Иль открывал глаза сразу же, как только утренний ветер с моря трогал его нос и щёки солоноватой прохладной ладонью. Из всех братьев только он просыпался легко и весело, подобно птахе в садовой листве.

Иль улыбался неизвестно чему, потягивался и вскакивал с лежанки. Выбегал из лачуги без окон и дверей, мчался по сырым следам ночного тумана на каменистой дорожке, прыгал через узловатое плетение корней старых деревьев, нёсся вниз по песчаному склону и застывал на берегу.

Смотрел на море: по едва заметному краю, где переменчивые бликующие воды переходили в неподвижную голубизну неба, можно было догадаться, каким выдастся день и быть ли ему вообще.

Нет угрюмой темной полосы? Не будет и непогоды, которая надолго загоняла братьев под ветхую крышу. Славно! Значит, сегодня Иль вымесит глину и приступит к лепке. Правда, ещё могла вспыхнуть багровая зарница. Дед частенько пугал тем, что тогда случится. Конец света, вот что. Но такого на своём веку Иль не видел и не хотел видеть.

Он снова взбирался на откос, преодолевая непокорную силу песка, который точно не желал отпускать ступни и лодыжки.

А не поиграть ли сегодня с беловато-рыжей насыпью, которая, наверное, такая же древняя, как и море?

Иль уселся на текучий песчаный язык, оттолкнулся пятками и ринулся вниз, не жалея единственных штанов.

Вот здорово! Он снова у моря, весь покрытый мельчайшей пылью, которая вспыхивала золотом в лучах солнца.

Так бы и кувыркался целый день — сначала в песке, потом в море, затем в ветре, снова в песке...

Но нужно домой. Иль — работник, мастер. Да какой там работник, просто на подхвате у деда. Ученик, одним словом. Однако в глине и лепке — вся его жизнь. Ну что ж, побарахтался в песке, позабавился, и хватит.

Как только он ступил на дорожку, сразу понял: что-то не так. И верно - дед и браться сокрушённо вздыхали над тележкой с деревянными колёсами. Вчера дед укатил её туда, где братьям бывать не доводилось, - в чужой край. Повез показать неведомым людям их работу.

Иль подошёл, глянул и чуть не заплакал. Тележка была полна глиняных черепков, осколков камня и струганых кусков акаций.

Снова ничего не вышло. Их труд насмарку. Никому не нужен. И стало быть, годится только в мусорный отвал.

Столько жарких дней и овеянных прохладой вечеров, когда от работы дрожали руки, а с носа и бровей капал пот, - всё напрасно!

Дед сделал ему знак рукой — увози, мол.

Иль не посмел возразить, хотя в глубине души возмутился: а почему он? Только потому, что самый младший? Но ничего не поделаешь.

Закусив нижнюю губу, шмыгая носом, Иль подхватил тележку и покатил её за дом, а дальше — по отшлифованной до блеска тропинке.

Сколько же раз здесь проезжала тележка, если почва казалась каменной? И не только на вид — она холодила ноги, как скала, была твёрдой, как скала, такой же чужой и безжизненной, как скала...

Иль вывалил мусор в овражек, который вроде бы уже был заполнен обломками, но, с другой стороны, почему-то казался бездонным. Он тянулся до самого подножия горы, которая уходила снежной шапкой в небо. Чуть поодаль овраг скрывался под плетями ежевики. Её сизо-зелёные листья вздрагивали от порывов посвежевшего ветра, о чём-то вкрадчиво перешёптывались. Иль подумал, что если случайно кто-то потянется за пока ещё незрелыми ягодами, то свалится прямо на острые обломки, поранится и без помощи не выберется. Короче, несдобровать ротозею. Хотя таких здесь и не случалось. Одни они — дед и три брата -- у краешка моря и подножия горы.

Иль поплёлся к дому.

На столе, который был сделан из спила могучего пня, уже стояли плошки и кувшин колодезной воды. Все ждали Иля, но он неторопливо поплескался водой в деревянном корыте, вытерся рубахой, пригладил вихры и только потом присоединился к братьям и деду.

Еды, конечно, было ещё меньше, чем вчера. Если честно, то Иль с тех пор, как стал жить у деда, ни разу не ел досыта. И откуда старик берёт эти пресные сухие крупинки, которые только по виду напоминают обычную кашу? А на вкус они ни то ни сё. Но зато питательные!

Иль принялся за еду, украдкой рассматривая деда, который задумчиво глядел поверх макушек, склонившихся над плошками.

Его лёгкие, как топлиный пух, старческие пряди, длинная борода, кустистые брови были точь-в-точь такого же цвета, как ежедневная пища. Да и длинная рубаха, не скрывавшая острой худобы тела, такая же пепельная.

Иль вдруг представил: вот дед, чтобы накормить свою ораву, трясёт дырявыми рукавами и бородой над плошками, и они наполняются этой «сытой», как он называл повседневную пищу. Иль сделал вид, что утирается, и сплюнул последние крупинки в руку. Тут же устыдился и бросил их на землю: птички подберут.

После трапезы дед куда-то собрался. Накинул плащ, взял посох и заковылял по направлению к морю.

А Иль с братьями принялись за работу.

Тома стругал куски стволов акаций, Лук обтёсывал камни. Иль лепил.

К вечеру вокруг каждого толпился свой народец: мужчины, женщины и дети. Из камня, дерева и глины. Так похожие на настоящих! Вот каменный воин взмахнул саблей, нахмурил брови и словно разодрал рот в крике: «В атаку! За мной!» А на деревянном лице крестьянской молодки засветилась ласковая улыбка. Она склонилась к корзине, в которой лежит её младенец. Глиняный рыбак, закинув на плечо снасти, засмотрелся в небо, не собирается ли буря.

Иль вздохнул. Всем хорош народец каждого из братьев, но молчалив. Дед сказал, что рано или поздно фигурки оживут, заговорят. До той поры самим братьям нельзя и словом перемолвиться. Потому что за мастера говорит его изделие. Пока что вокруг царит тишина. Даже над оврагом с мусором больше звуков.

Илю стало скучно. И досадно. Ну сколько можно корпеть над тем, что никогда не станет двигаться, работать, чувствовать, подобно человеку? Он взял красно-бурого босоногого подростка в неподпоясанной рубахе. Его макушка уже чуть подсохла и покрылась крохотными трещинками, отчего волосы и впрямь выглядели настоящими. Иль грязной рукой пригладил свои и усмехнулся. Потом поднёс фигурку к глазам. Что это такое?

Про глину он знал всё. А вот с тем, что быстро сохнущее месиво может излучать свет, столкнулся впервые. Глина ведь матовая, поглощающая лучи, совсем не такая, как материал Тома и Лука.

Неожиданно Иль прижал вылепленного мальчонку к щеке. Ну надо же — он тёплый! И не от солнышка, которое так и шпарило по осоловелой от жары листве, каменной дорожке, щелястой хижине, белёсым потёкам пота на рубашках братьев. А от того, что у фигурки внутри. И что же там?

Иль безжалостно переломил её, впился глазами в плотные, без пустот — хорошо вымесил! - обломки. Ничего...

Фигурка полетела в корзину со вчерашними недоделками.

А на щеке осталось тепло.

И от этого ощущения Иль кое-что вспомнил.

Когда-то, где-то он бегал таким же мальчонкой-распояской по своему селу. Жил не с дедом и братьями, которые, конечно, не были ему братьями по крови, а с отцом, матерью и сестрёнками-близняшками в хорошем бревенчатом доме. Спал не на каменистом полу хижины без окон и дверей, а на лавке под одеялом из ярких кусочков ткани. Ел настоящую кашу с молоком, пироги, похлёбки за крепким столом. Пас скотину, работал с отцом в поле. Не было никакого моря и горы. Был целый край с трудолюбивыми сёлами, река, два озера, далёкий город, в который отец когда-нибудь обязательно бы взял с собой Иля на зимние заработки. Да-да, в том краю были обязательными весна, зима, осень. Не только вечное лето, как здесь, возле деда. Но всё однажды кончилось. Может быть, только для Иля. Хорошо бы, если только для него.

Иль, радостно и осторожно плутая в воспоминаниях, случайно глянул на свой глиняный народец.

Вот это да! Он ожил, зашевелился.

Рыжие и шершавые от присохшей глины руки потянулись к глазам — протереть, смахнуть морок.

Но это не наваждение! Мужчины собрались в круг, размахивали руками, показывали на дорожку, которая, наверное, казалась им нагромождением каменных холмов.

Женщины хватали ребятню, успокаивали, увещевали, грозили и даже шлёпали непосед.

Иль напрягся и услышал голоса. Народец собирался перебраться через камни и обосноваться там, где росла высокая трава.

Неужели дед был прав? Наступил миг, когда поделки ожили! Вот здорово-то!.. Нужно показать братьям!

Иль оглянулся на них.

Тома растянулся на земле и глазел на то, как деревянные пастухи сгоняли отару, а женщины и дети продевали в ручки корзин подобранные веточки, которые вполне годились для переноски тяжёлой поклажи. Тоже собирались куда-то.

Лук шутливо заслонялся ладонями от пик наступавших на него каменных стражников, беззвучно смеялся, как от шекотки.

- Эгегей! Здравствуй, новый мир!

Иль сначала услышал радостный крик, а потом только осознал, что он вырвался из его рта, отучившегося говорить. .

К птичьему щебету в кронах сада прибавились удивлённые восклицания, выкрики, хохот братьев-мастеров.

Вечером, когда вернулся дед, они уселись за столом, на котором не было ничего, кроме кувшина с водой. В ласковом прищуре морщинистых век деда блестела влага, узловатые худые руки подрагивали, довольная улыбка пряталась за пепельными усами, а сам он отмахивался от бесконечных «а почему», «а как» и «что будет».

- Нужно посмотреть, как фигурки... человечки устроились на ночь! - заявил Тома.

- Не вздумай! - строго, как прежде, предупредил дед. - Пусть справляются сами. И побольше уважения к созданному вами народцу. Ну что это такое — фигурки, человечки?! Люди — вот как следует их называть. Им столько всего предстоит сделать! Не меньше, чем выпало на долю вам самим. А может, и больше...

Утром Иль отправился не к морю, а в глубь сада. Новые люди куда-то подевались. Стало обидно: ну что ж они так сразу позабыли тех, кто их создал. Иль с трудом отыскал маленькие хижины и загон из опавших веточек.

Народец горевал: за вечер и ночь, пока строились жилища, один глиняный человек потерял дарованную жизнь. Или камнем придавило, или веткой. Над ним, воздевая руки и запрокидывая голову, голосила женщина. Рядом стоял мальчонка.

Подошли каменные воины, подняли недвижное тело, понесли к корням старой кряжистой яблони, опустили на землю.

Жизнь народца забурлила с новой силой. У яблони, которая, наверное, казалась новым людям чем-то запредельно огромным, уходящим в такую высь, что и не вообразить, остались только женщина и её сын.

Иль помнил слова деда, но всё же решил вмешаться. Наклонился над скорбевшими. Его тень стала непроглядной темнотой для сироты и вдовы. Взял крошившееся тело.

Да, теперь это просто глина. Без тепла, которое шло изнутри, без отблеска света.

Иль сжал ладонь в кулак, медленно высыпал крошки и пыль на землю. Стало так горько, как никогда не было раньше.

Иль заспешил к дому. Нужно бы расспросить деда о том, как продлить существование новых людей. Иначе зачем их вообще создавать?

Но у лачуги оказались незнакомцы. Иль похолодел, потому что понял: пришла настоящая беда.

Дед согнулся перед пришлыми чужаками так, что его борода коснулась земли. Лук и Тома, бледные, перепуганные, жались друг к другу поодаль. И сам Иль не мог шевельнуться от странного оцепенения.

Длинный, как пиявка, человек в камзоле плевался ругательствами. А тот, кто носил тёмно-синюю мантию, приказал:

- Веди нас, показывай уродцев, которых ты называешь новыми людьми!

- Конечно, господин, - с жалкой угодливостью вымолвил дед и попытался разогнуться. Заохал и упал на колени.

А потом добавил:

- Только ребят не трогайте, господин. Они особенные, других таких нет... Они настоящие мастера!

Человек в латах, которые сияли так, что слепило глаза, злорадно сказал:

- Так стало быть, всё дело в твоих ребятах?

И, стуча каблуками по дорожке, направился к братьям.

Дед вдруг пополз к нему на коленях, но получил стремительный удар сапогом в грудь.

Илю показалось, что всё вокруг издало вопль боли и ужаса. Голубое небо полыхнуло багрянцем, гневно дрогнула земля, ветер закружил в воздухе чёрную от горя листву.

Но через миг всё стало прежним, но почему-то более страшным, чем буря, которая только что мелькнула и тут же исчезла, будто и не было её.

Дед лежал навзничь, его грудь с остро выступившими рёбрами ещё вздымалась.

- Ты кем себя вообразил, старый безумец? - прогрохотал человек в мантии. - Создателем миров? Они завоёвываются, а не создаются! И есть только один великий завоеватель — наш Император!

- Отступник... - презрительно бросил закованный в латы и снова занёс сапог над дедом, но передумал бить, тяжко развернулся и отошёл на своё место позади тёмно-синей мантии.

Иль почувствовал, что его босую ногу кольнуло. Глянул вниз. Это копьё одного из каменных воинов оцарапало лодыжку.

Новые люди шли защищать свой мир. Смехотворно маленькие, хрупкие, безнадёжно слабые. Но со светом и теплом внутри глины, дерева и камня.

Нужно кому-то противостоять злодеянию. Но ведь не им же! Иль захотел остановить, нагнулся, но куда там — тотчас забился в чьих-то сильных руках. Лук и Тома тоже пытались вырваться от захвата настоящих стражников, которые, видно, прятались раньше за домом.

Блестящие латы, мантия, длинные камзолы затряслись от хохота.

Сапоги в железных заклёпках в один миг расшвыряли маленьких воинов, рыбаков, крестьян и пастухов.

- Дави их!

И под толстыми подошвами и каблуками со слабым хрупом исчезли женщины и дети со своим оружием — кусками веточек и щепками.

Иль поднял к небу залитое слезами лицо. Праздничную голубизну перечеркнул замах сабли.

Иль очнулся от грохота. Точно с таким же шумом когда-то сыпались в овраг осколки, обломки и прочий мусор. Солнце поливало медовым жаром груду отходов. Плети ежевики почти не давали тени.

Где сейчас Тома и Лук, дед и сам Иль? В овраге среди прочего лома? А где-то завоёвывает новые миры — в хруст, прах и тлен — всемогущий Император.

И вообще непонятно, есть ли смысл в каком-либо мире. А что справедливости нет, так это точно.

Небесная эмаль пошла трещинами, откололась, обнажила чёрно-багровую изнанку. Сейчас, наверное, наступит тот конец света, которым когда-то дед пугал братьев.

И точно: зловещие тёмно-красные, как кровь, зарницы оцарапали мглу, разодрали её.

Иль почувствовал запредельную боль, словно его тело с чудовищной силой смяли, вымесили, растянули, снова сплющили.

Но он обрадовался: значит, он станет новой фигуркой. Новым человеком. И когда-нибудь да оживёт. Потому что наперекор всему сохранит тепло и свет, с которым доведётся покинуть старый мир.