Аня-Айна

 

Уж не знаю, что творилось в ее больной голове! Чокнутая прижалась к стене и по-кошачьи уставилась в пустоту неподвижными глазами. В полумраке они казались странно прозрачными.

Глупо, но мы заблудились. Кто же знал, что под Замком окажется чертова уйма переходов.

 

На самом деле это место только называлось Замком. Взрослые говорили, что это остатки военного укрепления времен Первой мировой. Но ведь замок и есть военное укрепление, так?

Выглядел он как холм, весь в крапиве. Сбоку – квадратная дыра, обрамленная ржавым железом – двери кто-то давно спер. За дырой – комната. Обычная заброшка. Стены изрисованы. На полу – кострища. Кто-то притащил бревно, чтоб сидеть. Мусор, наверное, копился тут со времен Первой мировой. Не знаю, чего хорошего тусоваться на помойке! Однако все сюда ходили: и наши, и дачники.

В следующую комнату почти не лазили: попасть туда можно было только сквозь щель в намертво застрявшей железной двери. Старшие ребята не могли протиснуться в щелку, ну, и младшие, значит, не ходили; да и делать там было нечего. Темно и воняло. Если посветить фонариком, можно разглядеть пол из осыпающихся бетонных блоков, весь в дырах и торчащей арматуре – больше ничего.

Вот, в одну из этих дыр я и ухнула.

Вначале я долго протискивалась сквозь дверную щель. В прошлое лето пролезалось гораздо легче. Хоть лифчик у меня А, грудь больно сплющивалась, я гримасничала, но даже пыхтеть не могла, потому что выдохнула весь воздух, стала плоской, как раздавленная лягушка, зато кое-как пропихивалась. Тут я подумала, что если застряну, то не смогу вдохнуть и умру. От ужаса рванулась, ободрав спину, выпала в комнату и сразу полетела в пустоту. Не успела ахнуть, как благополучно свалилась на мягкое и сырое. Оно подалось вниз – наверное, голова у меня закружилась от полета. Я зашарила в темноте, ища улетевший телефон.

Как нашла, сразу включила фонарик.

Ух ты! Вот это да! Настоящее подземелье – как же про него до сих пор никто не знал?! Я первая нашла его! На полу топорщился бесцветный мох, как мокрый ковер, сбоку – бетонная стена, совершенно чистая, без надписей и картинок, а дальше – полная, ужасающая тьма!

Я поскорее перевела свет наверх, переполошив тени. До потолка было метра два. Не фига себе! Как же это я с такой высоты ухнула и даже не ушиблась ни чуточки! Я подпрыгнула под потолочной дырой, и почти достала до края блока. Сантиметров пять не хватило. Поискала, на что бы можно влезть, и чуть не умерла со страху.

Рядом стояло привидение!

Через секунду дошло, что это чокнутая.

Аутистка, что жила у Зотовых. Откуда она взялась? Сегодня, когда я шла мимо их дома, чокнутая бросила возиться с грязью, подошла к забору, просунула пальцы в ячейки рабицы и стала смотреть на меня. Пальцы у нее были удивительно длинные, бледные и грязные. Я помахала ей, а когда оглянулась, она все так же стояла и пялилась мне вслед круглыми глазищами, тихая, как растение.

Потом я увидела ее на опушке. Чокнутая кралась за мной. Только дурочки мне сейчас не хватало! Я замахала на нее, затопала и прогнала.

И вот – здрасте! – теперь она каким-то образом оказалась тут. Как ее звать-то? Не помню – может, и не знала никогда. Но раз она здесь, значит, где-то вошла. Вот здорово будет, когда я покажу нашим не только подземелье, но и новый вход в него!

– Ты как сюда попала? – спросила я дурочку и откашлялась, чтоб взбодрить севший голос.

Она помотала головой. Ну да, не умеет говорить, а я чего хотела?

Я снова попыталась допрыгнуть до края дыры и опять – фиг вам. Вот если бы подсадить дурочку наверх, чтобы подала мне руку, но как объяснить ей это? К тому же, скорее я сдерну ее вниз, чем она меня вытащит.

Лучше поискать выход, чем прыгать, как мартышке из анекдота.

– Выход там, так? – спросила я, показывая аутистке за спину.

Она ничего не ответила, но послушно тронулась следом, когда я прошла мимо, светя телефоном. Совершенно бесшумно – ну, призрак призраком.

Жутковатая спутница, но я и такой рада. Одной мне, если честно, было бы сейчас гораздо страшнее. А ее бояться нечего – это же просто мелкая внучка тети Нины Зотовой.

Мы шли по темному тоннелю, но выход все не попадался и не попадался. Мы уходили во тьму, мох здесь уже не рос, свет фонарика отражался в лужах на щербатом бетоне и блестел на мокрых стенах. Тонкие сосульки, что висели на потолке, отбрасывали огромные подвижные тени, похожие на щупальца. Наши тени напоминали чудовищ. Звук моих шагов растекался по стенам и отлипал с влажным шорохом. А дурочка кралась совершенно бесшумно. Я постоянно оглядывалась на нее: не потерялась ли.

Я даже забыла про Голос со всеми этими приключеньками.

 

Рассказывают, что в дальней комнате живет Голос. Если задать вопрос правильно, он ответит. Я пришла спросить.

Говорят, та девочка с новых дач, что утонула в позапрошлом году, спрашивала Голос, что ее погубит – ничего себе вопросик, а? – и услышала в ответ «лопата». Она сразу перестала помогать бабушке в огороде – вдруг поранится, а там столбняк или еще что, хотя, любой на ее месте подумал бы про « рыжего-конопатого». Но она утонула. Оказывается, Голос сказал «лопаста». Ей к речке не надо было ходить, вот что! А она не поняла, потому что городская была и не знала, что лопастами у нас зовут водяных чудовищ. Я каждое лето приезжаю к бабушке и знаю тут все. Хотя, если честно, ни в каких лопаст не верю. Людям мало того, что беда стряслась, накручивают еще всякое для интересности.

Еще говорят, что девочка зря спросила про свою гибель, спрашивать

надо про хорошее: что спросишь, то и сбудется. Юрчик пустил слух, будто он в прошлом году ходил к Голосу узнавать, поступит ли в МГУ, и поступил! Юрчик тощий и гнется во все стороны, так что в щелку он пролезть мог – тут я ему верю. А в универ он и так попал бы – кто бы сомневался. Он учебники по программированию с пятого класса читает. Так что, я думаю, Юрчик врал про Голос – просто хотел казаться круче, чем есть. Вот чучело!

Ходило еще много историй, но начинались они, как страшилки для мелких: «одна девочка пошла», «один пацан решил узнать» – сразу видно, что выдуманные.

Зато Генкин дед как-то пришел к сараю, где мы сидели вечерами, и рассказал, что будто его бабка в молодости приворожила его при помощи Голоса. Дед основательно датый был, поэтому я ему поверила.

И пошла сюда.

Одна, конечно. Спрашивать надо в одиночку. Может, Голос иначе не заговорит, а может, просто никто не хочет откровенничать прилюдно. Я, например, не хочу: боюсь, что ребята меня оборжут. А потом начнут завывать по-всякому, изображая Голос, и окончательно все испортят.

Может, кому-то мой вопрос покажется глупым, но мне важно знать ответ, и я теряюсь, когда надо мной смеются.

Родителям хочется, чтоб я стала кем-нибудь серьезным: ну, там экономистом, юристом. А меня тошнит от этого. Они говорят: ладно, тогда скажи, кем бы ты хотела стать? А я не знаю. Я много чего люблю. Как-то попыталась для себя сформулировать, получилось: жить. Но ведь за это деньги не платят. Мама с папой говорят, что пора стать серьезнее, что главное – начать заниматься, а там – увлекусь. Не знаю, не знаю. Я чувствую, что погублю жизнь, если займусь их «серьезными вещами». Вот я и пришла узнать, что мне делать после школы.

 

Даша-Дари

 

Я беседовала с Дамой-что-живет- в-ракушке, когда Айна прошагала мимо. Она шла прямо во тьму. Ее душа носила имя Айна, хотя она, конечно, этого пока не знала. Девочка мне нравилась – она замечала меня, и мы улыбались друг другу. Она была старой душой, еще не понявшей своего предназначения. Я же сразу родилась Хранителем Дараинны, обители семян и юных корней, сестрицей милых крошек, что пестуют ростки. За все в мире надо платить, поэтому я хорошо понимаю жизнь растений, и плохо – людей.

Мы обсуждали с Дамой-из-ракушки, кого лучше попросить о холодных ночах, когда начнется засуха, чтоб роса обильно выпадала и поила корни. Но до засухи было еще далеко, и мы просто мирно беседовали.

Айна прошагала мимо, и ее намерение перечеркнуло наш покой, как самолетный след перечеркивает небо.

– Она идет к безымянному! – вскричала я. – Простите, Дама-из-ракушки, но я должна ее оберечь.

– Дари, ты с ума сошла! – ужаснулась Дама-из-ракушки. – Ты слишком слаба. Ты не поможешь ей.

– Я не оставлю ее одну! Она же слепа, как спящее семечко!

Устроив ракушку в лопухах, я попросила калитку не скрипеть, выскользнула из сада, и побежала за Айной. Я знала, что Ба, не найдя меня, расстроится, будет плакать и пить таблетки, но оберечь Айну сейчас было важнее всего.

Ой, она была слепее крота – только на опушке почувствовала, что я иду следом. А я ведь всю дорогу кричала мысленно: «Вернись, Айна, вернись»! Умоляла, руки тянула, просила травы не пускать ее, сквозь забор пыталась остановить взглядом – думала, поймет, но Айна не услышала, и даже не оглянулась. Увидев меня, затрясла руками, как дерево на ветру – пришлось переместиться в подземелье и ждать там, хоть я очень боюсь безымянного. Но я точно знала, куда она придет.

 

Давным-давно, когда я жила свою первую жизнь, несчастные люди держали в этом тоннеле других несчастных: пленных и раненных. Их боль скопилась во тьме – так получилось безымянное: смесь страха, злобы и страданий. Люди ушли, а оно осталось. Питалось звериной болью, а когда зверей стало мало, пробавлялось болью деревьев, гнилых, вырубаемых, источенных короедами. Вволю наедалось только при пожарах. Растительной пищи не хватало, и оно научилось подманивать людей – все больше человеческих детенышей, любопытных и доверчивых. Тянулось древней темнотой к темноте в их душах, звало, завораживало, а потом – пугало. Заставляло ссориться и пожирало их злость, обиды и страхи. Если могло – убивало. И растекалось все шире – как вода в половодье. Росло под землей без смысла, без имени – единственно, чтобы существовать.

Страшно подумать, как оно усилится, добравшись до старой спящей души по имени Айна. Может быть, даже обретет подобие ума и плоти.

 

Аня-Айна

 

Вспомнив о Голосе, я уже не могла перестать думать о нем. Он сам заговорит или надо позвать? Я прислушивалась, но слышала лишь шепот шагов. Может быть, он из-за чокнутой не является? Но тут уж я ничего поделать не могла.

А коридор все тянулся. И выхода не было. Похоже, я ошиблась.

Чем дальше я шла, тем большей идиоткой себе казалась! Правильно говорят родители, что во мне детство играет. Надо же! Влезть в заброшку, чтоб узнать будущее, потому что кто-то когда-то что-то сказал, и провалиться в дыру! Ну, не дура ли? Такую еще поискать! Зато я представила, как вечером расскажу ребятам, где побывала: ха, разинут рты, и поймут, кто тут самый крутой! Мы добудем лом, раздолбаем к чертям собачьим эту дверь, спрыгнем в подземелье и хорошенько его исследуем. И бояться будем только для веселья. Это будет сенсация лета! А пока лучше скорее выбраться отсюда. Но как?

Я повернулась к дурочке. Она смотрела испуганно.

– Так, меняем план: идем обратно и вылезаем, там, где вошли, ясно?

Дурочка замотала головой, затрясла белобрысыми лохмушками.

– Не хочешь? Думаешь, надо идти дальше? Выход рядом? – Я наклонилась, чтоб быть с ней вровень и проговорила раздельно, глядя в глаза. – Рас-скажи, где ты вош-ла.

Она опять замотала головой. Ой, ну кого я спрашиваю! Наверное, ей просто понравилось ходить по коридору с фонариком.

– Ничего, ничего, – сказала я, – назад тоже со светом пойдем.

Еще треть батарейки осталась, даже больше.

Я повернула назад, и дурочка, вздохнув вместе с эхом, потащилась следом.

Мне показалось, что обратно мы шли гораздо дольше. Ну, в незнакомых местах так всегда кажется. Особенно, в экстремальных условиях.

Вдруг луч света высветил кучу камней. Рука у меня дрогнула, тени дернулись, и показалось, что из кучи кто-то лезет. Нет, конечно! Куча как лежала и лежит.

Только вот раньше тут никакой кучи не было. Откуда она взялась? Обвал мы услышали бы. Ерунда какая-то! Мне захотелось сесть на пол, закрыть глаза, а открыть уже дома. И за каким фигом я сюда полезла? Это ведь не сон, не кино и не игра – здесь все по-настоящему. В голове не помещается! И выбираться придется по-настоящему. Никто за мной не придет. А если я не смогу выбраться…

Я позвонила Ксю, но телефон под землей не брал. И геолокация, ясное дело, тоже не определялась. Самое умное – вернуться под комнату, дождаться, когда кто-нибудь придет, и позвать. А они, дураки, убегут: подумают – Голос. И не факт, что кто-то вообще придет на этой неделе. Сколько времени человек может прожить без еды? Ну, вляпалась! Бред какой-то!

 

Дурочка стояла впритык ко мне, беленькая и тихая, как одуванчик, и чуть заметно дрожала.

– Ничего, – прошептала я, – норм. Просто мы где-то не там свернули. Все отлично.

Мы пошли назад, и действительно, скоро я увидела другой коридор. Он отходил вбок под острым углом. Наверное, пока мы шли мимо, я смотрела в сторону, вот мы и промахнулись. Мы заспешили по правильному коридору. Надо вернуться под комнату, пока батарейка жива. Фонарик так и жрет энергию. Я хотела взять дурочку за руку, но она увильнула. Тогда я пошла, оглядываясь на каждом шагу – она не отставала, подпрыгивала сзади, как пушинка.

Вдруг коридор опять раздвоился. Что за бред?! Откуда взялась новая развилка? Или мы снова идем не туда?

Я наклонилась к дурочке.

– Ты вошла сюда с другого входа, так?

Дурочка кивнула. Похоже, она собралась зареветь. Тут я сообразила, что свечу фонариком ей прямо в лицо, как на допросе, а она даже не отворачивается – такая смирная. Я перевела луч вверх.

– Ну, вспоминай, как ты шла?

Она снова затрясла лохматой головой. Не знает. О, боже! Но ведь как-то она сюда попала!

Я похлопала ресницами, чтоб сморгнуть слезы.

Глупости, в пригородном лесу, в двух шагах от деревни, люди не пропадают. Пропадают только в байках, которые специально придумывают, чтоб пугаться.

Единственная реальная опасность, что нам грозит – обвал. Но эти тоннели стояли сотню лет, всю войну простояли, при взрывах. В старину строили прочно. Кто знает, откуда взялась куча камней. Мы крадемся, как мышки: не орем, не прыгаем – почему что-то должно обвалиться?

Так, ладно. Я вспомнила способ выходить из лабиринтов. Надо вести правой рукой по стене, и когда обойдешь весь лабиринт, то обязательно найдешь выход. Или левой рукой? Наверное, без разницы! Главное – не менять рук. А здесь даже не лабиринт – простые технические коридоры. Мне с перепугу показалось, что мы заблудились.

– Не бойся, – сказала я дурочке, – я знаю безотказный способ. Скоро мы выйдем.

И вздохнула, представив, что придется обходить каждый закоулок. Вдруг там скелеты с войны остались? И батарейка, пока мы бродим, точно сядет. Но без света – никак. Надеюсь, подземелье, все-таки, не слишком большое.

Лучшего плана у меня не было.

 

Даша-Дари

 

Безымянное почуяло страх Айны – она же была еще просто девочкой, как самый большой дуб поначалу бывает беззащитным желудем, который может съесть любой кабан или белка – и заиграло с нами. Разветвило переходы пустыми корнями. Девочка боялась. И безымянное слепо потекло на лакомый корм, как корни тянутся к теплу и влаге. А я ничем не могла помочь. Могла только быть рядом и умолять Айну проснуться.

Она обязательно проснется. Семена всегда просыпаются, когда им трудно. Я почуяла: вроде, что-то шевельнулось под скорлупой, когда она придумала свой план – совсем неуклюжий – и захотела взять меня за руку, чтоб не потерять. Но меня лучше не трогать – я слишком нежная, как корешок под чехликом. Только бабушка может обнимать меня, потому что любит.

А может, все же лучше обнять Айну – она пробудится быстрее?

Когда Айна проснется, она все исправит, безымянное уйдет в землю. Будет так! Мать Земля примет все.

А пока девочка бодро шла и вела пальцами правой руки по бетонной стенке – мои пальцы вмиг стерлись бы от такого обращения. Безымянное же стекалось к нам, чуя страх. Я боялась куда сильнее Айны, потому что понимала, что происходит. Ноги вязли в липкой жиже. Безымянное текло внизу, сладострастно чавкая и причмокивая. Оно готовилось кушать. И никто никогда не найдет наши трупики, пустые, как шкурки перелинявших насекомых! «Проснись же, проснись! – умоляла я Айну. – Спаси нас!»

Без толку. Она с усилием брела по жиже, не видя ее – думала, что просто волочит ноги от усталости.

Вдруг стало светлее. Девочка воскликнула: «Ого!» и голос ее эхом поскакал вверх. Мы вошли в круглую комнатку – внутренность колодца с каменными стенами. Между камней сочилась тьма, густая, как мазут. Мазут – враг живого. Но девочка смотрела вверх, где тонким полумесяцем светилась щелка в неплотно закрытом люке. Я стала тянуть ее за футболку, чтоб увести, потому что это была ловушка. Безымянное знало толк в еде. Оно умело нагнетать страх, добавляя к нему обманутую надежду, горечь разочарования, отчаяние.

При виде света девочка напрочь забыла прежний план и теперь прикидывала, сможет ли залезть наверх по камням. Она выключила телефон и сунула в карман. И без фонарика все было видно, черно-серым. Щелки между камнями так и манили ухватиться пальцами, поставить ногу. Она думала, что сможет добраться до люка, но я знала, что нет. Когда крышка люка окажется над головой, камни спихнут ее, и она с сорванными ногтями, ободранными пальцами полетит туда же, где была.

Безымянное сперва не тронет ее. Будет ждать. И лишь когда попытки раз за разом провалятся, когда избитое и ободранное тело не захочет более шевелиться, когда отчаяние овладеет ею, вот тут-то безымянное и начнет пожрать ее.

Вдруг я увидела, что в центре «колодца», над черной жижей лепится, строится из тонких палочек что-то вроде человеческой фигуры. Безымянное пыталось повторить облик девочки. Я, догадалась, что оно затевает. Сожрав сердцевину, проникнет внутрь, напялит тело на черный каркас и выйдет к людям в девчачьем облике. Айна навеки окажется запертой во тьме внутри собственного тела. И безымянное будет медленно-медленно растворять и поглощать ее и крепнуть. Я оцепенела от ужаса, и смотрела, как оно намечает черты носительницы Айны. У него медленно получалось. Наверное, оно так делало впервые.

И тут всплеснулся голубой и чистый, как родниковая вода, крик, и поняла, что это я сама кричу, умоляя Айну бежать прочь из «колодца», пока не поздно.

 

Аня-Айна

 

Дурочка по-кошачьи глядела в пустоту, а потом вдруг как заорет тоненько – меня аж жуть взяла. Может, с ней приступ случился! Только этого не хватало! Я уже представляла, как лезу по камням до люка, приподнимаю его затылком, потом плечами сдвигаю железную лепешку, и – свет, воля, лесной воздух… Мысленно я была уже на свободе.

– Не бойся, – я обняла девочку и сказала ей (или – себе), – не бойся! Сейчас я выберусь и подниму тебя, понимаешь?

Похоже, она ничего не понимала: тряслась и нежно скулила. Этот скулеж напомнил про цветочки – ландыши. И странно – он меня успокоил. Я поцеловала беднягу в макушку и полезла наверх по выступающим камням.

Я думала, подниматься будет труднее. Может, когда вернусь в город, заняться скалолазаньем? Похоже, у меня есть способности. Вот сейчас вылезу, позвоню Ксюхе, и ребята примчатся с лестницей, и мы вынем дурочку, а до этого я буду успокаивать ее… Как она там? Я оглянулась, каменная труба изогнулась хоботом, и я грохнулась вниз. Приложилась ужасно, плечом, и еще головой об пол до кучи, аж слезы брызнули – так было больно.

Кое-как перекатилась к стенке и села. Бедные мои пальцы скрючились и не разгибались. Хорошо, что я в полумраке не видела, как они ободраны. Может и ногти сорваны, ой! Я зажмурилась. Руки тряслись от напряжения. Я вся тряслась, и ничего не могла поделать.

И вдруг почувствовала нежное прикосновение к щекам. Открыла глаза и увидела, что дурочка утирает мне слезы. Пальчики ее были нежными, как рожки улитки. Она улыбалась мне и смотрела, ну, прямо, как на божество. И я благодарно улыбнулась ей.

Страшно было подумать, чтобы опять лезть наверх. Мои пальцы болели, как побывавшие в испанской инквизиции, и все тело одеревенело. Плечом, которым я стукнулась, страшно было шевельнуть, но я пошевелила – нет, вроде не вывихнуто. И в голове противно звенело.

Мне казалось, что из щелей между камнями сочится тьма, стекает черными соплями, копится на дне, как черная жижа. И что она затекает в меня.

Но никто за меня наверх не вылезет. Я вздохнула, плюнула на боль и полезла наверх, как маньяк.

Я ползла по стене, как долбанутый граф Дракула, честное слово, только вверх головой, а, может и вниз – я уже плохо разбирала.

 

Даша-Дари

 

Безымянное стало таким плотным, что даже девочка его увидела, только она пока не понимала, что видит. Когда она упала вниз, то разбила наметившуюся призрачную фигуру. Она больно ушиблась, но поплакала и снова полезла по стенке. Бедная! Мне так было ее жалко! Надолго ли ее хватит? Она пока надеется. Вот свалится несколько раз, поймет, что выхода нет – тогда мы станем добычей безымянного. Лакомой, умело приготовленной добычей.

Тьма обвивала мои ноги, как ядовитый плющ. Но я не слишком интересовала безымянное. Оно следила за куда более желанной добычей. Я старалась не бояться – тогда оно меня не заметит.

Я осушила девочкины слезы, и только хотела увести ее прочь, как почувствовала порыв затхлого воздуха. Воздух ударил и застыл неподвижно – я поняла, что ход закрылся. Нам некуда идти. И через верх не выбраться.

Оставалось будить Айну, и я стала звать ее, как звала бы самое упрямое, самое туговсхожее семя: « Айна, родная, проснись! Ты сильна, ты прекрасна! Не дай тьме погубить себя! Айна! Только проснись!» Но она не слышала – все силы ее устремились по ложному пути, чтоб залезть наверх. Ох, если бы она взглянула внутрь себя. Старая душа – могучая душа! Тогда мы спаслись бы. Я умела только пестовать и пробуждать семена, и лелеять ростки, а бороться с безымянным я не умела. Но я ни секунды не пожалела, что пошла с Айной.

Она снова упала, свернулась клубком и осталась лежать. Тихо плакала от боли и разочарования. Я направила светлый луч из своей груди – все, что я могла сделать, чтоб пробудить Старую душу, беспробудно спящую в ней. Такие упрямые семена редко мне попадались. «Айна! Айна! – кричала я всей душой – проснись, расти! Распрямись, раскинь ветки, погрузи корни в Матерь Землю, пей ее силу!»»

Но она не слышала. Встала, потрепала меня дрожащей рукой и снова полезла вверх. Ну что с ней поделаешь!

«Колодец» дождался, пока она заберется высоко, потом дернулся, будто глотал – я видела это. Девочка вскрикнула. Камни прищемили ей пальцы и спихнули вниз, прямо в утробно чавкнувшую тьму. Сейчас безымянное слегка закусит, а потом продолжит обрабатывать добычу, чтоб насладиться сполна.

Девочка больше не плакала – отупела от усталости. Подъемы и падения измотали ее. А может, безымянное уже отъело от нее что-то – я не могла понять. Конечно, чтоб пробудить так крепко спящую душу, нужны особые чувства: горе, радость, или даже панический страх. Только бы безымянное не сожрало ее чувства раньше. Есть семена, которым для пробуждения нужны волны тепла и холода. Есть семена, которым надо повредить оболочку, другие должны побывать в чьем-то желудке. Есть даже семена, которые прорастают только после пожара. Какое же она семя? Как найти к ней подход? А сколько семян гибнет, склеванных птицами, или разгрызенных белками, или просто высохших или сгнивших…

Она поднялась – еще готова была продолжать свои обреченные на неудачу попытки. А я поняла, что не докричусь до нее, и все силы мне надо собрать, чтоб удержать безымянное – чтоб дать Айне еще хоть немного времени. Если только она успеет пробудиться, мы спасены.

Я умела сдерживать кротов, не пускать их к нежным росткам, я умела отводить и подводить воду, собирать у корней плодородную землю, но я никогда ни с кем не сражалась, даже с личинками майских жуков. Я просто направляла их в гущу ростков, которые и так обречены погибнуть от тесноты.

Но сейчас мне надо сдержать безымянное. Я представила будто оно –оползень на склоне оврага. И сунула пальцы прямо в ледяную едкую жижу. Пусть яд просочится в меня – неважно. Я должна уберечь Старую душу, дать ей шанс проснуться. Или оградить от безымянного, даже если мы обе погибнем. Я позволила своим пальцам расти. Тьма потекла по ним, как вода – по корням. Но пальцы росли, пускали отростки, ветвились, извивались, оплетали тьму сетью, высасывали ее, уплотняли, собирали в комок, удерживали. И когда девочка в очередной раз сорвалась, она упала на чистый земляной пол. А безымяное стало плотным комом.

Я больше не могла крикнуть ей: «Пробудись». Силы кончились. Я вся ушла в рост. И тогда я без слов воззвала к Матери Земле.

Она, огромная, услышала меня, пылинку. Разве это не чудо? Далеко вверху по ее нежной, покрытой зеленью коже пробежала дрожь. Я знала, нет, я видела, как крохотные пестуны, подхватив семена, бегут, летят прочь от опасных мест, а ведь в это время лета мало не проросших семян и еще меньше созревших, и больно было думать, сколько ростков погибнет со мной, и что бабушка…

Но уже звучал могучий вздох. Наверное, Матери Земле тоже было жаль малых своих детей. А может, и нет – ведь она такая огромная и у нее столько дел. Земля шевелилась. Стенка колодца выгнулась, первый камень выпал, а за ним посыпались комья и камни вперемешку. Они погребли мои руки, спеленавшие тьму, и продолжали, и продолжали сыпаться.

Всё.

 

Аня-Айна

 

Я сорвалась в очередной раз.

Упав, увидела как пальцы дурочки, словно белые черви, извиваются и ползут сквозь мрак, оплетают тьму, а потом со всех сторон раздался мощный вздох, будто вздыхала сама земля. Стены качнулись, и случился обвал, которого я так боялась.

 

Я открыла глаза. В венце сосновых крон синело небо. По нему летел самолет. Я лежала на осыпи из земли и камней. Пошевелилась, отряхнулась.

Колодец исчез. Осыпь, как лестница, вела из ямы на поверхность.

Я перевернулась и поползла туда на четвереньках, но вспомнила про дурочку. Ее нигде не было. Потом я увидела у ног что-то вроде пакли. Волосы! Ее засыпало! Я стала отгребать землю, по счастью, рыхлую, и откопала ее. Дурочка лежала, как кукла, целая, только очень грязная. Крови нигде не было, но... Не желая видеть худшего, я подхватила ее на руки и понесла наверх. Она оказалась гораздо тяжелее, чем я думала, или это я так устала в чертовом подземелье?

Отнесла ее подальше от оползня.

Положила на мох. Она больше не была беленькой – пожелтела, как засохший лист.

Я прижала пальцы к шее, чтоб услышать пульс, как это делают в кино. Не нашла, стала искать на запястьях. И там пульса не было. Кисти рук ее уменьшились, сморщились, покрылись ярко-розовой, какой-то нутряной, кожицей – я такую видела на культе у одного дядьки на пляже. Как у жуткого младенца-подменыша ручки. Но я не боялась. Меня сейчас мало что могло испугать. Я слышала, что соплю, как паровоз. Наверное, под землей скопился вредный газ, и мы отравились, потому что перед обвалом мне мерещилось всякое. Будто тьма текла по стенам, будто пальцы дурочки (Даша, ее зовут, вот как! Даша, Дари!) росли, как корни. Наверное, где-то под землей скопился ядовитый газ, потом пузырь лопнул, обрушил колодец и освободил нас!

Затаив дыхание, я приложила ухо к ее слабой грудке: сердце не билось, и грудь не вздымалась от дыхания, и сама она была холодной, как водяная лилия. Я передвинула ухо, но ни дыхания, ни сердцебиения не услышала. В такой кошмар не верилось вообще! Конечно, она маленькая, ей куда меньше надо газа, чтоб отравиться. Нет уж, Дашка, так просто люди не умирают! Я стала делать, как представляла это, массаж сердца, искусственное дыхание. Я плакала, и теплые слезы капали на холодное личико Дари и не могли разбудить ее. Я забыла про телефон. Некогда было звонить и звать на помощь. Нельзя было терять ни секунды.

Вот уж глупость. Можно было потерять хоть год, хоть тысячу лет. Ничего не изменится. Дари умерла.

Дари, ну зачем ты пошла за мной в это подземелье? Зачем я сама туда полезла! Слезы катились по щекам, и некому было утереть их нежными, как улиточьи рожки, пальчиками.

И тут я почувствовала, что внутри меня растет…огромное…великое, как спасший нас вздох… Любовь?

Я любила Дари, я была благодарна ей, как если бы она спасла меня. Я даже была уверена, что она спасла нас обеих. Любовь раскрывалась во мне, как цветок, нет, как крона огромного прекрасного дерева, расправляла листья, распускала цветы. Я поцеловала Дари в зеленоватый – должно быть, от лесного света – лобик.

– Тебе не время умирать, – твердо сказала я, сама себе дивясь. Словно это говорила в тысячу раз более мудрая, умелая и добрая женщина. Я взяла Дари на руки, обняла ее худенькое тельце и дала моему теплу (или любви?) соединить нас. И вдруг почувствовала, как торкнулось сердце в тщедушной грудке, хрупкой, как у котенка, шевельнулось, потом еще раз, и забилось. Вначале неровно, а потом все увереннее, и Дари глубоко вздохнула и задышала. Тут я поняла, что сама уже почти забыла дышать и задышала в лад с ней.

Она пошевелилась и открыла свои изумительные, бледно-голубые, прозрачные, как родниковая вода, глаза.

Каким-то образом я мысленно ощупала все ее органы, все косточки – они были в порядке. Дари чуть не погибла от потери сил. Точнее, погибла бы, если не сошедшая к нам Любовь.

Теперь она вернулась к жизни, дышала, смотрела и даже пробовала улыбнуться, и я снова стала собой. Наваждение спало.

На месте Замка громоздилось месиво из земли и крапивы, сбоку торчала покореженная ржавая рама. Я взяла Дашу на руки, и она доверчиво прильнула ко мне. Не такой уж она была и тяжелой.

И изуродованные кисти ее – заметила я без удивления, словно знала, что так и должно случиться ­– постепенно становились красивыми бледными человеческими руками.

 

Я хочу спасать людей – вот что я поняла про себя. Я должна делать это. И я могу. Теперь я знала, кем стану – врачом, может, даже врачом экстремальной медицины. С тоской подумала, что придется учить к экзаменам ненавистную химию, но уж как-нибудь справлюсь с этим. Еще год до поступления.

 

Дари

 

Ну, вот, Айна пробудилась. Она несла меня на руках, и я чувствовала, как в меня вливается поток живого тепла, словно я прислонилась к печке, и одновременно стояла под теплым дождем. Вот какой у нее оказался дар – целительница. Он не отогнал бы тьму, зато вернул меня к жизни. Мне повезло.

Теперь она пойдет своим путем, а я – своим. И бабушка, наверное, не успела испугаться – я ведь недолго пропадала. Она попричитает, помоет меня, причешет, оденет в чистое платье, и снова я пойду в сад, и расскажу Даме-что-живет-в-ракушке, как хорошо все кончилось.