Пахнет жареной птицей. Тёрн переворачивается в постели и стягивает с головы узорчатое, квадратиками сшитое покрывало, в которое демонстративно закуталась накануне вечером. Перед глазами начинают мелькать красочные картинки — дедушка Лазло ставит на стол своего знаменитого рождественского гуся с каштанами и соусом камберленд.

Тёрн в предвкушении возится на месте и тыкается носом в подушку. Все еще не размыкая век, видит, как карабкается на стул, а бабушка Миранда подхватывает ее под мышки и помогает сесть.

Тёрн тянется за апельсином — круглым, ярким и оранжевым. Бабушка бьет по руке — рано еще, мама увидит и заругает, — а потом под столом протягивает печенье. Тёрн сжимает его в руке и случайно ломает. Приходится тут же запихнуть обе половинки за щеки, чтобы не накрошить на пол.

Прямо рядом с длинным и накрытым белыми салфетками столом — огромная украшенная елка. Под самый потолок. Тёрн тянется раз не к апельсину, то к одному из шаров. Задирает голову и внезапно выясняет — потолка в доме нет, елка уходит в чернильное беззвездное небо.

Флим что-то лепечет, сидя рядом на детском стульчике. Бьет ладошками по прикрепленному столику и смотрит на Тёрн глупыми, пустыми и чуть раскосыми глазами. Она смеется и все же хватается за шар. Тот обжигает пальцы металлическим холодом.

Она вздрагивает и садится в постели, протирая глаза. Сонно моргает и снова заваливается спиной на подушки. За очками к тумбочке не тянется, поэтому мир вокруг продолжает нещадно плыть, причем в разные стороны.

Флим спит на соседней кровати, как и всегда. Если бы проснулся, то уже бы тряс ее за плечо — «Сестрица Тёрн, вставай!».

Тёрн сначала сама хочет его окликнуть — пора подниматься и думать, что делать дальше, — но потом вспоминает о том, как брату сейчас тяжело, и молчит. У Флима не самый хороший период — так говорит мать, а Тёрн думает: у кого в их семье он вообще хороший? — в этом году он пошел в первый класс начальной школы. Тёрн считает, что стоило подождать еще год, но ее в подобных вопросах никто не слушает.

Вот если бы бабушка Миранда сказала что-то подобное, то это было бы другое дело — родители не смогли бы с ней спорить, потому что знают ее характер. Если бабушка упрется, то все по струнке ходить будут и сделают так, как она хочет, потому что бабушка, как говорит папа, самая известная представительница одного довольно распространенного вида «женщина непреклонная», и легче стать президентом или лотерею выиграть, чем переспорить ее.

Но ведь сейчас проблема именно в ней — в бабушке Миранде.

В том, что однажды утром Тёрн встала с постели, а бабушка, наоборот, в свою легла, как до этого ложились дедушка Лютер, а за ним дедушка Лазло — бабушкины братья. И потом они пропали, а Тёрн видела, как их гробы съедала земля, но дело вот в чем — с бабушкой Мирандой такое бы не произошло никогда.

Бабушка из другого теста — кожа у нее загорелая, а руки сильные. Она объездила все страны на свете, она курит толстые папиросы, а еще всегда в самом начале фильма угадывает, кто окажется убийцей. Бабушка рассказывает сказки — странные и страшные: про мертвых младенцев и проваливающиеся к центру земли церкви, про ведьм, сворачивающихся в норах, и вурдалаков, что гнездятся на ветвях деревьев.

Бабушка Миранда точно встанет с постели, с которой дедушка Лютер и дедушка Лазло когда-то не встали. Она намного сильнее.

Тёрн любит сказки бабушки Миранды — особенно ту, что про гигантскую гусыню, легшую перед воротами в город и не выпускавшую никого из жителей, пока двое детей не пришли увести ее оттуда. Тёрн любит самую добрую сказку, ту, что со счастливым концом, хотя и знает, что это вымысел от и до.

Флим в свои семь с половиной лет любит самую злую. Не самую страшную, но самую неприятную, ту, которую Тёрн, услышав однажды, решила не переслушивать никогда.

Когда умирал дедушка Лютер — долго и тяжело, — а бабушка Миранда все дни проводила рядом с ним, Тёрн не было и шести. Флим вообще только родился. Тёрн запомнила те недели как зеленые и вязкие, проходившие в полной тишине и серовато-грязной тоске, точно существовала некая невидимая нитка, которая вот-вот должна была порваться, но все никак не рвалась.

— Когда все закончится? — спросила Тёрн однажды, сидя на полу — на расшитом бабушкой покрывале, набитом гусиным пухом.

Разумеется, она имела в виду: когда же дедушка Лютер встанет, наденет свою пропахшую сигаретным дымом рубашку и снова начнет по утрам учить играть ее, свою любимую Тёрн, в карты.

Бабушка не ответила напрямую.

— Есть одно место, куда дедушка Лютер скоро уедет.

Возникла пауза. Бабушка Миранда поняла, что Тёрн ждет продолжения.

— У того места нет названия, потому что никто толком не знает, где оно…

Тёрн кивнула. Дальше бабушка сказала, что думает, что там всегда межсезонье — вот так она чувствует.

— То Место — не хорошее и не плохое, и те, кто там живет, тоже такие — не хорошие и не плохие. Они просто есть. И бояться их не надо.

Тёрн все равно стало жутко.

По словам бабушки, там есть лес, и поле, вот прямо такие, как у них за домом, только через лес проложены старые скрипучие рельсы — которых у них за домом, конечно же, нет, — и по ним кругами катается Собиратель Времени.

— Зачем он его собирает?

Бабушка Миранда посмотрела ей поверх головы — в окно, на улицу, сквозь неплотно задернутые темные шторы.

— Собиратель Времени тоже просто есть. Не знаю, умеет ли он вообще думать и понимает ли хоть что-то. Он большой, черный и горбатый. Он всех сажает на свой горб и отвозит в самую чащу леса.

Бабушка Миранда говорит, что Собиратель Времени просто катается туда-сюда, отталкиваясь от земли своей длинной крючковатой палкой, вот так — тук, тук, тук.

Она мягко стучит по деревянному изголовью постели дедушки Лютера.

— Наверное, правильнее было бы назвать Собирателя Времени иначе, например Вором Времени, потому что все, что он делает, — это крадет, — бабушка вздыхает. — Ворует дни, недели, а иногда еще и людей. Охотится за ними, сначала катается по тем местам, где они часто бывали, а потом находит и их самих. Иногда забирает не сразу, и это даже хуже.

Бабушка говорит, что Собиратель Времени отвозит их к большому дереву с часами, оставляет там и едет обратно. И так по кругу. Все ради того, чтобы То Место продолжало существовать, часы в дереве тикали, а время шло дальше.

Тёрн дрожащими пальцами ведет по контуру вышитого на покрывале гуся — бабушка Миранда гусей любит, поэтому коллекционирует все, что с ними связано.

Бабушка Миранда наносит решающий удар.

— Не знаю, есть ли в Том Месте что-то еще, потому что там, конечно, не так уж страшно, но слабым духом туда лучше носу не совать.

Тёрн слышит, как хрипло выдыхает дедушка Лютер. Видит, как сильные руки бабушки сжимают его мозолистую ладонь.

Тёрн страшно, потому что очевидно — о Том Месте бабушка Миранда знает совсем немного, а ведь она столько путешествовала и побывала везде где только можно. Даже в Африке — а это вообще будто другой мир.

Если бабушка не была в Том Месте, значит, То Место плохое. Просто — как дважды два.

Тёрн замирает и бледными пальцами цепляется за черную юбку бабушки, когда дыра в земле забирает гроб с дедушкой Лютером. Она уверена в том, что никогда больше не хочет слышать эту историю — лучше уж про ведьм, душащих младенцев по ночам, — и, когда спустя полгода в постель ложится уже дедушка Лазло, Тёрн убегает из комнаты раньше, чем бабушка Миранда открывает рот.

Она все равно слышит далекий «тук, тук, тук» на протяжении всей ночи и лишь сильнее кутается в одеяло. Тёрн сразу понимает — Собиратель Времени идет рушить ее привычную жизнь.

Дедушка Лазло лежит в постели недолго, всего-то несколько дней, а потом тоже уходит под землю, забирая с собой рецепт жареной птицы и запах каштанов. Бабушка почему-то рада этому. Она говорит, что это хорошо.

Это лучше, чем с дедушкой Лютером.

Но Тёрн неясно, как это — может быть хорошо. Как какие-то перемены вообще могут быть хорошими?

Они переезжают из теплого загородного дома в холодную квартиру. Бабушка упирается, но это тот единственный раз, когда папа ее переспорил. Он говорит, что это для блага Тёрн и что бабушке стоит думать о своей внучке, тем более после всего того, что случилось тогда в школе.

Бабушка Миранда сдается. Отдает всех живых гусей соседке, но забирает всех фарфоровых. Вышитое одеяло теряется при переезде, и ни в одной из картонных коробок они так и не находят его.

Бабушка так и не берется сшить новое.

Тёрн идет в новую школу. Флим подрастает и тоже туда идет.

Однажды утром бабушка Миранда ложится в постель, а Тёрн лишь мотает головой — прислушивается, но жуткого «тук, тук, тук» не слышит, да и взрослая она уже для такого. Она выросла, она уже не верит в То Место и тем более не верит в Собирателя Времени. Она не верит, что бабушка Миранда может сделать это, поступить с ней так нечестно — взять и умереть. Бросить Тёрн.

Новая жизнь, жизнь без дедушек Лютера и Лазло, плохая, неполноценная, непривычная, но за четыре года Тёрн начинает привыкать и к ней. К школе — пока что не очень, но это и сложно. Девочкам в ее классе не нравится, что Тёрн вся из себя такая тихая, обособленная и плаксивая. День, когда ей в лицо кидают тряпку с остатками мела, заставляя закашляться и чуть не уронить на пол очки, еще можно считать удачным.

Тёрн верит в свою бабушку и в каждую из ее сказок — каждую, кроме той, где рассказывается про жуткие дребезжащие рельсы в лесу, потому что, на самом деле, это самая худшая метафора для смерти. Лучше бы бабушка Миранда тогда сказала все открыто — и не пришлось бы теперь прислушиваться и внутренне дрожать, опасаясь услышать зловещий «тук, тук, тук».

Когда Флим подходит к постели бабушки и тихо спрашивает, что будет дальше, Тёрн злится, потому что, вообще-то, это ее вопрос.

Злится, потому что, с одной стороны, сейчас бабушка расскажет Флиму сказку про То Место, думая, что это напугает его не так сильно, как реальный рассказ о смерти, но… С другой стороны — бабушка Миранда не умирает.

Тёрн знает.

Она не может умереть.

Она уходит на кухню и принимается яростно вытирать только что вымытые тарелки с гусями — разумеется, привезенные бабушкой из их старого дома, — а вспоминает почему-то то, как давно, еще в старой школе, на следующий день после похорон дедушки Лазло, ее стошнило на пол прямо во время урока.

Тёрн ждет, запоздало понимает, что вытирает клетчатым полотенцем все ту же тарелку, что и десять минут назад, и тогда вновь заглядывает в спальню.

Она ожидает увидеть Флима в слезах — у брата, как она всегда думала, мягкая, расшатанная детская психика, ему нельзя такие вещи рассказывать, — но он просто лежит рядом с бабушкой Мирандой поверх ее одеяла и смотрит в потолок.

— А что, если остановить эти часы в дереве?

— Думаю, все в мире остановится. Не обязательно так, как ты думаешь.

Жесткие пальцы бабушки зарываются брату в волосы. Тёрн сжимает край тарелки — почему этот вопрос не пришел в голову ей самой?

Бабушке Миранде нужно время, чтобы перевести дыхание. Она прикрывает глаза и надрывно кашляет. Флим подносит ей ко рту прозрачную маску, трубкой соединенную с небольшим жужжащим аппаратом. Ждет, когда бабушка Миранда начнет дышать ровнее.

— То есть я могу остановить время?

— Не думаю, что Собирателю Времени это понравится, — бабушка болезненно усмехается. — Он разозлится, и очень сильно. И придется бежать от него… А это сложно, потому что бежать можно только по шпалам между рельсами, а иначе другие души заберут вас… Но знаешь что…

Она поворачивает голову и тепло, но все еще с особой строгостью и выдержкой смотрит на Флима.

— Когда я буду там, то постараюсь это сделать. И вернуться к вам двоим.

Ее голос сквозь маску кажется приглушенным.

Она подмигивает Флиму.

— А теперь дай бабушке отдохнуть.

 

На школьной крыше невысоко, плоско и свободно, прямо как в поле за их старым домом. Тёрн отчаянно пытается успокоить бьющееся сердце, а оно все продолжает стучать — тук, тук, тук.

Тук, тук, тук.

Она хочет отдышаться, но руки дрожат и немеют, а мир вокруг словно вот-вот ее схлопнет. Сожмет, скомкает и выбросит куда подальше. От мысли пойти домой — в холодную квартиру, а не в теплый загородный дом к дедушкам — вновь накатывает тошнота.

Тёрн часто моргает. Вновь вспоминает желтоватую рвоту на полу в предыдущей школе. Ее кислый запах и то, как упала туда лицом — не специально, разумеется, — затряслась и перевернулась на спину, задыхаясь, а перед глазами поплыли цветные круги.

Они плывут и сейчас. Поэтому она и вскочила с места прямо посреди урока математики. Выбежала из класса, а в результате оказалась здесь.

Тёрн глубоко и отчаянно вдыхает, чтобы прогнать их. Начинает рассматривать предметы вокруг себя и проговаривать их названия.

Качели. Флим любит на них кататься.

Вчера ночью — сразу после разговора с бабушкой Мирандой, он приполз к ней в кровать.

— Эй, сестрица Тёрн.

Это было прозвищем, которое он дал ей в честь героини одной из бабушкиных сказок. Той самой, про огромную гусыню. Когда она легла перед воротами в город, отрезав всех жителей от внешнего мира, к ней пришли двое детей — девочка и мальчик, сестра с братом, сестрица Тёрн, а второе имя она не помнит.

На самом деле, Тёрн, конечно же, зовут совсем иначе. Флим это начал, а потом и все в семье стали называть ее именно так — чтобы не путаться.

Тёрн как раз ворочалась с боку на бок, так что даже не попыталась притвориться спящей. Она притянула брата к себе и крепко обняла — он казался таким маленьким. Тёрн так и не поняла, кто из них двоих дрожит на самом деле, но решила, что все же Флим.

— Она поправится, — прошептала она, чтобы, конечно же, убедить в этом брата. Сама она и так была уверена в своем заявлении.

Флим посмотрел на нее сквозь темноту и нерешительно кивнул.

— Да, я… Знаю. Я знаю, Тёрн. Но я хотел сказать… Что я видел его. За окном бабушки Миранды. Сегодня.

Тёрн сделала вид, что не услышала. Закрыла глаза и представила, что брат всего этого только что не говорил.

— Там сначала звук был… Такой, знаешь…Тук, тук, тук.

Тёрн стиснула зубы и прижала Флима к себе еще теснее. Такой глупый, такой маленький и такой впечатлительный. Услышал один раз эту жуткую сказку и теперь никак не выкинет ее из головы.

Тёрн вот давно выкинула.

— Бабушка Миранда сказала, что Собиратель Времени катается кругами. В То Место, к нам, а потом обратно… — Флим рассуждает об этом так, словно ему не страшно и словно он действительно в это верит. Словно он не понимает, что это просто сказка о смерти.

Тёрн прикусила внутреннюю сторону щеки и не стала пытаться переубедить его. Он верит в Собирателя Времени. Она верит, что бабушка Миранда не умирает.

— Что, если зацепиться за него? Прокатиться на его горбе в То Место, остановить часы…

— Спи, Флим, — пробормотала она.

— Но Тёрн…

— Спи.

Тёрн вжала голову в плечи, все же боясь услышать стук.

Услышала только хлопок двери — у папы ночная смена. Услышала щелчок настольной лампы в соседней комнате — мама, только вернувшаяся с работы, села доделывать отчеты. Босс обещал ей повышение полгода назад.

Услышала тихие стоны и кашель за стенкой, но постаралась не думать о них.

Дыхание снова сбивается. Тёрн проигрывает панике, комкает в пальцах край школьной юбки. Кажется, что если проделать дырку в плотной ткани, то что-то внутри нее тоже оборвется и резко станет легче.

Качели в школьном дворе покачиваются на ветру. Их веревки напоминают ей шнурки на кроссовках Флима — Тёрн каждое утро помогает ему их завязывать, хотя папа говорит, что пора бы тому и самому научиться уже.

Сердце продолжает стучать слишком быстро — тук, тук, тук.

Этот звук все чаще преследует ее с тех пор, как бабушка Миранда легла в постель. Тёрн думает — это просто игра воображения.

Она отворачивается от качелей, крутится на месте и думает, что вот сейчас ее снова стошнит, как тогда, в старой школе. Смотреть на качели больше не хочется. Она смотрит на лавочку за школьным сетчатым забором — еще полгода назад бабушка ждала там каждый день, встречая их после школы.

Потом несколько месяцев лавочка пустовала, а вот сейчас там сидит Флим.

Тук, тук, тук. Флим бьет ногами по жутким ржавым рельсам под лавочкой, которых до этого там точно не было.

Тук, тук, тук. Тротуар с открытым канализационным люком. Не самая безопасная вещь рядом со школой, но по кругу — оранжевые конусы.

Тук, тук, тук — так стучит палка Собирателя Времени, когда его черная голова с маленькими глазками показывается из люка.

Один из конусов опрокидывается.

 

Тёрн никогда не спрашивала у бабушки Миранды, можно ли остановить часы в дереве, что, по ее словам, растет в Том Месте. Такой вопрос ей даже в голову не приходил, а вот Флиму — пришел.

Остановить время — подумать только! Сделать так, чтобы все замерло именно в том состоянии, в котором находится сейчас: болеющая бабушка Миранда, холодная квартира и остатки фарфоровых гусиных статуэток. Мама, папа и странная, неприветливая школа.

Это не то, что было когда-то. Не идеальный мир с теплым домом, живыми гусями во дворе и живыми дедушками на кухне. Это не мир без ям в земле и гробов, но относительно устойчивый мир, который можно понять и к которому можно приспособиться.

Тёрн понятия не имеет, что будет, если бабушка Миранда вдруг уйдет под землю.

«Она не собирается этого делать. Она не умирает, она просто болеет», — напоминает Тёрн сама себе.

Тук, тук, тук, — стучит палка Собирателя Времени. Он медленно выползает из люка, перебирая руками и ногами, подобно большому таракану. Раза в три больше, чем сама Тёрн.

Пальцы у Собирателя Времени длинные, тонкие и острые. Палка — такая же черная, как и все остальное. Он стукает ею по асфальту, раздается неприятный скрежет. Собиратель Времени наконец-то вытягивает из люка свое громоздкое длинное тело, двигающееся по рельсам с очевидным трудом. Спина у него покатая и кривая, с большим горбом посередине.

Тёрн замирает на школьной крыше и видит, что Флим не двигается с места — как сидел на бабушкиной лавочке, так и сидит. Болтает ногами — тук, тук, тук в ритм стуку палки, — и кажется, что совсем не боится. Уже через секунду спрыгивает на землю и спотыкается о развязавшиеся шнурки.

Собиратель Времени подъезжает ближе. Останавливается там, где кончаются рельсы, ждет несколько секунд, а после едет обратно в чернеющий люк — прямо так, спиной назад.

Флим срывается с места одновременно с Тёрн. Вновь спотыкается, но все же цепляется за острый локоть Собирателя Времени — тот не реагирует, точно и не заметил этого вовсе, — а после в несколько рывков взбирается ему на спину, вцепившись пальцами в горб.

Тёрн тем временем прыгает через ступеньки, ведущие вниз. Пересекает школьный двор как раз в тот момент, когда светлая макушка брата скрывается в люке.

Тёрн больше не задыхается. Она не знает, как дышать вовсе, от осознания, что привычный мир снова ломается. Брат пропадает — уходит в То Место, очевидно сводимый с ума своей дурной идеей фикс — остановить часы в дереве.

Флим уходит под землю, прямо как дедушки Лютер и Лазло, и она никак не может взять в толк — зачем? Зачем, если бабушка Миранда вовсе не умирает, если у них есть холодная, но уже привычная квартира, немного побитые фарфоровые статуэтки, унылая школа…

Тёрн начинает тошнить, поэтому она, протиснувшись в дырку в заборе, прыгает в люк следом.

 

Вот так они и попадают сюда — ну, то есть в То Место.

Тёрн удивляется, как не сворачивает себе шею, запрыгнув в люк. Спасает то, что при падении она стукается о мягковато-упругий черный бок Собирателя Времени и только потом сваливается на вонючий землистый пол канализации.

— Сестрица Тёрн!

Боль в локте тонет в возмущенном возгласе Флима.

— Зачем ты здесь?

Его голос рискует раствориться в темноте, потому что Собиратель Времени не останавливается, просто глубже продвигаясь в покатый черный тоннель. Тёрн подскакивает, делает пару быстрых и широких шагов. Тянет руку, и брат вцепляется в нее, затаскивая ее на спину существа. Тёрн прижимает его к груди, нервно гладит по плечам, тяжело дыша. Флим обнимает в ответ, но как-то непонятно спокойно. Точно и не боится вовсе того, во что они, очевидно, влипли.

Тёрн истерично обхватывает колени руками. Чуть не соскальзывает с большой, кривоватой спины, так что Флиму приходится ее держать, обхватив рукой поперек талии.

— Зачем же ты… — он пытается повторить, но она лишь мотает головой. Очки сползают с носа, и Флим поправляет их.

Тёрн хочется задать резонный вопрос — что же будет теперь?

Хочется, чтобы у младшего брата был какой-то ответ, и он действительно есть. Флим на спине Собирателя времени держится легко, так привычно, точно это самое удобное место на свете. Он не морщится от темноты и сырости. Гладит ее по волосам и говорит, что бояться ей не стоит — что они просто сделают кружок. Просто прокатятся, доедут до часов в дереве, остановят их и вернутся, и Тёрн среди безумного вороха мыслей находит один-единственный язвительный ответ — да, план надежен, лучше и быть не может.

Она задает себе свой любимый, извечный вопрос — что сделала бы бабушка Миранда? Ответ Тёрн нравится еще меньше, чем план Флима, потому что, будь на ее месте бабушка, она бы схватила своего младшего брата за руку — и не имеет даже значения, кого из двух, — и прямо по шпалам потащила бы через темноту туда, обратно, к круглому люку наверху и свету.

Тёрн вместо этого ежится и боязливо поджимает ноги. Пытается мысленно посчитать до десяти, но случайно начинает делать это вслух. Осекается.

— Нам надо вернуться, — голос дрожит даже сильнее, чем руки. — Флим, нам нужно вернуться. Вернуться надо. Нам надо…

Собиратель Времени неумолимо и равномерно продвигается вперед. Это похоже на поездку на поезде. Даже потряхивает примерно так же.

В почти кромешной темноте не видно, какое выражение принимает лицо младшего брата.

— Нет, — уперто заявляет он. — Нет. Тёрн, я хочу…

Он оборачивается через плечо — в ту сторону, где у Собирателя Времени голова. Флим понижает голос, прежде чем повторить.

— Я хочу остановить часы, Тёрн. Сейчас, потом поздно будет…

Она и без объяснений поняла это давным-давно. Глаза наполняются влагой.

— Мы должны вернуться… Нам надо…

 

Тёрн даже примерно не представляет, сколько они едут. Она засыпает, просыпается и засыпает снова, устроив голову на коленях Флима. В какой-то момент она перестает вздрагивать от каждого «тук, тук, тук».

Окончательно открывает глаза, когда сквозь веки начинает пробиваться дневной свет.

Рельсы проходят через лес. Там у них наверху — поздняя весна, а тут — что-то между осенью и зимой: деревья голые и тянутся вверх острыми мертвыми ветками. Трясти начинает сильнее.

Тёрн вертит головой, пытается выцепить взглядом хоть что-то, но со всех сторон лишь сплошной лес.

— Мы должны вернуться, — слабо и без особой надежды повторяет она.

Флим рассерженно дергает ее за рукав.

— Нет! Это ты со мной пошла! Я тебя не звал!

Тёрн хочет поспорить — да он без нее не то что шагу ступить не может, он даже шнурки завязать не способен, — но Флим шепотом прерывает ее:

— Мы должны остановить часы, понимаешь? Потому что я просто хочу, чтобы все было как раньше! Все должно стать так… Как было.

Тёрн захлопывает приоткрытый рот. Крепче вцепляется в огромный черный горб. Ей никогда в голову не приходило, что Флим вообще в своем возрасте способен о таком думать, потому что в те времена, когда все было хорошо, он был еще слишком маленьким.

— Я не хочу, чтобы кого-то из вас забирали сюда… Маму, или папу, или бабушку Миранду…

Тёрн вздрагивает.

— …или тебя.

Тёрн молчит, разглядывая собственные пальцы.

— Я хочу, чтобы все было как раньше…

— Ты не знаешь, как было раньше, — шепчет она.

Флим кивает.

— Но ты говоришь, что было хорошо.

 

То Место — холодное и пустое. Полнящееся деревьями, туманом, пожухлыми листьями и странными шепотками. Тенями между черных стволов.

Тёрн замечает их время от времени и только краем глаза, а когда поворачивает голову — там уже никого нет, кроме завывающего ветра. Тёрн холодно в ее белой блузке и школьной юбке. Флим набрасывает ей на плечи свой пиджак.

Тук, тук, тук — вот единственный постоянный и отчетливый звук.

На спине Собирателя Времени скапливается утренняя роса, потому что — Тёрн, конечно, не следит особо, но этим занимается Флим — едут они уже почти полтора дня. Ночь точно прошла, говорит брат, хотя ни солнца, ни луны тут нет.

Очень хочется есть, и, когда Тёрн жалуется, Флим протягивает ей ягодную жвачку.

Они сидят по обе стороны от горба Собирателя Времени и сейчас уже держатся за него с очевидным трудом — сцепив руки и образовав подобие круга с горбом по центру.

Честно говоря, Тёрн уже готова отпустить. Флим вот цепляется крепко и уперто, а она… Она думает о том, каково это — упасть в кучу старых листьев, закрыть глаза и наконец-то перестать слышать бесконечный «тук, тук, тук».

Так почти и происходит, но внезапно она встряхивается и втягивает носом воздух. Странный, теплый, знакомый запах врывается в нос, заставляя мозг снова заработать. Она крутит головой. Запах с каждой секундой лишь сильнее и ощутимее. Жареная птица и каштаны. Вдалеке вырисовывается силуэт дома. Стены, крыша — все такое знакомое и правильное. Гуси, гуляющие у порога.

Тёрн даже не думает — размыкает руки, сваливаясь с черной спины.

— Сестрица Тёрн! — Флим смотрит на нее сверху вниз. — Ты чего?!

Собиратель Времени неумолимо продвигается дальше. Флим свешивается с его спины, на животе скользит ниже и тянет к ней руку, но Тёрн не подает свою в ответ.

— Я знаю, что это за место! — она кричит, шагая по шпалам следом. — Флим, это оно! Это наш старый дом!

Флим не понимает. Шаги у Тёрн не слишком большие, Собиратель Времени в любом случает двигается быстрее, неумолимо забирая ее брата.

— Прыгай! — Тёрн улыбается, разводя руки в стороны. — Прыгай, Флим! Я поймаю тебя! Прыгай!

Флим смотрит на нее большими, испуганными глазами, а после мотает головой.

— Она умирает, как ты не поймешь? — он наконец находится с ответом, но туман становится гуще.

Тёрн останавливается прямо напротив дома, наблюдая за тем, как силуэты брата и Собирателя Времени исчезают в белизне.

Тук, тук, тук — стучит палка в отдалении.

— Я хочу… остановить это… — долетает до нее, когда Флим уже скрывается из виду. — Они хотят отдать ее, я слышал разговор…

Его голос скрывается среди деревьев. Тёрн сглатывает комок тошноты, подкативший к горлу. Рано или поздно Собиратель Времени сделает круг, и тогда брат вернется.

Она разворачивается к дому и сходит с железной дороги.

 

Тёрн снова садится в постели и тянется к прикроватному столику, откинув в сторону расшитое покрывало. Опускает босые пятки на теплый деревянный пол, цепляет на нос очки.

Рядом еще одна кровать — она аккуратно убрана, и брата на ней нет. Тёрн смотрит в окно и видит все тот же туман, перхотный снег на траве, гуляющих гусей и острые черные палки деревьев. Они скрипят, завывает ветер, но эти звуки — единственные, и где-то очень глубоко внутри Тёрн не может не радоваться тому, что не слышит навязчивого «тук, тук, тук», пусть это бы и значило, что скоро она снова увидит брата.

Вообще-то, Тёрн все еще злится на него — выбирая между ней и непонятными часами, он выбрал не ее. Он выбрал лес и туман, а не теплый, уютный дом, в котором так хорошо.

Тёрн шлепает босыми ногами вниз по лестнице и точно знает, что этот день пройдет так же, как и предыдущий, и от этого на душе легко и спокойно.

Она забирается на стул, слыша, как за ее спиной дедушка Лазло возится на кухне. Кажется, они вновь будут есть рождественского гуся с каштанами, и Тёрн это изо дня в день ни капли не надоедает. Наоборот, она каждый раз радуется этому, как в первый.

Дедушка Лютер сдает карты. Обычно после шести партий у них примерно ничья, но сегодня Тёрн не везет.

Проиграв со счетом пять к одному, она откидывается на спинку стула, недовольно морща нос. Дедушка Лютер посмеивается и пожимает плечами.

Тёрн смотрит в окно — туда, где прямо перед домом проходят рельсы, — а после спрашивает:

— Как часто эта штука тут проезжает?

Сидя тут, в тепле и с полной тарелкой еды, только что поставленной перед ней, она невольно думает о Флиме. Дедушки спрашивали о нем пару раз, удивленные тем, что в гости к ним она приехала одна. Пришлось Тёрн объяснить — младший братец катается по этим рельсам вместе с Собирателем Времени, но на следующем круге обязательно слезет и присоединится к ним.

Дедушки тогда переглянулись, но ничего не ответили.

— Раз в какое-то время, — дедушка Лазло пожимает плечами, тоже садясь за стол.

Борода у него ровная, аккуратная и абсолютно белая. Тёрн вспоминает, как зарывалась в нее пальцами, когда была совсем маленькой, и невольно улыбается. Хватается за вилку, накалывает на нее кусок мяса и тут же отправляет в рот.

— Нам надо поговорить.

Кусок был слишком большим, поэтому Тёрн, жуя его, не может ответить.

Честно говоря, вчерашний вечер прошел не совсем спокойно — дедушка Лютер ходил в лес. Вернулся усталым и измотанным, а потом они с дедушкой Лазло долго сидели на веранде и разговаривали, пока Тёрн за домом играла с гусями.

Дедушка Лютер всегда мог сказать, когда она подслушивает, поэтому каждый раз, стоило Тёрн подойти чуть ближе нужного, он строго смотрел на нее. Приходилось отступать назад.

Тёрн знала, что что-то — как любит говорить бабушка Миранда — наклевывается. Обычно ее прогоняли со двора, когда надо было забить одного из гусей.

В тот вечер дедушка Лютер специально сел на самый порог, так, чтобы она видела и не могла войти в дом, не пойдя мимо. Он пододвинул к себе деревянную колодку, а брыкающуюся белую птицу прижал сверху. Топор занес уверенным движением недрожащей руки.

Кровь брызнула в разные стороны.

Почти все это время, за исключением момента удара, дедушка Лютер смотрел на Тёрн. Когда она пробежала мимо, хлопнув за собою входной дверью, он не пошел следом, а вечером позвал ее вниз. Она не спустилась, и тогда звать пришлось уже дедушке Лазло.

Тёрн знала — то, что происходит этим вечером, выбивается из привычной картины, всегда царившей в этом доме.

Тем не менее она все же спустилась, и тогда ей вручили тушку гуся, посадили на зеленую деревянную лавочку — когда Тёрн была совсем маленькой, она использовала ее как подставку, чтобы ноги не болтались за столом во время ужина — и сказали выщипывать пух, чтобы потом набить его в вышитое покрывало. То самое.

Когда она была маленькой, то часто под ним пряталась во время игр с дедушкой Лазло. Казалось, что под одеялом — то самое место, где ни одно живое существо не может тебя найти. Разумеется, если спрятаться полностью.

Тёрн сидела и боялась поспорить, потому что это бы означало сломать хрупкий, идеальный и спокойный мир, который она только обрела, но который уже начинал разрушаться и сам. И что самое ужасное — она не понимала почему.

Она выдергивала из гуся пух холодными, почти негнущимися пальцами, пока кровь стекала на подстеленные полотенца у нее под ногами. В голове крутилась добрая, справедливая сказка бабушки Миранды. Та, которая с хорошим концом.

Где огромная гусыня ложится у входа в город, а двое детей отправляются туда, чтобы прогнать ее. Они устраивают для нее ловушку. Девочка отвлекает гусыню, приманивая ее пшеном и убегая в поле. Птица бежит за ней, а вот потом происходит что-то непонятное — девочка превращается в огромный терновый куст, который заполняет собой все поле. Обплетается вокруг гусыни. Шипы впиваются ей в шею и мягкие белые бока, навечно удерживая на месте, чтобы та больше никому и никогда не навредила.

Мальчик же возвращается домой, к их родителям, но каждую неделю приходит проверять свою сестру. Он разговаривает с терновыми ветками, а они отвечают ему, что его сестрица Тёрн, вообще-то, очень счастлива в этом поле, хотя и по сей день не понимает, как так вышло — она и не знала, что умеет превращаться во что-то подобное.

Но главное в этой сказке — все счастливы. Жители города, потому что они вновь могут беспрепятственно путешествовать и торговать. Мальчик — потому что у него впереди целая длинная жизнь, а сестрица Тёрн — потому что это и есть счастье, когда делаешь счастливыми других людей.

Сейчас Тёрн смотрит на дедушек, сидя за столом. Поджимает губы и не произносит ни слова. Она не хочет, чтобы этот разговор начинался, но, очевидно, никак не может на это повлиять. Она не может остановить время — этим, вообще-то, собирался заняться Флим, а теперь нет и его.

— Уходи, — чеканит дедушка Лютер, а у Тёрн на глаза наворачиваются слезы. — Ты должна уйти. Тебе тут не место.

Это жестоко — прогонять ее оттуда, где ей хорошо. Тёрн истерично трясет головой, но не отвечает, и тогда дедушка Лазло поднимается из-за стола и обнимает ее за плечи.

— Мы думали, что сможем спровадить тебя не так прямо, но… Тебя не должно тут быть. Мы думали, что через пару дней ты сама уйдешь… А ты… Нельзя тебе тут застревать. Нельзя застревать в таком. Не выберешься потом, милая.

Голос у дедушки мягкий, скрипучий и родной, но Тёрн все еще не понимает.

— Это только для таких, как мы. Для нас; возможно, скоро для бабушки Миранды… Не для тебя с братом.

Тёрн шмыгает носом. Хочет сказать, что Флима она все равно тут не найдет — он уехал к часам в дереве. А возвращаться без него она уж точно не собирается, и лучше будет, если она просто останется тут. Навсегда.

— Я пытался найти твоего брата. Он все еще у дерева, но подойти ближе я не могу, — дедушка Лютер всегда говорит все напрямую. — Мы дадим тебе веревку. Ты пойдешь по железной дороге, не сворачивая.

Он видит, как Тёрн утыкается лицом в ладони. Тянет руку и легонько хлопает ее по плечу.

— А ну, слушай меня, девочка. Хватит рыдать. Достаточно ты тут провела, все. Хочешь, чтобы твои родители забыли про вас с братом, пока вы тут торчите? Они забудут. Словно вас и не было. Потому что место такое, понимаешь ты?

Тёрн шмыгает носом. Смотрит не на дедушку Лютера, а на свои пальцы, мокрые от слез.

— Ты пойдешь по шпалам, — продолжает дедушка. — Не сворачивая с них, чтобы другие души в тебя не вцепились. Они могут, поверь мне. Найдешь брата раньше, чем он натворит глупостей…

Голос дедушки Лютера так и пронизан раздражением.

— Вы, дети, ничего не понимаете. Нельзя трогать часы. Нельзя, поняла меня? Не трогайте часы. Ждите, когда приедет Собиратель Времени, запрыгивайте на него и привязывайте себя веревкой к его горбу. Я всё.

Он начинает подниматься из-за стола, а Тёрн снова чувствует тошноту на уровне горла и головокружение где-то перед глазами. Как он может так с ней поступать? Как может прогонять ее? Она так долго сюда шла.

Когда дедушка Лютер выходит на улицу, дедушка Лазло наклоняется к ней.

— Бабушка Миранда пыталась это сделать, — шепчет он.

Тёрн поднимает на него заплаканные глаза. Поправляет очки на носу.

— Я пошел с ней. Не мог же позволить ей одной… Мы привязывали камни к стрелкам, но они были слишком легкими. Не держали достаточно… — дедушка Лазло опасливо смотрит на выход из дома. — И потом пришел твой дедушка Лютер и всыпал нам. Сказал: что это мы такое творим. Сказал, что тогда кому-то постоянно придется делать так, чтобы время стояло, и… Разве мы готовы пожертвовать хоть кем-то?

Он покачал головой.

— Жертвовать кем-то другим, — его слова шепотом отдались у Тёрн в ушах. — Это не жертвовать никем. Вот так он сказал. Это что-то в духе древнегреческих трагедий…

— Чего ж ты в себя жертву не принес, раз умник такой? — хрипло проворчал дедушка Лютер с порога и закашлялся.

Тёрн поняла, что он закурил сигарету.

 

Идти по шпалам было долго и утомительно. Веревка — тяжелая и свернутая кольцами, чтобы ее хватило на них обоих, — натирала плечо.

Тёрн шла и шла вперед — прямо, но иногда чуть-чуть в сторону, когда рельсы петляли между деревьями. В какой-то момент ей показалось, что идет она бесконечность и вечность — и это очень хороший вопрос, что же из этого длиннее и необъятнее?

Она так до конца и не поняла, что хотел сказать ей той историей дедушка Лазло. Вот у бабушки Миранды все истории были простыми и понятными, даже те, что про мертвых младенцев.

Из этой Тёрн поняла лишь то, что они тоже пытались остановить часы на дереве, но почему-то отказались от этой идеи — должно быть, дедушка Лютер с его древнегреческими трагедиями был слишком убедительным. Такое он умеет, да.

А еще Тёрн поняла, что, используй они что-то потяжелее камней, то могло бы и сработать. И все ведь складывалось так хорошо — внезапно в ее голове возник ответ на извечный вопрос «Что бы сделала бабушка Миранда?».

Ответ, как по учебнику: она бы остановила часы.

Она сама хотела этого, просто у нее не получилось. Самой умелой и находчивой бабушке Миранде не хватило на это сил.

Рельсы вновь вильнули в сторону и уперлись в широкий, корявый черный ствол. Тёрн пошла по кругу, перешагивая через корни — где-то вдалеке едва различимый «тук, тук, тук» заставил первую волну мурашек пробежать по ее спине.

Флим был там. Сидел на земле, задрав голову и глядя на огромные, тикающие стрелки.

Тик. Тик. Тик.

Тёрн вздохнула. Упала на землю рядом. Бросила веревку.

Шнурки на кроссовках брата вновь развязались и сейчас болтались мертвыми червячками.

— Давай ногу, — буркнула она и принялась сооружать какой-никакой бантик.

— Я не знаю, как их остановить, — прошептал Флим.

Между нижними ветками болтался большой-пребольшой позолоченный маятник. Расправившись со шнурками, Тёрн поднялась. Протянула к нему руку, думая о том, что если бы можно было сделать все именно так, то это было бы слишком просто. Бабушка Миранда бы точно справилась.

Ладонь обожгло холодным металлом, маятник действительно остановился, но закачался вновь, стоило Тёрн отдернуть руку.

«Тук, тук, тук» становился все громче. Она обернулась и посмотрела на пока что пустовавшие рельсы.

— Он приедет, мы сядем на него, привяжемся веревкой и вернемся, — тихо передала она слова дедушки.

Флим устало кивнул и тоже поднялся на ноги.

— Я пытался держать его, но… Это нужно постоянно кому-то быть тут. Подпереть его чем-то не получилось, и… — Он замолчал, глядя на свои кроссовки. — Папа сказал, что они хотят отдать бабушку Миранду куда следует. И они боятся тебе говорить, потому что тогда тебе снова станет плохо… И тогда я пошел к ней, потому что я подумал, что она знает, что делать дальше, как остановить… Как помочь тебе.

Флим замолчал, привалившись спиной к дереву.

Стук палки Собирателя Времени становился все громче и громче. Тёрн кивнула, точно поняла, о чем брат говорил. Может, действительно поняла, но не осознала, потому что думала совсем о другом.

Он хотел помочь ей. Хотел поступить прямо как девочка из бабушкиной сказки — спасти своих близких. Удержать гигантскую гусыню на месте.

— Я знаю, что делать, — она нагнулась и подняла веревку с земли. — Дедушка сказал, что кто-то постоянно должен быть тут, чтобы время могло стоять. Собиратель Времени. Он тяжелый, и… мы можем накинуть на него веревку…

Она протянула конец Флиму. Тот поднял на нее вспыхнувшие ложным пониманием глаза.

Дедушка Лютер сказал, что жертвовать кем-то другим — это все равно что никем не жертвовать, и это, наверное, неправильно. Тёрн все еще нужен Собиратель Времени. Время должно замереть только для них — для их семьи, — а остальной мир пусть и дальше живет по своим правилам. Она не против.

Узел веревки на маятнике завязался быстро.

— Я закреплю его вот так, — пояснила Тёрн, несколько раз обернув веревку вокруг груди брата, а потом перекинув ее через одну из стрелок. Флим нахмурился. Но с места не сдвинулся.

Тёрн дернула. Узел затянулся крепче. Брата прижало спиной к дереву. Маятник замер.

— Сестрица Тёрн… — Флим нахмурился сильнее. Попытался шагнуть вперед, но веревка держала крепко.

Пару секунд в лесу все было тихо.

Тёрн сделала шаг назад.

— Тёрн…

Флим снова позвал ее, на этот раз громче и истеричнее. Со слезами в голосе. Его перебил громкий, оглушающий стук.

Тук, тук, тук, тук.

Мир вокруг замигал, точно перегоревшая лампочка. Тёрн отступила еще дальше, к рельсам, после чего бросилась бежать.

Уши резали отчаянные крики Флима, мешавшиеся со скрежетом рельсов, скрипом деревьев и нарастающим стуком. Собственный топот заглушал все чувства. Тёрн не помнила, бегала ли она так быстро хоть однажды.

— Тёрн! Миранда! Миранда, нет! Вернись!

Голос брата срывался и заполнял все пространство. Настоящее имя — разумеется, ее назвали в честь бабушки — обволакивало жуткой пленкой.

Тёрн обернулась лишь раз, тут же оступившись. Горбатый и огромный Собиратель Времени несся за ней хищной гусеницей. Зарывался острыми пальцами в грязь, взметая ее в воздух и вырывая под собой рельсы со шпалами из земли.

Клацал зубами. Из-за деревьев тянулись полупрозрачные руки. Свет над головой все еще мерцал. А она продолжала бежать, срывая дыхание и слыша только стук сердца в ушах.

Тук, тук, тук.

Дом показался за одним из поворотов.

Она упала, разодрав коленку прямо на пороге. Забарабанила в дверь. Гуси в страхе заверещали, и Тёрн ввалилась в узкий теплый коридор, прямо под ноги дедушек.

Разбила очки и выронила их, карабкаясь по лестнице — дедушка Лютер приказал, прежде чем схватить ружье, висевшее на стене, и броситься на улицу, захлопнув дверь.

В ладонь впилась заноза. Тёрн не обратила на это никакого внимания. На ощупь доползла до постели, стянула вышитое покрывало и нырнула под него с головой.

Через мгновение дверь с хлопком распахнулась, ударившись о стену.

— Где твой брат?! — Дедушка Лазло никогда даже не повышал на нее голоса, но сейчас орал на всю комнату.

Тёрн крошечным комочком свернулась под одеялом. Задрожала.

— Он остановил… часы… Я не успела ему помешать, я…

То Место щелкнуло и потухло все же выгоревшей лампочкой.

Тук, тук, тук — с утроенной мощью застучала палка Собирателя Времени.

 

Мама остановилась на пороге комканой, замершей фигуркой. Посмотрела на Тёрн большими, расширившимися глазами, а после потянула на себя и крепко обняла.

Мама — она где-то там, в прошлом, и делает все очень медленно.

Тёрн отдышаться не может. Царапает мамины округлые бока под вязаной кофтой, слепо моргает и дрожит. Отпусти — и начнет раскачиваться взад-вперед.

В голове больше нет бесконечного «тук, тук, тук», но есть белая, туманная тишина, и, так как она ощущается еще хуже и неприятнее, Тёрн пытается чем-то ее заполнить.

Мама почти силой перетаскивает ее через порог. Роняет на кресло в гостиной, точно куклу. По ее сбивчивому бормотанию понятно — прошла всего пара дней. Так неощутимо мало.

Тёрн обрывчато помнит, как все затихло. Тогда она выглянула из-под расшитого покрывала. Вокруг канализация, наверху — белая светящаяся монетка открытого люка. И никаких рельсов.

И никаких звуков.

Что, если сейчас мама возьмет и спросит — а где Флим, где ее младший братец, они ведь с Тёрн вместе уходили в школу?

Тёрн даже хочется, чтобы мама спросила об этом, чтобы взять и ответить — «Я оставила его в Том Месте, потому что кто-то всегда должен заботиться о том, чтобы все оставалось как раньше». У Тёрн в голове — сто одна отговорка для того, чтобы оправдать себя.

Мама не спрашивает. Ни в этот вечер, ни на следующий день, ни вообще когда-либо. Время для нее действительно словно останавливается.

Как для папы, как и для них всех. Как и для бабушки Миранды, хотя, узнав, что с ней случилось, Тёрн очень хочется топнуть ногой, заплакать и заорать, потому что это не то, чего она хотела. Это нечестно. Это не то, что должно было случиться.

Бабушка Миранда, подобно времени вокруг, тоже останавливается. Не покидает постель, но покидает ставшую ледяной квартиру. Бабушка Миранда не умирает — к ней подключают трубки и кладут в особую светлую палату, которую оплачивает папа. Она больше не кашляет, но и не разговаривает. Просто лежит и смотрит в потолок.

Лежит долго.

Тёрн успевает закончить школу.

Мама все еще верит в скорое повышение. Она сгибается над своим компьютером все сильнее и сильнее, превращаясь в закорючку. Скользит пальцами по клавиатуре одинаково, и каждую ночь — тук, тук, тук.

Не отвлекается даже в те моменты, когда папа перестает оправдывать свое вечное отсутствие ночными сменами.

Тёрн поступает в университет. Бабушка Миранда все еще дышит через трубки и усыхает. Очень медленно. Почти незаметно и из года в год.

Мама стучит по клавиатуре — тук, тук, тук.

Папа меняет очередную любовницу и нервно барабанит в дверь по утрам, забыв о существовании запасных ключей и звонка — тук, тук, тук.

Их брак замирает в конкретной невысказанной точке, вместе со всем остальным.

Соседи так и не заканчивают ремонт, начатый давным-давно. Тук, тук, тук — каждое утро ровно в семь.

Следом за школой Тёрн оканчивает и университет. От родителей так и не съезжает. Ее мир смыкается до покрывшейся фантомной ледяной коркой квартиры и коридора больницы.

Тук, тук, тук — Тёрн шагает по белому коридору, навещая бабушку Миранду каждое воскресенье. За эти годы она еще не пропустила ни одного раза. Прямо как мальчик из бабушкиной сказки.

Бабушка все так же смотрит в потолок. Тук, тук, тук — Тёрн нервно стучит костяшками пальцев по дереву прикроватной тумбочки, рассказывая бабушке, как прошла очередная неделя. Бабушка Миранда отказывается даже моргать. Она — единственная, кто пребывает в бесконечной и безликой тишине.

Говоря совсем уж откровенно, рассказывать Тёрн почти нечего — жизнь сера и однообразна. Она по кругу пересказывает бабушке Миранде ее собственные сказки. Те, которые еще помнит. Тёрн стучит пальцем себе по виску. Вот так — тук, тук, тук, — чтобы оживить в памяти каждую деталь: про гусыню, что легла у ворот в город, перекрыв единственную дорогу. Про брата с сестрой, которым удалось согнать ее с насиженного места. Про сестрицу Тёрн, превратившуюся в терновый куст, чтобы не дать гусыне вернуться и снова отрезать людей от нормальной жизни.

На краю сознания мелькает воспоминание — как-то раз бабушка продолжила сказку. Всего однажды. Тёрн всегда думала, что то общее счастье — это и есть конец. Она свернулась на ковре около бабушкиного кресла и закрыла глаза, начав медленно проваливаться в сон.

И тогда Флим, сидевший рядом, спросил:

— А что было дальше?

Тёрн протирает бабушкиных фарфоровых гусей каждый вечер. Ставит их в ряд на полку. Тук. Тук. Тук.

Прокручивает в голове каждую деталь сказки, пока не вспоминает. Сестрица Тёрн никогда не хотела быть терновым кустом. Это ее брат — имени она все еще не помнит — превратил ее в него, чтобы спасти весь город.

Бам!

Осколки отскакивают от пола.

Под ногами у Тёрн раскрошенное фарфоровое тельце. Маленький черный уцелевший глаз. Отколовшийся красный клюв. Это первая разбитая статуэтка, еще с тех пор, как она была совсем маленькой, и Тёрн точно выходит из транса, хватаясь за телефон.

Тёрн уже почти заснула, когда бабушка рассказала настоящий конец сказки. Тот, который быстро забылся и показался сном, потому что был не таким уж счастливым.

Та девочка — девочка из сказки про гусыню — выбралась. Она смогла снова превратиться в девочку, но не чтобы прожить нормальную жизнь.

Чтобы отомстить.

В соседней комнате мама поднимается из-за компьютера, поворачивается к папе. Она чем-то швыряет в него, но попадает в стену.

Бам!

Мама орет и ругается, а Тёрн вслушивается в торопливый голос медсестры. Пытается поставить звонок на громкую связь, но пальцы не слушаются.

Ее просят приехать как можно скорее, потому что бабушке Миранде внезапно становится совсем плохо.

 

В палате тихо и бело. Тёрн сжимает тонкую, дрожащую руку бабушки, но та даже не заговаривает с ней. Просто закрывает глаза, а у Тёрн внутри что-то обрывается. Обрывается по-хорошему, потому что бабушка — бабушка Миранда, которая ни за что и никогда в жизни не могла умереть и бросить ее, Тёрн, одну, — наконец умерла.

Тук, тук, тук.

Тёрн смотрит в окно, ожидая увидеть там черный горб, но снаружи так же пусто, снежно и бело, как и внутри.

Тук, тук, тук.

Стучат в дверь палаты.

— Входите.

Тёрн сидит к ней спиной, но все равно вся подбирается и выпрямляется, готовясь к приходу медсестры. Смотрит себе под ноги и замечает развязавшиеся шнурки на кроссовках. Вообще-то, обычно она носит туфли, но в этот раз так торопилась приехать в больницу, что всунула ноги в первое, что увидела в коридоре.

Тёрн наклоняется, чтобы завязать.

Дверь открывается с медленным, противным скрипом.

— Нужна помощь, сестрица Тёрн?

К ее горлу подкатывает комок тошноты.