Нея вдыхает аромат влажной травы и цветущих деревьев, и её голова слегка кружится от эйфории. Утро после дождя.

– Сегодня можно не поливать сад. – Мама, улыбаясь, поправляет панаму. – Какой подарок.

– Да, подарок.

Небо дарит им иногда дождь, но главный его дар – свет. Солнечный свет для батарей, чтобы было электричество, и для растений – чтобы урожай.

Нея вхолостую щёлкает секатором, будто проверяя, хотя проверять нечего. Она идёт к порослям красной мяты ей по пояс – надо нарезать целую корзину, всё по заказам. Сочные стебли с хрустом ломаются от лезвий, с листьев сыпет роса. Нея собирает пучки по двадцать веточек, перевязывает их заготовленными отрезками конопляных нитей.

Мама со скамейки запускает ровер на плантацию клубники, его бока поблёскивают батареями в свете нарождающегося солнца. Чуть поодаль пчёлки жужжат над деревьями мандаринов, опыляя белые цветки с удушливо-сладким запахом.

Нея останавливается у скамейки и отставляет полную корзину красной мяты в сторонку. Она вкладывает в руку матери кнопку вызова медиков, мягко похлопывает по пальцам.

– Я скоро вернусь, – почти шепотом говорит Нея и, прихватив корзинку, выбегает со двора.

Привязав товар к багажнику, она седлает велосипед. Тот мчится вниз по холму, бешено кружатся спицы колёс. Нея проносится мимо чайных плантаций, притормаживает у домика их хозяев – первые клиенты. На пороге её встречает пожилая госпожа Сона.

– Как мама? – вместо «доброутра» говорит она.

– Хорошо держится. – Нея кивает и протягивает ей два пучка красной мяты. – Приятного дня!

Она надавливает одной ногой на педаль, другой – и вновь разгоняется.

– Заезжай на обратном пути, – кричит ей в спину старушка, – угощу лимонадом!

– Хорошо, – бросает Нея через плечо и мчится дальше.

Она спускается в долину и едет по дороге между рисовых полей. Дорога грунтовая, велосипед едет тяжело, и чтобы держать ритм, Нее приходится налегать на педали. Вторых клиентов она видит в полях и сигналит им звонком – дзиньк! Её замечают и машут рукой, указывают на дом – мол, оставь на веранде. Нея так и поступает.

Она позволяет себе небольшую передышку и отмечает в планшете два развезённых заказа. Смотрит адреса дальше, прикидывает маршрут и вновь отправляется в путь.

Когда корзинка пустеет, а городок с аккуратными белыми домиками остается позади, Нея выруливает на дорогу вдоль побережья. Она едет по рожку береговой косы, мимо устричной фермы, и вглядывается вдаль: на той стороне бухты видно расческу пирса и белые паруса яхт. Где-то там сейчас её брат, а, может, и не там, может, Марус уже вышел в океан за тафолами. Об этом она узнает только вечером за ужином.

Крутить педали в гору у неё не остается сил, и до дома она идёт пешком, ведя велосипед рядом. Пожилая госпожа Сона будто подкарауливала её, прячась от набирающего жар солнца под навесом веранды.

– Девочка моя, подойди! – кричит старушка.

Нея бросает велосипед у обочины и нехотя заходит в калитку. Сона сидит в кресле-качалке и плетёт шляпу из соломы, рядом с ней на столике стоит кувшин с лимонадом и два стакана.

– Я же обещала, что угощу тебя, – не отводя взгляда от поделки, воркует она.

Лимонад манит: ярко-красный, с кусочками грейпфрута и листиками красной мяты. Кубики льда уже растаяли, но по запотевшему стеклу кувшина сползает конденсат – значит, ещё холодный.

– Спасибо. – Нея наполняет оба стакана.

Потягивая бодрящий, горьковатый напиток, она наблюдает за пальцами Соны: как те ловко плетут шляпку, закладывая виток соломы за витком, оплетая кастрюлю вместо болванки. Это успокаивает, должно успокаивать, но всё равно как-то не по себе.

– Солнце – наш друг, – говорит старушка, – но может быть и врагом.

Нея пожимает плечами, но ничего не отвечает. Тогда Сона поднимает взгляд и смотрит прямо ей в душу.

– Тебе точно нужна шляпка, чтобы не напекло! – её скрипучий голос смазывает тёплая улыбка. – Совсем о себе не думаешь.

– Да так – надеялась до жары успеть, вот и выскочила без банданы.

– Если будет возможность – зайди к нам завтра, к завтру будет готово, – старушка кивает на ещё пока растрепанную заготовку.

– Обязательно. – Нея ставит пустой стакан на столик. – Мне пора – мама ждёт.

И у самого выхода она, будто оправдываясь, говорит:

– Мы вам вернём деньги. Скоро.

– Деньги ерунда, – отмахивается Сона, – главное, чтобы ваша мама была здорова.

Едва подняв велосипед, Нея выпускает его из рук. Её бьёт мелкой дрожью, по спине пробегает холод, а в ушах стоит никому не слышный рёв.

Значит, Марусу повезло.

Справившись с оцепенением, она подхватывает велосипед и спешит домой.

– Мам, я вернулась! – кричит Нея с порога.

Плохое предчувствие не отпускает. Нея думает, что это из-за тафол, но никак не может справиться с тревогой.

Она поочередно обходит все комнаты, но мамы нигде не видно. Нея выходит в сад и видит склонившихся над бессознательным телом медиков. Механическими движениями роботы пытаются привести маму в чувства.

Нею охватывает паника: таймер показывает, что реанимация идет уже двадцать минут. Она бросается в дом, снимает рожок телефона и нажимает кнопку быстрого набора.

– Помогите, – всхлипывает она в трубку, когда гудки сменяет голос диспетчера, – робо-медики не справляются.

 

Ужинать сели втроем: Нея, Марус, папа. Маму уложили под капельницу в спальне на втором этаже.

Нея вяло ковыряет тушеное мясо тафолы, которое принёс Марус. Аппетита и до этого не было, а уж пока готовила – тот и вовсе пропал.

– Как дела на работе? – спрашивает она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Папа работает рулевым на яхте, брат – сиреной, «поющим тафолам». Так что дела у них общие.

– Поймали сегодня здоровенного тафолу, – колюче отвечает Марус, – жалко только, что старый. Только на мясо и жир годен.

Тафолы обеспечивают остров едой, а суда – топливом. Но молодые тафолы, почти детёныши, дают ещё кое-что: из их желчи делают лекарство. Лекарство, нужное маме. Поэтому Марус злится: что не молодого тафолу загнал на берег.

– У тебя какие новости? – спрашивает папа и осекается: главную новость все и так знают.

– Была сегодня у госпожи Соны, – Нея старается подобрать тему поприятнее. – Она, ну, не торопит. В общем.

Папа кивает, скорее подавлено, чем удовлетворенно. Марус скрипит зубами.

– Если бы ты нашла нормальную работу, – говорит он, – мы бы давно отдали ей долг.

– У меня есть работа.

– Курьерство? Это не в счёт!

– Хватит, – папа останавливает их перепалку, пока та не разрешилась скандалом. – Нея заботится о матери, она нужнее дома.

Марус отправляет кусок мяса в рот и ненадолго замолкает. Но, прожевав, злобно шипит:

– Если бы она работала, мы бы наняли живую сиделку, а не надеялись на железных истуканов.

Резко Нея встает из-за стола и как ошпаренная вылетает из кухни.

– Куда ты? – окликает её отец.

– Прогуляюсь, – громко отвечает она, а себе под нос бормочет: – Я сыта по горло.

 

Марус не всегда был таким, раньше они с Неей жили душа в душу. Раньше – это когда они были детьми, строили замки из песка и вслушивались в музыку океана. Раньше – это до проверок на сирену, которую один прошёл, а вторая – нет.

Идя по пляжу, Нея кутается в шёлковую ностальгию: в ней и песок кажется мягче, и вечер – теплее. Она вспоминает, как давным-давно они с братом напросились в ночной рейд. Это было плавание для разведки, и папа взял их с собой. В ту ночь Нея слышала песни тафол как никогда громко. В ту ночь она видела их как никогда близко. Эти исполины взмывали над водой и, опрокидываясь на спину, поднимали волны, казалось, те самые, которые потом отголосками накатывали на берег. Их животы были усыпаны сотней светящихся пятнышек. Папа потом сказал, что это флюоресцирующие паразиты, но тогда Нее казалось: это кусочки неба. Тафолы взяли их себе, чтобы отнести вглубь океана, туда, где настоящих звёзд не видно, и показать эту красоту подводным жителям.

Ноги вязнут в песке, Нея запинается и падает. Она не хочет подниматься, у неё нет сил. Перевернувшись на спину, она ложится на берег – холодный, неприветливый, шершавый.

Она лежит и слушает музыку океана, а слёзы сами собой текут из глаз.

– Я слышу ваш плач, – шелестит её голос, и ветер разносит слова над водой, – слышу, как вы оплакиваете своего погибшего друга.

Под вой китов, разделяя их скорбь, она засыпает.

Ей снится брат. Не тот, колючий, сегодняшний, а прежний Марус. Когда он только-только стал сиреной. Тогда он говорил: «Когда в океане тафолы – он поёт». А маленькая Нея отвечала: «Больше на плач похоже». «Плакать в океане невозможно – слёзы не текут», – посмеялся брат, а потом серьёзно посмотрел на неё: «А ты что – слышишь их?»

– Иногда мне кажется, что да… – ответила тогда Нея, и повторяет теперь, в полусне.

Кто-то трогает её за плечо, и она открывает глаза.

– Что тебе кажется? – это Марус.

– Неважно, – бурчит под нос Нея.

Она поднимается и отряхивается от песка. Какое-то время они с Марусом сидят на берегу молча.

– Тебе не больно, когда, ну, – Нея пытается подобрать слова и не может.

Брат кивает: он понимает без слов.

– По началу трудно отделить свою боль от их, но потом привыкаешь.

– Мне кажется, я никогда не привыкну.

В тишине, что воцаряется между ними, чувствуется безопасность и принятие. Давно Нея ничего такого не испытывала.

– Ты ведь тогда специально завалила проверку, да? – вдруг спрашивает Марус.

Нея ёжится, обнимает себя руками.

– Только отцу не говори, – просит она. – Он во мне разочаруется.

Брат приобнимает её за плечи и мягко шепчет на ухо:

– Он знает.

Нея не верит своему слуху.

– Он знает, – повторяет Марус. – Причём давно. Он хотел, чтобы у тебя был выбор.

 

Утром Нея выходит в сад. Мама пришла в себя, но всё ещё прикована к постели, поэтому вся работа ложится на плечи Неи.

Уже нет чувства эйфории, росяная прохлада не бодрит, а скорее раздражает. Пчёлки мертвыми механизмами лежат под деревьями, и первым делом Нея будит их с помощью нейроинтерфейса. Синтетические крылья расплавляются, начинают жужжать, и вот уже искусственные насекомые вновь заняты опылением.

Сегодня Нея собирает клубнику. Ровер снуёт по грядкам, отвозит урожай к ней, а она перебирает и расфасовывает ягоды: крупные, идеальной формы – на продажу, не такую хорошую – в джем, поеденную слизнями – в компост. Так проходит первая половина дня.

В обед Нея готовит для мамы кашу и пригоршню таблеток. Пока она вяло ест, Нея читает ей стихи – специально для этого скачала на планшет сборник любимого маминого поэта. Читает она не так идеально, как нейросети, но декламирует с душой. В одном из стихов она подмечает, что поэт тоже сравнил паразитов на животе тафол с ночным небом:

Размах – линейкой не измеришь,   На брюхе звёзд не сосчитать.   Живёшь душою океана,   А в смерти – сердце корабля.

Нея гасит экран планшета и спрашивает:

– Что значит последняя строчка?

– Когда-то жир тафол был единственным топливом для кораблей, поэтому, – мама не договаривает, глаза у неё осоловелые.

– Я слышала, некоторые круизные лайнеры до сих пор используют только тафолий жир, – говорит Нея, подбивая мамино одеяло, – потому что он меньше чадит.

– Глупости, – в полудрёме отвечает мама.

Нея легонько сжимает её ладонь. Она замирает на некоторое время, вслушиваясь в ровное дыхание.

Она забирает использованную посуду и идёт на кухню за едой для себя. Разогревает вчерашнее мясо с овощами и съедает его уже без угрызений совести. Почти. «Тафолы кормят остров, их мясо должно принимать как дар», – убеждает она саму себя. – «Как небо дарит дождь и свет, как земля дарит урожай, так и океан – дарит нам тафол». Только ресурсы неба бесконечны, землю люди удобряют, а вот океану ничего не возвращают, кроме боли.

Ближе к середине дня Нею охватывает беспричинное беспокойство, хочется грызть ногти и царапать кожу. Она ставит робо-медиков в сигнальный режим – случись что, и те сразу вызовут настоящих врачей. Зарядку это жрёт быстро, поэтому времени у неё мало.

Нея садится на велосипед и рвётся к океану, на противоположную сторону бухты, к белым парусам.

К белым халатам, бегущим от доков к белой машине. Они кольцом окружают каталку, она несётся вместе с ними. Белые халаты прижимают белые бинты к окровавленному виску её брата. Марус без чувств. Отец, весь мокрый, запрыгивает в машину следом за халатами, не заметив Нею, оставив её без ответов.

Велосипед не может угнаться за скорой, но Нея знает дорогу к больнице. Она находит отца в коридоре у дверей операционной, слоняющегося, подобно дикому зверю в клетке. Вместо объяснений, он лишь рявкает:

– Езжай домой!

Нея в смятении, но слушается. Сейчас не время, сейчас ничего не ясно, зря она приехала, зря.

Потом, за горьким ужином, отец ей всё расскажет. Как они с Марусом погнались за детёнышем тафолы. Как Марус напел маленькому тафоле плыть к берегу. И как мама-тафола заступилась за своё дитя и боднула их яхту.

Никто из врачей так и не смог сказать, в чём причина: то ли Марус слишком долго пробыл под водой, то ли он, падая за борт, сильно ударился о железное ограждение. Но когда он очнётся на следующий день, это уже будет не тот Марус.

 

Неделю Нея жила сама не своя: сутра вставала как из-под палки, дела делала нехотя, была рассеянной. Пчёлок она запускала исправно, а вот клубнику перебирала постольку поскольку: совсем гнилушки выбирала, остальное – в джем, туда всё сгодится.

Мама поправлялась, но всё ещё больше спала, чем бодрствовала.

На седьмой день Марус наконец вернулся домой. Утром папа привёз его из больницы и, ничего не сказав, уехал на пирс. Взяв брата за руку, Нея отвела его в сад и усадила на скамейку. Сама занялась обычными делами.

Тоска пропитала её быт, и даже те дела, что раньше ей нравились, сейчас не приносят удовольствия. Закончив с клубникой, она отирает потный лоб и тяжко вздыхает. Берет горсть ягод и походя передает брату:

– Ешь.

Марус тупо смотрит на клубнику у себя в ладонях и не понимает, чего от него хотят. Нея готова разреветься, но сдерживается, услышав шаркающие шаги.

– Здравствуй, девочка моя, – здоровается Сона.

В руках она мнёт готовую соломенную шляпку, украшенную колосками пшеницы и искусственным подсолнухом.

– Здравствуйте, – кивает Нея.

Старушка протягивает ей шляпку – примерь, а?

– Спасибо, – она принимает подарок, а глаза уже щипает солью, – спасибо.

И бросается обнять Сону, утыкается носом ей в плечо и плачет навзрыд. Старушка гладит её по спине, утешает:

– Бедная моя девочка! Раньше брат был опорой семьи, а теперь всё на тебя навалилось, на такое солнышко.

Подуспокоившись, Нея ещё раз благодарит за шляпку, которую тут же примеряет.

– Тебе очень идёт, – улыбается старушка.

– Да, наверное. Только, госпожа Сона, мы пока не можем…

Она шикает на Нею:

– Шшш, ни слова про долги! Я, может, помочь пришла. А деньги – деньги ерунда!

Нея кивает. Да, деньги не вернут разум Марусу, не сделают маму здоровой. С другой стороны – они могут сделать жизнь легче.

– Госпожа Сона, а не могли бы вы присмотреть за мамой и братом? У меня есть дело в городе, надо бы…

– Да конечно, конечно, – перебивает старушка, не дослушав, – езжай, куда тебе нужно, я о них позабочусь.

Нея с улыбкой подходит к брату, который всё ещё держит клубнику на раскрытых ладонях, и берёт одну ягоду:

– Берёшь – и ешь, – и она отправляет блестящее красное сердечко себе в рот.

Марус понимает и подносит руки к губам.

 

Нея тормозит у самых доков. Она оставляет велосипед у поста охраны и бежит к пристани – её без проблем пропускают, все её знают.

Она находит отца на базе, играющим в карты с другими загонщиками в простое. До неё долетают обрывки разговора: скоро начнется миграция, мы и половины не собрали, лекарства на исходе, Тафолья бухта обречена… Нарушить закон ради блага общины? Или продолжать жить честно и страдать?

Жители бухты издавле промышляли охотой на тафол, брали столько, сколько нужно было. А потом случился промышленный бум, тафол стали забивать на топливо, и тех становилось всё меньше и меньше. Когда они были на грани вымирания, выпустили закон, запрещающий их убивать.

Убивать в море нельзя, но разделывать выбросившихся на берег – можно.

– Я стану новой сиреной, – говорит Нея, выходя из тени.

Папа мотает головой, но Нея стоит на своём:

– Испытайте меня.

Не проходит и получаса, как отец выпускает на свободу паруса несвоей яхты (своя – затонула, вместе с надеждами на Маруса) и направляет её в океан. Нея стоит на палубе и вслушивается в звуки глубины.

– Туда, – она указывает направление, откуда ей слышатся песни тафол.

Папа закладывает поворот, яхта приближается к месту. Ветер, приходивший на берег лёгким бризом, здесь бьёт Нею в лицо. Воздух над океаном кажется плотным, тяжёлым. Нея вдыхает с силой, стараясь набирать полные лёгкие. Голова идёт кругом, но она разбирает звуки океана на составляющие и чувствует: тафолы всё ближе. Она будто видит их сквозь толщу воды: десять, может, двенадцать – целая стая. Есть детёныши, но они не отплывают далеко от матерей с бездонным запасом колыбельных.

Нея вслушивается в пение одной из самок. Как крюком, она выцепляет обрывок песни, что та напевает своему чаду. И начинает петь сама, обращаясь к ближайшему детёнышу.

Сперва она фальшивит, и маленький тафола её не слушает. Постепенно Нея распевается, песня звучит стройнее. Закончив раз, она начинает сначала, и со второй попытки ей удается заворожить детёныша.

– Правь к берегу, – кричит она отцу, лишь на мгновение оторвавшись.

Песня вновь льется. Кажется, маленький тафола не замечает подмены, он отрывается от стаи и плывёт за колыбельной сирены. Совсем как мама, она обещает ему тепло и покой, весёлые игры и вкусных рачков.

Её пение перекрывает возмущение, ударной волной расходящееся от самки: она заметила, что её дитя уводят. Нея сбивается, морщится от резкого звука, который только она и слышала. Начинает сначала, в третий раз – маленький тафола ещё не сорвался.

Мать толкает дитя в бок, пытаясь сбить с курса. Она поёт ему, пытаясь перебить увещевания Неи. Она, наконец, преграждает малышу путь, и кричит самой Нее. Кричит яростно, проникновенно, так, что обертоны раздражают слух, будто кто-то провёл ногтями по стеклу.

Нея снова морщится, снова сбивается. Продолжает петь, но звучит, как расстроенное пианино. Голос дрожит. Сердце сжимается в спазме, слёзы срываются с ресниц. «Твоя боль – моя боль», – про себя говорит она матери, испугавшейся, что потеряет дитя. И отпускает маленького тафолу, который и без того вот-вот готов сорваться.

Нея падает на колени, закрывает лицо руками, сотрясается в рыданиях.

– Простите, простите, – она извиняется разом и перед тафолами, и перед теми, кто на неё понадеялся.

Кто-то приобнимает её, хлопает по спине.

– Попробуешь завтра, – успокаивает её папа. – Не у всех получается с первого раза.

 

Дома Сона жалуется на Маруса, что тот отказывается есть, пока она сама не попробует еду, и сетует, что в холодильнике нет ничего, кроме тафольего мяса и замороженных смесей овощей. Нея вспоминает, что утром не забрала бутылку от молочника, та простояла весь день на солнце и, конечно же, молоко прокисло.

День насмарку, и дело даже не в молоке.

На ужин заказывают лапшу на всю семью. Папа редко такое позволяет: блюда на заказ дороже. Но сегодня можно, сегодня не до готовки.

После еды Нея выходит в сад, прохладный и тихий, и занимает скамейку. Она поначалу ёжится от вечернего холодка, но быстро к нему привыкает.

Синтетические пчёлки отдыхают, ровер закончил рыхлить, поливалки своё отработали, и в воздухе стоит влажный, землянистый аромат. Нея вдыхает его, думает о том, как же вокруг спокойно. Но где-то позади сознания мельтешит призрак тревоги за завтрашний день.

К ней подсаживается Марус на расстоянии вытянутой руки. И Нея до него дотягивается, легонько хлопает по плечу. Марус вздрагивает, и она убирает руку. Пустой взгляд он устремляет в небо, полное звёзд.

– Похоже на животы тафол, да? – говорит Нея. – Скучаешь… по океану?

Сперва Нея хотела сказать «по работе», но поняла, что это неправильно. Невозможно скучать по такой работе, даже если привык.

– Я всегда старалась избегать боли, а теперь вынуждена с ней жить, – продолжает она. – Знаешь, мне кажется, ты от неё закрылся – поэтому ты сейчас такой. Я ведь тоже закрывалась всё это время, а сейчас заняла твоё место.

Нея замолкает. Тыльной стороной ладони она отирает слёзы.

Марус протягивает руку и хлопает её по плечу.

 

Второй шанс. Снова океан встречает её плотным, тягучим воздухом. Нея следит за дыханием, но дает ему быть в естественном ритме. Она снова указывает путь к тафолам, но только рукой: папа научил её жестовым сигналам, чтобы она больше не сбивалась с песни.

Яхта подходит ближе к стае. На этот раз Нея не гонится за детёнышами, а выцепляет тафолу-одиночку: ещё молодого, но уже оторвавшегося от матери.

Взрослых сложнее заворожить, чем детёнышей. Но проще увести от стаи – за ними не погонится разъяренная мать. Нея поёт, пытаясь подобрать нужные обещания. От вкусных рачков и попутных течений она переходит к всё более сложным образам: пугает таинственными глубинами, несущими глухую тишину, и напоминает о восторге, когда рвёшься к поверхности.

Молодой тафола на крючке, и Нея жестом показывает плыть к берегу.

Представь, поёт она, как твоё дыхало сипит и втягивает воздух, тело наполняет эйфория, ты будто пьян… Тафолы не бывает пьяными, но ощущения, которые сулит человек, манят. Молодой тафола отрывается от стаи и нагоняет яхту, идёт с ней вровень.

Нея поёт о ветре, овевающем тела тафол, когда те выпрыгивают из воды. О силе, что выталкивает из океана и помогает взлететь. О звёздах, которых можно коснуться плавником, – таких колючих, но хрустящих и тёплых.

В какой-то момент яхта сворачивает к пирсу, а одурманенный тафола рвется из воды в полёт и падает тяжёлой тушей на мели. Эйфория сменяется непониманием, затем страхом, и наконец болью. Тафола ревёт, что не может пошевелиться, ревёт, что его мечту украли, ревёт, что задыхается, ревёт, что боится смерти. Образы в мыслях Неи сменяют друг друга, и она пытается закрыть уши руками, чтобы не слышать плача. Не помогает.

Работники дока обступают выбросившегося на берег великана. У них есть пилы, тросы, полозья. Они пробивают толстую шкуру тафолы, и вода у берега мутнеет от крови. Ещё живой зверь вопит, вопит и Нея:

– Убейте! Убейте! Ууу…

Слова переходят в крик на одной ноте.

 

Три дня её лихорадит. Ей снятся то летающие в небе тафолы, плавниками раздвигающие звёзды, то окрашенный кровью океан и берег в костях и гниющем мясе. А иногда ей снится, что она сама – тафола, лежащая на шершавом песке, и её бока пилят и пилят. И тогда она просыпается, кричит в подушку, но медсестра всё равно слышит и приходит, чтобы вколоть ещё успокоительного.

На четвёртый день кошмары отпускают, но мысли путаются. Когда её навещает папа, Нея не знает, что говорить. Отвечает на дежурные вопросы «да» и «хорошо».

– Отдыхай пока, – произносит он, уже собираясь уходить.

– А что тот тафола? – Нея наконец цепляется за нужную ниточку. – Получилось из него лекарство?

Папа опускает глаза и мотает головой.

– Слишком взрослый.

– Понятно.

Голос Неи звучит равнодушно, но ей не всё равно. Просто лекарства заглушают реакции. Она отворачивается от отца и некоторое время бездумно наблюдает за колышущейся у окна палаты занавеской. Она не смотрит на него, но чувствует – папа ещё здесь.

– Как скоро начнётся миграция? – спрашивает она.

– Нея, – голос папы звучит устало, сочувствующе, – тебе бы подольше отдохнуть.

Она кивает, но спрашивает опять:

– Так, как скоро? – и переводит взгляд на отца.

– По прогнозам – неделя, в лучшем случае – две.

– А в худшем?

Отец мнётся, ссутуливается.

– Дня два-три.

– Тогда я завтра…

– Не вздумай!

– Но ведь…

Нея замолкает. Папа и так знает о всех «но».

Он потирает шею и затылок: ситуация ему не нравится.

– Как знаешь. Выбор за тобой, – говорит он напоследок и уходит серой тучей.

Нея встает с постели. Ноги отекли и ощущаются, как деревянные подпорки. Она медленно ковыляет к окну: из него видно город, песчаную косу берега и океан. Паруса зубцами белеют на пирсе, никто на промысел сегодня не вышел.

Отсюда песен тафол не слышно, не слышно и их плача. Но до Неи доходит гудящий бас – голос самого океана. Это его скорбь по собственным детям, которых он отдает на заклание.