В палате интенсивной терапии настенные часы пробили ровно полночь, расколов тишину. Тяжелобольной безмолвно запаниковал, воспринимая печальный звон как зловещее предупреждение. И, как оказалось, не зря: у него глубоко внутри что-то мигом окоченело, следом он почувствовал колебания пространства вокруг себя. Проходят секунды. Перед его затуманенным взором неожиданно зависает непроницаемая кромешная темнота. Он уже не дышит, сердце не стучит, исчезли приступы болей. В сонливо заторможённом сознании угасали обрывки памятных событий последних дней. «Сон или безумие? Если не сплю – как всё это понимать?», – думает он в ожидании какой-то малой ясности. И только спустя какое-то время, взирая на собственную безжизненную телесную оболочку со стороны, наконец, он понимает, что с ним произошло. Ещё не доверяя странному ощущению отрешённости от самого себя, ещё не веря в только что случившееся, сомневается: «Неужели я ушёл из мира навсегда?». Хотя и обременён неосознанными ментальными оковами, он всё же уверен, что находится в здравом уме. Мыслит трезво, помнит родных и друзей. Но никогда прежде он не был так взволнован ожиданием грядущей неизвестности.

Он уже покойник. Но вдруг – о чудо! – снова видит, слышит и чувствует запахи. И сразу же потусторонним взором погружается в воображаемую атмосферу небольшого посёлка, где прошло его детство. Заря только-только занялась. Небо сияло чистой бесконечной лазурью. Созерцаемая реальность прошлого времени тревожила память. Вернулись забытые запахи и звуки. В жидком синеватом тумане прорисовывались контуры убогих саманных домов цвета древнего праха. Вдали, сквозь поредевший строй высоких деревьев, смутно проглядывается речная гладь. Покойник гадает: «Перемещение в прошлое после смерти?».

В посёлке, словно вымершем, тихо. Все спят, думает покойник. Но вдруг видит себя мальчиком на вид лет пяти-шести. Сидит рядом с отцом на телеге, нагруженной огромной бочкой. Телегу тащит Чёрный – послушный и спокойный вол. Принадлежавший государственному учреждению, в действительности он был бесхозным. И это не всё. Мало сказать, что заботиться о нём было некому. Дела обстояли намного хуже. Многие семьи в посёлке не имели тягловых домашних животных. И каждый божий день, как только кухня пансионата для детей-сирот запасалась водой, оживала очередь на Чёрного. А он ни разу в жизни даже не попытался где-нибудь скрыться, не потому что был огромен, а попросту ему деваться было некуда.

Покойник до сих пор помнит пыльную грунтовую дорогу, ведущую прямешенько к реке. Добравшись до неё, Чёрный привычно останавливается у самого уреза воды без команды погонщика. Застывает на месте, как вкопанный. Как только бочка заполнится водой, он потащит телегу в обратном направлении. И так каждый день.

Покойнику вдруг вспомнился заведующий хозяйством пансионата – одноногий инвалид войны. Сгустив складки вокруг глаз и махая одной рукой, другой опираясь на трость, он возмущался едва ли не каждый день: «Люди, у вас хоть совесть-то есть, нет? Оставьте Чёрного в покое, хотя бы ненадолго! Покой, да-да, именно покой ему сейчас нужен больше всего на свете!». Чёрный замирает в тревожном ожидании, словно немигающим рыбьим взглядом благодаря заступника, от слов которого будто зависела его жизнь. Однако благие старания одноногого завхоза всегда и неизменно оказывались тщетными. В бессчётный раз он сочувственным взглядом провожал Чёрного, уводимого бескомпромиссным просителем. И всякий раз, как будто бы искренне жалея Чёрного, трещит сорока на макушке, казалось бы, возмущённо расшумевшегося дерева.

Шли годы. Из ближайших городков в посёлок возвращались молодые люди после окончания техникумов и училищ. Они, как и прежде, пользовались услугами Чёрного. Сидя на телеге в компании соратников, мотая головами в неверии, удивляются: «Ну и ну, неужели это наш старый добрый вол? Неужели это он – неувядаемый чёрный профессор?». Но вскоре, забывая о Чёрном, молодые люди самозабвенно переговариваются друг с другом, пренебрегая обязанностями погонщика.

Чёрным управляли просто – криками: «Трогай!», «Направо!», «Налево!», «Стой!». Ему, истоптавшему тысячи верст, были хорошо знакомы кочки и хитросплетения дорог в окрестностях посёлка. Ночная тьма ему не помеха. Умный, неприхотливый, предсказуемый, терпеливый – так его охарактеризовали сельчане. Ведь он и вправду демонстрировал удивительные навыки под стать легендам о себе. Стар и млад – все, не в силах поверить своим глазам, поговаривали, что будто бы заговорённые ноги Чёрного сами приводят его туда, куда надо. Когда он, соображая на ходу, останавливается перед нужным домом без команды, погонщик громко восхищается: «Браво, браво, чёрный профессор!».

Зимой, волоча сани с бочкой с водой, Черный с трудом преодолевает крутой подъём. Поскальзываясь неоднократно, он с невообразимым усилием преодолевает обледенелый участок дороги, орудуя кончиками копыт передних ног. Сосульки, намерзшие вокруг его ноздрей, напоминают причудливый цветок. Мохнатый от инея, местами увязая ногами до колен в снегу, шагает дальше. И с каждым шагом всё ближе и ближе пробирается к высшей точке рельефа на грани видимости.

И вот из гущины лесного орешника появляется огромная телега, нагруженная дровами. Её тянет Чёрный, будто играючи. Кругом, в зарослях высокой травы с островками кустарника, там и сям чернеют коварные пеньки. Поверх воза, на спине, лежит погонщик. Сквозь тёмные очки он в нетерпеливом ожидании вглядывается в палящее солнце – высоко. Безветренно. Небеса расплываются от полуденного жара. Чёрный лишь изредка улавливает желанное дуновение лёгкого ветерка. Временами тополиный пух вихрями пляшет перед ним у самих глаз. Благоразумно игнорируя тропинок, почти незримых для прочих, он идёт размеренным шагом прямо по бездорожью, сберегая сил и время. В неторопливом его движении чувствуется мощь и грация. «Он должен оставаться таким, каким сейчас выглядит – смышлёным, сильным и выносливым. И никогда не должен показывать свои слабости, иначе ему не избежать беды», – думает покойник.

Перед мысленным его взором промелькнули события неполного дня. Но ему уже понятно, что в жизни бесхозного чёрного вола ничего хорошего не происходило. Ничего хорошего и не могло произойти. Покойник вдруг начинает думать за немногодумного Чёрного в прошлом, вечно голодного, представив себя на его месте: «Протяну я и этот день. А что будет завтра? Завтра будет то же самое, что и сегодня. Так продолжается уже много лет. В скоротечной земной жизни все божие твари наслаждаются свободой. Даже росток травинки свободно устремляет голову к небу. Скоро, очень скоро, надеюсь, и я обрету долгожданный покой. Однако, ох-ох! – не совсем уверен. В чём же дело? Иной раз кажется, что всё это происходит со мной потому, что на свете мало порядочных людей. Хотя и непорядочные люди иногда совершают высоконравственные поступки. Да, это так, но история, донесся до нас слова, и вовсе умалчивает о благородных или неблаговидных поступках людей. Вряд ли, например, забудется восторженный возглас древнеримского поэта Вергилия: О пчёлы, пчёлы! Разве вы не для себя собираете мёд?! Ладно, отвлёкся я, ближе к делу: повторюсь, в посёлке нет порядочных людей. И как только здесь появится хоть один человек с добрым сердцем, наступит мой час. Но вряд ли он наступит раньше следующей недели. И как знать, может быть, не раньше следующего месяца? Надеюсь, самое большее – год, только и всего. Вопрос времени. И больше, пожалуй, никаких вопросов…».

Печаль туманила мысли. Не понимая, что его так сильно волнует, покойник спрашивает себя: «Почему я всё время злюсь-то?». Следом он осуждает неблаговидные деяния односельчан: «Они были равны в одном – жили в тисках всеобщей бедности. Хотя, даже если и так, бедность – не оправдание тому злу, что творили они без сожаления».

День вечереет. Над далёким горизонтом часто вспыхивают молнии. От звуков раската грома аж земля окрест шевелится. Вскоре начинается проливной дождь. Покойник не беспокоится за Чёрного, надеясь на дождливую погоду. Казалось бы, ненастье – его союзник. Но, как оказалось, не в этот раз: за телегой, запряжённой Чёрным, под аккомпанемент дождя шагает молодая учительница местной школы с растрёпанными волосами, развевающимися по ветру. Тесное платье из тончайшей ткани плотно вжалось в девичье тело. Промокшая до нитки, она невольно привлекает нездоровое внимание встречных мужчин. Не имея чем укрыться, стыдясь, прикрывает грудь накрест сложенными кистями рук. «Она – педагог, идёт да стесняется – вроде совестливая. Но неужели тоже…, как и все…Что уж тогда говорить про других?», – думает покойник.

Дождь прекратился. Наступают ранние сумерки. За водой отправляется последний человек в хвосте очереди за Чёрным. Начинается крутой спуск к реке. Телега бесконтрольно катится под горку по инерции, сама по себе, безжалостно калеча задние ноги Чёрного. Содрогаясь от неожиданных ударов, стиснутый в тесном пространстве между оглоблями, он шарахается из стороны в сторону. Не ожидавший ничего подобного, отчаянно подпрыгивает в движении, будто наступая на горящие угли. Уши невольно прижались к голове, а лицо кажется маской боли. Рот открыть, и не наполовину – шире. Из глаз, залитых ужасом, выступили слёзы. Колокольчик, подвешенный на шее Чёрного, как будто бы отзывается на его беду торжествующим звоном, ликуя от восторга. Мгновение растягивается в вечность. «Погонщик не догадался вовремя вставить в колёса тормозящие палки. И это что-то вне человеческого понимания! Беда! Беда!», – мысленно переживает покойник. Беда не приходит одна. Тесный деревянный хомут удавкой пережимает горло Чёрного больнее, чем можно вообразить. Паникуя, он дышит хрипло в судорожных стараниях не задохнуться. Прознающая боль не унимается, напротив – усиливается. Леденящий душу «танец» страдающего тела, будто бы исполняемый на сцене театра ужасов, вызывает у бестелесного покойника неисполнимое желание – отвернуться. Его даже не радует постижение недоступной живым запредельной истины: смерть не является конечным этапом, осязаемым человеком, потому что его стремление к глубокому осознанию сущности истинной человечности продолжится. Мысленно осуждая односельчан, расплачивавшихся за собственное благополучие чужой болью, покойник думает: если вдруг у меня появится шанс на воскресение, я не хотел бы вновь стать одним из нелюдей.

Вдруг он – безголосый, пытается заорать звериным воем, громче любого крика, чтобы развеять темноту в мыслях. Не получается. Его терзает вопрос: «Неужели люди лишь после смерти поймут, кем они были при жизни?».

Мысли переплетались и расходились, но снова беспокоили его, возвращаясь словно по замкнутому кругу: «Забыться бы в объятиях сна. Теперь это невозможно. Не наказывает ли меня Бог в расплату за грехи? Вполне возможно. Ведь я же никогда не гладил ладонью по запылённой тёмной шерсти Чёрного, испытывая к нему жалость. Слышал ли он от меня доброго слова? Нет. Вдобавок на моей совести грех куда хуже – повзрослев, я ни разу не попытался заступиться за него».

Наступила ночь. Долгий день, наполненный палящим солнцем и пыльными облаками, позади. Потный, уставший и опустошённый чёрный вол на ходу встряхивает наваливающуюся дремоту. По пути он утоляет жажду из лужи. Пасётся в одиночестве. И вдруг запоздалая ночная птица бесшумно садится на его спину с разбойничьей смелостью. Чёрный, содрогнувшись от неожиданности, отгоняет птицу ударами хвоста, и провожает её встревоженным взглядом, грозно мотая головой. Ведь до сих пор даже рука человека притрагивалась к нему крайне редко.

Покойник, наблюдающий за Чёрным на ночном пастбище, теперь уже озабочен судьбой ему незнакомой птицы. «Ей, старой, видимо, переставшей брезговать падалью, кажется, зрение уже не позволяет охотиться на мелкую живность. Мне жаль её…», – думает он, не подозревая, что в сознании происходят перемены, прежде неведомые.

Покойник тщетно ищет ответы на навязчивые вопросы: «Неужели кто-то с завидным старанием напоминает мне страдания Чёрного по воле неведомых высших судей? И кто вообще мог всё это устроить? Почему мне так мучительно больно?». Следом, забывая, что счёт времени потерял смысл, он всё же думает: «Неужели я буду терзаться ещё долго – ведь Чёрный прожил без малого двадцать лет…».

Покойнику, нарушая хронологическую последовательность событий, вспоминается ранее утро многолетней давности. Бездыханный Чёрный лежит на земле, опрокинувшись на бок, будто боясь пошевелиться в сонной неподвижности. К закоченевшему телу, избавленному от мучений, с разных сторон приближались люди, один за другим, как к поверженному врагу. Они быстро скучились в полукруге, теснясь, сиротливо прижавшись друг к другу. И долго стояли молча, недвижно, ужасаясь. Чёрный, побуревший от старости, пропитанный едким смертным потом, видимо, прошлой ночью почему-то попытался добраться до дома одноногого заведующего хозяйством пансионата. И, кажется, смерть его постигла на полпути – не иначе…

Люди загалдели вразнобой:

– Ну вот мы и лишились дармовой тяговой силы.

– Кто дал, тот и прибрал его.

– Он заслужил вечный покой в хрустальном гробу за верность своему предназначению. Время не щадит ничего и никого. Всё хорошее и плохое, рано или поздно, забывается. И мы забудем Чёрного, так долго проливавшего солёный пот во имя благополучия наших людей, как будто его никогда и не было, – сказал юноша из толпы, торжественно и не к месту, мысленно аплодируя своему умению доходчиво излагать мысли.

– Как жить-то дальше без него? Что случилось, то случилось – его не вернешь. Впрочем мы не можем знать наверняка что будет с нами даже завтра. Прощай, Чёрный! Прости, если что…, – недоговорил прослезившейся одноногий заведующий хозяйством пансионата для детей-сирот, склоняя голову в поклоне. Печально свистит ветер, и будто небеса грустно шепчут: «Вот оно счастье-то! Свершилась высшая милость: он свободен!».

«Что же мне делать, чтобы забыться!», – мысленно сокрушается покойник. Мучаясь чувством вины, продолжает мыслить: «Всё это я пережил. А теперь ни за что не желаю вспоминать о ком-либо или о чём-либо. Да, я и вовсе не хочу вспоминать прошлое. Но разве у меня есть выбор? Что сейчас было бы со мной, если б Чёрного никогда не было? Страшно даже подумать об этом. Не ждёт ли меня нечто ещё похуже?».

Мгновение – и покойник, предаваясь фантазиям, воображает себя чёрным волом, с прискорбием наблюдающим за земным миром с высоты надмирного пространства тьмы. И вспоминает он бесконечную дорогу в объятиях осенней слякоти, тяжёлую телегу с невыносимым лязгом колёс, реющих теней людей, реку – ненавистного мутного потока. Потусторонним взглядом созерцает следы собственных копыт на сыром песке в прибрежной полосе реки. Видит беснующегося быка в окружении покорно замирающих перед ним коров. Слыша мычание в экстазе, завидует его романтическим приключениям. Но ничто его не тянет обратно…

Всё это случится потом, потом. А вот сейчас – в том настоящем времени, в котором покойник себя ощущает, ему чудится Чёрный в таинственном полумраке полнолунной ночи. Вокруг него в торжественном безмолвии несут караул редкие деревья, точно обвешанные мелкими звёздочками. Повсюду тёмная лужайка – сосредоточение буйно колосившейся сочной травы. Прохладный ночной воздух веет свежестью пьянящего аромата разнотравья. Немая тишина ненавязчиво убаюкивает всё живое вокруг. Неслышны привычные совиные вопли. Безветренно. В желанном плену подобной идиллии, казалось бы, Чёрный должен чувствовать себя блаженно умиротворённым, но вид его был невыносим: состарился, исхудал и ослаб. Но иногда, отдохнув, он взбадривается, когда рядом нет людей. Его живот давно забыл, что такое жир. От него отдавало непривычным жаром. Кости болели все до одной. К концу дня, когда подводят усталые ноги, передвигается как одеревеневший. И совсем уж равнодушно проходит мимо соблазнительных молодых коров. Он раньше таким не был. Но не всё меняется по диктату закона времени. В посёлке премиленькие дети неизменно становились безжалостными к нему взрослыми. И никак не облегчали его страдания. Вот сейчас, еле ворочая распухшим языком, он кое-как пережёвывает жвачку во рту поредевшими зубами. Временами, стоя недвижно, сильно вздрагивает. Ждёт ли он со страхом непонятно чего? И да и нет: ему мерещатся тёмные силуэты недобрых людей, словно то приближающихся, то исчезающих во мраке. Тогда же безнадёжность вновь наполняет его сердце ноющей болью. И дремлет он, но не спит, успокаивается. Грустит. Его хриплое дыхание становится неровным. Вдруг, сосредоточенно потупившись, Чёрный зачарованно разглядывает безрассудно любопытствующего клеща, тускло посеребренного лунным светом, ползущего вверх по передней его ноге без страха. И тут же перед ноздрями Чёрного, кажется, всё сладостно поплыло. «Произошла ли в его сознании поразительная метаморфоза от смутной догадки о том, что клещ будто бы заявился выслушать его сердечные признания?», – мысленно спрашивает себя покойник, в фантазиях которого убывают мрачные оттенки. Ему даже мерещится, что сам превращается в незаменимый кусочек жизнерадостных цветных мозаик перед взором. Мысли успокаиваются. Выжидает. Мгновением позже покойник уже созерцает действительно повеселевшего, и даже моментально преобразившегося Чёрного, прежде самого безотрадного существа на свете в суровом одиночестве. Кажется, ещё чуть-чуть, и его разорвёт от какого-то неземного счастья. Сил в болезненном теле старого вола будто бы прибавилось в стократ. Безошибочное чутьё, проснувшись на миг в сознании покойника, ему подсказывает: Чёрный, тысячекратно обманутый надеждами на лучшую долю в земной жизни, на мысленном праязыке первозданного животного мира собирается спросить – «Не ты ли теперь мой добрый хозяин, клещ?».