, задев соусник локтем. Третий назвал матадоров тупицами.

Теперь вот этот.

— Мы сплавимся на нём по течению, — Матео указал на плот. — Здесь глубоко, бочки выдержат.

— Я думала, ты хотел умереть от удара быка, — не удержалась Пилар. — А не захлебнуться среди консервных банок.

— Мы спустимся вместе, — крепко стоял на своем Матео. — И если выживем, то поженимся!

— Ты дурак, — от изумления Пилар даже злиться перестала. — Сдалась мне свадьба с тобой, чтобы ради неё жизнью рисковать!

— Ты ведь дочь матадора! Ты ничего не боишься!

— Да, я дочь матадора, и я ещё не сошла с ума. Только дураки считают матадоров отважными глупцами. А глупый матадор не переживёт и первого боя…

— В таком случае, я поплыву один, — решительно заявил Матео, направляясь к плоту. — И, если выживу, ни за что на тебе не женюсь!

И пусть плывет! Туда ему и дорога, на корм рыбам, глупый, глупый мальчишка! Он и впрямь уже полез на плот отвязывать бечёвку от импровизированного кнехта из сломанного сухостоя. Плыви, плыви, пока не разобьёшься, раз ты безумный! Все равно из тебя не выйдет матадора!

Почему же она шагнула следом?

Матео спихнул плот в воду: поток подхватил их мгновенно, вцепился в бочки раззявленным пенистым ртом. Холодные брызги обожгли лицо, в глазах защипало — но ведь вода пресная?.. Матео схватил весло — кое-как прибитую к палке доску — Пилар взялась за второе, посадила занозу в палец. Будет нарывать, если не вытащить.

Почему же?..

Волны били справа, слева и, кажется, сверху. Бочки трещали, скребли по железу острые обломки под тонкой водной плёнкой, рвущейся и срастающейся вновь. Пилар вцепилась в верёвку, отталкиваясь веслом от мчащегося навстречу берега.

— Вперёд! — прокричал Матео, восхищенный своей отвагой. — Мы с тобой самые смелые люди в мире! Мы бессмертны! Отныне и навсегда!

Пилар вскрикнула: бечевка зацепилась за обломок дерева, плот на мгновение затормозил, накренился, Матео выставил весло, пытаясь компенсировать смену сил, но тут верёвка лопнула, бочки рвануло в разные стороны, мокрой плетью Пилар хлестнуло по лицу, оставив горячий след на щеке. Секунду спустя всё вокруг превратилось в кипящую мешанину досок и обрывков металла, один из которых вспорол подол платья.

Матео был рядом. Пилар не видела, но чувствовала, как будто их держала одна струна. В висках звенело, вода бурлила, ни крикнуть, ни даже вздохнуть. Вода командовала, хватала за ноги, тащила на дно. Пилар распахнула глаза: мир дрожал в хрустальной капле, и где-то рядом, только руку протяни, болталась над водой русая голова Матео.

Что стало с его смелостью? Почему он вдруг обезумел от страха?

Он и тогда обезумел, когда бычок помчался на него. Худший из возможных матадоров: хорохорится, храбрится, но своим бахвальством лишь умножает страх. И когда страх приходит, настоящий, липкий, он оказывается слишком велик, чтобы справиться с ним.

Матео бил ладонями по воде, окунался, захлебывался. Пилар ухватила его за майку, потянула вверх.

— Перестань! — воздуха хватило лишь на короткий вскрик.

Но разум безумца глух к приказам. Матео схватил Пилар за руку, потащил за собой.

«Нет!» — крикнула Пилар, но крик ушёл под воду.

После она никогда не вспомнит, что произошло с ней там, в пучине, среди булыжников и песчаной взвеси. Она никогда вновь не почувствует обжигающий жар в ладонях и груди — ведь это только адреналин. Она никогда не поймет, как далеко тогда зашла тогда.

Матео разжал пальцы. Две головы вновь показались над поверхностью.

— Держись, — хладнокровно сказал будущий лучший матадор Мадрида.

Пилар совсем обессилила, но Матео упрямо тащил ее к берегу. Он грёб, он сражался, он побеждал. И когда они вдвоём ничком свалились на тёплые, нагретые камни, изумительно сухие и неподвижные, Пилар все ещё чувствовала его — жар в груди и на кончиках пальцев.

— Мы всё-таки поженимся, — прохрипел Матео.

Он думал, что спас Пилар. Он будет думать так ещё очень долго.

А Пилар сжала кулаки. Она думала, что Матео спас её, и теперь они и вправду поженятся. Она будет думать так ещё очень долго.

Пока не поймёт, что в тот день это она спасла Матео.

 

1931

Две дамочки глазели на него из-за соседнего столика. Чем он привлек их внимание? Серая льняная рубаха, брюки на ремне с латунной пряхой, может, дело в новеньких блестящих ботинках? Или узнали? Он небрежно ухмыльнулся: их скромность — их порок.

Вино безбожно кислило — дешёвка! Нужно было идти в Собрино, но Пилар стояла насмерть. Упрямица. Попробуй переубеди. Да если ей что-то втемяшилось, сам Глас Господень не переубедит. Матео уже многого достиг, он богат, завтра он будет знаменит. И она передумает. Она согласится.

Звякнуло стекло в двери. Пилар в лимонном платье, постукивая каблуками, приблизилась и села напротив.

— Я жду тебя уже больше часа, — заметил Матео, постучав ногтем по циферблату наручных часов. — Ещё немного, и пришлось бы откупоривать вторую бутылку.

— Задержали на фабрике, — взмахнула рукой Пилар.

Матео заметил, что пальцы у нее посинели: должно быть, ткань, которую она отстрачивала по восемь часов в день, красили каким-то дерьмом.

— Ты должна уволиться, — заявил Матео.

Кончик носа у Пилар тоже был синим.

— Уволиться? — она выгнула бровь. — Я с таким трудом добилась этого места, а ты говоришь мне уволиться?

— Если ты выйдешь за меня, тебе не нужно будет работать. Я богат и буду ещё богаче.

— Если только сегодня вечером бык не поднимет тебя на рога.

Матео фыркнул: бык, его, на рога? Глупости. Он лучший молодой матадор Мадрида. Он не получил ещё ни одного шрама, зато срезал уже двадцать ушей. Ему уже дали прозвище Матео «Лёд» Гарсия. Его разум всегда холоден, а рука тверда.

Если бы только Пилар согласилась выйти за него, ей бы не пришлось по восемь часов гнуть спину за швейной машиной, расплачиваясь с долгами почившего отца. От мысли о нем Матео злился: великий матадор кончил жизнь паршивым забулдыгой, пропив все деньги и оставив Пилар буквально нищей. Но сколько бы Матео ни предлагал ей деньги, она не взяла ни сентимо! Возмутительно!

— Ещё не родился бык, который смог бы поднять меня на рога, — возразил Матео. — Послушай, неужели ты настолько ненавидишь матадоров, что готова спускать жизнь за какие-то гроши, только бы не выйти замуж за лучшего из них?

— Причем здесь матадоры? — Пилар выразительно наклонила голову, рассматривая Матео.

Что-то билось в её глазах. Нет, равнодушие таким не бывает. Но что-то её удерживало, отчего-то она дрожала в его присутствии, и взлетавшая к нему рука опадала, будто наткнувшись на стекло.

— Ты не боишься? — вдруг спросила Пилар.

— Я принял бы альтернативу ещё год назад, если бы мне позволили обойти дурацкие правила, — раздраженно отозвался Матео. — Я давно не новильеро, а это всего лишь очередной бой.

Он не врал. Он не боялся. Никогда, ничего. С того дня, когда они с Пилар чуть не остались на дне реки, страх исчез. Обострилась интуиция: Матео предсказывал движения суетливых новильос, он посмеивался над их нерасторопностью, но сердце его оставалось холодно.

— Ты придешь сегодня? — спросил он, а Пилар вздрогнула и отрицательно покрутила головой.

Матео скрипнул зубами, откинулся на спинку, осушил бокал. Упрямица. Если бы только она согласилась прийти, он бы посвятил ей быка. Она бы поняла, почувствовала бы, что каждый его шаг, каждый его вздох — посвящен ей.

Но Пилар не приходила. Матео понимал, что она достаточно насмотрелась на быков в детстве. Он понимал, что она пытается забыть отца. Старик ослабел так, что Матео вызывал в Матео брезгливость: он ведь часто захаживал к ним после сплава. Какая была гордость: пожать руку, пронзившую две сотни бычьих сердец! Но великий матадор оставил корриду, а вместе с ней оставил и жизнь.

— Я посвящу этого быка тебе, — сообщил Матео. — Я принесу тебе его уши.

— Лучше сразу выброси их в мусорный бак у выхода с Лас Вентас, — посоветовала Пилар. — Я навидалась этих ушей на две жизни вперёд.

Руки у неё дрожали, и она спрятала их под застиранную скатерть. И Матео вдруг понял, что билось в её глазах.

— Ты боишься за меня? — спросил он, очарованный своим открытием. — Но ведь я — лучший матадор в Мадриде!

Пилар отвела взгляд. Губы сжались в упрямую дугу. Нет, она ни за что не признается, но и не нужно. Правда уже прозвучала.

— Я желаю тебе удачи, — Пилар поднялась, разгладила платье ладонями, оставив на подоле синие разводы. — Увидимся после боя.

Матео остался один перед пустым бокалом, с пустым сердцем. Пилар выскользнула в солнечное марево. Зачем он всякий раз ждет её? Зачем надеется? Что в ней такого, что он никак не может забыть её?

Дамочки льстиво вздохнули, когда Матео подсел за их столик. Они, конечно, видели эту чумазую швею в испачканном платье.

И, конечно, ей нечего было здесь делать.

 

***

 

Пилар всегда выбирала сомбру, хотя билеты стоили дороже. Но здесь проще было укрыться, не привлекая к себе внимание зонтиком от солнца, да и в тени зрители сидели скученно, поди разбери в пестрой толпе девчонку в лимонном платье.

Перед боем она тщательно заплетала волосы и коротко стригла ногти. Товаркам после объясняла, что так проще шить, а в действительности… В действительности жизнь Пилар была кошмаром.

Она проскользнула на арену уже после торжественного прохода матадоров. Несмотря на тень, камень ещё хранил тепло майского полдня, и сидеть на нем, пусть и наклонив колени, было приятно. Впереди развалился тучный мужчина с блестящей плешью, как неудобно, должно быть, его толстому заду на узкой рейке, а Пилар хорошо — коленям мягко и её совсем не видно с арены. Это ведь главное?

Матео бился первым: вчерашний новильеро, но приветствовали его бурно. Пилар закрыла глаза ещё до начала первой терции и слушала. Гул толпы разрывали редкие возгласы, но Пилар и без них знала, что происходит на арене. Страх распускал ледяные лепестки у неё в животе. Она сдавила пальцы в кулаки, но боли не было. Бой сердца в висках заглушал музыку боя на арене: перестук копыт, скольжение капоте по песку, выкрики помощников, шаги Матео.

Дева Мария, как же он боялся!

Когда мама ещё была жива, Пилар замечала, как та на глазах превращается в мумию: она словно усыхала, когда отец выходил на бой. Даже если они обе оставались дома, даже если не видели быка, бегущего на отца и мужа, мать, сновавшая по кухне, вдруг замирала, хваталась за сердце.

Сердце её и сгубило. Оно не выдержало. Врачи прочли длинный диагноз, но годы спустя, после первого боя Матео, Пилар поняла, что не было никакого диагноза — её сердце попросту разорвалось от страха. Чужого, ураганного страха.

Теперь сердце Пилар держало оборону за Матео. А он вышагивал по песку, гордый и сильный, Лёд — как прозвали его другие. Он не боялся, он смотрел быку в глаза и чувствовал лишь холодок по коже. Пока у Пилар внутренности завязывало узлом.

Одно короткое касание под водой. И струна, которая никогда не лопнет.

Вечер обнимал за плечи холодными руками, тень расширялась влево от Пилар. Ей не раз приходило в голову: а если повернуть время вспять? Если вернуть Матео то, что у него забрали, не спросив? Снова сделать его человеком, слабым, настоящим? И прекратить эту муку, зажить самой, выйти, в конце концов, за него замуж?

Начиналась терция смерти. Матео в шикарной белой чакетилье, расшитой золотым кружевом, с белыми кисточками, свисающими с плеч, стоял во внутреннем круге. Ветер едва тревожил алую мулету в его руке. Холка быка жирно блестела от крови, полосатые бандерильи свисали с его лопаток, белый язык вывалился изо рта. Матео сблизился с ним — слишком. Мотни бык головой и распорол бы бок вчерашнему новильеро. Но Матео взмахнул мулетой, и бык послушно побежал в алое марево.

Этот танец, смертельная пляска с брызгами бычьей крови, выкручивала Пилар суставы. Если бы Матео хоть на мгновение мог почувствовать страх, свой настоящий страх, а не легкое покалывание под ребрами, которое он называл интуицией, он бы бежал, отбросив шпагу, мулету и честь. Он бы бежал, как тогда от глупого маленького бычка, не разбирая дороги, кувырком перевалившись через забор.

Нет, Пилар не могла толкнуть колесо жизни обратно. Матео был матадором, он ничего другого не умел и не знал. Страх убьет его. Как мать Пилар была суждена её отцу, так и она будет хранить верность Матео до самой смерти.

Шпага прошла между лопаток быка, колени его подломились. С первой попытки. Матео получил уши и восхищенные овации.

А Пилар вдохнула колючий, пропахший пылью, потом и кровью воздух.

Её сердце снова выдержало.

 

1936

Уходя из дома, Матео взглянул на спящую. Нахмуренный лоб в испарине, бледные до синевы губы, ладонь привычным жестом поддерживала круглый живот. Теперь у неё два сердца и оба она должна защитить. Матео не хотелось оставлять её, но и взять с собой женщину на сносях он не мог. Родители о ней позаботятся.

Он собрал холщовую сумку, бросил прощальный взгляд на чекатилью — ему будет не доставать всего этого. Но теперь ждать нельзя. Мятежи охватывают всё новые и новые города. Ясно, что Мадрид уступит: они беззубые дилетанты, неумелые выскочки, а те жалкие кучки ещё верных им военных ничего не стоят по сравнению с силами путчистов. Если хочешь праздновать победу со всеми, время выбрать верную сторону. И Матео выбрал. Напрасно Пилар считала, что коррида — единственное, что есть в его жизни. Не только бычью кровь он был готов проливать.

Пилар, Пилар… Сколько лет минуло с тех пор, как они выкарабкались из смертельной западни на реке? А она всё так же смотрела на него сверху-вниз, как на того мальчика в шортах с подтяжками. И даже когда он стоял на арене, точно зная, что Пилар нет среди зрителей, он чувствовал её взгляд. Едва входила шпага в холку быка, другое острие пронзало грудь Матео. И сколько бы он ни пытался, а расстаться с этим чувством не мог.

Бархатная мадридская ночь надёжно укрыла его. Теперь ты никогда не знаешь, кто прячется за углом. Свои или чужие? И кто теперь свои? И где теперь чужие? Матео крепче сдавил в руке карабин — со шпагой далеко не уйдешь. Когда гражданским раздавали оружие, он встал в первом ряду. Теперь оно пригодится, но не в интересах Республики.

Матео скользнул в тихий проулок. Над головой колыхались выстиранные простыни на веревках, разнося запах мыла и влаги. Капнуло холодом за шиворот. Сверкнули два круглых глаза: кот спрыгнул Матео под ноги и, шипя, скрылся в темноте. Где-то тихо пели. До нужной двери оставалось полшага.

Откажет или нет? Она ведь смелая.

Матео постучал. Этот бой пяток по деревянному полу он узнал бы среди грома аплодисментов. Сперва в тонкую щель выглянул один вишневый глаз, но тут же сильная маленькая рука втащила Матео в тесную прихожую.

— Ты спятил? — зашипела на него Пилар. — Не мог утра дождаться?

— Я ухожу сейчас, — заявил Матео. — Я верю Франко. И когда он войдет в Мадрид, я хочу быть на нужной стороне.

Шлёп! От пощечины зазвенело в ушах. Пилар уставилась на него, все ещё удерживая за смятую на груди рубашку.

— Не смей, Матео Гонсалес Гарсия, — выговорила она, — не смей даже думать об этом! Ты что, хочешь стать предателем? Ты, которого Республика кормила всю жизнь? Ты, ставший лучшим матадором на её аренах? Да как ты смеешь!..

Матео схватил её за плечи, притянул к себе. Теперь терять было уже нечего. Она не пойдет с ним, не стоит и мечтать. Упрямица! Столько лет он верил, что под его напором Пилар сдастся, но нет, ничто не способно изменить её, дочь матадора.

Она сдавила губы, опровергая их поцелуй, но Матео больше не любезничал. Он целовал жадно, напористо, он обхватил её за талию и прижал животом к своему животу. Что бы ни случилось с ним дальше, когда бы он ни получил свою пулю в борьбе за свободу, никто не отнимет у него этого сладкого томительного чувства.

Руки Пилар вдруг ослабели, а губы поддались. В тишине четко слышался ход часов — тик-так, тик-так.

— Ты пойдешь со мной? — спросил Матео, едва только смог перевести дыхание. — Я знаю, где встретить их. У меня есть записка…

— Ты — предатель, Матео Гонсалес Гарсия, — не дрогнув, повторила Пилар. — А я — нет.

На мгновение ему захотелось ударить её, наотмашь, чтобы упала. Почему он не может с ней справиться? Почему она не хочет стать его женщиной? И почему ему есть дело до всего этого?

Нет, нужно уходить. Она назвала его предателем! Пусть отправляется к дьяволу! Он не боится ее потерять. Он ничего не боится!

Пилар затрясло. Она обхватила себя руками поверх вязаной шали. Каким усталым было её лицо! Как много морщин прибавилось за последние годы. Как постарели её руки. Нет, он не взял бы её с собой, даже если бы она попросила.

— Если передумаешь, — процедил Матео, — дай мне знать. Вот здесь, — он протянул ей сложенный листок бумаги, — имена тех, кто подскажет, где меня искать. Надеюсь, ты достаточно благоразумна, чтобы держать его подальше от чужих глаз.

Пришлось силой вложить записку в её холодную ладонь. На пороге Матео обернулся. Перед ним стояла старуха. Что он нашел в ней? Ни красоты, ни женской мудрости. Всю жизнь надрывается на ткацкой фабрике, замуж так и не вышла, детей не родила. Глупая, глупая девочка.

И всё же, когда дверь за ним захлопнулась, её стук звучал, как выстрел в спину. Но даже этот выстрел не мог испугать Матео Гонсалеса Гарсию.

 

***

 

Пилар бежала по лезвию темной улицы. Приходилось огибать баррикады: наваленные в кучу мешки, вывороченная брусчатка, доски, пустые бочки. Когда уличные бои стихли, долго не получалось снова привыкнуть к тишине. А может, и не стоило? Им удалось отбросить путчистов, но те лишь ушли на городские выселки. Они прятались, как блохи, а отлавливать этих гнид было некому. Сплотившаяся во имя столицы Республика лежала в руинах веры, упорства и борьбы.

Пилар часто вспоминались слова Матео о нужной стороне. Как бы она ни любила родину, Мадрид, людей, среди которых росла и взрослела, их горячие сердца, их голоса и силу духа, она понимала, что в конечном счете и Мадрид падет. Они выиграли время у смерти. Но те, кто были на другой стороне, питались гневом. Они выбрали сторону — вот в чём дело. Они решили уйти. Пилар же не выбирала. Она просто хранила верность, как хранит её жена ушедшему на войну мужу.

И все же она бежала. Мимо Лас Вентас — пустующей, пугающе огромной. Пилар почудился перестук копыт. Она замерла. У каждого «Гранд-Опера» свой Призрак. Так и в пустынных коридорах арены блуждают блёклые силуэты талантливого матадора и быка, сумевшего обагрить песок человечьей кровью. Что если в распахнутые двери вырвались они оба, как живые?..

Мимо пробежал мальчишка, отстукивая каблуками по уцелевшей брусчатке. В руке он сжимал скомканный лист бумаги. Пилар сдавила кулак в кармане брюк. Так ведь и не вышла замуж, не родила детей, состарилась до седины, ни сентимо лишнего не держала после смерти отца. Два платья, одни ботинки. Сгорающая в революции земля под ногами. Неужели вся жизнь прошла впустую? Неужели стоило умереть ещё тогда, вместе с Матео?

Но ведь Матео все ещё жив. Разве не стоила его жизнь этой борьбы?

Снова пришлось остановиться: в груди закололо измученное сердце. С тех пор, как Матео больше не выходил на арену, его страх изменился. У него больше не было расписания, и он накатывал внезапно, подсекая Пилар колени, сбивал дыхание, и только одна мысль трепетала в мозгу: умрет ли он сейчас или убьет сам? Тот, кого прозвали Льдом на арене, скольких ты уже убил за её пределами?

Пилар покрепче сцепила зубы. Убийство для Матео было искусством, но для франкистов он стал одним из многих безликих солдат. После отпора республиканцев в столице он не ушел далеко, Пилар знала, он осел в окружении, в какой-нибудь вытравленной деревушке, где ему и другим пришлось вырезать всех несогласных с новым режимом. Какая, в сущности, разница, кто перед тобой — бык или предатель? Разве что перед быком ты готов преклонить колено, если он будет достаточно смел.

Теперь же кровь лилась повсюду. Пилар сдавила виски ладонями. Как можно простить? Как можно считать революцию благом? Все научились стрелять. Даже дети умеют заложить пулю и спустить крючок.

Пилар все ещё не могла пошевелиться: что-то парализовало Матео первобытным ужасом. Может быть, кто-то приставил нож к его горлу или дуло к его затылку? И она уже опоздала. А ночь так тиха и волшебна, что сейчас бы пить молодое вино и сцеловывать его терпкие капли с податливых губ…

Сердце успокоилось. Пилар прислушалась к нему. Она не знала, что произойдет, когда Матео всё же ляжет если не в песок, то в землю, но предчувствовала пустоту. Не облегчение, не свободу, а сосущее чувство одиночества. Да, она не родила ребёнка и даже любовника не завела. Но она никогда не оставалась одна. И теперь по-прежнему чувствовала, как дрожит струна между ними. Нет, он выжил. Он снова уцелел.

Дом, в который Пилар так торопилась, ничем не выделялся: ни выбоин дробью на штукатурке, ни вынесенных дверей. Она позвонила в звонок. Тихие, по-кошачьи осторожные шаги. Они замерли по ту сторону, но замок не щёлкнул.

— У меня новости для лучшего матадора, — отчетливо выговорила Пилар.

Дверь приоткрылась. На неё взглянул льдисто-голубой глаз.

— Матадор в отъезде, но я передам ему вашу весточку, — ответил незнакомец и пропустил Пилар в дом.

В зябкой прохладе витал запах пороха и кукурузы. Из комнаты за спиной хозяина лился оранжевый свет, и кто-то замер, стараясь создать иллюзию пустоты. Но Пилар чувствовала, что комната набита людьми. Теми самыми людьми, которые стреляли в своих братьев и отцов.

— Что вам нужно? — требовательно спросил незнакомец.

Лицо у него было жесткое, словно кожу натянули на проволочный каркас: резкие скулы, сломанный нос, щетина слегка сглаживала острые углы нижней челюсти. Взгляд убийцы.

— Где сейчас Матео? — осипшим голосом спросила Пилар.

У неё дрожали колени, но она уже научилась отличать свой собственный страх от пришлого. Этот человек навевал на неё ужас, первобытный и неукротимый.

— Ты — Пилар? — уточнил незнакомец, ощупывая взглядом её шею в распахнутом воротнике пальто, словно примеривался.

— Да.

— Ты умеешь держать язык за зубами, Пилар?

— А сам как думаешь?

С такими нельзя блеять кроткой овечкой. Они, как звери, чувствуют запах страха.

Незнакомец, ухмыльнувшись, зашёл в комнату и вскоре вернулся со сложенным тетрадным листом.

— Запомни и сожги, — он протянул записку, но едва Пилар поднесла пальцы, сжал её запястье. — Зачем тебе Матео? Любишь фантики?

Пилар вырвалась из его хватки: запястье горело от наливающихся синяков. Льдистые глаза буравили её до дна души.

— Матео — слабак, — прошептал незнакомец. — Любит овации и фанфары, а их на войне не дождешься. Ты красивая. Оставайся с нами.

Пилар отступила. Она не хотела быть кроткой овечкой, но и лезть в медвежью берлогу не собиралась. Нельзя терять время, которого и так уже нет.

— А-а-а, — заметив её решимость, протянул незнакомец, — так ты республиканка. Грязная правительственная шлюшка, да? Ну так иди ко мне, я приму твой долг перед родиной…

Его лапа скользнула по бедру Пилар. Вот-вот и схватит, утащит в берлогу…

— Иди ко мне, красная шлюшка, — перешёл незнакомец на змеиный шепот. — Информация стоит денег, а Матео нынче не очень-то платежеспособен. Слушай, а ты часом не жидовка?

Пощечина обожгла ей ладонь. Незнакомец рыкнул, ринулся вперёд, но Пилар уже вспорхнула с крыльца и полетела, едва касаясь полуразрушенной брусчатки. Сердце рвало от кипящей крови, пальцы саднило от ощущения колкой щетины.

За углом остановилась перевести дыхание. Никто её не преследовал.

Она расправила смятый листок. Чернила на нем расплылись, свечной воск оставил жирные пятна. И тем не менее, адрес читался отчетливо.

Пилар достала из кармана спичечный коробок. Вслед за вылетевшей искрой скользнул язычок пламени. Порыв ветра развеял черные хлопья, а Пилар, стянув воротник у горла, поспешила на казнь.

 

***

 

Убийство может быть искусством. Матео знал эту непреложную истину с рождения, с первых мгновений жизни, но Фаланга шире открыла ему глаза: убийство может быть искусством не только на арене.

Он и теперь жил весьма недурно: многие знали его по боям и уважали за хладнокровие. Другим пришлись по вкусу деньги, которые он пожертвовал в душевном порыве после бутылки бренди. Да и что ему деньги? Единственная женщина, которую он хотел бы озолотить, назвала его предателем. Его, Матео Гонсалеса Гарсию, любящего Испанию всем своим ледяным сердцем!

Матео до сих пор закипал, возвращаясь в тот томный вечер. Вишнёвые глаза, податливые губы… Он бы отдал ей все до последнего сентимо, чтобы только она целовала его перед каждым боем. Но её сердце — такой же лёд, как и его. Да, из неё бы тоже мог выйти стоящий матадор!

— Эй, Матео, сходи-ка в командный пункт, раздобудь нам жратвы, — велел ему Стрелок.

Этот парень заправлял в отряде Матео. Ему не доставало одного глаза и милосердия. Если можно было потратить патрон, он никогда не оставлял его про запас. Кроме того, он безошибочно вычислял предателей. И каждый из них получил свою пулю. Даже если предателем всё-таки не был.

Матео знал одно: нельзя, чтобы Стрелок заподозрил в тебе изменника. Повторяй, что красные — тупые овцы, бесхребетные гниды. Ругай их напропалую, а если выпадет возможность пристрелить — не медли. Но ведь они и вправду трусливое стадо, послушный скот, который гонят и гонят по выжженной земле и говорят, что иначе не может быть и что для них так лучше. Они верят, они блеют, послушно склоняя головы.

И всё же что-то скреблось у Матео за сердцем, когда они оставляли за собой безоружные тела. Ведь эти люди могли ошибаться, они могли не знать, неужели этого достаточно для убийства? Ведь даже у быка есть право отстоять свою жизнь, если он бесстрашен. Так почему у красных его отняли?

Именно этот вопрос, заданный вслух, заставил Стрелка обернуться и вперить в Матео безжалостный взгляд. Это произошло прошлой ночью, когда очередного предателя срубила пуля. Подойдя ближе, они разглядели на земле женщину с развороченным горлом и туго натянутым на животе платьем. Матео вспомнилась его спящая — что с ней стало? По-прежнему ли она верна Республике? Родился ли его сын?..

— Ты что, считаешь, что новой стране нужны трусы? — рыкнул Стрелок на Матео. — Что приплод красной шлюхи, — он кивнул на мёртвую женщину, — пригодится Франко? В гнилом чреве могут жить лишь паразиты. Всю нашу землю изрыли гниды, из-за них страна разлагается, а ты предлагаешь их пощадить? Что же ты не щадил слабых и трусливых быков?

Матео понурил голову. Разумеется, Стрелок прав. Нельзя думать об отступниках, как о людях. Они выбрали принести себя в жертву Республике. Это их право.

Теперь, когда миновали сутки, Матео все ещё беспокоился о Стрелке. Такие разговоры не проходят даром. Его испытывают. За ним пристально следят.

Он выбрался на улицу из оккупированного дома. Снега ещё не было, да и здесь, в центральной части страны он редко приходил, но холод сбивал воинственный пыл. Голод сжимал желудок. Матео взглянул на место, где убили женщину. Где сейчас Пилар? Небось все ещё проклинает его, чёртова красная шлюха!

На пути к командному пункту раскинулся запущенный розовый куст, а за ним из темноты проступали игольчатые контуры леса. Матео и не обратил бы на них внимания, как вдруг из-за куста вышла тень. Привычным движением Матео вскинул карабин к плечу, но тень шагнула ему навстречу, и тусклый свет из окна выбелил её красивое лицо.

— Привет, Матео, — прошептала Пилар.

 

***

 

Карабин по-прежнему смотрел Пилар в грудь. А поверх прицела смотрели испуганные глаза лучшего матадора Мадрида. Он осунулся, с него слетел весь лоск, и без своей чекатильи, шитой золотой нитью, он выглядел обычным деревенским мальчишкой, совсем как пятнадцать лет назад. Дыхание у Пилар снова сбило: накативший страх был не похож на то, что приходил во время боя. На арене Матео всегда чувствовал себя сильнее быка, но теперь он оказался абсолютно раздавлен.

— Что ты здесь делаешь? — зашипел он. — Совсем спятила?!

— Есть новости, — ответила она хладнокровно.

Пилар знала, что вокруг — люди. Когда-то здесь стояла деревня, в которой выросла её мать. Теперь она опустела силами тех славных малых, которых так зауважал Матео. Они заняли чужие дома, они подъедали чужие запасы, не чувствуя себя грязными свиньями, жрущими помои из общего корыта.

Эти люди, разумеется, не были людьми. Но вооруженные свиньи ничуть не менее опасны. И Пилар понимала, что если её заметят здесь, домой она не вернется.

— Какие ещё новости? — Матео попытался приблизиться, но она отступила обратно в тень.

— Скоро здесь будут подрывники, — быстро и отчетливо заговорила Пилар. — Они пройдут северной тропой, в ста метрах от моста, там есть брод.

— Откуда ты знаешь? — изумился Матео и, заметив выражение лица Пилар, презрительно заметил: — А-а-а, твои дружки-республиканцы?

— Пойдем со мной, — пропустила его колкость Пилар. — Я знаю безопасный путь. Мы вернёмся домой невредимыми.

— Мой дом среди тех, кто верит в меня, — у Матео голос задрожал от возмущения. — Ты же назвала меня предателем.

— Матео, пожалуйста, идём со мной.

Она знала, что это единственное действенное средство — только если он поймет, какой путь она проделала, чем рискнула ради него. Только так он мог согласиться, а его согласие того стоило.

Умрёт он — умрёт и она.

Матео помотал головой — нет, он не может. Он ведь не трус, чтобы бежать через лес. Он — лучший матадор в Мадриде!

— Я скажу, что ты на нашей стороне, — решительно заявил он. — Ты принесла важные сведения. Тебя с радостью примут…

— Нет, Матео Гонсалес Гарсия, — Пилар посмотрела на него обречённо, но не сломлено. — Я — не предательница.

Когда она заметила Стрелка, бежать было поздно. Он появился на дорожке совершенно внезапно, словно с самого начала следил за Матео и постарался застать изменников врасплох. Возможно, так и было? Теперь он стоял в двух шагах от Пилар, с опущенной винтовкой, будто собирался лишь пожурить незадачливую шпионку.

— У нас гости? — проворковал он. — Познакомишь с подружкой, Матео?

— Я… — Матео сделался бледнее луны. — Она не…

— Твоя невеста? — тем же миролюбивым тоном уточнил Стрелок. — Неужто сбежала из-под носа народных мстителей, чтобы присоединиться к нам?

— Да! — воскликнул Матео облегченно. — Да, ей едва удалось уйти от преследователей! Послушай, Стрелок, она принесла нам важную весть. Подрывники идут…

Пилар рассматривала этого некрасивого, грубого человека. Глаза убийцы. Руки мясника. Он не поверил ни единому прозвучавшему слову. Ах, Матео! Какой же ты дурак! Ты должен был взять предательницу на мушку, а она должна была получить свою пулю.

Ты должен был выбрать правильную сторону.

Стрелок поднял винтовку, но боль пронзила грудь Пилар раньше. Сердце сдалось, не выдержало того всепоглощающего страха, что испытывал Матео, глядя на Стрелка. Стало горячо и спокойно.

Пилар запустила руку за спину. Как хорошо, что у неё не осталось детей.

Стрелок оплошал: он не верил, что эта хрупкая, морщинистая девочка всерьез угрожает ему. А Пилар научилась стрелять без промаха.

Единственная пуля в её револьвере вошла Стрелку в грудь. Он опрокинулся навзничь. Жесткие пальцы скребли землю, когда-то принадлежавшую матери Пилар.

Теперь эта земля была ничьей.

 

***

 

Матео не мог пошевелиться. Страх заполнял его сквозь брешь в сердце.

Страх, какого он никогда не знал.