От этой работы я жду чуда!

Не, ну честно. Во-первых, обязанности не бей лежачего, сиди да смотри в монитор. После службы в армии – самое то. Во-вторых, зарплата обещана самая наичудеснейшая. В-третьих, секретный объект. А секреты я любил.

Хотел бы, конечно, на космодром или, там, в силиконовые долины, но уж что нашел.

То, что на первый взгляд выглядело полем огромного стадиона, закатанного бетоном, по сути, являлось поверхностью захоронения каких-то опасных военных или ядовитых промышленных отходов. Ну, или, явно, чего-то такого, иначе, зачем все эти пятиметровые ограждения в паутине колючей проволоки по верхнему краю? Зачем ограждения в три ряда, если тут кроме этого поля ничего и нет? Только вышки через каждые пятьдесят метров, охрана с автоматами, контрольно-пропускной пункт и договор о неразглашении гостайны? Я же не дурак, понимал, что и жалованье наше не могло бы быть настолько завышенным, если бы не опасность для жизни. Что-то тут, глубоко под бетоном, понятное дело, было.

Я, когда документы подавал, знал на какой риск иду. Вернее, на какой конкретно, не знал, но то, что риск будет, подразумевалось при найме. Взять хотя бы вопросы заполненной анкеты: “готовы ли пожертвовать своей жизнью, выполняя приказ?” или вот это моё “любимое”: “насколько оцениваете своё умение беспрекословно выполнить любую команду командира?” Понятное дело, что тех, кто не готов был жертвовать жизнью или задумывался над адекватностью приказов, тут же отсеивали. Я ответил, что готов и брошусь на амбразуру без раздумий, если семье моей выплатят положенную компенсацию. В принципе, ради неё и просился в охрану этого объекта. Триста тысяч ежемесячно при отсутствии происшествий, шестьсот – при повышенной опасности, миллион – за ранение и пять миллионов семье при гибели. Не хухры-мухры, стоило рискнуть. Но, честно скажу, не особо я и представлял, что тут. Просто самонадеянно решил, что даже пару месяцев службы тут решат мои проблемы безденежья, и вряд ли что-то случится, а это время. Что-то я не слышал, чтоб тут умирали сотрудники, иначе слухи бы по городу расползлись.

Ленка сначала весело строила планы, мечтала о коттеджном домике с участком и явно подсчитывала, сколько можно накопить за год-два, но когда я сообщил, что пришел ответ и моя кандидатура одобрена, Ленка осознала опасность, пошла на попятную. Заныла “ты мне живым нужен, здоровым, а там, наверняка, чертовы радиационные могильники”. И вот этими могильниками поселила в моей душе сомнения. На первое своё дежурство я приехал к КПП в ужаснейше подавленном настроении.

Сверили данные, пропустили и выдали обмундирование, дали возможность переодеться и провели к командиру смены. Я решил, что как только мне позволят задать вопрос, я спрошу про радиацию и ядовитые испарения. А там посмотрим.

– Всё верно, новичок, – ответил мне на вопрос после инструктажа командир в такой же черной форме без отличительных знаков, но с именным значком “Дурин” на нагрудном кармане, – под плитами опасный для экологии биологический объект. Неопасный для людей, пока находится в изолированном состоянии.

Я хотел было спросить, что за объект такой, но заметил, что Дурин раздраженно свёл брови, и не рискнул.

По выправке Дурина я сразу понял, что тот из вояк, а у таких лишнего не выспросишь. Ладно, спрошу у рядовых сослуживцев.

– Вы сейчас осмотритесь, обойдите территорию по периметру, больше у вас такой возможности не представится. Далее будут дежурства только на вышках и за мониторами. – Дурин махнул мне в сторону бетонного поля и протянул планшет, – Заодно поснимаете и зафиксируете странности. Фляжку с водой возьмите!

– Там могут быть странности? какие? – не удержался я.

– Выполняйте! – Дурин замялся, вспоминая мою фамилию и бессмысленно глядя на то место на нагрудном кармане, где пока не было значка, потом нашелся, – Идите, новичок! После обхода сдадите планшет на КПП и можете быть на сегодня свободны.

– Иванов я, – напоследок вполголоса напоминаю свою фамилию, но не уверен, что тот слышал.

Я взял выданную фляжку, наполнил её водой из-под крана и вышел на территорию объекта, зажмурившись от утреннего солнца. Впереди была лишь ровная серая равнина, а на горизонте выделялась такая же серая полоса стены, бесконечно уходящая влево и вправо. Я посмотрел в одну сторону, потом в другую, поколебался, и решил держаться правой стороны. На часах планшета мигнуло и округлилось до девяти-тридцати.

В стыке между бетоном под ногами и вертикальным бетоном справа смело топорщился зеленый наглый одуванчик и пара тощих травинок. Я вздохнул, но потом вспомнил про триста тысяч и пошел вперед. Сначала я шел медленно, внимательно оглядывая поверхности на предмет необычности, пару раз щелкнув застрявшие в бетоне камушки или налипший птичий помет, записав координаты и время. А потом пошел чуть быстрее и камушков больше не снимал, понимая бессмысленность и глупость действия. Через час часа ходьбы, заскучав, я стал строить версии этого биологического объекта, заблокировать который пришлось многокилометровой каменной броней. Начал вспоминать слухи, бродившие в народе и накануне переданные мне любящей родней, собравшейся отметить получение новой работы.

Версия номер один, озвученная тестем: “подземный бункер для богатых” нравилась мне больше всего. Во-первых, она отметала сразу всю опасность для здоровья и при этом дарила возможность спасения вместе с семьей при апокалипсисе. Ведь должны же быть какие-то льготы для служащих, охраняющих этот самый бункер, да? Опять-таки, с другой стороны, а где вход туда? И зачем такие сложности с гигантским бетонным полем, ограждениями, вышками, большой зарплатой?

Я представляю себе кадры из фильмов и какое-то время обдумываю варианты действий по спасению в таком случае. Ну, тоже развлечение, почему бы и нет?

Я выдохся, постоял, согнувшись в спине и поболтав руками над землей, словно это как-то должно было успокоить мои ноги. Глотнул жадно из фляжки. Потом присел на корточки и снова встал, испугавшись, что за мной наблюдают в камеры на КПП и, наверняка, обсуждают как слабака. Пошел дальше.

Версия номер два, высказанная тещей: захоронение неудавшегося эксперимента. “Эти ученые что хошь испоганят, земли не жалеючи. Наверняка, насмешивали опять своих селитр и всяких дряней вонючих, а теперь поди-дождись, когда это в земле рассосется, Я читала…” – далее шла мешанина из спутанного, почитанного и переосмысленного да переиначенного тещей так, что нет смысла и вспоминать. Короче, ерунда какая-то.

Я щелкнул еле заметную трещинку под ногой и посмотрел на километраж пройденного. Присвистнул. Поискал, чего бы еще пощелкать, чтобы хоть немного дать мышцам отдыха. Огляделся. Впереди виднелся угол, я выдохнул. Ну, слава богу, а то думал, что путь в одну сторону на полдня. Двинулся дальше.

Версия номер три от соседей Гавриловых: “вход в ад”. Вчера я посмеялся и подумал: “Ну что за хрень”. А соседи на мое неверие очень обиделись и аргументировали потоком доводов, к которым я не мог не прислушаться. Во-первых, эти места испокон века были закрыты от людей. Вечно тут то, что строилось и охранялось, то что-то тут исследовали археологи или кто там еще и охраняли. В общем-то, один забор, то другой, еще и до революции, и во время, и после. И уж местные чертыхались, шушукались, строили догадки, но привыкли.

“Или вот еще мысль…туточа зарыта земная ось!” – вставила вчера до кучи Гаврилова и эту версию мы отмели сразу, насмеявшись над незнанием геофизики и астрономии.

“Ой, можно подумать, вы что-то понимаете в этой жизни”, – оскорбилась Гаврилова, – “Вам наговорили в школе всякого удобного для властей, а вы уши-то и развесили”, – и ретировалась в свою квартиру.

Вот угол. Три часа пятнадцать минут. Двадцать пять километров, и это только в одну сторону. Я присвистнул. На углу ничего подозрительного не было, не считая старых перьев и занесенных ветром и забившихся сиротливо в угол скелетированных старых листьев.

Я привалился к стене, вытер лицо рукавом и выдул разом половину фляжки. Слава богу, что больше мне не нужно будет на дежурствах обходить территорию. А это, как я понял, и есть боевое крещение. Суки, поди, ржут надо мной, попивая чай в креслах перед мониторами. Где тут камеры?

Я огляделся. От обилия серого бетона рябило в глазах. Если и были камеры, то незаметные, где в стыках, между прутьев проволоки, или закамуфлированные под выпавший мелкий камушек. Ну, или дроны, всё может быть.

Ладно. Если ускориться, то часов через пять-шесть я должен быть, обойдя территорию “по кругу” вернуться в начальную точку обхода.

Я двинулся в путь, пытаясь ускорить шаг, но вместо этого, наоборот, потянул стопу и снизил скорость, начав прихрамывать.

Вся моя хваленая подготовка выглядела смешной бравадой. Пытаясь не хромать слишком явно, шагал, преувеличенно внимательно разглядывая бетон. Ну, вот трещинка, вот и вот. Тонкой паутиной они лежали слева, растянувшись кружевным узором в сторону центра поля. Я постоял пару секунд, обдумывая, нужно ли уходить с маршрута и смогу ли потом вернуться в это же место. Однако любопытство и желание немного сменить однообразность направления, заставили снять кепку и положить её на то место, где я сейчас стоял.

Как ищейка, унюхавшая след, я двинулся за рисунком из трещин, фотографируя их то так, то этак, и записывая размер и другие параметры. Трещины становились шире и глубже и также резко заканчивались, соединившись в ровный и безупречный бетон. В самом широком месте трещины я сунул палец, прикинув два сантиметра пролома вглубь и небольшое проседание материала.

Еще я заметил какое-то шевеление в трещине, словно застрявший мелкий листик, зацепившийся за скол. Или может мусоринка, бумажка, фантик. Я присел, потянулся и коснулся полупрозрачного уголка, дернувшегося у меня под рукой.

Тут же эта бумажка взлетела крошечным мотыльком и, промелькнув перед моим лицом, исчезла на фоне бесконечно серого фона.

Ничего интересного больше не было, и я вернулся к кепке. Снова пошел направо, уже более бодро и осмысленно.

Так, значит, бетон все же оседает и покрывается трещинами. Значит только не ядерный могильник и не яды. Иначе слой был бы - мама не горюй, мне кажется!

Мотылек запорхал перед моими глазами и сел на рукав, не найдя куда бы еще присесть среди нагретого солнцем бетона.

– Горемыка! – посочувствовал я, мысленно обрадовавшись попутчику, – И занесло же тебя сюда через все эти высокие стены.

Мотылек не слетал, замерев и раскинув полупрозрачные белые крылья. Тогда я его щелкнул и, стараясь не сильно дергать рукой, чтобы не спугнуть, пошел дальше, уже обращаясь к мотыльку.

– Триста тысяч – это тебе не хухры-мухры. Это, считай, сразу катер можно купить… год работы – квартира. Ленку можно свозить на море, маму – в санаторий. Так что можно и потерпеть… Мозоли там всякие.

Пятки у меня горели и ныли, а пот откровенно лился со лба. Я облизнул спекшиеся губы и тряхнул полупустую фляжку. Нужно было экономить.

Ладно, про запрет отдыха мне никто не говорил. Я сел пятой точкой на горячий бетон и расшнуровал ботинки. Вытащил из них потные ноги, снял мокрые вонючие носки и рассматривал сбитые до крови костяшки. Мотылек все это время кружил надо мной, норовя сесть прямо на лицо.

— О-о-о, – протянул я с наслаждением, шевеля пальцами ног и пытаясь пристроить пятки так, чтобы они не касались бетона. Потом развернул фляжку, отлив немного в крышечку и поставил перед мотыльком, – Пей.

Сам же, закрывая экран планшета от солнца, решил посмотреть время, попутно обдумывая, не бросить ли к хренам собачьим весь этот обход и не вернуться ли, по диагонали срезав маршрут, на КПП.

А вдруг, это проверка и меня турнут с работы как не прошедшего испытательный срок? Не, надо дойти. Осталось-то всего половина. Ну что я, не мужик что ли? Я ж обещал выполнять приказы и жертвовать жизнью. А тут всего лишь пятки да усталые ноги.

 

Отпив от фляжки, поискал глазами крышечку и слегка обомлел. Мотылек сидел на самом её краю, опустив хоботок в воду, и рос на глазах. От воды!

Потом он вспорхнул, а я, поразмыслив и придя к выводу, что это игра воображения, закрутил крышечку на фляге, осторожно надел носки обратно, всунул ноги в ботинки, зашнуровал и осторожно встал. Так, не ныть, понял? Хотел дармовых денег, будь мил терпеть.

Я двинулся дальше, сначала осторожно и морщась от боли, а потом попривыкнув к ней, чуть бодрее. Всё же, это новая обувь подкачала, однозначно. Потому как в пешие походы я ходил раньше и с выносливостью у меня был порядок.

Мотылек летел рядом, а бетон не кончался и не кончался.

Сколько же здесь бетона? Лучше бы многоэтажек настроили. Прямо здесь. Целый жилой квартал. И выдали бы бесплатно. Блин.

Еще одна трещина под ногами, уже чуть больше, чем предыдущая. Я пошел вдоль неё, не раздумывая и не сбавляя ход, углубляясь в сторону центра, как и в прошлый раз. Потом присел у небольшого, размером с ладонь, разлома, отупевший и утомленный под лучами дневного солнца. Мой мотылек влетел туда, покачивая крыльями и едва не касаясь краев. Я вспомнил про планшет и сфоткал разлом, пометив всё нужное в соответствующих графах.

– Эй, ты где? – крикнул я мотыльку в разлом и наклонился над ним, пытаясь рассмотреть белые крылья.

Из разлома зашелестело, выпорхнуло и обрушилось на меня мельтешащаяся стайка крошечных мотыльков под предводительством моего, который был больше в несколько раз.

– Что это у нас? Детки? Детки? – засмеялся я, где-то подсознательно понимаю, что несу явный бред. Какие детки? Что за детский сад?

Мой, а я сразу почему-то первого мотылька стал считать своим, садился на фляжку у самого стыка крышечки, словно выпрашивал воды. И налил в крышечку воду, и кепку свою снял и в неё тоже налил, и в ладонь свою налил, а потом стоял, как дурачок, и любовался, как маленькие крохи пьют и увеличиваются в размерах. И мой сразу тоже стал больше ладони, и стал ясно различать все его лапки-усики, мало похожие на конечности обычных насекомых.

Пока я разглядывал Моего, он вытянул переднюю лапку к разлому и ясно указал, что воду с ладони я должен плеснуть туда.

– Ладно, – тупо согласился я, ничему не удивляясь, и плеснул в трещину всё, что было на ладони. Ну а что там было? Чайная ложка воды? Мало же. Если и есть там какой жучок-паучок, так ему явно этого не хватит. Поэтому я плеснул из фляжки.

И сам немного отпил, пытаясь оставить хоть что-то на донышке. А водой из кепки освежил лицо и макушку.

– Потопали, – сказал я себе и белокрылой братии и завинтил крышечку фляжки.

Какое-то время мы шли молча. Я, задумавшись о домашних планах и Ленке, чтоб не думать о боли в ногах. Мотыльки, обдумывая своё мотыльковое. И только Мой нес за меня вахту, выискивая для меня новые трещинки. Нашел, тут же забился почти в глаза, лапками показывает в сторону. Лей, мол, свою воду туда. Ну, блин же!

– Ну, парень, ты наглый, конечно, – урезонил я его, но плеснул немного в трещину. Ну а что, природе нужно помогать. Потопал дальше. Трещинки, выбоинки, перышки, помет, серый бетон, бетон, бетон, бетон… Бесконечный бетон и боль.

Потом я снял ботинки, связал их шнурками и пошел просто в носках, ощущая недовольство собой, что не догадался об этом раньше. Пошел бодрее и чуть веселее, периодически утирая пот с затылка и поднимая руки, чтоб хоть немного подсохли вспотевшие подмышки.

И снова бетон, бетон, бетон, бетон, бетон. Трещинка.

“Лей!” – указал Мой мотылек.

– Нагляра! – обозвал я мотылька и послушно капнул.

Потом был второй угол, привал, поворот влево, и снова бетон, бетон, бетон.

– Никой тебе больше воды! – сказал я Моему, ожидая новых трещинок на пути, – Хватит, понял? А то я сам тут от обезвоживания копыта отброшу.

Снял носки, попробовал идти по горячему бетону голыми ногами. Солнце стало клониться к ограждению и переместилось на левую сторону. А мы все еще шли. Я, мой и белоснежное облачко крыльев вокруг меня.

– Если бы каждую смену так нужно было обходить периметр, то и нахрен бы такую работу, – аргументировал я Моему, видя насмешку и укор в его полете, – А так-то всего один раз. Сейчас приду и в душ. Такси вызову. Пешком-то не пойду, ну-ка нафиг, уже ноги не держат.

Ноги меня, и правда, уже не держали. Кажется, я пошатывался, как марафонец на финише. Мне хотелось прилечь хоть ненадолго. На пять минут. Всего пять минут в горизонтальном положении.

– Пять минут ничего не решают, верно? – спросил я у Моего и замедлился, пытаясь привалиться к бетонной стене справа. Но потом выпрямился и прошел еще какое-то время.

Если я так начну валяться, то мне будет тяжело встать обратно. Так я и до ночи не управлюсь. А уже вечерело. Пусть ржут говнюки с КПП, иметь я хотел их всех вместе взятых с их долбанным объектом и бетоном. Нормально залатать не могут, трещина на трещине, дыра на дыре. Вот там что?

Там – конечно трещина и новый небольшой проём. Пошатываясь, иду туда и медленно опускаюсь рядом. В разломе нежно тянет ко мне нежные ярко-зеленые листья молодая крошечная поросль на тоненьких еле видимых веточках.

Я снимаю кепку и стряхиваю с ежика пот, тут же капельками оседающий на листиках.

“Еще”, – говорит весь вид Моего, и я трясу фляжкой. Там от силы полчашки, не больше. Чуть-чуть лью. Буквально глоток. Потом ложусь на спину, подложив под голову руки, и закрываю кепкой глаза. Крылья мотыльков создают легкое дуновение ветерка, приносящее мне маломальское облегчение. Или иллюзию облегчения.

А когда открываю глаза, надо мной тень от листвы с невысокой вытянувшейся из расщелины ветки. Не, ну явно я лежал тут не месяц, да? Значит, тут всё растет от воды как на дрожжах.

– Что тут, Дружище? Ну! – спрашиваю я у Моего, зная, что ничего-то он не ответит. А вот Дурин может. Обязан объяснить, какой такой биологический объект, опасный для экологии, тут прячут? Вот этих мотыльков и быстрорастущее дерево? Серьезно?

“Лей!” – требовательно указывает мотылек на разлом у подножия торчащей ветви. Я ежусь. Встаю и ладонью трогаю кору ветви, которая даже под ладонью растет и ширится, обламывая края бетона.

– И-ва-а-нов, мать твою! – слышу я наконец-то человеческий окрик в рупор и вижу, как через поле в мою сторону движется рабочая техника: экскаватор, бетономешалка, грузовик с рабочими.

Я знаю, что они будут делать: рубить, прижигать, заливать бетоном, замазывать трещины. Чувствую это каким-то чутьем.

Мой садится сначала ко мне на плечо, потом на самое ухо и хоботком касается почти барабанной перепонки.

Нет, я не слышу того, что он говорит, я вижу: огромное мировое дерево, кроной касающееся одних миров и корнями уходящее в другие. Эльфов, что передвигались по этому дереву, как по магистрали. Единорогов, что перескакивали с ветку на ветку. И богов, что однажды заселили ровно посередине для забавы толстокожих и озлобленных людей. Нас.

– И-ва-а-нов, в сторону! Шмальнем из огнемета! – снова кричит с машины через рупор голос командира смены уже чуть ближе. И я слышу звук двигателей и шин.

“Лей!” – умоляет видение, и золотистая листва мирового дерева обещает мне взамен вечную благодать.

Я откручиваю крышечку и лью. Бетон между машинами и мной выламывается изнутри, вздыбившись и освобождая путь новый крепким стволам, испещренными резьбой коры. С зелеными листьями, которые тут же увеличиваются и темнеют.

— А-а-а-а! – ору я, сквозь листву видя, как языки пламени обхватывают ветви и почти касаются меня. И отбегаю в сторону, и обхватываю голову и кепкой прикрываю Моего, над которым бьются в панике остальные мотыльки.

И потом сижу, оглушенный и ошарашенный, наблюдая за экскаватором, сокрушающим то, что только что было живым деревом. За командой в прорезиненных костюмах с защитой и топориками в руках, вырубающих кусками то, что еще недавно казалось божественным и волшебным. За бетономешалкой и трубой из нее, подающей серую полужидкую кашу в разломы и трещины.

– Ну, ты как, Иванов? Жив? – голос совсем близко, буквально над моей головой, и какие-то руки бережно давят мне на плечи, укладывая на заботливо подставленную свернутую куртку. Потом мне дают напиться воды и еще какого-то живительного снадобья, измеряют пульс. Я ничего не вижу и не слышу какое-то время.

– Ну, ты, конечно, напугал нас, новичок, – это голос Дурина, – смотрим, ходит и ходит кругами. Уж и смене конец, а ты круги наматываешь.

Я мычу возмущенно и пытаюсь приоткрыть глаза. Солнце почти скрылось за бетонной стеной, и небо заволокло синими вечерними полосами.

– Домой пора, парень, – меня поднимают, поддерживают, берут мою обувь, планшет.

Ни машин, ни трещин, ни щепок от деревьев, ни мотыльков. Лишь серое ровное бетонное поле.

– Я… Мне… – в горле у меня ком. Я ничего не понимаю. Мне привиделось? Это был солнечный удар? Шизофренический бред? Или ядовитые пары?

Мы шагаем к КПП, и меня бережно поддерживают с двух сторон. Я не оглядываюсь и не смотрю под ноги. Меня тошнит от бетона. Всё, что хочу, это скорее быть дома.

Все вопросы в следующий раз.

В прохладной комнате контрольно-пропускного пункта мне дают таблетку аспирина, проводят до душевой, где я долго стою под тугим напором и жадно глотаю воду, и никак не могу напиться. Напитаться влагой. Забыть увиденное, пережитое.

Потом, наконец, я успокаиваюсь, выхожу и одеваюсь свою одежду, кидая пропахшую потом и бетоном форму в корзину для прачечной. И замираю.

Из-под козырька кепки я вижу белое крылышко Моего, которого чуть не забыл. Меня начинает трясти, и я тяну руки к кепке, поднимаю её с содроганием, готовый увидеть бездыханное тельце раздавленной бабочки, но там лишь мятое крылышко. Но всё-таки оно есть! Есть! Значит, что-то всё же было. Или не было?

Я кладу кепку обратно и прощаюсь с ведением.

Дурацкий какой-то вышел этот день, странный. Не понятный. Готовый выйти, я на минуту задерживаюсь и слышу голос Дурина и еще одного с КПП, что сегодня выдавал мне форму.

– А я говорил, что ваши полуметры бетона Иггдрассилю как корка на хлебе. Когда уже выстроят обещанный саркофаг…

– Двалин, ты знаешь, сколько финансов на это надо, нет? Пока главные орки у себя в кабинетах будут жаться за каждую копейку, нам придется латать трещины и тратить силы на ветки.

– Новенький этот еще…

– Ну, это же человек, что с него возьмешь…

Голоса удалились, и я вышел, пытаясь делать вид, что со мной всё в порядке. Кажется, мне удалось это с большим трудом. Я расписался на проходной, почти не дыша, и выскочил на улицу, сдерживая крик охватившего меня открытия!

Знаете, куда вы можете идти со всеми своими деньгами? И с договорами – туда же.

Так, что нам нужно? пожарные вертолеты с баками воды, буры для ломки бетона и много-много людей, верящих в чудо. А я знаю, где нас это чудо давным-давно ждет.