Вот уже сорок лет никто не видел пароход «Элвессет», стоящий на приколе в одном из самых больших портов Летнего моря. К берегам пестрого города Алом, что карабкался на белую гору, причаливали серебристые шхуны под лоскутными парусами; обледеневшие фрегаты, которым посчастливилось найти узкий проход через синие Ледяные Гребни. Эти корабли всегда встречали салютом. Их ледоколы и новые моторы испускали облегченные вздохи и клубы золотистого дыма.

Прибывали ладьи, груженные шелком, серыми орехами, что облегчали любую боль и ягодными винами, что веселили любую душу. И драккары, груженные хмурыми людьми, закутанными в звериные шкуры, усталостью, железом, говорящими воронами и поющими камнями.

Иногда появлялись глазастые, оскаленные триремы. Люди на них были измождены долгим путешествием, но всегда веселы и готовы пить вино, веселящее любую душу и драться с хмурыми людьми в звериных шкурах. Эти люди, только сойдя на берег, всегда задавали один и тот же вопрос, и все портовые торговцы, шлюхи и рабочие просто улыбались и никогда не отвечали. Но ответа будто никто и не ждал: «Если мы вышли из порта в долгое путешествие, и заменили каждую деталь на корабле, можно ли сказать, что мы вернулись домой на том же корабле?»

На самом деле никто не хотел отвечать на этот вопрос еще и потому что он давно относился не только к кораблям. Слишком много девушек сжимали свои веера золотистыми механическими пальцами, слишком многие матросы ходили, упруго подрыгивая на медных ногах. Говорят, одна знатная дама вовсе заменила голову на искусно выполненный фарфоровый протез, потому что хотела увидеть в зеркале совершенство. Да, никому не хотелось решать загадки о частях кораблей.

На прикол становились пароходы, старые, колесные и новые, белоснежные и острые, как крылья чайки. И море, такое прозрачное и изумрудное, баюкало их, слизывая с бортов трещины, царапины, воспоминания и краску.

Между тяжелыми судами сновали джонки и кохаи с веерными парусами. Их гребцы всегда перекликались, и тем, кто их слышал казалось, что на кораблях перевозят говорливых кошек. В их трюмах спали, фейерверки, которыми встречали фрегаты и веера, которые могли сжимать в мертвых золотистых и живых розовых пальцах и шлюхи, и знатные дамы. Веера находились для всех.

И только «Элвессет» будто не было места в этом порту. Это был совсем обычный пароход – серебристый, с широкой синей полосой на борту. Но никто не смог бы ответить, из какого порта он вышел, и в каких водах побывал – на нем хватало шрамов и от пушечных ядер, и от зубов ледников, и от ударов хвостов неведомых чудовищ. Пароход был облеплен ракушками, морскими паразитами, напоминающими зеленые, то и дело моргающие глаза. Он стоял, и в иллюминаторах его всегда горел неживой, леденцово-желтый свет. Целебные зеленые воды бесконечно шипели под ним, и чайки, бывало, садились на его палубу.

Но вот уже сорок лет «Элвессет» никто не видел.

Так и должно быть. Его хозяйка и капитан, синеволосая красавица Илди, сделала все, чтобы на палубу ее корабля нельзя было попасть просто так.

…

Алом никогда не спал. Илди жила в порту этого города уже сорок лет, и ни разу не видела, чтобы город затих хоть на минуту. Ей это нравилось – на ее пароходе хватало мест, где можно было остаться в полной темноте и тишине. И в этих местах всегда водились монстры, но они любили Илди, а в их густой шерсти хорошо спалось. К тому же все кошмары боялись монстров в темных каютах «Элвессет». Этим Илди с удовольствием пользовалась. Жаль вот только, что некоторые из монстров оказывались холодными, жесткими или склизкими, и сколько бы они ни звали ее, жалобно порыкивая и расстроенно гудя, она никогда не соглашалась спать на щупальцах, чешуйчатых хвостах, щетинистых паучьих боках и студенистых незакрывающихся глазах.

Сегодня она никого не позвала с собой в город. Ни старпома Эдвина, ни своего лучшего друга – раздолбая-музыканта Фридриха, ни сероглазую Иру, которая просилась на берег уже три года. Но Илди не могла позволить им оставить корабль. Только не теперь.

Ей пришлось оставить мундир в каюте. Хосе нравились яркие цвета и красивые женщины, поэтому она впервые за долгое время надела красное платье и вплела в волосы пестрый платок.

Илди спустила на воду шлюпку и сосредоточенно гребла по извилистой зеленой ленте воды, думая о том, что скажет Хосе, когда прибудет на место.

«У меня опять проблемы».

«Один из моих постояльцев снова пропал».

«Ты говорил, что устраивать отель на зачарованном пароходе – дрянная идея. Так вот, ты был неправ – я снова пришла сказать об этом и показать выручку и список постояльцев, которые решили свои… проблемы. Кстати, ты когда-нибудь имел дело с мертвыми русалками? Северными? Да, это важно. Знаешь, что живет в Ледяных Гребнях? Да, вот то, огромное, гудящее, что никогда не спит и всегда голодно. Так вот, это его дочери…»

Илди раздраженно тряхнула головой. Нет, сейчас она снова начнет придумывать в голове диалог с Хосе, и когда они встретятся вместо приветствия снова выпалит ему ответ на воображаемый вопрос.

«Да как ты умудрилась-то?!»

«Да пошел ты, вот что!»

Нет, так разговора у них точно не получится. Хосе опять станет бить посуду, целовать ей руки и рвать свои красивые золоченые волосы. Илди взмахнула веслами и тяжело вздохнула. Ей было жалко кудрей Хосе. И пропавшую русалку. И погибшую девочку, МяуМяу. Илди не обещала, что на пароходе будет безопасно, но у ее постояльцев все равно не было выбора. И это вовсе не значит, что Илди готова смотреть, как они пропадают из закрытых кают.

Шлюпка ткнулась носом в причал. Илди выбралась на скользкие холодные доски, и шлюпка послушно мигнула зеленым фонарем, прилаженным на нос, и медленно поплыла обратно.

Вообще-то давно стоило ее продать. Она не слушалась заговоров и плыла сама, только если на борту не было пассажиров. Но Илди не могла – эта шлюпка была вроде старой собаки, которая уже не может сама играть с людьми и работать так, как раньше, но все еще очень хочет чувствовать себя нужной. И делает все, чтобы люди подольше уделяли ей внимание. Гребли, гладили, отдавали команды, которые она и так предугадывала. Илди старалась «выгуливать» ее почаще и иногда переворачивала ее, забиралась внутрь и позволяла шлюпке подсвечивать страницы очередного детектива.

Хосе скажет: «Ну я же говорил!»

А она ответит: «Что ты говорил?! Что я спасу северную русалку, которая пропадет, а потом кто-то начнет убивать моих постояльцев?! Ты точно именно ЭТО говорил?!»

Алом, конечно, не спал, хотя над островом давно висела пряная и черная ночь. Прямо у причала в свете разноцветных фонарей одновременно шла разгрузка и торговля – краснолицый мужчина в вытянутом шерстяном свитере и фиолетовой чалме орал на рабочих, которые таскали туго набитые мешки, на боках которых были вышиты незнакомые знаки. Языка, на котором она орал, Илди тоже не знала, но по интонациям догадывалась, чем он недоволен. Рабочие только ехидно улыбались в усы.

Дальше, на прилавках и коврах, брошенных прямо на землю, продавали всем на свете. Люди обычно не понимали языков друг друга, но самозабвенно торговались, расхваливали товары и матерились какими-то вечными, понятными каждому жестами и звуками.

Или Хосе скажет: «Ты всегда появляешься здесь только когда у тебя проблемы».

А она гордо вскинет подбородок и ответит: «Это не мои проблемы! У меня проблем нет! А вот девочка… девочка…»

Вот цыганка торгует заговоренными монетами, шалями, картами сокровищ, косметикой и дурманом. Вот мальчишка в полосатом сюртуке и настороженным черными объективом вместо глаза продает книги – мягкие и легкие в дорогу, тяжелые тома в кожаных обложках, купленные тут же, у пиратов, которые первым делом распродают самый бесполезный товар с захваченных кораблей. Он сидит на хвосте своей ездовой ящерицы, которая подсвечивает книги желтыми глазами.

Хосе скажет: «Здравствуй, Илди».

И она расплачется и бросится ему на шею. Она уже много сотен лет зовется Илди Мотиг – Бесстрашной – но каждый раз, когда беда случается с постояльцами ее отеля, она боится. Хосе это знает. И Хосе ее не осудит, поэтому она к нему и ходит.

Вот золотоволосые девицы щебечут, игриво поглаживают ленты на своих декольте и подзывают матросов и гостей, протягивая им свитки, брошюрки и самодельные тома. Если бы Илди захотела – смогла бы увидеть истинный облик обитательниц Полых Холмов, которые продавали труды заманенных писателей. После Томаса Лермонта они будто с ума сошли, никак не могли успокоиться. Илди не хотела смотреть трехметровых крылатых эльфиек, похожих на стрекоз. Они гладили лица покупателей чуткими усиками и потихоньку пили воспоминания хоботками, которые вонзали в яремные вены. Вечером они станут торговать не книгами, а этими воспоминаниями.

Хосе скажет: «Тебе пора закрывать отель. Ты давно не выводила корабль в море. Сколько ты еще будешь играть в эту дурацкую игру?»

И она ответит: «Столько, сколько потребуется!».

Невидимый отель для невидимых гостей. Отель на пароходе, на веки поставленном на прикол в порту. Нет, не ради денег – они Илди были не нужны. Она хотела сломать порядок, который считала несправедливым. Когда нашла Алом – не могла поверить своему счастью. Ведь у нее уже был пароход, на борту которого играли лучшие оркестры. Был мраморный бассейн с самой чистой и теплой водой, кинотеатр, ресторан, оранжерея, площадка для танцев.

Она не жалела. Нет, вовсе не жалела, что сорок лет не выходила в море. И все же в последние месяцы ей все чаще снились соленые и густые сны, в которых «Элвессет» уплывает все дальше от шумного и пестрого порта. Дальше от звуков, которые издают люди и странные существа, населяющие Алом. К вечной песне океана.

«Илди» – значит «сраженная». Вся жизнь чтобы опровергнуть это имя.

Бритоголовый мальчишка в пестром халате продавал с лотка конфеты и фантики от конфет, цепочки, ленты, вкладыши от жвачек, поношенные тапочки, которые подстраиваются под ногу владельца, шарфы, которые ловят ветер, VHS кассеты, которые показывают только те фильмы, что владелец хочет посмотреть. Там же были музыкальные кассеты, постеры с плавающими логотипами всех рок-групп на свете и пирожки с начинкой, о которой полагалось никогда не задумываться.

Хосе скажет: «Опять?!»

А она виновато разведет руками.

Розоволосая русалка торгует рыбками-нотами, которые играют серебристые мелодии, обкатанным морем разноцветным стеклом и зеленой медью с затонувших кораблей.

Крылатая женщина с амулетами из собственных перьев.

Смуглый восьмирукий торговец специями, танцующими обезьянами и попугаями, которые повторяют за остальными продавцами.

Девушка в скромном черном платье, продающая вишневые косточки – обещает, что одна из них подарит бессмертие.

Илди пробиралась через всех торговцев и их покупателей – кители, халаты, платья, мундиры, свитера, пальто и экзокостюмы. Шелк, хлопок, синтетику и жесткие адаптируемые волокна. Голубые, карие, золотые, механические, рыбьи, медвежьи, кошачьи и стеклянные взгляды.

Хосе скажет, чтобы она убиралась вон. Она не уберется.

Илди любила порт, но всегда старалась как можно быстрее его покинуть, спрятавшись в расцвеченных улицах Алома.

Лавки специй. Кафе. Магазины готовой еды, палатки уличных торговцев.

Улицы, окна, вывешенное на веревках белье.

Лавки тканей и готового платья, сувениры, украшения, алкоголь. Чем дальше она пробиралась по узким улочкам, освещенным малиновыми фонарями, тем прагматичнее становились магазины. Навигационное оборудование и карты, предсказывающие шторм попугаи, опреснительные кубки, фоторамки, в которых всегда фотографии дома, белый порошок, придающий еде любой вкус, лампы, чей свет всегда успокаивает, черные экраны, которые показывают личные потаенные фантазии.

Лавка Хосе будет закрыта. Илди сядет на крыльцо и будет ждать.

Перекрикивающиеся через окна соседки, терпкий запах увядающих цветов и острый – зеленой соли, которую вываривали на жаровнях, вытащенных на балконы. Домашние коты, лениво растекшиеся по подоконникам.

Театры. Кинотеатры. Видеопрокаты. Библиотеки. Музыкальные магазины. Бордели. Шаманские лавки. Сновидческие аптеки – сны на заказ, от трех капель, в зависимости от сложности. Ностальгические лавки – наполнение прилавков индивидуально для каждого посетителя.

Хосе скажет, что ей пора плыть дальше, и может Илди наконец-то ему поверит.

Дворняги в зеленых ошейниках, бросающиеся под ноги. Дети, прыгающие в зеленых лужах, расцвеченных малиновым светом фонарей.

Зоомагазины. Лавки, торгующие ручными ветрами, леденцы со вкусом первой любви – почти всегда горькие. Стекла для окон и иллюминаторов – фильтрующие виды. Фантазии в стеклянных флаконах для тех, кто разучился мечтать.

Парфюмерные бутики. Запах моря, страниц любимой книги, свежих парусов и канатов, вишен во дворе мамы. Мамы. Мамы, которой больше нет.

Спешащие куда-то девушки в пестрых платьях. К их запястьям привязаны воздушные шары. Наверное, сегодня какой-то праздник. Здесь почти каждый день праздник.

Лавка Хосе. «Мы решаем проблемы».

Илди толкнула дверь, и ее встретила переливчатая птичья трель.

Хосе совсем не изменился с их последней – три года назад – встречи. Все те же пестрые шаровары и белоснежное покрывало, наброшенное на плечи. Золотые крючки и фибулы, черная кожа. Голубые глаза, обведенные охрой.

Хосе, чернокожий торговец картинами, который решит любую проблему.

– Кто помер? – оскалился он вместо приветствия.

Илди виновато развела руками. В ее продуманных сценариях такого не было.

– Девочка. И русалка… пропала, – призналась она. И торопливо заговорила: – Но это не мои постояльцы! Это даже не русалка виновата – она просто была ранена и нуждалась в убежище! Мы ее вылечили и отпустили!

– Северная русалка? – вкрадчиво спросил Хосе, запуская в волосы длинные пальцы, унизанные золотыми перстнями.

– Ага, – призналась она. И наконец-то переступила порог лавки, и непроницаемая темнота расступилась перед ней.

Хосе все еще не признавал обуви – хотя под ногами давно были не родные горячие пески, а заплеванная брусчатка. Он хмуро посмотрел на нее и сел на один из мозаичных столиков. Картины, развешенные на свисающих с потолка цепях, уставились на Илди тысячами осуждающих мазков.

– Чего же ты от меня хочешь?

– Помоги найти русалку, – попросила она.

Хосе широким жестом обвел лавку. Илди не следила за его рукой. Она и так знала, что он хочет сказать.

– Я не покупаю картины, на которых есть море. И те, кто в нем живет.

– Но северные русалки часто спят на ледниках…

Хосе покачал головой. Уловка не сработала.

Северные русалки действительно отличались от южных сестер. Они были в несколько раз крупнее. У них были складчатые моржовые хвосты и мягкие, круглые лица. Их волосы были гуще, а кожу покрывали плотно прилегающие друг к другу белые шерстинки. У северных русалок были печальные тюленьи глаза и жуткие зубы рыб-удильщиков. Когда Илди взялась лечить такую, многие из ее постояльцев были против. Весь персонал проголосовал против. Но она не послушала.

– Ладно. Ты думаешь, что девочку, твою постоялицу, убила русалка?

– Нет. Монстр из-под ледников.

– Илди, если бы такое чудовище появилось у берега – весь город на ушах бы стоял.

– Ему не обязательно… – она зябко повела плечами, только попытавшись представить монстра, который искал свою дочку. – Ему не обязательно шевелиться. Он может только позвать… и любой услышит, если Он позовет. Любой послушается, если Он прикажет. Его ведь не просто так зовут Хозяином Соли.

Хосе растер лицо ладонями, прочертив несколько дорожек массивными перстнями. Илди знала, что он может заказать любую картину – но никогда не знала, как он это делает. Никто в Аломе не выдавал своих профессиональных секретов, Илди в том числе.

Но картина действительно могла быть любой, вопрос был только в цене. Он мог достать изображение чего угодно, ответ на любой вопрос. Заказать картину с ее русалкой, прямо сейчас.

Кто рисовал эти картины, откуда они брались и как доставлялись Хосе тоже оставалось тайной. И почему Хосе нельзя было спрашивать своих художников о море.

Для Илди всегда была одна цена. Тяжелая, но Илди всегда платила не торгуясь. И никогда не спрашивала, зачем Хосе кровь монстров, живущих в темноте ее палуб. Она никогда их не убивала, а они позволяли себя резать. Ей всегда было отвратительно заполнять стеклянные колбы – всегда одни и те же пять колб с красными рисками на матово-черных круглых боках. Зачем мерная шкала на непрозрачной посуде Илди тоже никогда не спрашивала.

Но теперь кровь монстров с ее парохода не могла купить ответов.

– А если Он еще кого-нибудь убьет? – беспомощно пробормотала она.

– С чего ты вообще взяла, что русалка пропала, а девочка умерла? – задал самый резонный и самый страшный вопрос Хосе.

– Русалку я закрыла на нижней палубе, в старом бассейне с восстанавливающим раствором. В темноте. Она там спала. Выбраться можно через единственный люк, который закрывается снаружи. А МяуМяу… я видела труп.

– Это невозможно.

Илди поджала губы. Она хотела бы, чтобы это снова стало невозможным, и огромная паучиха с длинными женскими руками вместо лап в темноте трюма не качала паучьей головой с человеческим лицом и не протягивала ей то, что осталось от МяуМяу. Голову, левую руку до локтя, окровавленные обрывки желтого шелкового платья.

– С чего ты взяла, что это Хозяин Соли приказал кому-то убить девочку?

– Убийца сразу мне сознался. Один из постояльцев, Пилозуб. Чудак был, но совсем беззлобный. Всегда выбирался на палубу смотреть на фейерверки, пил кофе с лимонным льдом и изобретал игровой автомат, которому невозможно проиграть. Пришел ко мне утром, сказал, что Хозяин Соли хочет видеть свою дочь живой. И что для начала он убил детеныша, но скоро перейдет ко взрослым – наверное, Он мыслит… иначе.

– Илди, ты помнишь, кто твои постояльцы и чем они платят за номера? Почему ты думаешь, что с твоим Пилозубом говорил Хозяин Соли, а не голоса в его голове?

– Они не в чем не виноваты! – горячо возразила она. – Они просто играют роли, которые им достались. В обычной жизни все милейшие… существа.

– И зачем ты тогда им мешаешь? – проникновенно спросил Хосе.

– Ты не выдаешь своих секретов – я не выдаю своих.

Илди обладала силой собирать чужие сны. Пароход «Элвессет» в сонных водах Летнего моря собирал на борту чужие навязчивые кошмары. Только те, что мучили людей, повторяясь из раза в раз. Остальные Илди оставляла тем, кто их видел – иногда кошмары нужны душе не меньше светлых снов. К тому же для каждого кошмара в каждом из миров не хватило бы никаких номеров.

Но Илди знала тайну всех этих чудовищ, маньяков, искаженных теней с лицами близких и собственных отражений – каждый кошмар хочет, чтобы все закончилось.

Она не могла избавить людей от огромных монстров, пожаров, наводнений, не могла вывести заблудившегося из леса. Но могла забрать тех, кто помещался в каюту и с кем можно было договориться. И кошмары с удовольствием откладывали ножи и окровавленные удавки из колючей проволоки, захлопывали зубастые пасти и сворачивали в тугие колечки ядовитые хвосты. На борту «Элвессет» можно было лежать в теплой воде, бродить по оранжерее, танцевать, слушать музыку, читать, смотреть кино, греться на солнце. Изобретать, конструировать, вышивать и играть в кабаре. Заводить знакомства. Иногда даже семьи. Делать все, чего на самом деле хочет чудовищный актер, вынужденный из ночи в ночь играть свою изнуряющую роль.

Илди избавляла людей от повторяющихся образов, давала повторяющимся образам приют, а взамен требовала немного – оставаться на палубе до тех пор, пока все не закончится. Пока человек не избавится от страха, не забудет о своем кошмаре. Тогда постояльцы пропадали. Исчезая, они подпитывали пароход и позволяли ему оставаться невидимым. Ведь «Элвессет» – невидимое место, где кошмары становятся невидимыми.

– Я не могу заказать для тебя картину, – наконец сказал Хосе. Выпрямился, и белая накидка упала ему на колени тяжелыми складками. – Но ты можешь пойти на маяк. Смотритель должен мне… неважно что и за что. Он встречался с Хозяином Соли. Вообще-то я долго берег этот должок, но только ради тебя, Илди. Ради твоего парохода, который больше не ходит в море.

…

К маяку можно было добраться на фуникулере, который ради Илди запустила управляющая – женщина с медной кожей и зелеными узорами на впалых щеках.

– Вот представьте, если бы смотрителю тоже взбрело в голову сделать маяк невидимым, – хохотнула она.

Илди не удостоила ее ответной усмешкой. Ей шуточки о ее пароходе надоели еще в первые пятьдесят лет, что «Элвессет» превратилась в отель.

Она устроилась к хрупкой кабинке и поплотнее завернулась в плед, который дала ей управляющая.

Наверху было холодно. Многие из тех, кто садился в фуникулер только ради того, чтобы добраться до маяка, боялись высоты. Илди тоже когда-то боялась.

Может, до сих пор слегка… тревожилась. Она привыкла к морской глубине, которая могла быть бесконечной под палубой. Привыкла думать, что в глубине черной соленой воды может таиться что угодно. Привыкла к чувству, когда море сливается с небом, и кажется, что корабль – это что-то бесконечно маленькое, повисшее в давящей стальной и шипящей бесконечности.

Но никак не могла привыкнуть к чувству пустоты. Когда вода превращалась в воздух, давно забытая паника пыталась шевелиться в груди. Но Илди привыкла успокаивать расшалившиеся страхи строгим взглядом. Даже если они были ее собственными.

Чем выше она поднималась, тем гуще становились сумерки, которые смотритель поселил вокруг маяка. Он говорил, что светить нужно всегда в темноте. Так лучше видно.

Маяк вырос перед ней, красный и торжественный, с белым блуждающим лучом, которым он ощупывал волны под собой.

Илди соскочила на землю и едва успела забросить плед в торопливо заскользившую вниз кабинку фуникулера. Она вернется, когда Илди позовет.

Смотритель Ульрих – огромный рыжий мужчина с круглыми медвежьими ушами – уже ждал ее. Молча махнул ей рукой.

На маяке всегда горел свет. Илди зашла в комнату, где на каждом шагу встречались зажженные керосиновые лампы, гирлянды и свечи. Смотритель тяжело опустился в кресло у жарко растопленного камина и почесал заплетенную в косички бороду.

– Хосе все рассказал.

– Когда успел?

Илди села на грубо сколоченный стул, чуть дальше от хозяина.

– Ты не выдаешь своих секретов – я не выдаю своих. Я не думаю, что Хозяин Соли убил твою девочку, Илди.

– Но Пилозуб…

– Мало ли что сказал чей-то страшный сон. Хозяин Соли – древнее божество. Настолько древнее, что ему приходится жить под ледниками, чтобы не разлагаться. Думаю, до русалок ему столько же дела, что до тюленей.

– Ну пролей свет на это темное дельце, – криво усмехнулась Илди. – Что ты об этом думаешь?

Ульрих протянул ей большую синюю кружку с кофе. Она благодарно кивнула. Ни у кого не бывало кофе черней, чем у того, кто окутал свой маяк вечными сумерками.

– Я ходил на «Тенебрисе», одном из кораблей что всегда возвращаются из Гребней. И однажды мы застряли, разумеется. Там корабли почти всегда застревают… Мы провели во льдах больше месяца. Это завораживающе ужасное место. Ты не смогла бы взять на борт ни один из кошмаров, что моряки вывезли из тех льдов. Всем снится одно и то же – замороженная темнота под замороженной водой. Это даже не темнота. Это чувство темноты и ее бездонности, ее бесконечности и присутствия. Она рядом. Если обернешься – увидишь и уже не вернешься, а пока ты лишь знаешь, что она уже съела весь мир, который ты не видишь. Все, что тебе остается – смотреть, не моргая, на мир перед собой в надежде, что он останется. Не исчезнет.

– И причем тут Хозяин Соли?

– Это темнота его пасти. Хозяина Соли целиком никто не видел, мы даже не можем осознать, как это могло бы выглядеть. Я чувствовал его дыхание в кошмарах и видел, как подо льдом светятся тысячи его зеленых глаз. Это не рыбки, не блуждающие огоньки, поверь мне. Он смотрит. Но не уверен, что мы ему интересны. А может, ему интересны лишь те, кто отваживается встретиться с ним взглядом. Я понятия не имею. Я не рискнул.

– Хорошо. Хозяин Соли – огромное древнее божество, ему нет дела до своих русалок. Тогда я вообще ничего не понимаю.

Смотритель почесал мощную шею под серым воротником грубого свитера. Достал из кармана широких штанов еще одну свечу, зажег и поставил на пол. Илди только сейчас подумала, что он боялся той темноты больше, чем хотел показать. Весь маяк – сплошная попытка взять этот ужас под контроль.

– Ты говоришь, что девочка, которая снилась кому-то в кошмарах умерла. – Илди кивнула. – И не исчезла. На палубе остался труп.

– Да, мне его показала Мадам-Восемь-Рук…

– Она общалась с Пилозубом?

– Да, они дружили…

– И ты уверена, что твои монстры не убивают друг друга?

Илди упрямо мотнула головой. Она знала всех своих постояльцев. Могла за каждого поручиться. Ни один кошмар, даже самый мучительный, не был диким. Никто не получал удовольствия от жестокости, хотя многим нравилось пугать. Но это была любовь к работе. Убивать, пытать, калечить никто не любил – они ведь только играли жестокость.

– А где ты взяла раненую русалку?

– Сама приплыла. Забралась в одну из шлюпок, волосы разметала на полпалубы…

– Что с ней случилось?

– Кто-то метнул гарпун. Разорвал ей бок, повредил руку. Мы с доктором Броном ее долго утешали. Зеркало пришлось принести – русалки же на красоте все помешаны…

– А девочка, которую убили – кто она?

– Чья-то погибшая дочь… а, ты имеешь ввиду… Хорошая девочка. Немая, только мяукать тихонько умела, поэтому мы ее звали МяуМяу. Ей нравилось, когда ее так звали. Дружила с Маурой.

– Кто такая Маура? – терпеливо спросил Ульрих.

Илди поправила красные манжеты и отпила кофе. Мысли вдруг стали разбегаться. Она нервничала. Ей показалось, смотритель о чем-то догадался.

Кофе был терпким, а не горьким. Кажется, на плотной пенке блестели кристаллики соли.

Илди нравилось, что Ульриху не было дела до того, как выглядят ее постояльцы. Будто он не прикидывал, как они могли друг друга убить. И не видел монстров в Пилозубе с его длинной узкой пастью, заросшей клыками, МяуМяу, у которой было шесть немых лиц на разных частях тела – дочь женщины, которой она снилась, звала на помощь, когда ее рвали собаки, но никто не услышал. Мауре повезло больше – она просто всегда носила мокрую одежду и не могла высушить волосы.

– Маура постарше, взяла над МауМяу шефство. Мяу нравилось, что имя Мауры звучит похоже, а Маура всех жалеет и постоянно о ком-то заботится.

– Маура ее любила?

– Да… наверное, да…

– Слышишь, что снаружи? – вдруг спросил смотритель.

Илди прислушалась. Трещал камин, пощелкивали огоньки свечей. Где-то бились о скалистый берег зеленые волны и выли заблудившиеся ветра, которые тоже прокладывали курс по маякам Алома.

– Ветер… и море.

– Когда я слушаю ветер и шум волн – чувствую нечто вроде влюбленности, – признался Ульрих. – Это будто зовет куда-то, обещает. Не обязательно что-то прекрасное, но точно бесценное. Неужели ты не чувствуешь ничего похожего?

– Нет.

– Илди…

– Я сказала – нет! – рявкнула она, грохнув кружкой о стол. С удивлением обнаружила, что стоит, подавшись к смотрителю, будто хотела броситься, а пальцы ищут перевязь с мушкетами.

– В кого стрелять собралась? – заметил он. – В правду? Зачем ты собираешь кошмары, Илди?

– Прежде, чем я стала капитаном и получила силы, у меня было много страхов, – процедила она.

Сделала глубокий вдох и только собиралась снова сесть, как он снова сказал неправильные слова:

– Ты капитан? Или хозяйка гостиницы?

– Это не мешает…

Смотритель развел огромными руками и раздраженно дернул ушами.

– Мне жаль, что я не могу дать тебе ответ. Сказал бы, что не стану считать долг Хосе выполненным, но зная, какой он засранец… я ему больше ничего не должен. А ты приходи, когда захочешь.

– Тебе снятся кошмары?

– Да. И я их берегу.

Берёг. И зажигал свечи, чтобы они его не съели. Илди больше не знала, как правильно.

…

На корабле ее встретил мрачный Эдвин и почему-то ужасно виноватый доктор Брон. Илди сразу поняла, что что-то не так.

Зачем-то оглядела палубу, будто проблема разлеглась прямо здесь. Но проблемы не было видно. Высокая черноволосая Алиса в красно-белом платье гуляла под руку с освежеванным джентльменом, тактично прикрывшим лицо маской тигренка. Мальчишка с размалеванным лицом и обрезным ружьем вместо руки загорал на белом шезлонге рядом со стеснительной медведицей, бесконечно облизывающей окровавленную морду. Между шезлонгов по-собачьи перекатывался, чесал рога о палубу красноглазый лесной дух, весь покрытый молодой листвой и молочно-белыми глазами.

За прозрачным куполом оранжереи надрывались тропические птицы.

– Кто-то еще? – наконец спросила Илди.

Доктор Брон молча опустил закатанные рукава белой рубашки. На манжетах виднелись несколько прожженных кислотой дырочек.

– Я не смог ему помочь, – сказал он. – Пациент… имел слишком специфическую… анатомию. Но я уверен, что он мертв. Это один из… тех, кто живет на темных палубах. Простите, капитан, но нам пришлось утилизировать то что осталось. Он почти мгновенно начал разлагаться и боюсь, что через пару часов он прожег бы пароход насквозь.

– И как вы…

– Собрали отходы в бочку и пересыпали щелоком.

Сзади подошел мальчишка-юнга, который убирал в ее каюте и подал ей черный шерстяной мундир. Илди кивнула и надела его поверх платья.

Еще один постоялец умер. И от него остались несколько бочек нейтрализованной слизи. Это никуда не годилось.

А волны шипели за бортом. Слизывали краску и воспоминания. И ветры, сбившиеся с пути, прокладывали новые курсы по маяку Ульриха и другим огням Алома, города на перекрестке миров, снов и течений. И уходили дальше, своей дорогой.

Илди и ее «Элвессет» на вечной стоянке оставались. И здесь больше не было безопасно.

Илди не боялась чудовищ. Лесной дух вдруг вскочил на тонкие оленьи ноги и поскакал к ней. Что-то прочирикал и боднул в плечо тяжелой головой, испачкав мундир землей и ягодным соком. Илди рассеянно почесала его между длинными заячьими ушами.

Илди не боялась людей. На ее борту были не маньяки, убийцы, поджигатели и преследователи – воплощенный страх перед маньяками и преследователями. А до того, как поставить пароход на стоянку, она повидала немало настоящих.

Илди не боялась даже высоты. Но каждый день после того как пропала толстая северная русалка с влажными тюленьими глазами, какой-то новый, неведомый страх по черной вязкой капле собирался в ее душе.

– В кают-компанию, – скомандовала она.

Не хватало еще чтобы постояльцы подслушивали разговоры.

Они спустились. Завернули вентили на двери, зажгли свет. Доктор Брон молча закатал рукава рубашки и достал из сейфа бутылку бурбона. Илди подождала, пока он нальет ей бокал, отсалютовала. Они молча, не чокаясь, выпили. Помолчали несколько минут. Наконец она махнула рукой, давая знак говорить.

– Капитан, если позволите… – начал Эдвин. – Я не знаю, что могло убить… того постояльца. Но я не думаю, что виноваты другие гости или древние божества.

– А кто по-вашему виноват?

– Что мы вообще знаем о снах? Вот доктор Брон мастер штопать дырки в людях и отравления лечить. Но наши гости – другие. И думают они по-другому. Если позволите… нужно снова сойти на берег и найти специалиста в сновидческой аптеке. Не торгаша, а настоящего фармацевта.

Илди думала не долго. За иллюминатором лесной дух уже лакал морскую воду, перегнувшись через борт и растянув бесконечное шуршащее тело. Наверное, прохладный соленый волны жгли линяющие рога.

– Пойдете вы с доктором Броном. Я останусь на корабле. Покажете… специалисту трупы. Остальным постояльцам ничего не сообщать, пока фармацевт не скажет, в чем дело. Никто ведь не знает?

– Нет. Все думают, погибшие просто пропали. Хотят вечером отметить.

– Вот и хорошо. Я останусь у себя. Терпеть не могу колдунов, особенно тех, кто копается в голове.

– Капитан…

– Приведите фармацевта. Заплатите ему сколько скажет. Пусть объяснит, что здесь происходит и убирается.

Илди казалось, что Эдвин будет спорить. Но он поклонился и вышел. Доктор Брон, быстро допив бурбон, ушел за ним.

…

Илди заперлась в каюте, пытаясь убедить себя, что ничего такого в этом нет, но быстро сдалась. Она всегда была честной с собой, и давно не позволяла себе малодушия. А сейчас именно оно загнало ее в каюту.

Алом был особенным портом. Порт для любых кораблей, Порт-Для-Всех-На-Свете. Это были настоящие корабли из всех времен. Корабли из снов, корабли из сказок, корабли из воспоминаний. К Алому причаливали несколько «Титаников» и «Пекодов», бессчетные «Летучие голландцы» и «Арго». Приходили «Терроры» и «Эребусы». Иногда дорогу в этот порт находили настоящие корабли. Однажды Илди видела «Потемкин». Рассказывали даже о плоте «Медуза», который, впрочем, так и не смог зайти в порт.

Только оставив «Элвессет» на вечной стоянке в Аломе Илди могла содержать отель. Она сорок лет ни о чем не жалела, но недавно что-то изменилось.

Илди знала, что могло измениться.

В дверь постучали. Все знали, что Илди не хочет, чтобы ее тревожили. А значит, на борту сейчас был только один человек, который мог стоять по ту сторону двери. И ему Илди больше всего не хотела открывать.

Но она не позволяла себе малодушия.

Фармацевтом оказался невысокий мужчина гладко зачесанными волосами и тонкими усиками. Он дежурно поклонился и зачем-то достал из кармана золотые часы на толстой цепочке. Щелкнула крышка – и циферблата под ней не оказался, только мечущиеся светящиеся сферы, озарившие желтыми сполохами его бесстрастное лицо. Кивнув, он закрыл крышку и посмотрел Илди в глаза.

– Здравствуйте, капитан Мотиг. Меня зовут Робин Бланко, я имел честь быть приглашенным на ваше судно в качестве фармацевта. Вы не уделите мне пару минут?

Она сделала глубокий вдох и собралась послать его к черту. Но не позволила себе этого сделать. И пропустила Робина Бланко в каюту.

Он переступил порог. Огляделся. Ощупал темным и равнодушным взглядом ее темные стены, картины, которые дарил ей Хосе, золотые бра и простую деревянную кровать. Резной индийский столик, пару пуфов и круглый ковер.

– У вас уютно, – заметил он, без приглашения усаживаясь на пуф. – Это редкость для таких как вы.

Илди молча привалилась к косяку и скрестила руки на груди.

– Вы осмотрели моих гостей?..

– В этом нет нужды. Я и так знаю, что происходит. Вопрос не в том, что будет с вашим отелем, капитан Мотиг – это решенное дело. Его скоро не будет. Вопрос в том, что вы намеренны делать дальше.

– Я не собираюсь никому отдавать отель.

– Никто у вас его не забирает. Просто ваше время прошло. И это хорошо – вам больше нет нужды скрываться. Человек, которому вы снились, умер.

– Эрно умер?.. – забывшись, прошептала она. Потянулась к лицу – закрыть руками, позволить себе несколько секунд осознания. Но тут же опустила их.

– Вам не нужно его оплакивать. Сколько вы здесь стоите, больше тридцати лет?

– Сорок…

– Вот видите. Он прожил долгую, и наверняка хорошую жизнь, хоть вы и лишили его возможности видеть вас во сне.

– Это были плохие сны!

Она раздраженно повела плечами и села на край кровати. Спина оставалась прямой. Взгляд в зеркале оставался блестящим.

Теперь Илди была готова признаться себе – она хотела драться за свой пароход с каким-нибудь древним монстром из ледников. Хотела искать русалку, да хоть революцию в Аломе устроить была готова. Но не думать о том, что когда-то пассажирский пароход столкнулся в тумане с углевозом. Что Илди Бергенди так и не нашли или не опознали, а ее брат, который убедил ее отправиться в плаванье, стал видеть ее в кошмарах. Ее и пароход, на котором она была единственным пассажиром.

Илди не нравилось быть чьим-то кошмаром, но кошмар Эрно Бергенди не кончался. И тогда она переименовала пароход. Увела его в другие туманы и другие воды, нашла команду, отремонтировала и обустроила корабль. Она блуждала в пустых океанских водах. Защищала корабль от пиратов, кракенов и левиафанов, уводила его от ледников и рифов. Заходила в бесчисленные порты, некоторые из которых таяли, стоило выйти из них, и уже никогда не появлялись на прежнем месте. Торговала, возила пассажиров, путешественников, исследователей и авантюристов. Любила нескольких мужчин, возила самые разные грузы, участвовала в нескольких войнах.

И наконец нашла Алом, где могла наконец-то окончательно победить неизбежность собственной природы. И помочь сделать это другим. Потому что у «Элвессет» было много боев. Но этот Илди считала главным.

– Почему я так и не исчезла?

– Вы давно стали чем-то больше, чем просто чей-то сон. Вы переросли эту роль, но почему-то не даете сделать этого своим гостям. И не даете тем, кому они снятся, самим победить свои кошмары.

– Почему они умирают? Это… мне снятся кошмары о том, что я не справляюсь?

– Вы совершаете одну и ту же ошибку все эти годы, капитан Мотиг. Некоторым вашим постояльцам все же удается стать чем-то большим и начать видеть собственные сны. У них есть собственные страхи, что неудивительно. Алом делает сны живыми – и сны ваших постояльцев тоже.

– Но русалка…

– А вот русалка, скорее всего, приснилась вам. Моя работа – читать сны, и я вижу в этой русалке тоску по холодным водам, свободе, чудовищам, с которыми можно вступить в схватку. А в ее гибели – страх, что вы не выиграете бой, в который ввязались сейчас. Подведете своих гостей. Но его никто не выиграет, капитан. У меня есть зелья, которые позволяют не видеть снов. И такие, которые лечат сны. У меня есть множество самых разных снов на заказ. Вы можете пить их каждый вечер и давать своим окрепшим постояльцам. Но ответьте себе – чего вы хотите на самом деле?

Илди молчала, разглядывая серебряное шитье на черных обшлагах. Вышитые косяки серебристых рыб свивались в причудливые спиральные узоры.

– Вы считаете, что я должна просто всех распустить и заняться другими делами? – спросила она, встретившись взглядом с Робином Бланко. – Я сорок лет делала свое дело. И делала его хорошо. Меня знают и любят в Аломе. Мне благодарны мои гости.

– Вы и ваш корабль окончательно стали свободны, когда умер человек, которому вы когда-то снились. Это значит, что условия изменились, хотите вы того или нет. – Фармацевт не унизил ее сожалением в голосе, и она была за это благодарна. – Вы изменили свою природу. Раньше в вашем отеле держался баланс между сном, явью, притяжением Алома, вашими исчезающими и приходящими постояльцами. Теперь он нарушен. Вашей Мауре приснился кошмар про девочку, которую она не уберегла, и девочка погибла. Пилозуб в вас тайно влюблен и больше всего боялся вас расстроить, поэтому внушил себе, что убил ее и должен вам признаться. Ваш скрипач Фридрих боится, что пароход потонет, поэтому самый ядовитый из ваших кошмаров умер и начал прожигать в пароходе дыру.

Илди подошла к иллюминатору. Она видела белые мачты клипера и влажное синее небо.

– Что вы думаете о кошмарах? Не о моем пароходе, не о моих гостях. И не обо мне. Просто о кошмарах.

– Иногда людям нужно их видеть.

– А кораблям – выходить в море, – эхом отозвалась Илди. – Спасибо вам, господин Бланко. Я сделаю все, что от меня зависит.

– Капитан Мотиг…

– Вы можете идти.

За клипером с белыми мачтами – зеленое море под синим небом.

…

В эту ночь в порту запускали фейерверки, пили легкое белое и терпкое ежевичное вино. На жаровнях шипело мясо, музыканты со всех кораблей играли, и все инструменты были непохожи друг на друга и все языки звучали по-разному, но издалека казалось, что они все сливаются в одну лихую мелодию, в одну торжествующую песню.

Люди в Аломе любили праздники и гуляния. Как можно было упустить такой повод – пароход, который сорок лет стоял невидимым в порту, появился. И на рассвете отправится в море.

Илди пила и танцевала со всеми. И ее постояльцы сошли на берег, и смогли пить и танцевать со всеми. Никто их не боялся, потому что на перекрестке снов, легенд и реальности никого не могут напугать страшные сны.

Илди была счастлива. И не позволяла сомнениям омрачать свое счастье.

Ее ждало море. Ее ждали другие порты, другие люди. Воды, ветры, туманы, ледники, песчаные пляжи, монстры, сокровища, схватки. Пассажиры. Грузы.

Вчера она собрала своих гостей на прощальный ужин и объявила о том, что вынуждена закрыть отель. Не стала скрывать правду. Рассказала о себе, об Эрно Бергенди, тумане, углевозе.

И дала обещание, которое – она это точно знала – обязательно сдержит.

Пароходам иногда нужно выходить в море. Кошмарам иногда нужно возвращаться к хозяевам, чтобы те смогли их победить.

Она обязательно будет возвращаться в Алом. Будет открывать отель на сезон, а потом возвращаться в море.

Ее гости все поняли. Поддержали ее, обещали навещать, если найдут в снящихся кому-то водах.

Сегодня Хосе подарил ей еще одну картину – затерянную в джунглях золотую пирамиду. Никакого моря, ничего связанного с морем. Так и не выдал ей своих секретов, а она не выдала своих. Поцеловал ее в щеку и передал пачку кофе от смотрителя Ульриха. На ней карандашом было написано «средство для бессонницы».

Гости за ночь украсили ее пароход цветами, лентами и золотыми лавровыми ветвями. Кто-то подарил Фридриху новую скрипку. Кто-то на прощание украл у лоцмана компас.

Сегодня был такой прекрасный, расцвеченный огнями салютов вечер. Полный музыки и шороха волн.

А завтра Бесстрашная Илди, которая не собиралась проигрывать ни одного боя, выходит в море.