Тяжёлые ладони легли на её колени, развели их — Аня вздрогнула и открыла глаза.

— Мама! Давай быстрее, что ты копаешься?

Недовольный голос сына вывел её из ступора, а школьный рюкзак, оттягивающий руку, вызвал лёгкое раздражение, как, впрочем, и всё остальное.

К остальному относилось и то, как сын звал её.

Почему Тёмка теперь зовёт её «мама»? Всегда звал шутливо и одновременно ласково: «Нани». Пётр и его родители при сыне говорили так: «Смотри на Анну» или: «Делай, как Анна», только не «мама». Но когда дело касалось Петра, то: «Как сказал папа, так и делай». И Аня уже тогда бы вспылила, — как они любили говорить, «учинила скандал» — подозревая их в том, что это делается специально, словно предъявляли права на её сына и уже тогда хотели разделить и отодвинуть её в сторону. Но Тёмка внёс свою поправку. Он придумал песенку: «Мами-нани-аня», — и мычал её сначала неуверенно, потом громко и бурно. К девяти годам определился окончательно и, когда был раздражён, то звал громко «нани», а если хотел смягчить — «мами».

Вот сейчас он злился и должен был назвать её «нани»!

Почему сказал: «Копаешься»? Раньше всегда говорил: «Тормозишь». Аня не успевала за ним во всём. Услышанное где-то на улице, он выдал ей: «Ма, ну ты тор-р-р-рмоз!»

Она не обиделась, наоборот, так восхитилась его раскатистым «р», что захлопала в ладоши. В тайне Аня опасалась, что дефект речи его отца и дедушки передастся и ему, но нет, Тёмка к месту и не к месту рычал и выговаривал ей: «Нани, ты опять меня тор-р-р-мозишь!» А она почти напевала в ответ: «Конечно, ведь я твой тор-р-р-моз!»

Пётр жутко раздражался, а они с Тёмкой любили свои словесные игры. Их было много...

Аня стояла у окна и смотрела на крыши домов. Вздрогнула: по коленям прошёлся холодок, словно кто-то привычно потёрся. Вот опять. Ташки нет уже год, а она продолжает чувствовать её присутствие. Растерянно оглянулась: кухня, настенные часы показывали девять утра. Опять ушла в свои мысли. Значит, Тёма отправился в школу. Значит, она его проводила. Он назвал её «мама» и она задумалась.

Когда начались все эти несовпадения? Ах да, месяц назад, после её болезни. Что-то сдвинулось в памяти. Она помнила тот день, когда Пётр привёл её в квартиру, и его родители были необычно рады Аниному приходу. Впервые. Они взяли её за руки и раз за разом твердили, какое это счастье, что она может ходить, выполнять несложную работу по дому, заботиться о сыне. Вот только выходить из квартиры не следует, о работе в фармацевтической компании и речи быть не может. Пётр говорил, что она в любой момент может потерять сознание, а вдруг это случится на лестнице или на улице, где она может упасть, и тогда болезнь войдёт в более тяжёлую фазу — Аня будет прикована к постели и не сможет ухаживать за ребёнком. Уж лучше так, по квартире.

А вот что было до болезни и что это за болезнь?

Она вздохнула и снова отвела взгляд от крыш, уже развернулась спиной к окну и поморщилась — левая нога напомнила о себе ноющей болью. Надо сходить к невропатологу, невыносимо терпеть эту боль. Но одной нельзя, а Пётр всё время отговаривается занятостью на работе. Аня посмотрела на календарь. Пятница. Пробормотала:

— Ненавижу!

В пятницу родители забирают сына из школы, заводят домой переодеться и увозят к себе на выходные. Во время переодевания бабушка инспектирует все комнаты на предмет беспорядка. И старается, чтобы Аня этого не заметила. Свекровь может и промолчать, но чаще выговаривает... жалостливо, с оханьем, ещё раз напоминая об Аниной неспособности быть идеальной матерью, хозяйкой, женой. Но не это самое неприятное. На выходные Аня один на один останется с Петром. Невыносимо!

Тёмка уезжал с родителями, и в квартиру заходил Пётр, садился за стол. Аня готовила чай. Себе заваривала пакетик с шиповником. Ему две ложки листьев засыпала в заварник, заливала кипятком. Весь процесс заваривания, он всё тем же тяжёлым взглядом внимательно наблюдал за Аней, ронял своё привычное:

— У тебя напряжённое лицо, расслабь.

Аня не отвечала. Все претензии к её внешности, поведению и интонации она могла вернуть ему с лихвой. Но не решалась сказать, что у самого Петра лицо не лучше, словно собрано в щепотку или в куриную гузку — так с тайным злорадством позволяла себе думать Аня. Потом она уходила в свою комнату и закрывалась на защёлку — благо, та ещё была. И могла просидеть на кровати, вглядываясь в окно до самой темноты.

Пётр всё это время стоял, подперев плечом косяк, громко тёр пальцами мутное дверное стекло и просил впустить, поговорить с ним. Давил на то, что она его жена и должна быть ласкова. Что стольким ему обязана, могла бы хотя бы из благодарности... Аня коротко отвечала:

— Оставь меня в покое!

А когда темнота заполняла комнату, она наконец-то забивалась в угол между кроватью и комодом...

Очередной раз чувствуя неуютность, а в чём-то и безысходность своего положения, Пётр звонил родителям и просил привезти Тёмку обратно. Сам тут же исчезал, отговариваясь работой. Словно опасался столкнуться с сыном или чего-то с её стороны. Только чего?

И так повторялось в шестой раз.

Аня быстро, насколько позволяла боль в ноге, прошла в детскую и начала уборку там... Надо вспомнить... что-то очень для неё важное!

 

Тёма аккуратно поставил свой рюкзак на полку и пошёл переодеваться. Аня нахмурилась. Опять не так. Почему? Всегда швырял в угол дивана и громко заявлял:

— Как же я устал! Мами, вкусняшку мне с Владусом и Компотом! Плиз, плиз, плиз!

Она притворно рычала и выбирала из двух зол наименьшее:

— Только Компот, только Компот и никакого Владуса!

Пока он отдыхал от уроков со вкусняшкой, просматривая видео с блоггером Компотом, она поила чаем родителей Петра.

Сейчас всё иначе. Теперь Тёма делал всё обстоятельно, по-взрослому. Аккуратно ставил рюкзак, одевался в приготовленную одежду, иногда она его не устраивала, и он долго перебирал футболки и свитера в комоде, выбирая тот, что больше подходил его настроению. Потом собирал в рюкзак сотовый, планшет и набор зарядных устройств. Шёл на кухню съесть кусок пиццы; хоть это осталось неизменным. В это время дедушка крутил в руках пустую чашку. Бабушка рыскала по комнатам.

Из детской послышалось нытьё:

— Неужели так трудно разложить одежду и заправить постель, ведь целый день дома, да что ж такое!

Аня медленно поднялась со стула и похромала в детскую. Бабушка с тихими причитаниями раскладывала Тёмкину одежду, которая валялась в разных местах комнаты. Постель, которую Аня утром тщательно заправила, была измята, словно по ней пронеслась стая котов, играющих в тыгыдыки, подушка валялась за спинкой кровати. Вот опять! Она всё прибрала к приходу сына, но как будто это было вчера, а не сегодня. Заглянула в свою спальню, потом в ванную — та же история.

Сначала Аня думала, что у неё после болезни провалы в памяти, на четвёртую неделю в затуманенную голову пришла шальная мысль, а не бабушка ли по-быстрому, пока готовился для них чай, топталась по кроватям, раскидывала Тёмкины вещи и оплёвывала раковину в ванной?! Сейчас Аня была почти убеждена в этом и с горечью смотрела на торопливые движения ещё не старой свекрови.

Едва Аня сделала пять шагов в сторону своей комнаты, после того как проводила сына с родителями, дверь распахнулась и в квартиру стремительно вошёл Пётр. Аккуратно снял и поставил свой рюкзак, подошёл к ней. Она отклонилась от его объятий, спросила:

— Ты хоть сына видел?

— Встретил на лестнице. Ты разве мне не рада?

Он смотрел на неё тяжёлым взглядом и ждал ответа. Ей показалось, или действительно его чистенькие руки подрагивали от нетерпения? Раньше мягкие, неощутимые на её теле, стыдливые. Сейчас налитые булыжной тяжестью, ненавистные.

Стоит ей ответить согласием, и он потащит её в спальню.

— Ты знаешь ответ... — отвернулась и побрела в свою комнату.

— Почему ты такая?!

У него были три любимые фразы в любом с ней разговоре, на любую тему: «Почему ты такая?», «Вот так, значит!» и: «Ты всё неправильно поняла...». Как по учебнику современной психологии.

Она узнала об этом от Кати, ближайшей подруги...

Аня влюбилась в Питер, когда старшеклассницей приехала со своим классом на экскурсию. После поступила в медицинский университет имени Павлова и познакомилась там со смешливой и подвижной, как ручеёк Катериной. Та сразу прониклась к ней симпатией и решила ввести в бурную жизнь города. Это только приезжим он казался медлительным, литературным и в чём-то напыщенным. Коренные жители прекрасно знали, каким бурным он может быть.

Катя! Аня ухватилась за это имя. Надо срочно позвонить, пока снова не ушла в свои мысли. Она взяла сотовый и набрала знакомый номер, автоответчик оповестил, что абонент вне зоны доступа. Аня открыла ноутбук, вошла во «Вконтакт» и увидела несколько своих сообщений, которые остались непрочитанными.

«Куда же ты пропала?»

Она села на постель и потёрла виски вялыми пальцами, заставляя себя окунаться в прошлое. Яркие воспоминания, словно фотографии альбома, медленно пролистывались в сознании. Катя в их любимой кофейне. Катя на фоне Большого каскада — фонтана в Петродворце. Катя тискает Тёмку и ямочки играют на её щеках. Аня не раз повторяла, что с такими щёчками та очень похожа на певицу Сандру. Именно подруга познакомила её с Петром, и она же заметила неладное.

— Господи, Анька, я не видела тебя три месяца после свадьбы. Что с тобой? Он тебя сосёт, как вампир, что ли? Ты же на себя не похожа! — сорвалась она на крик, когда они наконец-то встретились в их любимом Etlon-Coffee на Аптекарском острове, рядом с универом.

Аня слабо улыбалась и говорила, что это не так. Просто у его семьи много требований к ней, а она не справляется. Ещё учёба, ещё она соскучилась по маме, но в Нижний её не отпускают. Вернее дел столько, что не до того...

По ногам снова прошёлся холодок и в дверном проёме комнаты мелькнула белая кисточка хвоста. Аня вздрогнула и потёрла ноющее колено. За окном небо заволокло серой бугристой пеленой. Все эти недели стояли пасмурные дни, а так хотелось солнца, чтоб ударили лучи по глазам и на плёнке век возникло огромное красное пятно — ослепительное, отрезвляющее...

Послышался звук падающего «Lego». Тёмка расставлял свои конструкции по всему залу, вот опять что-то свалилось, при том, что она в квартире одна. Надо сделать крепкий кофе и наконец прийти в себя. И перестать видеть и слышать странное. Аня поднялась и побрела на кухню. Что поделаешь, первые недели после болезни были настолько туманными, что она отчётливо помнила только ужас от тяжёлых рук Петра и навалившегося на неё тела...

Две ложечки растворимого кофе должны привести ясность в мысли. Что происходит? Катя куда-то пропала, Тёмка изменился, снова родители Петра и сам Пётр в её жизни. Ещё кругом мерещится Таша. В сущности, Аня была не против этих призрачных напоминаний, почему-то успокаивающих.

Она привезла Ташку из Нижнего Новгорода. Боже, какой стойкости ей это стоило! Пётр ни в какую не желал видеть животных в доме. Тёмка требовал щенка, но Аня настояла на своей кошке, совсем забыв о том, что ей пятнадцать лет. Прошёл год, и старость подкралась к Ташке незаметно, стихийно.

Кошка, доживавшая последние дни, ослепшая и оглохшая, с постоянно кровоточащей грудной опухолью размером с грецкий орех, всё больше отлёживалась на кухонном ковре возле раковины. Аня специально касалась её ногой, слегка придавливала мягким носком тапка хвост, чтобы Таша почаще ощущала, что не одна в своей темноте. Теперь и Аня каждый день чувствовала её присутствие. Кошка мелькала белой тенью по краю видимости, валила Тёмкины конструкции в большой комнате, чаще всего напоминала о себе прохладной волной по ногам.

Аня держала горячую кружку и наблюдала, как поднимается пар.

За несколько недель до смерти у Ташки остался только нюх, он обострился. И когда заваривался кофе, она ковыляла на его аромат, отыскивала Анины ноги, укладывалась на стопу и негромко тарахтела. Так и умерла однажды, незаметно, на Аниной стопе, пока та сводила таблицы по номенклатуре лекарств на ноутбуке. Тёмке тогда исполнилось восемь, и он настороженно наблюдал горе матери. Аня кремировала кошку и отвезла прах в Нижний Новгород к матери, взяв с собой сына. Вместе стояли над Волгой, вместе развеяли прах кошки над водой...

Тёмка рос и всё больше понимал то, что происходило в их семье. А жизнь Ани становилась всё невыносимее.

Она смутно помнила, с какого момента затаённая депрессия дала о себе знать. Беременность протекала тяжело, Аня всё время чувствовала себя больной и уставшей, казалось, что все силы её тела ушли на то, чтобы дать ребёнку здоровье. Кормила грудью, мучилась от хронического недосыпа и мигреней. Усталость нарастала не только физическая. Ко всему, изменилось отношение и поведение Петра...

Пётр с самого начала заявил, что не готов к рождению ребёнка, ещё слишком рано для детей. Аня держала положительный тест в руках и ощущала, как петля, в которую сама влезла, затягивается всё сильнее. После свадьбы прошло всего полгода, и она только начала подозревать, в какую семью попала. Она вынесла тяжёлую беременность, долгие болезненные роды...

Аня пригладила постель сына и направилась в свою комнату. Мимоходом глянула в зеркало трюмо и подумала: «Какое странное, отстранённое у меня лицо. Бледное. Надо уложить волосы и наконец переодеться!» Но ей совсем не хотелось снимать привычный тёплый халат и ночную сорочку в розовый цветочек, в которой она девять лет назад отправилась в роддом.

Есть моменты, которые она не то чтобы не хотела вспоминать, скорее боялась. Стоило только нащупать в памяти маленькую картинку-фотографию, приблизить к глазам, как возникало ужасающее чувство несоответствия реальности с воспоминанием. Она чётко знала, что Петра и его родителей уже не должно быть в её жизни. Помнила потрясающее ощущение свободы, когда тяжёлый взгляд Петра перестал давить на затылок и плечи. Почему же они снова с ней? Неужели, болезнь вернула их?

Аня снова посмотрела в зеркало, вглядывалась в свои глаза, выискивая и подтягивая картинки прошлого.

Где же они познакомились с Петром? Ах да, на йоге, её туда затащила подруга Катя. Она посмеивалась и всё повторяла, стараясь как можно больше привлечь Анино внимание: «Ты только посмотри, какой чистенький, гладкий, немногословный, прям как ты! Вы словно созданы друг для друга!».

Аня смутилась и посмотрела на того, кто, по разумению Кати, был создан для неё. Пётр действительно производил впечатление такого чистенького, ухоженного молодого мужчины. Говорил неохотно, больше смотрел тёмными, неопределённого цвета глазами. Жилистый, с чёткими и уверенными движениями, в которых сквозила настороженность. И с какой-то маниакальной страстью приглаживал на себе одежду. Аня как-то посмеялась, что с такими начищенными ботинками вполне можно завоевать топ-модель, а не скромную выпускницу универа. Пётр хмурился, щеки покрывались розовыми пятнами, пальцы поправляли высокий гольф водолазки.

Встречались редко. Ни цветов, ни походов в кино, только прогулки по Александровскому парку и разговоры о школьных годах и институте, о важности йоги. Аня всё списывала на строгое воспитание и пыталась рассказать о родном городе — Нижнем Новгороде, маме, о том, что она у неё одна, а как бы хотелось иметь братьев и сестёр! Пётр почему-то одобрил тот факт, что она единственная в семье и вообще, надо радоваться, что выбралась из захолустья в Питер. Аня долго смеялась. Это Новгород-то — захолустье?!

А потом он попросил её взять паспорт и пойти с ним в ЗАГС. Ни предложения руки и сердца, ни цветов, ни белого платья, о котором мечтала Аня ещё в школе. Всё произошло до странного быстро, она не успела как следует подумать, оценить. На её неуместный вопрос: «Зачем?» Он так же странно ответил: «Тебе нужна прописка и хватит в общаге жить!»

А потом беременность и пять лет домашней глухоты. Сын часто болел, и ей некогда было осознать своё положение, что-то изменить или хотя бы бороться. Пётр убедил её, что она не справится без его помощи. Но ей удалось пересилить давление с его стороны и со стороны его родителей. Она устроилась в фармацевтическую компанию на должность провизора. С личными деньгами появилась финансовая уверенность. А у Тёмки появилась ещё одна игра. Когда она приходила с работы, тот шутливо спрашивал:

— И как там таблетки поживают?

— А тебе про какие рассказать? Про белые или синие, а может, про большущие капсулы для тех, кто рюкзак на диван кидает?

Пока привычными движениями заправлялась постель, продолжала навязчиво и целеустремлённо вспоминать. Таблеточки... В фирме девчонки ей завидовали, не таясь вздыхали, когда Пётр появлялся в их офисе — ухоженный, в строгой водолазке и пиджаке, терпеливо ожидая, когда она закончит и соберётся домой. И так почти каждый день. Ни задержаться на работе, ни прогуляться в приятном одиночестве на подходе к дому. Глотком воздуха — прогулки с сыном во дворе, редкие встречи с Катей. Но словно в отместку за пять минут свободы от бдительного наблюдения, Петр весь вечер проговаривал своё неудовольствие всему до чего мог дотянутся: и как она выглядит, и как сутулится, хмурит брови, как разговаривает с ненужными людьми. К категории ненужных людей относилась и Катя...

Аня вернулась на кухню и снова приготовила себе кофе. Его запах помогал сосредоточиться. Скоро приведут Тёмку, и времени на спокойно подумать не останется. Она посмотрела на свои руки. В последнее время, часто рассматривала их: короткую линию жизни — на левой ладони, длинную — ума — на правой. У неё даже не было обручального кольца. Пётр крепче золота и обязательств держал её своим маниакальным вниманием и бдительностью.

В начале их отношений ей это нравилось, никто и никогда не был так внимателен к ней, никто и никогда не следил за ней взглядом.

Она забеременела, родила — начались допросы и обвинения. Почему изменилось её поведение и перестала за собой следить? Почему уворачивается от его рук и не хочет секса, как раньше? Её постоянная отговорка об усталости не воспринималась всерьёз. Ей не давали отвлечься, передохнуть, выспаться, всё время нужно было что-то делать. Родители Петра приезжали раз в неделю и инспектировали их квартиру, от их приезда Аня уставала больше, чем от болезней сына. Она стала ловить себя на мысли, что хочет сбежать. Именно это желание заставило её, не взирая на физическую и душевную усталость, посмотреть на отношения с Петром под другим углом.

Мама жила в Нижнем Новгороде, болела, не могла приехать. Только через три года, когда здоровье Тёмки стало стабильным, Аня смогла вместе с ним приехать к ней и свободно вздохнуть. Пока сын трогал пальчиками красные кирпичи стен Нижегородского Кремля и одолевал Чкаловскую лестницу, Аня много думала, разговаривала с мамой, пыталась осознать своё положение. А положение, со слов Петра и его родителей, у неё было незавидное.

С кружкой горячего кофе в руках Аня подошла к окну. Положила ладонь на холодное стекло, потом — на кружку, снова — на стекло. Контраст холода и тепла помогал мыслить чётче. От воспоминаний тело словно пронизывало током чувств, от меланхолии до отчаянья, от раздражения до яростной злости. Особенно трясло при воспоминаниях о близости с Петром. Всякий раз, когда склонял, уговаривал, брал против её желания, в ней словно что-то надламывалось. Будто по китайской вазе паутиной шли трещинки, сначала маленькие — по эмали, затем глубже — в широкие разломы. Которые не залечить.

По ногам снова пробежал холодок, но Аня, забыв, что кошки давно нет, раздражённо качнула головой и буркнула:

— Ташка, не мешай!

Всё чаще она твердила себе, что это невыносимо, невыносимо, невыносимо!

Каждый год Аня что-то отвоёвывала для себя. Сын пошёл в сад, она дотянула университет. Ещё год и наперекор воле Петра и его родителей поехала с Тимкой в Нижний к маме. Ещё — и вышла на работу провизором в престижную фармацевтическую компанию. Появились личные деньги. Но каждый бой оканчивался горстью таблеток и месячным приёмом валерьянки и пустырника.

Однажды Пётр в очередной раз сунул сыну планшет с игрушками и завёл Аню в ванну. Прижал к стиральной машинке, закинул полы халата ей на голову и стянул трусики. Она слабо сопротивлялась, к концу дня ни сил, ни тем более желания. И вдруг, у неё перехватило дыхание, да так, что она упала на пол и схватилась за грудь. Последнее, что она увидела перед тем, как потерять сознание — перекошенное от злости и страха лицо Петра.

В больнице после уколов и обследования сказали, что с ней случилась паническая атака. Нужно к психиатру. Разрешили пролежать в отделении пять дней. Для неё почти санаторий. Только за сына тревожилась. В больнице её навестила Катя, она с завидным упрямством оставалась единственной подругой, сумевшей наплевать на молчаливое неудовольствие Петра. Сунула ей визитку с номером телефона психолога.

— Нужен психиатр, — Аня слабо улыбнулась. На лице два синих провала глаз.

— К чёрту психиатра, ты ещё не в том возрасте, чтобы сидеть на антидепрессантах! Тебе нужен опытный психолог. Я Костика лично знаю, у него нестандартный подход! Да-да! Он мужчина! И он знает, как помочь женщинам в абьюзивных отношениях. А твой Петруша махровый абьюзер! Вампирюга! Я тебе точно говорю! Нет, какая сволочь, а? Проклинаю себя за то, что познакомила вас!

По ногам — снова холодок, настойчивый. Аня наклонилась погладить кошку и замерла перед пустотой. Больную ногу, свело судорогой. Поглаживая бедро, дохромала до стула, тяжело села. Кружка из-под кофе, оказалась пустой. Аня вздохнула. Когда успела выпить?

Скрывая от Петра всеми возможными способами, раз в неделю ездила на консультации к психологу. Его практика действительно оказалась нестандартной.

— Мысль о том, что он стал таким из-за меня и ребёнка, приводит меня в ужас, — сбивчиво говорила она после долгого описания своих отношений с мужем.

— Успокойтесь, он всегда был таким. Рождение сына сработало, как катализатор, и высвободились все его слабости и страхи.

— Я больше не могу выносить его, я к вам пришла... я погибаю, а жить... Я ещё никогда не хотела так жить! И не могу... Мне все говорят не реагировать... Катя говорит: одевай мысленно алмазный колпак и наплюй...

— Да, а ещё железную кастрюлю на голову... — прервал её психолог. — Говорить вам не реагировать — всё равно что просить не чувствовать. Ваша реакция вполне естественна! Ваша психика подаёт знаки, что вам не по силам одной справиться с таким давлением и унижением.

— Что же мне делать?

Психолог закрыл папку, отложил карандаш и наклонился к ней.

— Я не имею права советовать вам подать на развод, он воспользуется этим и попытается забрать у вас сына.

Аня мелко затряслась, закружилась голова при мысли, что останется без своего ребёнка.

— Господи, Господи! Только не это!

Психолог посмотрел на её сцепленные руки, словно хотел взять их, успокоить, согреть, но этика врача запрещала ему любые тактильные контакты. Ей хватило и этого взгляда, чтобы унять дрожь и утихомирить панику. Этот взгляд дал опору её мыслям, уверенность, что она понята, что ей верят и сочувствуют.

— Вам нужно научиться отражать его атаки, а в некоторых моментах самой наносить удары, — вкрадчиво произнёс он, поднялся и налил воды в стакан. Протянул Ане.

— А это возможно? — стукнулась зубами о стекло, вода оказалась ледяной.

Психолог улыбнулся.

— В психологии нет ничего невозможного. Знания — сила, помните? Нужно терпение и тренировки.

И Аня тренировалась! Сначала в мелочах. После очередной критики, какая она неженственная, неряшливая, неухоженная — при полном запрете с его стороны ходить в салоны, подкрашиваться и делать причёски — она как бы невзначай бросила: «Ты всё сказал?!» и ушла в детскую, заниматься с Тёмкой, оставив Петра в обиженном недоумении. Он не трогал её несколько дней! Потом он попытался снова высказать свои подозрения по поводу её флирта на работе с одним из её коллег, на что она так же спокойно ответила: «Тебе показалось» и снова ушла. Несколько поспешно. Пётр стоял бледный, рот искривился, нижняя губа задрожала от едва сдерживаемого бешенства. Аня почувствовала, как щёки наливаются жаром от восторга и ретировалась.

Каждая маленькая победа, как глоток энергетика. Но вместе с этим, она понимала, что не хочет жить с Петром, даже если сможет укротить его скверный характер. Понадобились месяцы упорного самоконтроля, нельзя было и вида подать, что она всё делает осознанно. Отвечала спокойно, за ответами пошли вопросы, на которые Пётр не знал, что сказать. Нельзя к маме? Я разве в тюрьме? У нас семья, а не зона, где муж выполняет роль жандарма, разве не так? Пётр молчал, а Аня собирала Тёмку и снова уезжала к маме — погостить. Сыну нравился Нижний Новгород.

Когда Пётр возмущался её поведением, часто переходя на фальцет, в очередной раз напоминая, что она приезжая, и если бы не он с квартирой и пропиской, где бы она оказалась? Она искренне его жалела и советовала найти другую — ту самую, достойную его персоны. Короткими фразами она обесценивала его обвинения, чёткими вопросами выстраивала личные границы. Стала замечать в его глазах панику.

О, благословенный игнор! Аня научилась смотреть на мужа взглядом рыбы — насквозь. Она смотрела в его глаза и в который раз спрашивала себя: как же сразу распознать человека? Как распознать всё, что в нём кроется за видимой воспитанностью, добротой, вниманием? За торопливыми взглядами и напускной вежливостью — распознать чудовище!

Снова послышался шум падающих игрушек. Аня вздрогнула, провела пальцами по холодному лбу. Воспоминания медленно выстраивались в хронологическом порядке: она научилась защищаться, она накопила достаточно денег, чтобы вернуться в родной город, она написала заявление об увольнении и должна была отработать последние две недели, она подала заявление о разводе...

Аня стояла у кухонного стола и пристально смотрела в стену. Хотелось протянуть руку и холодными пальцами схватить то самое, недостающий пазл общей картины — воспоминания.

Громко щёлкнул замок входной двери. Тёмка зашёл первым, аккуратно поставил рюкзак, снял кроссовки. Подошёл к ней и крепко обхватил её руками. Аня покачнулась. Голова сына неприятной тяжестью прижалась к её телу.

«Всё не так, всё не то», — подумала она, сдерживаясь от желания расцепить руки сына и оттолкнуть.

— Скучала по мне?

— Конечно, дорогой.

Он поднял голову и посмотрел на неё жадно и торжествующе. Аня заставила себя улыбнуться. Губы сводило судорогой. В последнее время, она заглядывала в глаза сына и видела там Петра.

А у Тёмки раньше были её глаза, и Аня видела в них своё совершенство. Пётр со своими родителями мог сколько угодно говорить о её недостатках. Но стоило ей посмотреть в глаза сына — и она ощущала себя идеальной, самой лучшей матерью на свете. Именно это удерживало её от полного отчаянья.

На этот раз сын отказался ехать в гости к бабушке с дедушкой. Он бросил на них молчаливый взгляд и те как по команде кивнули и, не попрощавшись, закрыли за собой дверь.

— Мама, я очень устал, давай полежим, — и, не дожидаясь ответа, повёл её в спальню.

Она лежала, вытянувшись в постели, словно на больничной койке. Смотрела в потолок, наблюдая за тем, как светлые пятна осеннего солнца блуждают по стене. И чувствовала, как ужас холодной и влажной изморосью охватывает тело. Тёмка лежал рядом, тесно прижимаясь, обхватывая её рукой, уткнувшись носом в щёку, и его губы слегка касались её шеи. Потом он уснул.

Как же хотелось вздохнуть полной грудью, сбросить тяжесть, жуткие подозрения! Это же Тёмка! Её сын, её опора — незыблемый стержень, не дающий ей сойти с ума. Чтобы не запаниковать окончательно, она вернулась к своим воспоминаниям. Провалилась в сон.

Ей снилась Чкаловская лестница — верхние ступени терялись в облаках. Аня хотела подняться наверх, но неожиданно обнаружила, что её ноги замурованы в бетон...

Тяжёлые ладони легли на её колени, развели их — Аня вздрогнула и открыла глаза. Кудрявая голова мужа упиралась в её плечо; жаркое, размеренное дыхание обжигало грудь. Она закричала...

Тёмка поднял голову и посмотрел на неё заспанными глазами.

— Успокойся, мама. Тебе снова снится сон.

Аня села и отдышалась. Да, последние недели ей часто снились кошмары. Она помяла ноющее колено и слабо улыбнулась.

— Колено болит... Ты поспи ещё, а я пойду приготовлю поесть, — и, вывернувшись из-под его руки, вышла из спальни. И свободнее вздохнула.

 

Аня заперлась в ванной и сидела на крышке унитаза. Слёзы бежали по щекам, руки на коленях дрожали. Между ног было мокро. Она быстро достала с ванной полки упаковку салфеток и вытерла промежность.

— Это не мой сын, это не мой сын, я сошла с ума!

Неожиданно в заплаканное лицо повеяло свежим ароматом мяты. Аня зажмурилась и вдохнула его всей грудью. Так пахло в тот день, когда она собирала мяту в парке и обкладывала ею труп Ташки в коробке. И несла потом в ветклинику на кремацию.

Урна с прахом любимой кошки ещё стояла какое-то время на полке в её бельевом шкафу. Пётр насмехался над заплаканным лицом Ани, требовал вынести урну из его квартиры. Наверное, если бы не это требование, она бы ещё долго терпела своё положение, а тут словно закаменела. И куда делись былая мягкость и робость?

Аня собралась и уехала с сыном в Нижний. Тёмке в тот год исполнилось восемь, готовился пойти во второй класс. Он с молчаливым изумлением наблюдал горе матери. Смерть питомца заставила иначе посмотреть на происходящее в их семье, да и на жизнь вообще. Теперь Тёмка пристально наблюдал за отношениями родителей. И если Пётр начинал снова что-то выговаривать Ане, то мальчик лез под руку, задавал ненужные вопросы, уводил её в свою комнату. А потом выдал ей:

— Тебе с папой плохо, да? Я же вижу...

Как же она рыдала у него на плече после этих слов! Тёмка обнимал её и тоже плакал.

Они вместе развеяли прах кошки, но запах мяты ещё долго держался в бельевом шкафу.

И вот теперь Аня снова ощутила его. Она подняла голову, и сквозь слёзную муть ей показалось, что на стиральной машинке сидит её кошка.

Не может быть!

Аня зачерпнула подол рубашки и вытерла лицо. Ташка сидела на машинке, белая кисточка хвоста подрагивала, а зелёные глаза пристально смотрели на неё.

— Я точно сошла с ума, раз вижу призрак... — Аня, морщась от боли в колене, поднялась и протянула руку. Шерсть кошки оказалась вполне ощутимой, как и маленькая головка и уши. Аня покачнулась.

— Что со мной происходит? Где я?

Она развернулась и сделала шаг к умывальнику, щедро плеснула холодной воды в лицо. Посмотрела на себя в зеркало и подумала, что, если бы смогла дозвониться до Кати, та бы всё ей объяснила, ничего не скрывая: ни болезни, ни безумия.

За спиной раздался раскатистый, грозный рык кошки. К ужасу Ани по зеркалу пошла волна, и её отражение исчезло. Она увидела пустынный холл в маленьком Etlon-Coffee на Аптекарском острове, где они с Катей любили сидеть. А вот и сама Катя за угловым столиком, и не одна, а с Костей. Она яростно рвала салфетку и что-то говорила ему.

Аня ощутила такую радость, что, забывшись, протянула к подруге руки. И вот она стоит рядом со столиком и может разглядеть не только усталое лицо Кати, но и услышать её голос, положить руку на плечо.

— ... Это же я познакомила её с Петром, как ты не понимаешь! Это мой крест!

— Ты не могла знать, что всё так случится, — Костя говорил тихо, но его уверенный голос, каким его знала Аня, дрожал, а в глазах стояла нескрываемая горечь.

— А кто мог знать? Кто? Господи! Он и вся его семейка ненормальные на всю голову! Мне его нисколечко не жаль. Петька получил своё! Он всегда был трусом и как трус ушёл. Но Анька не заслужила такого, понимаешь, и Тёмка... — Катя закрыла лицо руками и заплакала. Костя придвинул к ней свой стул и обнял за плечи.

Аня смотрела на них и чувствовала, как холод пробирает её до костей. Неожиданно она заметила, что стоит в домашних тапочках, на теле всё та же ночная рубашка в розовый цветочек, на плечах — тёплый халат.

— Скоро сорок дней... Знает ли её мать о том, что произошло? — Катя достала зеркальце из сумочки и принялась вытирать потёкшую тушь...

 

Аня стояла перед зеркалом и раскачивалась из стороны в сторону. Её скрюченные пальцы впились в плечи, но боли она не почувствовала: «Так это не безумие, просто я умерла? Но как такое произошло и почему я не помню? Почему здесь Тёмка, и Пётр, и его родители?»

За спиной мяукнула Ташка. Аня повернулась к ней, взяла на руки и заплакала:

— Ты всё это время была со мной!

Кошка лизала её пальцы, мурлыкала и тыкалась в лицо влажным носом. Аня гладила и успокаивалась, прижимала любимую кошку к щеке и целовала белую головку в рыжих пятнах. Когда успокоилась окончательно, снова села на унитаз, размышляя вслух:

— Если я умерла, то почему всё ещё здесь? Что произошло? Почему я не могу вспомнить?

Неожиданно кошка запрыгнула на стиральную машинку, пристально посмотрела на Аню зелёными глазищами и зашипела...

 

Они ехали в машине родителей. Аня с сыном — на заднем сиденье, дед — за рулём, бабушка — на переднем, критиковала дорогу. Попутно доставалось и Ане, могла бы и пораньше приехать, не на ночь глядя, а лучше бы вообще не приезжала. Они бы сами привезли Тёмку в Питер.

Дед, как обычно, вызвался довезти их с дачи на станцию, чтобы бедному мальчику не пришлось топать в такую даль. Бедный мальчик уткнулся в сотовый и осваивался в новом приложении. Аня почти не слушала, она действительно решила забрать Тёмку раньше, не хотела оставаться наедине с Петром. Она сказала ему, что подала заявление на развод, и после короткого разговора подозревала, что он ей не поверил.

Теперь это уже не важно. Ещё несколько дней — и они с Тёмкой уедут жить в Нижний и обретут свободу окончательно. Катя будет приезжать в гости.

На последнем сеансе Костя сказал:

— Вы — боец! За вас можно не беспокоиться, вы всё преодолеете!

Аня улыбнулась, вспомнив об этом. Да уж, боец! До сих пор в груди всё дрожит после разговора с Петром.

Свекровь перехватила в зеркале её улыбку и раздражённо сказала:

— Что такого важного произошло, что ты забираешь внука раньше воскресенья! Радовалась бы свободному времени, уделила бы внимание мужу. Так нет, явилась!

— Ничего ты, бабушка, не понимаешь! — Тёмка снова пришёл на помощь матери и, не поднимая головы от сотового, ответил за неё. — Нам надо собираться, мы скоро переезжаем...

Та всем телом развернулась к Ане:

— Переезжаете? Куда? А Пётр знает? Он ничего нам не говорил!

Тёмка поднял голову и понял, что сболтнул лишнего. Дедушка в этот момент выехал на перекрёсток и резко затормозил, когда бабушка неожиданно вцепилась в его плечо:

— Нет, ты её слышал!

Ни он, ни Аня ответить не успели. Тяжело груженный КамАЗ на всём ходу врезался в их легковушку, подмял под себя и протащил несколько метров, заваливаясь в придорожный кювет...

 

Кто-то настойчиво тарабанил в дверь ванной. Аня встрепенулась, глянула на машинку — кошка исчезла. Дверь ходила ходуном от яростного стука. Едва Аня открыла, как в неё вцепился сын.

— Мама, не бросай меня! Аня, не бросай! — закричал он во весь голос.

— Что ты! Успокойся, куда ж я уйду? Я думала, ты спишь, хотела принять ванну, но что-то плохо себя чувствую. Пойдём, я же хотела тебя накормить, — она еле оторвала его руки от себя и повела на кухню.

Пока готовила его любимые спагетти с курицей, ощущала на себе тяжёлый, настороженный взгляд. Он молчал, и Ане казалось, что она уже слышала этот вопль: «Не бросай меня!» и видела этот панический ужас в глазах. Только не могла вспомнить, где и когда. И это точно не Тёмка.

«Значит, авария, — думала она, нарезая мясо. Никакой паники и хаоса в голове, удивительно. — А как же посмертие? Это оно? Вот этот ад с Петром и родителями — моё посмертие?»

Аня не ощущала страха, только недоумение и раздражение. Вокруг привычная обстановка. Квартира, в которой она прожила девять лет, кухня, затёртая до такой чистоты, какая может быть только у психически нездорового. Всё это удобство, ухоженность и элегантный до маниакальности быт, она готовилась с радостью оставить в считанные дни. Но случилась авария, и она словно всё начала заново. Отвоёвывая каждый пазл своих воспоминаний, шаг за шагом, от робкой, застенчивой и жизнелюбивой девушки из Нижнего Новгорода до измученной, остервеневшей, доведённой до крайности женщины. Бойца, в которого её превратили обстоятельства.

Руки подрагивали, но делали своё дело, отточенными движениями — до автоматизма. Теперь нужно выстроить последовательность картинок. Она погибла во время аварии, значит, родители и Тёмка — тоже. Но если родители здесь, где её сын? Тот, что сидел за кухонным столом, — чужак.

Аня поставила перед ним тарелку со спагетти и пристально посмотрела в настороженные тёмные глаза. Нет, это не Тёмка. Ведь она, став призраком, осталась сама собой. А этот — кто-то другой! Если бы Пётр был тогда с ними в машине, она бы посчитала, что это он обманывает её, заставляет думать, что он – Тёмка, которого она любила без памяти! Но Пётр — в мире живых.

Она наблюдала за тем, как мальчик с лицом её сына и глазами мужа неохотно ковырял макароны. Впервые пристально разглядывала кудряшки около ушей и на шее, которых у Тёмки не было. На пальцах рук короткие ногти обрезаны до розовой кожи, как Аня никогда не стригла сыну, но так всегда обрезал Пётр. У неё закружилась голова, снова жутко заболела левая нога.

— Ты доедай, я пойду в спальню, — сказала она и поднялась.

— Я с тобой, мама! — он резко подскочил, брошенная вилка звякнула о тарелку.

Аня уложила его на свою постель и села рядом. Он подчинился, при этом вцепился в её ладонь. Вид у него был утомлённый и какой-то взбудораженный. Она смотрела в сумрак окна и свободной рукой гладила разболевшееся колено.

— Ты опять хочешь уйти, я чувствую, — неожиданно сказал он. — Не уходи от меня, ты же обещала. Не уходи!

Что-то произошло в её голове, словно разом зажглось несколько светодиодов.

Она лежала на хирургической кушетке в одноместной палате. Было очень жарко. Бинты на теле промокли от пота и лекарств. По вискам и шее противно стекало. Её правая нога была в гипсе, а левая — то, что от неё осталось, — укрывала простынь, запятнанная алыми кляксами. Повязка на культе опять набрякла.

Рядом сидел бледный до черноты Пётр и до боли сжимал её руку. Она его уже ни о чём не спрашивала, её единственный вопрос прозвучал несколько дней назад, когда она впервые пришла в себя.

— Тёму спасли? Он выжил?

Она не спрашивала про родителей, их участь её нисколько не интересовала. Только бы сын был жив!

Пётр отрицательно покачал головой, но радости в его глазах от того, что она пришла в себя, было столько, что она возненавидела его окончательно. И замолчала надолго. А он говорил, сбивчиво, продолжая её обвинять, даже в том, чего она не делала, но это уже было настолько в его характере, что он не осознавал, и тот факт, что некоторые подробности аварии могли попросту добить её.

Она узнала, что родители, сидевшие впереди, погибли мгновенно. Тёмку от удара бросило на грудь Ане, по сути, он заслонил её от осколков и железа — умер сразу. Она вспомнила, что успела обхватить его руками. Её ногу отсекло сиденьем и одновременно придавило, иначе изошла бы кровью. Скорая добиралась долго.

Врачи уверяли Петра, что, скорее всего, она не выкарабкается. В кровь попала инфекция. Но Аня пришла в себя на пятый день. А Пётр уже всех похоронил. Поместил родителей и сына в одной оградке, под разными плитами.

Он приходил каждый день и подолгу сидел, вцепившись в её руку, умолял не бросать. Она с ужасом смотрела на него, иногда бредила. Просветление наступало, когда приходила Катя. Подруга плакала и обещала отвезти Аню к маме в Нижний, когда та поправится. Как-то Аня попросила её сфотографировать могилу сына, долго разглядывала изображение.

Когда Пётр пришёл снова, она обратилась к нему с просьбой.

— Я останусь с тобой, если выживу, а если нет, поклянись, что кремируешь тело и мой прах закопаешь в могилу сына. И чтобы моё имя было рядом с его именем. Сделаешь?

Он долго смотрел на неё и наконец кивнул. И скрепил своё обещание близостью. Зря что ли оплачивал одноместную палату?

Кто-нибудь испытывал мерзость, какая выпала на её долю? Аня вытерла влажной салфеткой промежность. Повязка на ноге от мужниной страсти снова промокла от крови. Она больше не задавала вопросов ни себе, ни тем более Богу. Как-то она шутя сказала Кате, что, должно быть, в прошлой жизни была маньяком или убийцей, раз теперь столько приходится выносить. И если ад есть, то он не в девяти кругах, как у Данте. Ад — это возмездие при жизни — просто другой и в другом теле.

Через несколько дней она умерла.

Аня посмотрела на кудрявую голову на своей подушке. Тот, кто называл себя её сыном, заснул. Она высвободила ладонь, тихонько поднялась, стараясь не разбудить. Подошла к окну.

Так вот почему левое колено всё это время болело! Хотя странно это, ноги нет, тела нет, а боль осталась. За окном листья струились на влажную землю. Скоро октябрь...

«Почему я здесь? Что меня держит? И где мой Тёмка?» — с горечью думала Аня. Неожиданно в ладонь вползла прохлада. Ташка ткнулась в руку влажным носом.

Аня гладила её и смотрела в окно. Неожиданно струящиеся листья стали закручиваться в спираль, уходящую вдаль. На конце спирали зажёгся яркий свет.

— Нани! Ну, где же ты? — раздался знакомый крик.

Она ахнула и потянулась на голос. Стены квартиры истончились и исчезли. Внезапно Аня оказалась на кладбище, возле той самой оградки с могилами, которые видела на снимке сотового Кати. Только теперь там, на маленькой мраморной скамейке, сидел Пётр. У его ног стояла спортивная сумка. Брошенный, разъярённый, одинокий, он рыдал в кулак и проклинал её. В какой-то момент ей стало его искренне жаль.

— Ты же обещала! Какая же ты, Анька, тварь, тварь!

Он расстегнул сумку, достал сапёрную лопатку и маленькую урну с её прахом. Вырыл ямку, осторожно поместил туда урну и засыпал, прикрыв сверху искусственной травой.

Аня облегчённо вздохнула: хотя бы обещание исполнил! Ей действительно стало его жаль. Совсем один, родителей он особо не любил, на сына часто обижался и ревновал к ней. Найдёт ли другую? Поймёт ли свои ошибки? Она хотела развернуться и направиться в сторону света.

— Мы всё равно будем вместе! Всё равно! Ты от меня так просто не уйдёшь!

Пётр вытряхнул из сумки какие-то мелкие вещи. Аня с ужасом наблюдала за тем, как он что-то выпил из бутылки, достал медицинский баллончик с лидокаином и спрыснул запястья на обеих руках. Его лицо покраснело от натуги, с губ свисала слюна. И всё же, пересилив страх, он достал канцелярский нож и саданул по венам...

 

Вот значит как! Аня всё так же стояла у окна и гладила кошку. Вот значит как.

Она спустила Ташку на пол, выпрямилась и посмотрела на постель. Маленький Пётр удивительным образом был похож на сына. Вернее, это Тёмка лицом походил на отца. Только глаза и волосы были материнские. Да ещё манера морщить нос и хмуриться.

Пётр сидел на кровати и зло смотрел на неё. И в его глазах она снова читала все упрёки и обвинения, произнесённые раньше и осевшие в нём железной убеждённостью. Однако теперь Аня понимала, что это она была для него крепостью, за которую он прятался от ненавистного мира. Это она была тем источником жизненных сил, из которого он жадно черпал, ничего не принося взамен. Это ей он уготовил участь безропотной наложницы и служанки.

— Ты моя! Мы всегда будем вместе! — его напряжённое, собранное в куриную гузку лицо темнело от злости.

— Я тебя при жизни научилась не бояться и теперь не боюсь! — спокойным и одновременно твёрдым голосом произнесла Аня и вышла из спальни.

Она снова заперлась в ванной. Снова за дверью стоял Пётр, умолял поговорить с ним, дёргал за ручку, пытался открыть.

Она стояла у зеркала и смотрела в своё лицо. «Жалость губительна», — думала она. Сын звал её, а она пожалела Петра и поэтому он смог удержать её в созданной им тюрьме. Интересно, как долго бы он скрывался под личиной сына? Неужели надеялся, что она не догадается? Какой путь она проделала, воссоздавая картину из кусочков воспоминаний? Долгий путь длиной в сорок дней! Пора сбросить прошлое окончательно и идти вперёд!

По зеркалу прошла волна, Аня качнулась в сторону своего отражения и оказалась в чужой спальне. На широкой кровати металась молодая женщина. Это была Катя.

— Анечка, прости, меня! Аня... — шептала она во сне.

Аня села на краешек рядом и положила руку на её плечо, погладила. Подруга замерла, словно прислушивалась.

— Помоги мне, Пётр меня держит, — прошептала Аня и тихонечко провела по её спутанным волосам.

— Всё что хочешь, только скажи, — сдавленно, словно задыхаясь, пробормотала Катя. — Надо съездить к твоей маме? Рассказать?

— Нет... Прах...

— Что? Отвезти ей твой прах?

Аня склонилась к самому её уху и прошептала:

— Развей!

 

До кладбища Катя добралась только поздним вечером. Большинство посетителей разошлись, да и могила находилась в той части, где люди редко попадались. Вот и остывшее тело Петра обнаружили только на второй день.

Она не знала, в каком месте рыть, поэтому сдёрнула верхний слой искусственной травы с обеих могил. И только потом поняла, что сделала лишнее, ей надо было догадаться, что Пётр закопает прах Ани в могилу сына. Сам он на свой счёт никаких распоряжений не оставил, его и похоронили рядом с родителями, выбив имя на их надгробии.

Катю трясло, но не от осеннего холода. Пот струился из-под шапки и по спине под курткой. Ковыряя землю садовым совочком, мысленно ругала себя, всё-таки можно было взять и лопату. Побоялась, что кто-то увидит, как она раскапывает могилы.

У второго надгробия задержалась, постояла, разглядывая имена Ани и Тёмки. Посмотрела на венок, который поставила в день похорон, вспомнила надпись на ленте. Всхлипнула. Подкапывала недолго, совочек глухо стукнулся в бок урны. Катя осторожно вытащила её.

«Аня просила развеять, но не здесь же, — лихорадочно соображала Катя, — надо хоть на широкую улицу выйти, или поляну найти. Развею и обратно урну закопаю!»

Пока Катя искала урну, Аня стояла внутри железной ограды рядом. И переживала только об одном — она так и не нашла Тёмку.

Наконец подруга, обнимая урну обеими руками, выскочила на тропинку и побежала в сторону центральной аллее кладбища.

Аня посмотрела ей вслед и подошла к калитке. Мир вокруг покрылся жемчужно-серым туманом. Он разом накрыл могилы и деревья, и они растворились, словно исчезли. Аня сделала шаг наружу и остановилось в испуге — куда теперь идти? Внезапно туман начал стягиваться в одной точке и завихряться в спираль. Значит, туда!

Аня вздохнула и попыталась шагнуть навстречу спирали. Неожиданно ноги, налившиеся свинцом, словно пригвоздило к земле. Она со всего маху рухнула лицом вниз и почувствовала, что её что-то тащит назад в ограду семейных могил. Вскинула руки вперёд и вцепилась в кладбищенскую траву. Вывернула шею и посмотрела, что её держит. И то, что она увидела, вызвал такой приступ ужаса и отчаяния, какие она никогда не испытывала.

Вцепившись в её ноги мёртвой хваткой, Пётр и его родители тащили Аню обратно в клетку ограды. За их спинами призрачной занавесью колыхались ненавистная квартира, большая кухня и широкая кровать. Аня запаниковала, но вцепилась в землю. Яростные руки вонзались в её ноги, но она не сдавалась, хотя понимала, что одной против троих ей не справиться.

Из жемчужного тумана вынырнул гибкий силуэт кошки. Ташка прыгнула Ане на спину, добежала до колен и с грозным шипением ударила когтистыми лапами по рукам Петра. Аня смогла подтянуться на ещё один рывок.

В это время Катя выбралась на центральную улицу кладбища. На ней никого. Она перевела дыхание и открыла урну, быстрыми движениями стала рассыпать прах. Тот падал на тёмный асфальт, его подхватывал холодный ветерок, закручивал и разносил. Катя шептала:

— Ты столько лет мечтала о свободе, столько лет! Наконец-то ты её обрела!

Внезапно Ане стало легко, словно разом оторвались цепкие руки. Она смогла подняться и зашагать вперёд. А впереди тонкой спиралью раскручивался яркий свет. И тут она услышала недовольный голос:

— Нани?!

От этого голоса у неё перехватило дыхание, руки сцепились и прижались к груди. Бурная радость хлынула в сердце, слёзы потекли по щекам. Она побежала. Ведь это был самый желанный голос в жизни:

— Нани! Не тор-р-р-мози! Я и так тебя долго жду!