Вечность каждого человека К запаху грибной прели, осенней земли и дымка примешалась тухлая вонь освеженной сущности. Той, что отец именовал не иначе как «освежеванное». Тени мешали разглядеть напавшего из засады во всех подробностях… и Томми знал, что возблагодарит за это Господа, если переживет стычку. Существо, капая зеленоватой люминесцирующей слюной, поднялось на куцые ножки, отряхнулось и медленно двинулось по кругу. Семенящие шажки вперевалочку неуловимо напоминали о плюшевых игрушках. О детях. Равнодушные глазки навыкате пристально пялились на парня; вернее, на ружье, старенький винчестер в скрытых перчатками руках. Создание ни черта не боялось огнестрельного оружия, просто не желало повторять ошибку. В первый раз, налетев на Томми из-за сгрудившихся ив, оно проигнорировало нацеленный ствол и встревоженный окрик. Выстрел, заметавшись между деревьями, отбросил шуструю пакость. Томми надеялся, что крупной картечи хватит; однако дал маху. Существо вскочило на ноги сразу же. Кровь сбежала с лоснящейся шкуры, словно стянутая незримым ветром или насосом, потом задрожали мышцы, задергались лапы и бока… и картечины, оставшиеся в теле, одна за другой родились на свет из кровоточащих дыр. А потом сгинули, как и кровь. Остались отверстия, да. Только, глядя на текучую плавную походку склизкого слизистого создания, нельзя было сказать, причиняли ли они хоть малейшие неудобства. Томми отступал, а освежеванное надвигалось, ухмылка понемногу делалась все шире, длиннопалые лапы осторожно передвигались, будто существо танцевало. Неприятно подвижная морда поминутно меняла выражение, то вытягивая губы и чмокая, то кривясь, то склабясь, то забавно морщась. Тяге чужого пространства удалось сорвать с существа обличье и повадки, извратить действительность, наполнявшую кости и сосуды, но кое-что оставалось целым – словно человеческое запястье посреди груды агрессивного фарша. Мартышка? Капуцин? Чем еще могло быть освежеванное до прикосновения неумолимой Тяги? Томми подумалось, что это мог быть и… человек. Или, например, ребенок. От подобных мыслей хотелось креститься. А еще – наложить на себя руки. Существо снова скакнуло и промахнулось. Спустя несколько секунд повторило прыжок, но тут левую кисть затопило щекочущее, уютное тепло, потом левый бок и щеку Томми заломило от ледяного дыхания Глубины, и он немедленно прыгнул навстречу. Разминулись на пару дюймов – серповидные выпущенные когти блеснули совсем рядом с виском человека. А потом, вопреки всей гибкости и ловкости освежеванного, существо вляпалось во внезапно возникшую сильную струю Тяги. Пронзительно, жалобно закричав, освежеванное задергалось, словно пытаясь вывернуть лапы из суставов; без толку. Листья вокруг увязшего в туманном мареве создания стремительно превращались в нечто иное – слава Господу, не менее мертвое, чем густая подстилка из желто-рыжей листвы, укрывавшая почву раньше. Показались черви – твари, выродившиеся из червяков, но раскинувшиеся в стороны, выпятившие слизистые пульсирующие мешки, усыпанные дрейфующими по ним пигментными пятнами. Существо взвыло, отвлекая парня, и защелкало челюстями. - Кто ты? – словно во сне спросил Томми, поднимая ствол винчестера и подходя ровно на три шага: чтобы не вляпаться самому. Затомившаяся левая кисть безошибочно подсказывала, где стоит остановиться: – Ты же не человек, верно? Котенок, да? Котенок? Тяга усилилась – и червей унесло сквозь лежавшие дальше предметы, унесло прочь и крота, выкарабкавшегося наружу в нестерпимой муке. Все они сгинули в Глубине, и только существо еще цеплялось за жизнь – и за старый мир. Томми вскинул винчестер, и существо вдруг рассмеялось счастливым детским смехом. Едва картечь разнесла отвратительную голову в клочья, Глубина тут же слизнула труп. Тяга, получив свое, ослабла, а там и вовсе сгинула. Томми захотелось сесть прямо на землю – но участок уже доказал небезопасность. Оставалось решить, стоит ли вообще идти к Смитсонам… или сразу бежать прочь. В такие минуты очень, очень не хватало отца. - Там маленькие дети, - сурово сказал Томми голосом своего отца – и посмотрел на место, где только что билось пойманное в силки Глубины создание. А было ли оно котенком? Или все же… Парня передернуло. Еще с самых первых передач о случившемся в той лаборатории, ученые твердо говорили: Глубина может освежить, или изменить сущность любого предмета или живого существа. Собственно, с самого первого вдоха Глубины, коснувшегося несчастных доберманов охраны лаборатории, так и повелось полагать. Люди попросту умирали, а вот не обладавшие разумом становились кто чем. Две сидевшие рядом псины стали похожи, например, одна на сороконожку с паучьими лапами и парой дюжин жвал, вторая на маленького стремительного носящегося бегемотика, прогрызающего тремя рядами зубов дыры в металлических переборках. Людям это не грозит, оптимистично утверждали ученые, люди попросту умирают – и все. Впрочем, еще они утверждали, что кротовина скоро закроется. Да. Чем бы оно ни было, говорил отец Томми, но это ни черта не научное явление, сынок. И показывал на небо, на реку; на деревья, которые сначала жутко изгибались, словно были из размоченной глины, а потом становились чем-то еще. Нередко эти новые порождения принимались передвигаться, причем отец Томми лично принял участие в травле здоровенного вяза Карджеров и сросшихся тройных тополей Смитсона. Люди часто истребляют недвусмысленные намеки на то, что пора делать ноги. Убивают, вместо того, чтобы прислушаться. Особенно это касается тех, что живут на фермах, оставшихся от прапрадедов. Между тем Тяга приходила все чаще, охватывая все большие пространства. И делала это быстро. Привычный старый мир срывало с пугающей и жестокой основы вещей и утаскивало в ту самую параллельную реальность. Прорыв века? Фигушки. Прорыв всей истории земли. Кто только просил – прорывать? Отвлекая себя рассуждениями и воспоминаниями о тех днях, когда отец учил выживать в мире, искаженном Глубиной, Томми подобрался к веранде дома Смитсонов. И осторожно поднялся по ступенькам, перешагнув третью снизу, пронзительно скрипевшую. Постояв на пороге, попытался представить себе, как гордо распахивает дверь и Мишель, оставшаяся с тремя младшими на руках, бросается ему на шею, а потом… И тут Томми заметил, насколько сильно дрожит протянутая к дверной ручке рука. Правая рука. Он стащил зубами перчатку, потер влажными пальцами о штанину и поднял ружье. Нынче не стоило входить иначе – даже если собираешься постучать. Ветер завывал в ивах. Немного постояв, Томми тряхнул головой, и понял, что не решится вот так запросто войти в дом, где могло быть сколько угодно освежеванного. Рассеянно натянув перчатку на правую руку, с подозрением и желанием посмотрел на бесстрастно мерцающие окошки. - Мише-е-ель! – закричал он пронзительно – и медленно подался назад, спускаясь по ступенькам. Ответа не было. Крикнув еще пару раз, Томми почувствовал, как сжимается сердце от уверенности, что все пропало, что они больше никогда не сойдутся на сеновале, никогда не будут целоваться после этого под звездами, никогда… Из него словно вырезали что-то, вырезали живьем, даже не сунув грязного сучка в зубы. - Мишель… - тихо сказал он и развернулся, чтобы уходить. - Томми Атчисон, - позвали за спиной. Обернувшись, он успел заметить колыхнувшуюся занавеску. - Слава Богу, Мишель, солнышко… - зачастил Томми, бросаясь было к дому, как вдруг голос из-за занавесок продолжил: - Я так тебя ждала… Так ждала. Так боялась, что ты не придешь. Он замер. Мишель можно было назвать уж какой угодно, но не робкой. Она первой предложила, и настояла, и она же говорила, когда смогут встретиться, и говорила, где, и… такая девочка не могла просто ждать. Не могла говорить того, что доносилось из дома. - Мишель? – горько спросил Томми, и голос сказал: да, это я, приди сюда, спаси меня, спаси моих сестричек, спаси Дикки, малыша Дикки… ах да, Дикки ты уже спас. Томми вздрогнул. Сжал в кулак потеплевшие пальцы левой руки. В этот же миг весь дом неуловимо изменился, словно вывернутый наизнанку. Чуть сдвинулись доски обшивки, чуть наклонилась крыша, съехались окна – и вся ферма вдруг оказалась существом. Освежеванным, в котором ужасным образом вплелась и Мишель. А может быть, оно всего лишь убило ее и поживилось воспоминаниями. Фермеры учились выживать при встречах с освеженной натурой – но никак не понимать оную. Томми побежал. Не оглядываясь, все время ожидая, что здание вырвет фундамент из почвы и погонится следом, накажет за медлительность, погубившую Мишель, за неуклюжесть, погубившую маму, за трусость и паникерство, из-за которых он теперь странствовал без отца. За все. И что это будет за наказание?.. Томми несся прочь, пока не сгустились сумерки и не наступила ночь. Гналась ли за ним ферма-Мишель, или нет – он сумел убежать оттуда, и, пройдя еще немножко, оказался на трассе. Задрав голову вверх, он принялся изучать небо, стараясь не думать про Смитсонов. Редкие тучки проносились вдаль, туда, где небо, как и земля, сперва начинало сминаться в складки, а потом и вовсе ложилось несколькими наползающими друг на друга слоями. Там же было светлым-светло от звезд. Над головой Томми оставались уцелевшие от Млечного Пути реденькие ручейки, а в другой стороне тьму только изредка освещало по нескольку искорок. Томми повернулся спиной к пирующей Глубине и пошел в сторону сгущающегося мрака. Странное онемение накатило из бездонной глотки слепой ночи, так что, кто бы ни ждал его в темноте, это уже не казалось важным. Он вдруг подумал, что, видимо, окончательно потерял Мишель. Отвернулся от нее. Отказал ей в том, о чем она просила… - Не валяй дурака, - сказал он себе голосом отца. Помогло: Томми вдруг понял, что бредет посреди темных полей глубокой ночью, даже не включая фонаря. Словно нарываясь на когти или на чью-то пулю. Он встряхнулся и остановился, пытаясь прикинуть, где бы сподручнее дождаться утра. Фантазия населяла темноту десятками причудливых существ, причем некоторые были огромными, как фермерский дом, да и формами смахивали на ожившие здания. Томми торопливо выбрался на середину трассы, завертелся на месте, пытаясь угадать, куда палить сначала… И вдруг краем уха услышал странный, уже совсем не такой привычный, как когда-то, звук. Звук мотора. Глухой и низкий рык. Томми нервно развернулся на каблуках и заторопился обратно, в ту сторону, откуда пришел. В рычании приближавшейся машины увязали и шум сосен, кланявшихся промозглому осеннему ветру, и шлепки рифленых подошв об асфальт, и тоскливые совиные уханья. Томми ускорял шаг, надеясь, что машина не окажется болезненным бредом. Надеясь увидеть живых – не освежеванных – людей, услышать голоса, увидеть свет. Видимо, поэтому за гулом приближавшегося двигателя парень не сразу услышал утробное ворчание с обочины. А может быть, не придал значения: ведь люди спешили к нему, так что ничто плохое уже не имело прежней власти, не так ли? Когда ворчание приблизилось, Томми все же обернулся, ища глазами в колеблющейся темноте нужный силуэт. Освеженный медведь, думал он, это может быть даже освежеванный медведь. Или лось. Или… дуб. Или Мишель. Томми вскинул ружье, не испытывая больше уверенности, которую винчестер придавал днем. И старый отцовский нож, мертво висевший в ножнах у пояса, тоже не помогал. Потому что он не стал бы стрелять в Мишель. Просто не смог бы. В этот момент длинные мощные лучи фар высветили на обочине огромное косматое туловище. Длинные пряди – только вот это щупальца, а не шерсть, подумал парень, торопливо прицелившись в существо, - колыхались не в такт порывам ветра. Вытянутые челюсти громко лязгнули, брызжа мутной пенистой слюной. Восемь пылавших фасетчатых глаз засверкали, как рубины преисподней, о которых говорилось в Писании. Машина, показавшаяся из-за поворота, взревела движком и ускорилась, визжа покрышками. Теперь, слушая полязгивавший и погромыхивавший кузов, Томми чувствовал себя заклиненным между прутьями в ограде. Ни увильнуть от надвигавшегося автомобиля, ни отбиться от освежеванного. Как сказал дядя Фрэнк за две минуты до того, как пара освеженных бурозубок достала-таки его и пробурила с дюжину сквозных дыр в груди и животе: а вот это уже переплет, Томми! В отчаянии парень выстрелил в морду монстра, с бешеной радостью увидев разлетавшиеся ошметки. Освежеванное поднялось на дыбы, огромное – повыше иных домов. Взревело. Но в реве были слышны слова. - Сынок, - сказало освежеванное, - ты меня бросил. Ты бросил Мишель. Ты нехорошо обошелся с Дикки. Томми застыл, не в силах передернуть затвор. Беспомощный и раздавленный. Левая кисть радостно пела каждой мелкой косточкой. Взвыли и завизжали тормоза, сзади пахнуло горячим, отдающим машинной смазкой и разогретым металлом воздухом. Оглянувшись, Томми увидел за собой остановившийся чуть ли не поперек дороги автобус. Словно по неслышному сигналу, передние дверцы распахнулись, оттуда выпрыгнули две высокие фигуры с винтовками в руках. Странные были винтовки: здоровенные и массивные. Первый выстрел прозвучал, словно лед, взломавшийся на могучей реке. Второй выстрел раздался, будто лопнуло разодранное молнией небо. Третий выстрел раскатился, как рев разодранной в клочья луны, давно уже всосанной Глубиной. Рев монстра сделался неразборчивым, а затем перешел в скулеж, тоскливый, пронзительный… ржавый. Затем наступила тишина. Томми стоял в луче света, аккуратно держа винчестер на отлете, чтобы не схлопотать пулю. Такое уж время было, когда верить вслепую нельзя было даже тем, кто вроде бы и не поменялся внешне. Даже в местах, вроде бы не задетых Тягой. Потом кто-то из снайперов бросил пару отрывистых слов внутрь салона – и забрался туда сам. Томми подошел поближе, и тут снайпер – не старая еще женщина – высунулся из автобуса и замахал рукой: - Быстрее! Некогда тут! Чувствуя, что вот-вот очнется от странного, светлого и приятного сна, парень подошел ближе. Автобус не был простым – приземистый, массивный, сильно присевший под весом тщательно раскрашенных пластин металла, наваренных поверх стенок и крыши. Бронированная крепость на колесах, в которой разъезжали снайпера с крупнокалиберными винтовками. Что и говорить – не чета фермерским домам, в которых пытались держать оборону Томми с отцом и их соседи. Тяга не разбирает, напомнил себе Томми. - Ты остаешься?! – нетерпеливо спросила женщина. – Или подождешь следующего рейса, а, малыш? - Я не малыш, - автоматически сказал парень, держа левую руку в тени, а правой все еще придерживая винчестер, - я уже убил две дюжины освежеванных! И… - Полезай внутрь, - донесся гортанный мужской голос изнутри автобуса, - не то мы все дополним свои списки, это сейчас быстро. Ну?! И Томми взлетел по ступенькам, ведущим в теплые и светлые недра автобуса. Сейчас он не помнил о перчатках, о Мишель… не помнил ни о чем. Ему по-детски сильно хотелось увидеть, что же будет дальше, после ребристых блестящих ступеней и простенького повидавшего виды коврика «Цепочка приветствует». Взревев, автобус развернулся и понесся по дороге, набирая скорость. Томми не обратил на это внимания. Он во все глаза таращился на странную компанию, собравшуюся перед ним. Высокий широкоплечий юноша с лошадиным хвостом, смуглый, кареглазый, одетый в кожаную рубашку и кожаные же штаны, густо покрытые завораживающе красивой вышивкой. Юноша пониже ростом, тощий, с выпирающими локтями и коленками, со съезжающими с носа очками, покатым лбом и открытой улыбкой, в футболке, безрукавке и слаксах. Девушка с белокурыми волосами и огромными синими глазищами, с блокнотом в руках и кучей цветных ленточек в волосах. Мальчики помладше, двое, рыжие как морковки, с веснушчатыми продувными рожицами. Девочка лет, может, шести, в переднике и с испачканными мукой руками. Трехлетний малыш, стриженый совсем коротко, с расцарапанным личиком и с большим серым котом на руках. Стрелки, видимо, сидели спереди, напряженно глядя в ночь. Все эти люди были до изумления непохожи друг на друга, не чувствовалось в них ничего, что обычно свойственно семье, годами притирающейся друг к дружке. И все же даже сейчас, усталый, раздавленный тоской и страхом, Томми чувствовал, что в каком-то смысле все они близки между собой. Даже ближе, чем бывает у кровной родни. Так он и познакомился с Цепочкой. Некоторое время и хозяева, и подобранный гость помалкивали. - Ведомый или Ведущий? – спросил вдруг один из рыжих мальчишек с жадным любопытством. - Тихо, Дрейк, - одернул его очкарик, - веди себя хорошо. Вы один? – спросил уже он, и Томми растерянно кивнул. - Я потерял отца… дня два назад, кажется. Освежеванные, - коротко добавил он. - Ты потерял Ведущего, - понимающе кивает юноша в кожаном костюме, - и у тебя не нашлось Ведомого, верно? «Мишель». - Что такое… Ведомый? - Человек, которого ты ведешь за собой. О котором ты заботишься. За которого несешь ответственность… - девушка запнулась, оглянулась на очкарика, прикусив губу: - Перед честью и совестью, перед долгом и милостью. - Подопечный, как приемный сын миссис Диш? – уточнил Томми, нервно щурясь при виде быстрого обмена взглядами. - Не совсем. – Юноша в очках прокашлялся. - Не совсем так. Смотри. В любой паре, связанной между собой отношениями кто-то сильнее, прочнее, больше умеет, легче справляется с неприятностями… превосходит в чем-то. Никто из них не беспомощен. И не всегда… - он прищелкнул пальцами, - не всегда сильнейшим все время оказывается один и тот же. Один лучше охотится, второй – готовит еду, один – сражается, второй читает. - Но в такие дни, как сейчас, кто-то все же лучше приспособлен, а кто-то хуже, - сказал вдруг один из рыжих. – Например, я веду Пинка, - он ткнул локтем очкарика, и тот очень серьезно кивнул, а Пинк ведет Люси, - девушка чуть потупилась, а вот Эрик ведет меня – парень с лошадиным хвостом усмехнулся. Томми не стало намного понятнее, но – Мишель Смитсон! – он понял, о чем примерно речь. - Нет. Не нашлось. Ведомого. Все фермерские семьи в округе… - Томми помолчал, - я – последний, словом. - Невесело, - гортанно сказал водитель, показывая, что и он не упустил нити беседы. – Что ж. Ты хотел бы двигаться с нами дальше, парень? - Томас Атчисон, сэр, - сказал Томми. – Да, конечно же, хотел бы. Только куда вы направляетесь? - Туда, где обнажилась сущность земли, сынок. Как можно дальше от Глубины. Звучит страшно, подумал Томми. Звучит, как будто мы спешим в ад. Потом он посмотрел на залитые свечением задние окна и поправился: в другой ад. Потому что Глубина в некотором смысле и была адом, обретшим силу забрать все, что пожелается. Рыжие и девчонка попытались подначить Томми, пока он тихонько устраивался в углу, поминутно краснея от мысли, что приходится стеснять чужих людей в их доме: пусть они многое пережили с отцом, пусть не стесняясь входили в безлюдные фермы и брали нужные припасы, сколько могли унести, - автобус дышал теплом, заботой и домовитостью ничуть не меньше, чем родной «Зеленый вьюрок» Атчисонов. Был обжитым. Был… домом. Потом он сделал вид, что дремлет. Мужчина за рулем – Брэтт, старший из Ведущих этой Цепочки, - окликнул Томми и посоветовал поставить ружье на предохранитель. Томми покраснел: он и впрямь собирался спать в обнимку с винчестером, просто ничего не мог поделать со въевшейся тревогой. И выполнил просьбу. Затем рядом устроилась Люси, которую обступили второй рыжий, младшенькая Кэнди и малыш Таби с неизменным котом на руках. Старший из рыжих смазывал внушительный Кольт 1911 за другим столиком. Томми видел, что и он жадно ловит слова Люси. - Итак, - сказала Люси, шелестя страницами странного толстого альбома с плотными листами, - мы остановились на том, как Мано пошел по гребню… - И по левую руку от него была Глубина, кишащая освеженными, - подсказала Кэнди. - А по правую другая Глубина, в которой была только серая мгла, сырая, леденящая и липкая, - нараспев процитировал старший из двойняшек-рыжих. Потом он смутился и с головой ушел в чистку оружия – ну, или сделал вид. - Перед ним оказался дом. Роскошный дом со множеством комнат, водяным отоплением, водопроводом и канализацией, блестящий от полированного камня, лакированного дерева и зеркал. Дом знавал лучшие времена, потому что он висел на гребне неуклюже, скособоченный, потрескавшийся и скрипучий. Мано посмотрел на дом, и решил, что лучше его обойти. Для этого надо было спуститься по гребню в какую-то из сторон. - Не в левую! – потребовал Таби капризно. - Там свези! - Не в левую, подумал Мано, - продолжила читать Люси, и Томми побился бы об заклад, что она улыбается: - У него не было столько патронов и оружия, чтобы отбиться от освеженных. Но дом гораздо сильнее наклонился на правую сторону, и спускаться пришлось бы дальше. А это значило уйти в туман. И может, даже заблудиться! Кто-то тихонько вздохнул, и Томми не сразу понял, что это был он сам. - Но никому Бог не дарит вечности на выбор, только на деяния, - сказала Люси, - и Мано, помолившись, пустился в дорогу – по правому склону. Он шел, стараясь не оказаться на пути, по которому падал бы дом, случись тому рухнуть в эту же самую минуту. И не сразу понял, что оказался уже в густой мгле. Мгла пахла грибной прелью, осенней землей и дымком, так что Мано не сразу распробовал в воздухе привкус крови и пота, и свежее выпотрошенного оленя. А когда учуял, остановился и достал нож. Тогда из тумана вышел юноша. Кэнди мечтательно вздохнула: - Красивый? - Прекрасный, как принц, - подтвердила Люси, - и сказал он Мано: пошли со мной, я проведу тебя нужной тебе дорогой. Я, сказал юноша, многим тебе обязан, еще с тех лет, когда ты ушел из дома, чтобы искать свою судьбу подальше от родителей. Тут Мано рассердился и занес нож, но юноша только покрутил головой, смеясь, а затем и вовсе наклонился вперед, упираясь руками в колени, и тогда Мано увидел, что у красавчика нету затылка и на спине видны ребра и хребет. Мано ткнул ножом, но юноша смеялся дальше, только зубы у него росли все сильнее, становились все длиннее, и Мано опустил руки и побежал от чудовища. Люси перевела дух. Снаружи поднимался ветер. - Он падал, сбивая локти и колени, он бежал, отмахиваясь ножом от жадных рук тумана, и все же выбрался, когда смех стал настолько громким и гулким, что уши грозили лопнуть, не вместив шума. Он стоял там, откуда начинал дорогу – перед тенью от дома. Мано посидел, отдышался и решил рискнуть пройти под домом. Но тут он увидел колоду. Напрягая все силы, он поднял ее и подпер дом снизу. Едва он посмотрел под ноги, как заметил вторую и третью колоды. Мано поднял их все, и дом больше не кренился. Тогда он прошел под ним и выбрался на гребень. И едва сделал несколько шагов, как его окликнули. Обернувшись, Мано увидел мужчину и женщину в годах, с серебристыми волосами. Мы просим взять нас с собой, сказали они, и мужчина добавил: были годы, когда я мог бы отвести тебя туда, куда ты идешь, но теперь тебе придется вести меня, сынок. И тогда Мано понял, что за юношу видел он в тумане Глубины по правую руку. Это была его беспамятность. Он попросил седовласую пару идти с ним, и стал ведущим, а мужчина стал ведомым, а женщина – ведомой мужчины. Так началась первая Цепочка. Некоторое время спустя, - читала Люси, - они нашли тачку, лежавшую на вершине холма из щебенки. Осыпи раскатились далеко в глубину… - Что это за сказка? – спросил Томми сквозь сон; и окончательно утонул в грезах. Однокрылый виверн и тополь о шести дуплах, конь с семью ногами и двумя головами, пес с тремя пастями в груди, животе и горле, великан и карлики – все они были во сне, все пришли с просторов сказки… Утром он очнулся с рассветом. Люси и младшие еще спали, рыжий чистил картошку, очкарик потихоньку крутил динамо-машину, заряжая фонарики. Книжка сказок лежала, открытая на последней странице странной сказочки про Мано. Томми осторожно заглянул внутрь. «Как с рыб, птиц и зверей сорвало кожу, шерсть, перья и чешую Тягой Глубины, так и из подлого человека вырывается клочьями душа. Нет разницы между Глубиной бедствия и Глубиной бесчестья. Но если освеженного внешне узнаешь сразу, то опустевшего внутренне – нет.» Мишель появилась перед глазами сразу. Кем она была бы? Домом? Виверной? Двуногой белкой в огне? Томми не помнил сказку, но знал, что Мишель останется самым страшным его грехом. Потому что для нее он мог стать Ведущим, тогда как и папа, и мама вели его самого, прежде чем погибли. - Не выспался, что ли? – негромко спросил юноша с конским хвостом… Эрик, вспомнил Томми. Эрик. Томми покачал головой: - На ферме это уже поздно, Эрик. Все… все нормально. - Я стану твоим ведущим, - тихо сказал Эрик, потому пожевал губами и потер глаза пальцами: - Мы долго вчера, понимаешь, говорили… о тебе. Решили так. Твоим ведомым будет Глорин, тот рыжий разбойник. Эрик помолчал, потом положил руку на плечо Томми и сказал: - Ты слышал Первую Сказку, написанную в Цепочке, верно? Так вот это все так и есть, имей в виду. Слушаться и помогать ведущему, направлять и поддерживать ведомого… Это наша правда. Ты сможешь думать о других прежде, чем о себе, а? Сможешь думать о Цепочке?! Эрик облизнул губы, не отрывая взгляда блестевших глаз от лица Томми. Тот нервно запихнул левое запястье поглубже под себя: зуд казался почти реальным. - Проверим, куда мы денемся, - сказал Эрик спокойно. И поднялся на ноги. - Сейчас мы пойдем… - тут автобус резко затормозил, и Томми непроизвольно схватил Эрика за руку, удержав от падения. Схватил левой рукой. Левой. И судя по заново насторожившемуся взгляду, тот почувствовал под перчаткой… что-то. Спросить – уже не успел. - К оружию! – скомандовал мужчина, выскакивая из-за руля. Томми снял ружье с предохранителя, вскочил и поспешил к дверям. Позади стремительно и слаженно просыпалась Цепочка. Ни разу до того он не чувствовал себя так надежно и защищенно перед самым боем. Ни разу, даже с отцом. Потом Томми выглянул из окна – и ощущение пропало, сменившись стылой пустотой внутри. Крупные освежеванные на его памяти никогда не держались вместе. Ненавидя друг друга зачастую больше, чем что бы то ни было другое, они сразу же начинали грызться. Грызться насмерть. Стайками могли охотиться зверьки помельче: кролики, белки, даже сурки. Это было опасно и жутко едва ли меньше, чем производное медведя… но такого, как встретилось им на дороге этим ранним утром, Томми не представил бы даже в страшнейшем кошмаре! Освежеванных крупных зверей в стае насчитывалось не менее двух дюжин. Среди них громадными силуэтами высилось три гиганта, не иначе, как бродячих освеженных деревьев-исполинов. Зверья и птиц поменьше сосчитать бы не удалось и более толковому в математике человеку. - Сзади, - тихо сказала Кэнди, когда мужчина, поколебавшись, снова уселся на водительское место. Томми обернулся: дорогу позади и впрямь заполоняли монстры. - Что ж, - сказал Эрик, пристально глядя на дорогу, - что ж. И начался бой. Крупный калибр винтовок взрослых сочетался с разрывными боеприпасами у оружия мелкоты, и только картечь Томми с трудом выдерживала конкуренцию. Он вертелся юлой, стараясь прикрыть и Глорина, а заодно и остальных, кто был в Цепочке ниже. Потом… потом он снова услышал Мишель. Не грубый бас Мишель, вросшей в дом, а чистый звонкий голос прежней девушки. - Беги, Томми! – кричала она. – Пока они не замечают тебя! Он потряс головой и разнес в клочья длинное сегментированное тело с барсука размером. Перегнулся через перезаряжавшегося Эрика и выстрелил трижды кряду, не давая напасть чему-то наподобие койотов. А потом Мишель закричала снова, и этот крик был уже иным. Странным. - Сними перчатку! – кричала она, и Томми снова замотал головой, чувствуя, как соскальзывает в безумие. Он вскинул винчестер – и длинная когтистая лапа, протянувшись из-за Эрика, хватанула его за бедро и выдернула в самую гущу освежеванных. По разодранной ноге заструилась кровь, раны ожгло, точно огнем. Огромные когти вновь поднялись над ним… и Томми снял перчатку с левой руки, показав освеженное запястье. Тогда его спас отец, почти вовремя выдернув из Тяги, - а ведь освежеванный медведь уже несся к ним, тот медведь, что оставил Томми сиротой. Существа отвернулись от Томми и ринулись к остальным членам Цепочки. Он поднялся на ноги, вскинул ружье… и понял, что расстрелял последние патроны, что были в карманах. Сумка же осталась в автобусе, до которого поди прорвись через плотную и алчную очередь. Развернувшись, Томми отошел к лесу, все больше хромая. Тут до него донесся крик, и он узнал Кэнди. Наклонившись, парень подхватил ветку побольше – и едва не упал, не удержавшись на ногах. Выпрямившись, Томми посмотрел на освеженных и подумал о долге. Слово вкатилось в стремительно пустеющую от слабости и кровопотери голову, побренчало беспомощно и бесполезно. Холодное, глупое слово. Потом Томми подумал о Цепочке, но и это новое слово не оказалось теплей и важней. - Томми, - нежно позвали его с опушки, и вот в этом-то зове заключался не остывший до конца жар встреч при полной луне, огонь неги и томительный приглушенный свет оставшегося в прошлом мира. Мира, почти ушедшего на Глубину. Томми пошел навстречу зову, навстречу Мишель. Навстречу любви, которая ждет даже там, за порогом параллельного мира. Ждет, чтобы позволить исправить ошибку. Ждет, чтобы согреть, потому что в лесу так холодно, так зверски холодно. Наверняка ждет, ведь иначе… - Тооооооммммииииии! – закричали сзади, и это был голос другой девочки. Голос Люси, за которую он был в ответе теперь. Голос, снова заставивший ныть раны. Томми остановился. Перед ним бесновалась Глубина, что была по левую руку от Мано. Но тогда что же звало его из чащобы? К голосу Мишель присоединился шепелявый детский голосок, и он, вздрогнув, понял, что еще может получить прощение не только любимой… но и малышей! Голосок Дикки прерывался горьким плачем. Томми почувствовал безумное отчаяние, он почти свихнулся, пытаясь смириться с потерей, - а потом сказал себе: вечность дается для поступков, а не для выбора. И пошел к автобусу, игнорируя зов Мишель и ее младшеньких братишек. Ни водитель, ни женщина-снайпер уже не стреляли, их похоронили под собой десятки существ. На глазах Томми огромное дерево торжествующе подняло к серому небу голову Эрика. - Не-е-е-ет! – заорал он. – Стоя-а-а-ать! И вскинул левую руку. Освеженные замерли. Томми прошел мимо выпотрошенного, как рыбка, рыжего Торина, младшего из двойняшек, мимо разорванного в клочья серого меха кота. Схватил за руку зареванного Тами, кивком указал на автобус Кэнди, которая обняла за плечи раскачивавшегося в прострации Глорина. Вскоре вся Цепочка – куцая, оборванная и прореженная, - оказалась в автобусе. - Кто… - сказал Томми, судорожно держась за дверь, - из вас… умеет водить… эту штуку? Люси подняла руку, словно очутилась в школе… где теперь была ее школа? Где, если на то пошло, была уже и школа самого Томми? - За руль! – бросил Томми. – Бегом. Я могу… свалиться. Левое запястье он держал снаружи – и освеженные не приближались к автобусу. Более того, когда Цепочка двинулась и медленно поехала вперед, им с неохотой дали место, хоть Томми, видит Господь, все еще ждал, что его прямо сейчас выдернут из окна автобуса. Большая каменная голова на гребне, вспомнил он. Боязнь признаться себе, кто ты такой. Кажется, в сказке это было тоже. Стоило, чтобы это было в сказке. Вскоре лес остался позади. Потом позади остался первый день, день скорби, горя и слез. Потом остались позади и другие дни, трудные и грустные, ненастные и солнечные. Дни прощаний, особенно расставания с миром, которого оставалось все меньше. И дни встреч с новыми звеньями Цепочки. Новыми и новыми. Но первым звеном, так уж вышло, пришлось остаться именно Томми Атчисону. Он научился убивать людей и щадить монстров, научился судить и принимать судьбу. И однажды автобус, за которым теперь спешило полсотни других машин, скатился с последнего холма, на котором еще оставалась привычная им трава. Томми боялся этого дня сильнее всего. Весь мир, превратившийся в одного безумного хищника… с таким не справиться и десятку освеженных рук. Даже и сотне. Но мир… он был просто другим. Прекрасным. Свежим. Не похожим ни на что, виденное ими прежде. И в нем не было монстров. В нем, как сказала Кэнди, были эльфы. И единороги. И неисчислимые чудеса. Они выбрались. Выбрались. И тогда Томми остановил автобус. Взяв в руки книгу сказок, заученную уже наизусть, он впервые поглядел на обложку. «Цепочка Сказок Для Людей» было написано на обложке крупным почерком фермерского сына. И левши. А выше – «Томас Атчисон». Томми медленно кивнул, вышел наружу и подбросил книгу вверх. Там она сразу угодила в Тягу, но не изменилась, а помчалась вдаль, вдоль изломов и складок смятого Глубиной времени. Теперь можно было ехать дальше. Обсудить на форуме