Лагерь

 

Когда в летнем воздухе стояла тяжелая и жаркая духота, мне снился один и тот же сон.

В нём, как и прежде, я вновь возвращался в тот день и тот час детства, когда люди похитили меня, украли у родителей, засунули в тесный железный ящик и увезли прочь. Ящик трясло на ухабах. К его раскалённым стенкам было невозможно прикоснуться. И нечем было дышать.

Как и прежде, меня обуял ужас, я судорожно попытался сделать вдох – и проснулся, весь мокрый от пота, с бешено колотящимся сердцем, сходя с ума от страха.

Меня разбудил низкий раскатистый звук грома, пронесшийся с грохотом по всему городу.

Меня тогда спасли … да, меня спасли, вернули кхарам, но что-то сломалось в тот день. Что-то пошло не так. Я начал бояться людей – скрытно, отказываясь поверить в это, бахвалился, думал, что все было хорошо. Время шло, я вырос, но никогда, наверное, не забыл об этом. Вопреки всему, отчаянное желание стать похожим на человека проснулось внутри, овладело моим разумом и это продолжалось до сих пор. Но почему?

Если я буду похож на человека, мне не надо будет их бояться.

Если я буду похож на человека, я буду своим, и они больше не причинят мне боль.

Больше не посадят в железный ящик…

В качестве сотрудника представительства нашей расы, я ехал в депортационный лагерь для кхаров, нахождение которых на территории Империи было признано нежелательным. Таких лагерей было много, но этот был одним из крупнейших.

Мрачное небо, затянутое грозовыми тучами, разбухало на глазах, собиралось с силами, готовясь обрушиться яростным полноводным потоком дождя. Я высунул голову из автобуса, окончательно пробуждаясь от кошмара. Перед взором  маячили неясные, мглистые очертания серого мегаполиса, охваченного смутой и неопределенностью. В воздухе витало предзнаменование пронзительной, истеричной ноты трагедии, готовой случиться в любой момент. Меня охватило неизвестное чувство, которое мне никогда не доводилось испытывать, чувство, которого я даже прежде стыдился.

Страх – но не за себя. А за тысячи представителей моего народа. Моих соотечественников, тех, что были одной крови со мной.

Я сидел у открытого окна, потому что так мне было легче перенести мысль, что я находился запертым в ужасно тесной и тряской железной коробке, набитой другими пассажирами. Но, всё-таки, даже здесь, среди своих, ехавших  в лагерь с общей целью, я был практически чужаком. Я был слишком похож на человека. Не внешне, разумеется. Я знал человеческие языки, я жил с людьми, проводил большую часть времени с ними, я практически не знал своей собственной культуры. Кхары относились ко мне снисходительно, кое-кто даже с презрением, а ответственный за группу Га Хаштри – с явным недоверием. Перед поездкой он, худой кхарянин с вытянутым лицом и нечеловеческими глазами, отвел меня в сторону и тихим, вкрадчивым голосом спросил на нашем языке, певучем и полным непривычных человеческому уху щебечущих звуков:

- Марк’хан, скажи мне, кем ты себя считаешь? Человеком или кхаром?

Я удивленно посмотрел на него, но уверенно ответил:

- Конечно, я – кхар. Почему ты спрашиваешь?

- Точно, - спокойно согласился он, - но если к тебе подойдет человек и скажет: - «слушай, Марк’, ты ведь совсем как человек, может, поможешь нам – убеди своих сделать вот это вот» - что ты сделаешь? Поможешь ему? Потому что хочешь, чтобы они считали тебя своим?

- Этого не случится, - резко ответил я, сделав шаг назад. Га внимательно посмотрел на меня, словно заглядывая в душу; его овальный зрачок расширился. Больше он не сказал ни слова.

Все, кто ехал на этом автобусе, вызвавшись добровольцами для помощи попавшим в беду собратьям, были законопослушными гражданами Империи, и лишь определенные различия во внешности и культуре отличали нас от людей. И все же это нагрянуло – стремительно, беспощадно и жестоко. Никто больше не задумывался о причинах, а существовала лишь линия, за которой были люди - и все остальные считались неполноценными. Недостойными прав. Недостойными человеческого обращения. На улицах имперского города который день маршировали с черными стягами расисты, громя кварталы нелюдей. По всей стране начали открываться лагеря депортации для всех представителей нечеловеческих рас, даже дружественных им гуманоидов, даже тех, с кем ещё полвека назад сражались под одним флагом против общего врага – а потом отстраивали порушенное...

Это безумие. Дикость - для некогда могущественной и величественной Империи, варварское надругательство над священным союзом между народами.

Кроме того, у меня была еще одна конкретная причина находиться в этом месте, кроме жгучего желания помочь кхарам – эту просьбу я не мог отвергнуть. Не потому, что я знал просителя, или знал эту кхару Нгару, для которой был предназначен небольшой сверток с лекарствами, а просто потому, что никто иной бы не захотел взять на себя ответственность. Молодая кхара была очень больна, а человеческие препараты не могли остановить этот недуг, поражающий лишь нашу расу. Она случайно оказалась в лагере, и ее родственники глядя в глаза слезно умоляли разыскать ее. Я попросту не мог отказать. Не имел права.

Небесное чрево разверзлось, раззявило огромную бездонную пасть, испещренную отблеском электрических зарядов, наполнивших воздух едва видимым синеватым заревом. Мелькнула ослепительной стрелой очередная молния, грянул гром, а после все звуки и образы пропали из этого мира, скрытые за завесой сильнейшего ливня, обрушившегося нескончаемым потоком воды на гремящее железо. Впереди из мглистого мрака дождя проявились очертания огромных ворот, высотой в несколько метров. Бетонная стена, окружавшая лагерь, казалась непреодолимым препятствием, символом превосходства людей, проявлением их зловещей и коварной силы, лишившей свободы несколько тысяч разумных гуманоидов. Из остановившегося автобуса высыпались наружу кхары в дождевиках. Желая выйти первым, я всё же оставил автобус в числе последних, ощущая, как липкий страх из меркнущего кошмара перевоплощается в мурашки беспокойства при виде скопления людей.

Мы ждали. Стояли под дождем и мокли, стояли и мерзли, ощущая всю силу яростной стихии. Га подошел ближе и начал стучаться кулаком, колотя из всех сил. Через мгновение отодвинулась небольшая заслонка, и появившийся человек задал вопрос.

- Кто такие? Зачем прибыли?

- Мы – группа представителей консульства Кхарии, прибыли в качестве волонтеров в лагерь! – проорал Га, перекрикивая ветер.

- Все? Нам нужны лишь несколько человек, остальных отправляй обратно. Вашего сброда здесь навалом, - грубо ответил второй человек в военной форме. Га сдержался, не выдав ни единой эмоции.

- Задержанных несколько тысяч. Сколько вы хотите здесь проторчать? Мне нужно переговорить с вашим начальником, наш приезд запланирован и согласован обоими сторонами.

Заслонка вернулась на место. Вскоре скрежет металла прервал наше тягостное ожидание, известив, что можно заходить. Впереди показались небольшие низкие здания ярко-оранжевого цвета, в которых находились администрация лагеря и целый отряд военных, поставленных сюда в качестве охраны. К нашей группе тотчас подошли солдаты с автоматами наизготовку, готовые в любой момент пустить их в ход. Я это понял, случайно перехватив недоброжелательный взгляд одного из них, полный какой-то беспричинной злобы. Его хмурое лицо выражало всю гамму эмоций, которые он испытывал к кхарам. Да и ко всем нелюдям.

К чужим.

В этот момент раздались громкие крики, один из охранников начал что-то орать в визжащий рупор. У самого края возле ограждения с колючей проволокой, обозначавшего границу лагеря, набилась огромная, кажущаяся бесконечной толпа кхаров, одетых в грязную, потрепанную одежду, которую не меняли уже несколько дней. Многие из них не имели обуви и ходили босиком. Все они хотели есть и выстроились в длинную линию в тщетном ожидании своей очереди. Кхары были жутко голодны; счастливчики, получившую свою порцию – небольшие миски с водянистой кашей – ели жадно и торопливо. Однако начался сильный дождь, и процесс прервали; теперь проголодавшие узники громко возмущались. В ответ солдаты начали теснить их дубинками назад к палаткам. Началась паника. Давка. Я видел, как толпа хаотично металась из стороны в сторону, грозя смять все на своем пути. Нескольких несчастных буквально придавили к ограждениям живой массой. Дикий ор голосов и поднявшийся гомон не прекращался, а лишь нарастал, слился в один общий безумный вопль, протяжный стон раненного зверя.

Несколько кхаров нашей группы громко вскрикнули – мы все увидели, как военные начали прокладывать себе путь дубинками. От жестоких ударов кхары падали вниз, скорчившись от боли. Странное чувство зашевелилось внутри меня – яростная, жгучая ненависть к этим людям, непреодолимая потребность схватить всех этих людей и причинить им боль. Почему кхаров заперли здесь? Что они натворили, чтобы с ними обращались как с преступниками? Я видел среди них пожилых людей, я видел подростков, я видел даже несколько беременных кхарянок. Наконец толпа отхлынула назад к палаткам, прочь от ограждения.

Мимо меня пронесся разгневанный Га, который направился прямиком к одному из зданий и ворвался внутрь. Я вдруг четко осознал причину нашего нахождения здесь. Мы здесь, чтобы гарантировать безопасность и неприкосновенность нашего народа. Мы здесь, чтобы помочь всеми возможными способами, потому что в этом месте «Дружбы народов» не существовало.

Теперь были только мы и они. Тонкая веревка ксенофобии и расовой нетерпимости была затянута до предела, она душила – беспощадно, унизительно и жестоко – нас всех.

***

Мы  расположились в просторной, но безнадежно пустой комнате. Аарен, высокий плечистый европеоид, вышел вперед и крепко пожал руку Га.

- Здравствуйте. Спасибо, что пришли, - вежливо поблагодарил нас начальник лагеря.

- Почему солдаты избивают наших граждан? – резко спросил Хаштри, - уже вечер, почему их еще не покормили?

- Я понимаю ваше раздражение, понимаю всю сложность ситуации, но и вы поймите нас. Мы не можем организовать нормальный процесс выдачи питания. Они отнимают друг у друга еду. Они лезут без очереди и периодически устраивают потасовки. Вы должны разъяснить им, что еды пока что хватает на всех, нужно лишь подождать.

Я, да и многие другие добровольцы, хотели вскрикнуть: «да потому, что вы засунули их без всякой причины в самую натуральную тюрьму, в концентрационный лагерь!». Но Га Хаштри знал свое дело, также хорошо он знал, что возмущением и обвинениями ничего не добиться, поэтому он лишь сдержанно кивнул и начал говорить.

- Мы готовы вам помочь. Сколько сейчас в лагере кхаров?

- Около двух тысяч, сотней больше, сотней меньше. Скоро мы должны будем произвести учет всех задержанных. Мне нужны люди для опроса кхаров. Составьте список того, что им нужно – медикаменты, одежда, обувь, зубные щетки… в общем все. Мне также нужны будут переводчики, ведь большинство ваших граждан не владеют общеимперским языком на должном уровне. И наконец – мне понадобится помощь при оформлении документов на выдворение из Империи. Ваши люди… они сообщили при задержании по большей части недостоверную информацию о себе, и теперь абсолютно все списки нужно будет переделать, - спокойно сообщил он. Удивительно, но в его голосе не было ни раздражения, ни злобы.

- Что насчет их условий проживания? – в свою очередь начал говорить Га, - я был здесь вчера. До сих пор у большинства нет даже обуви, а сейчас идет дождь. Палатки стоят на голом асфальте. И прикажите солдатам прекратить свое неподобающее поведение. Они избивали безоружных и голодных кхаров за то, что те хотели есть.

- Они просто делают свою работу. Толпа – это толпа, кхаров, людей или тем более этих диких башхутов, и управлять ею всегда очень сложно. Я постараюсь, но не обещаю, так как силовыми структурами командую не я, - просто ответил Аарен, - остальное… к сожалению, но у нас здесь не курорт, - твердо произнес он. - Поверьте, я побывал в разных местах и могу точно сказать, что это самые обычные условия для любого экстренного лагеря.

В этот момент внутрь вошел тучный человек в темной имперской форме с застывшим, даже закостеневшим выражением недовольства на лице.

- Это группа кхарских добровольцев, - представил нас Аарен, - А это ответственный за внутреннюю безопасность лагеря командир Калохан.

- Знаю, - угрюмо ответил он, обведя взглядом комнату. - Я буду краток, дорогие мои кхары. Вы находитесь на моей территории, - его резкий голос разрезал прежнюю нейтральную атмосферу, - и будете подчиняться моим правилам. Никаких несанкционированных передач, все должны осмотреть мои ребята. Вы имеете право разговаривать с ними, но если я узнаю, что вы подбиваете их на что-то – вылетите отсюда сразу. А если не повезет, то сами угодите сюда и на депортацию, - он красноречиво указал пальцем в сторону. - Дальше. Журналисты. Когда они прибудут, вам будет запрещено приближаться к ним. Это ясно? Нам хватило двух ваших представителей, - это слово он произнес с нескрываемым раздражением, - которые начали болтать всякую чушь о том, что ваших не кормят, что у них нет воды и им не позволяют помыться … а пресса это разнесла по всей стране. Вы должны запомнить и зарубить у себя на носу, что все присутствующие здесь нарушили законы Империи. Их нахождение на территории столицы незаконно, и все они должны быть подвержены депортации! Они все преступники! – громко сказал он, - И чем быстрее вы это осознаете, тем лучше будет для всех.

От старого командира исходила властная аура нетерпимости. Калохан попросту не будет обсуждать свои приказы с кем-либо, тем более с кучкой нелюдей. Наши личные мысли и предпочтения никому здесь не были интересны. Нас будут терпеть, если мы будем сотрудничать.

- Спасибо, командир, - Аарен нарушил тишину, наполненную невысказанными гневными словами и взаимным презрением. - Пожалуй, приступим к работе.

 

***

Всюду был холодный, сырой туман, который медленно расползался по лагерю и превращал его в жуткое подобие призрачного города. По обе стороны от меня располагались большие палатки, тянувшиеся в несколько рядов – в каждой обитало по тридцать, а то и все сорок кхаров, каждый из которых занимал одну железную кушетку. По ночам здесь царил холод, и даже выданные одеяла не были для него преградой; днем же становилось так душно и жарко, что большинство предпочитало выйти наружу, а я же старался не заходить на территорию лагеря в это время, потому что лишь от одного вида гомонящей толпы мне становилось плохо. Мне казалось, что если я зайду, нырну в самую гущу, то растворюсь там, стану ничтожно малым и что никогда не смогу найти, собрать себя.

Перепись кхаров в лагере проходила очень медленно. За последние несколько дней мы испытывали большие сложности, пытаясь раздать всем нуждающимся предметы личной гигиены, поэтому сегодня, впервые с тех пор как их всех сюда привезли, было решено построить всех заключенных, составить списки проживающих в каждой палатке и ближе к полудню начать раздачу «гуманитарной помощи» от правозащитников.

Я не приблизился к своей цели ни на шаг. Куда бы я ни шел, никто не знал, где находилась молодая Нгара, и лишь единицы узнавали ее фото. Страх за ее благополучие, за жизнь незнакомой мне кхары становился сильней из дня в день, оседал свинцовым грузом на душе. Я рассказал об этом остальным членам группы, и они все обещали помочь.

Отовсюду слышались громкие голоса военных, пытавших выгнать всех из палаток. Им вторили голоса добровольцев, которые пытались уговорить самых упрямых и озлобившихся кхаров подчиниться приказам.

Вскоре все выстроились в несколько рядов. Я взглянул на них, и что-то безумно отчаянное поднялось внутри. Мои худые, грязные и усталые соотечественники стояли и дрожали от пронизывающего холодного ветра. Они жались друг к другу – мужчины, женщины, старики, подростки, дети.

Я шел вперед, пытаясь справиться с омерзительным чувством, просыпавшимся внутри. Оно ворочалось, дрожало, извивалось, как ползучий гад, заглядывало в самые потаенные участки души. Я видел его отражение в каждом из кхаров, мимо которого я проходил. Они были всюду, они следили за моими действиями, заглядывали в лицо. Я чувствовал их голод, их тоску, их волнение, их скрытый гнев, готовый выплеснуться в любой момент. Их перекошенные лица словно кричали мне: «помоги!», «измени что-нибудь!».

Но самым худшим был немой укор.

«Почему ты за оградой, а мы здесь? Чем ты лучше нас? Почему на тебе теплая куртка, а у нас тоненькие футболки?»

Я закрыл глаза. Сердце начало биться все быстрее и быстрее, на лбу выступили капли холодного пота, а в горле появилась склизкая удушливость. На моей шее покачивалась маленькая карточка с именем и должностью - единственное, что отличало меня от моих изнеможенных и лишенных свободы соотечественников. Я машинально схватился за нее, крепко сжал в ладони и через мгновение оказался в пустующей части лагеря, рядом с оградой, где стояла моя группа. Надо успокоиться.

Завыл включенный мегафон. Га взял его в руки, а затем с некоторым сомнением начал говорить.

- Уважаемые кхары, я понимаю, что сейчас очень холодно, но пожалуйста, потерпите немного. Мы должны провести быстрый учет всех находящихся. Мне также нужно, чтобы вы назвали сейчас свои имена и в какой именно палатке вы обитаете. Спасибо.

Раз за разом Хаштри приходилось повторять эти несколько фраз, двигаясь к концу колоны выстроившихся кхаров, чтобы все расслышали. Раз за разом я видел, как ожесточалось, как перекашивалось его собственное лицо, как с каждым разом он говорил все тише и тише, сгорая от переполнявшего стыда. Чувство унижения охватило всех нас, оно становилось невыносимым, оно давило своей гранитной тяжестью, въедалось внутрь сочащимся ядом. Мы стали глашатаями людей, мы произносили их слова, мы выполняли их приказы – нет, они не опустятся до того, чтобы делать эту грязную работу, они хотели, чтобы это стало показательным примером их власти. Что они могут делать все, что пожелают, и что мы здесь лишь на правах лакеев. Но какой у нас был выбор?

Только проглотить собственную гордость и делать все, что в наших силах, чтобы помочь кхарам. Не поддаваться на провокации, не раболепствовать, не унижаться, делать все с высоко поднятой головой и не молчать. Не бояться задавать вопросы. Не закрывать глаза, не спускать даже мельчайшую обиду, ни единого слова со стороны людей. Мы все это знали, мы все были готовы идти до конца, и это объединяло нас, скрепляло прочными узами товарищества.

Я взял в руки блокнот и шел от одного кхара к другому, записывая их личные данные. Их лица мелькали перед взором, столь разные, столь непохожие. Имена сыпались, мой список становился все длиннее. Я вдруг начал понимать, что никогда канцелярский работник, сидящий в кабинете с тем же списком имен, не будет испытывать того же, что и я, тот - кто видел за каждым именем лицо, видел за каждой строчкой текста личность, за каждой галочкой – живое, разумное существо. Я смотрел прямо в их лица, пытаясь найти Нгару. Я силился запомнить каждого. Кхары терпеливо дожидались своей очереди, ждали, пока я дойду до них, и лишь затем начали спрашивать.

- Я хожу босиком третий день, не мог бы ты принести мне одну пару обуви, пожалуйста?

- Мой ребенок уже третий день кашляет, как я могу получить лекарства?

- Мне так холодно, когда же нам выдадут одежду?

Вопросов становилось все больше и больше, а я мог лишь беспомощно кивать головой, повторяя раз за разом, что скоро наладится поставка одежды и продовольствия. Я записывал не только необходимую информацию, но и список нужных вещей, личные пожелания и просьбы. Неважно, как много их было, я старался хотя бы принять во внимание, выслушать их, чего никто не делал уже очень давно. Нарастающее чувство тошноты от осознания, что я уже стал частью плотной толпы кхаров, было столь неважным, столь мелочным, что я не позволил себе даже задуматься об этом.

Не время думать о себе и своих страхах. Я должен им помочь.

Я без устали писал, запоминал, отмечал важные детали и старался подбодрить каждого. И непременно показывал каждому фото Нгары. В этой группе никто ее не знал. Но я был слишком занят, чтобы думать об этом. Она должна быть здесь. Рано или поздно я ее найду. Я знаю что она жива – потому что мёртвых не было.

Когда закончился сбор информации, мы под конвоем военных вышли за ограду, а кхары вернулись в свои палатки. Каждый из нас держал в руках кипу исписанных бумаг и блокнотов. Га Хаштри вышел последним. Мы все видели, как он незаметно от всех пытался вытереть рукавом подступившие слезы.

***

Вспышки фотоаппаратов преследовали меня отовсюду. Как рой насекомых, назойливые журналисты умудрялись облепить ограждение, за которым находились кхары, со всех сторон и ракурсов, в стремлении сделать хорошую фотографию. Пока внутрь их никто не пускал, а тем временем кое-кто из прессы звал меня, махал рукой, пытаясь расспросить, но я лишь проходил мимо, не обращая на них  никакого внимания.

К слову, ситуация в столице, да и по всей территории Империи накалилась до предела. Радио и телевизоры трещали без умолку о том, что нынешнее правительство не способно довести до конца «расовую чистку» своих городов. Дикие башхуты, звереподобные гуманоиды, и ящеры-атери были вовсе не столь спокойны, как кхары, и выступили силой против заключения в лагерях. Расовые бунты и беспорядки вспыхивали каждый день. Люди-расисты собирали все большее количество последователей в противовес агрессивным нелюдям. Стычки, убийства, мародерство, поджоги – заголовки местных газет буквально пестрели животрепещущими фотографиями учиненных всеми сторонами зверств и разрушений.

Удивительно, но несмотря на бушующий ад, разворачивавшийся за стенами нашего лагеря, внутри него было относительно спокойно. Калохана нигде не было видно, а Аарен, как мы узнали за прошедшие дни, был человеком образованным и спокойным. Начальник лагеря не испытывал никакой личной неприязни к нелюдям. Он не допускал никаких проявлений агрессии или неуважения по отношению к кхарам со стороны охранявших военных и солдат. Аарен держался нейтрально и относился ко всему этому как к обычной работе, не примешивая личных чувств, за что заслужил определенную долю уважения с нашей стороны. Он был вежлив, обходителен, но в то же время тверд характером. Он действовал в интересах людей и полиции, однако не давил на нас и охотно шел на определенные уступки и компромиссы. В ответ мы должны были сотрудничать и выполнять определенные требования.

Настойчиво, не сворачивая с пути, этот человек выполнял поставленную задачу – в списке готовых на депортацию с полностью оформленными документами уже находилось около пятисот кхаров.

Однако начальство лагеря наотрез отказывалось по каким-то неведомым причинам разрешать консульству Кхарии привозить собственный гуманитарный груз, собранный еще несколько дней назад. Качество еды перед самым приездом журналистов резко улучшилось – теперь кхары получали в придачу к каше еще и хлеб, а также небольшое количество мяса. Было очевидно, что на следующий день мясо исчезнет, но опять же, хотя бы один день не ходить полуголодным – уже хорошо. Вид снующихся журналистов, крутившихся рядом с полевой кухней, лишь заставлял грустно улыбнуться и думать о том, что завтра в газетах появятся фразы на подобии «Нелюдей в лагерях кормят мясом, а имперские граждане пухнут от голода! Произвол!».

Я быстро отошел от ограждения и задумчиво взглянул на огромный грузовик с долгожданным гуманитарным грузом, прибывший полчаса назад. Вместе с грузом приехали несколько правозащитников, которые охотно расспрашивали о текущем положении дел, а им вежливо отвечали несколько человек из полиции, специально приставленных присматривать за выдачей гуманитарного груза.

Вскоре поступил приказ, и я уже помогал вытаскивать небольшие картонные ящики, в которых было все необходимое – средства личной гигиены, кое-какая одежда, обувь, лекарства из аптечки первой помощи. В памяти всплыли все просьбы кхаров о получении вещей, и лишь один факт сильно омрачал меня.

Вещей было слишком мало.

Это количество рассчитано на несколько сотен человек, но ведь их там больше двух тысяч. Я взглянул на собравшуюся толпу кхаров. Они тянули руки вперед, что-то негромко говорили мне, просили передать им ту или иную вещь, а мне приходилось качать головой и ждать приказа. За прошедшие дни заключенные начали свыкаться со своим положением и стали охотнее исполнять наши просьбы. Они сами поделились на группы, сами записывались и создавали списки для того, чтобы выдача прошла цивилизованно и справедливо.

Мы начали раздавать. Я лишь успевал доставать из коробок полотенца, зубные щетки и тапочки и просовывал через прутья. Протянутых рук становилось все больше и больше, но никто практически не толкался и не пытался отнять вещи, предназначенные для другой палатки. Как смешно, как нелепо выглядели мы со стороны – огромная толпа взрослых кхаров, которые с замиранием в сердце принимали драгоценный груз, радуясь совершенно обычным вещам. Острая, непередаваемая боль и грусть пронзили мое сердце при виде этой сцены. Я сильнее стиснул зубы, и начал раздавать быстрее, стараясь не смотреть на умоляющие лица своих соотечественников. И  сильнейшая, почти физическая ненависть всколыхнулась внутри меня, когда один из солдат негромко хмыкнул, наблюдая за выдачей вещей.

- Вот же ж лезут, как обезьяны ручки протягивают за бананами, ты погляди…

Лицо мое стало алым от злости, от несправедливости, от невозможности высказаться. С трудом сдерживая гнев, я лишь оскалился, чувствуя, как просыпался внутри дикий кхарский зверь. Как хотелось мне наброситься на этого наглеца, на этого глупца с сытым брюхом и одним ударом сбить эту мерзкую ухмылку с его наглой рожи…

Спокойно.

Нервы, натянутые до предела, кричали, орали, взывали к действию. Мышцы налились тугой, горячей силой, руки сжались в кулаки.

Спокойно. Ты ничем не поможешь, разозлившись.

Терпи. Ради всех.

Отвернувшись, я продолжил работу. Вокруг нас уже собрались журналисты, ставшие полукругом. Я оказался в центре их внимания, но в данный момент меня это совсем не заботило. Меня здесь не было, я выпал из этого мира, из этого жестокого мира, где жили жестокие, глупые, равнодушные к чужому горю разумные существа. Острое ощущение своей беспомощности, своего бессилия перед устоявшимся порядком вещей заставляло лишь сильнее погрузиться в собственные мысли, спуститься все глубже в бездонные глубины сознания.

Мой затуманенный разум стал невосприимчивым к внешним раздражителям.

Пусть смеются. Пусть насмехаются.

Не успел я передать первую пару обуви, привезенной специально в большом количестве, как вдруг кто-то резко прошипел рядом с моим ухом следующие слова:

- Спасибо, раздачей груза займутся наши сотрудники. Пожалуйста, вернитесь к своей группе, - я повернул голову и увидел женщину-человека в гражданской одежде. Не успел я возразить, как она вдруг вцепилась в мою руку и потянула за собой.

- Большое спасибо, за понимание, и, пожалуйста, не подходите к ограждению, - вновь раздался ее неприятный шипящий голос. Я беспомощно озирался по сторонам – то же самое делали и правозащитники, которым нужна была наша помощь, чтобы раздать все, однако вызванный женщиной солдат подошел ко мне, жестом показал на оранжевое здание, где проходила документация.

Все еще не понимая, что происходит, я подошел к Хаштри, который лишь молча показал рукой на открывающиеся ворота. Едва они открылись, как внутрь проехала пара дорогих машин, в которых находились имперские генералы в дорогих мундирах. Приехали показать прессе, что в лагере все хорошо. Это я узнал уже после, а тогда я лишь мог стоять и беспомощно наблюдать за тем, как представителям общественности скармливали очередную ложь, как правда о том, что происходило здесь никогда не дойдет до обычных людей, что им будут показывать лишь однобокое видение имперской пропагандистской машины. Уже знакомая мне женщина, оказавшаяся сотрудницей полиции, подошла к журналистам и начала что-то говорить, а затем увела их за собой – на встречу с имперскими генералами.

Ни одного из наших помощников в лагере, естественно, не было, нас всех заставили прекратить работу и заперли в небольшом здании, где обычно проходили совещания.

Тем временем процессия постепенно двигалась по всему лагерю. Сначала прессе показали процесс выдачи вещей, осуществленных естественно людьми, а не нами, затем их отвели вглубь лагеря, где все вопросы и ответы переводили переводчики-люди, свободные в своем стремлении исказить суть слов или попросту не переводить неудобные им фразы.

Начальство лагеря хорошо подготовилось, помня о своем провале в первый раз, когда внутри лагеря оказались парочка наших добровольцев. Они охотно и самое главное совершенно точно и без намерения наврать переводили все, что говорили заключенные. Репортаж о плохих условиях вызвал ажиотаж среди правозащитников, а также волну критику со стороны пока еще невраждебных республик нелюдей.

Во второй раз они решили не рисковать.

Теперь писать и показывать будут только то, что нужно было им.

Мы тоже были в своем роде узниками лагеря. Такие же, как и наши братья и сестры за ограждением.

***

Шаткое равновесие в лагере было достигнуто усилиями добровольцев. Мы успокаивали и помогали пленникам лагеря, стараясь изо всех сил, чтобы у них было все необходимое - достаточное количество еды и теплая одежда. Грузовики с гуманитарной помощью больше не приезжали, но мы были благодарны и за те усилия, которые правозащитники приложили, помогая облегчить страдания заключенных. Журналисты, почуяв сенсацию в других лагерях, забыли о нас и тоже больше не появлялись.

И все же новости снаружи просачивались – неизвестно как, но они просачивались. Кхары знали о беспорядках на улицах, знали о том, что правительство взяло жесткий курс на расовую сегрегацию. Узники начали роптать. Внешне это никак не проявлялось, однако я стал замечать, что Га все чаще приходилось оставаться в лагере, разговаривая с нашими людьми. А потом мы обнаружили, что каким-то образом в лагерь попадает холодное оружие. Ножи, топоры, самодельные заточки. Появились слухи о беглецах, которым удалось найти лазейку в стене. Нам приходилось развенчивать эти байки, отговаривать их от необдуманных поступков и не браться за оружие.

Сделка была очень проста – мы держим сородичей в повиновении, а люди позволяют нам самим разбираться с внутренними проблемами. К этому моменту все члены нашей группы уже окончательно смирились с неизбежностью этого зла. Но не пленники.

Они хотели ответы. Они хотели конкретики. Сколько их здесь еще продержат. Что собираются делать с ними полиция и военные. Куда их отвезут на депортацию. Начальство лагеря молчало, не получая никаких распоряжений сверху.

Я просмотрел все списки узников, я пытался просмотреть каждое личное дело, опросил всех знакомых мне людей-медиков при лагере, не поступала ли к ним больная кхарянка, но ответ был одним и тем же. Нгары как будто не существовала на свете, либо ее здесь никогда и не было. Не зная, что делать, я подолгу смотрел на огромный жилой комплекс, располагавшийся в сотне метрах от лагеря, где раньше жили кхары. Адрес был точным. Она должна жить здесь. И если ее нет в лагере, то либо она мертва, либо она осталась там.

Одно другого не лучше.

В один из дней я и Хаштри выполняли запланированный обход по территории лагеря. Кхарам было очень важно видеть хотя бы одного из нас, чтобы чувствовать, что они находились в безопасности.

Га сильно похудел с тех пор, как мы прибыли сюда. Его лицо вытянулось, а костяные надбровные дуги были отчетливо видны и напоминали шипы. Кхар едва слышно вздохнул и заговорил.

- Марк’хан, скажи мне, что ты думаешь.

Я помедлил.

- В лагере появились кхары, которые подбивают остальных взяться за оружие. Я понятия не имею, как они проносят оружие, как его делают, но это факт.

Га кивнул.

- Пока они прислушиваются к нам … пока. Их держат здесь слишком долго, - обреченно и как-то беспомощно проговорил он.

Я едва слышал его. Мне вдруг стало невыносимо тесно, когда я представил, что может случиться, если прольется кровь. Неважно чья – человека или кхара. Сердце вновь забилось быстрее, я начал тяжело дышать. Га, уже привычный к этим симптомам, взял меня под руку и отвел в пустующую часть лагеря, рядом с мусорными баками. Лишь здесь мне удалось отдышаться.

- Не понимаю, почему ты вызвался добровольцем, - прямо сказал Га, - но ты храбрый. Я ошибался в тебе, Марк’хан.

Я благодарно кивнул – и вдруг застыл как вкопанный, заметив собравшихся у небольшой палатки группу молодых кхаров с оружием в руках. Как только Хаштри приблизился к ним, они немедленно разошлись, но Га прибавил шагу и схватил одного.

- Что вы тут задумали? Совсем ополоумели? – прошипел Га.

- Нам надоело здесь отсиживаться, ты слышал, что творится на улицах? Это тюрьма, это чертов лагерь смерти, люди и нас перебьют - всех!

Хаштри сделал шаг назад, а затем отвесил смачную оплеуху паникеру, от которой он дернулся назад и выронил нож.

- Слушай меня внимательно. Пока мы здесь, вам ничего не грозит, ты меня понял? Ты мне веришь, Куштрах? – просто спросил он.

Юный Куштрах  нервно сглотнул, но все же кивнул, не отрывая взгляда. Когда кхар смотрит другому кхару прямо в глаза, когда овальные зрачки их глаз расширяются и начинают анализировать мимику и язык тела, лишь самые хладнокровные и умелые могли скрыть свои намерения. Га не врал. Он говорил правду, он искреннее верил в эту правду, он не пытался скрыть, и Куштрах это понял.

- Вставай. Скажи своим, чтобы больше не ходили с этими железками.

Я подошел к старшему товарищу, пытаясь найти какие-то слова, но он уже выпрямился во весь рост.

- Марк’хан, а ты веришь мне?

- Да, Га, - соврал я, отворачиваясь, - Верю.

***

Аарен сидел за своим рабочим столом и сверял какие-то списки, когда я вошел в палатку. Человек поднялся на ноги и пожал мне руку.

- Здравствуйте. Нечастый гость, но ожидаемый. Садитесь, - указал он на высокий стул.

Я сел, подбирая нужные слова. Я долго вынашивал это решение, я долго раздумывал, пытаясь обдумать проблему со всех сторон, и наконец пришел к выводу, что мы поступали нечестно по отношению к людям, скрывая от них информацию. Аарен заслуживал того, чтобы знать. И все же гнетущее ощущение предательства не покидало меня на протяжении всего последнего дня, и что-то неведомое, давно забытое поднялось внутри. Был ли это страх перед людьми, который, возможно, преследовал меня с самого того дня. То, о чем предупреждал меня Га тогда, перед тем как сесть в автобус.

И все же я был здесь.

- Чай, кофе?

Чайник – на вонючей горелке был в углу.

- Нет, спасибо.

- И так, о чем вы хотите поговорить?

- Я должен найти одну кхару… но ее нигде нет. Она больна и нуждается в помощи.

- Если ее нет в списках, значит ее здесь нет.

- Да… но я подозреваю, что она могла остаться в жилом комплексе.

Мужчина задумчиво нахмурился.

- Маловероятно, но такое возможно, ведь наши специалисты еще не прошлись по всей территории, а во время переполоха могло случиться всякое. Вы осознаете, что она может быть мертва, если до сих пор ее не заметил ни один патруль?

Я стиснул руки под столом.

- Да, мне просто нужно туда попасть. В ближайшее время. С момента задержания кхаров прошла почти неделя.

Начальник лагеря сдержанно кивнул.

- Вы поможете мне, если я помогу вам? – сдавленным тоном сказал я. Он не может давать обещаний. Если только я не дам ему что-то взамен.

Аарен колебался недолго. Он кивнул и отложил в сторону бумаги.

- В лагере готовится бунт, - сказал я. - У кхаров есть холодное оружие. Если они убьют хотя бы одного человека…

- Ценю вашу прямоту. Я думал это слухи, но раз вы утверждаете, значит, вы видели это своими глазами, - вздохнул начальник лагеря. - Га не знает, что вы здесь, верно? Он хочет все решить сам, не прибегая к нашей помощи. А вы решились… не боитесь, что вас примут за предателя?

- Нет, - покачал я головой, стараясь не вскочить на ноги и не выбежать из кабинета. - Я делаю это прежде всего ради них. Будем честны – если бунт начнется, погибнет множество кхаров. И что это принесет? Боль, страдания, смерть. Зачем это? – мой голос дрогнул от понимания того, что я оказался вдруг на другой стороне баррикад.

Но я был готов отвечать за свои слова и поступки. И я верил этому человеку как верили мои предки людям Империи, которые обещали помочь кхарам. Тогда люди помогли нам.

- Я верю вам, Аарен. Я верю, что вы можете предотвратить бунт без пролития крови.

Человек закрыл на миг глаза. А я понял, что он никогда не был нашим врагом. Ответственность лежала на нем неподъемным камнем, тяжким грузом, который ему приходилось ворочать, тащить одному.

- Я сделаю все в своих силах. Не жалейте, что рассказали. Вы поступили правильно, Марк’хан.

А после время для меня остановилось, превратилось в мучительное ожидание, я с тревогой наблюдал за тем, как Аарен вызвал к себе Хаштри, и они, запершись внутри, долго разговаривали о чем-то. Сомнение овладело мной, нашептывало тихие слова вины и предательства.

И все же я верил. Потому что ничего другого я уже не мог сделать.

Поздней ночью Га в сопровождении десятка солдат и командовавшего ими Аарена прошли вглубь лагеря, прямиком к палатке № Б-21, где они спокойно и без свидетелей конфисковали все собранное оружие у бунтарей. Когда военные ушли, Га и Аарен задержались, разговаривая с кхарами.

Все это время я не спал, дожидаясь возвращения товарища. Если я мог еще так его называть. Если я все еще заслуживал его доверия. Стало совсем невыносимо сидеть в этой такой тесной, маленькой комнатушке, даже с открытыми дверьми и окнами. Хотелось сорваться с места, прочь из этой темницы, на свежий воздух… нет, прочь из этого проклятого места, из этого лагеря, за ворота, домой.

Но я был нужен здесь. Мы все были нужны.

Наконец-то Га вернулся. Я пошел ему навстречу.

- Ты не сказал мне, - упрек больно резанул меня.

- Извини, но я посчитал, что так будет лучше.

- В следующий раз, скажи мне, хорошо?

- Да, Хаштри.

А затем он положил свою руку мне на плечо, едва заметно стиснул и вышел. Эмоции хлынули наружу, и я всхлипнул, не в силах больше их сдерживать. Я поступил правильно.

Я не предатель.

***

Кхар-подросток, стоящий у ограды, выжидающе наблюдал за тем, как я достал из кармана фото уже очень хорошо мне знакомой кхары.

- Знаешь ее? Знаешь, где она?

Он молча кивнул. Мое сердце забилось сильнее – неужели я наконец-то нашел Нгару? Мальчишка показал пальцем на стоящий вдалеке заброшенный кхарский жилой квартал.

- Она часто улыбалась, а еще хорошо шила. Но она была больная, у нее было что-то с глазами. Когда пришли люди, я видел, как она спряталась внизу.

- Где внизу?

- В подвале, у третьего дома. Туда люди не пошли, потому что там грязно и сыро.

- Зачем она спряталась? – спросил я.

- Я не знаю. Наверное, была напугана. Мы все были напуганы. Люди стреляли.

- Хорошо, - быстро произнес я. Я заметил группу приближающихся военных, но не придал этому значению. С тех пор, как атмосфера в лагере разрядилась, и бунт был вовремя остановлен, Аарен разрешил нам свободно раздавать еду и лекарства. Не на глазах у всех, скрытно, тайком, но все же солдаты больше не отгоняли волонтеров с сумками от ограды.

Наша маленькая победа. Я не ошибся, доверившись этому человеку.

Поэтому я достал коробочку с антибиотиками, в которых так остро нуждались больные в лагере, и уже собирался перекинуть ее подростку, как вдруг громкий голос остановил меня.

- Отставить! Что ты делаешь, кхар? – командир Калохан в сопровождении двух солдат, стремительно приближался ко мне. В горле пересохло, а тело одеревенело при виде этого жестокого человека.

- Это всего лишь лекарства. Ничего особенного, - выдавил я из себя.

- Что я вам сказал в первый день? Никаких передач! Дай мне сюда…, - вскрикнул он, попытавшись силой отнять у меня вожделенные лекарства.

И в этот момент что-то во мне переклинило. Я видел перед собой человека, который относился к нам, как к животным, относился с пренебрежением господина, с жестокостью расиста. И он пытался отнять у меня то, что может спасти кому-то жизнь. Не раздумывая, я оттолкнул Калохана, а после швырнул коробочку через ограду. Подросток быстро поднял с земли упавший предмет и побежал к палаткам.

Командир ошарашено смотрел на меня, словно не верил, что у меня хватило наглости и безрассудства сделать это. Через миг его губы растянулись в зловещей, мстительной улыбке, а после чего он гаркнул хриплым голосом.

- Посадить ублюдка в «ящик»!

А затем последовал сильный удар, от которого мир перевернулся вверх дном. Это было последнее, что я помнил, прежде чем проснуться в кромешной тьме. Мне нечем было дышать, я начал судорожно рвать одежду на мокрой от холодного пота груди.

Это ящик. Опять. Сердце было готово выскочить из груди, оно билось все сильнее и сильнее. Воспоминания и мысли смело без остатка обрушившейся на меня волной сводящей с ума паники. Лагерь? Кхары? Люди? Зачем? Для чего? Что?

Крик. Секунды казались вечностью.

Я не помню, как меня вытащили наружу, и чьи руки сунули мне фляжку с холодной водой.

Я видел небо.

 

***

После того, как вернулся Аарен, отлучившийся из лагеря на несколько показавшихся мне вечностью часов, он немедленно приказал выпустить меня. Едва я отошел от «наказания», я первым делом зашел в его палатку и попросил предоставить доступ волонтерам в жилой комплекс с целью поиска кхары Нгары. Он согласился, чем подтвердил доверие и развеял последние сомнения.

Всю ночь в столице гремели взрывы и выстрелы. К утру покрывшие небо черные тучи были подсвечены оранжевым отсветом огненного зарева. И хотя погром начали не мы, это было уже неважно. Кто-то пролил кровь. Кто-то начал бойню. И если раньше люди пытались уладить всё более-менее цивилизованно, то теперь остаётся только война, на истребление, до последнего – чтобы на их земле не осталось нелюдей вовсе.  Даже таких как я – детей тех, кто бежал от войны в своей стране в Империю, казавшуюся честнее, справедливее, в Империю казавшуюся тогда вечной.

Пережитое чувство унижения в «ящике» открыло мне глаза - люди могут делать все, что им вздумается, лишь потому, что мы находились на их земле. Любая жестокость сходила им с рук, любая насмешка над чужим горем, любой каприз обезумевшего от власти господина-человека. И неважно, что среди них были такие, как Аарен. Их осталось слишком мало, они ничего не могут сделать, они не могут переписать историю, они не могут исправить совершенное.

Удаляясь от лагеря под конвоем группы солдат, я чувствовал гложущую пустоту, и стало действительно все равно; мне хотелось закрыться от видения большой картины, хотелось сконцентрироваться на спасении еще хотя бы одного кхара.

Группа людей и волонтеров медленно начала расходиться по пустым и гулким домам, которые когда-то вмещали несколько тысяч жителей одновременно, а теперь там не было ни единой живой души. Странное чувство спокойствия и роковой неизбежности охватило мой разум. Я сделал глубокий вдох и посмотрел на столь далекое и величественное небо, по которому неторопливо плыли серые тучи. Хрустящий звук битого кирпича под ногами успокаивал измотанный разум своей неспешной монотонностью, где-то вдалеке прозвучал крик птицы. Голые, лишенные тепла камни и пустынные окна, за которыми таилась темнота, теперь казались мне милее и ближе, чем любое другое дышащее разумное существо.

Я нашел вход в подвал, одним рывком открыл дверь и начал спускаться вниз по лестнице - в царство тьмы, где правило бал безумное воображение, полное чудовищ и монстров, от которых слабо помогал фонарик, чей луч разрезал воздух, освещая путь. Я тщательно обшарил каждый уголок, но не нашел ничего и никого. Внутрь вошли другие волонтеры и разбрелись по помещениям, перекрикиваясь и слушая краткое, придушенное эхо. Когда я спустился ниже, ужасное ощущение накрывающего колпака заложило уши. В который раз сердце ёкнуло, лишь для того, чтобы застучаться сильнее, а невидимая удавка стиснула горло. В ответ я лишь крепче стиснул фонарь.

Я думал не о себе, а о Нгаре. Что она лежит где-то там, в темноте, уже который день, без еды и воды, оставшись без сил, неспособная закричать и позвать на помощь, беззащитная и слабая. Я должен был найти ее, во что бы то ни стало.

И в то же время мне была невыносимо страшна мысль, что кто-то из нас может найти труп.

Щёлкнули кусачки, перекусывая дужку замка на решетке, и мы спустились ещё ниже. Подземное помещение оказалось подобием склада, с огромным количеством просторных полок, где вполне мог уместиться человек или кхар. Я шел вдоль бесконечных, нескончаемых стеллажей, большая часть которых была забита разнообразной рухлядью и вещами.

Следующий шаг оказался шагом в пустоту. Мой резкий вскрик нарушил тишину подвала, пронесся по всему подземелью.

Схватиться! Зацепиться хоть за что-то! Скорее!

Я инстинктивно бросился вперед, цепляясь за выступавшую часть лестницы. Луч света хаотично затрепетал в моей руке – и как я не уронил его?

- Ты как там?

- В порядке.

- Точно?

- Говорю же, в порядке!

Меня трясло от страха. Пылинки плясали в дрожащем луче света.

- Нгара? – дрожащим голосом позвал я, - Нгара, ты здесь?

В ответ - тишина. Свет фонаря выхватил из тьмы туннеля объедки еды и пустую флягу, рядом с которым застыла прикрытая мешковины фигура. Я никогда еще не видел умирающего от истощения и голода кхара – ее худое, костлявое тело угловато выпирало из-под одежды. Лицо осунулось, щеки ввалились, обнажая скулы, выступили надбровные дуги. А тело… тело было настолько легким, настолько мертвенно желтым, что предательская мысль закралась внутрь – неужели я опоздал?

Но вздымающаяся грудь кхары говорила об обратном. Нгара посмотрела на меня – я поспешил убрать фонарь, чтобы не повредить ее чувствительные глаза – и тихо прошептала что-то.

Выбираясь из подземной темницы, я чувствовал ни с чем не сравнимую радость. Страх остался позади, запертым в подвале. Я спас Нгару, хоть и не знал ее, хоть и видел ее впервые -  но разве это было важно? Я пошел до конца и нашел ее, вопреки всему и всем.

И теперь, когда я слышал ее едва слышное, но живое дыхание, я понимал - ради этого стоило пройти через все.

***

К тому времени, когда наша группа вернулась назад вместе со спасенной кхарой, лагерь превратился в один большой сердитый муравейник. Перед ограждением стояли массивные грузовики и солдаты пытались загнать кхаров внутрь. Толпа бушевала и сопротивлялась, отказывалась выходить. Командир Калохан что-то орал в мегафон, пытаясь перекричать тысячи голосов.

Я разыскал Хаштри и схватил его за одежду.

- Что здесь происходит, Га?

- Какой-то новый приказ! Они хотят увезти всех!

- Куда? – яростно крикнул я.

- Не знаю! По радио передают последние новости – в город введены войска людей для подавления бунта нелюдей. Все лагеря… - он не успел закончить. Один из военных грубо толкнул Хаштри в грудь, волонтеров начали теснить к оранжевым зданиям.

И это после всего, что мы сделали, после всего, чего сумели добиться.

Раздались звуки стрельбы и я похолодел. Толпа отхлынула на миг от ограждения, а затем возопила как единое целое и начала накатываться волнами, сминая все на своем пути. Я не видел лежащих тел – стреляли в воздух.

Калохан опустил мегафон и начал что-то говорить, угрожающе размахивая свободной рукой.

Как во сне я наблюдал за тем, как строй автоматчиков, выстроившийся перед ограждением, прицелился в толпу и ждал приказа со стороны командира. Где Аарен? Неужели он допустит, чтобы этот безумец превратил это место в массовое захоронение?

Не думая ни о чем, я нашарил небольшой нож, выданный для поисковых работ, проскользнул мимо солдат, которые были заняты, удерживая моих соплеменников - и побежал.

Я видел свою цель и стремительно приближался к ней, сжав в кулаке моё слабое оружие. Если я его убью, все прекратится. Все остановится. И не важно, что я отдам за это свою жизнь. Какая мелочь.

Сегодня я спас одну кхару и убью одного человека.

Он был близок. Я отчетливо видел его усталое, морщинистое лицо, что-то говорящий бесформенный рот, его обрюзгшее тело, скрытое под имперским мундиром…

Кто-то вскрикнул, и человек повернулся ко мне, выставив вперед руки.

Я вцепился в его форму и начал в ярости бить, пытаясь вонзить нож в его плоть, и даже не заметил как мы покатились по асфальту. Моя рука оказалась словно зажата в тиски; свободной рукой Калохан нанес несколько точных ударов мне в лицо. Мир вокруг стал кружиться, я выронил нож и поднял руки, пытаясь закрыться от новых ударов.

А затем к моей голове приставили пистолет.

Вот и все

- Калохан! – раздался вопль, перекрывший на миг рев толпы. Удар чьей-то ноги выбил пистолет, заставив его отлететь в сторону. – Калохан, ты что, совсем уже ополоумел, мразь?!

Ответ я не расслышал. Зато теперь я  видел Аарена, схватившего офицера за грудки и бешено трясущего.

- …чего ты ещё хотел, пытаясь устроить тут бойню?! – орал он.

- У меня приказ – вывести их отсюда или всех расстрелять! – Калохан отбросил его руки. -  Приказ, Аарен!

- Они нам не враги, Калохан! Наши отцы сражались вместе – ты бы предал детей своих боевых товарищей?

Я распластался на земле и слушал гневный спор между двумя мужчинами. Все вокруг замерло в тишине. Солдаты и сотрудники полиции, кхары и волонтёры – они смотрели и ждали. Я смотрел в оранжевые отсветы пламени в облаках. Мы находились на пороге ада, и лишь один шаг, один единственный поступок может погрузить нас в пучину хаоса и безумства разрушения.

Мы – люди и кхары - ждали приговора.

Калохан колебался, и Аарен негромко продолжил:

- Этот приказ – преступен. Калохан, - его голос дрожал, но взгляд оставался твердым, - Пусть вокруг творится ад, пусть вокруг убивают и разрушают, но хотя бы здесь, в одном единственном месте, пусть не прольется ничья кровь. Посмотри на всех этих людей… да, они – тоже люди! Такие же, как и мы, и ты это знаешь!

- Я попаду под трибунал, - проворчал старый офицер, - из-за тебя.

Солдаты опустили оружие.

Под руководством Аарена мы, люди и кхары, баррикадировали ворота, превращая концентрационный лагерь в крепость, в последний бастион братства наших народов. Этот день и вся ночь вошли в историю Империи, как самая кровопролитная акция по расовой зачистке. Из пятнадцати лагерей, десять были подвергнуты полному истреблению. Вырвавшиеся из плена представители других рас вступили в ожесточенную борьбу с армией людей.

Из двух тысяч трехсот пятидесяти пяти кхаров, задержанных в лагере на северном участке столицы Империи, никто не пострадал. Через несколько дней совместными усилиями Аарена Тройта и командира Калохана все они благополучно вернулись на территорию Кхатрии.

Во время смуты, катастрофы, бедствий, во время страданий и потерь лишь стойкость характера, неизменная выдержка, храбрость и бескомпромиссность перед лицом зла позволяют не дрогнуть и помочь нуждающимся.

Потому что нет ничего важнее, чем спасенная жизнь.


Оцените прочитанное:  12345 (Голосов 2. Оценка: 3,00 из 5)
Загрузка...