Ветер нёс с поля боя лязг стали и смрад демонов, но ударялся о прозрачную стену магического щита и не достигал цели: человека в простом доспехе, но с богатым гербовым плащом за спиной.

Гийом Тоннэр, герцог дю Ривьер-д'Ор, фельдмаршал несравненной Эврии, наблюдал за крахом человечества с лучшей возможной точки обзора.

Годы неустанной работы, десятки обнаруженных и истреблённых культов, выжженные леса и обрушенные горы – однажды они нашли целое крохотное королевство в глуши, куда раньше не ступало копыто эврийского коня, и захватили за пару часов. Всё это – чтобы не позволить демонам воспользоваться узлами подземных лей-линий и построить на подходящем месте свои поганые порталы. Всё это – впустую.

Красно-фиолетовая орда лезла из прибоя, несть ей конца и края. А Тоннэр говорил, а Тоннэр умолял Его Величество: вот, мол, Ваше Величество, планы кампании против морского люда, лишь молвите слово – и к осени они станут Вашими верными вассалами. Августейшая улыбка, смешливые морщинки в уголках глаз: полно тебе, друг мой Ги, ты совсем как дед мой Эврар VII, мир праху его. У того под конец жизни ум за разум зашёл, так он вздумал море завоевать. Стрелами море закидал, копьями, шарами огненными – ничуть магов своих не пожалел, совсем как ты не жалеешь своих. Обожди, друг мой Ги, ещё десяток-другой лет, нам пока рассудок твой надобен целым и невредимым.

Так и не подчинённый морской люд сделал то, что рано или поздно делает любой народ, на чьей шее не сомкнулась железная перчатка закона: продался демонам. Или сам отдался, хуже пропащей девки – до частностей Тоннэру дела не было. А дело было в том, что демоны столько порталов отстроили на дне морском, что хватило на армию, коей эврийская земля не видала никогда.

И эта армия теперь сминала эврийскую пехоту и кавалерию, теснила магов, изнашивая их щиты. Ещё немного – и войско Тоннэра сотрут с лика земли, и ни Эврию, ни её легкомысленных чванливых соседей ничто более не спасёт. Поля затопчут, города разорят, царству человека придёт конец. Начнётся ад на земле – всамделишний ад на земле, а не тот, о котором говорят добродетельные богословы, боязливо косясь на Тоннэра и ему подобных.

Самым поганым было то, что демоны сдерживались. Это была не полная их сила, не самый яростный их напор. С высоты холма и опыта отражения их атак сомнений не оставалось.

Немудрено: демоническим военачальникам была отлично известна излюбленная тактика Тоннэра. Как только чаша весов склонялась не в его пользу – ковен его скованных нерушимой клятвой магов сплетал высшее боевое заклинание. Больше в этот день ковен пользы принести не мог: слишком много сил отбирало заклинание, оставляя магов на полпути к смерти. Зато на месте вражеской армии зиял кратер, и кавалерия легко расправлялась с её отступающими останками.

Орда, бравшая количеством, а не дисциплиной, не желала превращаться в кратер, и трусливо ждала, когда же Тоннэр отдаст приказ. И в своём трусливом ожидании пожирала сотни бойцов, как саранча пожирает пшеницу.

Тоннэр глотнул бодрящий отвар корней из нагретой солнцем фляги. Он отдаст приказ. Маги испепелят воющую шипастую массу, изрыгаемую морем. И на её место тут же хлынет новая – с новой силой, зная, что больше её ничто не сдержит, кроме жалких жизней простых смертных воинов.

Была бы у него армия големов… его люди даже нашли двоих цвергов, беглецов из разрушенного города под горой, которые хранили секрет их создания. Неслыханная удача. Немного надавить – и секрет был бы в его руках, и души всех этих воинов ютились бы не в хрупкой мясной оболочке, а в несокрушимых металле и камне. Если бы епископ не запретил использовать нечистое цвергское ремесло под страхом анафемы…

Что толку! Думай, Тоннэр. Почему демоны, побери их ад обратно и навек, до сих пор ни разу не нападали такой огромной ордой? Если они всё это время могли захватить земли людей с той же лёгкостью, с какой Тоннэр захватил королевство-деревню с осиновым троном и короной из еловых ветвей, – почему не сделали этого раньше?

На поверхность воды всплыл новый отряд войска преисподней, блеснул пылающими гривами. Тоннэр поднёс к глазу трубку с магическим стеклом, наблюдая за их бестолковым барахтаньем. Да, точно, это ифриты, огненные демоны, и они перестанут быть бестолковыми, как только окажутся на твёрдой земле. Вот только вода, закономерно, их злейший враг. На то, чтобы провести их огонь невредимым через воду, нужно недюжинной силы колдовство.

Тоннэр перевёл трубку на прорванный в десятке мест строй пикинеров – с каждым мгновением демоны всё дальше от линии берега, всё глубже на священной земле Эврии. Между громадами ледяных йотунов и многоруких гекатонхейр сновали стайки бесформенных, мелких тварей, похожих на клопов, и стайками же облепляли воинов. Недоростки. Не дети – откуда дети у нечистых демонов? – но мелкие, слабые, недоразвитые. Быстрее всех гибли на пиках, под стрелами и пороховыми снарядами, но продолжали лезть вперёд.

Так вот оно что. Это последняя, решающая битва – не только для Гийома Тоннэра, Эврии и человечества. Для отродий преисподней тоже. Что бы ни заставило князей демонов пойти на это – они бросили против него все силы ада до единой. Какая честь. Надо соответствовать.

В одно мгновение всё стало просто и ясно. Сожаления были – столько ещё не сделано для Эврии, столько замыслов канет в забвение. Армия големов… нет, он бы не ослушался епископа, но епископ не запрещал блудным цвергам заниматься их собственным ремеслом – только людям. И прямо сейчас оба цверга не покладали рук в тылу его войска, заселяя тела големов душами умирающих от ран бойцов. Как жаль, что это всё – впустую. Как жаль, что он не представит Его Величеству новых неутомимых воинов.

Зато он навеки избавит человечество от демонической угрозы. Достойный конец, что бы про него ни написали в хрониках. Тоннэр и без того с юных лет знал: ничего хорошего.

Эврара VII прозвали Беспощадным, и не за то, что он на закате лет бросил вызов морю. За то, как он одержал победу над соседней Гельварией – за то, что на ней десятки лет спустя чернело пятно бесплодной пустоши, там, где когда-то были приграничная крепость и льнувший к ней цветущий город. Не просто взрыв, как от очень большого порохового снаряда. Полное истребление всего живого на много миль.

Конечно, за это боевое заклинание – наивысшее, мощнейшее, запретное – фельдмаршала предали бы анафеме. Было бы кого предавать.

Конечно, это заклинание нельзя было сплести сразу после другого, менее мощного и разрушительного – если бы ковен магов планировалось оставить в живых.

Тоннэр отдаст приказ. Ковен испепелит демонов, что уже вылезли на берег, и на их место хлынут все остальные, больше не боясь, что их уничтожат. Уверенные в скорой победе. Тут-то их и будет ждать сюрприз.

Услышав план, маг-адъютант, державший щит вокруг Тоннэра, разом постарел на десять лет. Но ослушаться не смел – нерушимая клятва не позволяла. Он взмыл в воздух, забирая с собой щит – для двух высших заклинаний потребуется весь ковен без исключения, а Тоннэра больше не было смысла защищать.

Ветер взревел в ушах, подхватил полы плаща. Тоннэр подставил ему лицо и улыбнулся.

Когда длинный, острый шип проткнул его кирасу, вонзился в живот и сбил с ног, в голове пронеслось: надо изучить это оружие, откуда у него такая точность и сила при стрельбе снизу вверх, с огромного расстояния, при бушующем ветре. Потом он вспомнил: это больше не его забота.

Когда его взвалила на плечи и потащила могучая девка с копной грязных рыжих волос, он попытался сказать: не надо нести меня к целителям, всё равно сейчас нас всех не станет. Получился только хрип.

Щёки и руки девицы пестрели веснушками. Интересно, они точно так же по всему телу рассыпались?..

Какая глупая последняя мысль.

 

***

Целитель всегда говорил: смерть наступает от грязи.

Обычно цвергин Урфрида отвечала на это хохотом: ну попробуй, Целитель, уронить себе на голову чистую кувалду, попробуй напороться на чистое копьё, посмотрим, как смерть обойдёт тебя стороной. Отвечала – а сама всё чаще омывала руки, всё чаще кипятила воду, прежде чем наполнить фляжку. Вдруг и правда вода убивает незримых демонов земли, а огонь – незримых демонов воды. Всё же Целитель ходил под взором облаков сотню лет, а Урфрида не прошла и двух. А сорок лет её под ликом великой Мадд ушли туда же, куда и лик великой Мадд – в Первородную пропасть. Будто и не было их. Будто она не цверг вовсе, а менш – тот, что ближе и крепче прочих стоит на земле, но всё равно менш.

То есть человек. Здесь, под взором облаков, их надо называть "человек". И демоны, с которыми сейчас билась человеческая армия, незримыми не были.

Перед Целителем лежал умирающий. Если перестанет умирать – она, Урфрида, больше не будет спорить с Целителем и во всём начнёт ему верить. Так она решила. Потому что такие раны в живот убивали даже самых мощных воинов-цвергов, пусть даже жрецы великой Мадд своими молитвами останавливали кровь и сшивали плоть. Несчастных забирала лихорадка, против которой жрецы были бессильны. Что уж говорить о тонкокостном человеке, который даже не знает, как правильно молиться собственным богам. Губы бледнее кожи, волосы от пота слиплись в сталактиты. Не жилец.

О чём она и поведала Целителю вслух. И о своём решении, и о шансах раненого на спасение.

– Во всём мне верить, да? – вздохнул Целитель. Ладони его не переставали работать: одна ловко копалась в ране, что-то сшивая, другая до побелевших костяшек сжимала прозрачный камень. Между камнем и раной протянулась какая-то связь. Камень с каждым мигом становился всё менее прозрачным и всё более красно-коричневым. Должно быть, ловушка для той самой грязи, что приносит лихорадку и смерть. Хитро. – Я стану несносен и беспощаден, учти. Я заставлю тебя поверить, что твоя почтенная матушка была уткой, и ты будешь крякать. Это лучше, чем каркать. Если бы этот сударь был в себе, а не в забытьи, он бы за твоё карканье велел тебя вздёрнуть. Видишь его герб? Люди с такими большими гербами очень чувствительные. За любое "кар" – на виселицу.

Ну остри, остри, Урфриду не проведёшь. Целитель мог щебетать любую чепуху про птиц, зная, что Урфрида ни менша в них не понимала, но не мог скрыть ни дрожь руки, вцепившейся в камень, ни плотно прижатых к черепу острых ушей. Он выдохся. Он добрых две дюжины человек с начала боя успел от грани смерти отвести – и упустить вдвое меньше. Для таких случаев тут и стояла Урфрида с пустым сердцем голема на подхвате.

– Не поверю и крякать не начну, – уверенно сказала она. – Я утку в жизни ни разу не видела.

Подумала и добавила:

– Вблизи. – Мало ли кто пролетал крохотными чёрными точками в облаках.

Подумала ещё и добавила:

– Вживую. – Мало ли чьими тушками взимали дань с попадавшихся в пути деревень.

С поля боя донёсся колокольный перезвон или что-то на него похожее. В грозу – Урфрида уже это выучила – сперва молния, потом гром. В высших боевых заклинаниях всё наоборот. Она тут же зажмурилась и спрятала лицо в руках. Не так-то просто, когда в них сердце голема.

Вспышку она, конечно, не увидела – только распустились перед веками красные трещины, и коже стало сухо и жарко. Внешней стороне ладоней, по бокам лба, под волосами. Будет облезать и шелушиться, и на гребне завтра останется несколько прядей вместо нескольких волосков. Ничего, не привыкать.

Урфрида тряхнула головой, сморгнула выступившие слёзы. Зрение вернулось через пару мгновений.

– Фрида, дура, что ли, герб не видишь? Ты какое сердце взяла? – донеслось сквозь звон в ушах. А, это брат Гюнтер – брат не по крови, брат по продажности. Они с Урфридой оба продали меншам своё мастерство и своих големов – всё, что было стоящего. Разве что секрет созидания не продали – иначе люди сами быстро навострились бы големов делать, а Урфриду с братом Гюнтером оставили бы без дела и без хлеба.

Интересно, а Целитель тоже продал себя, и свои умелые руки, и дивные камни, и тайные знания? Может, и у него была родина – город из деревьев, или где там живут его собратья, – и она тоже канула в Первородную пропасть или сгорела дотла? Или он по доброй воле копается в человечьих кишках, высасывая из них смерть, не получая за это благодарность?

– А ну не зевай, – брат Гюнтер отвесил Урфриде звонкую пощёчину. Забрал у неё сердце голема и всучил другое, потяжелее, инкрустированное сердоликом.

Точно. Мало того, что у умирающего вообще есть герб – он ещё и вычурный, цветастый, такие только у очень больших господ. Большого господина не позволят в простого голема посмертно заточить – только в особенного, с узорчатыми доспехами, с маской, будто человечье лицо. Рост и стать у голема тоже человечьи, и вот это уже глупо, он же слабее будет, его легко собьют с ног. Но большие господа у людей – не то что старейшины у цвергов. Не крепки их кости ни мудростью, ни здравомыслием. Верно сказал Целитель: они за любое "кар" вздёрнуть могут. А с вместилищем души обознаться – это посерьёзнее, чем "кар".

Так что за пощёчину Урфрида на брата Гюнтера не обиделась. А вот за то, что он в силу Целителя не верил и уже готовил голема для принятия отлетевшей души – почему-то обиделась. Ну да, она сама в Целителе привыкла сомневаться, громко и вслух, но чтобы сомневался кто-то другой? Да что они вообще понимают!

Вот, пожалуйста: умирающий разлепил посиневшие веки, моргнул пару раз с трудом. Жилец, и ещё какой! Вон даже рот приоткрыл, говорит что-то…

– …глупцы…

То, что разлилось в воздухе на этот раз, уже нельзя было назвать колокольным звоном. Разве что колокола эти падали бы сотнями, каменным обвалом в подгорном городе, и каждый колокол раскалывался о гранит. Предсмертный лязг разбитой меди, предсмертные вопли жителей, утопленных в обломках. Только сейчас вопили не жители – тысячи тел, раздавленных и перемолотых, – а маги, которых было сколько на этой битве? Два десятка? Три?

Никто из магов не переживёт это высшее боевое заклинание. Уж на что Урфрида ни менша не смыслила в их ремесле – и то понимала.

От далёкой полосы, где сошлись две армии, ползла незримая, неизбежная волна. Воздух застывал морозными кристаллами, плавился и дрожал, как над раскалённой кузней. По синеве неба расходились круги – так они расходятся по воде, когда бросишь камень. Из небесной дрожи вниз протянулись копья чистого немилосердного света. Они вонзались в землю, в волну прибоя, в блестящий шлемами авангард армии людей, в кишащую массу войска демонов. И земля пучилась чёрными, обугленными язвами. И море бурлило в штормовой агонии. И доспехи людей сплавлялись с их плотью. И демоны взмывали ввысь цветными клубами дыма: огненно-рыжим, кровяным багрянцем, иссиня-лиловым.

Самое поразительное зрелище в жизни – потому что последнее.

Это Урфрида тоже как-то поняла. И даже приняла: а что ещё ей суждено, кроме как сгинуть на войне чужаков? Ей, кого отторгла Первородная пропасть, поглотившая её клан, её город, её богиню? Целитель, похоже, не принял: совсем забросил раненого, оставил истекать кровью, судорожно рылся в своей бездонной сумке, пачкая красным вещи. Ну и какой он Целитель после этого? Сущий суетник.

Может, ему было ради чего жить – или даже ради кого, а Урфрида просто не знала. Жаль его тогда: жизнь, у которой есть смысл, жадная, ей и сотни лет мало, она не примет такой конец.

А волна всё катилась и катилась прямо на неё. Волна положила войско, уронила бойцов, как покинутых марионеток, и принялась за тыл. В глаза Урфриде лезли куски, огрызки, осколки треснувшего витража мира. Повар сполз вниз, головой в огонь под котлом, а огонь стал кристаллом флюорита, янтарём, жёлтым желе из варёных костей – стал един с головой и с котлом, склеил, сплавил, спаял. Истоптанная трава восстала, вскипела клубами зелёной плесени и грязной морской пены. Высокая рыжая девица тащила ещё-не-труп с поля боя на своих плечах; точно так же она притащила и это тело, тело, которое Целитель так и не исцелил. Девица не видела волну, не чуяла – но, похоже, почуяла, когда ещё-не-труп стал уже-трупом. Доля мгновения животного ужаса в измождённых глазах – пока порох веснушек под ними не взорвался, не изрешетил лицо и пропотевшую, окровавленную рубаху.

Доля мгновения животного ужаса – всё, что осталось Урфриде, когда до неё наконец дошло, как сильно она хочет жить.

Но волна не стала её ждать.

 

***

Она лежала глазами вверх и видела облака.

Когда её мир закончился в первый раз, его богиня закончилась вместе с ним. Осыпалась каменной крошкой, смешалась с обломками зданий и раздавленными останками цвергов. Здешним богам, ветреным и переменчивым, не было дела до крушения мира. Они висели лениво и неподвижно, смотрели вниз белыми пуховыми глазами.

Почему только люди не молятся облакам? Это же любому очевидно: кто наблюдает сверху, тот и бог. Его всегда видно, в нём не получится сомневаться, в него не нужно верить: он просто есть, как есть вода или скалы. Что за глупость – верить в бога, как будто он – обещание собутыльника непременно вернуть карточный долг. Люди – дураки.

Эта мысль ей не понравилась. На облака смотреть расхотелось. Но глаза не закрывались, поэтому пришлось встать на ноги. Длинные, скрипучие ноги.

Теперь она видела не облака, а всё остальное, и это было во сто крат хуже. Всего остального не осталось. Всё остальное хуже-чем-умерло. Вот её тело: свернулось клубком, обнимает пустоту окаменелыми руками. Вот её тело? – лежит навзничь, растит блестящий красный влажный частокол из живота? Вот её тело? – лежит ничком, лица не видно, хорошо, что не видно, она бы не вынесла?

Нет. Глупый вопрос, конечно. Не её тело, не её тело. Вот их сколько вокруг, куда глаза глядят – нет, глаза, не глядите так далеко, не положено, – и все они не её тела. Совсем ничего не осталось.

Не осталось ветра на лице. Не осталось тепла солнца, чуждого подземной бледной коже. Не осталось вони трупов. Зато есть незримая река силы под землёй – это лей-линия беззвучно ревёт, несётся к узлу, к перекрёстку, он совсем близко, он под морским дном, надо всего лишь утонуть, – как же тянет слиться с этой рекой, как же тянет коснуться узла, стать частью чистой всесильной магии…

Тихий хриплый кашель. Живой. Кто-то живой – о, не просто кто-то, слава ветреным переменчивым богам! Она с лязгом завалилась на колени, осторожно приподняла голову Целителя не годными для осторожности руками, заправила за острое ухо занавесившие лицо волосы.

По лицу она бы его не узнала.

Кожа на левой стороне бугрилась, переливалась изнутри синим, зелёным, лиловым – будто под кожу залезли светляки-самоцветы, которых было так много в забытых тоннелях подгорного города. Глаз, побелевший и выпученный, вряд ли что-то видел. Но ладони что-то прижимали к груди, и грудь поднималась и опускалась от дыхания, значит, всё не так плохо, правда?

Укол дикой тоски в инкрустированное сердоликом сердце: что же с ним стало, что же стало с его изящной красотой?

Укол отвращения: почему, побери её ад, она держит в руках эльфа, ещё и прокажённого неведомым колдовством?

Она отшатнулась, Целитель упал обратно на твёрдую землю, застонал. Но она никогда не считала худосочного гладколицего Целителя красивым и уж точно не думала о нём хуже из-за того, что он эльф. Что плохого в эльфах, честное слово, они же не менши – забудь это слово, нелюдь, – хорошо, она забудет.

Из ладоней Целителя выпал кристалл, совсем почерневший, с серыми прожилками. Целитель нашарил на земле свою опрокинутую сумку, дрожащими руками достал из неё свежий прозрачный кристалл и приложил к левой изуродованной щеке. В кристалле тут же загорелись огоньки: синий, зелёный, лиловый. Они не только грязь из тела вытягивают, но и чужеродную магию, получается, так?

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем кристалл полностью налился яркими, пульсирующими цветами, а поражённая кожа на лице Целителя обвисла и стала похожа на кожу старика, а не пожираемого светляками-самоцветами трупа.

Целитель расслабил напряжённое тело и выдохнул. Открыл единственный целый глаз и внимательно на неё посмотрел.

– Думаю, хватит с меня, – прошелестел изменившимся голосом. – Жадность – это порок, надо и другим оставить, правда?

Она не стала отвечать. Ответила бы – сморозила бы какую-то глупость.

Целитель поднялся на ноги – медленно, осторожно, как если бы каждая его кость была стеклянной. Ноги тряслись и подгибались. Она бы точно подхватила его, поддержала, если бы что-то в ней не отказалось наотрез это делать.

Целитель дохромал до ближайшей покосившейся палатки, вцепился в её деревянный столбик, столбик не поддался.

– Прошу извинить… за неподходящий и, возможно, оскорбительный вопрос, – правая сторона лица усмехнулась. – Ты же жива? Цела?

– Насколько могу быть живой.

Она не открыла рот, не пошевелила языком: открывать и шевелить было нечего. Её гулкий железный бас просто раздался из-под маски. Она знала, как это работает: что в голове у неё камень-пересмешник, из тех, что уводит путников и следопытов в самые отдалённые туннели, заставляет протискиваться в щели, из которых нет пути назад. Они с братом Гюнтером не вставляли такие камни в обычных големов: после крушения подгорного города этих камней у них осталось не больше десятка. Она сама ограняла камень-пересмешник и вставляла в механизм головы, но знать не значит быть готовой.

– В таком случае моя последняя просьба, после чего я оставлю тебя твоим… размышлениям: можешь достать мне мой будущий посох? Без него ходить несподручно.

Это она сделать могла, легко, даже слишком легко, твёрдая почерневшая почва поддалась как масло.

– Тысяча благодарностей. А теперь я больше не буду смущать своим видом твои драгоценные глаза и пойду.

Целитель побрёл в сторону поля боя. Даже с посохом – удручающе медленно. Нет, это как-то неправильно.

– Не драгоценные, это стекло.

– Что?

– Стекло. Даже самые прозрачные камни искажали бы зрение. Куда ты идёшь? Здесь всё мертво и даже хуже.

– Я же не мёртв. В этом человеческом войске я не единственный эльф. Кто-то ещё мог выжить.

Неуместная, лишняя радость.

– Выжившие! Их надо скорее спасти!

Наконец хоть что-то понятное и знакомое. Они вынесут бедных эльфов из отравленной пустоши, даже если людей больше не осталось. Это хорошо, это – цель.

Целитель обернулся на неё и поднял правую бровь.

– Правда? Несвойственно тебе. Кажется, куда больше в твоём характере – сидеть и наблюдать, выкарабкается больной или нет. Скажи, ты заключаешь пари в своей голове? Ставишь на жизнь или смерть?

Надо же, остроухий нелюдь, а нудит о сострадании, как священник.

– Если эльфы могут пережить наивысшее боевое заклинание, кто знает, не пережили ли его сильнейшие из демонов? Если так, их придётся добить.

Главное – чтобы они ослабли настолько же, насколько ослаб эльф. Металлическое тело сильнее плоти и костей, но хватило бы его одного против целого, невредимого гекатонхейра? Вряд ли.

Да, точно, мало ли какая гадость могла остаться на поле боя. А Целитель не сможет себя защитить. Так что она пойдёт с ним. Всё равно больше некуда идти, все прежние жизни закончились. А ещё она перестанет слушать странную неуместную брезгливость и подаст Целителю руку.

Она бы подняла его на руки и понесла, получилось бы быстрее, не пришлось бы видеть, как ему больно и плохо. Но что-то внутри продолжало яростно противиться тому, чтобы так близко касаться эльфа.

Не хватало ещё снова его уронить.

***

Чем дольше она думала об облаках, тем больше их становилось: и наверху, и на горизонте. Робко поднимала голову гордыня: а что если богам мира людей надоело, что их не признают? И теперь, когда они наконец дождались ту, что видит их истинную природу, они до неё снизойдут? Жрецы великой Мадд умели исцелять и творить скромные, маленькие чудеса. Священники людей, насколько она знала – не умели. Какое ещё нужно доказательство?

В культах демонов были такие жрецы. И то, какие «чудеса» они творили… нет-нет, она не знает ничего ни о каких культах демонов. Она знает только армию, которая против этих демонов сражалась, и больше этой армии нет. Всё. Она станет жрицей облаков, а люди дураки.

Она повертела головой – туда-сюда, со скрипом, надо было лучше смазывать. Вокруг всё та же картина: искажённые тела, из которых торчали куски доспехов и оружия. Несколько тел, растянутых, как загустевшая смола, опутывали катапульту. Было бы сложно узнать в них бывших людей, если бы не цвет, не пальцы и не остатки лиц. Она привыкла к смертям, но не к таким.

Целитель – всё ещё единственная живая душа вокруг. Она вовремя вспомнила про големов – других големов, которых они с братом Гюнтером успели заселить сегодня, до того, как мир закончился. Вовремя, но зря – потому что все души, которые она с таким трудом и осторожностью ловила в механические сердца, покинули свои новые тела. У Целителя была теория на этот счёт: мол, наивысшее боевое заклинание убило всех, исключая эльфов, но включая големов. Когда погибла она, её душа попала в ближайший пустой сосуд: сердце, которое она держала в руках. А големы пустых сердец в руках не держали, поэтому погибли насовсем.

Это, конечно, в простых словах, Целитель говорил мудренее. Больше он ничего не говорил, только смотрел по сторонам, щурил глаз, всё сильнее опирался на её руку и на посох, шёл всё медленнее.

Становилось невыносимо скучно.

– Что, правда они были везде? – спросила она. Помолчала пару мгновений и ответила игривым тоном: – Совершенно везде, Ваша Светлость. И на плечах, и на груди, и на бёдрах. Вам бы понравилось.

Целитель остановился и повернулся к ней живой стороной лица.

– Если собираешься читать по памяти скабрезный роман, не можешь ли начать с начала? Я ведь не знаю ни героиню, ни Его Светлость. Как я проникнусь их утехами, если не проникся красотой и трагичностью их душ, если не знаю, что именно у дамы «на груди и на бёдрах»? Вдруг, скажем, жуки?

– Это не роман, я сама с собой говорю.

Веснушки, это веснушки! Были.

– Хотя нет, роман, и да, это жуки, – мстительно соврала она. – А уж когда она снимала исподнее и раздвигала ноги… Но Его Светлость был большим любителем жуков…

Камень-пересмешник, неслыханное дело, отказал.

– Что ж, моё любопытство возбуждено, но не удовлетворено, и теперь я не могу думать ни о чём, кроме жуков, – вздохнул Целитель после пары десятков шагов в молчании. – Думаю, когда всё закончится, тебе стоит отвести меня к продавцу книг, который познакомил тебя с этим сокровищем. Надеюсь, у него осталась ещё копия.

– Там! – вскрикнула она, указывая вдаль. Не совсем вдаль. Туда, где зашевелились демонические останки, где среди трупов раскрылись два исполосованных крыла.

– Боюсь, я бессилен и помочь не смогу, – прошептал Целитель, но она его не слушала. Такие крылатые чудовища были её бичом. Каждый раз, унося в безопасность драгоценную живую ношу на спине, она боялась, что они спикируют вниз, утащат её вместе с раненым, как стервятники. А теперь страх исчез: попробуй утащить груду металла, мерзость!

Нет, никогда с ней такого не было. Но крылатый демон должен быть мёртв, и она ему в этом поможет.

Покрытый неведомо чем меч мертвеца лёг ей в руку, как родной. Демон, больше похожий на ме… человека, криво отрастившего крылья, бросился на неё, навострив десятки когтей. Бесполезных когтей: меч, за которым был вес посерьёзнее костей и мяса, перерубил сустав многопалой лапы, разорвал перепонку крыла, как марлю. Как же хорошо: она давно не вела атаку на передовой, но помнила, что так быстро умирали только люди. Кирасы нет – значит, сейчас надо клинок в торс, вытащить, дальше следующий враг, не теряй голову, не теряй ритм…

– Стой!

Она замерла. С трудом. Когти второй лапы бесследно проехались по маске.

– Держи её, но не убивай!

"Её"?

Лучше слушать Целителя, чем жажду битвы внутри. Она схватила в охапку крылья, вывернула целую лапу, повалила демона на чёрную землю. Крылья хрустнули. Долеталась, мерзость.

Целитель бросил посох и осторожно подползал к корчащемуся демону на коленях, выставив вперёд прозрачный кристалл. Демон отчаянно верещал – двумя ртами. Из большой пасти, не то птичьей, не то ящериной, выглядывало человечье лицо. Пасть клацнула, едва не лишив Целителя кристалла и пальцев, лицо расхохоталось.

– Придержи-ка клюв.

Извернувшись так, чтобы прижимать демона к земле и не мешать Целителю, она наблюдала, как кристалл наливается красно-чёрным, чувствовала, как становится мягче клюв. В конце тело обмякло, а клюв отвалился, обнажив голову. Не человечью, оказалось, а остроухую.

В яростных зелёных глазах прорезались рассудок и боль.

– Отпускай, – зашипел Целитель. Она подчинилась.

Целитель бережно поддержал голову, торчавшую на изломанном демоническом теле. Ниже шеи тёплая загорелая кожа перерастала в красную чешуйчатую шкуру.

– Ты здесь, – прохрипела голова.

Целитель кивнул.

– А это кто?

Острый изумрудный взгляд смотрел дальше стеклянных глаз, смотрел в самое механическое сердце.

Она представилась:

– Урфрида.

Она представилась:

– Жизель.

Она представилась:

– Гийом.

Так вот оно что. Вот оно что. Она не одна – Урфрида не одна. Это всё объясняло.

– У твоего голема сломалась речь.

– Постой, постой, держись, надо вытянуть из тебя демоническую эссенцию. У меня ещё остались кристаллы, ох, если бы я не потратил столько на себя…

Урфрида никогда не видела Целителя таким торопливым, таким растерянным.

– Не надо, – отрезала его умирающая соплеменница. Откуда только взялись силы на резкость. – Ты всерьёз думаешь, что от меня что-то осталось? Я была в ковене, друг. Я сплела заклятие, убившее и меня, и эту землю. Плоть демона… настолько же поддерживает жизнь во мне, насколько я – в ней.

Вся сила духа, державшая Целителя вернее, чем посох, покинула его. Полумёртвое, хрупкое создание с тонкими костями – и всё.

– Что же делать?

Урфрида не хотела слышать его таким, но как заткнуть уши, когда их нет?

– У тебя есть ещё трубка, что я тебе дарила?

Целитель кивнул.

– Вот тебе и ответ, друг. Проводи меня в последний путь.

Облака спускались низко-низко над водой, обнимали скалы, наползали со всех горизонтов. А Урфрида смотрела, как Целитель набивает тонкую глиняную трубку сухими листьями, как разжигает в ней огонь, как прикладывает мундштук к губам умирающей колдуньи ковена.

Великой Мадд никогда не было дела до смертей – на то они и смертные, чтобы умирать. Облакам, похоже, было не всё равно, облака встали почётной стражей – или это потому, что смерть встречал эльф, а не цверг и не человек?

Целитель обхватил руками шею колдуньи – нежно, как для поцелуя в губы. Наклонился к ней и прислонился лбом ко лбу.

Когда Целитель отстранился, когда сел, свернувшись в клубок и спрятав голову между острых коленей, она уже не дышала.

 

***

– Эта трава… её дым помогает легче умирать, да? – спросила Урфрида, просто чтобы что-то спросить.

Солнце клонилось на запад, тени становились длиннее, превращая мёртвое поле боя в причудливое полотно. Почти красиво. Такая мозаика украсила бы Зал Героев, Избранных Великой Мадд.

– Нет, – бесцветным голосом ответил Целитель. – Вы, цверги, любите пиво?

Урфрида коротко рассмеялась, хотя камень-пересмешник плохо умел это делать, и название ему не помогало.

– Вот. А наш эльфийский порок – горький лиственный дым. Это была её последняя просьба, последнее желание.

Урфрида тоже не отказалась бы от кружки пива напоследок – жаль, вовремя не спохватилась. Гийом предпочёл бы бокал пятидесятилетнего гельварского – из тех виноградников, что навеки стёр с лица земли Эврар VII. Единственное, в чём Безжалостный был неправ. Что предпочла бы Жизель?

Пустота. На месте храброй веснушчатой девушки, занявшей сердце голема вместе с Урфридой и Гийомом, была пустота.

Точно дело рук Гийома. Устраняет лишних, так? Примерно как старшего брата устранил, ах, как удачно он упал с лошади и оставил Гийому титул, правда? Не копайся в памяти, Урфрида. И нет, Дамьен был опасен глупостью, неподходящей для своего положения, чего нельзя сказать про Жизель. Гийом бы точно предпочёл делить тело голема с ней, а не с Урфридой, но в сердце попала слишком мелкая часть рыжей души. Потому она покинула их первой. Складные мысли. Менша с два – слышишь, Гийом? – менша с два Урфрида им поверит.

Гийом мог доказать, что их цели совпадали, в качестве жеста доброй воли.

Нет. Сначала надо разобраться с другим.

– Слушай… Можешь проводить в последний путь кое-кого ещё? Девушку. Человеческую. Ту, которая… с жуками. Везде.

Вот у Урфриды точно глупость, неподходящая для положения. Наверняка оскорбила Целителя сразу после такой кошмарной потери.

Она не сразу поняла, что его плечи трясутся от смеха, а не гнева.

– Конечно, я провожу такую примечательную даму. А Его Светлость, любителя жуков, часом, не нужно?

– Он пока, к сожалению, жив.

– К сожалению! Ведомо ли тебе, Урфрида, что на плечах таких извращённых натур держится мир? А ты сожалеешь. Впрочем, вернёмся к покойной. Я не вижу её тела: может, вот её тело? Подойдёт в качестве марионетки для нашего маленького спектакля?

Он ухватился за ближайший бесформенный труп, на чью кожу переползли звенья кольчуги, но не смог оторвать от земли.

– Нет, она… она была во мне.

– Ну что же ты сразу не сказала, – Целитель не то улыбнулся, не то горько усмехнулся, по половине лица не скажешь. Подполз к ней на коленях, заглянул в душу безумным глазом и мёртвым глазом. – Прощай, героиня ненаписанного, очень странного скабрезного романа.

Он положил ладони на шею Урфриды, и ей так захотелось по-настоящему ощутить это прикосновение – сильнее, чем выпить последнюю кружку пива.

А потом его лоб коснулся лба её маски, и подземная недостижимая лей-линия хлынула по металлу её конечностей бурным потоком, заполнила её собой – чистой магией, чистым экстазом. Как если бы боги даровали ей все благословения на свете. Как если бы она была Гийомом, припавшим к веснушчатой груди Жизель, одурманенным запахом её кожи.

На этот краткий миг Гийом даже позабыл чувствовать своё привычное отвращение к эльфам. Теперь он желал поскорее сменить тему. Жест доброй воли – Урфрида про него позабыла? Ей больше не нужна его ценная помощь?

– Я бы держала тебя, Целитель, и никогда не отпускала, – пробормотала Урфрида, покачиваясь на месте.

– Вот поэтому мы так делаем только с другими эльфами и только в момент смерти. Чтобы не пришлось умирать одному – знаешь, как мы не любим умирать в одиночку? Хорошо, что больше ничто не имеет значения, и я делаю что заблагорассудится.

– В каком отряде были остальные твои сородичи?

– Что? Ах да, ещё одна бессмысленная надежда. Так предсказуемо, правда – они лучники. Все трое.

– Под началом?..

– Только не говори, что знаешь хоть одного человеческого офицера! Капитан Тревье. Кажется, так они его звали.

– Тревье… Левый фланг, неудачная позиция, первые лучники, которых демоны смели подчистую. Слишком близко к берегу. Я могу туда провести.

– И я спрошу, откуда у тебя такая осведомлённость, и ты пожмёшь железными плечами и скажешь: это всё лей-линия, ты сам меня с ней соприкоснул. И я возражу: зачем лей-линии имя офицера, скорее она бы запомнила отпечаток их сущностей в эфире. И ты снова пожмёшь плечами, потому что не заходила так далеко в планировании своей маленькой лжи. Что ж, веди, я следую за тобой.

Гийом направился к берегу, не слушая полубессвязный бред Целителя. Хорошо, пусть идёт, но говорить ему Урфрида больше не позволит. Постарается не позволить.

 

***

А ноги голема всё шагали и шагали по прибрежным камням. А облака подступали ближе и ближе, точно ждали чего-то. Ждали, что Урфрида отличится чем-то? Покажет, что достойна? А лей-линия под ногами, так глубоко, что не достать, если только Целитель второй раз не снизойдёт…

Лей-линия задыхалась от страха. По-другому Урфрида назвать это не могла: разумный поток чистой магии чувствовал, как сверху сочится отрава, течёт сквозь почву, точит камень. Не сегодня, не завтра, но ещё несколько дней – и к перекрёстку хлынет та же мёртвая магия, что убила этот берег.

Среди останков солдат и демонов уже попадался выброшенный из воды морской люд – в страшных наростах на чешуе, с глазами мёртвых рыб. Они, как и цверги подгорного города, просто жили – пока кто-то наверху не решил, что хватит, пора и честь знать. Пора и смерть знать.

– Получается, заклинание, которое сотворило… вот это всё, – Урфрида развела руками, – это как та самая грязь, от которой наступает смерть?

Она в десятый раз замедлила ход. Гийом не хотел ждать Целителя, а Урфрида не могла его оставить.

– Можно и так сказать. Гниющая рана на коже земли, проникает в плоть и кость, пока её не вырежешь.

– Или не исцелишь, – тихо сказала Урфрида. – А если взять, ну, такой же кристалл, как у тебя, но размером с дом – можно в него всю мерзость собрать?

Цоканье посоха прекратилось. Целитель остановился.

– Да, можно.

Урфрида тоже остановилась и почему-то боялась обернуться. Боялась спросить.

– На это понадобится много кристаллов размером с дом и много таких, как я, Целителей. Десять дней и ночей придётся без устали оттягивать магический гной, чтобы гниющая язва стала шрамом. А потом, валясь с ног от истощения, вы посмотрите на дело рук своих. На пустырь, который останется пустырём и не расползётся на весь мир. На пленившие страшную разрушительную силу кристаллы. И спросите себя: а где их теперь хранить, чтобы они больше ничего не отравили? И ответите себе: под землёй, в туннелях, где никто не бывает, где их никто не найдёт. И заключите сделку с цвергами, и в уплату пришлёте им столько свежей древесины, сколько столетиями не видели под горой. И годы, десятки лет эти кристаллы будут лежать смирно. А потом, по случайности ли, по изношенности, по чьему-то дурному ли умыслу – кристаллы треснут и лопнут. И обрушится город под горой. И сам ад завалит камнями – так, что даже демонам не будет в нём житья, что полезут они наружу…

Урфрида стискивала хрупкие плечи Целителя железными пальцами.

Наверно, где-то внутри неё обнажились и скорбь, и гнев по её погибшей родине. Наверно, рассказ Целителя сорвал корки с этих ран, и они стали кровоточить. Это было тихое, маленькое, далёкое кровотечение, где-то на задворках сердца. Его полностью затмила чужая слепая ярость. Ярость человека, который никогда не признает, что совершил кошмарную ошибку.

– Ты лжёшь, эльф! Гельвария – никакая не гниющая язва, всё было выжжено, уничтожено, и только! Никакое заклинание не обладает мощью, чтобы поглотить все земли людей! Никакое!

Теперь её руки трясли его, как тряпичную куклу, но на живой стороне его лица не отражалось ничего, кроме принятия.

– «Уничтожено, и только»… Я говорю правду, цвергин. Я знал, что правду о гибели своего города ты не примешь, и… я это заслужил. Я был там. Я собирал ядовитую магию в кристалл, который стал погибелью всех твоих близких – а теперь и тебя. Не будь тех кристаллов – демоны бы не объявили войну. Я заслужил твоё отвращение и твой гнев. Я не должен был злословить…

– «Я», «я», «я»! Скажи лучше, как вернуть всё назад. Плевать, ад уже пуст, кристаллы можно хранить в его руинах, вы же сможете туда их доставить, смазливый волшебный неубиваемый народ! Где те остроухие маги, очистившие землю Гельварии без ведома королей?

–Только я был достаточно молод, чтобы пережить это бремя. Остальные быстро иссякли. И здесь мы были бы бессильны: Гельварскую крепость не строили на перекрёстке лей-линий, до самого ценного отрава не успела дойти. Мир уже гибнет. Эврия уйдёт быстрее, дальние берега – намного медленнее. Никто не сможет остановить то, чему положено начало.

Из облачной мглы вынырнула огромная щетинистая клешня и сбила их обоих с ног. Лямка сумки Целителя порвалась, всё содержимое высыпалось на камни и вспученные комки водорослей. Кристаллы хрустнули под десятком насекомьих ног.

Демоны-недоростки, сотни демонов-недоростков, сотни омерзительных клопов ростом с собаку, слипшихся в одного червя. А в середине червя, на брюхе, торчали три искажённых в немом крике лица, обрамлённые лесом болтающихся ног и рук.

Когда-то они были лучниками, друзьями Целителя, поняла не то Урфрида, не то Гийом. И плоть демонов слилась с плотью эльфов, потому что только плоть эльфов могла пережить наивысшее заклинание. Без неё плоть демонов была бы пустой хитиновой оболочкой на земле или цветным дымом на ветру.

Камень-пересмешник в горле взвыл нечеловеческой, нецвергской тоской.

Тоской по родному жару кузни и по суровой прохладе храма великой Мадд. Тоской по сотне планов, которые не претворятся в жизнь, и королевству, которому не суждено стать империей. Тоской по не выпитым кружке пива и бокалу вина, тоской по прикосновениям, которых не было и не будет – к слишком тонким, слишком хрупким эльфийским пальцам, к рыжим звёздам на тёплом плече.

Если не думать о том, чья вина – их тоска одна на двоих. Их ярость одна на двоих. Они с двойной силой сожмут в руке меч, и горе раздувшейся многоножке, что встала на пути кузнеца големов и фельдмаршала несравненной Эврии. И пусть отрезанные лапы отрастают обратно, каждый раз чем-то иным: шипами, щупальцами медуз, отростками хищной подземной химеры. Пусть клешни хватают за ногу и гнут металл, и подбрасывают их вверх, как деревянную куклу – они, не боясь расшибиться, упадут острием меча вниз, и вспорют в длинном плоском теле сквозную рану. И демоническая кровь проест в их металле змеящиеся узоры, но им не будет больно, им никогда не будет больно, только пьяно и бешено: вот он, достойный враг! Вот он, смысл бессмысленного существования, и пусть эта битва длится вечно!

А потом хвост многоножки чуть не вонзится в грудь не успевшего отступить эльфа – какая разница, всё равно пользы от него не будет – как это какая разница! Кто сильнее: голем или демон? Кузнец или фельдмаршал? Голем закрывает Целителя своей спиной, и удар приходится по железной спине плашмя, и спина гнётся, спина почти ломается – а будь у голема рост и стать как у цверга, не погнулся бы, не сломался бы. Люди дураки, и фельдмаршал дурак. Иди-ка ты, фельдмаршал, прочь из моей головы. Как, сейчас? А кто убьёт демона? Ты не хочешь его убить, ты хочешь бесконечную битву, чтобы не пришлось признавать свою вину. Всё ведь до смешного просто с этой многоножкой. Ты здесь не нужен. Ты опасен Целителю. Ты противен мне. Облака сгустились, и видно не дальше собственной руки. Уходи в туман. Ещё один удар многоножки, мощный, чуть не снёс голову с плеч – третьего ты не выдержишь, дура-цвергин!

Уходи до третьего удара.

Ты ещё не поняла? Как только меня не станет…

Уходи к своим богам, которым ты за всю жизнь не научился молиться.

Уходи, как ушла Жизель.

Уходи.

И в механическом сердце стало чисто. Одна душа на одного голема, как и задумано. Голем встал на погнутые ноги и ударил мечом три раза – в каждый разинутый рот на брюхе демона. Плоть демона поддерживала жизнь в них так же, как они поддерживали жизнь в нём. Прости, Целитель, что не позволила попрощаться. Но без кристаллов ты бы и не смог достучаться до своих друзей, даже если в их поглощённых головах что-то осталось.

Фрида рухнула на колени. Лязгнуло, треснуло. Многоножка билась в последних конвульсиях, но туман скрывал её всё плотнее и плотнее. Давайте уже, облака! Выносите приговор! Достойна она или нет? Почему молчите, почему обступаете со всех сторон?

– Ты защитила меня… после всего, – Целитель попытался приподняться на локтях, но свалился обратно. Фрида поддержала его, бережно, как могла, ведь ничто больше не мешало ей этого сделать. – Я ошибался насчёт тебя. Прости. Я думал, моё новое уродство отвратило тебя, а тебя не отвратило даже то, что я разрушил твой город. Косвенно.

Фрида молчала. А что ей оставалось ответить: это не я, это Гийом в моей голове?

– Значит, моя матушка не была уткой?

Целитель улыбнулся половиной лица. На этот раз точно улыбнулся.

– Не была. Можешь не крякать.

– Может, как раз нужно крякать? Может, этого от меня ждут облака?

– Облака?

– Вот они, вокруг, – Фрида вытянула руку вперёд. Кончики пальцев тонули в молочно-белом мраке. – Ждут непонятно чего. Гийома им мало, геройства им мало, остаётся только крякать. Утки же летают в облаках, вдруг сойду за свою…

– Небо ясное.

– Не до твоих шуточек!

– Небо ясное. Посмотри на закат.

Она посмотрела, но не на закат, а на лицо Целителя. Залитое алым светом, оно почти казалось живым. Её железная рука бросала на его грудь чёткую чёрную тень.

Фрида успела выучить, что облака и туман всегда заслоняют солнечный свет. Ни облаков, ни тумана, но почему она их видела?

Почему она вообще хоть что-то видела? Почему была в теле голема? Если последними, кто знал секрет их создания, были Фрида и брат Гю… брат Бер… брать Воль…

то как

– Целитель, это ты поместил сердце в тело после моей смерти?

– Кто же ещё. Я насмотрелся на то, как ты заселяла душами другие големы. К счастью, получилось.

не получилось

С трудом и скрипом Ида сняла грудную пластину. За ней тикало сердце, покрытое камнями цвета мяса и всё в колёсиках – пяте… шесте… семе…

Сердце было неплотно прикрыто, Целитель не знал, как плотно прикрывать. Ида тоже больше не знала. Душа испарялась из сердца всё быстрее. Быстрее, чем Жизель. Быстрее, чем Гийом.

– Вот здесь должно быть замкнутое что-то, – слова тоже испарялись. Как сделать так, чтобы Целитель её понял?

– Так ты тоже умираешь.

мёртвый глаз – чёрные слёзы

понял

спасибо

Тоже?!

– Слушай быстрее. Для магических конструктов вроде тебя есть путь – слиться с потоком магии и так сохранить себя хоть в какой-то форме. Ты же чувствуешь лей-линию, так? Совсем близко, на морском дне, есть перекрёсток. Там демоны и построили свои порталы. Думаю, ты и сама его чуешь. Я сплету последнее заклинание, защищу тебя от воды. Слышишь? Понимаешь?

– Да. Идти за лей-линией просто, она всё время меня зовёт.

– Умница! Коснёшься перекрёстка – станешь его частью. Только сразу направляйся как можно дальше отсюда, хорошо? Здешняя лей-линия скоро будет чистой отравой, остальные заразятся ещё нескоро.

– Направляться?..

– Теки. Ты будешь подземной рекой.

Ида никогда не хотела стать рекой. Она хотела стать героиней, избранной великой Мадд, и стала кузнецом големов, но река?

Его руки тряслись, когда он ставил её грудную пластину на место, когда плёл в воздухе заклинание.

– А теперь беги! Беги и не оборачивайся.

Лучше слушать Целителя, чем неясное недовольство внутри, для которого всё равно не найдётся слов. Ида побежала, и лей-линия подгоняла её вперёд. Скорей-скорей, твои часы сочтены. Скорей-скорей, мои часы сочтены.

Волна разбилась о её искорёженные ноги, даже не коснувшись их металла. Хорошее заклинание, на совесть – так это Целитель, он по-другому не может. Что он теперь будет делать, без неё-то? Как пить дать, пропадёт…

Ну да, точно пропадёт. Он же сказал: «ты тоже умираешь». Значит, он, ну, тоже? Ему было нехорошо. Он не мог сесть, не то что встать. Ему оставалось одно.

умирать в одиночку

знаешь, как мы не любим умирать в одиночку

Лей-линия звала за собой – всё громче, всё ярче. Стать чистой магией. Снова почувствовать восторг того мгновения, когда лоб Целителя коснулся её маски. Сбросить оковы металла.

И чем она будет? Она и так почти растворилась в воздухе, даже имя стёрлось. Будет ли река магии Идой – или Ида скормит себя реке магии, как скормила Гийома туману?

Гийом заслужил такой конец. Целитель не заслужил. Она, Ида – не заслужила, потому что это – это тоже смерть в одиночку, лей-линия – не семья и не друг, лей-линия – голодная магия.

Ида развернулась и рванула назад. Она почти уже не видела, но знала: куда идти сложнее всего, там и верное направление. Но как же медленно. Как же, менш побери, медленно получалось идти.

Пожалуйста, Целитель, дождись. Так темно вокруг, а наверху, наверно, уже звёзды.

Она нашла его почти наощупь. Утёрла чёрную слезу – или просто размазала железным пальцем. Положила ладони на его шею, голову – на его лоб. И почувствовала ничего

ничего

ничего