Псина тлела изнутри: сквозь трещины на её шкуре пробивался свет. Живой костёр в вечерних сумерках, который пришёл меня убить. Разбрасывая чешуйки пепла, тварь в два прыжка сократила расстояние между нами. Время замедлилось: помню пламенеющую пасть с желтыми зубами, помню свой рюкзак. Им я ударил псину так, что ей перекосило морду, а с тела посыпались искры.

Адские гончие? Гиены огненные? Пафосные названия рождались потом, в моменте я говорил про них просто «твари».

Одна такая подкараулила меня в переулке между домами, там, где мусорные контейнеры. Из-за вони я не сразу заметил запах гари. А когда заметил – было уже поздно.

Пока она очухивалась после рюкзака, я пнул, и с твари снова брызнули искры. Будто в серию «Тома и Джерри» попал, слишком мультяшно.

Псина кинулась в ответ, вцепилась в ногу. На адреналине я с размаху приложил её о контейнер, тварь заискрилась бенгальским огнём, разжала челюсти. Я схватился за бак – благо, почти пустой – перевернул его: стальная коробка рухнула на пепельную тушу, и та рассыпалась в прах.

С трудом я водрузил контейнер на место. Неудачно схватился, палец прошила боль – хоть бы не перелом.

От гиены осталась кучка пепла.

 

*

 

Я закрыл дверь, опёрся на неё и чуть не сполз вниз – на такой мягкий и пока ещё чистый ковёр. Последнее – ненадолго. С ботинок стекала грязь с примесью пепла.

В кухне звенькнула кастрюля, тренькнула ложка, шаркнули тапочки.

Плохо, мама вернулась из командировки на день раньше. Как я ей объясню-то всё?

– Ты где шляешься?! – образ женщины в фартуке заслонил образ кухни. Женщины болезненной, худой, но от того не менее грозной. – Мать за порог, а ты уже по вечеринкам в притонах?!

Хорошо, объяснять «всё» не надо. Она, как родитель «старой школы», быстро придумала и самый худший сценарий, и то, как я должен оправдываться.

Осторожно, чтоб поменьше заляпать окружающий мир, я снял куртку и ботинки.

На кухне ждала ругань с привкусом и запахом пригорелой каши. «Ругань» не видела ни синяки, ни царапины, ни сломанный палец. «Ругань» уже всё для себя решила, поэтому не знала и не могла узнать, что произошло с её сыном.

Я сел спиной к ней, чтобы не видеть, только слышать.

Потерплю, поймаю момент, когда всё успокоится, и пойду к себе: сделаю вид, что обиделся. Никаких подозрений. Никто не пойдёт следом.

Вопросы с запахом пригорелой каши сменились упрёками со звоном посуды и претензиями с заваренным в третий раз чаем.

«Никогда не...», «Всегда ты...», «Вообще ничем...».

Я хотел спросить, почему один отказ превратился в «Ничем не помогаешь», а одно опоздание – во «всегда» опоздание? Но тогда разрушил бы «магию ругани», мама бы посмотрела в мою сторону и заметила, что я сидел криво, вздрагивал от боли, что на штанах у меня не грязь...

Нет, не заметила. Даже когда с возмущением положила на стол тарелку каши, продолжила ругаться. Высыхала с каждым словом, с каждым «всегда» и «никогда» частичка её кожи отлетала и превращалась в пепел. Под ней открывалось тлеющее мясо, мышцы, жилы.

Вот так выглядели люди, которые кормят своим телом свою злость...

Будто заживо сгорали.

Меня бы вырвало, но из-за гиен привык.

Резко встал и побежал к двери. Не в комнату – на улицу. Куртку и ботинки успел схватить, надел уже далеко от дома.

Я не хотел, чтобы она превращалась в «это» из-за меня. Злиться она всё равно будет. Потом испугается. Потом начнёт паниковать. Звонить в полицию, в морги – сын пропал.

Но я не мог на неё смотреть. Ни на кого не смогу смотреть, как раньше.

 

*

 

Легче было поверить, что это галлюцинации. Намного легче. Но в выдуманный мир не принимали тех, кто искренне хотел быть сумасшедшим: он только для избранных. А мне приходилось иметь дело с реальностью, в которой жили настоящие чудовища.

Синяки и сломанный палец – лучшее тому доказательство.

Я ехал на автобусе, куда глаза глядят. Хоть «глядели» они и не по моей воле.

Толпа снаружи напоминала пожар. Искры кружились над головами, сплетались, поднимались. Будто им ведом ветер. Но мелких пакостей, которые кушали этот огонь, не попадалось. Пока что. Люди, в основном, сами себя сжигали.

Мои искры, наверное, то же самое делали со мной. Посмотрел на руку – вот, ползали на коже и под кожей.

... и как бы я всё рассказал?

– Мишенька, почему ты видишь чудовищ?

– Пять дней назад на меня напала странная собака... Которая не собака вовсе... Я пытался отбиться, а она, сволочь, превратилась в искры и пепел, даже тела не осталось. С тех пор на меня охотятся такие же собаки... И кошки... И один раз голубь... Я вижу эти «искры» у них. И у людей.

– Мишенька, а почему ты до сих пор не у психиатра?

Не знаю, почему в этой сцене я представил себя как волка, а маму – как Красную Шапочку.

Эти странные собаки, кошки и голубь питались человеческим огнём. Из-за них люди быстрее сгорали, словно сами были топливом.

Ехать мне некуда: дома спрятаться уже не получится. Я перебирал в уме, кто бы мог приютить и не задавать вопросов.

Дядя Андрей?

Он недалеко жил, через три остановки. Позвонить, написать, предупредить? Я боялся, что наткнусь на вотум недружелюбия: слишком сильно мы поссорились год назад. Почти непримиримо.

Возьму и поставлю его перед фактом. Не выгонит же он меня в таком состоянии? И никому из родителей точно не позвонит.

Это был мой крёстный, друг отца, друг семьи и бывший мамин второй муж. У нас случилась очень странная Санта-Барбара... Хотя, наверное, не странная – обычная.

Мама ушла от отца к его лучшему другу. Всего-то. А потом ушла снова.

Я продавил дверной звонок. Подождал.

На подоконнике сидела кошка – не тварь огненная, стандартная такая кошка. Тёмно-серая. Она тоже искрилась, но, видимо, была любимой – не сгорала от ярости и боли. Да и когти подстриженные.

Андрей не открывал – не дома, или конкретно мне не открывал? Он будто стоял за дверью, но не хотел меня видеть. Игра воображения? Выдавал ожидаемое за действительное? Я всё же набрал его старый номер – увы, абонент временно недоступен.

Кошка спрыгнула с подоконника и пошла по своим делам. Искры летели за ней, обнимали, не сжигали. Я перегнулся через перила, посмотрел вниз, проводил её взглядом до двери подъезда. И остался совсем один.

Так-то вообще всё временно.

Голова закружилась: от высоты или от осознания, что мне придётся где-то искать ночлег. А по пути я мог опять наткнуться на тварей.

Огоньки ползали по моим рукам, как муравьи, не взлетали. Усталость или безразличие – одно из двух.

Почему у меня не было друзей? Стоило завести их заранее, они сейчас пригодились бы. Я полистал контакты: «Завуч школа», «Магазин», «Мама» – пять пропущенных и десять непрочитанных – «Оператор», «Папа». Челюсть свело. Нажал зелёную кнопку.

Забавно, что вначале я пошёл к дяде Андрею, с которым мы разругались в пух и прах, а уж потом позвонил отцу. Психолог бы сделал из этого какой-нибудь далеко идущий вывод.

Абонент оказался временно доступен.

– Пап... Извини, что поздно... Я подрался с... Не могу домой, мама совсем с ума сойдёт... Я хотел к... Можешь за мной заехать?

Будто не было всех этих лет, да, пап? Будто не было всего этого...

 

*

 

– Одиночество – это всегда выбор, – сказал Андрей. Он сосредоточенно рыбачил и не смотрел на меня.

– Но не всегда мой, – ответил я.

Как понял, что это сон? Потому что рыбачил Андрей на остановке, вместо реки – дорога. Чем быстрее по ней ехали машины, тем больше они превращались в искры и пепел.

– Возможно, сейчас не твой, – крёстный забросил удочку аж на середину трассы, машины леску не замечали. – Что мешает сделать его твоим?

В новостройках по обе стороны мелькали люди: не внутри квартир сидели – в окнах отражались.

– Погуляй с Викой, – сказал Андрей. – Вы лучшие друзья.

Из дома напротив вышла черноволосая девочка и позвала меня играть. Показала наверх. На дорогу спрыгнула гигантская тёмно-серая кошка и погналась за машиной.

 

*

 

Отец – как когда-то и все мы – жил за городом, точнее, за той чертой, где заканчивались многоэтажные дома и начинались одноэтажные. Когда едешь на большой скорости, кажется, что постройки резко проваливаются вниз.

Так же, как мои отношения с папой. В какой-то момент мы стали друг для друга чужими людьми. Без видимых причин.

«Дом детства» не подарил ни воспоминаний, ни кошмаров: хоть мне и снились искры, но они не сжигали всех вокруг, только обнимали. Как у той кошки.

Спасибо, кошка.

Отец спросил лишь о маме:

– Как Рита? Она болела.

– Уже давно всё в порядке, – почти не соврал я; не смотрел ему в глаза, потому мог «почти не врать». – Мама даже в командировки ездит, недавно вон вернулась.

Он хоть и бывший врач, но всё равно врач: я с детства привык, что вопрос о здоровье для него основной. Меня он немного «подлечил»: оказалось, палец не сломан, просто вывих. Легко отделался.

Похоже, отец заметил, что я постоянно отводил взгляд. И ничего не сказал. Правильно, я же не сын какой-нибудь, а пациент, обратившийся за помощью... Быстро отогнал эту мысль, не хотел опять в неё проваливаться.

Мне было сложно на него смотреть – не только из-за искр, – просто он непоправимо катастрофически постарел... Вместе со всем, что его окружало.

Чтоб лишний раз не оглядываться, я сосредоточился на фотографиях: они удачно заполонили полки и стены. Люди, запертые в деревянных рамках, не искрились и не сгорали. Совершенно обычные люди. Какими я их видел шесть дней назад.

Отец почему-то не убирал эти болезненные для него воспоминания: он, мама, дядя Андрей. И я маленький – постоянно у кого-то на руках.

Я поднял с полки одну фотографию: мы рядом с озером, лодка, удочки и удивительно чистый пляж. Единственная, где я стоял сам, потому что папа и крёстный на пару держали огромную рыбину, а мама, похоже, снимала.

Сейчас прохладно, вряд ли на озере кто-то купался.

 

*

 

На улице я вдохнул с облегчением – никакого запаха гари и пепла. Для меня это зелёный свет: гиен нет, можно идти.

...оказалось, не только они умели нападать.

Чуть за порог – и на меня прыгнула красивая черноволосая девушка. Я еле на ногах устоял. Списал бы на случайное столкновение, но....

– Я слышала, что ты вернулся.

– Вика?

Будто не было всех этих лет, да?.. Опять.

Были. Вика стала на три головы выше и на двести процентов красивее. Ни следа не осталось от мелкой хулиганки, как её называла комиссия пенсионерок.

– Я... – замялся я. – Я... На озеро иду... Посмотреть... – Так и не понял, что хотел сказать.

– А я тебя провожу, – обрадовалась Вика. – Ты за пять лет... – Она на секунду задумалась. – А то ты заблудишься вообще.

Пять лет?..

Когда семья Вики сюда переехала, мы были детьми.

Дядя Андрей улетел на стажировки – да так ни разу и не вернулся в деревню – мама с папой ссорились постоянно. А я часами сидел на скамейке, смотрел на соседскую яблоню.

И тут... Вика.

Крёстный упомянул о ней в моём сне. А они ни разу не встречались. Странно, что два самых дорогих мне человека даже не знали друг о друге: я предпочитал забывать, а не страдать из-за расставания.

Когда дядя Андрей уехал, он перестал существовать. Когда мы с мамой переехали к нему в другой город, Вика перестала существовать.

– Тропки поросли, но пройти можно, – объясняла она. Шла впереди, заложила руки за спину. Без куртки, только в кофте – торопилась и не взяла?

«Да я придумываю, сейчас не холодно...»

Озеро и правда заросло: трава единственная не делала вид, что «не было всех этих лет». Пожухлое и подмёрзшее напоминание.

Вика села на бревно, вытянула ноги. У неё были какие-то несерьёзные – детские даже – кроссовки с рисунками из мультфильмов.

Я тоже сел.

Искры парили рядом с ней, обвивали змеями, кружились вихрями. Странно, всю дорогу не обращал на них внимания.

Привык?

– Я думала, если ты вернёшься... Или позвонишь... Или напишешь... То я разыграю сценку, что мне всё равно. И забыла об этом. Можешь на будущее сделать вид, что я её всё-таки разыграла?

У меня внутри что-то сжалось. Ну не мог я... Даже позвонить. Даже когда мы вернулись в город после стажировок Андрея, я не пытался восстановить связь, хотя до деревни – два часа на машине. Я не подал сигнал, что вернулся.

Общаться бы получилось, прыгнуть в прошлое – нет. Мы бы точно так же стали друг другу чужими.

Я с дуру всё это выложил вслух. Будто прорвало.

Вика пожала плечами:

– Так и думала, что у тебя всё сложно после развода, – её искры стали быстрее и злее, прижались к телу. Не кружили, не обнимали, пытались задушить. – Но теперь-то всё хорошо? Ты к отцу приехал.

Желудок съёжился, как от удара.

Нет, всё гораздо хуже, чем было.

Но сейчас я не ребёнок, наверное, мог бы...

– А я по-прежнему живу с мачехой, – продолжила Вика. Искры ослабили хватку, но очень нервничали. – Папа по полгода в командировках, почти не общаемся, даже по телефону. Деньги присылает, а смс-ки – нет...

Сколько помнил, так всегда и было. Вика живёт с чужой женщиной, которая ненамного её старше, а отец – даже меньше «отец», чем мой.

Я тоже вытянул ноги. Но мои ботинки... Просто грязные и стёртые ботинки.

Озеро не помогло. На той фотографии я смеялся, прыгал по берегу, звал всех посмотреть, какие красивые брызги. Споткнулся, упал, расплакался. Я не помнил, кто меня успокаивал, но точно знал, что ради этого бросили рыбу.

Вот то, что удалось освободить из деревянной рамки. Но на озере прохладно, сыро и грязно. Совсем по-другому.

Хотя бы запаха гари нет.

– Я с мамой поссорился сильно, – хорошее оправдание, а? – Папе всё равно. Переночевать даст, спрашивать не будет.

Вика улыбнулась, её искры на полметра вверх прыгнули. Но быстро сникли.

– Жаль, я не могу так уехать... Ксения... Мачеха моя. Она странная очень...

Искры вертелись в такт словам и эмоциям. Я следил, пытался понять, что же они такое. Люди, которые злились или боялись, они сгорали. А у Вики искры по-другому...

Она щёлнкула пальцами у меня перед глазами:

– Совсем не здесь, да? Расскажешь, что случилось?

Рассказать? Да я бы с радостью хоть кому-то... Но:

– Ты не поверишь...

Вика рассмеялась, искры затанцевали зиг-загами.

– Помнишь, мы договорились? – заискивающе спросила она и продолжила менторским тоном: – Если с кем-то из нас случится что-то необычное, мы не будем шутить и сразу друг другу поверим. Как мы можем доказать, что колдуны наши игрушки украли? Это же магия!

Забавный детский уговор. Я не помнил.

Посмотрел на озеро: из него квакнула лягушка, другие лягушки ей ответили. Им не холодно, не слякотно, им всё прекрасно.

Я взял и рассказал: от и до. Уже невмоготу было. Максимум – Вика просто мне не поверит.

Она выслушала.

И поверила.

– Ты так видишь монстров? И неуравновешенных людей? И вообще эмоции?

Я кивнул. Сказать, что удивился – ничего не сказать.

– А можешь своими особыми глазами на Ксению посмотреть? Она странно себя ведёт, у меня чувство, что она вообще из другого мира.

– Послушай... – я попытался успокоить. – Это нормально, так относиться к мачехе... Чужой человек, по сути...

Искры скрутили Вику уже не змеями, а жгутами.

Я идиот...

– Ты не понимаешь, – занервничала она. – Дело не в отношении. Ксения подбирает раненых животных, чтобы выходить. Но они все умирают. Я видела, как она сидела рядом с собакой, которую машина сбила. Не пыталась помочь, просто сидела и смотрела. Она в больнице работает, вдруг она вампир или оборотень, донорскую кровь ворует? С ней страшно. Будто она со мной, как с собакой может... – Вика говорила быстро, эмоционально. А искры уже откровенно её душили. – Я же тебе поверила, честно поверила...

Она резко встала, пробежала мимо меня. Я так и застыл, не успел отреагировать.

Вика мне действительно поверила, ни на секунду не усомнилась.

А ещё – ей действительно страшно.

Я нарушил наш договор. Мои искры опять ползали, не летали: значит, всё-таки грусть.

 

*

 

Почему не поверил? Почему не согласился? Ксения странная. Ладно Если и правда что-то делала с животными. Вдруг она сумасшедшая. Вдруг действительно вампир – точно не мне такому удивляться. Я всю неделю сталкивался со сверхъестественными существами.

И почему не проверить? Посмотреть и всё. Если с ней что-то не так, я, возможно, замечу.

По дороге к Вике я мысленно колотил себя за тупость. Я хорошо помнил, где она живёт. Да и перепутать сложно – у них был самый роскошный дом в пригороде. Иначе не назвать.

Я остановился на другой стороне улицы. Ксения дома? На работе? Вот-вот вернётся? Вдруг получится посмотреть на неё этим «особым зрением»? Приду к Вике с уже готовым вердиктом, честно признаюсь, что в первую секунду не поверил, но потом...

К парковке у дома подъехала машина. У меня все волосы и искры встали дыбом. Странный запах, не как у гиен: не гарь, не копоть, не пепел. Чистый огонь.

Из машины вышла девушка. Худая, как подросток, легко одетая, как в летнюю ночь. Тёплую кофту несла в руках.

Ксения.

Я быстро прыгнул в кусты, чуть не упал. Вдруг заметит, вдруг почувствует...

Она выглядела так же, как и пять лет назад. За одним ма-а-аленьким исключением: её тело будто склеили из светло-серого пепла. У обычных людей искры летали вокруг, а у Ксении – светились внутри.

Светлый пепел, смольно-черные волосы и огненная кровь.

Гиена, но в теле женщины? Гиены меня находили, даже когда прятался.

Ксения подошла к дому, остановилась, оглянулась. На улице резко стемнело – и так закрытое тучами солнце ушло спать под горизонт. А глаза пепельной девушки горели, пронзая сумерки.

Я не мог спрятаться лучше, видел, как она ищет, принюхивается. Казалось, она меня вот-вот заметит. Сделает шаг в мою сторону. А я так и не сдвинусь с места, не смогу пошевелиться.

Но Ксения развернулась и быстро поднялась по лестнице в дом. Я, задыхаясь, побежал к окну Вики – оно было с другой стороны от входа, я часто в него стучался в своё время.

Что будет, если она сменила комнату?

Постучал.

Не сменила.

Вика открыла окно, её искры чуть не выпали вниз: не столько от обиды, сколько от усталости. Это я уже понимал.

Она попыталась что-то сказать.

– Ты права, – но я опередил. – Ксения действительно не... Даже сгоревшие от злости так не выглядят. Она похожа на гиен... – я сбивался, не мог сформулировать. – На тех гиен, что меня убить пытались... Я не знаю, что это вообще такое... Она не человек...

Вика открыла рот, закрыла, оглянулась, её искры запаниковали. В коридоре послышался шум шагов. Она быстро схватила кофту, сказала «Лови!» и прыгнула из окна. Я поймал: с полутораметровой высоты же прыгала, нестрашно.

В её комнату зашла мачеха. Наверное, она видела, как мы убегали.

И что? И куда? Стоило ли так резко?..

Вику и искры трясло. Она так боялась мачехи?

– Я бы не смогла сделать вид, что не знаю... – объясняла Вика. – Она бы поняла и... Я всё время подозревала, не смогла бы...

Мы прибежали к дому отца. Он дал мне ключи, я мог не звонить и тихо войти.

– Дядя Тарас против не будет? – шёпотом спросила Вика.

– Если не спрашивать, не будет.

Даже если спросить, он отреагирует со своим обычным безразличием.

– Просто не хочу с ним лишний раз говорить.

Я провёл Вику в свою комнату. Обстановка не изменилась с тех пор, как мне было десять, но, благо, ничего постыдного или странного. Потёртые плакаты и наклейки, стол, стул, шкаф, софа, ящик, где когда-то хранились игрушки. Обычная детская.

Вика села, вытянула ноги со всё теми же мультяшными кроссовками. Она их вообще не снимала? Свет из-под двери стелился по ковру, трогал наши подошвы. В комнате мы его не включали.

Ничего. Переждём, успокоимся, подумаем. Не пойдет же Ксения дома проверять?

– Мне их папа подарил, – Вика заметила, что я пялюсь на её ноги. Она перестала дрожать, но говорила шёпотом. – До и после давал только деньги. Это тоже забота. Но тут он попробовал подарить лично мне, думал, что понравится. А я даже не знаю, кто на них нарисован. И он, наверное, не знает. Когда-нибудь я из них совсем вырасту, уже сейчас больно ходить. Или мне надоест. Пока могу смотреть на них и думать: «Пап, ты хотя бы раз попытался. Просто не получилось». Это почему-то меня успокаивает. Любуюсь на них, когда страшно. – Вика посмотрела в окно: кусты, забор, дальше темень. Отличный ограниченный вид, никакое чудовище не напугает. – В конце концов, они обычные люди, – нервно хихикнула. – В отличие от мачехи моей. Может, они просто не знают, что делать с детьми? Особенно с такими странными и больными, как мы. И твой тоже. Просто не знает.

Её искры больше не боялись. Днём у озера они грудь сдавливали, сейчас – немного нервничали.

Я хотел успокоить, чтоб не стало хуже: мы были не «страннее» любых других детей. Посидели по больничкам. Вылечились. Всё. Это не повод...

Но не успел сказать вслух.

Запах огня, звонок – треньк-тилинь.

Почуяла. Точно гиена.

Мы и здесь не в безопасности.

Я прислонился к двери, чтоб послушать. Отец, как оказалось, был дома, открыл, поздоровался. Они с Ксенией близко знакомы?

Не близко. Обращались формально, по имени-отчеству. Но он до ужаса обходителен: неестественно, неуклюже флиртовал.

«Пап... Она моложе тебя лет на двадцать... Хотя отцу Вики это не мешало... Но ты-то...». Какой кошмар.

Женский голос за дверью вернул меня к реальности. Она вообще не человек, какая разница, молодая или старая. Вдруг сейчас нападёт? Что тогда?

Нет, отвечала.

Бла-бла, сбежали, бла-бла, волнуюсь, бла-бла, может, похитил, бла-бла, полицию не надо, их заберут...

Она меня вспомнила, или просто по следу дошла, а на месте сымпровизировала? Получилось убедительно.

Бежать было некуда, мы с Викой попытались открыть окно, но его только выламывать с корнем. Треск рассохшейся рамы нас выдал.

Отец не знал, что я в комнате, но, судя по шагам, решил проверить. Я заметался в поисках укрытия.

 

*

 

Ещё днём я мечтал об этом: Вика прижимается ко мне, я – к ней. Слушаю её дыхание, кажется, что мы можем так провести несколько часов.

Надо было конкретизировать желание.

У меня затекли ноги, в бок и в голову упирались вешалки, пахло то ли пылью, то ли молью. Да и дышала Вика прерывисто, испуганно.

Мы сидели в шкафу, пока отец обхаживал Ксению, убеждал, что «они друзьями были», просто погулять пошли, не так уж поздно, нет, он как днём ушёл, так и не возвращался.

Хорошо, что мы не включали свет – комната показалась им пустой. А прятаться в этом гробу для одежды – настолько тупо и непрактично, что его бы всё равно не проверили. Получается, у нюха Ксении был предел, раз она меня с такого расстояния не учуяла. И этот «предел» – запах тухлого старого свитера. Кого угодно со следа собьёт.

Она пыталась отделаться от папы и пойти нас искать, тот порывался с ней. Очередное желание сбылось не так, как я хотел. Когда-то мне казалось, что если он найдёт себе женщину, его внутренний лёд растает...

– Они, кажется, на улицу вышли, – прошептала Вика сквозь завесу пыли и искр. Она дышала через кофту.

В итоге «удобный момент» для побега подобрал не я. Или моя «подзащитная» тоже устала сидеть в Троянском шкафу, который не выдерживал двоих?

В него и один человек не влез бы без травм и мата. Вот что случается, когда в панике ищешь укрытие. Он таким неподдельным удовольствием нас выплюнул и засыпал вешалками...

Скелет бы точно не поместился.

Отец с Ксенией и правда вышли на улицу. Может, у меня получится «подловить», предупредить? Он вообще поверит?

– У «тётягалькиного» дома ходят, – Вика успела подползти к окну и разведать, пока я сражался с упавшим на меня дырявым свитером. – Они с фонариками, их видно. Попробуем обойти?

– Надо в лес, переждать до утра... Не будет же она нас убивать, когда вся деревня проснётся?

А пока ищет, не будет убивать отца. Не убила же до сих пор. Всё равно я не мог его предупредить.

– Наверное... – Вика вслух озвучила мою мысль. Именно что «наверное».

Мы на корточках выползли из дома, продрались сквозь кусты и... Наткнулись на них. Я мельком увидел растерянную Ксению, выматерился и – «Бежим!». Дальше: огород, крик, «Стоять!», матерные слова, кусты, кусты, фонарики, крик, кусты, кусты, «Быстрее!», запнулся, упал в канаву, Вика приземлилась сверху.

Да хватит уже исполнять мои желания не так, как надо!

Чуть всю душу из меня не выбила.

Мы полежали так немного, я прислушался. Пока безопасно.

– Пожалуйста, больше так меня не бросай... – еле слышно прошептала тень на моей груди.

Я мысленно выругался.

Искры показали, что она говорила не о падении в канаву.

 

*

 

Мы пробрались к дороге в лес. Вика устала и замёрзла, я примерно в том же состоянии был. Если Ксения нас найдёт, то... Что? Что нам делать вообще? Я отдышался, чуть успокоился и понял, что всё наше паническое бегство не имело ни цели, ни смысла.

Додумать у меня не получилось.

Со стороны деревни шла Ксения. Осторожно. Странно. Подрагивая. Её кожа то распадалась на пепел и искры, то превращалась назад в кожу. Призрачная дымка, мираж.

– Иди вперёд! – скомандовал я Вике.

– Но...

– Не спорь, просто спрячься где-нибудь подальше!

Вика пометалась, попробовала нащупать опору, но в итоге поддалась, убежала в сторону леса.

Я развернулся. Ксения остановилась в нескольких метрах от меня, не похоже, что собиралась нападать.

– Да кто ты такая вообще?! Что за тварь?!

– Ты не знаешь?.. – удивилась она. – Я же... Ты же...

Медленно подошла. Я оттолкнул. Она вскрикнула – часть её искр и пепла впиталась в мою руку.

Я смотрел то на свою ладонь, то на девушку за ней.

Что происходит?

– Ну уж нет... – Ксения тоже меня толкнула. Часть искр и пепла перешла к ней.

Пепла?

Откуда у меня?..

Больно. Как-то странно больно.

Она была сильнее обычного человека. И гиены были сильнее собак.

– Не смей! – я оттолкнул её подальше.

Опять. Пепел, искры. Перешли ко мне.

Ксения закричала, набросилась с ногтями и кулаками. Притягивала, вытягивала, впитывала, царапала. Я схватил её за плечо, вытащил свои искры назад.

Перед глазами пробежали образы: людей, животных, бесконечных больничных палат, белых коридоров, умоляющих взглядов: помоги, помоги, избавь... Парень, что важнее всей жизни и смерти... Еле дышит под кучей капельниц... Кровь, боль, полёт, голод... И Вика. Почему-то Вика. Почему Вика?!

Ксения кричала, её тело распадалось, тлело. Как мамино, когда она разозлилась...

Она кричала и таяла.

Мама? Или...

Я развернул поток искр назад, оттолкнул Ксению как можно дальше. Она сильная. Но я сильнее?

– Да что происходит?!

Я смотрел на свои руки: они то превращались в пепел, то соединялись в мясо и кожу. Сердце билось, я чувствовал пульс в шее, с каждым ударом весь мир распадался и собирался. Он сузился до двух рук из пепла и кожи.

– Ты не знаешь?! – прокричала Ксения. – Ты такой же! Такая же «тварь»!

Перед глазами всё плыло, пульс, пульс, стук – пепел, стук – человек, стук – искры, стук – опять человек... Издалека услышал голос Вики. Крик. Пронзительный и пробивающий тело до костей, лучше всякой шоковой терапии.

Ксения вытянулась, как струна на арфе, побледнела настолько, насколько в принципе могла побледнеть пепельная кожа. На мгновение замешкалась, развернулась и побежала в сторону, откуда кричала Вика. Я стоял чуть дольше – два мгновения, но тоже побежал.

 

*

 

Гиены. Несколько.

Лоснящиеся как уголь спины, бока в трещинах, из которых вырывались искры и сизый дым, да так густо, что я не сразу заметил Вику: полусидя на земле, она нелепо размахивала ногами, её мультяшные кроссовки смазывались цветными разводами.

Твари окружали её медленно, будто смаковали, но уже подошли критически близко.

Ксения бросилась к ним: ещё даже не коснулась псин, но стянула с них немного искр и пепла, как мазнула. Гиены взвыли, прижали уши и чуть отстранились. Мгновение – и она закрыла Вику от клыков, как раз перед тем, как одна из псин обнажила кривые желтые зубы, светящиеся, как лава.

Ещё мгновение – и тварь кинулась на Ксению, сцепила челюсти на руке выше локтя. Пинком я выбил из псины искры, и та отлетела в дерево.

Я встал между гиенами и Ксенией, обнявшей Вику. Все вопросы позже, сейчас я думал только о том, как их защитить.

Гиен было слишком много. Одна подалась вперёд, зарычала. Я хотел её пнуть, но тварь отскочила, и тут же кинулась в отместку. Я инстинктивно закрылся рукой – тлеющие клыки сдавили запястье. С моей руки лоскутами сползала пепельная кожа, псина пожирала мои искры. На меня навалились боль и усталость.

С Ксенией я смог управлять потоком энергии, а что если?..

Я попытался перенаправить искры, вернуть своё, выпить силы у твари – трещины в шкуре засветились ярче. Она вспыхнула, как бензином облитая, снегом посыпался пепел. Тощую и догорающую, я стряхнул её.

Стая черной волной сомкнулась над ней, дожирая последние искры. И снова пустые огненные глаза воззрились на меня.

– Это твоя вина! – заорала Ксения. – Всё нормально же было, это ты их привёл!

Виноватым я себя не чувствовал. Только злым. Внутри всё клокотало, будто разгорался пожар.

Хотя я и вправду горел, а искры от гиен подались ко мне. Но твари не хотели так легко с ними расставаться. Они больше не примерялись, не ждали приказа «вожака» – хлынули всей сворой.

Я терялся: отбиваться от них физически, выпивать их искры – и то, и другое разом не выходило. Псины висли на руках, царапали бока, пытались повалить на землю. Им это почти удалось – одна впилась в щиколотку.

Вскрик: Вика? Или Ксения? Неважно.

Если меня повалят, их никто не спасёт.

Огонь внутри стал горячее. Я представлял, как он перекидывается на гиен – и он перекидывался. Твари тлели ярче, слабели, быстрее осыпались пеплом. Их пожирало пламя, а я напитывался их искрами: азарт, охота, драться, убивать, выживать...

Я откатился в состояние зверя, а когда вернулся в человеческое, поймал себя на мысли, что пинаю дерево, у корня сизое от пепла.

Гиен не осталось, только полянка покрылась серыми чешуйками.

Ксения смотрела на меня как-то затравленно. Вика в её объятиях хныкала, как маленькая. С ней всё было хорошо. Вроде.

А вот с её мачехой нет: твари всё-таки её достали.

 

*

 

– Забавно... – Ксения говорила с трудом. – Ты думал, что я... – вздрогнула. – Я думала, что ты... – опять вздрогнула.

– Что я?

Мы не без труда донесли её до дома отца Вики. Весила Ксения именно столько, на сколько выглядела, но после забега по лесу и драки я сам еле ходил. Ещё и поднимать кого-то – упражнение для продвинутых.

Ксения легла на бок, чтобы меньше соприкасаться с диваном. Укусы, синяки, рваные раны... У меня тоже, но я хотя бы отбивался. А ей всю спину разодрали.

Тело пепельное, раны – человеческие. Разве что кровь светилась.

– Боялась, ты ей навредишь, – ответила Ксения. – Но понимала, что не вредишь. Не знала, что делать...

Вика вошла в комнату с подносом: чай, пирожные, бутерброды. Она стыдливо сгорбилась, проскользнула к дивану и поставила примирительную тарелку рядом.

«Извините, это из-за меня», – говорили её жесты.

Есть не хотелось до тошноты.

Нет, это из-за того, что мы все всё не так поняли.

– Я видел, что ты не... – замялся, но решил говорить прямо. – Ты не человек. Вика подозревала. Мы...

Ксения тихо рассмеялась, дёрнулась, вздохнула:

– Ты тоже... Ты мой огонь чуть целиком не выпил.

– Я была права, – заключила Вика. – Она-таки вампир. Только не кровь пьёт.

Я опёрся о косяк, ноги дрожали, но если сяду – сразу лягу. Мне нужно было не спать, а думать. «Я тоже»? Нет проблем. Это что-то объясняло.

А эмоций никаких. Отвратительно. Сейчас всё внутри должно кричать и биться в истерике, а я: «Окей, понял».

Усталость. Или шок. Или завод по производству гормонов закрылся на переучёт после того, как я недельный запас адреналина потратил.

У меня вообще был адреналин? Если «Я тоже».

– Я не вампир, – шептала Ксения. – Не чудовище какое-то. Я «пью» тех, кто и так умрёт через день. Их видно... Проживут чуть меньше. Ничего не изменится.

Я слышал её, но мысли в стороне пытались сложиться во что-то важное. Когда я чуть не выпил её огонь, она выглядела так же, как моя мама. Вдруг это... Вдруг неосознанно...

Даже так не испугался.

– Эти собаки... – параллельно Ксения всё рассказывала Вике. – Они не собаки. Но они пришлые... Я не пложу таких же.

– Что?.. – я вышел из транса вовремя.

Ксения осторожно повернулась ко мне:

– Если неаккуратно питаться... Риск... Небольшой... Может обратиться в такого же.... Я выбирала тех, кто точно не доживёт. Не превратится. Здесь не было пепельных собак... Животные не превращают друг друга... Они за твоими искрами пришли, я мало ем, меня так не найти. Тебя лучше видно, но я не могла точно... Три раза запах теряла... А у собак нюх... По следу шли, в стаю сбились. Ты им важнее, а то б они друг друга сожрали давно... На Вике запах твоего огня остался.

Вика замотала головой «Нет, нет, нет, не твоя вина».

Знаю, не моя. Мы долго сидели в обнимку в шкафу, вот наши искры и перемешались.

Хорошо, что остановили гиен на подходе к деревне.

– С мной такое уже неделю, – сказал. – Но я никого не ел...

Опять вспыхнул образ мамы. Я вздрогнул, отбросил мысль.

«НЕ ЕЛ. Я бы заметил...»

Ксения выдохнула, похоже на временную замену смеха:

– Ты тех собак выпил... С них огня больше, чем с обычных... Тебя найти будет легче.

Я закрыл глаза, мигрень подкралась и дала мне подзатыльник.

Чем больше отбивался, тем привлекательнее для них был. Я хотел, чтоб меня не трогали. Чтоб других не трогали. А на деле стал одновременно наживкой и охотником.

– Стой, – спохватился я. – Мы можем питаться друг другом?

– Ты не заметил? – усмехнулась Ксения. – В лесу...

Я протянул руку:

– Тогда пей.

Она вопросительно посмотрела на меня. Пояснил:

– Тебе – восстановиться, мне – избавиться от лишнего. Ты же так быстрее вылечишься, да? А я не таким заметным стану.

«Не хочу быть ни конфетой, ни гиеной. Не хочу быть приманкой, не хочу так».

Ксения поникла, но кивнула. Потянулась ко мне.

Вика в растерянности смотрела на нас, для неё ничего не происходило.

Мои искры тонкой струйкой потекли к чужой руке. Вместе с пеплом. Медленно, по спирали, будто в танце.

 

*

 

Ксения попросила позвонить моему отцу – он, наверное, всё ещё ищет, волнуется.

«Вообще вы, дети, совсем глупенькие. С чего взяли, что я убью Вику? Я с ней столько лет... Была б “вампиром”, давно бы всю деревню съела».

Вика потупила взгляд, я – тоже. Ну запаниковали мы, что такого. Я только гиен таких видел, не знал, что и люди бывают... не совсем людьми.

Отец, да, точно, отец, пойду успокою.

Звонил с викиного телефона – он единственный не пострадал в беготне и драках, так как его просто забыли дома.

Пока тыкал кнопки по старинке, думал: «Если собак в гиен кто-то превращал, то меня...». Додумать не успел, отец быстро ответил.

И быстро сказал: мама в больнице, с ней всё плохо, утром тебя довезу до города.

 

*

 

Это из-за меня?..

Мама лежала в одиночной палате, с окнами в коридор. Ей поставили ширму, видимо, чтоб не мешали постоянно мелькающие мимо люди. Я как раз мог немного спрятаться.

– Миш, – позвала она.

Я боялся подходить, вдруг начну забирать её искры. Она тлела, опасно тлела. Не умирала, но близко к тому.

– Я знаю, что тебя побили, – прошептала полусгоревшая тень. – Отец сказал... Ничего страшного, что я, синяков не видела?

– Мам, меня очень сильно побили, – нашёлся я. Не врал же. – Я с плохой компанией связался... Извини.

– Ничего... Ничего... Я глаза закрою... Мне нельзя волноваться, честно закрою...

Я подошёл. Сам бы себе не простил, если б не подошёл. Больше никогда не подойду.

Она и правда закрыла глаза. С болезненно серого лица отлетел кусочек кожи и сгорел в воздухе.

– Мне тяжело говорить, – мама наощупь нашла мою руку. – Не перебивай.

Её искры тянулись ко мне – «нельзя, нельзя, сидите на месте, не надо меня кормить». Получалось. С трудом, но получалось. Они прыгали ко мне, я отправлял их назад.

«Последний раз, пожалуйста».

– Миш... Ты помнишь, болел в детстве? Это... У меня редкое заболевание есть... Я даже название его не могу... На латыни, длинное, читать страшно... Не лечится. Тебе оно передалось. Ты чуть не умер в детстве. Врачи отказались, кроме папы... Он вообще всё решил попробовать... – тихо всхлипнула. – У него друг-целитель... Необычный... Думал, откажет... А он помог. Про меня решил, что тут и медицина справится... А ты совсем маленький был...

Я помнил. И не помнил. Болел. Потом перестал. Меня же просто вылечили?

– Я поверила... У тебя ни одного приступа... А у меня прямо в командировке случился... Вернулась... Очень давно не было... Боялась, что ты заметишь, будешь спрашивать, вот и... Я не злилась, я... Ты всё это время нормально жил, зачем портить.

Страх. То были болезнь и страх. Злость разве что на себя.

Я молчал не по её просьбе – сказать было нечего. Знал, что она болела, но не знал, что настолько.

– Я поверила, – повторила мама. – Но лечения нет. Ждать и всё. Я не имела права это скрывать. Прости... Мне было страшно тебе говорить... Это моя... Она не должна быть твоей.

«Я больше не болею, мам. Не могу сказать почему. Ты тоже меня прости».

...и вдруг понял:

– У отца был друг-целитель? – очень плохой вопрос. Очень. Не утешит, не успокоит. Но я, кажется, начал что-то понимать.

Мама отвернулась, не от обиды – искры показали, что от стыда. Ещё один кусочек кожи оторвался от лица и сгорел.

– Это... Андрей... Я... Думала... Он тебе жизнь спас... А отец о нас забыл... Мне жаль, что мы все рассорились... Я вас всех очень люблю. Но так получилось. Мне жаль.

 

*

 

Я стоял в белом холодном коридоре. Думал, много думал. Искры ползали по рукам, так и норовили залезть под кожу, схватить что-то внутри.

Передо мной материализовалась Вика. Я вздрогнул. Она, похоже, стояла и ждала, пока меня выкинет в реальность.

– Очнулся? – тихо спросила.

Я кивнул.

– Потом расскажешь? – спросила тем же тоном.

Я задумался. Опять кивнул. Сейчас не мог, потом, наверное, получится.

– А ты как здесь?..

– У нас две больницы, куда возят «тяжёлых», – Вика заложила руки за спину. Она так делала, когда изображала ментора. – Ксения работает с «тяжёлыми». Шансы, что она там же, где твоя мама, половина на половину. Можешь угадать, в какой мы половине.

Я улыбнулся. Смешно прозвучало.

Вика продолжила:

– Она пустила меня по большому блату. Я пришла тебя поддержать. Ты же мне жизнь спас. Вы оба.

– Ты её больше не боишься?

Оказалось, они поговорили и за ночь наладили отношения. Всего-то и надо было.

– Представь, – Вика шла впереди, говорила, я плёлся за ней. – Она меня сторонилась, не хотела привязываться. А когда собаки... В общем, поняла, что привязалась. У таких, как вы, это, похоже, «семейное»: никого не любить, потому что страшно. Теперь нормально дружим, хоть одна из нас и вампир.

Я открывал и закрывал рот несколько раз, не успевал возразить.

– Мы не вампиры. Это что-то другое, но я не знаю что.

...и случайно возразил на последнее.

Вика резко, на пятках, развернулась, посмотрела на меня снизу вверх. Превратилась в совершенно другую Вику, спокойную, серьёзную.

Я неуверенно сжался.

Эта «другая Вика» сказала:

– Миш, ты рассуждаешь и думаешь, как сорокалетний профессор. Мы оба рано повзрослели, иначе бы крышей поехали, оба носим бремя вины родителей. Я такая же. Я тоже так могу. Но мы хоть и взрослые, и вынуждены сами решать свои проблемы, но всё ещё немножечко дети. Почему не посидеть в этом ощущении, пока оно не закончилось? А ты каждый раз отказываешься, как от порока. Расслабляйся иногда, тебя ждёт настолько сложная жизнь, что с таким суровым философским характером ты с ума сойдёшь. А мне ещё столько надо рассказать... Мы же прерывались на целых пять лет.

– Я понимаю. Я хочу. Но не умею.

Правда понимал. И знал, что она тоже... Что у неё в голове те же мысли.

– Тогда я куплю тебе такие же кроссовки, – Вика показала на свои ноги. – Для хирургического вмешательства в мозги. Будешь носить и сгорать от стыда.

Я испугался. Ведь сделает.

– Ладно, можешь называть меня вампиром, если удобно.

В конце концов, как-то же надо это называть.

Вика улыбнулась, вновь стала собой, заложила руки за спину и пошла впереди. Рассказывать, рассказывать...

Восстанавливать пропущенные пять лет.

 

*

 

Раз Ксения на работе, она, наверное, восстановилась. Попробовать её расспросить?

– Она в другом отделении, – сказала Вика. – С совсем уж «тяжёлыми».

Кто придумал делать палаты с окнами в коридор?! Возможно, так удобнее врачам. Но я будто в зоопарке, где за стеклом разные виды сгоревших тел.

Если б не эти окна, я бы не увидел, не узнал. Не сразу бы узнал.

Ксения осматривала старика, поправляла постель, регулировала капельницы: ему недолго осталось – грудь и шея почти насквозь сгорели.

Потрогала плечо, будто поддерживала, тот не реагировал. К ней тоненьким ручейком перетекали искры умирающего человека.

С каждым глотком Ксения светилась ярче, её шею опутали горящие паутинки – похоже на капилляры. Она обернулась, увидела меня, в глазах-угольках считалась грусть.

Горящие паутинки достали до челюсти и щёк.

«Проживёт на день меньше. Всё равно умрёт», – так она говорила?

– Вик... – я сглотнул, меня чуть ли не выворачивало наизнанку. – Можешь немного оставить нас с Ксенией? Нам надо обсудить кое-какие вампирские дела.

 

*

 

– Ты мне врала! – Я кричал? Я кричал.

– Я объяснила, как есть! – Ксения тоже не сдерживалась.

Мы вышли во двор больницы, спрятались под глухой стеной, где никто не услышит.

Откуда мог знать, что Ксения говорила не только о животных.

– Их не хватит! – тараторила она. Будто чем быстрее скажешь, тем быстрее всё кончится. – Особенно умирающих. Только более-менее здоровых и больших может... Но риск... Я не смогу убить животное сама.

– Ты притворяешься хорошей, но питаешься людьми.

– Старик всё равно умрёт. Он страдает, а так страдать будет меньше...

У меня внутри всё загорелось: фигурально и буквально.

– Ты думаешь, что творишь добро?!

– Именно это я и делаю! – Ксения напирала и криком, и жестами, и огнём. – Ты не видел умирающих людей, они просят, они умоляют их убить! Им больно! Мне говорили, что зря пошла на медицинский, но... – она затихла.

– Тот старик вообще молчал, – я пытался вбивать в неё слова, чтоб сделать больнее, чтоб она поняла, в конце-то концов.

– А что мне?! – Ксения уже не просто кричала, а шипела криком. – С моста сброситься?! – она задыхалась, проглатывала слоги. – Я пытаюсь уменьшить вред, как могу. Живу на грани голода. Кому лучше будет, если начну притягивать огонь против воли?! Это ты можешь подраться с собаками и выпить из них всё... Тоже мне, оправдание, что этот огонь у людей забрал не ты... Искры страдающих сами тянутся к нам. Понимаешь?! Они хотят умереть, чтоб не было больно!

Я пил человеческий огонь... Просто забирал его у гиен, а не у людей...

Тогда какая разница, если всё равно придётся?!

– Какая разница?! – я схватился за голову, кричал уже не на Ксению, а куда-то... сам не знал куда. – Что вредишь меньше, чем мог бы?!

С полузасохшего дерева разлетелись птицы, разбросали испуганные искры.

– Мама спасибо не скажет, что не убил, а только до больницы довёл!

Под гнётом ветра редкие травинки прижимались к земле, переплетались, дрожали. А внутри меня пылала целая Вселенная, которую я был готов сжечь до тла.

– Как мне оправдаться?! Что могло быть хуже?! Если б тебе вчера собаки ногу отгрызли, ты бы радовалась, что отгрызли по колено, а не всю?!

– Так, [мат], это реальность! – от крика и огня Ксении разлетаться было уже некому, я даже насекомых распугал. – Какая разница, радует это меня или нет?! У меня нет идеального решения! Я выбираю менее отвратительное. И это не настоящий выбор, это иллюзия выбора из разных куч дерьма.

Я поднял голову, вокруг образовалась пустота, в которую осторожно, по щепотке, возвращалась жизнь. Боялась, что её опять выгонят. Ксения смотрела на дерево, потерявшее птиц, чуть не плакала. За ней стояла Вика – подслушивала, прячась за углом, серьёзно?! – показывала жестами: «заткнись», «обернись», «идиот».

Я медленно развернулся.

С другой стороны стоял отец с пакетом апельсинов. Любимые мамины фрукты, надо же. Как вовремя он решился на заботу...

– Ксения Анатольевна, – нейтрально обратился я. – Стоит повесить шторы на окнах. Маму беспокоит свет из коридора.

Ксения тоже заметила отца, вздрогнула, отвернулась, быстро вытерла глаза:

– Да, да, конечно, я передам...

Отец не реагировал, смотрел пустым взглядом в такой же пустой мир.

Вика так громко хлопнула себя ладонью по лбу, что я испугался.

 

*

 

– Мне сказали, что ты на улицу вышел. Я не хотел к Рите один... Просто... Апельсины...

Кафе у больницы – уютное, но пустое. Слишком большой контраст между палатами и залом с приятно-бежевой мебелью. Какой-то предательский эскапизм для тех, кто навещает больных.

Я стучал пальцами по столу. Ждал. Отец заказал горячий кофе, я – сок со льдом. Пили и молчали.

«Я могу сидеть хоть до вечера, пап».

Он всё-таки нарушил паритет тишины:

– Да, я просил Андрея помочь умирающему сыну. Да, я знал, что мой друг – не человек. Да, я знал: есть риск, что ты тоже превратишься. Но меньше, чем у взрослого. Это могло дремать годами, если какой-нибудь триггер не активирует спящего монстра. Хотя какие же вы монстры, если умеете лечить?

«Вы»? Ясно.

– Не похоже на лечение, – пробурчал я.

Мы помолчали. Официантка протирала и так чистые столы: ей платили за работу, а не за эффективность. Она улыбнулась нам и ушла.

Да, просто семья, просто решили посидеть в кафе. На нас так приятно смотреть со стороны.

– Я не ищу прощения, – продолжил отец. – Я был в отчаянии, но понимал, чем это грозит. Я врач. Я постоянно сталкивался с такими решениями. Мои ошибки – это чьи-то жизни и смерти. Я мог их не совершать только в одном случае – если б вообще не лечил.

– Меня не спросили, хочу ли я этого. Ты спустил всю мою – всю нашу! – жизнь на откуп случайности.

Слишком много «я» в твоей речи, пап.

Перед тобой сын, а не пациент, пап.

Это не часть твоей работы, пап.

Он будто мысли мои прочитал:

– У тебя точно так же не было выбора, когда ты родился больным, – говорил тише, слова звучали, как шелест перелистываемой книги. – Тебя никто не мог спросить, хочешь ты короткую жизнь в больницах или вообще не появляться на свет.

Сок не охлаждал, в груди горело пуще прежнего. Отец вбивал в меня слова, как я до этого вбивал их в Ксению.

– Ты не мог ответить. Сейчас можешь. Но уже слишком поздно, ничего не изменить. Хочешь – назови чудовищем меня. Я не хочу притворяться, что поступал так из благих намерений.

Триггер... Мои мысли спасались от слов отца, концентрировались на другом. Что могло активировать «спящего монстра»? Я стал таким, когда подрался с пепельной собакой. Она пыталась меня съесть. Мой внутренний монстр очнулся от щекотки и сам всех съел.

Отец продолжал «исповедь».

– Я всё решил за всех. Дважды. Когда завёл ребёнка, не спросив, хочет ли он сыграть в генетическую лотерею. И когда обрёк его на такую жизнь вместо человеческой смерти. Я сделал это из эгоизма, другой выбор был бы страшнее. И поплатился за это. Всю оставшуюся жизнь я боялся, что ты придёшь и спросишь, почему всюду летают огоньки. Ты пришёл. Спустя столько лет.

Признание никак тебя не оправдывает, пап. Но я тебя понял.

Забавно. Монстры, которые искренне хотят быть людьми, не могут ими стать и вынуждены притворяться. А тут человек пытался сыграть роль монстра, чтобы избавиться от чувства вины.

В детстве я часто общался с тобой у себя в голове, пап. Теперь с трудом выдавливал звуки:

– Я и сейчас не знаю, что решил бы. Это не лотерея. Просто выбор из разных куч дерьма.

Если б не столкнулся с гиеной... Всё равно. Подействовал бы другой триггер. Рано или поздно.

Прости, Вик, придётся всё-таки подарить мне глупые кроссовки. Но я по-крайней мере попытался.

– Мне надо питаться людьми. Я не смогу быть рядом с мамой, если она действительно умирает. Искры больного человека сами потянутся ко мне.

И это слишком отвратительные последствия. А если она из-за меня превратится?

Отец, похоже, хотел мысленно утонуть в чашке кофе.

– Андрей с вами жил, – сказал он. – Сидел с Ритой в больницах. Значит, это возможно.

– Андрей неизвестно где, – отмахнулся я. – Не отвечает.

– Он дома был. Я ему звонил, сказал о Рите. Мы связь поддерживали, несмотря на... Всё.

 

*

 

Я продавил дверной звонок.

На подоконнике уже не сидела спасительная кошка.

Я из глупости, из упрямства внушал себе, что Андрей меня предал. Как и отец. На самом деле, мы просто поссорились. Такая вот банальщина.

За порогом – тяжёлая пустая тишина. Только сон, который пожирал все чувства, мог быть одновременно тяжёлым и пустым.

Я прижался к двери, закрыл глаза, вдохнул: за ней не пустота, за ней – огонь. Такой же, как у Ксении, но без запаха пепла.

Хорошо, что тогда не проверил, не додумался: если б узнал раньше, не смог бы принять.

Я подозвал пару искорок, скушал. Они действительно давали больше, чем обычные.

– Как видишь, я в курсе. Мне помощь нужна. Мама в больнице, а я не знаю, что делать. Как выживать.

Пауза.

Долгая.

...

Замок щёлкнул.

Дверь со скрипом приоткрылась.

Из квартиры вылетели, освободились, искры. Следом выглянула кошка, удивлённо мяукнула, словно спрашивала кого-то сзади. Та самая, что встретила меня на подоконнике два дня назад.

Огонь её не сжигал. Он обнимал, гладил и любил.