Эмби не успел ответить ворону, на стул перед ним опустился клиент. Точнее, клиентка. Точнее, Пиппи.

Эмби вздохнул и взялся за щётку.

Пиппи та ещё заноза, но платила исправно, и клиентов ему посылала. Имелся у неё такой пунктик. Она на дух не выносила грязи и могла отказать даже денежному клиенту, если у него обувь или платье не отличались опрятностью.  Поэтому вечерами у Эмби работы было навалом. Благодаря кому, он помнил.

Молчала Пиппи недолго.

– Эмби, тебе не кажется, что тебе нужна касторка? – спросила она, когда он принялся натирать ботинки ваксой.

– Касторка?! Зачем? – удивился он.

– Потому что у тебя вид такой, будто ты три дня в туалет сходить не можешь. Выпей касторки, Эмби! Полегчает! – рассмеялась она, тряхнув рыжими кудрями.

Пиппи не дурнушка, но и красавицей назвать нельзя. Лицо широкое, глаза далековато посажены, веснушки. Но таких роскошных кудрей, цвета яркой меди, нигде не найти. И смеха.

Смеха, как у Пиппи, ни у кого нет. Когда она смеётся, а смеётся она часто, Эмби делается светло и радостно, хотя чаще всего она потешается именно над ним.

Не только ему нравится смех Пиппи.

Эмби знал, что и метрдотель, и охрана, и управляющий ресторана, возле которого они работают, любят, когда Пиппи смеётся.

Вот и сейчас, стоило ей засмеяться, как подошёл мистер в сером пальто. Пара слов, и в фартук Эмби упал серебряный талер.

Пиппи ушла, оставив снежному воздуху привкус горечи. Но времени на грусть у Эмби не нашлось.

– Хороша! Но стоит ли вздыхать вслед? Заплати, и она твоя, – хмыкнул очередной незнакомец, заняв место Пиппи.

Эмби оторвал взгляд от дорогих ботинок.

Сначала он показался симпатичным – этот щегольски одетый господин. Но под дугами бровей прятался такой холод, что Эмби пробрало до костей.

– Всё дело в том, сколько заплатить, – подмигнул клиент и улыбнулся, высыпав в фартук Эмби десяток золотых гульденов.

Эмби не ответил. Давно усвоил – господам лучше не перечить. Тем более, такому как он – Эмби. Бабка, пока жива была, говорила, что матушка его путалась с троллями, поэтому и родила недоразумение. Низкорослого, почти квадратного, с непомерно длинными мощными руками.

– Я сегодня здесь, – незнакомец махнул тростью с золотым набалдашником в сторону ресторана, – надумаешь заработать в сто раз больше, спустись.

Эмби кивнул словно соглашаясь.

Едва господин ушёл, Эмби оглянулся, но старый тополь был пуст. Ворон не стал ждать ответа.

Желающих почистить обувь случилось много, поэтому до поздней ночи он махал щётками и ждал. Но Пиппи так и не показалась до полуночи. Эмби вздохнул, позже она не выходила.

Пиппи жила в комнатах за рестораном, и дорога туда шла через единственную узкую арку. Поэтому Эмби знал, когда она уходит и когда возвращается. А ещё он знал, кто приходит к ней. Зачем, Пиппи сама ему рассказывала, хотя он не спрашивал. У них не было друг от друга секретов, кроме одного. Да и тот был секретом, наверное, ни для кого, просто то, о чём они дружно молчали.

Имелся у Пиппи ещё один пунктик –- никого не принимать и не выходить после полуночи. О нём, как и о патологическом пристрастии к чистоте, знал весь околоток. Болтали разное. Чаще про тайного высокопоставленного любовника. Или шутили, что Пиппи ведьма, поэтому к ней так и липнут пузаны с набитыми кошельками. А отсутствие после полуночи объясняли полётами на шабаш.

Когда Пиппи спрашивали, почему она не работает после полуночи, она либо смеялась, либо отговаривалась тем, что другим девчонкам тоже нужно заработать.

Эмби мог бы рассказать, чем занимается Пиппи, когда остаётся одна. В её покоях имелось три высоких стрельчатых окна, на которые она не удосужилась повесить шторы, ведь выходили они на глухие стены тупика. Но он, конечно же, молчал.

Так и не дождавшись подружку – часто перед тем, как запереться на ночь, она выходила поболтать – Эмби постоял под окнами, что в свете луны переливались чернозвёздным атласом, и отправился домой.

Ему даже не пришлось идти – управляющий рестораном подвёз его в своём экипаже.

 

 

Дом его расположился в самом начале улицы, что получила название в честь скалы, у подножия которой располагалась. Где-то там наверху покоились развалины старого города, разрушенного землетрясением, а на скале одиноко торчала древняя дозорная башня, знаменуя то ли преемственность поколений, то ли глупость жителей города, которые поселились так близко от места былой катастрофы.

Когда-то здесь жили не самые удачливые обитатели города. Но тот рос, разбрасывая корневища улиц всё дальше и дальше. И дом Эмби, построенный ещё прадедом, со временем оказался в самом сердце тихого и зажиточного квартала. Выглядел дом, возможно, и недостаточно респектабельно, но зато надёжно. Настолько надёжно, что тот самый незнакомец, который был с Эмби так невероятно щедр, не мог проникнуть в ворота.

Хотя дело, скорее всего, было не в крепких воротах, а в громадной псице, которую Эмби щенком подобрал на выстуженной северным ветром улице. Кровь собаки не была чистой, что отчётливо читалось в мягких тряпочках ушей, пегом окрасе и смешной коротышке хвоста, но сердце более надёжное, чем у его Долли, нужно было ещё найти.

В тусклом свете редких уличных фонарей Эмби увидел, что верная подруга – он нёс угощение из ресторана – сторожко наблюдает за незваным гостем с крыльца, а тот беззаботно курит, сидя в пролётке.

– Что же ты? Так и не зашёл. Или деньги не нужны? Тысяча гульденов не нужна?! – спросил гость, когда Эмби остановился рядом. На что тот опустил голову, надеясь, что господин сочтёт его слишком глупым для выполнения поручений.

– Не бойся. Ничего сложного. Нужно чтобы ты вывел свою вторую подружку, куда я скажу, а затем исчез. Я знаю, она не сможет тебе отказать, вы же, уроды, все друг с другом повязаны.

Эмби в ужасе отшатнулся, услышал сухое металлическое щёлканье и почувствовал, как ему в голову упирается дуло пистолета.

– Одно нажатие, и ты перестанешь дёргаться, навсегда, – со странной нежностью в голосе предупредил господин.

Эмби должен был испугаться. И очень сильно изумился, что этого не случилось. Слишком много всего за один день. Поняв, что страха нет, Эмби поднял голову, глянул в слабо различимое лицо противника, молча развернулся и зашагал к воротам.

Тишина улицы взорвалась грохотом выстрела, Эмби вздрогнул, непроизвольно втянул голову в плечи, ожидая боли. Но вместо этого над улицей взвился протяжный собачий плач.

– Это могла бы быть та рыжая шлюха! – выкрикнул господин, хлестнув лошадь. – Советую тебе подумать, что ответить мне в следующий раз.

Эмби его услышал несмотря на то, что рванулся к Долли. Пока он пытался зажать рану на собачьей груди, из-за которой светлая шерсть любимицы быстро темнела, пролётка растаяла в темноте.

Эмби вспомнил как ловко Пиппи перевязывала раны. Попытался уцепиться за надежду, но ему помешали.

– Перевязками тут не помочь, – услышал он хриплый голос над головой. На створке ворот сидел ворон. – Тут нужно что-то более мощное, – сердито проворчал он и взмахнул крыльями.

Раздался бой часов. Хлопнули невидимые крылья. Улица растаяла в промозглом тумане, вместо неё появились деревья. Из воздуха исчез запах пороха, потянуло сыростью, прелой травой и горящими сосновыми шишками. Вместо растревоженного лая Эмби услышал бурление воды и понял, где оказался.

Вскочил на ноги, подхватив тяжело дышащую собаку и бросился вперёд по аллее, к дому той, кого ему предстояло предать.

 

 

– Госпожа! Мне нужна госпожа! – задыхаясь, орал он в благообразно-недоумевающее лицо мажордома. Который впустил его в дом, но теперь пытался выставить обратно.

– Нод, пригласите господина Эрсенхайра, – прервал перепалку спокойный женский голос. По лестнице спускалась та, кто могла помочь. – И велите разжечь камин. Нам нужна вода, мыло и корпия. Срочно!

Говорила дама тихо, но с такой силой, что мажордома, будто унесло порывом ветра.

– Эмби, положите собаку перед камином. – приказала она. – А теперь зажмите вот так. Нам нужно остановить кровотечение. – Она показала, как зажать рану и, о чудо! – кровь прекратила бежать.

– Успокойтесь, Эмби. Мы поможем вашей собаке.

С этими словами она посмотрела Эмби прямо в глаза. И Эмби замер. Глаза госпожи Иллис настолько выделялись на её лице, что казались украденными. Огромные, цвета предночной синевы, кажущиеся ещё темнее из-за белизны кожи и волос, они совсем не красили госпожу, но Эмби почувствовал успокоение. Словно вернулся на миг в детство, где бабка успокаивала его после очередной набитой шишки.

Тело Эмби передёрнуло волной, как бывает, когда рыдаешь долго-долго. И он смог выпить воды и что-то промямлить про вора, который пытался его обокрасть.

На его слова госпожа кивнула и приказала увести и накормить. А сама осталась помогать доктору, который показался Эмби настолько расфуфыренным, что больше походил на светского фата, чем на человека, могущего хоть кого-то вылечить.

Если бы не госпожа, Эмби никогда бы не доверил ему Долли. Но перечить женщине – которой служила его бабка – он не мог. Да и не хотел.

Но как бы ни сильна была госпожа, совсем лишить его волнения она не могла. Поэтому есть он не смог, хотя его усадили за длинный стол и накрыли ему как настоящему господину, выставив на стол закуски, которые он видел только на ресторанной кухне.

Рядом маялся слегка заспанный и очень сильно удивлённый лакей, предлагая ему попробовать хоть что-то. Но Эмби только кивал головой, якобы соглашаясь, а на самом деле прислушивался.

И хотя дом госпожи Иллис нельзя было назвать очень огромным или роскошным – если не считать сада, он был даже слишком скромным для кузины правителя города– но Эмби всё равно не смог бы услышать, что происходит с Долли.

Но при необходимости Эмби умел слышать не только ушами, недаром же его добросердечная матушка путалась с троллями, Эмби умел слушать мир. А тот дышал спокойно, не разрываясь от боли. Мир кутался в набитые снегом тучи и ждал настоящих зимних колыбельных. Мир чувствовал Долли, её сердце – оно билось слабо, но равномерно.

Напугав лакея, Эмби вскочил за минуту до появления госпожи. И покраснел, когда она огорчилась, что он не поел.

Глаза госпожи стали темнее и больше, лицо осунулось, а руки подрагивали. Но говорила она спокойно.

– С вашей собакой всё в порядке, Эмби. Её перенесли в курительную. Там же постелят вам. Она спит. Вам я советую поступить так же, – сухо распорядилась она. И вышла.

 

Проснулся Эмби от того, что его осторожно гладили по голове. По аромату фиалок он догадался кто, не открывая глаз. Пиппи пропустила между пальцев одну прядь волос, затем другую, но стоило разомлевшему Эмби решить, что он готов лежать так вечно, как она легонько шлёпнула его по плечу.

– Я знаю, ты не спишь! – сказала она и отодвинулась.

Эмби открыл глаза и первое что увидел, белую морду Долли с рыжеватым пятном возле левого глаза. Ночью он не смог уснуть, пока не лёг рядом с ней. Поэтому сейчас собака смотрела прямо на него.

– Прости, – слова с трудом прорвались сквозь вдруг ставшим цеплючим и шершавым горло.

Белая коротышка хвоста прошлась маятником туда-сюда и бессильно опустилась. Но розовый Доллин нос был холоден, а глаза чисты и спокойны.

– Не бойся, Эмби, – голос Пиппи звучал, как никогда мягко и проникновенно. Эмби встрепенулся, захотел взглянуть ей в лицо, но Пиппи сидела спиной к нему. Грела ноги у камина, но Эмби понял, что она хочет, чтобы он не видел её лица. – С Долли всё будет в порядке. Госпожа Иллис обещала. Но Долли потеряла много крови, поэтому ей нужен отдых и уход. Пусть она пока поживёт у меня! – резко обернувшись, попросила она.

Эмби увидел, что нос у неё опухший, а веки красные. Понял, что это она из-за Долли, и окончательно лишился способности говорить. Поэтому просто кивнул.

Пиппи сразу повеселела, будто порыв ветра сорвал с солнца маску из облаков.

– Вот увидишь, я буду хорошо за ней присматривать! И никто её не обидит. Госпожа Иллис даст порошки от лихорадки и мазь для раны. А когда народу не будет, ты сможешь её проведывать. И можешь пока ночевать у меня. Тогда мне не придётся вставать с утра, чтобы протопить печку. Буду тебя заставлять!

Теперь Пиппи улыбалась от уха и до уха.

– Будешь мальчиком на побегушках, а, Эмби? – Хихикая, Пиппи вскочила на ноги. – Пойду скажу госпоже, что барин изволил выспаться. Значит, мы можем ехать.

Звонко топая каблуками, Пиппи убежала, оставив Эмби улыбаться.

 

Но уехать сразу им не позволили. Сначала накормили, а Долли напоили, запретив пока давать еду. Потом пришёл доктор, ещё раз осмотрел собаку, выдал Пиппи кучу инструкций и пакетиков с порошками. Пока они беседовали, Эмби, смутно понимая зачем, сунул один из столовых ножей в карман. После этого Долли завернули в одеяло и погрузили на специальные носилки.

Выйдя на улицу, Эмби на мгновение ослеп. Пока они спасали собаку, зима раскрасила мир гризайлью, щедро добавив в городскую серость белил. Его ударило в грудь снежком, и он очнулся.

– Просыпайся, засоня! – хохотала Пиппи, и попыталась закинуть горсть снега ему за воротник. Но Эмби успел увернуться и нырнул в экипаж.

Всю дорогу до ресторана таращился в окно, стараясь выглядеть спокойным. Экипаж неторопливо ехал сквозь заваленные снегом улицы. Долли спала.

– Странный ты какой-то, – обиженно надула губы Пиппи, и отвернулась в сторону своего окна.

Эмби не хотел обижать Пиппи, но силы покинули его, и он сам чувствовал себя побитой собакой.

Оказалось, Пиппи уже всё приготовила. Отгородила ширмой специальный уголок и постелила старую перину.

– Так и знала, что ты захочешь спать рядом, – снова зацвела улыбкой она.

Эмби не стал отвечать. Убедившись, что собака устроена, он сказал, что ему нужно домой. И увидел, как Пиппи побледнела.

– Не ходи, Эмби! – схватила она его за руку. – Пусть госпожа Иллис разберётся.

Но Эмби мотнул головой и выскочил за дверь.

 

Больше всего Эмби хотел бы остаться в её квартире – топить печь, таскать воду, месить тесто для лепёшек и жарить их. А потом вытаивать на окнах маленькие окошки в большое зимнее царство, и слушать, как Пиппи рассказывает, что ей удалось выучить или прочитать.

Пиппи готовилась держать экзамен на поступление в школу сестёр милосердия. А Эмби был её помощником. Верным слушателем, объектом для тренировок, сопровождающим в госпиталь Святого Сердца, где Пиппи каждое утро проводила несколько часов, помогая ухаживать за больными. А иногда и утешителем. Пиппи тревожилась, что род её нынешних занятий помешает вступлению в общину. Но от работы отказаться не могла, копила деньги на ренту, чтобы не остаться без средств к существованию.

Эмби познакомил её с госпожой Иллис, которая была одной из патронесс госпиталя, чем спровоцировал немало вопросов. Пиппи хотелось знать, откуда у него такие знакомства.

Про то, что когда-то бабка и дед служили в доме госпожи, Пиппи узнала довольно быстро. Про свойства тролльей крови и связь между носителями, чуть позже. А вот, что дед Эмби спас госпожу, узнать ей было неоткуда, а Эмби молчал. Хотя в случае необходимости, попросить госпожу за Пиппи собирался, но и про это молчал тоже.

Когда Пиппи попросила смешать кровь, Эмби удивился, но поняв, чего она хочет добиться, согласился. Он на всё бы согласился, лишь бы Пиппи было спокойно.

 

До экзамена, а значит до разлуки, оставалось не так уж много времени. Но потерять его всё равно было обидно. Но он должен был выполнить поручение ворона. Так, как хотел он сам, а не как велела старая птица.

Поэтому он нашёл экипаж, который домчал его в старый город настолько быстро, насколько это было возможно. Зашёл к поверенному, который вёл дела семьи со времён, когда Эмби ещё ползал. После поднялся в гору.

Ворон ждал его на ветви одной из священных серебристых акаций, что окружали древнюю башню полукольцом.

За древесной стеной снега не было. Круглая площадка вокруг башни оказалась залита льдом, до того гладким, что она казалась сделанной из мрамора – прекрасного голубовато-белого мрамора, в котором щедро отражались искорки звёзд.

Пока Эмби добрался до нужного места, стало темно. Небо над башней хвасталось звёздами, как престарелая красотка драгоценностями. Но стоило подойти к краю площадки и глянуть туда, где раскинулся город, как взгляд упирался в медленно вращающийся вихрь.

Эмби содрогнулся.

Города будто не стало. Сколько бы люди ни спорили с природой, у той всегда в запасе находилась парочка разрушительных козырей. А вот жить в гармонии – не получалось. Почему – Эмби не понимал.

Ворон сказал, что городу нужен хранитель. И чтобы он появился, призвал Эмби, человека, наиболее связанного с природой.

Дрогнув сердцем, Эмби ещё раз попытался убедить себя, что прав. Получалось не очень, поэтому махнул ворону, который следовал за ним, давая знак, что готов. Раздался бой часов. Хлопнули гигантские крылья…

 

– Так и знала, что этим закончится, – усмехнулась за его спиной госпожа Иллис. – Очень уж удачно ты родился после того, как я отказалась пройти ритуал. И очень иронично, что он использовал семью того, кто помог мне сбежать. Была у меня мысль – избавиться, но вот не смогла…

Эмби в изумлении обернулся.

Госпожа куталась в тёплый, подбитый белым пушистым мехом плащ. Лица не было видно из-за капюшона. Но ворон чуть расправил крыло, и сильный порыв ветра сбросил ткань на плечи.

Госпожа улыбалась. Без малейшего удивления или волнения. Эмби повернулся к ворону, желая понять, что происходит.

– Да, Эмби, спросите старого манипулятора, в чём всё-таки дело. А то он, наверное, рассказал про связь земли и города. Про то, как не нужно вредить природе. И что городу нужны хранители, иначе всё станет плохо и ужасно, а город снова будет разрушен.

Госпожа махнула на старую башню и прошлась вдоль площадки.

– Только он, наверное, забыл рассказать, что жертвы не приносятся более двухсот лет, а город стоит на месте, и никто его не разрушает. Разве не так? – Тут она остановилась напротив ворона и уставилась с вызовом. – Обряд очень нужно провести! Без него всё рухнет! Все умрут! – передразнила она птицу. – Только я отказалась участвовать в этом сумасшествии двадцать лет назад, и город цел! Почему же? И зачем тогда нужна моя смерть, если это ничего не меняет?

– Ты знаешь, что это не так! – Ворон устало перелетел на выступ башни. – Знаешь историю правителей. Откуда вы появились. И зачем городу хранители. Я делаю, что могу, но слишком стар и бессилен, чтобы победить вашу жадность.

– Эмби, не слушайте его. Он хочет меня убить! Уже пытался. Когда вас ещё не было. Но тогда меня спас ваш дедушка. А этот, так называемый хранитель, лишил разума вашу мать и использовал для того, чтобы создать существо, могущее меня принудить.

Эмби вздрогнул. Он привык верить госпоже Иллис. Она всегда помогала его семье. Да и не только его. Все в городе знали, сколько забот лежит на её плечах. Больницы, школы, ночлежки для бедных, кладбища, сточные канавы, даже общественные уборные.

Город процветал и был относительно уютным для всех, благодаря заботам госпожи, а не её кузена-правителя, у которого, впрочем, не было других наследников, кроме госпожи и её непутёвого младшего брата.

– Ты должна принять судьбу! Да, ты отказалась принести жертву и осталась жива. Но что с твоей семьёй? Правитель гниёт заживо, а твой брат… В кого превратился твой брат? В шлюху из распоследних. Сучку в вечном гоне. Я знаю, ты хочешь власти. Но другие хотят того же. Ты можешь этого и не понимать, но есть те, кто считает, что справятся не хуже тебя. Без поддержки хранителя – ты такой же человек, как все, а власть твоя – награда сильнейшему.

– Отпустите меня! – некрасиво закричала госпожа, заставив Эмби отшатнуться. – Ты не знаешь, что это за обряд! Убьёшь меня и сам сдохнешь вместе со мной! А потом будешь, убивать ни в чём не повинных людей, чтобы найти мне замену.

– Она права, – грустно признал ворон. – Правителю нужен проводник. Но и не права тоже. Давным-давно её предок добровольно стал хранителем, и для меня было честью стать ему компаньоном. Два века мы несли стражу, пока он не ушёл к звёздам. Но обернулось это тем, что люди решили – можно только получать. И ничего не давать взамен.

– Это всё сказки! Злые, никому не нужные сказки! Мы правим много лет. Почему я должна умирать?

– Я говорил тебе, – вздохнул ворон, – твоя кровь самая сильная.

– Неправда! Я не самая сильная. Его наивная подружка, – госпожа Иллис ткнула в Эмби, – не знает ещё, но скоро станет матерью. И отец не абы кто, а мой любимый братец. Он умеет не только по драгунам таскаться, но и девкам подолы заворачивать, если ему приказать.

Госпожа тихо и жутко засмеялась, глядя на растерянных Эмби и ворона.

– Спасибо вам, Эмби! Теперь она тоже из наших. И не из самых слабых. Они же, дурачки, смешали кровь, не понимая, к чему это приведёт. Ещё немного, и она была бы сильнее меня. Но не дотянула. Пришлось братца подключать. Помогать. Так что ребёнок сильнее меня. Я точно знаю. Вот и забирайте шлюху вместе с ублюдком, а меня оставьте в покое. Мне и в этом мире есть чем заняться. В вечности, вам веселее будет с вашей рыжей наперсниуей.

– Хороший план, – очнулся первым ворон, – обдуманный. Но нерождённый ребёнок не сможет управлять силой.

Госпожа Иллис посмотрела на него с искренним презрением.

– Нерождённый не обязан управлять силой. Управлять сможет его мать, а он будет источником. До рождения они едины. Освободите уже меня! И дальше сами разбирайтесь.

Эмби с ужасом оглянулся на птицу. Понял, госпожа права. А ворону всё равно, кто будет жертвой. Вспомнил страхи Пиппи, о которых она рассказывала. Давным-давно гадалка предсказала ей, что её зарежут после полуночи, и с тех самых пор она боялась ночи.

На этом сомнения Эмби улетучились, словно и не было. Он сделал то, что придумал вчера, но никак не мог решиться. Хотел отблагодарить за спасение Долли, а получилось, чтобы спасти Пиппи.

Не ожидая, когда ворон с ней согласится, он щедро чиркнул по своему запястью ножом, после схватил госпожу за руку и полоснул по ней. Та закричала, вырвала руку, не дав крови смешаться, и побежала. Пришлось догонять, хватать, уворачиваться от ударов, удерживать. Всё это походила на безумную игру в догонялки, целью которых было отнять не мячик, а кровь. Крови было много и её, и своей. Постепенно лёд сделался красным, но ему всё никак не удавалось удержать госпожу достаточно долго, чтобы увериться – они кровные брат и сестра.

Во всей этой безумной схватке с женщиной, которая была для него идеалом, утешал – ворон, спокойно наблюдающий за происходящим. Краем глаза Эмби несколько раз замечал его то тут, то там. Тот не пытался прекратить их борьбу, хотя, наверное, мог, и Эмби даже померещилось одобрение в его глазах.

Госпожа же, судя по всему, не поняла, что он задумал, а потому и сопротивлялась с таким упорством и яростью. Эмби пытался сказать ей. Но она то ли не слышала, то ли не верила. Или он говорил не те слова.

В какой-то момент он так измотался, что ослабил хватку. Госпожа выхватила нож и одним точным ударом, снизу-вверх, пронзила его сердце.

Эмби понял, что произошло, но страха не было, не было и боли.

Закончилось самое злое и неправильное время в его жизни. Время, когда от него требовали делать то, чего он не мог делать не хотел. Время боли и страха. Время ненависти.

Теперь он мог быть спокоен.

Он позаботится о Пиппи, позаботится о Долли, и о бедной женщине, которая билась в истерике рядом со своим телом, позаботится тоже.

 

 

Киуру и без пришлых было тошно, а когда они объявились, стало и того хуже.

Не потому, что они были плохие. Наоборот – с их появлением деревня ожила. За этот долгий, холодный год народ привык лишний раз и носа на улицу не высовывать, а тут… Как не поглядеть на чужих – надо же! – людей, пришедших сквозь метель неизвестно откуда? Дети робко следовали за ними по пятам, женщины шептались, а сельский голова разрешил путникам остановиться в пустых домах. В этом году жилищ осиротело сразу несколько – кто-то из хозяев ушёл навсегда, как бабушка Киуру, кто-то переселился к друзьям и соседям: вместе теплее…

Пришлые хотели остаться на несколько дней – подготовиться к пути по льду через море. В деревне судачили, что они ищут, куда ушло солнце. Их была дюжина человек – мужчины, заросшие бородами до самых глаз, и трое женщин. Одна, большая, красивая, носила за пазухой парки розового младенца. Именно этот крошечный человечек разрушил стену отчуждения. Пулу, с которой Киуру дружила с детства, сама недавно стала мамой; она первой прибежала к пришлой матери спросить, не нужна ли ей помощь. Скоро почти все женщины деревни собирались поболтать с путешественницами о молочных зубках, пелёнках и первых шагах…

Пришлые морозили впрок рыбу, ведь дальше от берега лёд мог быть таким толстым, что не продолбишь. Перетряхивали и заново заворачивали припасы, дружно мастерили волокуши для поклажи. Киуру смотрела на них с болью в сердце, и некуда было деться от мысли: они все умрут.

Нет, правда, куда они пойдут, по снежным буграм и торосам? Как будут обходить расщелины, как смогут согреться, открытые всем ветрам? Что укажет им путь, если нет ни луны, ни звёзд, ничего, кроме тьмы да вьюги, которая будет водить их кругами?

Киуру решилась спросить об этом одну из женщин. Та как раз рубила бревно у крыльца, и её круглое лицо блестело от пота, хоть их слова и уносило ледяным ветром.

- Как по мне, лучше уж умереть в пути, чем сидеть на месте, - ответила женщина спокойно и просто. Выпрямилась, вытерла лоб рукавицей, улыбнулась Киуру. – Не в обиду. У тебя-то вон, целая деревня, конечно, тебе их не бросить. Да и я слыхала, что многие шаманы уж всяко посильнее тебя уходили за солнцем, да так и не возвращались… Кстати, раз уж ты тут шаманка, не сменяешь нам сказок? На соль или вон, на жир. Дорога впереди долгая, а наши все вышли.

- Я поищу, что у нас осталось, - сказала Киуру, словно извиняясь. – Бабушка ушла ещё три луны назад, а я…

- Да с тобой-то понятно, - беззлобно хмыкнула женщина. – Сказки – дело такое. Сама лучше меня знаешь, сколько в них силы. Конечно, кто попало их рассказывать не должен. Но ничего, какие твои годы…

Да. По-хорошему, настоящими шаманами, превращающими сказки в небесное сияние, чтобы потом сохранить их в мешках, становились те, кто уже прожил жизнь, кто хорошо с ней знаком. Если бы всё шло так, как должно было, Киуру училась бы ещё много лет. Но бабушки не стало, а позвать шамана из другой деревни не получилось: бесконечная зима отрезала селения друг от друга, как острова в море. Покидать обжитой кусочек мира было слишком страшно – а вдруг не вернёшься? Удивительно, как пришлые находили дорогу хоть откуда-то хоть куда-нибудь…

Киуру втайне пробовала сплетать сказки сама, но старые слова, за много лет заученные наизусть, оставались просто словами, из них было не соткать полотнища небесных огней. Поэтому она делала то, что могла – хранила бабушкины запасы, потихоньку раздавая их остальным. В начале года, когда снег не растаял вовремя, сельский голова решил было, что делить все припасы поровну должен он, и сказки тоже, но бабушка прогнала его, как мальчишку. А потом – поняла, что ей пришло время уйти. Киуру плакала у её кровати, так, как, наверное, не плакала никогда, а бабушка улыбалась бледными губами, спокойная и светлая.

- Поплачь, поплачь, девочка, - говорила она, и узловатая рука гладила Киуру по волосам. – Плачь обо мне, сколько нужно, слёзы – это талая вода… Прости, если тебя чем обидела, и сама себя не грызи. Знаю я тебя, помнишь, как два года себя изводила за то, что бусы мои порвала? Никакой печали, никакой обиды от тебя я с собой не несу. Такая внучка, как ты – да старуха о таком счастье только мечтать и может… Так и знай. А то вина да горе – это зима в сердце. Тебе, маленькая, зима в сердце не нужна… Помнишь сказку о Поро, который думал, что брата убил?..

Конечно, Киуру помнила. Она знала очень многие старые сказки наизусть, и они не надоедали – она любила их, как старых друзей. Поро, завистливый брат, не мог простить другому сыну своей матери, что у того и рыба ловится лучше, и жена добрая и умная. Когда братья пошли рыбачить весной, того, второго, стало уносить на льдине, а Поро сделал вид, будто не слышит его крик, не протянул багор. Вот только радости от этого ему не было. Ударили заморозки, холод стоял, как зимой, и тут соседи смотрят, а у Поро огонь не горит. Заходят к нему – он сидит у пустого очага, ресницы в инее, зубы стучат. Его спросили тогда: «Почему ты не разожжёшь огня?», а он заплакал: мол, гаснет огонь, не хочет гореть. Это вина в душе у Поро была такой большой, что своей тенью закрывала пламя, не давая ему ни греть, ни светить…

Так он и умер бы, но, на счастье, не погиб брат в море. Прошло десять дней и ещё три, и ветра прибили льдину к берегу. Сказка кончалась примирением, огонь в доме братьев снова горел, и дети сейчас и сто лет назад учились на чужих ошибках…

Когда женщина попросила сказок, Киуру перетряхнула все остатки, спустилась в подпол, выдолбленный в вечно мёрзлой земле, и принесла пришлым сокровище: мешки, которые наполняла её прабабка. Такие сказки поколениями хранили в семье, расставаться с ними было трудно до боли в сердце, но Киуру оставалась дома, где всё ещё горел очаг и иногда была рыба на ужин, а эти люди уходили в ночь, где не будет уже ничего.

Для них ей было не жалко.

Пусть даже был среди них один…

Он жил особняком от всех, в другом доме, один в пустых выстывших стенах, хотя Киуру знала, что товарищи примут его, если он захочет поселиться с ними вместе. Не те они были люди, чтобы прогнать замёрзшего от огня, даже если он вот такой – угрюмый, сумрачный, тёмный, как сама долгая зима. От одного взгляда на него холод забирался Киуру в кости, и она спешила отвернуться и пройти мимо.

Вот только однажды тот человек заговорил с ней сам.

Киуру сидела на своём крыльце с птичьей свирелью в руках. Глиняная свистулька чирикала, заливалась трелью, совсем как живая, метель уносила её голос, и Киуру надеялась, что, может быть, ветер донесёт весеннюю песню до солнца. Позовёт его, разбудит, укажет дорогу назад, где его очень ждут. Ведь солнце встаёт, когда начинают петь птицы?

Киуру играла, закрыв глаза, пока не почувствовала, что на неё смотрят. Подняла голову – и вздрогнула. Угрюмый человек нависал над ней, как туча, глядел сверху вниз; его правую щёку рассекал длинный шрам.

- Не трудись, пичуга, - хрипло сказал он. – Не будет больше солнца.

Он ушёл, не дожидаясь ответа, и скрылся в снежной пелене, а Киуру так и смотрела ему вслед, пока не услыхала своё имя.

- Эй, Киуру, детка! – старуха Хара, соседка, манила её рукой. – Зайди ко мне, погрейся.

- Не слушай его, - сказала она уже в тепле дома, заливая кипятком листья морошки. – Это ж тот самый.

- Какой тот самый? – Киуру шмыгнула носом.

- Слыхала про селение стариков?

Киуру помотала головой. У Хары аж глаза загорелись. Она была хорошая, но первая сплетница на деревне: чихнёшь дома – а она уже в дверь стучится сказать «будь здорова»…

- Говорят, - начала старуха, - в одно селение вот тоже чужаки пришли. Штормом их принесло. Пока они лодки свои чинили, дочь тамошнего головы возьми и влюбись в одного. Отец её упёрся: никуда, говорит, с родной земли не пущу. Дочка в плач, мол, не пустишь – убегу, не будет мне жизни без милого. Тогда в последнюю ночь, когда чужаки уж в путь собирались, отец подмешал ей сонное зелье. Парень тот не дождался своей ненаглядной, вздохнул, да так и уплыл, а девчонку отец прямо спящую замуж выдал, за старика-вдовца. Он единственный её взять согласился, вот так вот, без согласия-то. Ну, она как проснулась, как всё узнала – побежала на крутой берег, да так и прыгнула на скалы. Старший брат её приходит к отцу, в глаза смотрит и говорит: как, мол, жить теперь мне с убийцей сестры? А отец в сердцах возьми и ответь: если, говорит, не хочешь, так и не живи, никто не держит. Этот брат встал, собрал что у него было – и ушёл из деревни, а с ним и все остальные молодые парни и девушки. Там ведь, видишь, такое дело: в тех краях, чтобы свадьбу играть, нужно, чтобы все, у кого уже свои дети есть, знали и не против были. Так тот деревенский голова, чья дочка-то, всех собрал и спросил, мол, хочет кто возразить? Те и не посмели ему ничего сказать поперёк. А молодые не простили своим старикам, что те допустили, дали вот так вот девушке жизнь загубить. Решили, что будут себе новую жизнь строить, вдали от таких корней.

Хара умолкла, задумавшись. Киуру осторожно, по глотку, тянула горячий отвар.

- Это из-за него солнца-то нет, - вдруг сказала Хара. – Я слыхала, это наказание той деревне. Но мы-то за что страдаем?

Киуру не смогла ей поверить. Ей по-детски хотелось думать, что солнце доброе, но даже если и нет – разве есть ему дело до людей? Не больше, чем людям до муравьиной возни…

- Откуда ты знаешь, что он это? – спросила она.

- Да он, кто ж ещё! Прядь седая на затылке да на щеке шрам, всё, как сказывают!

Теперь, завидев мрачного человека, Киуру нет-нет да и косилась на него, гадая: неужели правда?

И он тоже, видать, всё о ней думал.

День спустя он вылетел из снежной мглы, когда Киуру снова играла на своей свирели. Страшно оскалившись, вырвал глиняную птичку у неё из рук.

- Хватит! Хорош!

Киуру даже пикнуть не успела. Свистулька полетела на утоптанный снег, хрустнула под меховым сапогом.

Киуру вскочила. Она закричала бы, но воздух колючим снежным комком застрял в горле. Ей хотелось ударить этого человека, сделать ему больно, так больно, как только сможет. Бросить ему в лицо: «Будь я твоей дочерью, я тоже лучше бы умерла!».

Вместо этого Киуру развернулась и побежала в дом.

Как же так! Её свирель, ведь её – её лепила и обжигала ещё бабуля, и второй такой нет и не будет! Киуру прислонилась спиной к двери и, заливаясь слезами, сползла по ней на пол. Она держалась весь этот год, всю эту бесконечную зимнюю ночь, и вот наконец силы кончились. Как? Как теперь звать весну? Как верить, что солнце ещё взойдёт? Почему, потеряв надежду, иные так хотят отнять её у других?!

Как ей, ненастоящей шаманке, справиться со всем этим совсем одной?

Киуру шмыгнула носом, вытерла слёзы и решительно принялась рыться в сундуке.

Почти все её запасы сказок уже были розданы тем, кому они были нужней всего, но эту, единственную, она припрятала для себя. Вот она: мешочек из оленьей кожи, вышитый мелким речным жемчугом. Киуру развязала шнурок, и из мешка вешним потоком хлынули небесные огни. Они розовыми и зелёными полотнищами взвились под потолок, закачались, как праздничное платье, сохнущее на ветру. Дом сразу наполнился светом, и бабушкин голос, такой родной, неспешно заговорил:

- Ну, садись и слушай, что я тебе расскажу. А расскажу я про дочь рыбака…

Слёзы хлынули из глаз Киуру с новой силой. Ну почему? Почему именно сказка про дочь рыбака?! Почему не что-то лёгкое, весёлое, со свадьбой в конце? На сердце и так лежал камень – не было мочи слушать о том, как смешливая звонкая девушка отдала себя на съедение морскому змею, чтобы спасти деревню. Да, это была нужная сказка, она учила поступаться собственным ради выживания всей общины, но разве это правильно? Расти, с самого детства слушая историю о том, как отец лишился любимой дочери? Веря, что жертвовать собой – единственный выход?

Киуру вскочила на ноги, протянула руки к небесному сиянию. Нити сказки лежали перед ней, видимые ясно, как на ткацком станке, и она принялась переплетать их по-своему.

- И тогда… дочь рыбака сказала змею, - губы беззвучно шептали новые, крамольные слова, перекраивали вечную сказку наново, - «Я не обижусь, если ты меня съешь, ведь я знаю, что такое голод. Но неужели ты всю жизнь будешь клянчить еду у людей, как немощный старик? Что ты станешь делать, если они построят лодки и уплывут за море, а ты останешься тут один?..»

Нити сплетались в узоры, и полотнища меняли цвет. Перетекали из закатно-малинового в холодный зелёный, из зелёного – в голубой, как небо.

- И змей спросил: «Что же делать?», и дочь рыбака… Дочь рыбака ответила: «Давай я научу тебя самого плести сети, тогда ты больше не будешь голоден ни дня»…

Киуру перелицовывала праздничное платье. Вышивала на нём невиданный доселе орнамент – не обереги предков, просто красивый узор, который придумала сама. Змей ловил рыбу своей новой сетью, и они с дочерью рыбака вместе коптили её и ели, как друзья, а потом она вернулась домой.

Потом, в конце. Она вернулась домой.

Киуру отступила назад. Тяжело дыша, как после долгого бега, оглядела свой труд и потянулась за жемчужным мешочком.

Она отнесла свою первую сказку к Пулу. Подружка как раз была дома. Стоило Киуру войти, она бросила котёл, который чистила песком, и протянула руки для объятий, но лицо её было как у всех в этот год – усталым и серым. Когда Киуру с замирающим сердцем попросила послушать, что у неё получилось, Пулу серьёзно кивнула, как будто не удивилась. Взяла на руки сына, кряхтевшего в колыбельке, села у очага.

Киуру развязала мешок во второй раз. Она боялась, что сказка останется лежать внутри, мёртвая и немая, но небесное сияние вырвалось на волю с невиданной силой. Киуру заворожённо смотрела на игру цвета, как будто видела её впервые, и Пулу тоже не отрывала от света глаз. Она смеялась вместе с дочерью рыбака, когда морской змей, неуклюжий на берегу, весь запутался в только что сплетённой сети – и малыш, видя, что маме весело, тоже заулыбался, хоть, наверное, и не понимал, почему. За ужином, который они только что добыли вместе, змей признавался новой подруге, как ему одиноко в холодных волнах, а она обещала навещать его почаще, но пока ей нужно было домой – к папе. Киуру представляла себе, как отец, постаревший от горя, выходит утром на берег и не верит своим глазам. Как дочь, которую он считал потерянной навсегда, бежит навстречу и прыгает ему на грудь, и он прижимает её к себе и плачет, не стесняясь, как плакал, когда взял её на руки в самый первый раз…

Киуру видела всё как вживую. Восход, и холодный песок, и радость, чистая, как утренний свет…

Смогут ли её слова передать хоть часть?

Она посмотрела на подругу. У Пулу на щеках блестели дорожки от слёз.

- Это хорошая сказка, Киуру, - прошептала она. Киуру не видела, чтобы её глаза так блестели, с тех пор, как выпал и не растаял снег. – Очень хорошая, правда.

Следующие два дня Киуру не выходила из дома. Она была занята: она ткала. У неё внутри словно сломался лёд, и сказки вдруг потекли одна за другой. Не те, бабушкины, прабабушкины, которые Киуру знала с детства – свои, как будто давно зревшие где-то в глубине и наконец получившие голос. Утро нынче было не отличить от ночи, но всё время, что Киуру не спала, у неё в доме горел небесный огонь. Нити свивались в узоры, складываясь в истории про сварливую сову и храброго суслика, про тюленя, который решил найти край земли, и девочку, случайно поймавшую ведром в колодце кусочек радуги…

Когда Киуру была готова, она отнесла одну из своих новых сказок Харе, и скоро вся деревня знала, что «А наша-то малышка!.. Кто б подумать-то мог, а?!..» Измождённая работой, Киуру уснула прямо на полу, на ворохе мешков, а проснулась от стука в дверь. Открыла – и попятилась: у крыльца собралась едва не вся деревня. Люди, которых она знала с детства, принесли ей свои последние сокровища – пуховые варежки и вышитые унты, сушеные ягоды, чудом сохранённые остатки мёда… Они хотели меняться, но Киуру сразу решила: ничего не возьмёт. Не теперь, не за это. Зима нынче была слишком длинной, чтобы брать плату за то, чтоб утолить их голод.

Она вынесла красный, туго набитый мешочек прямо к ним, наружу. Народ почтительно расступился кольцом, оставив ей место в серединке, и небесное сияние расцвело над всеми сразу, словно укрыло их от тёмного недоброго неба. Киуру нарочно выбрала что-то милое и хорошее, такое, чтобы хотелось верить в завтра – сказку про лемминга, который мечтал научиться летать. Сначала он просто прыгал с пригорков и, конечно, падал и ушибался. Ему было больно – и вдвойне больней оттого, что остальные смеялись над ним, живя свои обычные маленькие жизни близко к земле. Но он не отступил: он наблюдал за птицами, смотрел на их крылья, прикидывал и, собрав выпавшие у чаек перья, смастерил себе собственные. Он пытался махать ими, падал снова, крылья ломались, но он собирал их вновь и наконец, полный отчаяния и упрямой решимости поровну, забрался на самую-самую высокую скалу. Шагнул с неё и…

Полетел.

Ветер наполнил его крылья, понёс его над тундрой, и сверху всё-всё казалось таким маленьким, но невыразимо родным и прекрасным. И остальные лемминги поднимали головы и говорили: смотрите, да это же он!..

Киуру смотрела на лица людей. В их глазах отражалось розовое сияние, на лицах горела жажда узнать, что же будет в конце. Её сказка говорила с ними, и они отвечали, пусть и без слов, и Киуру вдруг поняла, что счастлива, счастлива и горда, как никогда раньше, и что она очень хочет запомнить эту минуту и этот день.

Они слушали.

Краем глаза Киуру заметила поодаль тёмный силуэт. Вьюга прятала его лицо, но она узнала сгорбленные плечи, тяжёлую голову: человек со шрамом…

Сказка кончилась, и все загомонили разом. Киуру на миг захлестнуло с головой, она потерялась в волне благодарностей, похвалы и чувств, но тут её грубо схватили за руку.

- Это ещё что такое?! – рявкнул деревенский голова. – Это разве сказка? Да это!.. Это!..

Киуру не знала, что ответить. Он ждал прежних историй – с важными, но одряхлевшими уроками, историй, проверенных временем, рассказанных дрожащими голосами стариков. Но… Этот год – он показал, что их недостаточно. Что она могла сделать?

- Полегче, - рядом вдруг возник здоровяк из пришлых. Дружески, но твёрдо отвёл от плеча Киуру чужую руку. – Если тебе не по нраву, не слушай. Ищи другую шаманку, может, та лучше сделает.

Яростно сверкнув глазами, деревенский голова зашагал прочь, а здоровяк вдруг посмотрел туда, где прежде стоял человек со шрамом, и сказал:

- Ты его не гони. Ему и так горько. Сына он ищет.

Киуру сразу поняла, о ком он.

- Он как-то заболел сильно, мы уж думали, всё, уйдёт. Сидел я с ним, караулил, а он возьми и попроси: увидишь такого-то – имя назвал, приметы – так, мол, и скажи – отец искал тебя. Сказал – и забылся, я и спросить не успел, может, ещё чего сыну передать-то. А потом он, как выздоровел, на меня волком стал смотреть, будто я ему враг. Оно так бывает, когда думаешь, что лишнего наговорил…

Здоровяк вытащил из рукавицы костяную свистульку в виде птицы, сложившей крылья. Улыбнулся.

- Это тебе. Взамен. Не держи зла. А сказка славная.

У этой свирели был другой голос, но Киуру вновь играла на ней каждое утро, и ей казалось, что от этой мелодии становится чуть теплее.

Пришлые всё не уходили – рыба ловилась плохо, запасы копились медленнее, чем хотелось. Киуру раздала все новые сказки, стала заполнять мешки вновь и вдруг поняла, что хочет сделать.

Утром другого дня – а может, и не утром, не поймёшь – она стояла около дома, где поселился человек со шрамом. В дверь не стучала – ждала.

Когда он наконец вышел, то увидел её и застыл на крыльце. Смотрел темно, с недоверием.

- Здравствуй, - сказала Киуру. – Я принесла для тебя сказку.

Он выпрямился, стиснул зубы.

- Не нужно мне твоих сказок!

Киуру не обиделась.

Конечно, тебе не нужно. Ведь сказки учили тебя, что родители всегда правы, а дети должны слушаться. Что на чужбине не будет счастья, что надо держаться корней. Сказки учили тебя, как выживать и защищать то, что дорого, а потом ты сделал так, как они велят, и потерял всё, что любил.

- Эта другая, - сказала Киуру вслух. – Не такая, как те.

Она храбро подошла к человеку и вложила мешочек ему в ладонь. Своей рукой сжала его пальцы на мягкой коже.

Человек промолчал. Разворачиваясь, чтобы уйти, Киуру увидела краем глаза, как он размахнулся было, чтобы бросить мешок ей в спину – но не бросил. Остался стоять на крыльце, глядя ей вслед.

Жизнь шла своим чередом. Дочь пришлой женщины и сынишка Пулу каждый день становились на день старше. Люди долбили лёд на море, чтоб рыбы не задохнулись в воде, и лёд в колодце, чтобы достать воды для себя. Киуру пила отвар сушёной черники с мёдом, и он был на вкус почти как лето. В окнах каждого дома нет-нет да и загорался многоцветный небесный огонь.

Где-то между песней птичьей свирели и новыми сказками однажды выдалась редкая минута, когда метель почти утихла. Киуру вышла на крыльцо насладиться мгновением тишины – и увидела свет.

Над прибрежной скалой, обычно невидимой за пеленой снега, вились ленты изголуба-зелёного света. На земле под ним, скрестив ноги, сидел человек.

Киуру узнала эту сказку сразу. Она не спала над ней всю ночь, подбирая слова. Это была сказка про орла, у которого родился славный маленький орлёнок. Отец гордился сыном, учил его всему, что должен знать и уметь орёл, но однажды птенцу приснился сон. Снилось ему, что папа принёс с моря большую рыбу, а та горевала, что у неё дома остались дети, которым плохо будет без мамы. Тут голос отца разбудил его: «Просыпайся, сын, пора обедать!». Он принёс в гнездо рыбу, совсем как была во сне. Стало орлёнку жалко, и, пока отец не смотрел, столкнул он её обратно в море.

Отец разгневался: «Как! Ты не уважаешь мой труд! Не ценишь еду, что я добыл! Прочь из моего гнезда!». И орлёнок улетел, крикнув отцу на прощание, что у того сердце из камня.

Долго он летел, и было ему тяжело, и часто слёзы у него на глазах были не только от встречного ветра. Но в чужих краях орлёнок нашёл себе место. Он вырос, построил гнездо с орлицей, которую встретил. Вот только взяла его тоска по родным местам, и орлёнок – который сам уже был большим орлом – решил снова отправиться в путь.

Добрался он до родного берега, до родной скалы, и вспомнил всё, что случилось, как будто и не прошло много лет. Глядь – в небесах силуэт орлиных крыльев. Подумал орлёнок: «вот он, мой жестокий отец!». Но вдруг тот орёл закричал, да так печально, так горько, что орлёнок поневоле понял: у того, кто умеет так тосковать, сердце не может быть каменным…

«Но ведь он обидел меня,» - подумал орлёнок. – «Глупый старый орёл, зачем он так со мной поступил? Ведь он был неправ. Что он вообще знает о жизни?!». Но тут же подумал снова: «А что я сам знаю о жизни? Что любой из нас знает об этом бескрайнем небе, о море, дающем нам пищу? Нам так мало известно о мире – конечно, мы можем делать ошибки. Разве не совершал их и я? Если я что-то знаю точно, то только что я злюсь на отца, но ведь когда-то я его любил. А может, и до сих пор люблю? Как мне понять? Я пойду, скажу ему «здравствуй», и тогда, может быть, узнаю».

И орлёнок нашёл родное гнездо, и увидал там отца, и сказал ему «здравствуй». А отец ничего не смог ответить – только обнял сына крыльями со слезами в глазах.

Такой получилась эта сказка.

Киуру знала, что потом для равновесия ей нужно будет придумать что-то другое, про то, как дети не прощают отцов и матерей, причинивших им боль. Как живут без оглядки на то, что было. Но эта сказка – она была не про орлят, а про орлов. Про надежду на то, что ошибки ещё можно исправить – только надежду без обещаний, но ведь это уже неизмеримо больше, чем ничего. И, если, как бывает со сказками, она пойдёт гулять по миру, может быть, орлята услышат её тоже, и она скажет им то, чего не могут, не умеют сказать орлы…

Ведь у сказок есть сила. Даже если её не хватит на то, чтобы приподнять горе и вину, огромные настолько, что они заслоняют свет всему миру.

Киуру посмотрела на человека на скале, спрятавшего лицо в ладонях, и поняла, что он плачет.

Сияние сказки замедлило свой плавный танец, побледнело и погасло, но темнее не стало. Краешек неба за морем порозовел, и синяя темнота ночи, длившейся целый год, неохотно отступала от горизонта.

Это вставало солнце.

 

 

 

Шум ветра, солнце и бескрайнее небо вокруг. Легкий, почти невесомый самолет парил среди облаков. 

Ради этой свободы, наверное, и стоит жить, думал Ярость. 

А потом он упал.

 

Стью застрял где-то между явью и сном.

Он не понимал, куда его тащат, но всю дорогу слышал рядом звук шагов и звериное рычание. Затем Стью снова накрыла глухая тишина, из которой обратно в реальность вернул голос, певший песню на незнакомом языке. Лицо будто ошпарило кипятком, а тело сковал парализующий холод.

Чьи-то маленькие и проворные руки заскользили по его груди. Сам от себя не ожидая, Стью легко и ловко поймал чужую ладошку и сжал ее. Песня оборвалась, жар внутри тут же усилился, но Стью хотя бы смог разлепить глаза. Проснулся.

Над собой он увидел женщину, нет, девчонку, года на два младше его самого, на вид лет шестнадцати, глядевшую с любопытством. Странная она была, эта девчонка, другая, не занебесная: круглое как луна, лицо, раскосые глаза, чуть приплюснутый широкий нос, и волосы, от белизны которых Стью даже ненадолго сощурился, испугавшись, что еще немного, и не выдержит – ослепнет.

– Ты кто? – засипел он. Думал попросить воды, но язык не послушался.

– Ты сбежал от снежного караванщика, да?

Действительно чудная, подумал Стью. Что еще за снежный караванщик?

Тут он вспомнил – и  вспышку, и толчок, снова ощутил, как Ярость будто бы сжала чья-то невидимая рука, затрясла и кинула вниз самолет,  будто надоевшую погремушку. До Стью начало доходить, что действительно было странным – он не слышал голоса Ярости. Совсем Ярость не чувствовал.

“Невозможно, пилот и его самолет – связаны, погибнет один – другой обязательно поймет. Почему же ты молчишь?”, мысленно позвал Стью, оглядывая низкий, покатый потолок помещения, бугристые черные стены и покрытый шкурами животных пол. В углу комнатки он разглядел конструкцию из пустых консервных банок, напоминавшую самодельный игрушечный замок, в “окошках-прорезях” которого мерцало пламя свеч.  Все остальное пространство скрывал полумрак.

– Я видела его рядом, – продолжила девчонка и выудила из своего балахона нож, – Он очень большой, огромный. И сильный! Но он не любит мои песни, уходит.

– Кто? Ярость? – не понял Стью. Что вообще происходит?

Где ты, Ярость?

– Дак караванщик же! Вот ты глупый, – ответила она, а потом забормотала что-то под нос, – Сейчас разрежу тут, обработаю рану, не дергайся.  А иначе убью, – она улыбнулась беззлобно, – Случайно.

Правую ногу Стью пронзила боль. Девчонка зашептала, тихо запела, переходя то и дело с занебесного на язык, показавшийся Стью набором бессмысленных звуков.

Голос у девчонки был ласковый и низкий, но даже знакомые Стью слова она произносила на непривычный лад – растягивала, неправильно ставила ударения.

Северянка, догадался Стью, хотя и так было очевидно – Ярость, пробив границу миров, действительно рухнул в северные земли.

– Мне нужно идти, я…Есть у тебя карта? – он приподнялся, но голова закружилась

Девчонка непонимающе посмотрела на него.

– Карта местности, ну, рисунок такой, или координаты…Очень мало времени, надо найти Яро…

Он остановился. Стоит ли ей рассказывать?

В нос ему ударил запах сухой травы, земли и мокрой псины. То, что он вначале принял за меховую подстилку, зашевелилось, встало на короткие задние лапы и принялось тереться пузатым боком о ногу хозяйки.

– Землерой, – пожав плечами и почесав вытянутую звериную морду, сказала девчонка, – большой, волосатый, у-ух, и воню-ю-ючий же, но любит мои песни, всегда  остается.

Стью зажмурился. Все потеряно – он даже не в одном из Северных городов. И,конечно, ни о каких картах и координатах  не может идти речи, эта особа абсолютно дикая. И наверняка – чокнутая! Ни один здравомыслящий человек не согласиться жить за пределами общины, в снежной пустоши!

Вероятно, думал Стью, где-то Ярость зовет на помощь, а я не могу поймать его сигнал – потому что я под землей, раздери небо, я в норе!

Потом гнев сменила паника – как девчонка одна здесь выживает? Что она ест?

Может быть, и приволокла его, чтобы…что?

Девчонка, словно угадав его мысли, потянулась и достала из-под лежанки погнутую столовую ложку и банку тушенки. Стью, к своей радости, узнал наклейку, рисунок каменного великана, тянущего мускулистые руки к небу – герб первого города Занебесья.

– Хочешь? – не дожидаясь ответа, она ковырнула крышку ножом и, отбросив ее в угол, сунула внутрь ложку, – А снаружи, – облизнув ложку, ткнула ею вверх, – ты никого не найдешь. Ни карт, ни рисунков. Скоро будет вечер-ночь, а там доберутся и северные из города.

Стью нахмурился.

– …и?

– Заберут, что найдут, себе. Они уже едут. И тебя заберут, лучше спрячься, а иначе будешь не свой, а чужой. Всегда забирают, – она пожала плечами, – Если, конечно, успевают раньше снежного караванщика.  Он не любит моих песен и…

Вот заладила!

– Подожди! Откуда ты знаешь? Объясни!

– Подсмотрела, – сложенные в кольцо большой и указательный пальцы она приложила к глазу, – У меня есть такая трубка - стекляшка. Через нее я наблюдаю вправо-влево. И вверх. Далекое делается близким. Сегодня видела падающую звезду. Почти как тебя сейчас.

Стью до конца не был уверен, чем “заберут” хуже “прятаться в норе”, но не стал уточнять. Северный мир для людей Занебесья – закрыт, не изведан, отгорожен тонкой ледяной коркой, которую ни один пилот не имеет право пересекать уже почти два столетия – с тех пор, как земля, хрупкий шар, упала вниз и раскололась на две части.

Нет, попадаться им не стоит. Для здешних он уже шпион, пойди докажи теперь, что самолет из одного мира в другой рухнул случайно.

– Ты можешь мне показать, куда упала звезда? – он постарался говорить как можно медленнее и убедительней, – Гляди, выберемся наружу, ты мне отдашь ту трубку, ну, на время, а дальше я уже сам. Что скажешь?

– Не-а, один не доберешься.  Я хочу вместе. Никогда без стеклышка не подсматривала за мертвыми звездами. Можно?

Только тебя мне и не хватало, с досадой думал Стью, глядя на девчонку, в три присеста прикончившую содержимое банки.  Но разве у него есть выбор? Еще и эти, снежные караванщики…кто они? Работорговцы? Кто-то похуже? А, может быть, просто выдумка этой чудачки?

– Меня зовут Сага, – сказала она, протянув ему руку, – Сага – значит Сказка.

– А я Стьюарт. Стью, – ответил он и пожал ее ладонь, которая теперь стала горячей-горячей.

– А что твое имя значит?

Он вопросительно уставился на нее.

– Ничего. Наверное, ничего особенного….

– Интересно, – она все еще легонько сжимала его пальцы, – Папа однажды сказал: твое имя – это твое сердце. У тебя получается, нет сердца? Или оно не особенное?

– А-ай, ну и глупость, – он раздраженно повел плечами и качнул головой и плечами, будто стараясь скинуть с себя вопрос Саги, как назойливое насекомое. Почему он девчонку знает всего-то чуть-чуть, а она его уже так раздражает? – Хватит с меня ерунды. Лучше показывай.

 

***

Сага ему показала. Через подзорную трубу с треснувшим стеклом Стью увидел вдалеке заснеженный холм и ведущую к нему рытвину, рассекавшую белоснежную кожу этой земли, точно огромный черный порез. В другой стороне Стью заметил огни – они то появлялись, то гасли, причудливо двигались, пока едва различимые в наступающих серо-дымчатых сумерках.

Погода портилась, с неба валил снег. Ветер усиливался и метал белые хлопья Стью в лицо.

– Пойдем, – Сага, поглядев на легкие кожаные ботинки пилота, добавила, – Иначе ноги промокнут. Простудишься.

Стью не обратил на последние слова Саги внимания.

 Щелчок. 

Еще щелчок – сигнал слабый, но есть. 

Время текло бесконечно долго, щелчки, к счастью, стали отчетливее. Стью упрямо повторял, надеясь – если Ярость не сможет ответить, то хотя бы слышит зов Стью и знает, что пилот его не бросил.

Да, плохи дела.

Но ты, пожалуйста, потерпи.

Сейчас Стью остановит кровь, заштопает дырку в обшивке, ну а дальше-то что? Ярость еще несколько дней, пока раны полностью не затянутся, не сможет взлететь сам.

За одну ночь самолет обледенеет и намертво примерзнет к земле, без посторонней помощи не отдерешь.  И тогда “несколько дней” превратятся в “никогда”. У Стью от этих мыслей сжалось сердце.

Никогда больше не вернемся домой?

– Ты ведь не сбежал от ледяного караванщика? – будто считав с лица Стью его отчаянье, спросила Сага, – А там – не просто груда металлолома, да?

Они шли вперед. До точки крушения оставался десяток-другой шагов.

За пару часов место, куда упал Ярость, протаранив брюхом землю, занесло. В поле высился белый холм, лишь правый бок самолета остался открыт взгляду.  Из длинного пореза под крылом капала вниз темная кровь. Она у занебесных самолетов гуще, горячее человеческой. Вон — под брюхо уже целая лужа натекла.

– Его зовут Ярость, он мой..., – начал Стью и осекся, вспомнив, почему каждого пилота летной академии учат – дикарям Северного мира доверять нельзя. Они не поймут, не помогут. Скорее, наоборот, многие сделают все, чтоб самолет не поднялся обратно в небо.

В лучшем случае, думал Стью, девчонка бросит их посреди пустоши, в худшем – позовет других. Тех, кто в машинах Занебесья видит наживу. Или угрозу. Монстров, плюнувших в лицо всем законам природы.

Сказать правду? Или соврать?

Стью боялся. Он нервно потер алую птичку-галочку на левом запястье – трансмутационное клеймо воздушного флота. Такая отметина есть и на корпусе Ярости. От нее не избавишься, ее не сотрешь.

– Ты меня обманул, – глаза Саги сузились, губы снова забормотали что-то бессвязное. В руке Саги блеснуло изогнутое лезвие ножа – того самого, которым она недавно распорола шов на штанах Стью, чтобы промыть порез на его бедре.

Стью отшатнулся. Он мог бы поклясться, ему не привиделось – снег под ногами дикарки словно ожил, задвигался. Ветер поднял вверх бесплотное облако, закрутил снег в воронку и бросил вниз. Через миг вихрь обрел форму – очертания головы, длинного тела, лап.

Белая пума, глядя на Стью пустыми глазницами, сделала шаг навстречу…и еще один.

– Сто-ой-й! – завыл Ярость.

Стью почувствовал облегчение – живой! Не замерз!

Но почему в металлическом стоне самолета Стью услышал другой, давно забытый, но до боли знакомый голос…

…как такое возможно?

– Остановись, – несколько раз повторил Ярость уже тише и закашлялся, точь-в-точь как живой человек, – Я ранен. Защититься не смогу. Слышишь?

И Сага остановилась: пума, которая собиралась прыгнуть на Стью, тоже замерла и, рассыпавшись, разлетелась по ветру облаком белых крупинок.

Сага улыбнулась и ответила:

– Я слышу всех.

***

Когда основной ремонт был завершен, уже окончательно стемнело. Стью продрог до костей и не чувствовал пальцев на ногах. Где мог – подлатал и зашил фюзеляж, не обращая внимания на синеющие кончики своих пальцев. Как и предполагал, Ярость тоже замерзал и быстро терял оставшиеся силы.

– Так себе первый полет, а? – повторял виновато самолет, – Не знаю, что случилось: может, растерялся, мне, правда жаль, я не специально И зачем только я выкинул тебя из кабины? Не понимаю…

– Выберемся, а потом разберемся, да, приятель? – Дежурная фраза, но подходящей   Стью не находил.

Вместе с инструментами он достал из кабины фонарик, и теперь в кромешной мгле подсвечивал снизу-вверх свое лицо, строил рожи, кривлялся, пытаясь отвлечься от тревожных мыслей. Дурачился, словно идиот. Страх отступил, сменившись тупым безразличием.

Связь с небесами не работала. Стью пытался, в сердцах ударил по передатчику, но тот, совершенно безразличный к проклятиям, молчал. Мешала ледяная корка между мирами.

Огоньков вдали стало больше.

Обсуждать то, что Стью узнал в самолете парнишку, с которым вместе учился в академии, он не хотел – даже имени добровольца не помнил, да и какая разница? Бывали уже, наверное, подобные случаи, но говорить об этом не разрешалось. Бессмысленно – пилот с самолетом связаны трансмутационным клеймом намертво, не разорвешь, хоть проси, хоть требуй или жалуйся.

Стью иногда поглядывал на Сагу, кружившую у самолета. Ее лицо раскраснелось, губы беззвучно шептали. Неужели она вообще не ощущает холода?

– Она слушает, – вздохнул Ярость, – Я тоже слышу голоса. Снежные песни, похожие на колыбельные, – помолчал, – Убаюкивают меня, но если я засну, то вряд ли проснусь.

Стью кольнула мысль: какое дикарское колдовство еще ей доступно, если она с легкостью сумела создать из ничего пуму, опасную не меньше живой? Он представил, как ветер и снег поднимает с земли огромную птицу, и та, ухватив самолет, несет и несет Стью высоко-высоко…домой, в Занебесье.

Затем решительно направился к Саге - нет, разве выход – сидеть и ждать смерти? Пора действовать! Сага обязана им помочь! Должна, должна! Не получится упросить – Стью ей прикажет.

Небо озарила фиолетовая вспышка. Пилот поднял глаза и едва успел прикрыть лицо рукой. Рядом упало что-то тяжелое, затем еще, ударило по корпусу Ярости, оставив едва различимую царапину, и с глухим звоном отскочило прочь.

– Чего они хотят, твои северные люди? – заорал Стью, едва не получив очередной консервной банкой в лоб.

– Сделать больно, – ответила Сага, пожав плечами. Ее бледная кожа в темноте словно излучала серебристое свечение. Девчонка не пыталась спрятаться, но ни один “снаряд” в нее не угодил – жестянки пролетали мимо– Северный народ терпеть не может самолетов с именем Ярость – никто не любит тех, кто причиняет боль.

– Какое безумие!  – Стью покраснел и схватился за голову, – Это было двести лет назад! Двести! Мой Ярость…он…другой! – Стью замолчал и задумался – а действительно, для чего Ярость создали? Какой он, его самолет? Машина, что использовали в давно минувшей схватке, или человек, согласившийся на трансмутацию ради всеобщего блага, ради тысяч людей Занебесья? Прикрыв голову от летящих в него жестянок, Стью уже ни в чем не был уверен. Будто смысл всего, чему его учили с детства, разом оказался полуправдой, правильными и неверными одновременно.

– Лучше прячься, – спокойно продолжила она, – Я предупреждала.

– И позволить, чтоб Ярость умер? Вот еще, – задыхаясь от гнева, Стью схватил Сагу и начал трясти за плечи, – Ты нам поможешь! Ты умеешь, раздери меня небо, сама сделаешь, или я заставлю! Поговори с ними, убей! Пусть твои снежные твари раздерут их на части, а иначе я…

Он не выдержал и ударил девчонку по щеке, оттолкнул от себя. Сага упала, приложив ладонь к месту пощечины, и ответила Стью, не отрывая от его перекошенного злостью лица больших глаз:

– Тогда я позову ледяного караванщика. Он моих песен не любит, но он придет.

Стью осознал – теперь он точно не вернется. Не увидит родителей, ни дома, где вырос. Не испытает радости, не узнает горя. Дальше не будет ничего.

Внутренности будто сковал лед. Черная ночь стала белой, в ее слепящей белизне Стью разглядел огромного снежного великана, идущего через пустошь прямо к ним. Стью узнал лицо караванщика, кажется, понял, кем тот был и обреченно подумал: “Он сметет с этой земли и меня, и Ярость, и Сагу, и огоньки вдали. Нам всем конец”

***

На вид Стью, казалось, почти обезумел. Молча сидел у самолета, обхватив колени руками и уставившись в одну точку. Снова наступила тишина. Мела метель, крупные хлопья падали Стью на одежду, на волосы, на лицо. На снегу еще можно было разглядеть углубления от упавших консервных банок. Скоро все исчезнет, ни следа не останется.

– Тут-тук, тук-тук, тук-тук, – приложив к корпусу Ярости ухо, произнесла Сага, – Сердце стучит внутри, а кожа холодная.  Как ты позволил превратить себя во “что-то”, не живое и не мертвое существо?

Ярость долго молчал, а потом ответил:

–Сам решил, ради многих-многих других людей. Чтобы они стали сильнее, не боялись. Но…по правде говоря, я мечтал о свободе, хотел видеть небо и летать, где пожелаю и ни от кого не зависеть.

– Я не понимаю, – честно призналась Сага, – жертва одного – это ведь тоже смерть, разве нет? – она обернулась к Стью, – Я помогу, но и ты пообещай…

Стью вздрогнул, повернул к ней голову и потер опухшие глаза.

– Как тебя зовут? – снова обратилась девчонка к самолету, – по-настоящему.

– Йонне, – ответил самолет.

– Что значит твое имя?

– …” милосердный”?

– Я позову ледяного караванщика, – повторила она.  Стью опять вздрогнул, припоминая недавнее страшное видение. “Нет, только не это!”, хотел возразить Стью, но девчонка его опередила, – Моих песен караванщик не любит, но прислушается – придет и все исправит. Потому что он мой отец, – подмигнула, – Приемный, конечно.

***

Взглянув под крыло, он разглядел на снежном поле маленькую черную точку – Сагу и стоявшего рядом с ней белого человечка, взмахнувшего Стью на прощанье рукой.

Перед тем, как великан поднял и подкинул самолет в небо, Сага освободила Йонне– выпустила его душу из самолетае. Пока Йонне окончательно не замерз, спела Ярости его последнюю, снежную песню.

В окошках домов города, с высоты напоминавшего игрушечный замок, горел свет. А вскоре и город исчез за облаками.

Стью понятия не имел, что делать дальше. Как объяснить занебесным? Рассказать историю об огромном снежном великане-караванщике? Не поверят, решат – сказки, вранье. Ну и ладно. Главное – Стью знает правду. А он так и так больше не будет летать, ни один самолет ему не доверят, да и вряд ли Стью захочет. Ничего, найдет занятие по душе, в Занебесном мире много профессий.

Он глубоко вздохнул и расправил плечи.

Синее небо вокруг, шум ветра и слепящий свет солнца.

Ради такой свободы, наверное, и стоит жить, подумал он.

И поднялся еще выше.

 

 

 

Слухи врали.

Точнее, привирали: сердец была вовсе не тысяча, и они не лежали без дела, а размеренно бились в огромных колбах неведомого механизма. Возможно, будь Абель алхимиком, он бы понял, для каких мрачных дел служило это переплетение стекла и металла.

«У Гремори на полках кладовой бьётся тысяча сердец чудовищ, и два вшиты в его грудь. Гремори смотрит глазами тысячи звёзд, и две сияют из его слепых глазниц».

Сердца были точно не человеческими – насквозь чёрные, странных форм, ну и не может же человечье сердце жить… без человека? Так что в этом молва была права.

Готовясь навестить дом чернокнижника без приглашения, Абель выбрал наглухо затянутую тучами ночь, на случай, если Гремори и правда видел всё, что ходит под звёздами. Но он не мог представить, что всё окажется так просто – что в высокой терновой ограде найдётся заваленная камнями дыра, что ни один колдовской фамильяр не поднимет тревогу, что дверь в покосившуюся пристройку будет просто – отперта.

По законам легенд и книг это была очевидная ловушка, жизнь знала примеры вопиющей неосторожности, и Абель склонялся ко второму. Чтобы владыка звёзд и терновника – или как там ещё величали сумрачного отшельника – и нарочно заманил к себе простого счетовода?

«Будешь пересчитывать звёзды, составлять дебет и кредит, ибо торгую я ими, да премудростям чисел Вседержитель не научил. Прослужишь мне тридцать лет да три дня – и тогда увидишь вновь сестру свою во здравии». Абель беззвучно усмехнулся. Ну да, как же.

Ради сестры он и пришёл. Бедняжка превращалась в чудовище, отращивала каждый день то новые шипы, то новые зубы, под кожей то и дело вспыхивал дьявольский огонь, а пол под ногами покрывался инеем. Ни врач (верный друг семьи), ни экзорцист (бывший, с церковью более не связанный, не стал бы доносить) ничего не могли поделать.

Абелю снились кошмары о том, как он убивает сестру во сне, чтобы избавить от мучений.

Чья же могла быть вина, что простую девицу из тихого городка прокляли таким ужасным образом?

Чёрное сердце в колбе прямо напротив его глаз стучало особенно громко.

О, Абель спросит с безумного колдуна всё, что ему причитается.

Ту-дум.

А после – сведёт с ним счёты.

Ту-дум.

Может, его нож и кухонный, зато заточен на славу.

Ту-дум.

Забыв о тишине и осторожности, Абель схватил то, что первым попалось под руку – швабра? – и со всей силы шарахнул по дьявольской машине. И ещё раз. И ещё – пока одно из сердец не затрепыхалось на усеянном осколками полу. Судорожно сжал его в ладони. Покрыто чем-то склизким, прозрачным, неправильным. Не то. Не так. Не подойдёт.

– Не подойдёт, – повторил чей-то голос, тихий, чёткий, спокойный. – Первое сердце нужно добыть с кровью. Первую звезду тоже. Остальные… как получится.

Абель выхватил нож, обернулся и оскалился как зверь.

– Тоже не подойдёт. Нужен кинжал, который не повредит чужое сердце, когда ты вынешь его, и не убьёт тебя, когда ты раскроешь свою грудную клетку. Пойдём.

Абель кинулся вслед за Гремори – кем ещё мог быть этот силуэт в дверном проёме, – но едва успел увидеть, как он неторопливо скрывается в конце тёмного коридора.

Врёшь, не уйдёшь. Абель не вспомнил бы ни один вопрос из тех, что он хотел задать, но почему-то точно знал, что в груди этого человека и правда бились два чёрных сердца. Не для красного словца, а в красной крови, тёплой и солёной.

Нож когда-то успел выскользнуть – это он заметил, только влетев в тесную комнатушку. Обтёр ладонь, мокрую от слизи из колбы, и схватил так уместно лежавший на прикроватном столике кинжал. Резная рукоять легла в руку как родная.

Гремори безмятежно кивнул, будто на него не наставили длинное хищное лезвие.

При тусклых свечах Абель смог разглядеть его лицо. Не старое и не юное, два огня над горбатым носом – такие же зелёные, как огонь под кожей сестры. Шрамы вокруг, мелкие, как морщинки. Древнее спокойствие зачарованного леса и его же вековая печаль.

А ниже – два сердца, целых два сердца, горячих и громких. Абель сделал шаг вперёд.

Гремори не шелохнулся.

– Почему… ты… проклял мою сестру? – слова еле давались Абелю, он едва вспомнил, что пришёл сюда зачем-то. Не только затем, чтобы убить.

– Не в моих силах проклинать. Меня называют владыкой звёзд, но звёзды слушают меня не более, чем любого смертного, у них своя воля, неподвластная никому. Ты, верно, брат той, что украла звезду три луны назад, и заплатила своим обликом? Наследник звёзд и воровка звезды в одной семье, как удивительно…

Мысли ворочались слепо, как в тумане.

– Сестра стала чудовищем, потому что украла звезду? Как это исправить? Говори!

Лезвие кинжала застыло в двух пальцах от груди Гремори. Тот лишь покачал головой.

– Может ли владыка меча исцелить шрам, мечом нанесённый? Можно избавить её от звезды, а звезду – от неё, обеим станет легче, но это не вернёт ей человечье обличье. Звёзды злопамятны и не умеют прощать. У неё нет другого пути, у тебя тоже – тебе нужны два сердца чудовища и две звезды, без них ты… не станешь целым. Собой. Продолжишь сходить с ума. Первое сердце и первую звезду нужно вырезать с кровью из чужой плоти, иначе ничего не выйдет.

Да что за чушь он несёт.

– Хочешь сказать, я должен забрать себе её звезду и сердце? Хочешь, чтобы я зарезал собственную сестру, мерзавец?!

Гремори оторопел.

– Думается мне, источник того, что тебе нужно, намного ближе, и ты не будешь по нему сокрушаться.

Сумасшедший вот так просто предлагает ему себя убить, запоздало понял Абель. Тут точно не всё чисто. Со всей этой историей с сердцами, с обуявшим его неодолимым голодом…

В окне что-то мелькнуло – силуэт на фоне тёмного неба. Даже если бы Абель не узнал шипастую спину и скорпионий хвост с жалом на конце, он бы понял, кто это – к чему зрение, когда сестру можно легко узнать по стуку чёрного сердца.

Что она здесь забыла?!

Абель выскочил в окно, забыв о колдуне и его глупой ереси. Здесь опасно. Не место для сестры. Куда подевалась? Пусть тебя не видно в зарослях, я тебя слышу. Пусть ветви сплетаются над головой и царапают лицо, их можно рассечь кинжалом. Главное – идти вперёд, пока не…

Земля ушла из-под ног Абеля, а время застыло на месте. Бешено понесло вперёд. Сдало назад. А когда в голове Абеля прояснилось, он увидел чистое небо над головой, усыпанное созвездиями ярче солнца, и аккуратную мощёную дорожку под ногами. На ней чернели раздавленные ягоды и белел инеистый след, уводя дальше в терновый лабиринт.

Что ж, значит, ему туда.

***

Абель не знал, сколько часов блуждал вдоль следа, который стал уже почти неразличим. Ему хватило ума отмечать кинжалом вехи на стенах лабиринта, и он ни разу не прошёл по одному месту дважды. Или, может, лабиринт исцелял себя сам и отращивал новые ветки взамен отрезанных.

Он не устал, ему не хотелось есть, пить или облегчиться. Ночь не перетекала в рассвет.

Неужели им придётся гоняться друг за другом вечность? Точно какое-то испытание безумца Гремори.

– Вы, верно, из грядущего?

Абель попятился: он не ожидал тут увидеть кого-то ещё, и меньше всего – мальчишку лет двенадцати. Смуглого, черноглазого и, кажется, очень собой довольного.

– Грядущего для меня, то есть я для вас из прошлого, – покровительственным тоном объяснил мальчишка. – А понял я это, потому что не вижу вашего лица, оно будто закрыто серым облаком, чтобы я не узнал вас, если мы свидимся в будущем. А ещё у вас кинжал моей наставницы! Тот, которым мы вырезаем сердца чудовищ! Поздравляю, один из будущих коллег!

Абель пожал плечами и пошёл дальше. В отборной чуши мальчишка мог посоперничать с Гремори.

– Вы меня слышите? Я для вас не бесплотный призрак? – мальчишка еле поспевал за шагами Абеля.

– Слышу.

– Превосходно! Вижу, вам ещё предстоит заменить свои глаза и сердце на подобающие для Владыки – и в таком возрасте, куда смотрит ваш наставник… Вам, наверно, сорок?

– Двадцать пять. Нет у меня никакого наставника.

– Врёте, – надулся мальчишка.

Абель вдруг замер.

– Пригнись, – прошипел он, сбил мальчишку с ног и упал рядом.

Прямо над их головами пронеслась стайка огней, начисто срезав куски тернового коридора по обе стороны.

– Наставница говорит, звёзды любят жестоко пошутить, – прошептал мальчишка. – Есть и спать в Саду Прошлого нельзя, а вот умереть – можно.

– Ещё можно сказать «спасибо», – вздохнул Абель, поднимаясь на ноги и отряхаясь. – Я не из ваших странных людей, которые собирают сердца, выкалывают себе глаза и посылают детей одних в убийственные лабиринты. Я просто ищу свою сестру. И она тоже не из ваших, она жертва. Ты не видел её? Чудовище, похоже на человека, но зубастое и с хвостом?

Молчание в ответ.

Мальчишку не было видать нигде. Может, он был жив, может, лабиринт проглотил его и не подавился – Абеля это не касалось.

Касалось то, что он потерял след сестры.

Сколько он потом гнался по лабиринту, сворачивая невпопад и путаясь в ходах, Абель сказать не мог. Видел призрачные фигуры, у которых выше плеч был туман («из грядущего»?), кидался к ним за помощью, но те безмолвно растворялись в зелени стен. Выл в голос – от обычного человеческого отчаяния, не от странного помутнения, что нашло на него в доме Гремори. Наверняка колдун его и наслал, вот оно и развеялось, как только Абель от него сбежал в этот… Сад Прошлого. Интересно, почему Гремори его отпустил. Потому что Сад – ещё худшая ловушка, чем потеря рассудка?

– Всё ещё ищете? – знакомый голос, но не самодовольный, а сочувственный. И ломающийся.

– Ищу, – кивнул Абель, не утруждаясь тем, чтобы поднять голову. Пусть тело его устать не могло, дух был уже порядком утомлён, и он сидел, прислонившись к стене лабиринта. – Ты же говорил, что не узнáешь меня?

– Если свидимся… потом, не в Саду. Кстати, точно свидимся: наставница сказала мне, что Сад не дал бы нам заговорить иначе. Те, кого мы на своём веку не видели или не увидим никогда, здесь просто тени. Это значит, вашим наставником должен быть я, заранее приношу извинения за то, что… видимо, не буду вас ничему учить и сразу отправлю на испытание.

– Так, может, ты наставник моего горе-наставника. А мы когда-нибудь выпьем по кружечке-другой и перемоем этому безобразнику косточки, – горько усмехнулся Абель.

– Исключено, – мальчишка сказал это так твёрдо, что Абель всё-таки обернулся. Надо же, подрос и стал почти похож на… – Владыка одинок и неубиваем, только его преемник может прервать его жизнь.

О-хо-хо. Что ж, если мальчишка не врёт, сколько-то лет спустя он от жизни очень, очень устанет. Интересно, почему.

– Так значит, я тебе за твою небрежность отплачу сполна! Я же твой будущий убийца. Если я и правда один из ваших, а не просто… скажем, украл кинжал.

– Смог бы простой вор его удержать, как же, – хмыкнул мальчишка. – Ладно, раз уж я вам в грядущем советов не дам, скажу сейчас. Вы будущий Владыка звёзд и терновника, судия и палач чудовищ, хранитель множества тайн, в которые… я сам ещё не посвящён, если честно. Ваш кинжал режет плоть как масло, но не убьёт, пока вы того не захотите, а не захотите – любая рана зарастёт. Звёзды даровали вам великую цель…

Да что такое, каждый раз спасать этого болтуна придётся?! Два вылезших из стены побега упали, отрезанные кинжалом, но ещё два обвили мальчишку за ноги.

– А, не трудитесь меня вызволять, это в порядке вещей! Сад возвращает меня в тот час, откуда я…

Снова тишина.

***

В следующий раз мальчишке было шестнадцать. Прямо-таки исполнилось – и вместо того, чтобы заумно вещать про цели, тайны и наследие, он по-детски радовался тому, что удалось наткнуться на своего «многоуважаемого будущего убийцу» и избежать испечённого наставницей пирога. Правда, не насовсем избежать, ведь когда-нибудь Сад выплюнет его обратно. Как жаль, что сюда нельзя пронести сидр, который он выкрал в городе! Почему выкрал, а не купил? Так краденый вкуснее, всем известно. Точно, он так груб и невоспитан, даже не поинтересовался, как продвигаются поиски сестры! Никак? Жаль. А не хочет ли будущий убийца посмотреть на эти отменные пикантные картинки, которые удалось с большим трудом раздобыть в городе? «Что я там не видел?» Обижаете. Тогда как насчёт самим погоняться за вон теми звёздами, которые, кажется, нацелились на нас напасть?

Звёзды не ожидали контратаки – и кинжала Абеля, и воинственного клича мальчишки, – и пустились наутёк, врассыпную. Наверно, знали, что их будущие владыки могут вставить их себе вместо глаз, а в чужой черепушке не так весело, как в Саду, на воле. Зато самим будущим владыкам повеселиться удалось всласть.

Мальчишка звонко хохотал, пока лабиринт забирал его в настоящее.

Абель не знал уже, чего ждал больше: снова столкнуться с тем, во что превратилась его сестра, или следующих визитов мальчишки в Сад Прошлого – по крайней мере, это спасало от одиночества. Тот был здесь частым гостем: рассказывал, что встречал пару раз собственную наставницу в её юные годы, ещё кого-то из будущего, о ком отказывался говорить, но чаще всё-таки удавалось столкнуться с Абелем.

Может, в том была неведомая воля Сада – прятать от него сестру и сталкивать с будущим безумным отшельником. Абель потерял нужду в вопросах и ответах на них, его не занимали ни искорёженный ход времени, ни бремя, которое он должен или не должен был унаследовать, ни даже то, как именно сестра стала чудовищем. Украла звезду и поплатилась за это? Что ж, он поверит. Нельзя вернуть прежний облик? Он будет о ней заботится, не даст добраться до неё ни толпе с топорами и вилами, ни церкви.

В конце концов, может, это всё просто сон.

– Если бы сон, – вздохнул мальчишка. – Многое бы я за это отдал! Завтра я иду убивать своё первое чудовище и заберу его сердце. Оно заслуживает смерти, мирных мы отпускаем, а это перебило целую деревню, пока мы с наставницей его не нашли, но… мне страшно.

Абель обнял его крепко, как обнимал сестру – давным-давно, когда она была ещё человеком.

– Не знаю уж, что у вас, владык, за великая цель, но помни про неё, – он не был силён в напутствиях, но мальчишка выдохнул и посмотрел на него глазами, в которых отражались звёзды. Пока только отражались.

***

– Нет никакой великой цели, – убито сообщил мальчишка вечность спустя. Абель против доводов рассудка успел уже испугаться, что тот не пережил встречу с чудовищем.

Мальчишка, совсем выросший, почти уже его ровесник, носил в груди два сердца – чёрное и алое – и один его глаз был зелёной звездой.

Он был пьян.

– Я убил наставницу. Она молила меня о смерти… Понимаешь, оказалось, мы потеряли всё, все легенды о нас, где говорилось, зачем мы нужны. Звёзды молчат, а владыки прошлого – лишь тени, у них не спросишь. У нас есть Сад, есть кинжал, есть бессмертие, а больше ничего. Мы вырываем себе сердце и глаза, мы охотимся на чудовищ и судим их, но чего ради? Наставница лгала мне, обещала раскрыть все тайны… и сегодня раскрыла. Что их нет. Что я сотни лет буду влачить бесцельное существование и не получу ни единого ответа.

Абель не знал, что ответить. Не знал даже, что думать.

Мальчишка схватил его за плечи и уставился с мольбой в единственном чёрном глазу, и что-то внутри Абеля сжалось.

– Прошу тебя, единственный человек в мире, которому я верю…

И тут лабиринт расступился, даровав встречу, которой Абель уже почти не ждал.

Кинжал сам лёг ему в ладонь.

Сестра – то, что когда-то ей было – ощерилась полной пастью игольно-острых зубов. Гневно взмахнула хвостом – в воздух взлетели травинки, будто скошенные, и так отчаянно неуместно запахло летом.

Абель крепче сжал рукоять краденого клинка. Не потому что собирался им воспользоваться, о нет, просто… просто слишком ярко светил её огонь, то во лбу, то на шее, то на кончике хвоста; просто слишком гулко билось сердце, не в такт с его собственным, значит – чужое.

Она настигла его в два прыжка. Мир завалился на сторону и зазвенел в ушах; Абель не был ни воином, ни охотником, и никакой волшебный кинжал не мог этого изменить.

Был ли толк в длившейся вечность погоне, если чудовищу достаточно одного удара, чтобы покончить с преследователем?

Время загустело, завязло, как мёд, и Абель не знал, Сад ли Прошлого играет с ним злую шутку или его собственная голова. Он видел своё отражение в лишённых человечности синих глазах, он чувствовал тяжесть острого колена на своей груди, камни, впившиеся в спину и запястья, и то, как медленно жало хвоста взрезает кожу на его шее.

Звёзды собрались вокруг пьяными зеваками на площадной казни. Они светили и смеялись, и огонёк под кожей его скорой убийцы тоже беззвучно смеялся, смеялся…

– Эври, стой! – Откуда мальчишка знает её имя? Время в Саду Прошлого вновь завернулось узлом, и Абель сам рассказал ему, но позже? Значит, он выживет? Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет так. – Он не причинит тебе вреда!

Что?! Разумеется, он, Абель, не навредит ей, он не хотел этого никогда, а сейчас и вовсе не сможет!

– Громкие слова о человеке, который смотрел на меня жадными волчьими глазами и смотрит до сих пор. – Голос чудовища-Эври оказался совсем низким и холодным, но не это поразило Абеля. Разве она может говорить? – Не ты делил с ним кров последние шесть лун. Не ты видел, как он неотвратимо меняется, как он точит ножи на закате, не ты просыпался по ночам, чтобы увидеть занесённое над тобой лезвие.

…Так это были не сны.

– Видит Вседержитель, я не желала брату зла, и звезду я похитила ради него – не зная, конечно, о правиле, что ты мне поведал. Но он слишком далеко ушёл. Это уже не мой брат.

– Я знаю его голод, – тихо сказал мальчишка, положив руку на плечо Эври. – Я не был собой, пока не вырезал сердце своего первого чудовища, и он тоже. Но его первым чудовищем будешь не ты. Клянусь.

Давно уже не мальчишка, конечно.

Ошалевшему от падения, от страха, от внезапного спасения Абелю он показался вдруг почти богом.

Мгновение тягостного молчания – и Эври выпустила Абеля из мёртвой хватки. Окинула подозрительным взглядом.

– Я всю библиотеку перерыла, когда он стал меняться, и вычитала о таких, как вы – что, мол, без двух сердец и двух звёзд вам не жить. Пыталась объяснить ему… тебе, Абель, но ты меня не слышал. До сих пор не слышишь. Я не знала о правиле крови, не знала, что звезда проклянёт меня за дерзость. Схватила её, пока она спала в ветвях старой сосны на краю города, думала отдать тебе, но звезда пробурила мою кожу и преобразила меня. К Гремори обратиться я осмелилась, только когда отчаялась и искала себе защиты… от тебя.

Абель боялся пошевелиться. Боялся, что Эври нападёт снова, но больше – что он сам на неё набросится.

Эври выдохнула и прикрыла глаза.

– Если ты и правда всё ещё мой брат, и тебя можно вернуть – я отдаю тебе свою звезду вместе с моей кровью. Но только кинжал будет держать он, – сощурилась Эври, – и его клятва остаётся в силе. Моё сердце ты не получишь.

Абель кивнул, одеревенело поднимаясь на ноги.

– Я немного пьян, – предупредил мальчишка… Гремори. Его имя Гремори.

– Тебе я всё равно верю больше.

Значит, они когда-то успели друг друга узнать. Об этом он расспросит Эври позже – если она станет с ним говорить.

Гремори поднял отлетевший в сторону кинжал.

Свет звезды прекратил метаться и застыл на чешуйчатом плече Эври. Один небольшой, но глубокий надрез – и окровавленный зелёный огонёк осторожно высунулся наружу…

– Лови!

Абель успел поймать тёплую от крови звезду, пока она не улетела в небо к товарищам, а дальше – что было дальше, он бы не вспомнил. Наверно, он вырвал кинжал из рук Гремори, наверно, он вырезал собственный глаз, наверно, это было неловко и больно, потому что позже, много позже, он увидел в зеркале сеть свежих шрамов на брови и скуле.

Когда он снова мог смотреть на мир, мир двоился – часть его Абель видел глазом, а часть видела звезда.

– Спасибо тебе, Эври. Не за звезду даже, а… ты дала мне второй шанс, хотя не была должна. Всё это время я думал, что чудовищем становишься ты, а не я.

– Ну хоть признал, – Эври криво усмехнулась клыкастым ртом. Рана на плече успела затянуться.

– Вот и всё, ваше время пришло, – хрипло произнёс Гремори. – Сад вернёт вас в тот час, откуда вы явились.

Вокруг рук и ног Абеля обвивались ветви терновника, будто лозы.

– Ты знаешь, где найти сердце. Сразу два, и вторую звезду тоже.

Абель отчаянно замотал головой. Нет, после всего, что случилось, как он может…

– Поклянись мне. Поклянись, что этим самым кинжалом разрежешь мою грудь и закончишь моё существование. Меня никто не сможет убить, кроме тебя, даже я сам. И ты – найди себе преемника, когда всё надоест.

– Погоди…

– До встречи. Помни, что я тебя не узнаю сразу. Убей до того, как это произойдёт. Пожалуйста.

Губы Гремори вдруг коснулись уголка его рта – коротко и стыдливо.

– Надо же, не вижу твоего лица, а угадал. А мог попасть в нос или ухо…

Горький смешок был последним, что услышал Абель.

И даже когда время прекратило бешеную скачку и выбросило его в беззвёздную ночь, он не нашёлся, что ответить.

***

Гремори стоял всё так же, устало прислонившись к стене, и ждал.

Сколько лет прошло для него с их последней встречи – двадцать? Двести?

Он не пошевелился, когда кинжал разрезал ткань его рубашки, потом кожу, потом плоть. Легко выдохнул, когда одно из его чёрных сердец нащупала рука и вынула – мягко и плавно, будто оно лежало в груди, как в шкатулке, а не приросло к мясу и жилам. И вздрогнул, когда на его место легло другое, скользкое, холодное, едва бьющееся – и через три удара прижилось, как родное, понеслось вскачь, а плоть и кожа вновь сошлись, мгновенно зарубцевавшись.

– Почему? – просипел он, вглядываясь в Абеля неверящим взглядом звёзд, заменивших ему глаза.

– Там пара-тройка сердец уцелели в твоей лаборатории после того, как я её разнёс, – пояснил Абель. – Ты же сам говорил, что с кровью нужно добыть только первое сердце, остальные как получится. Так что убивать тебя не было смысла.

– А смысл мне жить дальше? Что ты наделал? Зачем?!

Как не бывало отрешённости, ну надо же. Абель улыбнулся.

– Так и есть, не узнаёшь меня. Давай я тебе напомню.

Гремори был тёплым, а биение его сердец больше не будило в Абеле прежний голод. Разве что немного – совсем другой, тот, о котором поют песни и слагают баллады.

Абель обнял его и ткнулся губами в его губы – так же легко и неловко, как Гремори тогда, на прощание.

И радостно прошептал на ухо:

– Не вижу твоего лица, а угадал.

И почувствовал – по недоуменному вздоху, по тому, как вдруг расслабилось тело в его объятиях, – что Гремори вспомнил.

– Я в каждом затронутом звёздами видел тебя, но перестал надеяться уже давно.

– Ты и тогда спросил, зачем тебе жить. А я тебе скажу, зачем – затем же, зачем и все люди. У счетовода нет великой цели, у портного, у алхимика. Что ж с того, что у владыки звёзд и терновника нет великой цели? У владык. У нас.

– Тогда… что ты собираешься делать?

– Вживить себе второе сердце из твоей коллекции, а то моему старому человечьему уже как-то неуютно рядом с твоим. Посмотреть, приживётся ли это человечье сердце в колбе со слизью, оно мне дорого как память. Починить твою чудо-машину, уж не знаю, для чего она была, но зря я её поломал. Поймать вторую звезду. Поцеловать тебя ещё раз – а, впрочем, это можно сделать и сейчас.

– А потом? – спросил Гремори, когда они смогли оторваться друг от друга.

Абель пожал плечами.

– Убивать чудовищ, тех, которые это заслуживают. Помириться с Эври, извиниться перед ней как следует, надеюсь, она не сбежала насовсем. Обыскать дом и окрестности, вдруг где-то есть тайник с книгами твоих предшественников. Если хочешь, можем начистить наглые морды звёздам за то, что не хотят ничего объяснять. Можем отправиться в путешествие по всему свету в поисках легенд о нас. Но это если тебе так нужны знания. Можем послать всё к дьяволу, потому что мы бессмертны и сильны, и звёзды требуют с нас не так уж много.

– То есть жить просто ради жизни?

– Для чего же ещё жить человеку?

Гремори рассмеялся, тихо и счастливо, и Абель уткнулся лицом в его волосы.

***

Говорят, в беззвёздные ночи можно увидеть на дороге терновую кибитку. Тянут её кони о шести ногах, в копытах их сталь, а в гривах – луна. Правят кибиткой двое возниц да едут куда глаза глядят, вот только нет у них глаз, лишь зелёные болотные огни. Рыскает вокруг дева бледная да страшная, под юбкой хвост, на хвосте серп, а вдоль спины будто бы частокол торчит.

А к чему это, увидеть коней да возниц да деву, дурной знак али хороший – того нам знать не дано.

 

 

Автор	Название	Объём	Место	Конкурс
Натанариэль Лиат	Владыка звёзд и терновника   Обсудить	19899	1	Пятёрка №08 (Зима 2022) победитель
Маша Рендеринг	Нарисованные боги   Обсудить	17104	1	Пятёрка №07 (Зима 2021) победитель
Алексей Медведев (Миша Гамм)	Очень благородный рыцарь и кролик-некромант   Обсудить	19394	1	Пятёрка №06 (Зима 2020) победитель
Натанариэль Лиат	Встань – и услышишь   Обсудить	20297	1	Пятёрка №05 (Зима 2019) победитель
Дмитрий Деулин	Дедушка помнит Чаушеску   Обсудить	16008	1‑2	Пятёрка №04 (Зима 2017) победитель
Александр Придатко (Somesin)	Ксеноглоссия Барни Кастета   Обсудить	18914	1‑2	Пятёрка №04 (Зима 2017) победитель
Надежда Щербачева (Aseneth)	Что-то не так с Маргарет   Обсудить	20008	1	Пятёрка №03 (Зима 2016) победитель
Надежда Щербачева (Aseneth)	Или подождите...   Обсудить	17866	1‑2	Пятёрка №02 (Лето 2016) победитель
Александр Придатко (Somesin)	Пригоршня осенних листьев   Обсудить	15619	1‑2	Пятёрка №02 (Лето 2016) победитель
Денис Скорбилин (Shadowdancerrr)	Мишка между крестом и звездой   Обсудить	19996	1	Пятёрка №01 (Зима 2015/2016) победитель
Элиза Маджерская	Сияй, сияй   Обсудить	19908	2	Пятёрка №08 (Зима 2022)
Натанариэль Лиат	Рассвет, моя смерть и банка фасоли   Обсудить	20329	2	Пятёрка №07 (Зима 2021)
Натанариэль Лиат	Не бойся тьмы   Обсудить	19940	2	Пятёрка №06 (Зима 2020)
Арина Башарова (Ринко)	Синий дым течёт с горы   Обсудить	20030	2	Пятёрка №05 (Зима 2019)
Виталий Придатко (Вито Хельгвар)	Небо перелетного зверя   Обсудить	17949	2	Пятёрка №03 (Зима 2016)
Надежда Щербачева (Aseneth)	Я не боюсь Вирджинии Вулф   Обсудить	18236	2	Пятёрка №01 (Зима 2015/2016)
Рендеринг Маша (Masha Rendering)	Снежные песни   Обсудить	16986	3	Пятёрка №08 (Зима 2022)
Виталий Придатко (Вито Хельгвар)	Пустошь за нашими порогами   Обсудить	19994	3	Пятёрка №07 (Зима 2021)
Александр Придатко (Somesin)	Больнее в первый раз   Обсудить	15963	3	Пятёрка №06 (Зима 2020)
Элиза Маджерская	Изнанка гобелена   Обсудить	17137	3	Пятёрка №05 (Зима 2019)
Анатолий Медведев	Я в тебя верю   Обсудить	17794	3	Пятёрка №04 (Зима 2017)
Владимир Охременко (VladimirZ)	Предпоследняя проблема   Обсудить	20029	3	Пятёрка №03 (Зима 2016)
Денис Скорбилин (Shadowdancerrr)	Если в кране нет воды...   Обсудить	19745	3	Пятёрка №02 (Лето 2016)
Виталий Придатко (Вито Хельгвар)	Семь шагов глубже во мрак   Обсудить	16490	3	Пятёрка №01 (Зима 2015/2016)
Забелина Евлампия	Эмби и его жертва   Обсудить	19273	4	Пятёрка №08 (Зима 2022)
Елена Софронова (Тимелия Люрик)	Как не умереть вчера   Обсудить	14957	4	Пятёрка №07 (Зима 2021)
Big Fish	Тонкие нити мадам Нуари   Обсудить	10369	4	Пятёрка №06 (Зима 2020)
Мария Силкина (Summer rain)	Двенадцать часов на каминной полке   Обсудить	16214	4	Пятёрка №05 (Зима 2019)
Никита Бражко	Слуга   Обсудить	16156	4	Пятёрка №04 (Зима 2017)
Сергей Королев (Sergio King)	Миллион просмотров в сердце   Обсудить	19200	4	Пятёрка №03 (Зима 2016)
Эдуард Шауров	Точка распада   Обсудить	16695	4	Пятёрка №02 (Лето 2016)
Елена Лебединская (Shantel)	Три ветра   Обсудить	10918	4	Пятёрка №01 (Зима 2015/2016)
Виталий Придатко (Вито Хельгвар)	Змеи льнули к стопам её   Обсудить	20171	5	Пятёрка №05 (Зима 2019)
Игнат Арсеньев	Больной вместо вас   Обсудить	17536	5	Пятёрка №04 (Зима 2017)
Леонид Цуканов	Ночь Равновесия   Обсудить	19957	5	Пятёрка №03 (Зима 2016)
Виталий Придатко (Вито Хельгвар)	Вражда на маленьком хуторе   Обсудить	5289	5	Пятёрка №02 (Лето 2016)
Тимофей Софронов (S.T.)	Бумажный корабль   Обсудить	19479	5	Пятёрка №01 (Зима 2015/2016)
Анастасия Кретинина	В гостях у мистера Блэка   Обсудить	16970	6	Пятёрка №03 (Зима 2016)

Финалисты третьего Нокаут-конкурса «Пятёрка» (Зима 2016):

 

«В гостях у мистера Блэка» (Тема: На что способны тысяча клонов Эйнштейна)

 

«Миллион просмотров в сердце» (Тема: Не волнуйся! Я знаю короткую дорогу)

 

«Небо перелетного зверя» (Тема: Не волнуйся! Я знаю короткую дорогу)

 

«Ночь Равновесия» (Тема: Неизвестный герой подводит итоги)

 

«Предпоследняя проблема» (Тема: Не волнуйся! Я знаю короткую дорогу)

 

«Что-то не так с Маргарет» (Тема: Не волнуйся! Я знаю короткую дорогу)

 

Идет голосование Большого жюри. Принять участие в голосовании могут все, кто хотя бы раз участвовал в "Пролёте Фантазии", "Штрихах Пролёта" или "Пятёрке" в любом качестве (участник, член жюри, член оргкомитета) или специально приглашен организаторами. Срок, до которого можно проголосовать - 30 декабря 2016 года, 23-59.

Голос - это пять рассказов-финалистов, расставленных по местам, с первого по пятое.

Участникам финала голосовать не обязательно, но можно. Если участник финала голосует, то его собственный рассказ будет поставлен на первое место (и получит высший балл), а расставить он должен только четыре.

Голоса принимаются на почту, по адресу: contest@fancon.org