Политические и исторические события в этой вселенной совершенно не соответствуют таковым в нашей, однако автору было очень смешно наблюдать за тем, как они разворачивались. Внимание, автор не поддерживает взгляды своих персонажей на мир!

 

Ах, как прекрасна пустота ночного музея! Как странно дышат жизнью (или, вернее, смертью) дела рук древних гениев, осколки городов, цивилизаций, империй. Кто не был в опустелом музее – не видал в этой жизни (или всё ж таки смерти?) решительно ничего!

Но вот, из каирского музея вышел последний посетитель, уборщицы давно вымыли потрепанный мрамор и только ленивый охранник посапывал на своем посту. Казалось, ничто не может нарушить эту идиллию вечности. Как говорится, Джон Донн уснул.

Тем временем, в эту пасторальную картинку вторгся новый человек – человек, кажущийся по непривычке лишним. Его семенящие шаги отдавались гулким эхом в склонах высоких потолков. Минуя греческий зал, он прошмыгнул мимо палеолита и направился к древнему Египту. Обойдя фрески и битые черепки, человек оказался возле помпезного возвышения с богато украшенным саркофагом. Робко, но все же деловито, он переступил ограждение, шагнул к саркофагу и толкнул крышку. Массивная крышка подалась легко – она была посажена на славно смазанные шарниры.

Сделав это, человек наклонился над саркофагом и уверенно произнес:

– Здравствуйте, мсье Рамзес.

Старинная мумия сморщилась и, выплюнув облако пыли, прохрипела на древнеегипетском:

– Я же тысячу раз просил не обращаться ко мне на этом языке!

Но открыв глаза, Рамзес, а точнее Рамзес второй, сморщился ещё сильнее – над ним стоял некий незнакомый мужчина в офисном костюме и папкой документов.

– Я разговариваю только с директором музея, чернь, – сказал фараон уже на французском, отворачиваясь к стенке саркофага.

Мужчина выдохнул то ли устало, то ли с облегчением.

– Я новый директор музея.

Рамзес ошалел сразу по нескольким причинам. Первая – это был шестой директор за какую-то сотню лет. Вторая – этот директор обращался к фараону Рамзесу второму – хозяину необъятной некогда империи, на языке другой империи, захватившей то, что осталось от великого Египта.

– Разве тебе не сказал твой предшественник, что я предпочитаю говорить на своем языке и исконном языке этих земель? – прищурил глаза Рамзес.

– Прошу меня простить, я не изучал древнеегипетский, – ответил директор музея и, сделав вид, будто не заметил возмущение фараона, продолжил. – Мсье Рамзес, я пришел по поводу одного дела.

– Дела? – оскорблено взвопил фараон.

Директор снова проигнорировал тон мумии.

– Да, верно. Видите ли, я долгое время наблюдал за вами, и в связи с этим принял решение сократить расходы на ваше содержание. А именно, – директор надел очки и раскрыл папку, – прекратить поставку газет к вашему саркофагу – вы все равно их не читаете, сократить количество жертвоприношений Осирису за ваше упокоение до одного раза в двадцать лет и ввести штрафы за оскорбление и членовредительство. На вас жаловались в греческом зале.

– В греческом зале, греческом зале... – прошипел фараон, – А то, что ваши учёные датировали мой амулет другим веком и приписали какому-то грязному Птолемею – это за чей счёт будет, а?

– Имейте совесть, мсье Рамзес! Нам и без того стоит кучу денег содержать вас самостоятельно! Между прочим, из-за вас нам пришлось отказаться от Рамзеса первого, а он-то был гораздо более великим фараоном!

– Отец! – фараон настолько удивился, что даже пропустил мимо ушей оскорбление, – Его нашли?

– Лет сорок назад. Пришлось уступить его французам, так как двух фараонов наш музей точно бы не потянул!

Потрясенный фараон приподнялся в саркофаге. Его пустые глазницы испепеляюще глядели на нового директора. И тут маленькая деталь – пустяк, мелочь – бросилась в глаза Рамзесу. На белоснежной рубашке красовалась звезда Давида. Фараон скрипнул зубами от ярости. Еврей! Потомок тех, кто так подкосил здоровье его бедного папы своим глупым исходом из Египта. Говорит на чужом языке, дерзит властителю этой земли и сейчас же признается, что едва ли не лично продал отца Рамзеса гадким французишкам!

Далее последовала сцена погрома египетского зала с элементами метания древностей в худосочного директора.

Убегая, он проронил:

– Вы отвратительный экспонат, мсье Рамзес!

– Мы великая нация! – прокричал невпопад фараон, запуская вслед директору горстью древних монет. – Получи серебряники, Иуда!

Терпеть это было больше невыносимо.

– Пора восстать великому Египту из пепла! – воскликнул Рамзес и уверенным шагом направился в злосчастный греческий зал. – Ну что, предатель, – постучал он по стеклу, за которым покоился золотой амулет, – хорошо тебе у сволочи Птолемея?

В ответ на оскорбления амулет тяжело вздохнул.

– О сын небес, ясное солнце нашего мира, у сволочи Птолемея очень плохо. Душу бы продал, если бы мог перебраться к вам.

– Побереги свою жалкую душу, – ухмыльнулся фараон и разбил стекло костлявым кулаком, – пора отдать долг родине!

Если бы у амулета было лицо, на нем бы отразился неземной ужас. Если бы у амулета были руки, он бы ухватился за свой постамент изо всех сил. Если бы у него, в конце концов, были ноги, он бы бежал так быстро, как мог. Но амулет только сдавленно пискнул:

– Служу великому Египту!

Вот так вот! Фараон поднял амулет высоко над головой. Победа! Наконец-то он держал наследие своего отца крепко в руках, как в годы войны с нубийцами.

– Что вы собираетесь делать, о правитель?

– Восстановить справедливость, – воскликнул фараон и добавил, – и величие Египта! Мы поднимем армию мертвецов – воинов моего отца, которых эти евреи закатали в красное море! Солдаты долго ждали своего часа, но теперь их мечи обагрятся свежей кровью. Неси меня к ним, мой раб!

– Как пожелаете, сын солнца. – обречённо вздохнул амулет.

От раскатистых слов фараона проснулось древнее волшебство. Символы на давно забытом языке замерцали в воздухе и под крики «За победу над колониалистами», «За египетскую нацию» и просто «За победу» пространство схлопнулось, и заклинание унесло Рамзеса с амулетом куда-то далеко-далеко.

В греческом зале впервые стало так спокойно. Спустя минутную паузу со старой фрески послышался голос Птолемея:

– Держу пари, что они очень скоро окажутся в сумасшедшем доме.

Однако Птолемей ошибся.

Рамзес второй летел сквозь сплюснутое пространство к своей голубой мечте. Мечта была довольно смутной, поэтому планировать что-то было очень трудно, но стоит отдать фараону должное – он всё-таки составлял шаги своего плана, пускай и на ходу, поэтому:

 

Шаг первый – возглавить армию мертвецов

Через несколько мгновений, проносившиеся мимо Рамзеса с бешеной скоростью пространства замедлились и его ноги ощутили под собой твердь. Набрав полное нутро воздуха, – лёгкие при похоронах были благополучно вынуты, – он воскликнул:

– Восстаньте, о вы, мои верные воины! Много веков вы покоились на дне моря, но пришел час достать свои мечи из ножен и...

Фараон неожиданно осекся, так как понял , что был точно не на дне моря. Глаза ещё не совсем привыкли к свету после перемещения, но уже сейчас начинали улавливать довольно небольшие светлые стены и ряды уютных кресел. В креслах находились милого вида старички – бабушки и дедушки, большая часть которых по глухоте или слепоте не заметили мумию древнего царя, возникшего из ниоткуда. Не уловив появления фараона, они все таки как-то продолжали смотреть в мерцающий за его спиной телевизор, передававший какую-то, должно быть, очень важную программу. Фараон обернулся и прочел бегущую строку: "Свекровь сломала жизнь невестке и сыну".

– Ты что сотворил, проклятый?! – взвопил фараон, тряся амулетом. – Я же приказал тебе перенести меня к моему войску! А ты куда меня бросил? Это тебе Птолемей приказал?

Амулет пытался дать связный ответ, но фараон тряс его с такой силой, что каждое слово разбивалось по слогам.

– Кля-нусь, пра-ви-тель, я сде-лал всё как вы ве-ле-ли!

– Ты смеешь мне врать? – уже орал Рамзес и затряс амулет с удвоенной силой.

Если бы у амулета был желудок, его бы однозначно стошнило.

Может показаться, что предсказание сволочи Птолемея сбылось, но все было не так однозначно.

– Где я, проклятый ты враг человечества?! – неистовствовал Рамзес.

Ответ однако прозвучал со стороны.

– Это дом престарелых, повелитель.

Фараон застыл в нелепой позе, пытаясь понять кто обратился к нему на древнеегипетском. Лица старичков были непробиваемо тупы и одинаковы, но подавший голос обнаружил себя сам. Седой старичок с кожей цвета папируса поднялся из ортопедического кресла и взглянул прямо в глаза Рамзеса.

– Я здесь, о фараон. Мы все здесь.

Старички, остававшиеся до этого безучастными, одновременно кивнули.

– Чего же хочешь ты, сын солнца, спустя столько тысяч лет?

Рамзес опешил. Эти развалины были похожи на что угодно, кроме тысячелетних египетских воинов.

– Вы что же это... – только и смог выдавить из себя он.

Старичок, в котором теперь угадывался застывший в грязи и песчанике покойник, тяжело вздохнул.

– Мы ждали зова очень долго, повелитель, – сказал он так, будто давно готовился к этому разговору, – шли годы, века, а мы все ждали. Потом землетрясение вытряхнуло нас из подводных пород, мы выплыли на берег и обнаружили, что за длительную историю великой империи мы совсем не понадобились. Египет пал и без нас. А тут другие государства. И знаете, пособия, льготы, премии по праздникам – мы не заметили, как втянулись. Это дом престарелых, повелитель. Мы вышли на пенсию.

– Как? – оторопел фараон, – и отреклись от присяги?

– Присяга истекла. Да и выслуга лет у нас приличная. Вот в конторах удивлялись, когда мы подавались на пенсию, – ухмыльнулся воин, – заслуженный отдых. Тебе бы тоже на боковую, а владыка?

Как мы знаем из сцены с Птолемеем, у фараона Рамзеса второго довольно часто случаются приступы ярости. Он ещё долго бегал по дому престарелых, махал руками и орал что-то про величие Египта. В конце концов он выхватил из кушетки вполне реальную бабку, приняв её за своего воина, и кричал ей в лицо, что родина в ней нуждается.

Но бабка и без того доведённая до судорог армией пенсионеров Рамзеса, которые всегда занимали первые места у телевизора, незамедлительно нажаловалась санитарам и те вышвырнули египетского самодержца на улицу. Но он не унимался и ещё долго выкрикивал оскорбления в окна дома престарелых.

– Грязные предатели! Враги египетского народа!

Наконец окно открылось и выглянувший из него воин на пенсии очень горько промолвил:

– Вы ужасный полководец, мсье фараон.

После этого окно закрылось уже насовсем, как будто поставив точку в дискуссии.

Онемевший фараон впал в ступор не столько из-за предательства своего войска, сколько из-за того, что его и так хилый план загнулся в самом зачатке. Оказалось, что для того, чтобы возглавить армию было недостаточно быть самим собой. План очевидно зашёл в тупик.

Но так как из-за волнения Рамзес размахивал сжатым в руке амулетом, то с подачи последнего родился следующий шаг:

 

Шаг второй – создать политическую партию

– Конечно, создать партию, – выдохнул амулет, когда им перестали трясти туда-сюда. – Сейчас все приходят к власти именно так. Мир изменился.

– Хочешь сказать, что сейчас никто не воюет? – возмутился фараон.

– Конечно воюют, но нужно создать для этого политическую причину. Скажите, например, что вы против геноцида.

– Ты что? Я всеми руками за геноцид.

– Да, но так вы сможете оправдать свой геноцид – борьбой с геноцидом. Сейчас это любят.

Фараон задумался. Современный мир казался ему очень странным. Когда его отец захотел перерезать евреев, он просто сделал это, без всяких оправданий. И никто его не осудил. Вавилоняне долго пересказывали этот случай, как анекдот.

– Нет, не подумайте, – угадал его мысли амулет, – правители все ещё любят геноцид, но нужно сделать так, чтобы он выглядел красиво. Так пишут в газетах.

– Как же ты читал газеты?

– Их читал вслух Птолемей, – виновато произнес амулет.

– Сволочь, – прошипел фараон.

Но с лёгкой руки сволочи Птолемея на следующий день в подземном переходе выросла палатка новой политической партии. Наученный лоточниками курению, Рамзес угрюмо восседал в облаке табачного дыма, то и дело бросая окурками в прохожих. И хоть эти действия обращали на себя много внимания, несколько дней безмолвной агитации прошли бесплодно. Тогда фараон заставил амулет выкрикивать лозунги типа: «Долой жрецов!», «Вся власть фараонам!» и «За Египет!».

Но и это принесло мало пользы.

К палатке то и дело подходили скучающие прохожие.

– За кого, вы говорите?

И амулет, превращенный в радио пропаганды, устало объяснял концепцию нового древнего Египта.

– Так все таки за кого... – лениво тянул какой-то дедуля.

Фараон не выдержал и рявкнул так, что у него выскочила изо рта сигарета, полетев прямо пенсионеру в лицо:

– Мы против всех!

К удивлению Рамзеса лицо старика просветлело и даже некоторые продавцы склонились над прилавками, чтобы послушать, что же скажет мумия.

Это был успех. Теперь амулет кричал о том, какие все политики сволочи, и народ валил толпами.

Довольно скоро в палатке отпала необходимость. Фараон теперь сидел в пыльной конторке, а по улицам ходили партийные молодчики и кричали, что египтяне забыли свой язык и говорят языками врагов. Эти слова стали особенно популярны. Когда молодчики собирали толпу вокруг штаб квартиры, Рамзес выходил и бросал фразы о том, что те, кто не знает древнеегипетского, безнадёжно оторвались от своих корней.

– Если вы говорите на французском, – кричал он, – вы, наверное, французы – народ, обокравший нашу землю. А если вы египтяне, то как вы можете не знать древнеегипетский?

Затем фараон тряс амулет и тот обречённо, но все ещё энергично выкрикивал:

– Я голосую за деколонизацию! За наш народ и египетскую нацию! А если что-то не нравится – езжайте в свою Францию!

Народ тут же взрывался и бурлил, как кипящая смола. Кто-то тут же бросался учить древнеегипетский и кошмарить всех, кто не может сказать на нем ни слова. Кто-то пускался в бурные дискуссии о том, что французский вообще-то очень хороший язык и переучиваться глупо. Были и третьи, разумные и оттого нервные, но их, увы, никто не слушал.

Рамзес очень гордился, проходя мимо огромных плакатов со своим иссхошим, но волевым лицом. «Голосуй за мёртвого, чтобы жить хорошо» – гласила надпись.

– Какая тут пенсия, когда египетская нация прозябает? – говорил он своему помощнику.

Помощник, ходивший за ним по пятам, исступлённо кивал. Это был один из очень идейных новобранцев с очень, однако, смутным прошлым. У него было бледное, как для египтянина, лицо с темными кругами под застывшими широко раскрытыми глазами. Поговаривали, что у него всегда за пазухой нож, а в кармане наган; что он организовал несколько этнических чисток, a особенно впечатлительные сотрудники партии обвиняли его во всех грехах человечества, вплоть до гибели Помпеи.

Однако Рамзес был равнодушен к Помпеям и очень доволен молодчиком, так как тот одним из первых заговорил с фараоном на древнеегипетском. Обуреваемый чувствами, помощник вскидывал руки на митингах и разжигал до бешенства толпу своим экстатическим голосом. Все чаще и чаще Рамзес просиживал в своем кабинете и все больше встреч поручал проводить своему помощнику. У молодого человека странным образом блестели глаза в эти моменты.

Помощник очень хорошо вжился в роль вождя. На сухом лице фараона иногда блестели слёзы гордости, когда он видел своего ученика на трибуне. В устах молодого оратора древний Египет будто оживал и толпа как под гипнозом была готова идти на заклание. Оставляя дела на него, Рамзес все чаще запирался в своем кабинете, оправдываясь построением планов своего будущего правления.

Так и сейчас фараон привычно провернул ключ и направился к своему пыльному трону. На столе были разложены копии старых папирусов, датируемых временем правления Рамзеса второго. Он часто улыбался, прочитывая их, но ещё чаще морщился. Задумчиво он смотрел сквозь старинные документы, и зажжённая папироса истлевала до основания в его руке.

Одна безделица беспокоила фараона, так, пустяк. Но пустяк этот очень часто омрачал жизнь (а точнее смерть) Рамзеса.

На столе лежал план храма Осириса, начатый и недостроенный его отцом – Рамзесом первым.

Оплакав преждевременную кончину своего отца, Рамзес второй решительно заявил о желании увековечить имя великого правителя. Собрав неслыханную дань и ограбив несколько соседних народов, он нанял лучших зодчих, чтобы закончить строительство великого храма. Но годы шли, а чего-то не получалось. То ли чертежи были слишком уж сложными, то ли рабочие обмельчали, но храм никак не получался.

Чтобы не упасть в грязь лицом, Рамзес построил второй храм, ещё более роскошный и изысканный, – по крайней мере, так говорили жрецы. Но в глубине души он знал, что это все враньё. Тогда фараон поклялся вернуться к старому храму во чтобы то ни стало, чтобы быть достойным имени Рамзеса. Чтобы его отец мог гордиться им.

Но несмотря на неприлично долгую, как для фараона, жизнь, Рамзес второй так и не успел закончить дело своего предка. Войны с нубийцами, бунты в Ливии, дипломатия со становившимися опасными вавилонянами… Так и пролетели его неполные семьдесят лет.

И сейчас, взирая на свои дела с высоты истории, Рамзес второй понимал насколько незначительно он запечатлелся во времени. И даже его помпезный храм был утерян в песках времён. Но недостроенный храм Рамзеса первого остался, оставив на себе следы неумелой работы Рамзеса… второго.

Жужжание факса вырвало фараона из глубокой задумчивости. Напечатанный документ вынырнул из машины и упал в грандиозную кучу нечитанных бумаг. Рамзес бросил окурок в пепельницу и по какой-то неясной причине начал лениво читать протокол очередного собрания партии, на котором его не было.

– «Считается открытым… – бормотал он про себя, – властью данной мне фараоном… расстрелять демократов…» Боже, какая скука. «Отстранить от должности нынешнего председателя… выносится кандидатура…» Стоп, что?

Рамзес до сих пор плохо разбирался в корпоративном языке партии, но смутно припоминал, что слово «председатель» употреблялось по отношению к нему.

– Ерунда какая-то, – пробормотал фараон и звякнув амулетом, который служил ныне брелоком для ключей, направился к конференц-залу.

Конференц-зал встретил его тишиной испуганных взглядов. Поредевшие ряды депутатов со страхом, а может, с надеждой уставились на вошедшего правителя. Во главе собрания стояла знакомая фигура заместителя фараона.

Всё остальное было делом нескольких секунд.

– Вы ужасный политик, товарищ Рамзес, – произнес помощник со стеклянным но решительным взглядом.

Рамзес остолбенел, став товарищем, и даже не успел изрыгнуть ругательства, как молодчик потянулся к карману. Оказалось, что слухи не врали и у помощника таки был в кармане наган.

Раздался выстрел, картинка в глазах фараона поплыла и он покатился по песчаной дюне. Звёздное небо мерцало перед ним слева направо. Когда он набрался сил встать, остатки магических символов всё ещё летали вокруг него – амулет перенес его куда-то в пустыню около Каира за мгновение до того, как пуля вылетела из револьвера.

Как нам дважды стало известно, у Рамзеса были большие проблемы с контролем эмоций, поэтому первые полчаса после событий вести с ним диалог было бессмысленно. Фараон яростно мутузил дюну, как будто пытаясь превратить её в чью-то могилу.

– Сволочи! Сволочи! Сволочи!

Выдохшись, Рамзес упал на ещё теплый после жаркого дня песок. Привычно потянувшись, он достал пачку сигарет из складок в повязках и задумчиво закурил. Мерцавшие звёзды печально смотрели в его лицо.

Великая тоска омрачила душу Рамзеса. Оказывается, чтобы быть правителем, недостаточно быть Рамзесом… вторым.

– Точно… – пробормотал фараон, вглядываясь в звёздное небо. Откуда-то сверху ему печально и нежно подмигивало созвездие, названное именем его отца – Рамзеса первого.

– Может быть я не гигант мысли и отец египетской автократии, – продолжал Рамзес. – Но я знал его лично! Это был мой отец! Я слишком долго валялся в этом проклятом музее и совершенно забыл кто я такой! Я – Рамзес второй, сын великого Рамзеса первого! И если уж у кого-то и просить совета, то только у своего отца! Уж он-то знает, что делать!

Фараон вскочил на ноги и радостно тряхнул амулетом.

– Да, мой повелитель? – слабо ответил тот.

– Я знаю, что делать, мой верный раб! У меня есть план!

 

Шаг третий – найти Рамзеса первого

– Этот жалкий директор сказал, что отца уже нашли и он сейчас у французов! Нам нужно немедленно отправиться к нему! – фараон поднял амулет над головой. – Неси меня к моему отцу!

Магические символы снова замерцали в воздухе. Рамзес почувствовал, как амулет в его руке напрягся и изо всех сил сделал: «дрынь-дрынь».

Ничего не произошло. Фараон тряхнул амулетом и тот снова сделал: «дрынь-дрынь», но уже с меньшей энергичностью.

– Мой повелитель, – устало и виновато произнес амулет, – за тысячи лет бездействия запас моего волшебства иссяк. Похоже, придётся покупать билет.

Рамзес раздосадованно крякнул и в сотый раз выругался на сволочь Птолемея. План удлинялся.

 

Шаг третий – найти Рамзеса первого

Шаг третий – купить билеты во Францию

Заложив последние золотые кольца, Рамзес уверенно направился к билетной кассе каирского аэропорта.

– Ваш паспорт, пожалуйста, – прозвучало из окошка.

Уверенность медленно покинула фараона.

– Какой паспорт?

– Документ, по которому я смогу опознать вас.

– Да я же Рамзес!

– Который? – невозмутимо спросила девушка.

Самообладание начало покидать фараона.

– Второй! – прохрипел он.

Девушка на секунду растерялась, а затем протянула ему листовку.

– Этот?

На листовке была крупная фотография Рамзеса, с надписью «Разыскивается живым или мертвым». Автора листовки слово «живым» смутило только когда все было опечатано, поэтому оно было небрежно замазано маркером, так что текст зловеще гласил: «Разыскивается мёртвым».

Чуть ниже значилась цена за голову и имя заказчика, в котором Рамзес узнал своего бывшего помощника по партии.

– Да как он… да я его… – вскипел фараон, но девушка деликатно перебила.

– Значит вам по политическим причинам. Понимаю. Свяжитесь с этими людьми, – она передала Рамзесу записку, – они провезут вас через границу, – и заговорщически подмигнула.

Фараон грязно выругался, но с людьми связался и к вечеру того же дня трясся в автобусе с подозрительного вида арабами.

Безжизненные пустыни и слепяще белые горы со сверкавшим на солнце песчаником проносились мимо и оставались где-то далеко позади. Фараон меланхолично смотрел на уходящий пейзаж сквозь окно заплёванного автобуса. Ему почему-то хотелось проститься с этими столь родными для него местами. Печальная дума тяготила Рамзеса. Что-то тяжёлое, наподобие крышки саркофага давило ему грудь. Что-то, в чём он едва мог себе признаться.

Поколебавшись, Рамзес положил ладонь на стекло. Его рука прикоснулась к шершавой поверхности окна, как когда-то к стене недостроенного храма. С закрытыми глазами фараон пробормотал что-то неразборчиво и отвернулся от стекла, теперь уже окончательно.

Тем временем рядом с Рамзесом шел следующий разговор.

– Хоть поживем нормально, – сказал один из арабов своим товарищам, а затем добавил. – Да и все бы хорошо, но одно только меня смущает – к неверным едем.

Товарищи, у которых засияли глаза при словах о хорошей жизни, одновременно плюнули на пол с отвращением.

– Даже жалко их, – начал второй, – всё у них хорошо, деньги есть, стабильность и сознательная общественность тоже, а живут, стыдно сказать, по-христиански.

И товарищи снова обильно оросили пол слюной.

Амулет молился всем богам, чтобы Рамзес не вступал в этот диалог, но именно в этот момент к нему обратились с вопросом.

– А как вы относитесь к французам?

– Ужасно, – угрюмо ответил Рамзес, – скоты и сволочи.

– А к христианам? – снова спросили соседи.

– Еще хуже. Вы знаете, как из-за их предшественников повредилось здоровье моего папы?

После этих слов Рамзес завоевал уважение соседей, хотя и ненадолго. Третий вопрос был про то, как он относится к исламу, и фараон (кто бы сомневался) ответил совершенно честно.

«Сердца у вас нет», – думал амулет, предвосхищая бурю.

Но сердце у Рамзеса было. Вот только мозг при погребении достали и насовали взамен душистых трав. И хорошо, хоть не опилки.

После своих откровений, Рамзес продолжал путешествие в чемодане, как ручная кладь. Хотя фараону было очень привычно проводить время в тесном пространстве типа саркофага, мысль о том, что ему приходится с этим снова смиряться, щемила его сердце.

Однако гораздо больше его беспокоила другая мысль. Мысль, заставившая его сорваться и полететь на другой конец света. Мысль, которую он может себе позволить только лёжа в темноте чемодана, прижавшись коленками ко лбу.

Рамзес думал о том, что же значит быть египтянином – как в широком, так и в самом узком смысле. И более того он думал о том, что же значит быть… Рамзесом. Не упоминая то, что были ещё третий и четвертый Рамзесы, быть вторым уже достаточно некомфортно. Пускай ты делаешь много для своей страны, завоевываешь земли, улучшаешь торговлю и строишь города, в конце концов тебе всегда придётся дописывать цифру два после своего имени, чтобы тебя не спутали с твоим отцом.

– Господин, – отвлек Рамзеса амулет, – можно я задам вопрос?

– Валяй, – недовольно кашлянул Рамзес.

– Как вы действительно относитесь к христианству?

– Ты что, головой ударился? – спросил фараон и понял уровень абсурда в его вопросе. – Я же сказал этим… товарищам довольно доходчиво, что христианство это глупый сиквел иудаизма, к тому же ужасно вторичный. У тех же вавилонян в «Энума элиш» есть все то же, только аутентичное и без всякой лирики. А эти плагиаты на плагиат кажутся мне невероятно жалкими… Ты чего спросил-то?

– Сны, мой господин, всего лишь сны.

Фараон удивился, что даже у амулета есть сны и решил тоже забыться до конца пути.

Но то, что казалось концом, было только началом.

Можно было бы долго описывать то, через что прошел Рамзес, чтобы получить паспорт, но это было в высшей мере неинтересно, так как процедура получения паспорта у трёхтысячелетней мумии протекает точно так же, как и у простых смертных. Главное различие было лишь в том, что при каждом новом повороте бюрократического коридора, фараон возмущенно крякал, кашлял, ныл и грязно ругался с работниками бюро.

– Откуда вы, мсье Рамзес? – спросили его в очереди.

– Из Египта, – недовольно ответил фараон.

– Понимаю. По политическим причинам. Я слышала, что египтяне сейчас планируют какой-то геноцид, – прощебетала какая-то француженка. – Это так экзотично!

Амулет снова взмолился, чтобы фараон не вступил в полемику. Но тот неожиданно для всех только тихо промычал что-то невнятное. Лицо тысячелетней мумии, проклятое всеми известными жрецами, успело заметно осунуться от этой бюрократической ерунды.

Наконец настал момент истины – фараон, раскашлявшись, закурил и вошёл в человеческую клоаку, называемую Парижем. В лицо ударили запах свежего кофе и крысиного помёта; играла какофоническая музыка грохота поездов метро и гудков машин; были слышны обрывки всех языков досягаемого мира, в общем, в Париже начинался очередной день.

Амулет вяло позвякивал на шее Рамзеса, а он сам, затягиваясь дрянной папиросой, шел по Сен-Жерменскому бульвару, то выбиваясь из толпы, то снова смешиваясь с ней. Настало время очередного и, вероятно, заключительного шага в его плане.

 

Шаг четвёртый – найти Рамзеса первого

Удивительно, думал Рамзес, чем ближе он подходил к концу своих скитаний, тем сложнее становилось идти и тем недостижимее казалась цель. Более того, его роль, казалось, становилась все меньше и незначительней.

Но фараон грозно приказал себе не унывать и боевой дух вернулся в его грудь.

Как мы знаем, в особо эмоциональные моменты, здравый рассудок покидал Рамзеса, поэтому вместо того, чтобы навести справки в информационном бюро, он встал посреди наполненной улицы, будто был на митинге, и начал наводить шороху.

– Ну, как вам живётся в центре мирового империализма, французы? Террор на завтрак, геноцид на обед, – прокричал фараон надорванным голосом. – Вы – поработители!

Рамзес замер, ожидая, что кто-то отреагирует на провокацию, но его слова бесследно утонули в наводнённой людьми улице. День в Париже был таким же обычным.

Фараон обескураженно плюнул.

– Хотя какие вы поработители, – понёсся вдруг в полемику Рамзес. – Вы стали слишком уж либеральны, те кого вы освободили, уже удобно устроились на вашей шее. Вы – рабы!

Снова никто не заметил сотрясавшего воздух Рамзеса. У него уже закончились оскорбления, но, будучи вне себя от ярости, он всё же выдал:

– Да вы… Да вы… Какие из вас рабы? Мне даже противно рядом с вами стоять! Вы… центристы!

На этот раз, Рамзес получил отдачу, видимо, такое оскорбление не мог снести ни один француз.

– Посторонись! – донеслось до ушей фараона, и какой-то неумелый велосипедист на полном ходу отправил его в кювет.

Ошалелый Рамзес оказался лежащим в толпе клошар – французских бомжей. Клошары, хоть и попахивали разложением, были довольно опрятны и хорошо воспитаны. Боясь смутить Рамзеса, они деликатно позвякивали кружками с мелочью, когда он, поднявшись, топтался по их ногам.

– Я вижу, вы не местный, мсье, – обратился к фараону самый опрятный из бомжей. – Какова цель вашего визита в земли Лютеции?

– А тебе какое дело? – рявкнул Рамзес, отвернувшись. – Я не обсуждаю свои цели с чернью!

Остальные клошары настороженно обернулись на дерзость фараона.

– Простите, мсье, мне все же придется спросить у вас снова, – сказал мягко, но настойчиво клошар. – Какова цель вашего визита?

Рамзес яростно выпучил глаза на обходительного клошара и даже занёс руку для пощёчины, но амулет на его груди пискнул:

– Осторожно, господин!

Клошары стояли теперь аккурат вокруг фараона, смотря на него исподлобья. Их фигуры были так изящны и решительны, как будто каждый из них сошел со средневековой гравюры. И тут деталь, ускользнувшая от внимания поначалу, бросилась Рамзесу в глаза. Под широкополыми шляпами у клошар белели старые черепа, а из-под нелепо длинных телогреек и плащей выглядывали блестящие кончики шпаг.

– И снова простите, мсье, но я спрошу у вас в последний раз, – костяная рука клошара твердо легла на рукоять шпаги. – Какова цель вашего визита?

Мертвые мушкетёры сделали ещё один шаг, окружив Рамзеса плотным кольцом. И хоть его злила эта дурацкая ситуация, он посчитал, что глупо дерзить скелету со шпагой и, нервно выдохнув, произнёс:

– Я правитель одной очень далёкой земли, законный наследник престола и полководец. Кровь бога Ра течет в моих венах! – фараон выдержал драматическую паузу и, не дождавшись коленопреклонения, возмущённо продолжил. – Я пришел забрать одного человека, которого вы незаконно удерживаете. Можете считать, что это дипломатическая миссия, поэтому я буду говорить только с вашим правителем!

Рамзес закончил предложение на высокой ноте, как он обычно заканчивал свои обращения к народу. Но, вопреки всем ожиданиям фараона, на его голову был грубо наброшен мешок, а руки связаны. Затем мушкетёры, дабы увеличить комфорт дипломата, ударили оного чем-то твердым и массивным по голове, и потрёпанная жизнью мумия потеряла сознание.

Очнулся Рамзес в очень сыром и темном месте. Здесь больше не пахло кофе, но запах крысиного помёта был ярче чем где-либо.

Фараон неловко поднялся и сделал попытку ощупать границы помещения. Помещение оказалось крайне мало. Три стены были вымощены диким вековым камнем, растрескавшимся и поросшим мхом, а четвертой стены вовсе не было. Вместо нее стояла грубая металлическая решетка.

– Мой господин, вы целы? – послышался обеспокоенный голос амулета.

– Конечно цел, – раздосадовано произнес фараон. – Но где же я? Я не видел такой темноты с тех пор, как меня достали из саркофага.

– Мне сложно быть уверенным, но я чувствую, что мы снова под землёй.

– Проклятие! Неужели, они меня похоронили?

Рамзес нервно достал сигарету, пытаясь не думать о повторном захоронении. Одна мысль о ещё нескольких тысячах лет заточения вводила его в ужас. Он судорожно хлопал себя по бёдрам, пытаясь найти зажигалку. Вероятно, она выпала, когда мушкетёры дали ему по голове.

Внезапно чей-то мягкий, но уверенный голос прозвучал в кромешной тьме.

– Позвольте мне оказать вам услугу.

Рамзес замер и уставился в сторону источника звука. Через мгновение раздался щелчок зажигалки и маленький огонек осветил фигуру таинственного гостя. Это был белоснежный скелет в кроваво красной мантии. Каждая деталь его внешнего вида дышала свежестью и чистотой. А как белы были его кости: на черепе не было ни единого пятнышка и только изящные тонкие усики чернели над вечной улыбкой.

Незнакомец подошёл ближе к решетке и протянул огонек между прутьями. Рамзес с опаской подкурил.

– Где я? – спросил он перво-наперво.

– В Бастилии, мсье мумия, в Бастилии.

– Да? Я читал как-то, что Бастилия была полностью разрушена.

– Ах что вы, – рассмеялся скелет, поджигая свечи в золотых канделябрах. – Самое правдивое, что могли сказать газетчики это то, что Бастилия разрушена до основания, то есть все верхние этажи. А бесчисленные тюремные подвалы и пыточные были начисто забыты и перешли в наше распоряжение.

– Значит подземная Бастилия, – снова начинал злиться Рамзес. – Я не знаю, чем вы здесь занимаетесь во Франции, но я не объявляю вам войну, только потому, что прибыл с особо важной дипломатической миссией! – тут фараона покинуло терпение и он сорвался на крик. – Кто вы такой?!

Скелет выдержал паузу, будто не зная как реагировать на истерику фараона, но когда эхо рассеялось в бесконечных подземельях, он очень спокойно ответил:

– Я герцог Ришелье.

– Что-ж, в таком случае, вам придется подняться и позвать короля, потому что я буду разговаривать только с правителем этой земли!

Рамзеса несло, он задыхался от злобы и дыма. Хотя фараон был залётным гостем во Франции и сейчас сидел за решеткой, он, не взирая на шиканье амулета, высказал все, что думает об этой стране, скелете-герцоге, мушкетерах и французах. Затем, в завершение своей тирады, Рамзес снова истерично провизжал, что немедленного требует сюда короля и только короля.

В ответ из груди скелета вырвался глубокий и властный смех, без труда прекративший истерику фараона.

– Короля? Одних Людовиков развелось целых девятнадцать штук и лучшее, что они делают это остаются в своих могилах. Королей много, мой друг, а кардинал Ришелье один, – завершил скелет, и Рамзесу показалось, что улыбка на черепе стала ещё шире. – Но вернёмся к делу, мсье. Кто вы и что вам нужно?

– Я Рамзес А-нахту – законный правитель египетских земель!

– Единственный? – уточнил Ришелье.

Фараона как ножом в спину ударили. Он туберкулёзно закашлялся в дыму своей сигареты.

– Нет, не единственный, – скрипя сердце произнес Рамзес, – Но очень значимый для своего народа.

– Я слышал о вашей новой политике. Вы сепаратист, мсье Рамзес.

– Я отец своей нации! – взвижжал фараон.

– Это, в целом, одно и то же. Единственная причина по которой вы до сих пор в стране, это мое глубокое любопытство и непонимание ваших хаотичных действий.

– Мои действия это сугубо моё дело, – дерзко отвечал Рамзес. – И я бы не оказался здесь, если бы ваши французики не выкрали моего отца – Рамзеса первого. И раз уж вы передо мной, я прошу, нет, я требую, чтобы вы выпустили его из заключения и отдали мне!

– А то что? – иронично спросил Ришелье.

– А то… я пойду на вас войной!

Кардинал скучающе посмотрел куда-то в сторону.

– Вы ужасный дипломат, мсье Рамзес. – Затем, подбирая ключи к камере, он проронил. – Уверяю вас, вашего отца никто здесь насильно не держит. Попробуйте найти его под кладбищем Монпарнас. Сегодня там будет много народу. Я даю вам неделю, чтобы окончить все свои дела здесь… А впрочем, вы меня вовсе не беспокоите.

С этими словами кардинал Ришелье бесшумно исчез во тьме, оставив Рамзеса наедине с запутанными коридорами подземной Бастилии.

– Эта сволочь похуже Птолемея, – прохрипел фараон. – Верно?

– Верно, о повелитель! – обречённо вздохнул амулет.

Рамзес хотел сказать ещё, какие все скоты, как дерзко с ними обращались, как им нужно отомстить и все прочее, но в итоге тоже вздохнул и молча поплёлся к выходу.

 

И наконец…

Последний шаг – встретить Рамзеса первого на кладбище Монпарнас

Выбравшись из канализационного люка, которым кончался лабиринт Бастилии, Рамзес вдруг стал вести себя лихорадочнее, чем всю дорогу. Если сволочь Ришелье не обманул, его путешествие практически подошло к концу. Все вопросы, которые Рамзес хотел задать своему отцу, казались такими важными, что за ответами стоило лететь на крыльях сфинкса, а не общественном транспорте.

Фараон ещё раз попросил амулет перенести его к отцу, но тот, рассыпавшись в изменениях снова сделал «дрынь-дрынь» вхолостую. Взамен он неожиданно обещал рассказать ему путь, ведь из-за близости к своему первому хозяину, остатки волшебства забурлили в древнем металле.

– Так ты чувствуешь отца неподалеку? – спросил Рамзес, сев в поезд метро.

– Да, повелитель.

– И что он сейчас делает?

– Я думаю, занимается чем-то приятным, – уклончиво ответил амулет и тут же перевёл тему. – Вы, должно быть, волнуетесь перед встречей?

– Ещё бы, – Рамзес придирчиво всмотрелся в свое отражение в окне вагона, – мы не виделись больше трёх тысяч лет. Как думаешь, он мне поможет?

– Сложно сказать, – промямлил амулет, засмотревшись на экран, транслировавший новости из Египта, – но если нет, упокой бог наши души.

Возможно этот меланхоличный разговор длился бы ещё долго, однако прозвучало имя Эдгара Кине и амулет с фараоном поспешно вывалились на остановку – два безнадежных чужака в этом городе.

Рамзес нашёл-таки злосчастную зажигалку, снова закурил и потопал к кладбищенским вратам. Охранник с усами, как щётка на швабре, совершенно не удивился мумии в пасторально европейской равнине кладбища. Даже более, эта рожа, увидев Рамзеса, приветливо улыбнулась и махнула рукой в сторону склепа со странной крышкой. Фараон, передёрнулся от неожиданной благожелательности, но к склепу пошёл.

Будучи мертвым, Рамзес не имел никакого особенного уважения к своим товарищам по смерти, поэтому, пытаясь разобраться в склепе, он встал непосредственно на необычную крышку склепа.

– Что же с тобой не так… – пробормотал Рамзес и для верности попрыгал на ней.

Это действие помогло разгадать загадку склепа, хотя и принесло некий дискомфорт фараону, который теперь летел мимо лестницы вглубь подземелий Монпарнаса, провалившись сквозь открытую дверь на кладбищенской земле.

– Сволочи, – выдавил из себя Рамзес, приземлившись. – И Птолемей, и Ришелье и даже чёртовы нубийцы!

Дрожащими руками он достал очередную сигарету.

– Ты там цел? – обратился Рамзес к амулету.

Последний онемел на секунду от такой неожиданной дружественности и пикнул спустя секунду, что цел.

– Это славно, – пробормотал Рамзес, потягивая разбитые конечности и вглядываясь в толпу. – Куда идти-то?

Путь лежал через сонмы разных изящных мертвецов. Отовсюду играла музыка и то тут, то там слышались оживленные (если можно так выразиться) возгласы трупов, встретивших какого-то, предположим, Бодлера.

Замерев перед густой толпой в нерешительности, амулет затем с силой потянул Рамзеса в самую глубь этой клоаки.

– Я чувствую его, – прошептал амулет. – Он где-то совсем рядом.

Это подхлестнуло фараона и он начал с двойной силой расталкивать незнакомых ему мертвецов.

– Не останавливайтесь, господин, дальше! – кричал исступлённо амулет и Рамзес шел с удвоенной скоростью.

Музыка становилась все громче и какофоннее, и толпа более буйной. Рамзес тут же подумал, что он либо найдет отца, либо рухнет прямо здесь и толпа его задавит.

Амулет тянул всё сильнее вперёд, Рамзес ускорял шаг, уходя в пучину безумия, и почти не смотрел куда идёт. Терпеть этот шум становилось невыносимее. Ещё пройдёт минута, казалось Рамзесу, и он сойдёт с ума, но…

Раздался удар о приносимый мимо саксофон и пустой череп фараона зазвенел всеми семью нотами. Его мягкое, почти тряпичное тело безвольно упало на пол.

– Это конец, – прошептал Рамзес.

– Аллилуйя! – донеслось до него сверху.

Рамзес тут же вскипел злобным чайником. Он тут, видите или нет, страдает, а ему в лицо орут такие гадости! Он открыл глаза и увидел нахальное лицо, скрывавшееся за метровой длины дредами.

– Аллилуйя! – орало лицо.

Рамзес выходил из себя. Терпеть такое было просто невозможно. Собрав последнюю каплю сил, он приготовился сказать что-то предельно гадкое, но лицо с дредами заговорило в третий раз

– Аллилуйя, братья! Я нашел своего сына!

Рамзеса, теперь мы вынуждены упомянуть, второго подняли с земли чьи-то сильные руки и бросили в объятия лица с дредами. Оно принялось целовать Рамзеса изо всех сил и неожиданно для последнего запело какой-то госпел мотив, неприлично часто повторявший слово «господь», «братья» и «аминь». Евангелистский хор где-то сзади подхватил эту инициативу и теперь Рамзеса лобызали под занимательный аккомпанемент.

– Отец?! – только и смог выговорить Рамзес второй. – Что ты тут делаешь?

– Я тут зависаю, сын мой! – отвечал Рамзес первый – точно такая же мумия, только с густыми и толстыми дредами на голове. – Мы с братьями как раз репетировали новую вещицу. Хочешь послушать?

И толпа снова запела что-то бойкое про Иисуса.

Внутри Рамзеса второго что-то оторвалось. Он стоял как истукан, не слыша и не видя ничего. Сознание вернулось к нему, только когда отец завел его в свою гримёрку. Старший Рамзес стал деловито закручивать самокрутку из чего-то подозрительно пахнущего.

– Папа, это что такое? – взвопил Рамзес второй.

Рамзес первый нахмурился. Зажигалка застыла у кончика косяка. Видимо, он давно готовился к этому разговору, но сказать что-то внятное сейчас не получалось.

– Это мой хор, – протянул Рамзес первый, доставая изо рта самокрутку. – Там есть Эжен, Батист… и другие. Они очень хорошие ребята.

– Они христиане!

– Я христианин тоже. – снова нахмурился Рамзес первый.

– Ты принял христианство?! – Рамзес второй чуть не плакал.

– Вообще-то, это было довольно весело. Он был тут со своим туром «Иисус Христос суперзвезда». Ребрендинг и всё такое. А меня как раз только выкопали и доставили в Париж. – старший Рамзес грустно улыбнулся. – У меня была затяжная депрессия, я долго не мог понять что мне делать в этом новом мире и тут я услышал… Этот звук. Христе Иисусе, как это было прекрасно! А потом я поймал его за кулисами и он подарил мне и другим парням гвозди, которыми его распинали, – Рамзес первый показал на кулон у себя на груди и на стену, завешанную идентичными гвоздями в таком сумасшедшем количестве, будто Христа ими не распинали, а расстреливали. – В общем, как-то так.

– Как ты мог? – едва говорил Рамзес второй. – После того, что эти евреи сделали…

– Ты знаешь, а я решил, что погорячился тогда с красным морем и прочими штуками типа тех казней, рабства и так далее. Так я признаю свою ошибку и, вроде как, искупаю вину перед всеми евреями. К тому же они были плюс минус правы со своим избранным, ну согласись?

Рамзес второй не был способен отрицать или даже соглашаться.

– Я думал, что ты был великим фараоном, – произнёс он дрожащим голосом спустя минуту молчания. – Я шел к тебе через весь мир, чтобы спросить что мне делать с нашей страной, нашим народом и даже с самим собой. А ты тут просто поешь глупые песенки и братаешься с нашими врагами. Я пытаюсь собрать осколки сломанного мира и нашей, нет, твоей империи вместе, потому что ты так подло умер тогда и так же подло предаёшь меня сейчас!

– Ну, знаешь! – вспылил Рамзес первый. – Я ещё не слышал такого бреда. Все эти тысячи лет, видимо, прошли для тебя впустую. Мир… изменился! И ты ещё носишь моё имя! – старый фараон презрительно прищурил глаза. – Ты ужасный Рамзес, мой мальчик. Ты просто маленький эгоист, который до сих пор думает, что миру на него не плевать!

– А ты – размазня. – прошептал Рамзес второй, смотря в пол, – Я тебя презираю.

Это были последние слова, которые он сказал своему отцу. Рамзес первый, отбросив дреды назад, стремительно вышел из своей гримёрки и спустя несколько мгновений послышался его беззаботный голос, кричавший: «Алиллуйя, братья!»

Только подняв взгляд, Рамзес понял, что почти не смотрел отцу в глаза и сейчас едва ли вспомнит как тот выглядел. Из зеркала в глаза Рамзесу смотрело его собственное отражение и впервые за три тысячи лет он не узнал черты своего лица. Достав из пачки последнюю сигарету, он медленно закурил, не отрывая взгляда от самого себя.

Горький дым сигарет ложился густыми волнами на ветхую ткань перевязей Рамзеса. Он чувствовал, что сейчас нужно что-то сделать, иначе остатки этого уродливого мира задавят его старую душу.

– Ну что, пойдем, что-ли, устроим междоусобную бойню с озёрами крови и прочими прелестями?

– Простите, господин, – если бы у амулета было сердце, оно бы билось как птица в клетке, – позвольте мне остаться с вашим отцом. Я ведь тоже принял христианство, – извиняющимся тоном пискнул он.

– Когда это ты успел? – тихо спросил фараон.

– Пока был у Птолемея… – виновато произнес амулет.

Губы Рамзеса едва заметно шевельнулись, как если бы он хотел опять назвать его сволочью. Затем он тяжёлым движением руки снял амулет со своей шеи и оставил его на столе.

– Прощайте, господин, – прошептал амулет в спину фараону, – и храни вас господь!

Рамзес ничего не ответил. Покидая гримёрку отца, он потушил сигарету об иконку, навсегда поставив точку в этом деле.

 

Туманные улицы Парижа накрыла черная ночь. Лёгкая изморось выгнала из них всех случайных прохожих. Одни фонари стойко несли своё вечное сияние.

Темные воды Сены ударялись о камни вековой дамбы, покрытой мхами и засохшими мочалками водорослей. Свесив ноги над пучиной реки, Рамзес остолбенело смотрел куда-то вдаль. Париж растянулся под звездным небом, как лоскутное одеяло эпох.

Порывистый ветер беспощадно трепал перевязи Рамзеса, так и норовя сбросить его вниз, но фараон стойко держался, вглядываясь куда-то вдаль. Ему постоянно казалось, что за разномастными постройками, где-то между Нотр-Дамом и Эйфелевой башней или между стеклянных высоток и царственной Сакре-Кёр опасливо притаился и выглядывает бессмертный сфинкс. Но волшебный зверь больше никого не озадачит. Все загадки остались у Рамзеса. Страшно – выпить три тысячи лет смерти и не стать ни мудрее, ни моложе.

Колокола часовни отбили три раза. Сейчас ночь станет чернее угля, а затем в древний город трусливо прокрадется утро и настанет новый день, такой же страшный и непонятный, каким он был три тысячи лет назад. Камень под рукой фараона был так же шершав, как когда-то кладка старого храма.

Рамзес до боли сжал кулаки, будто пытаясь удержать стрелки часов и отсрочить неизбежное завтра. Он привычно поднял глаза к небу. Созвездие его отца было едва видно у горизонта. Звёзды тускло мерцали, как на последнем издыхании. Вдруг перед Рамзесом открылась картина, которую можно наблюдать лишь раз в миллионы лет. Самая яркая из звёзд, светившая прямо в центре созвездия, вспыхнула ярче, чем когда-либо и, испустив вокруг себя россыпь белых искр, исчезла, похоронив с собой свой далёкий и призрачный мир. А река всё также шумела внизу, в ней привычно плавали рыбы и старый мусор. Последняя воля фараона свершилась. Сегодня не кончится никогда.

Рамзес знал, что за ним следят мертвые мушкетёры. Однако он их не боялся.

Пройдя не один бульвар, фараон нашел наобум то самое здание, которое было похожим, как две капли воды, на его последний дом, куда, увы, нет возврата. Поколебавшись перед дверью, он всё-таки вышиб замок и вошёл внутрь.

Минуя греческий зал, Рамзес подошёл к грандиозному постаменту с именем его отца. Робко, но все же деловито, он переступил ограждение, шагнул к саркофагу и толкнул крышку. Массивная крышка подалась легко – она была посажена на славно смазанные шарниры.

Выбросив из саркофага подложную мумию, Рамзес лёг внутрь вместо неё, закрыл за собой крышку и умер, однако теперь по-настоящему.

Непонятно только куда пошла его душа: в огненный Ад или всё-таки к Осирису?