Бизантинополис. Такой же, как и его название – огромный, сложный, помпезный; красивый и нелепый одновременно. Чудовищный котёл прогорклого супа из всего, что нашлось в кладовой. Торговая площадь мира, как город с гордостью зовёт себя сам.

Центральные улицы похожи на реки в половодье. Не протолкнуться от уличных торговцев, носильщиков, безумных проповедников, оборванных детей и, конечно, туристов. Этих последних не смутил бы даже конец света, куда уж войне. Да и где она, эта война? У границ Альянса Западных Держав, далеко, а значит, не взаправду.

Последний год Реза не думает об АЗД как о своей родине, и это, наверное, характеризует её не с лучшей стороны.

Ей хочется взять Лита за руку, чтобы их не разделила толпа, но каждый раз, когда Реза к нему прикасается, она чувствует стыд и вину, как будто зарится на что-то, что ей не принадлежит.

Хорошо хоть ростом он с прибрежный маяк. Нелегко потерять из виду.

Галдит толпа, гудят автомобили, солнце бьёт в темя стальным кулаком, так что прохлада и тишина университетского сада – истиннейшее из благословений. Сейчас время занятий, и почти все разошлись по аудиториям, лишь несколько юношей и девушек сидят на траве, болтая или уткнувшись в книги. В конце аллеи акации и лиственницы расступаются, открывая взгляду главное здание. Лит задумчиво смотрит на его охряную громаду; рассеянно потирает плечо.

Он не жалуется на боль, но Реза видит. Только поделать ничего не может. Человеческие тела до отвращения хрупки и недолговечны. Ей ли не знать, с её-то дряблым животом и хрустом в коленях?

А ведь ей всего сорок шесть.

Лита можно запросто принять за её сына. Впрочем, какое там – откуда у этой заурядной очкастой тётки такой сын? Лит прекрасен, как юное божество, с этим согласится даже самый яростный атеист, и всё-таки он мужчина, не мальчик. Он не понимает бритьё как концепцию, но, как ни странно, щетина делает его тонкое, точёное лицо только лучше. А эти глаза цвета грозового неба? А чудесная грива тонких, мягких волос? Не светлых в привычном понимании – пепельно-серых. Словно седых.

– Подожди снаружи, – велит Реза. Это безопасно: Лит идеально впишется в академически-пасторальный пейзаж.

У Ойры Дениз, декана факультета морф-магии, сейчас по расписанию может быть лекция или другие дела, но Резе везёт: Дениз сидит у себя и разбирает бумаги. Поднимает голову; одаривает незваную гостью тяжёлым взглядом.

– У меня не назначено встреч, – холодно произносит она. – Чья, говорите, вы мать?

У неё идеально гладко зачёсаны волосы и лицо автоматона, которое с каждым прошедшим годом будет всё больше превращаться в бульдожью морду.

– Ничья, – спокойно отвечает Реза, совравшая привратнику, чтобы он её впустил.

За последний год она научилась подбирать ключи к самым разным людям. Такие, как Дениз, любят, чтоб с ними говорили без обиняков.

– Я хочу отправиться в вашу следующую экспедицию на Полигон, – сообщает Реза, и ей не нужно уточнять, на какой именно. Полигон с большой буквы в мире всего один. Тот самый, который бизантийские военные, сами того не зная, построили над мощной природной магической жилой. Тот самый, где рвануло так, что мир до сих пор трясёт.

Брови Дениз взлетают вверх. Она хочет что-то сказать, но Реза опережает:

– Я знаю стенографию. Могу фотографировать. Вести каталоги. По большому счёту, могу делать всё, что скажете.

Лит не станет делать ни-че-го, но об этом Дениз знать не сто́ит. О том, кем “ассистент” Резы будет по официальным бумагам, можно подумать позже.

Деканша откидывается на спинку стула. В лоб спрашивает:

– Кто вы такая?

– Ваша коллега. Я работала с объектом лямбда-ню-семь.

Лицо Дениз проясняется, как будто всё разом встало на свои места. У неё в глазах даже появляется что-то юное.

– Как вам повезло! Мне довелось наблюдать объект лямбда-эпсилон-десять перед тем, как он разрушился. Ваш лямбда-ню-семь продержался дольше всех. Его списали меньше года назад, верно?

– Верно. Как мы ни старались, мы больше не могли обеспечивать ему необходимые условия.

Дениз качает головой.

– Какая жалость. Всё-таки они удивительны. Гениальные ошибки природы.

– Природа к ним отношения не имеет, – возражает Реза.

И, прежде, чем Дениз вновь станет холодной машиной, доверительно добавляет:

– Но вы совершенно правы. Я была очарована объектом лямбда-ню-семь. Всё время, что я с ним работала, во мне росло желание своими глазами увидеть место, где он возник. И вот я подумала… Если не сейчас, то когда? – Реза надеется, что гримаса у неё на лице сойдёт за застенчивую улыбку. – Кто знает, сколько ещё…

– Да. Да, – Дениз быстро кивает. – Я понимаю.

Реза верит. Любой, у кого мозги больше земляного ореха, в курсе, что с вероятностью в девяносто бог знает сколько процентов все они доживают на этой земле последние месяцы. АЗД и Бизанти давно уже грозят друг другу морф-оружием, и им плевать, что победителей в итоге не будет.

Не то чтобы эта мысль лишала Резу аппетита и сна. Тринадцать лет назад она решила, что не станет горевать о том, чего не в силах изменить.

– Я разделяю ваши чувства, – говорит Дениз. – Но, увы, у нас в планах нет экспедиций на Полигон. Мы уже пять лет отправляем запросы в правительство, и нам пять лет отказывают, – она закатывает глаза. – Говорят, что другие наши проекты гораздо важнее.

Интересно, какие. Точно не щиты от морф-бомб, потому что защита от морф-бомб невозможна. Как и многие другие крупные старые города, Бизантинополис стоит на пересечении природных магических жил. Морф-взрыв хоть сколько-то приличной мощности не оставит от него даже воспоминания.

И Бизанти, и АЗД, конечно, об этом знают. Просто упорно закрывают глаза на исследования о том, что подобный взрыв может запустить цепную реакцию по природным магпотокам всего мира, и тогда планету в прямом смысле разнесёт на куски.

– Строите морф-двигатели? – Реза поднимает уголок рта, показывая, что шутит. Дениз отвечает невесёлой улыбкой.

– Моя дорогая, кому в этом мире вообще есть дело до звёзд?

Когда Реза выходит на крыльцо, Лит, сидевший на траве, тут же поднимается ей навстречу. Реза без лишних слов качает головой, и ей больно видеть, как опускаются его плечи.

Они оба слишком устали; пора искать гостиницу. Реза говорит по-бизантийски довольно чисто, местным это нравится, и продавщица арбузов охотно направляет их в недорогой семейный отель. Там старуха хозяйка отводит гостей в комнатушку на самом верхнем этаже.

Из узкого окна открывается вид на совсем другой Бизантинополис, не похожий на тот, что видно с земли. Это причудливый ландшафт черепицы, печных труб, башенок, флюгеров и слуховых окошек. Там сушится бельё, зеленеют крохотные огородики, двое стариков играют в нарды под навесом. Стремятся к небу минареты в бело-голубых изразцах, младшими братьями солнца сияют купола ортодоксальных церквей. Над голубятнями вьются серые и рыжие птицы.

Наверное, такой город Реза смогла бы полюбить.

Лит подходит сзади; чтобы выглянуть в окно, ему приходится наклониться, и Реза чувствует ухом его дыхание. Кончики длинных пепельных волос касаются её плеча.

Какое-то время они любуются видом молча. А потом Лит вдруг говорит:

– Реза, по-твоему, это красиво? Этот мир. Он красив? Для тебя?

Реза вздрагивает: его слова эхом отдаются у неё в памяти.

“Мам, как по-твоему, с миром всё нормально?”

Линни смотрит на неё огромными серыми глазами. В них больше горечи, чем иной взрослый накопит за целую долгую жизнь.

“Просто мне кажется, будто что-то не так. Или с миром, или со мной. Но я не знаю, с кем именно.”

Реза смотрит поверх громоотводов и баков для сбора дождя. Молчит.

Как ответить?

Нет, ведь он на семьдесят процентов состоит из идиотов, шума и грязи, люди не возвращают книги в библиотеки, десятками лет длятся войны, и на свете больше нет тысячелетней обсерватории и знаменитых сливовых садов Ханаширо, в то время как башни Бизантинополиса – дворцы Московы, колонны Атен – стоят как ни в чём ни бывало, и все ведут себя так, будто в этом нет ничего такого?

Да, ведь каждый день кто-то впервые берёт на руки своего ребёнка, ведь существуют персики, лекарства от чумы и морские побережья, и иногда случается, что один из тысячи посетителей на выставке совершенно точно понимает замысел художника, как будто касается сердцем сердца, и никогда не закончатся вещи, которые можно изучать?

– Я не знаю, милый, – рассеянно произносит она. – Я никогда не бывала в других. Мне не с чем сравнить.

– Реза, – говорит Лит, и голос у него какой-то странный. – Ты ведь понимаешь, что “любовь” в вашем понимании – это работа желёз человеческого организма? Мы по понятным причинам на неё не способны. Ты умная женщина. Не мучай себя.

Реза мигом возвращается в реальность, и щёки заливает яростная краска стыда. Да что он о себе возомнил?! Она чувствует, что лишь унизит себя ещё больше, начав объяснять, что назвала его “милым” только потому, что думала о Линни. Так ребёнок по ошибке называет учительницу мамой.

(Сколько раз Реза просила за Линни прощения у её учителей? Сколько раз, стиснув зубы, умоляла директора дать “её особенной девочке” ещё один шанс?)

Комната вдруг становится клаустрофобно крошечной. Реза отталкивает Лита плечом, хватает рюкзак и шляпу. Лит встревоженно ловит её за руку.

– Куда ты?!

Сейчас его касание лишь раздражает. Да, Лит не виноват, что боится расставаться с Резой, но ведь и она не виновата. Не она устроила так, что он не понимает людей и почти не способен с ними общаться. Резе и самой поначалу пришлось с этим парнем ох как нелегко.

Какого чёрта. Она не подписывала договор, делающий чувства Лита её личной проблемой.

Реза без церемоний отнимает у него свою руку.

– Мне нужно подумать, что дальше.

Лит смотрит на неё, словно потерянный ребёнок, но Реза всё ещё злится, а потому не чувствует себя виноватой.

Она соврала. Ни о чём она не собирается думать. Ну, то есть… Когда-нибудь ей придётся. Реза сама загнала себя в эту ловушку. Весь год она твердила: “Я буду решать проблемы, которые прямо передо мной. Главное – добраться до Бизанти, а там будет видно”. Эта мантра не раз и не два спасала её рассудок. Помогала двигаться, пусть медленно, пусть не по прямому пути – прямой путь от её лаборатории до Бизантинополиса, наверное, занял бы всего несколько дней.

Если без Лита. И без войны.

Они покупали фальшивые документы, прятались в чьих-то подвалах, тряслись в багажных вагонах, дрожали от холода под дождём на палубах кораблей – Реза чуть душу не выблевала от морской болезни. У них крали последние деньги, пытались изнасиловать, разрешения на въезд и выезд заворачивали на границах в самый последний момент. Ничто из этого не остановило Резу. Она решала проблемы, которые были перед ней, и решала, и решала, и решала, и раз за разом вытаскивала их обоих из таких мест, которые год назад ей даже не снились, и вот наконец…

Они здесь. И ей, чёрт побери, ничего не видно.

Местонахождение Полигона – государственная тайна. Реза не может взять в толк, с какой стороны подступиться. С чего начать. Местный факультет морф-магии был её единственной зацепкой, но Реза и раньше не слишком на неё надеялась.

После всего, через что прошли они с Литом, повернуть назад – не вариант. Ей придётся придумать что-нибудь. Что угодно.

Но Реза не станет заниматься этим сегодня.

Прямо сейчас ей нужно побыть одной. Переключиться. Перенастроиться. Нет смысла гонять одни и те же мысли по кругу.

Реза сворачивает на книжный развал, с давно позабытым удовольствием перебирает растрёпанные переплёты. Выбирает себе томик бизантийской поэзии в мягкой обложке и идёт с ним в кофейню – не туристическую, для своих. Садится на террасе, увитой девичьим виноградом; заказывает кофе с кардамоном на песке.

Бога ради, как же ей хорошо. За весь этот год Резе почти не удавалось побыть наедине с собой, и, видит небо, как же ей этого не хватало.

В ожидании заказа она неторопливо листает сборник стихов, скользя глазами по строчкам.

– И как он в постели? – непринуждённо спрашивает мужской голос.

Реза вздрагивает и вскидывает голову. Мужчина одаривает её очаровательной улыбкой и без приглашения плюхается на стул напротив. Весь какой-то поношенный и помятый, небритый, с неровным загаром и лукавым огнём в глазах, он похож на уличного кота, который каждую ночь нежится на коленях у новой женщины.

– Просто любопытно, – поясняет он. – Если вы с ним не спите, зачем было делать ему лицо Феба Росси?

– Я не понимаю, о чём вы, – говорит Реза очень тихо и очень спокойно. – Не в моих привычках беседовать с незнакомцами об искусстве.

Но перед глазами у неё так и встаёт её прежняя лаборатория. Та самая, которую устроили в здании бывшей академии искусств, и по углам всё ещё свалена всякая всячина вроде мольбертов, канистр с растворителем, подрамников… Гипсовых скульптур. А среди них – бюст юного солнечного бога резца Эдуардо Росси, который Реза использовала как образец.

У неё не было времени на фантазию, а Литу требовалось лицо.

Официантка наконец приносит ей кофе. Незнакомец совершенно естественным хозяйским жестом берёт крохотную чашку, делает щедрый глоток.

– Ладно, – говорит он. – Попробуем по-другому. Загадка: сколько учёных нужно, чтобы перевезти кауриса через границу?

Каурис. Реза так давно не слышала этого слова. На одном из древних языков оно означает “единорог”. Обычно порождений Полигона называют иначе.

Абоминациями. Уродами.

Чудовищами.

Она резко встаёт, собираясь закричать, позвать на помощь. Реза всегда считала женщин, которые нарочно оговаривают мужчин, достойными тюрьмы, но она готова как оглашенная вопить, что этот человек пытается её изнасиловать – лишь бы улизнуть в поднявшейся суматохе.

Но человек вполголоса командует:

– Сидеть.

Это единственное короткое слово всё равно что выстрел в самое сердце. У Резы слабеют колени, и она опускается обратно на стул.

Мужчина с удовольствием допивает кофе, вынимает из внутреннего кармана удостоверение. Показывает Резе – всего на секунду, но она не стала бы блестящей учёной, если бы не умела читать очень быстро.

Адем Орхан, тайная полиция Бизантинополиса.

– Что… – голос позорно подводит, и Резе приходится начать снова. – Что вам от нас нужно?

Орхан выразительно поднимает брови.

– Что мне нужно? Тереза Ватанен, морф-маг, сорок шесть лет, числится в международном розыске за кражу интеллектуальной и физической собственности государства. Признаю, это гениальная идея – спрятать лямбда-ню-семь в человеческом теле. Сразу и маскировка, и защита от окружающей среды. Вот почему вас так долго не могли поймать.

– Что ж, поздравляю, – ирония – её щит, и, спрятавшись за ней, Резе удаётся немного прийти в себя. – И что теперь? Депортируете меня обратно в АЗД в надежде, что они скажут вам спасибо?

– Вообще-то, на вас и лямбда-ню-семь предлагают выменять нескольких важных пленных, – Орхан откидывается на спинку стула. – Но нет. Я полагаю, бизантийское правительство, мой работодатель, хочет изучить лямбда-ню-семь самостоятельно. Тем более теперь, когда он владеет речью и столько может нам рассказать.

Реза не сообщает ему, что человеческая речь – человеческий разум – ничего им не даст. Кауриса нельзя втиснуть в человека без потерь. Форма определяет сознание. Тело определяет личность. То, что многие привыкли называть “душой” – всего лишь химические реакции и работа нейронов. Придав Литу человеческую форму, Реза поневоле ампутировала всё, что не сумела в неё вписать.

Первые два дня Лит пытался убить себя любым доступным способом. Потом то ли смирился, то ли забыл, и неизвестно ещё, что хуже.

– А вот лично я охотно изучил бы вас, – вдруг тоном светской беседы замечает Орхан. – Безумно интересно, что может заставить человека вот так вот рисковать жизнью и свободой, не говоря уже о том, чтобы вышвырнуть в мусор карьеру. Один вариант мы уже отмели, а второго у меня, собственно, и нет.

“Карьеру”. Звучит так, будто Реза гналась за деньгами или за престижным ректорским постом. Этот идиот даже не представляет, что её работа и есть её жизнь.

Может быть, теперь правильно говорить “была её жизнью”.

– Я обнаружила, что мы против воли удерживаем в заточении разумное существо, – сухо напоминает она. – Этого недостаточно? Теперь я помогаю ему вернуться на родину.

Если на то пошло, родина – тоже смешное слово, особенно если для тебя это Полигон. Реза не задумывалась о словах слишком сильно, пока Лит не начал к ним цепляться. Тогда, в самом начале, он сказал, что хочет снова увидеть своих… Кого? Реза пыталась подсказать варианты, но Лит отметал их один за другим. “Своих сограждан”? У каурисов нет государственной структуры. “Соплеменников”? Так белые люди рассуждают о примитивных народах. “Сородичей”? Серьёзно, как будто они животные?

В тот момент Реза благоразумно прикусила язык и не сказала, что большинство действительно считает каурисов зверями. Хотя, конечно, они не звери. Если на то пошло, даже те, кто изучает этих существ годами, понятия не имеют, что они такое.

Морф-магия – это сокращение от “магия метаморфоз”. Она может изменять материю бесконечным количеством способов и, что гораздо важнее, способна напрямую превращать её в энергию и обратно. Поэтому-то морф-бомбы не оставляют руин в зоне поражения. Они обращают всё на своём пути в чистые энергетические потоки, которые позже рассеиваются в пространстве. Не остаётся ни остовов домов, ни обгоревших скорченных тел. Только огромный кратер в земле.

Потом его обычно заполняет вода. Десять лет назад Реза ездила постоять на берегу у безмятежного голубого озера Ханаширо.

Но на Полигоне всё пошло не по плану.

После того, как взрыв вскрыл природную магическую жилу, часть материальной реальности – несколько гор, перевалов и долин – превратилась в невиданный до тех пор волшебный биом. Там изменилось всё: фоновое излучение, состав воздуха, может быть, даже сила притяжения. Человек в этом биоме существовать не мог. Приходилось придумывать разные устройства, зачаровывать зверей и птиц, чтобы отправлять их на разведку с миниатюрными камерами и измерительными приборами, так что изучение нового мира шло медленно.

Никто и представить себе не мог, что этот искажённый, исковерканный мирок ещё и обитаем.

Кто такие каурисы? Мутировавшие горные козлы? Видоизменённые люди? Или бешеный поток неконтролируемой морф-магии сплавил и тех, и других во что-то полностью новое? Какие маловероятные факторы совпали, чтобы получилось то, что получилось? Реза не верит в бога, но если кто-то и знает, то лишь он один. Лит не имеет понятия; более того – ему полностью всё равно.

Новый вид, к которому не имеют отношения ни природа, ни эволюция. Когда объект лямбда-ню-семь привезли в исследовательский центр, где работала Реза, она поняла, что жила именно ради этого дня.

– Неужели исключительно из благородных побуждений? – голос Орхана возвращает её в реальность. – И это никак не связано с чувством вины за самоубийство дочери?

Реза моргает и тупо смотрит на него. Она не ослышалась? Что ещё они знают о ней в этой их тайной полиции?

Наверное, ей стоило бы восхититься.

Этот разговор – шахматная партия, и, пускай неожиданный ход противника застал Резу врасплох, она умеет играть не хуже. Она смотрит Орхану в глаза и одаривает его тонкой улыбкой.

– Помилуйте, о какой вине речь? Во-первых, это было тринадцать лет назад. Во-вторых, Линнея приняла информированное взвешенное решение и согласовала его со мной.

Манёвр удаётся: на лице Орхана мелькает замешательство. Это зрелище дорогого сто́ит.

– Неужели, – говорит полицейский, потому что больше сказать ему нечего. Реза благодушно кивает.

– Видите ли, она родилась нейроисключительной.

– То есть умственно отсталой?

Сколько раз Реза слышала этот вопрос?

Сколько раз они с Линни с разбегу налетали на тот факт, что люди не понимают и не пытаются понять?

– С её интеллектом всё было в порядке, – поясняет Реза. За долгие годы в науке она усвоила, что, если злиться на невежество, у тебя больше вообще ни на что не останется времени. – Но ей было трудно адаптироваться к изменениям. Контролировать гнев. Понимать эмоции, свои и чужие. Она говорила, что слова ей нравятся больше, чем люди, потому что если ты не знаешь значение слова, то можешь просто заглянуть в словарь. Девочку наблюдали лучшие специалисты, но нейроисключительность – это не болезнь, которую можно вылечить. Человек – стадное животное. Линнея постоянно сталкивалась с трудностями в том, что мы с вами делаем, не задумываясь. Однажды она пришла к выводу, что я приняла не самое практичное решение, произведя её на свет. Обдумав имеющиеся факты, я с ней согласилась. После этого моя дочь любезно взяла на себя хлопоты по устранению последствий этой ошибки.

Орхан ловит каждое слово, и по нему видно, что он впечатлён.

– Она всё равно не была бы счастлива, – говорит Реза и тут же мысленно шлёпает себя за это. Игра в “я бы всё равно не” – удел лисы, которая знает, что виноград вполне может оказаться спелым и сладким, вот только ей нипочём его не достать. Хуже этого только игра в “если бы я могла вернуться в прошлое…”

Реза встаёт, не спрашивая разрешения. Она вдруг ничего не может поделать с тем, что с неё хватит.

– Я ухожу, – говорит она тоном констатации факта и многозначительно касается внутреннего кармана. – Не смейте меня преследовать. Вашей разведке известно, что как раз незадолго до моего побега мои коллеги закончили работу над прототипом морф-пушки?

Конечно, никакой морф-пушки у неё нет. Её ни у кого нет. По сей день никто так и не нашёл способа сделать морф-заряды направленными. Пока что они умеют только уничтожать всё вокруг без разбора. Но у Резы есть обычный пистолет, и, хоть ей ещё не доводилось из него стрелять, он не раз выручал их с Литом, когда становилось жарко.

Недооценивать врагов глупо и опасно, и Реза не сомневается, что Орхан получает своё жалование не только за очаровательную улыбку. И всё-таки он молча отпускает её, даже едва заметно склоняет голову, словно говоря: “разумеется”. Реза уходит, не оборачиваясь, но уже на углу украдкой бросает взгляд через плечо: Орхан всё ещё сидит за тем же самым столом.

Она не бежит, но идёт в быстром темпе, уверенной, целеустремлённой походкой человека, у которого много дел. Петляет по случайным улочкам, ныряет в толпы глазеющих иностранцев, заходит в магазинчики поболтать с продавцами. Дважды по разным мостам пересекает пролив, разрезающий город надвое. Спускается в недавно построенную знаменитую бизантинопольскую подземку, несколько раз меняет вагоны и линии. Выходит на поверхность, сама окончательно заблудившись; с грехом пополам ловит старый звенящий трамвай, который извилистым окольным путём везёт её обратно к гостинице.

К этому времени успевает стемнеть. Летучие мыши бесшумно проносятся над головой, ловя мошкару; сверчки играют на скрипках. Куст жасмина у крыльца гостиницы пахнет так сильно, что от его аромата можно упасть в обморок.

Под его сенью стоит скамейка. Орхан, сидящий на ней с сигаретой в руке, поднимается Резе навстречу.

– Бросьте, Тереза, – говорит он с улыбкой. – Женщины обычно не строят мне такое лицо. Вы мне нравитесь, я не был готов с вами расстаться. Прошу, сядьте. Побеседуем ещё.

Реза послушно садится. Лучше быть хорошей девочкой: бог знает, сколько других полицейских наблюдают за ними из засады.

И Лит – вот он. Прямо здесь. Несколько лестничных пролётов наверх. Одна старая деревянная дверь.

– Что ещё вы хотите узнать? – спрашивает она, не глядя на Орхана. Тот качает головой.

– Мы не на допросе. Просто общаемся, как друзья. Я хочу познакомиться с вами поближе. Например, скажите, вы правда часами пересматривали видеозаписи бомбардировки Ханаширо?

Он галантно предлагает Резе пачку сигарет, и она берёт одну, хотя несколько лет назад завязала, и с немалым трудом. Прикуривает от протянутой зажигалки.

Ханаширо.

Когда на старинный прекрасный восточный город сбросили одну из первых в мире морф-бомб, Резе было восемнадцать. Она помнила, как все вокруг были уверены, что настал судный день. Одни плакали и молились, другие пускались в безудержный кутёж, третьи совали головы в петлю и резали вены.

Реза была для всего этого слишком занята.

В первые дни она изучала статьи и фотографии в газетах. Потом, когда смогла достать первые копии кинохроник, заперлась в видеозале университета и сутками напролёт смотрела их на повторе.

Даже сейчас, почти тридцать лет спустя, она закрывает глаза и видит всё те же знакомые кадры. Съёмка откуда-то издалека. Панорама города. Первые высотки-свечки, курносые крыши пагод, радиобашня, булавкой воткнувшаяся в подкладку неба. Купол обсерватории, будто яйцо сказочной птицы.

Нет ни звука, ни вспышки. Город просто исчезает.

Так быстро, моргни – и пропустишь. Как будто какой-то монтаж или дефект плёнки.

– Да, – устало говорит Реза и выпускает облако дыма.

Орхан глядит на неё с искренним любопытством, и Реза со слабым уколом изумления понимает, что, сложись всё иначе, этот кот вполне мог бы однажды уснуть и у неё в постели.

Она вспоминает шутку, которую разделила с Дениз, цитату одного из политиков, ставшую крылатой. “Если бы вместо морф-бомб мы изобретали морф-двигатели, то давно достигли бы звёзд”...

– Но зачем? – спрашивает Орхан.

Реза затягивается снова.

– Я поняла, что, если я хочу и дальше существовать в этом мире, мне нужно принять всё, что в нём происходит. Принять не в смысле одобрить. Принять как… не отрицать. Осознавать, что всё, что было, действительно было. И нести ответственность.

– Вы не похожи на женщину, готовую взять на себя вину за все беды мира.

Это определённо комплимент, хоть и насмешливый, и Реза позволяет себе улыбнуться.

– Никто не говорит о вине. Но человечество ответственно за разрушение Ханаширо, а я – часть человечества. Простая арифметика.

Какое-то время они сидят и курят в молчании. Горечь табачного дыма хоть немного перебивает одуряюще приторный жасмин.

– Оставьте его в покое, – неожиданно для себя самой говорит Реза. Это рискованный ход, почти безнадёжный, но не бессмысленный. Орхан играет с ней, как кошка с мышью, но Реза чувствует: он способен понять, если только захочет. – Он всего лишь пытается вернуться домой. Наши с вами страны изучали каурисов без их согласия. Держали их в плену. Лямбда-ню-семь заслуживает свободы.

Орхан бросает окурок на землю и с сожалением отвечает:

– Да, да, я понимаю, они гениальные ошибки природы и всё такое. Но мне платят не за то, чтобы думать, кто и чего заслуживает. Не пытайтесь сделать вид, будто не знаете, что у каурисов огромный потенциальный морф-заряд. Лямбда-ню-семь – это живая морф-бомба, и она разгуливает по моему городу.

Рука Резы невольно тянется к шее. Сжимает кулон – стеклянный пузырёк с засушенным цветком.

– Чушь. Морф-потенциал не высвобождается без катализатора, а вещества, которые могут воздействовать как катализатор на каурисов, возможно, вообще не существуют в доступном нам мире. Газы атмосферного воздуха, которые мы обычно используем в морф-магии, вызывают разрушение их тканей.

– “Пока не найдены” не равно “не существуют”.

Реза бросает недокуренную сигарету, с силой проводит руками по лицу. Встаёт.

– Найдите нам проводника до Полигона, – бросает она. – Мы немедленно покинем город и не будем больше причинять проблем.

Никто не останавливает её по пути к крыльцу. Коллеги Орхана с наручниками наготове не выпрыгивают из кустов.

Что ж, если они решили отложить задержание до утра, это очень мило с их стороны.

При звуке открывающейся двери Лит весь подбирается, будто брошенная собака, и Резу вдруг переполняют горечь и злость. Этот красивый мужчина с надменным лицом и жалким выражением облегчения в глазах не похож на настоящего Лита, на объект лямбда-ню-семь, каким он был, когда Реза встретилась с ним впервые.

Всего одна крохотная дырочка в её защитном костюме. Подумать только, какие мелочи могут перевернуть всю твою жизнь.

Каурис, которого изучала команда Резы, не мог существовать вне специальной сферы, условия в которой были приближены к условиям Полигона. Человека такая среда убила бы немедленно. Реза всегда соблюдала технику безопасности, но прореха в перчатке оказалась такой маленькой. Никто бы не заметил.

Они с Литом дотронулись друг до друга. Их тела соприкоснулись; в эту же секунду, долю секунды, соприкоснулись и их разумы, и этого хватило.

Потом Резу ждала полугодовая реабилитация. Её волосы дважды поменяли цвет, и ей пришлось удалить восемь зубов мудрости, которых раньше не было у неё в черепе. Дикая природная морф-магия меняет всё, до чего дотягивается.

Она изменила Резу навсегда.

Шести месяцев как раз хватило, чтобы придумать, как спрятать кауриса в защитный скафандр человеческого тела, которое она слепила из пыли и солнечного света. Реза жалела лишь об одном: что не может опубликовать результаты своего опыта.

– Привет, – говорит она Литу, скидывая рюкзак. – Закажем ужин в номер?

Наверное, ей следовало бы судорожно разрабатывать план побега от бизантийской полиции, но, видит кто-нибудь, Резе осточертело убегать, и туфли за день страшно натёрли ей ноги. К тому же… Разве она не зареклась горевать о том, чего не изменишь?

Денег в обрез, но Реза плюёт и заказывает всё, чего хочет душа. Еды слишком много для них двоих, но кому какое дело? Вино Лит выплёвывает, назвав гадостью, но приканчивает трёх омаров, а от клубники глаза у него сияют, как у ребёнка. Реза, которая в итоге одна уговаривает всю бутылку, жует финики и вспоминает забавные истории из университета. Когда она рассказывает скабрезный бизантийский анекдот про ослицу и водяное колесо, Лит смотрит на неё, явно не понимая соли, но потом начинает смеяться так, что чуть не падает с кровати.

Скоро его смех переходит в надрывный кашель, и Реза мгновенно трезвеет.

Его скафандр не вечен. Время на исходе.

Ночью никто не выламывает дверь, не хватает их сонными и не волочёт в секретную правительственную тюрьму. В дверь стучат только утром, и это всего лишь местный портье, сын хозяина. Он почтительно передаёт Резе коротенькую записку.

“Вы меня убедили. Полдень, Площадь Восьми Углов, красный шарф. А.О.”

– Что он задумал? – вслух бормочет Реза и с сожалением вспоминает вчерашнюю недокуренную сигарету.

Это ловушка, в этом Реза уверена на все сто. Она и сама сказала про проводника так, в шутку. Но… К чему такие сложности? Орхан знает, где она и где Лит. Почему полиция не взяла их ещё вчера?

Разве что…

Реза трясёт головой. Что, если вчера не было никакой засады? Что, если Орхан вёл её один? Мужчины – смешной народ, он вполне мог держать всё в тайне от товарищей и начальства, чтоб ни с кем не делить почести. И Реза готова поверить, что правда ему интересна. Возможно ли, что Орхан…

Он сказал, что ему платят не за то, чтобы быть человечным. Но до того, как Реза встретила Лита, ей тоже казалось, что ей плевать на этику, если эксперимент того стоит. Одно дело – закрывать глаза на чужую жестокость, совсем другое – обрекать на страдания собственными руками.

Она вздыхает и натягивает опостылевшие туфли.

Это всё слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но не проверить Реза не может.

– Послушай, – говорит она Литу. – Если я не вернусь, выбирайся из города и иди по Западной магистрали. Лови попутки. Горы в той стороне. Может быть, когда ты окажешься рядом, ты вспомнишь дорогу.

Сегодня ей вовсе не хочется его мучить, и она мягко добавляет:

– Я постараюсь вернуться. Честно.

За квартал до знаменитой Площади Восьми Углов, где продают специи, мясо и кое-какие интересные травы, Реза подзывает мальчишку, играющего в ножички, и за баснословную для него сумму просит провести её по крышам.

Их путь – сплошные крутые лестницы, раскалённые кровли и шаткие мостики через ущелья улиц. Парнишка бежит впереди так шустро, что Реза впервые в жизни чувствует себя старой; от подъёмов и спусков у неё начинает болеть бедро. Наконец юный проводник выводит её на покатую черепичную крышу, с которой площадь видно как на ладони.

Стоит Резе посмотреть вниз, и её взгляд цепляется за красный шарф.

Он обмотан вокруг головы Ойры Дениз, которая делает вид, будто присматривается к товарам.

Стоит ли удивляться? Кому ещё быть проводником, как не ей?

Но что-то здесь не сходится.

Реза оглядывается и пытается отличить паранойю от здравого смысла. За год в бегах она научилась замечать, когда за ней следят, и теперь ей кажется, что некоторые люди на площади отличаются от других. Сложно уловить, чем именно: одеты чуть аккуратнее? Держатся чуть напряжённей? Но чем дольше Реза смотрит, тем больше она уверена: стоит Дениз крикнуть – и все они тут же придут на помощь.

Лучшее, что можно сделать – это развернуться и уйти. Она обещала Литу, что постарается вернуться. Ему не справиться одному, ведь он всего лишь…

Гениальная ошибка природы.

Реза замирает.

Орхан не завербовал Дениз после вчерашнего разговора. Они уже были заодно.

И, если только Дениз настоящий учёный, она добьётся того, чтобы лично возглавить изучение пойманного объекта лямбда-ню-семь.

Это Дениз будет снова держать Лита в тюрьме, будто жука в банке. Это Дениз будет разбирать его по кусочкам.

Реза стискивает зубы.

Нет уж. Чёрта с два.

Она не лучший стрелок на свете, но учёных в её исследовательском центре заставляют проходить военную подготовку, и, стоит ей вытащить пистолет, руки вспоминают. Снять предохранитель, взвести курок. Задержать дыхание.

– Реза!..

Она дёргается от неожиданности, и пуля врезается в булыжник у ног Дениз.

Лит сгребает Резу в охапку, утаскивает под прикрытие широкой кирпичной трубы. Реза вырывается, от души отвешивает ему пощёчину. Она в бешенстве из-за того, что промахнулась, но, оказывается, даже без этого ей хотелось ударить его уже очень давно.

Бог свидетель, Линни она не ударила ни разу за все пятнадцать лет.

Эти пятнадцать бесконечных, пролетевших как одно мгновение лет стоили Резе всех её сил. Она старалась. Честно. Но никому не стало легче. И так получилось, что один-единственный раз, когда Линни завела свою обычную пластинку под названием “Если Я Такая Плохая, Не Надо Было Меня Рожать”, Резы попросту не хватило на то, чтобы играть с ней в “никто не говорил, что ты плохая” и “миру повезло, что в нём есть ты”.

На следующий день, когда мрачный полицейский позвонил ей “поговорить о Линнее”, Реза даже не испугалась. Только подумала: “Что на этот раз?”

Лит что-то сбивчиво объясняет, но Реза не слушает. Осторожно выглянув из-за трубы, она видит, как Дениз достает из кармана… флейту? Или нет, не флейту – духовую трубку, из которой стреляют дротиками. Она делает глубокий вдох и резко дует.

Из трубки не вылетает ничего. Реза ещё успевает это заметить, а потом Лит снова сжимает её в объятиях, и они летят вниз с крыши, но не падают, потому что у Лита за спиной раскрываются огромные серые крылья. Они как будто парализованы, и, кажется, разных размеров, и сколько их там – два? три? – но они позволяют Литу и Резе спланировать, а не рухнуть камнем.

Лит перекатывается по булыжнику, чтобы погасить силу удара. Он защищает Резу собственным телом, но приземление всё равно встряхивает в ней каждую кость.

Она поднимает глаза и видит, что трубы, за которой они прятались, больше нет. Нет и половины верхнего этажа дома, стоящего позади неё. Ещё дальше за ним – мечеть; будто во сне, Реза смотрит, как её минарет складывается внутрь себя, словно подзорная труба.

Лит дёргает её в сторону, закрывает мохнатыми крыльями, будто щитом. Нет ни звука выстрела, ни воздушной волны – просто фасад магазина, перед которым они только что стояли, исчезает, превращаясь в ничто.

Так вот какие проекты занимают бизантийских магов.

Они не строят морф-двигатели. Они мастерят морф-ружья.

Эта трубка у Дениз в руках, которую можно запросто сунуть в карман – оружие, какого мир ещё не видел. Компактное. Точное. Смертельное. И такое изящное: приводится в действие воздухом твоего дыхания. Всего лишь щепотка невообразимо сложной магии и односторонний клапан.

Резе досадно, что не она это изобрела.

Лит кажется таким хрупким – откуда у него силы почти что таскать её на руках, как котёнка? Интуиция Резы не подвела, Дениз здесь не одна – в них стреляют с разных сторон. Ничего не понимающие гражданские в панике кричат и бегут, топча друг друга, рушатся ларьки, осыпаются стены домов. Лит, похоже, видит летящие в них морф-заряды – Реза не знала, что каурисы могут и это – и каким-то образом оказывается достаточно быстр, чтобы от них уклоняться, но надолго ли?

– Стоп, стоп, стоп! – кричит Дениз. – Не стрелять! Мы здесь не затем, чтобы разнести город в щепки! Тереза, сестра, мы не враги! Давай поговорим!

– Я тебе не сестра! – цедит Реза, как будто ей не всё равно. Эта женщина может говорить что хочет, разве нет? Слова ничего не значат. Они значили что-то только для Линни, Линни слова нравились, она – что за дрянной каламбур! – находила с ними общий язык. Наверное, она могла бы стать автором кроссвордов. Составлять каталоги. Работать в архиве или в библиотечном хранилище.

Ей могло бы быть двадцать восемь.

С чем тебя не учит жить ни одна умная книга, так это с тем, что твой ребёнок уже никогда не станет старше.

Приспешники Дениз перестают стрелять. Вовремя: Лит и Реза загнаны в угол. Лит всё ещё прижимает Резу к груди, закрывает шатром из крыльев; кажется, он вот-вот зарычит, как какой-нибудь древний бог в обличье льва. Реза спиной чувствует, как этот рык прячется у него в груди, прямо под неровно и быстро бьющимся сердцем.

Дениз выступает вперёд, хоть её сообщники встревоженно бормочут, что это опасно. По тому, как она двигается, как смотрит, кажется, что это совсем не та женщина, которую Реза видела в университете. Будто сестра-близнец.

– Я восхищена, – признаёт Дениз, разглядывая Лита опытным глазом. – Он очаровательный питомец. Ещё и так предан. Но, дорогая, поверь, мы найдём этому морф-материалу лучшее применение.

За всё это время Реза умудрилась не выронить пистолет. Она поднимает его; рука у неё дрожит, но на таком расстоянии шанс попасть Дениз в живот или в грудь всё равно немал. Та улыбается; поднимает ладони, показывая, что сдаётся.

– Никто тебя не тронет, Тереза. Выслушай меня. Просто выслушай, а потом принимай решения. Орхан говорил тебе, что это существо – готовая морф-бомба, так? Но он не сказал, что у нас есть катализатор. Стоит нам захотеть, и от Бизантинополиса камня на камне не останется.

Реза непонимающе хмурит брови. От Бизантинополиса?

– Ты не ослышалась, – словно читая её мысли, кивает Дениз. – Мы поставим наше правительство перед фактом: морф-удар по любому населённому пункту Альянса Западных Держав равняется морф-удару по Бизантинополису. Моя страна, моя родина, не станет виновницей гибели мира.

Резе хочется рассмеяться. Хочется сказать, что в таком случае АЗД с радостью начнёт бомбить первым, и не будет никакой разницы, кто в итоге начал то, что невозможно будет закончить.

Вместо этого она говорит:

– Нет. Он не орудие.

Люди Дениз окружают их с Литом плотным кольцом, но Реза почему-то не различает их лиц. Зато она до малейшей детали видит разрушенную площадь. Ни обломков, ни пламени – лишь пустота там, где только что было что-то. Уничтоженные прилавки, рухнувшие навесы, половина быка, запряжённого в повозку – случайное попадание, а какая чистая работа. Старик, из последних сил ползущий по булыжнику, с сухой, даже не кровоточащей дыркой на месте живота.

Ребёнок, прячущийся в подворотне, с изумлением смотрит на своё плечо, где больше нет руки. Женщина трясёт мёртвого младенца.

На короткое головокружительное мгновение Реза обнаруживает себя в одной из кинохроник про Ханаширо. В той, где показывали, что стало с теми, кто оказался на границе зоны поражения. Реза пересмотрела её больше ста сорока раз. Ей до сих пор иногда снятся люди без кожи – одни фасции и влажные мышцы. Живая изгородь – один край ровный и целый, другой растворился, как сахар. Кошка, чёртова кошка, которая продолжает мурлыкать на солнышке, будто не замечая, что у неё больше нет задних лап.

Реза знает, что коты мурлыкают и от боли тоже. Знала уже тогда. И к тому моменту она уже успела посмотреть на киноплёнке много такого, чего не увидишь и в страшном сне. Но, когда показали кошку, Резу вырвало.

Только потом, позже, она узнала, что дело не в этих кадрах: в тот день она уже была беременна Линни.

Линни. Её девочка. Испорченный день для уборщика, нашедшего тело в туалете центрального вокзала. Ровесница гибели Ханаширо.

Если бы Реза могла вернуться в прошлое, она сказала бы ей: “С миром не всё в порядке, и с тобой не всё в порядке, но это не страшно. С этим можно жить, многие живут, я живу”.

Реза поднимает свой кулон-пузырёк ко рту и раскусывает стекло. Сплёвывает осколки и кровь, не чувствуя боли, и морф-магия, выпущенная из герметичной тюрьмы, обволакивает их с Литом защитной сферой. Реза припасла её на крайний случай, такой, как сейчас. Теперь их отделяет от мира полупрозрачный перламутровый барьер, способный на какое-то время защитить и от морф-выстрелов, и от обычных пуль.

Не на долгое время.

Лит выдыхает и отпускает её, устало ссутуливается. Реза скрипит зубами: его человеческий камуфляж рассыпается на глазах, и вне лаборатории этого не поправить. Она хлопает себя по карманам, ищет ещё амулеты; сбрасывает рюкзак, принимается рыться в нём.

– Что за детские выходки?! – сердито окликает Дениз. Сквозь барьер её голос доносится словно издалека. – Да, он не орудие! Он животное! Почему ты так его защищаешь?!

– Да потому что это мы их сотворили! – не прерываясь, кричит Реза. – Мы их боги, Ойра! Паршивые боги, это правда, но других у них нет. Мы в ответе за тех, кого создали!

Где же эти чёртовы амулеты?! Не могла же она за год использовать все до последнего?

– Реза, – вдруг говорит Лит, и его голос звучит так мягко, что она замирает. Поднимает глаза.

Он стоит над ней, высокий, прекрасный. Горбится под весом непомерно огромных крыльев – сколько же их всё-таки? – слишком тяжёлых для пока ещё человеческой спины. Поднимает руку, пальцы на которой начинают срастаться не то в коготь, не то в острое раздвоенное копыто; устало потирает больное плечо.

И тогда паника вдруг исчезает.

Неумолимый часовой механизм перестаёт тикать.

За долю секунды, ещё быстрее, чем тогда, в их первый раз, Реза понимает всё. Вообще всё.

– Это не плечо, – говорит она в пустоту. – Это сердце, правда?

Лит кивает, спокойно и просто. Улыбается краем губ, и эта полуулыбка, которой Реза никогда ещё не видела у него на лице, полная света и печали – величайшее из сокровищ.

– Меня бы всё равно не хватило до дома, – говорит он, и в этих словах нет боли, как будто тело у него не распадается на части, и сердце прямо сейчас заживо не гниёт в груди. – Я давно это понял, просто не говорил. Не хотел, чтобы… путешествие закончилось.

Впервые за всё это время Лит выглядит… безмятежным. Ему больше не нужно притворяться. Ничто уже не имеет значения, а значит…

Он свободен.

Реза смотрит на него снизу вверх, и бизантинопольское солнце превращает его волосы в нимб, в гало, в лучи далёкой звезды. Свет дробится у неё в ресницах, и кажется, будто весь мир – мозаика из разбитого стекла.

Время стоит на месте.

Лит наклоняется к ней и касается её губ своими, прохладными и сухими.

Выпрямляется снова. Тихо улыбается. Глядя ей в глаза, произносит:

– Спасибо, Реза.

Он разворачивается и идёт к барьеру, туда, где на них, как в театре, пялятся Дениз и ее люди. Оборачивается у самой черты, смотрит на Резу ещё один раз, и она остро понимает, что следующего не будет.

– Отвернись, ладно? – мягко просит Лит.

Так странно заранее знать, что эти слова – последние.

Реза пытается вспомнить, что Линни сказала ей самым последним в то утро. Поблагодарила за завтрак? Пообещала позвонить после из школы?

Лит переступает непроницаемую морф-границу так же легко, как проходят сквозь туман. Его искусственная оболочка слетает с него клочьями, будто шелуха, будто старая змеиная кожа, и Реза с огромным облегчением чувствует, что Лита, настоящего Лита, существа, которое на самом деле не носит этого имени, не стало меньше.

Он сбрасывает оковы человечности и снова становится собой – неописуемым, невыразимым, неподвластным ни одному из людских языков.

Его поникшие тяжёлые крылья, которым нет счёта, расправляются и наливаются силой. Рог, изломанный, будто каменная молния, мечом вздымается к небесам и крышам. Распахиваются дюжины так долго спавших глаз с горизонтальными зрачками.

Он единорог, но не из книги сказок, а с раскопок могил доисторических зверей – гигантский, косматый, могучий. Он изящен, как птица, как рыба в серебряном горном потоке, и в то же время до невозможности осязаем. У него нет постижимой для человека формы, нет цвета, для которого существует имя.

Он ангел из древних священных писаний, он ночной кошмар, он наркотический бред, он существо с планеты, на которую человеку не ступить никогда.

Он чудовище.

Он чудо.

Запись включается снова, и кадры кинохроники сменяют друг друга. Вот голова Дениз, всё ещё с благоговейным изумлением на лице, отлетает в сторону. Кровь гейзером бьёт вверх, и странно, что она не забрызгала облака. Вот подручные Дениз в панике вскидывают свои морф-пушки. Они кричат, но Реза почему-то ничего не слышит; весь мир онемел и оглох.

Лит двигается быстрее звука, быстрее света, быстрее мысли.

Неудавшиеся террористы не успевают поднести трубки к губам – не успевают даже ничего понять, – а их тела уже разрываются на бессмысленные ошмётки.

Каурисы не созданы для этого мира, и с каждым шагом, с каждым новым кровавым выплеском Лит разваливается на куски. Плоть стекает с инженерного кошмара его скелета, словно брошенный в огонь пластик. Один за другим лопаются и вытекают глаза. Мохнатые крылья облезают, будто хвост издохшей кошки.

Поэтому он просил Резу отвернуться. Он не боялся, что ей станет дурно от крови или что она возненавидит его за звериную жестокость.

Он просто не хотел, чтобы она запомнила его таким.

Глупый, глупый мальчишка. Реза вот этими самыми руками создала его тело, и, уж будьте уверены, она не забыла ни одной человеческой железы, в том числе и отвечающих за любовь. Но Лит так ничего и не понял. Он не знает, что если любишь, то любишь всё целиком. Даже безобразные части, даже части, полные ненависти и страха.

Даже части, которые гибнут.

Неодушевлённый предмет, в который превратился последний из людей Дениз, падает наземь. То, что было Литом – обглоданный остов – ещё успевает поднять слепой череп к небу, а потом вместо него остаются только свет и пыль, и больше ничего.

И даже тогда Реза не отводит взгляда.

***

Орхан – и хватило же наглости! – провожает её на вокзале, как будто они друзья.

Впрочем, он сделал для Резы куда больше, чем иной друг. Лично выправил ей новые документы, оформил разрешение на выезд из страны. Достал билеты до границы с одним из государств, сохраняющих нейтралитет.

Всё, что угодно, лишь бы спровадить её из Бизантинополиса, от греха подальше.

Резе не обидно. Она нагостилась тут вдоволь; время двигаться дальше, а куда – неважно. Этот мир давно стал большой деревней. В нём негде спрятаться и нигде не спастись.

Одно место ничем не хуже и не лучше другого.

– Не расстраивайтесь, – говорит Орхан на шумном перроне и одаривает Резу своей фирменной улыбкой. – Вам ли не знать, что человек не способен просуществовать на Полигоне и минуты? Вам всё равно было не увидеть его своими глазами.

Паровоз даёт гудок и выкашливает в небо облако дыма. Реза молча поднимается в вагон. Находит себе место у окна.

Орхан там, на платформе, весело машет ей рукой. Его сообщники мертвы, их план провалился, и умение сохранять настолько бодрую мину при плохой игре достойно уважения.

Реза не знает, был ли он там, на площади. Наблюдал ли смерть Дениз.

Она не знает и не хочет знать, что он собирается делать дальше.

Зато она знает, что Орхан не понял самого главного.

Когда Лит поцеловал её, Реза увидела.

В этом коротком касании, когда время перестало существовать, она увидела весь мир, которым стал Полигон, бесконечно больше изнутри, чем снаружи. Она смотрела бесчисленными глазами Лита на невозможные пространства, где законы физики и геометрические аксиомы не имеют силы, и на других таких, как он, и на мгновение, всего на мгновение внутри его памяти, Реза почувствовала себя…

До́ма.

Она выдыхает и закрывает глаза.

Поезд с шумом выпускает пар и отправляется в путь.