Моя история проста как тряпка. Почему мне пришла на ум именно тряпка? Ею, помнится, баба Катя гоняла кошек, когда они к её мяте подбирались (в чём, замечу в скобках, были отчасти правы, мята ведь была не только её, но и та самая, кошачья). Давны-ым давно это было, уже и не скажу когда. Время несётся так, что порой мне кажется, никакого «когда» и нет, просто некогда. Но я о другом.

Вырос я в деревне. Кошек там, что называется, за людей не считали. Держали исключительно для мышеловства. В избу впускали, молока наливали. И всё. Никто с ними, как дурак с мылом, не носился. Мышек-птичек они добывали себе сами, наглеть не наглели, были как бы частью пейзажа. Частью пейзажа с определёнными обязанностями. И я впитал такое отношение сызмальства. Кошка – она от мышек, собака – она для охраны. А для баловства или уж тем более для души – что-то совсем из другой оперы. Соответственно, и не было у меня подобной живности всю мою жизнь – то есть взрослую жизнь, уже городскую. А вышел на пенсию – и затосковал. Не хватает живого общения, ну просто пиши пропало. Сколько в экран ни таращись – ноутбук ли, телевизор – а всё равно тоскливо. Пять лет тосковал, силён, да. А потом…

Иду я как-то осенним, холодным таким, неприятно ветреным вечером из магазина. Супер, понимаете ли, маркета. А там самый короткий путь – по обочине дороги. Стемнело уже, я подсвечиваю себе фонариком. Машин почти нет. Людей так вообще ни души. И вдруг мой белый луч выхватывает на дороге что-то чёрненькое. Мелкое, но явным образом живое. Подхожу – котёнок. Откуда он там взялся? Получается, кто-то из проезжающих выкинул, но смысл? В качестве подкидыша – место неподходящее. В качестве смертника – так там такая малипуська, каких обычно топят, если уж не нужны, к чему бы такие изуверские изыски, как на дорогу? Он, видать, только глаза открыл. Пищит, на лапах не держится, даже и не поймёшь, лежит он, стоит или и сам не знает, чего хотел бы.

Ну что. Я не изверг. Как-то инстинктивно с дороги его подхватил. Сначала, сколько помню, даже без всякой мысли куда-то пристраивать или тем более забирать, а просто – чтоб не переехали. А как подхватил, так всё и понял. Вот и куда я его? Под ближайший куст, так это та же самая смерть, что и под колёсами, а может и хуже, поскольку дольше. И что я за полуспаситель такой получусь? А я ничего не привык делать наполовину. Ну, вот такой человек, и меняться поздно. Старую собаку новым трюкам не научишь, так, кажется, говорят. Впрочем, мы о коте. Так у меня появился Василий.

Не знаю, надо ли о том, как я с ним намучился в первые недели. Если бы мне кто-нибудь хотя бы днём раньше рассказал, что я буду выкармливать котёнка из шприца, что я буду выискивать по интернету (а вы знали, что смесь для котят готовят на сгущёнке, жирном йогурте и яичных желтках?)… В общем, мне здорово полегчало, когда он взял наконец-то своё кормление в свои, понимаете ли, руки!

Есть у кошачьих душа или нет, а зажили мы с Василием душа в душу. Он каким-то чудом минул стадию озорника-малолетки и сразу перешёл к чему-то фундаментальному. Спросите, как это? Сейчас расскажу. Просто не представляйте себе ничего тонколапо-шустрого с глупыми любопытными глазками-плошками, а представьте нечто упитанно-лощёное, с невозмутимым взглядом гедониста-флегматика. Не столько котёнок, сколько уменьшенная версия взрослого кота. И эта версия не так и долго была уменьшенной – он рос как на дрожжах. Он рос, а я смотрел и радовался, был доволен им (молодец, так держать!), доволен собой (ну, имел ведь и я какое-то отношение к тому, что всё так замечательно, упитанно, лощёно и невозмутимо), доволен случаем, что подкинул мне это… счастье? Пусть будет так – удачу.

Я приобрёл, странноватую наверно со стороны, привычку беседовать с ним совершенно на равных. «Как ты считаешь, Василий?..», «Сам поразмысли, Василий…», «Как-то в бытность мою на краболове, Василий…». И Василий конечно же считал, поразмысливал и внимательно слушал. Всё это отражалось в его глазах – вот прямо поверху невозмутимости и отражалось. И всё у нас было хорошо. Взаимно хорошо, между людьми так редко бывает. Только… Как же я ненавижу эти «только»!

Если вы думаете, что мой Василий вырос и загулял, свалившись, как кур в ощип, в орущий мартовский водоворот, я вас понимаю. Это первое, что должно подуматься, потому что первое, что должно случиться. Природа-мать ещё никого не обнесла. Никого, кроме Василия. Пришёл март, пришёл другой март, а мой кот был преспокоен. И вот, в одно из таких спокойных мартовских утр к нам заявилась старшая по дому Ирина Петровна.

– Выходите на субботник, между прочим, – сказала она. И вдруг, ни с того ни с сего, ка-ак завопит: – Вы по какому праву над животным издеваетесь?!

– Не понял.

– Вы зачем его так раскормили? Он же лапы не таскает! Поперёк себя шире, вы что, не видите?!

Я пожал плечами и закрыл дверь. Я знаю этот хабалистый типаж и знаю, что спорить с такой себе дороже – ты получишь инфаркт, а она моральное удовлетворение (может, и физическое, вот этого, чтоб не соврать, не знаю).

Разумеется, так сразу она не отступила, звонила и стучала, из подъезда были слышны какие-то (возмущённые?) голоса, но не так и долго, и меня это, честно говоря, не трогало. Даже тени мысли о том, что хабалка права, у меня не промелькнуло. Василий был в отличной форме, что я, не видел, что ли? А ещё я видел, что как раз у самой Ирины-мать-её-так-Петровны с формой огромные проблемы. Огромные – но в минус. Щёки впали, кости стучат. Умная бы промолчала, но у этой что на уме, то и на языке – увидала кого-то пышущего здоровьем, вот и рвётся в бой, не может удержаться, пусть это даже и кот.

В общем, позвонили они, пошумели и вроде разошлись. Я понадеялся, что отстали, но увы, напрасно. Часа через три (надо думать, как только субботник закончился) – опять звонок. Ну, думаю, на всю оставшуюся не затихаришься, надо что-то решать. Открыл…

Того, что потом произошло, я, конечно, не ожидал. Если по порядку, то: впустил я эту делегацию (четыре человека, включая Ирину Петровну, куда ж без неё), на минутку замешкался с замком, слышу – «Это же ужас, между прочим!», переходящее в короткое взвизгивание, поворачиваюсь – а их нет. Никого. Ни одного.

Что, спрашиваю, Василий? Где? Даже не смотрит, умывается. Вид довольный – как сметаны поел. И выглядит ещё здоровее. Так вот с разбегу и не опишешь, как это у него получается – от отличного к ещё более отличному. Нет предела совершенству.

Тут, наверное, надо пояснить, почему я не очень удивился случившемуся. Нет, удивился, ещё как удивился, но, как бы это сказать… Не настолько, насколько должен бы.

Я уже замечал за ним что-то подобное. Как-то, было дело, на наш балкон соседский кот наведался. Да нахально так, не просто по перекладине походить, а спрыгнул, ходит, нюхает. Так вот, недолго это продолжалось. Пришёл Василий. И что? И правильно. И разобрался. Он как-то интересно это делает, я тогда впервые увидел: просто открывает свой розовый ротик, и в него уносится тушка величиной с него самого (как впоследствии оказалось, и значительно больше). Как будто её что-то затягивает, засасывает, и противиться этому невозможно. Ну, насколько я понял. Не успеваешь просто. Раз – и всё.

Я потом ещё дважды такое наблюдал (когда почтальонша квартирой ошиблась и когда Василию с чего-то вдруг взбрело в подъезд выбраться, а там соседка откуда-то с верхних этажей) и заметил, что после этого он не просто доволен бывает, а вдвойне. Довольнее, чем от рыбы-мяса. Я ему, конечно, объяснил, что рыбой-мясом я его обеспечивал, обеспечиваю и буду обеспечивать, а вот почтальонами не смогу. Даже соседскими котами не смогу. Как вы думаете, что он ответил? Вот и нет, не «ничего». Он заглотил настольную лампу.

В общем, то, что его обмен веществ позволяет ему питаться ещё и таким вот образом, открытием для меня не было. Существа. Предметы. Субъекты. Объекты. Единственное, что было новостью – сразу четверых? Нет, жаль мне не было. Видно, последнюю свою жалость я уже израсходовал. Устал. Не жалеется. Просто четверо и сразу – это много, стало понятно, что грядут неприятности, теперь только жди.

И я начал ждать. А вот в какие такие занятия ударился Василий, понятно не было. Я-то был уверен, что после такой четверной трапезы он будет доволен вчетверо. Но он умылся, немного посидел как бы обалдевши и начал нервно бродить по квартире. Вскоре я заметил, что он поедает мелкие предметы, а потом и покрупнее.

– Ничего не понимаю! Ты не наелся?

– Мняу, – коротко и, по-моему, жалобно ответил он.

– Ну… ешь.

Я достал из холодильника вообще всё, что там было, но он на эти богатства даже не взглянул.

– Хорошо. Ешь что угодно. Вещи всего лишь вещи, – сказал я. В принципе, я никогда ему этого и не запрещал. Просто напомнил. И надо отдать мне должное, я говорил искренне. Мне и впрямь не жаль, я и правда так думаю. Вещи только вещи, а мы в ответе за тех, кого приручили.

Он глянул на меня как-то исподлобья. «Ну ты и дурак», – вот что можно было в этом прочесть. Или мне так просто показалось.

– Опять не то? Ну, Василий… – развёл я руками.

– Мняууу… – Это было похоже уже и на вой.

– Плохо себя чувствуешь? А не сводить ли нам тебя к ветеринару? – осенило меня. Но уже вечерело. – С утра, – добавил я.

Ещё немного походив по квартире, нервно подёргивая хвостом, он остановился в углу, у балкона. И затих. Можно сказать, подозрительно затих. Я подошёл посмотреть, что же он там делает, и озадачился. Вот прямо по-настоящему озадачился, до протирания глаз, как в третьесортном фильме. На что это было похоже? На то, например, что он грызёт этот самый угол. Или как вернее сказать… Ест? В общем, откусывает кусочек за кусочком… В «откушенных» местах зияли странные дыры. Очень похожие на сквозные, но никуда не ведущие. За ними было пусто. Просто ничего. Простое ничего. Серое разбавленное ничего…

– Тебя это успокаивает?

– Мняу.

Чтобы это ни значило, я надумал думать, что прав. Его успокаивает. И ушёл вскипятить себе чаю. С чем-нибудь или без ничего, но лучше с чем-нибудь. Вы же понимаете, как-то питаться надо и мне. Не старшими по дому, между прочим, но надо.

Я сидел у окна – куцего окна куцей кухоньки своей скромняги-однушки – отхлёбывал чай с молоком и мёдом и чувствовал, что отчего-то снова тоскую. Может быть, впервые с тех пор, как у меня появился Василий. Вечер был совсем тихий – ни звука в приоткрытое окно, как будто весь мир или вымер, или раньше времени уснул.

– Мняу.

Василий вышел в прихожую и выглядывал оттуда выжидающе.

– И что там?

А там – ничего. То есть я хотел посмотреть, насколько он проглодал угол, а идти, оказалось, просто некуда. Комнаты не было. Одно серое разбавленное ничего.

Я вернулся к своему окну тишины, а он принялся за прихожую.

Разумеется, дошла очередь и до кухни. Теперь от неё остался небольшой островок. Окно. Я у окна. Василий, продолжающий откусывать реальность уже у самых моих ног.

Всё кругом – серое ничего.

Серое, разбавленное до ничего ничего.

Что, кого будет есть Василий, когда…

– А, Василий? Неужели, а? И тебе нисколечко не будет жаль?

– Нет, жаль мне не будет. Видно, последнюю свою жалость я уже израсходовал. Устал. Не жалеется. И МНЯУУУУУ!!!