«Югэн» («сокровенный») – термин, включающий красоту таинственности, недосказанности, мастерство намека и подтекста».

– Большая иллюстрированная энциклопедия японского искусства

 

Он шел по каменной тропе так долго, что заболели ноги. Безмолвные жители лесов иногда приходили к ней возжигать костры, греть покрытые звериной шерстью тела среди теней прежней славы. На пути в Город забытых богов тлеющее пламя всякий раз напоминало Рену, что он не одинок. Каждое мгновение за ним наблюдали чужие глаза.

К вечеру Рен завершил странствие.

Между утопающими в земле остовами массивных башен из стеклокамня, стояли идолы. Лишенные голов, рук и глаз, навеки потерявшие славу, они внимательно вслушивались в трескучую тишину бытия. Превозмогая страх, Рен ступал между ними, там, где много веков назад правили огненосными колесницами цари народа, который отрекся от собственного имени. Развалины внушали трепет и чувство едва уловимой тревоги.

Идолы молчали.

Дикари ни разу не напали на него за все время путешествия по царской тропе. Они незримо сопровождали пришельца, посмевшего нарушить покой сумрачных чащ. Рен раз за разом твердил себе первое правило выживания в этом краю: никогда не сходить с дороги. Он не знал почему. Наверно, тропа была для варваров либо слишком священной, чтобы проливать на ней кровь, либо слишком ужасной, чтобы осмелиться отнимать добычу у тех, кто ждал странника в конце пути.

Вершина холма встретила его развалинами огромного купола, напоминавшего гнойник на теле прокаженного. Обломки странной крепости почти поглотила белесая лесная земля. Деревья пробились сквозь стеклокамень, разрушив кладку и превратив плоды труда и гордыни целых поколений в покрытую мхом груду обломков. Рен вдохнул воздух полной грудью. Под вечерним ветром шелестели листьями деревья. Рен сел на камень, откупорил флягу с вином, отпил и, смакуя вкус, грустно усмехнулся в ответ ожидавшим внизу варварам. Те больше не скрывались и стояли во весь рост, дав Рену возможность рассмотреть покрытые плотной темной шерстью тела. Она придавала детям леса сильное сходство с дикими животными. Во взглядах зверо-людей не было и следа интеллекта. Если бы они могли понять, что предки оставили на корм чащам, то наверно плакали бы. Неясно только, от великого горя или от небывалого счастья.

Город забытых богов молчал. Молчали и древние идолы. Смеркалось. Рен поежился и понял, что ни за что не хочет оставаться здесь на ночь.

Его собеседник появился неожиданно, прошелестев позади полами дорожного плаща.

– Они не тронули тебя? – с удивлением спросил Рен, приветствуя пришельца рукопожатием.

– Я акукар, дорогой друг, – мягко проговорил собеседник. – Хожу там, где захочу. Тем более – сегодня со мной нектар. Никто из сыновей чащи не посмеет меня ранить или задержать – слишком страшная ноша. Для них, – короткое молчание, – да и для всех нас.

Рен задумчиво покивал головой и снова отпил из фляги.

– Поганое место, – многозначительно произнес он.

– Самое близкое к сердцу леса. Из тех, где его дети тебя не тронут. Хочешь узнать почему? – загадочно улыбнулся акукар.

– Хочу убраться поскорее, – проворчал Рен. – Они дали тебе то, о чем я просил?

– Как видишь, – его собеседник показал черный флакончик, вырезанный из неизвестного дерева.

– Не был уверен в этом.

– Я тоже, – ответил акукар. – Но старцы озера решили, что такое бремя – слишком тяжело даже для тебя.

– Удивительно, – пробормотал Рен.

– Нет. Я рассказал им все в точности.

– Ну я-то не рассказал тебе всего, – нервно хохотнул в ответ мужчина.

– Тем не менее, они согласились, – закончил мысль акукар. – Большая удача, или наоборот – смотря с какой стороны посмотреть.

– Не тяни.

– Акукары не питаются воздухом, дорогой друг.

Сморщившись, Рен протянул варвару-полукровке потертый кожаный кошель.

– Что там? – спросил тот.

– Перстни, цепочки… дамские серьги. Все, что осталось от богатств нашего рода, – Рен сделал долгий глоток из фляги. – Тот самый перстень тоже там.

Акукар кивнул.

– Серьезно. Я принимаю твою плату.

И, взяв ее в руки, отдал Рену сосуд с нектаром.

– Сработает? – спросил тот.

– Ни разу не бывало иначе.

– А часто бывало?

– Чаще, чем ты думаешь, – туманно ответил акукар.

Рен плюнул себе под ноги.

– А вино в пограничье дрянь.

– Чем богаты, – развел руками собеседник.

– В любом случае – спасибо, – отозвался Рен, – но мне пора идти.

– Да, – кивнул акукар. – Город забытых богов – плохое место, чтобы рассиживаться. Особенно на ночь глядя.

Луна вступала в свои права. Молчали развалины древней столицы, навеки потерявшей свое имя. Двое мужчин разошлись по разные стороны царского холма, а звероподобные дети леса провожали обоих до того часа, пока рассвет на востоке не стал, наконец, золотить небо.

 

***

 

То место называли в Сератине просто «наливалкой», за долгие годы его существования даже не удосужившись приделать над входом мало-мальски достойную вывеску. Потный смрад, разбавленное дрянное вино, сальные шутки, внезапные вспышки злости и дурацкого гогота – в тот злополучный вечер все спутники подобного рода заведений были на месте. Люд здесь обитал под стать названию: портовые работяги, пропивающие последние гроши, небритые вышибалы, мелкое ворье и другие отбросы общества: городская требуха, как называл их когда-то один старый знакомый Рена. Настоящее дно, склизкое и темное, но именно оно и было нужно непримечательному гостю, прибившемуся в тот вечер к здешнему очагу.

Рен вошел без шума: слева от входа два полуголых громилы громко выясняли отношения, и их ругань, притянувшая взгляды посетителей «наливалки», прикрыла нового гостя словно плащ-невидимка. Протиснувшись между спящими на подстилках возле очага – осень во всю пылала за стенами – и сидящими на невпопад расставленных скамьях, он присел на корточки возле огня, протянув к нему озябшие руки. Именно так и вел бы себя нищий бродяга, которым Рен усердно пытался притвориться.

Так потянулось время до полуночи: люди вокруг пили, засыпали, дрались, бросали кости, а странник грелся у огня, не встревая в разговоры. Поздний вечер обещал мирно – по крайней мере не более сурово, чем обычно – перейти в ночь.

Два прошлых оборота луны Рен никак не мог найти себе места: да и можно ли обрести покой, когда ни на мгновение не расстаешься с флаконом из черного дерева? Все-таки, в прошлом лесные дикари были еще более страшными людьми, чем теперь, раз умели создавать подобное. Он уставился на пламя, неистово танцующее в очаге. Жизнь человеческая как пылинка – порой достаточно одного неловкого движения, чтобы во мгновение ока она обратилась в пепел. Одного неосторожного слова, одной фальшивой надежды, одного поганого дня. Поленья трещали в очаге, совсем не обращая внимания на судьбы людские. Беззубый дед с дрожащими руками рассказывал пятую по счету похабную шутку. В ответ ему вспыхивали тлеющие угли сиплого женского смеха. За дверью громко рвало какого-то выпивоху. Мир во всем его бесконечном разнообразии существовал независимо от чувств молчаливого бродяги у огня.

Рен поднялся и вышел на улицу. Кривая и грязная, та спускалась к реке. Осень ударила ему в лицо ветром, едва не сорвав капюшон.

Быть человеком иногда невыносимо: память хранит слишком многое из того, что давно хотелось бы забыть. Сердце знает ошибки, а руки помнят холод злого железа, и никак не могут забыть. А порой… Порой в ушах снова звучит ее крик, ее протяжный отчаянный крик. Рен со злостью ударил подвернувшийся под ногу камень.

Он шел вдоль уснувшей реки, едва разбирая дорогу. В осеннем тумане проступали очертания правого берега, серебрящегося в лунном свете. Пригород Сератина остался далеко позади. После всего совершенного есть ли дорога назад? Иногда безмыслие – лучший выход из возможных. По крайней мере, в тот вечер Рену показалось именно так.

Нащупав под рубашкой заветный флакон, он вытащил его, одним движением сорвал крышку и выпил. Вода из озера безмолвных старцев оказалась какой-то горько-сладко-соленой на вкус, как будто кто-то решил смешать пот с сахарным сиропом. Мир описал перед очами Рена круг и померк, наверно, на веки вечные.

Река несла дальше сонные воды, а ночное светило дрожащей рукой чертило на них белесые полосы. В порту засыпали последние завсегдатаи «наливалки».

 

II

Вот уже десять лет госпожа Тельперина начинала утро с чашки крепкого травяного отвара и чтения старых книг. Она сидела в кресле, полубоком к закрытому из-за холодов башенному окну, и неспешно перелистывала похрустывающие желтые страницы. Такое времяпрепровождение могло бы показаться странным для довольно молодой еще женщины, едва перебравшейся за вторую половину третьего десятка, но сердце ее постарело рано, а плечи давно согнулись под весом перенесенных испытаний. Тельперина не слишком любила показываться на людях, общаться со светом или еще как-то напоминать внешнему миру о собственном существовании. И на то у нее были самые серьезные причины.

«…кто может сказать точно, что послужило причиной упадка цивилизации нваллов? Гнев наших благородных предков, избавившихся от оков рабства этим полу-животным? Или, быть может, разочарование в тех жестоких путях, которым они следовали? Невозможно сказать наверняка, но из достоверных и заслуживающих доверия хроник, например, трудов Хала из Амбсакара или анналов Третьего Анонима Шпиля, войско Короля-сокола в конце великого западного похода уже не встречало сколь-нибудь серьезного сопротивления. Вместо стрел и копий народ светил встретили только оставленные города, пустые крепости и, если, конечно, верить Анониму, немногочисленные нваллы, совершенно лишившиеся разума».

Тельперина оторвала взгляд от выведенных аккуратным почерком переписчика строк, отхлебнула из кружки и взглянула на узор ставень. Отвар уже почти остыл, но все еще не потерял вкуса. На ставнях плясали дикие лесные парды, скаля клыки и выгибая мохнатые спины.

Женщина вернулась к чтению.

«Ученые последующих веков выдвигали множество предположений о том, по какой же причине нваллы, до этого так часто показывавшие сынам светил многочисленные примеры, как невероятной храбрости, так и совершенно звериной беспощадности к врагам, столь неожиданно отказались от борьбы. Самое смелое из них принадлежало, конечно, уже упомянутому мной Халу Амбасакарскому, автору сколь спорному, столь и оригинальному. Именно он рискнул связать исчезнувших во времени нваллов со звероподобными обитателями лесов на западе земель Сто-и-одного-трона, сославшись на то, что их внешний вид, омерзительный и нецивилизованный, полностью соответствует тому, как в хрониках Анонимов описываются заклятые враги и поработители людей светил. Тем более, что и легендарных нваллов, и западных варваров отличает крайняя плодовитость…»

В дверь комнаты осторожно постучали.

– Войдите, – сухо ответила Тельперина и захлопнула тяжелый том.

На пороге появился лорд Анкар, господин этих земель и этой крепости, огромный черноволосый мужчина, сокрушивший под знаменем Златоцвета несметное число врагов. А еще некогда спасший Тельперине жизнь и носящий в сердце общую с ней боль.

Каскады. Никто в этом доме не говорил про резню в Каскадах. Но в тот день Тельперина потеряла здоровье и красоту, а Анкар – жену и большую часть сыновей. Такое не забывают.

– Тель, – он, кажется, остался единственным на всем свете человеком, смевшим обращаться к ней при помощи короткого, домашнего имени, – у меня есть новости.

Она взглянула на лорда с плохо скрываемым подозрением.

– Хорошие новости ещё бывают в наших краях?

– Иногда, – Анкар прошагал через спальню, и уселся в кресло напротив Тельперины. Выдержав паузу, он произнес. – Кажется, наш старый знакомый мертв.

Сердце женщины замерло, а вслед за ним остановилось и время. Воздух в покоях неожиданно стал спертым и тяжёлым.

Красный бастард мертв.

Мгновение минуло и мир снова сдвинулся с места, оставив во власти ужаса только покрытые паутиной шрамов бледные пальцы, предательски теребившие книжный корешок.

– Ты уверен? – собравшись с мыслями, спросила она.

– Мои слуги недавно выкупили его родовой перстень. Ты знаешь, тот самый. С луной и солнцем.

Женщина кивнула. Перстни из Старых времен. Когда-то их хозяева вели народ светил в бой против жестоких поработителей-нваллов и коварных железных драконов. Теперь же они стали не больше, чем опасными игрушками в руках высокомерных аристократов.

– А как ты понял, что перстень принадлежал ему?

– Я хорошо запомнил рисунок, Тель. Тогда. В Каскадах, – в горле у лорда Жаворонка пересохло. – Очень хорошо.

Анкар вынес ее на себе в тот злополучный день, помогая девушке поддерживать вываливающиеся потроха. Под защитой стен и копий дома Златоцвета, Тельперина сумела выжить и восстановиться. Когда леди спрашивала князя, почему он спас ее, тот лишь рассеянно кивал, и бормотал что-то невнятное. Видимо, и сам не мог объяснить себе, почему вытащил из того побоища именно Тельперину. Но все десять долгих зим Анкар заботился о ней, словно родной брат. Выбери она себе жениха из числа местных сереброкровых, он наверняка обеспечил бы ей завидное приданое. Впрочем, Тельперина так и не решилась обременить своим телом, неспособным даже ходить без посторонней помощи, никого из мужчин, предпочтя им одиночество и странный покой старых книг, иногда напоминавший могильный.

– Да, такой у их дома был всего один, – продолжал князь. – Никогда сереброкровый лорд по доброй воле не отдаст такой перстень, только если...

– ...его не снимут с его холодных и синих пальцев, – закончила Тельперина мысль друга.

– Именно, – проговорил Анкар. – Или отрежут вместе с ними, – кажется, мысль о том, как Красному бастарду отрезают пальцы, доставляла ему определенное удовольствие.

Тельперина облизнула пересохшие губы. Почему-то снова заболели шрамы на теле, наверно, ее тонкая кожа до сих пор слишком хорошо помнила холод каленой стали.

– Я не могу сказать, – наконец произнесла она, – что смерть негодяя приводит меня в восторг.

Князь хмыкнул.

– По крайней мере, – выдохнул он, – теперь отомщены все.

Женщина медленно кивнула. Ей не хотелось говорить дальше.

– Прости, что завел этот разговор, Тель, – сказал Анкар, глядя на посеревшее лицо Тельперины. – Я просто хотел, чтобы ты знала.

– Ничего, – проговорила женщина, вытирая слезы краем белоснежного платка, – не переживай. Теперь у твоего дома стало на целую проблему меньше.

Анкар поднялся с кресла, подошел к ней и бережно взял за руку. Князь молчал, и только его названная сестра тихо оплакивала гибель то ли возлюбленного, ставшего в тот злополучный день ее палачом, то ли собственные молодость и красоту, растерзанные им.

 

 

III

Все время, сколько он себя помнил, Уш был пускавшим изо рта слюни дурачком. Он сам думал так о себе. С тех самых пор, как он принялся просить подаяние, скитаясь между деревнями, Уш понял, что мысли других людей движутся слишком быстро, опережая его способность их понимать. Его часто били – за глупость, неряшливость и вечную спутницу нищих по имени вонь. Дважды он чуть не умер от побоев, и один – от холода, но всякий раз умел выкарабкаться, как будто силы, большие, чем человек мог себе вообразить, хранили его от смерти. Уш не знал сколько ему лет, да и считать дальше трех не умел, но был уверен, что выглядит старше своего возраста – голод и скитания еще никого не сделали краше.

Порой Ушу снились сны. Они были цветастыми, страшными и как будто пришедшими из другой жизни. В них он командовал обреченными армиями, оборонял крепости, ловко фехтовал и сражался под знаменем, на котором была нарисована птица красного цвета, пылавшая, словно кровь или ночная молния. Еще ему иногда снилась девушка, прекрасная и белокожая, с яркими губами, даже ярче алого стяга. Он любил ее, но каждый раз, когда видел в грезах, чувствовал печаль и вину. Уш не понимал, почему ему грустно видеть такую красавицу, но все равно сны нравились ему больше, чем мир, полный побоев и ноющего в животе голода. Нищий пристрастился спать, и именно из-за этого однажды чуть не замерз насмерть.

Он любил пересказывать сны окружающим, но те обычно или издевались над дурачком или отмахивались от бессвязных, как им казалось, историй про какие-то выдуманные сражения. Только пьяницы и блудницы любили его и иногда давали нищему немного выпивки или объедков.

Уш жил бродяжничеством до одного рокового утра. Ночью он прикорнул в пещере. Было раннее лето или поздняя весна, нищий весь день радовался теплым денькам, когда можно бегать по травке и жевать сладкие мясистые плоды с диких деревьев. Стоило только ему заснуть, завернувшись в тряпье, как перед глазами вновь явилась прекрасная белокожая дева. Она была погружена в печаль.

– Почему ты печальна? – спросил ее нищий, ежась от кусавшей за бока сырости.

– Ты всех убил, – ответила дева и взглянула на него так сурово, что бродяга даже вздрогнул во сне.

– Как я могу кого-то убить, когда я полный дурак? – не понял Уш, почесывая затылок. – Это меня все бьют.

Он сам поразился наглости спорить с такой красивой и благородной госпожой, но во снах нищий был неподвластнен страху.

– Кровь на твоих руках, – строго ответила собеседница и растворилась в клубах серебряного тумана, снова оставив Уша наедине с невыносимой тоской одиночества.

Тогда ему очень сильно захотелось заплакать и попросить прощения.

Пробудившись, нищий немедленно осмотрел и обнюхал руки. Не найдя на них никаких следов крови, Уш обрадовался тому, что дева оказалась неправа. Спустя некоторое время, по дороге в поселок со странным названием Сагарам, бродягу настигла иная мысль – дева наверно была права, но он просто не понял ее слова, ведь был дураком. Тогда нищий стал очень сильно думать, так сильно, что сел прямо посреди дороги и едва не погиб под копытами пронесшихся тут всадников.

Отряхнувшись от пыли, Уш решил все же добраться до поселения и попросить помощи там. Солнце вошло в зенит и сильно припекало. Нищий обливался потом, но упорно продолжал идти вперед. Теперь ему хотелось не только поесть, но и узнать смысл того, что хотела сказать ему таинственная красавица из сновидений.

Вскоре Уш добрался до Сагарама. Деревенька была небольшой: несколько аккуратных домов с деревянными крышами, корчма, родничок, возле которого болтали две женщины с глиняными кувшинами в руках. Бродягу приметил воин, куривший на крыльце корчмы. Видимо, наездник из числа тех, что чуть не затоптали бродягу на дороге. Рядом, на привязи, пили из корыта четыре копытаря. Звери устало отмахивались хвостами от назойливых мух. Их рожки были украшены лентами желтого цвета – знаком лорда Анкара, что правил в этих краях.

Воин презрительно плюнул и зашел в придорожную корчму, громко хлопнув дверью. Недолго думая, Уш последовал за ним. Нищий подумал, что этот человек должен знать многое – ведь ездит по земле верхом и глядит на всех свысока.

Так Уш оказался в зале корчмы. Тут было темно и душно. За столом сидели четверо воинов в высоких сапогах, желтых шарфах и с длинными мечами на поясах. Одним из них был тот самый курильщик. Нищий посмотрел на них, но люди лорда не проявили к нему никакого интереса. Зато интерес проявил появившийся словно из ниоткуда хозяин заведения.

– А ну пш-шел отсюда, дармоед! – брызжа слюной во все стороны прорычал он и замахнулся.

Уш испугался и по наитию закрыл голову руками, отражая удар. Боль обожгла бродягу и едва не свалила с ног. Толстяк с удовольствием бил бы его еще и еще, но тут вмешался один из воинов.

– Эй, – зычно обратился он к корчмарю, – ну-ка завязывай.

Тот опустил метлу и обернулся.

– Хорош, говорю, – повторил воин, он был усатым и крепким, как большое дерево. – Что ты его лупишь?

– Да ходит тут всякая падаль, – выплюнул тот.

– Принеси лучше яблочного пивка, – воин кинул корчмарю мелкую монетку.

Тот поймал ее в полете и отправился в погреб.

– Эй, оборванец, – обратился к Ушу неожиданный спаситель, – а ну, поди сюда.

Нищий подчинился и поковылял к столу всадников, шипя и потирая ушибленную руку.

– На кой ты сюда полез? – сурово спросил его усатый воин.

– Я хотел рассказать истории, господин, – жалобно ответил тот, подобострастно склоняя голову перед собеседником.

– Ха, истории, скажешь тоже, – буркнул второй воин, тот, который курил у двери.

Они рассмеялись. Тут хозяин принес пиво. Всадники стукнулись кружками и опрокинули их содержимое прямо в луженые глотки.

– Ну-ка, расскажи нам, – усач покрутил рукой в воздухе, – что ты там обычно за пургу несёшь выпивохам.

В его словах были и интерес, и презрение, и усталость от долгой дороги.

Нищий стоял, изучая глазами пол. Из угла рта потекла предательская нить слюны. Это рассмешило воинов, один из них добродушно хлопнул его по плечу.

– Давай, садись с нами. На, выпей, – он ткнул в Уша кружкой и куском сала, – заешь. Я сегодня добрый – пояснил он, – на неделе сын родился.

– Вечно ты, Аран, тащишь за стол всякую дрянь, – ругнулся курильщик.

– Тебе жалко что ли? – недовольно повернулся Аран к собеседнику.

– Воняет от него.

– Так от тебя еще похлеще.

– Заткнись, – недовольно ответил тот и, видимо, смирился с присутствием Уша.

Остальные всадники тоже отреагировали на нового сотрапезника с плохо скрываемым недовольством, но прогонять не стали. Видимо, им тоже хотелось посмеяться над убогим.

Пойло приятно обожгло нищему горло. Никогда в жизни, наверно, Уш не пил такого вкусного пива. А сало! Сало было просто вне всяких похвал.

– Так что за историю ты хотел нам тут рассказать? – проговорил усатый наездник, чавкая вымоченным в подливке хлебом.

– Я всегда рассказываю свои сны, господин, – глядя в столешницу пробормотал Уш.

– Сны? – Усач оторвался от еды.

– Да, господин. Как-то раз я спал и видел цветастый сон. В нем множество воинов сражалось друг с другом в невероятной суматохе. Я слышал скрежет металла и чувствовал запах крови, – начал подробно рассказывать нищий, не забывая отхлебывать из кружки и заедать салом, – Очень страшно мне было, но во сне я страха не чувствовал, только пыл сражения.

– Пыл сражения? – четвертый воин, с зелеными глазами, усмехнулся, но потом внимательно пригляделся к Ушу.

– Да, господин, – закивал тот, чуть не расплескав выпивку, – пыл, даже радость от схватки. Я тоже в этом сне был воином, и даже очень хорошим. Враги бежали от моего взгляда и ложились под ударами длинного меча.

– Такого? – Аран со смешком выхватил свой и показал нищему. Пламя свечей хищно блеснуло на остром лезвии.

– Да-да, господин, меча совсем как у вас, но только ещё длиннее, – Уш был так рад, что едва не захлопал в ладоши. Несколько капель пойла все-таки упали на стол.

Наездник встал.

– Умеешь владеть им? – он протянул оружие нищему.

– Да ты в конец, я гляжу, ошалел, – выругался курильщик.

– Н-нет, господин, не умею, – пробормотал нищий, выставив перед собой освободившуюся от сала ладонь, и тут же сменил тему. – Знамёна... Да, в этом сне были знамёна, очень красивые и высокие, почти как этот дом, – разочарованный воин уселся обратно на скамью. – Я помню рядом со мной было какое-то знамя с красной птицей. И много воинов в шлемах с гребнем. Да, господин, с гребнем, вот с таким, как у вас в руках.

– Скажи, – прервал его усач, он видимо был среди всадников за главного, – а ты не помнишь стяг с золотым цветком?

– Хммм, – пробормотал нищий, – я помню этот флаг, да. Мне он приснился в другом сне. В этом сне я был загнанным диким лисом и убегал от охотников. Так мне казалось. Потом вокруг снова были лица, злые оскалы и запах крови. Мы сражались. Да, знамя. Над людьми было знамя со знаком цветка. Это цветок... Был похож на солнце. Златоцвет его, кажется, называют. Круглый такой. Теплый. Мне было приятно глядеть на него.

Старший воин внимательно смотрел на Уша.

– А с какой стороны от тебя было это знамя с цветком?

– С какой стороны? – задумался нищий. – По эту руку от меня, да, – он поднял свободную левую. – Почему вы хмуритесь, господин? Что-то не так?..

– Ну-ка возьми меч, – проговорил его собеседник, отстегивая от пояса ножны.

– Но, господин!.., – попытался возразить Уш.

– Никаких но! – рявкнул усач, – бери меч и выходи в центр зала.

Нищий подчинился, выбрался из-за стола и взялся за рукоять. Меч в его покрытых струпьями и ранками руках смотрелся до ужаса нелепо. Наездники скалились, уже предвкушая его дальнейший позор. Уш взмахнул оружием раз, другой – неумело и несмело. Наверно, командир всадников уже думал забрать клинок у дурака, пока тот не поранился, но вдруг движения нищего стали увереннее и тверже, а в глазах отразилась радость узнавания. Он сделал несколько финтов и встал в боевую стойку. Тело как будто само отзывалось на зов железа, двигаясь вслед за ним.

«Откуда во мне это? – подумал Уш, – я ведь жалкий дурак».

Проведя серию выпадов, он отсалютовал мечом глядевшим в недоумении воинам и, после одобрительного кивка, вернул оружие хозяину.

Усатый командир посмотрел на него с уважением, но так и не смог ответить, почему Ушу так стыдно перед белоснежной госпожой из ночных снов.

 

IV

Лорд Анкар, властитель долин и предгорий, проснулся в то утро позже обычного – наверно, по ту сторону хребта снова собиралась гроза, каждый раз заставлявшая сердце стареющего государя биться чаще. Полежав немного, он неторопливо поднялся, шлепнув босыми ногами по холодному полу, умылся розовой водой, натянул штаны, рубашку, облачился в традиционный камзол и тяжелый, расшитый золотыми геральдическими цветами шарф. Анкар всегда делал это сам, без помощи слуг: не любил чужих людей в спальне, особенно по утрам. Господин с тоской взглянул на смятую постель и твердой поступью вышел прочь, навстречу очередному утру.

Стопы сами собой направили Анкара на балкон главной башни – высокий и продуваемый всеми ветрами запада. Таков был утренний ритуал лорда Златоцвета: окинуть взором землю, которую девять поколений сереброкровых предков завещали ему беречь. Анкар сполна оправдал их надежды: рожденный с мечом в руке, он принес в предгорья мир и порядок, каких не видели тут много веков. Жаль, что его мальчики этого уже не увидят. Но государь всегда должен быть готов провожать близких в последний путь – таково бремя власти от начала времен. Даже – лорд тяжело вздохнул от этой мысли – если порой оно и невыносимо.

За окнами уже вовсю горел новый день.

Скрипучая винтовая лестница из голубого дерева встретила его так же, как и каждое утро прежде – тягучей песнью ступеней под башмаками. За годы она стала для лорда такой родной и привычной, что без нее нельзя было представить начало очередного дня.

Поднявшись немного выше и пройдя через галерею, из башни можно было попасть в крыло, некогда отданное Тельперине и ее служанкам. Обычно, по утрам там царила хрустальная тишина, но сегодня за дверями кипели какие-то приготовления. Заинтересовавшись, Анкар прошагал к покоям названной сестры и вежливо постучался.

– Войдите, – послышался оттуда голос Тель, такой же отстраненный, как и всегда.

Она сидела на постели, одетая в скромный дорожный костюм серо-серебряного оттенка, и тревожно сжимала в пальцах перчатки. Рядом пожилая служанка собирала вещи.

– Госпожа? – поприветствовал ее вопросом лорд, перешагивая через порог.

Он никогда не использовал короткое имя Тельперины в присутствии слуг.

Тель повернула к нему лицо и взглянула с какой-то тяжелой грустью во взоре.

– Прости, Анкар. Мне нужно на время уехать отсюда, – произнесла она, всеми силами стараясь сдержать панику.

Лорд Златоцвет шумно выдохнул.

– А могу ли я узнать причину этого отъезда? – холодно спросил он, оперев руку о книжный шкаф.

Тельперина кивнула.

– Я чувствую, как зло приближается сюда.

– Что-что? Какое еще зло?

– Анкар, – она посмотрела ему прямо в глаза, и за ее взором лорд увидел совершенно животный ужас, – ОН идет сюда.

Наплевав на приличия, Анкар бросился к постели и заключил сестру в объятия.

– Дорогая, послушай меня, – медленно произнес он, прижав ее голову к груди, – Красный бастард мертв. С его черепом поиграли какие-нибудь шеерезы, а сердцем пообедали черви. Он не придет сюда никогда по одной простой причине, Тель. Мертвецы не умеют ходить.

Тельперина отстранилась от лорда и заплакала.

– Прости, Анкар. Я не знаю, что делать, – сквозь слезы произнесла она.

Тот взял женщину за руку, посмотрел ей в глаза и холодно произнес:

– Я не знаю, кто выпустил ему потроха в первый раз, дорогая Тельперина. Но поверь, если он по какой-то причине заявится к нам сюда еще раз, – Анкар выдержал многозначительную паузу, – я выпущу их ему во второй.

«...А потом посажу голову на кол, а тело порежу так мелко, что даже черви есть побрезгуют», – добавил лорд про себя и понял, что у него скрипят зубы от злости.

 

Убедив Тельперину разобрать вещи и остаться под защитой стен, Анкар спустился завтракать. Утро выдалось ужасным: мало того, что Тель снова мучил призрак Красного бастарда, так еще и голова у самого Анкара разболелась из-за меняющейся погоды. Наверно, увидь замковый повар лицо, с которым господин Златоцвет поглощал его стряпню, точно стал бы переживать за свою жизнь.

Насытившись и выпив немного вина, Анкар решил прогуляться. Он выбрался на крыльцо и облокотился на перила. Денек выдался солнечным, даже жарким. Во внутреннем дворе сновали слуги и ремесленники. Возле стойла вернувшиеся из ночного разъезда воины отдавали мальчишкам уставших копытарей.

– Господин, – один из всадников с тяжелыми черными усами подошел к крыльцу и приложил кулак к груди, обращаясь к лорду, – мы нашли для вас одного интересного человека.

Анкар вопросительно поднял бровь.

– Господин, – продолжил усатый воин, – три года назад, когда закончилась война, вы велели приводить к вам всякого, из числа тех, кто в ней сражался, но остался без крыши над головой. Даже если эти люди сражались за Бастарда.

Лорд кивнул.

– Это так. Я действительно издавал такой указ. Но, кажется, за три минувших зимы сюда уже явились все, кто желал моей милости.

– Как оказалось, господин, не все. Возвращаясь из Аракурона, мы нашли одного такого человека, – всадник указал на переминавшегося подле с ноги на ногу нищего.

Анкар хмыкнул и неторопливо спустился по ступеням вниз. Он вгляделся в лицо оборванца: оно было грязным, заросшим, а изо рта у бродяги стекала слюна.

– Честно говоря, – пробормотал Анкар, – на воина он похож так же, как я – на леди Тельперину.

– Господин, – снова проговорил командир наездников, – Сам оборванец говорит, что видел войну только во снах, но они совершенно точно описывают ее события. Сегодня утром он сначала подробно пересказал мне битву за Лисий брод, а потом показал отменное владение мечом. Думаю, господин, что этот человек – мечник из гвардии Бастарда, просто хорошо получивший однажды по голове и помутившийся умом.

– Да, – согласился Анкар, – от службы в войске Бастарда и правда можно было одуреть. Но проверить твои слова легче легкого, – лорд обнажил висевший на поясе клинок. – Эй, величайший воитель, – обратился он к Ушу, – ты меня слышишь?

Дурачок кивнул.

Лорд протянул ему меч и сказал:

– Возьми и покажи, что умеешь. Если ты действительно так хорошо обращаешься с оружием, как говорит мой слуга, то я поверю тебе и окажу милость.

Нищий снова взялся за рукоять. Теперь он чувствовал клинок гораздо лучше, чем в прошлый раз – в теле, кажется, пробуждалось что-то далекое и покрытое туманом забвения. Он сменил несколько стоек, провел серию ударов, заставив воздух дрожать под свистящим стальным напором, и закончил представление, вогнав меч в истоптанную землю замкового двора.

Анкар уважительно покивал и, подойдя, хлопнул нищего по плечу.

– Мечник из гвардии говоришь? – пробормотал он, протирая платком рукоять возвращенного оружия. – Охотно верю. Дайте ему стол, – обратился лорд к слугам, – кров на пару ночей, да денег в дорогу. Всякому здесь известно, что моя щедрость не знает границ и распространяется даже на побежденных врагов.

Дурачок радовался как ребенок. Оно и неудивительно. Наверно, впервые за долгие месяцы этот оборванец хорошо поест да поспит в тепле.

Златоцвет посмотрел нищему в лицо. Оно показалось лорду смутно знакомым. Наверно, решил он, сталкивались когда-то в бою: война с Красным бастардом шла долго, всех его мечников в лицо не запомнишь.

 

На закате дня, перед тем, как отправиться спать, он зашел проведать Тельперину. Та, кажется, немного пришла в себя после утренних событий и теперь снова сидела в кресле, положив на колени очередной толстый том.

– Сегодня был странный день, Анкар, – она говорила тихо, положив дрожащие пальцы на желтые страницы.

– Да, пожалуй, – лорд грузно рухнул в соседнее кресло, и оно жалобно скрипнуло под его весом.

– Ты знаешь, что тот нищий со мной говорил?

– Все-таки выбралась погулять? – Анкар махнул рукой. – Надеюсь, он не забрызгал тебе все лицо слюной.

– Да, – кивнула женщина, – не зря же так долго надевала то платье. Он славный малый, – она улыбнулась, – только почему-то все время просил прощения.

– У тебя? – Анкару нравилось, когда она улыбалась.

– Да. Я сказала, что прощаю его, хотя и не знаю за что, – она выдержала паузу. – Он тоже не знает, кстати.

– Действительно странно, – лорд потянулся к стоящей на столике кружке, но, увидев там вместо вина отвар, убрал руку обратно, – впрочем, кто разберет дурака.

– Есть в нем что-то пугающее, – произнесла Тельперина, следя глазами за рукой Анкара.

– В отваре? – не понял лорд. – Конечно. Пить вместо благородного спирта траву, ужас.

Женщина разразилась мелодичным смехом.

– Да нет же, – сказала она мягко, – в этом нищем, – ее пальцы бережно погладили страницу. – Когда он говорил со мной, в его глазах были не безумие, но стыд и какая-то... скорбь, что ли.

– Не бери в голову. Все, кого хоть раз целовала война, носят в сердце немного стыда и скорби. Даже я.

– Он не такой как ты или твои воины, Анкар, – строго возразила женщина.

– Спасибо, – усмехнулся ее собеседник, – я рад, что пока не похож на пускающего слюни идиота, дорогая Тельперина.

Теперь рассмеялись они оба.

– Как бы то ни было – не бойся его. Пока ты в этих стенах, ты под моей защитой.

– Спасибо, – женщина помолчала. – Прости за то, что было утром. Я слишком испугалась и доверилась глупому предчувствию. Не стоило так делать.

– Не вини себя, – успокоил ее Анкар, – я не держу на тебя зла. Страху может поддаться каждый.

Лорд Златоцвет и леди Тельперина говорили до середины ночи, пока стареющего воителя не начал сражать сон. Над крепостью в предгорьях стояла полная луна. Только крики часовых да всхрапывание копытарей на привязи разрывали звенящую прохладу тумана. А в хлеву почивал нищий по имени Уш, впервые за многие дни сытый и не знающий никаких сновидений.