— Вот спросить хотел.

Архипыч осторожно отложил обугленные тушки на обочину, качая головой и причитая на диковинный камчадальский манер. Газеты ещё шевелились, ещё пытались взлететь, добраться до звенящего смыслом и силой провода. Пахли чуток пригоревшей выпечкой и свежей бумагой. Как март.

Полтора Волкодава мрачно озирался, с трудом удерживаясь от воя. Непролазный лес по обе стороны от старицы выглядел непролазным даже для ражего плечистого увальня, перекидывающегося в гигантского бурого волчару. Дорога смахивала на останки трудов доисторической цивилизации. Смердело — от звенящих проводов грёзовода — настоявшейся вонью десяти разновидностей дыма.

Да ещё Архипыч вот совершенно слетел с котушек.

— Говори.

— Р-распятие-то на что?

Архипыч хмыкнул, двинулся по дороге, аккуратно огибая ямы. Пощипал седую курчавую бородёнку.

— Ты, к примеру, самородок видел?

Полтора Волкодава покосился на старенького корректора, нехотя кивнул. Зарычал осуждающе, передёрнул плечами. Цепи забренчали тонко и подло.

— Раньше как было? — спросил Денис Архипыч. — Ангелусы, демониумы, парадизы, эдемы, элизейские поля, опять же, д-да… Всё по местам, каждая вещь на предначертанном месте. И если купец Мамонтов отправлялся в путь-дорогу, то знал: по земле-то он едет между сопок от Каракуля до Сафьянного, а по большому-то счёту — между небом и преисподнею.

Старенький наган хлопал старичка по бедру, огромное медное распятие искрилось на солнце, вонзившем лучи между рядами крон.

— Пф, — веско сообщил Полтора Волкодава, принюхиваясь.

— А то. Теперь же все они – как самородки посреди породы. Поток информации такой, что ты не знаешь, куда глядеть. Про рай каждый знает, а вот Шамбала, да Ксанад, да Бразил, да Ирэм как проявятся вокруг — куда идти? Который рай-то твой? Который нужен? Который положен? Нет ответа!

Денис Архипыч вдруг споткнулся, пал на колени, а прежде, чем оборотень спохватился, уже выхватил оружие и прицелился вдоль дороги, бормоча, будто в забытье:

— Ждём, Полтос… ждё-о-ом…

Из-за купы разлапистых елей доносились механические жужжание, гудение и лязгающие матерки. Полтора Волкодава почесал занывшие шрамы на боку, сплюнул в лопухи и чинно уселся на сухой песок. Опыт подсказывал, что так-то уж много времени непрошеные гости у Архипыча не отымут, а ещё — что стоит держаться строго позади боевого корректора.

— А где дым-то? — озадаченно проворчал старик. — Что-то тут... дыма ж нет.

Оборотень зевнул, зарылся мозолистыми пальцами в косматую рыжую бородищу, ожесточённо чешась. Нету — значит, нету; делов-то. И почти сразу перестал, застыл с глуповатым видом, нахмурился.

Что?

 

— Что?!

Иволгин медленно поднимался из-за стола: в несвежей белой рубашке, в заброшенном за плечо белом галстуке, в мятом белоснежном костюме-тройке главред чудовищно напоминал полезшую из кадки опару, рыхлую, ноздреватую, отдающую дрожжами. Только сизый нос на болезненно побледневшем лице позволял вспомнить, что перед посетителями стоит именно вседержитель и автократор «Краевого листка».

Марьян медленно отодвигался назад, стараясь охватить взором необъятные просторы маститого журналиста. Пока более или менее получалось, другое дело — что виды не радовали, не могли и отнюдь не стремились радовать глаз.

Эхо терпеливо моталось из угла в угол кабинета, периодически задевая испачканным кефиром рукавом Марьяново ухо, покряхтывало едва заметно под весом Иволгинова «чта» и выразительно воздевало горе свободные псевдоподии.

— Сколько?! — возопил Иволгин, не дожидаясь последних отзвуков.

Потупившись, Марьян повторил цифру замогильным голосом, как и следует читать сводки о потерях с фронтов заведомо проигранной войны. Эхо замедлило было бег, но тут же опрометью метнулось таскать «скольки» дальше. Из большой залы доносился треск немногочисленных уцелевших пишмашинок, капризных и избалованных механизмов, используемых не менее вздорными редакционными машинистками. Из подвала утробно взрёвывало и громыхало инженерное достижение помассивней.

Если бы Иволгин физически был способен выговорить нечто вроде «беда» или «горе», несомненно, он занялся бы этим тотчас же. Увы, столь откровенное уныние не входило в палитру реакций самодержца «Листка», в отличие от стремления незамедлительно отыскать виновных.

— Где?! — проревел Иволгин, выпучив глаза и став интригующе похожим на хамелеона-альбиноса.

Марьян поколебался, панически созерцая метаморфозы работодателя, однако рассудил, что запираться в пределах прямой слышимости от редакционной залы не имеет ни малейшего смысла, и сознался, что ни Юлика Сореля, ни Грега Печорина не видывали в окрестностях уже несколько дней.

Про устойчивый запах дыма, разносившийся от бревенчатого лабаза Печорина, Марьян умолчал, опасаясь уморить эхо бесконечной и бесцельной беготнёй.

— Значит, так, — свирепо сообщил Иволгин, рухнув обратно в кресло и привычным движением извлекая из ящика жестянку монпансье, в силу преклонного возраста достойных включения в список исторического наследия по меньшей мере Державы, если не всего континента. — Так, — повторил шеф, хрупая засахарившимися окаменелостями. — Заказать пару сплетен у бабок-молчальниц. Это раз. Договориться с уездным головой насчёт концерта по поводу семисотлетия печатной прессы Державы. Это… чего ты кривишься, сопляк?.. это, говорю, два. И… — хруст сделался ожесточённым, напомнив о работающих камнедробилках. — И, плеть, что тут сделаешь, да? Мне сюда Архипыча. Это три. Или раз. Короче — в первую очередь!

На миг пригасли лампы, притихли машинистки и поперхнулся даже старинный печатный станок, находившийся в недрах Тамска, согласно местным преданиям, задолго до того, как нога человека ступила на здешние тропы и побережья.

Когда всё вернулось в колею — спустя долгих полторы секунды — Марьян уже кубарем скатывался с наружной лестницы.

 

Смириться с некоторыми вещами намного легче, если они находятся внутри чётко очерченного круга представлений. Например, обнаружить в супе кусок жилистой курятины, муху или плевок, хотя и достаточно неприятно, но логично и в определённой степени закономерно. Такие вещи обсуждаются за кружкой пива, осуждаются авторитетным мнением собутыльников и забываются через неделю, много две.

Другое дело — выход за пределы ожиданий! Выловив из тарелки человеческий глаз, неопознанный клык или шевелящуюся пятерню, придётся топить воспоминания по меньшей мере в винном погребе губернатора, да и удастся это далеко не сразу.

Полтора Волкодава додумал утомительно долгую мысль, перекусил пуповинку и неохотно приоткрыл один глаз. Перед глазом раскачивалась пышная еловая ветка, с которой торопился вниз паучок в кирасе и морионе.

Внизу, оглушительно громыхая и ругаясь почём зря, лязгали неописуемо разнобойные машины и аппараты, попутно то и дело схлёстываясь между собой в скоротечных ожесточённых схватках, побеждая, загораясь и заново восставая уже в виде новых хитроумных механизмов для убийства.

Дойдя до определённого места на дороге, они истаивали в дым и втягивались в грёзовод.

Архипыч, сжимая в кулаке крест и револьвер, стоял посреди потока, ругаясь вычурно и затейливо. Бронированные машины ни на миг не задевали его — и уже совершенно не впечатляли.

— Прохудилась их линия, — сказал Архипыч вслух. — Вон что случилось, Полтос. Прохудилась.

В голосе престарелого корректора слышалась глубокая тоска.

— Старый дурень, — понуро добавил он. — Поверил, что вот-вот, что успели, что всё получится вовремя. Поверил. Ах, дьявол…

Поморгав, Архипыч посмотрел вверх, в еловые кроны, безошибочно отыскал взглядом оборотня и велел строго:

— Слезай! Некогда.

Полтора Волкодава обиделся и стремительным звериным прыжком оказался внизу, на подушке из прелой хвои. Брызнули из-под лап раздавленные грибы. Оборотень тихонько зарычал и двинулся к Денису Архипычу, горяча и раззадоривая себя.

Первый удар показался ему случайным, второй, разорвавший шкуру на голени и сбивший с ног, — ужасающе неправильным. После третьего он осознал, что лежит, уткнувшись щекой в песок, и беспомощно наблюдает, как на голову накатывается гусеница забавного танка с двумя сферами вместо башни…

Потом кто-то дёрнул его за раненую ногу, заставив заорать в голос. И быстро, упрямо поволок прочь.

Архипыч перевязал оборотня, так и не сказав ни слова и, кажется, не особенно слушая сбивчивые благодарности. Старик думал о чём-то своём, время от времени глядя на такие вещественные, жуткие и опасные грёзы, катившиеся по дороге.

И улыбаясь.

 

— Молочные реки и кисельные берега.

— Не понял, — профессионально грозный голос главреда не умел смягчаться даже теперь. Даже когда требовалось просить, может, и умолять, — звучал, словно велел расступиться приличных размеров морю. Или зевакам, толкущимся возле места аварии.

— Вижу.

Архипыч пожал плечами, достал из кармана и стал методично и скрупулёзно протирать очки. Время от времени приподнимал их и пристально смотрел на окно, на парящих снаружи нерп и гоняющихся за ними с духовыми ружьями мальчишек. Глаза Денис Архипыча слезились куда сильнее, чем можно было ожидать в довольно-таки облачный день.

— Когда-то мир был додекаэдром, — напомнил старик между делом. — Сейчас каждый второклассник растолкует тебе, почему подобное мироздание невозможно в принципе, но тогда…

Закончив с очками, корректор вздохнул и потянулся к выложенной на стол кобуре. Ласково погладил пальцами рыжую потёртую кожу. Зажмурился, будто вслушиваясь в кошачье мурлыканье. Кашлянул.

— Это был чертовски большой, удобный и многолюдный додекаэдр, сынок.

— Постой, — нет, главреду решительно ничего не удавалось сегодня в разговоре! — Постой…

— Да.

Архипыч достал наган, внимательно осмотрел его на свет. Кивнул.

— Да. Потом ты доказал, что мир плоский — на пари, разумеется… но это ни черта не меняет. Несколько газет. Серия репортажей. Яркие снимки.

Иволгин умолк окончательно, глядя на Архипыча почти безнадёжно.

— Теперь их много — тех, кто доказывает, кто рассказывает, кто… их очень много, и совместными усилиями они могут… кто знает? Например, сделать из мира мяч — почему нет? Или сигарную коробку. Или наполнить реки молоком и обернуть берега киселём. Вот-вот всё затрещит по швам, а может, переменится в одну ночь…

Он вскочил, семенящим шагом пробежал до окошка и отодвинул портьеру, показывая человека, прикованного цепями к столбу на крыльце редакции.

— Знаешь, что это? Это человек, способный превращаться в волка.

Иволгин изобразил, как разжёвывает прогоркший лимон, но Архипыч усмехнулся высокомерно и жестоко.

— Полтос! — рявкнул он в форточку, и сидевший на крыльце непроизвольно вздрогнул, вытянулся — и оказался огромным косматым волком, которому, впрочем, тоже не удалось ни разорвать цепь, ни выскользнуть из неё. Почти сразу же волк взвыл и вернул себе человеческий облик.

— Один из первых грезящих, сынок. Всего лишь. Вопрос времени — когда кто-то из них представит себя Тенгри или Митрой. Тогда миру не поможет даже основательная переработка, не то что редактура.

Архипыч вернулся к столу, плюхнулся на весьма почтенного возраста стул с прохудившейся обивкой.

— Но ты зовёшь какого-то корректора. Из чего я делаю вывод, что ты всё-таки кое-что знаешь.

Он прикрыл веки, сразу же напомнив посмертную маску. Иволгин ощутил запоздалое раскаяние, однако быстро встряхнулся, напомнив себе, насколько опасен человек по ту сторону обитой зелёным сукном столешницы.

А тот уже открыл глаза:

— Говори.

 

Когда шум бесконечно струившейся колонны техники затих за спиной, оборотень позволил себе замедлить шаг и прислушаться к избитому телу. Боль, ноющая под повязками, не была иллюзией. Раны не были миражом или фата-морганой.

— Тогда почему они не ранили тебя?

Денис Архипыч хмыкнул, и лишь теперь Полтора Волкодава понял, что спросил вслух. К счастью, старик был настроен благодушно — и не стал ни стрелять, ни угрожать стрельбой.

— Ищи запах, — потребовал он вместо этого. — Ищи, ищи запах.

Прихрамывая, оборотень двинулся вдоль холмистой гряды, с тревогой наблюдая, как постепенно сглаживаются и пропадают даже едва заметные охотничьи тропинки, как всё меньше остаётся звериных троп. Запах, к счастью, был по-прежнему сильным, легко читаемым.

— Я не играю по их правилам, — сообщил Архипыч и вдруг натянул свободный конец цепи.

Сзади, откуда-то из зарослей, спеша, оскальзываясь и тревожно охая, их догонял не слишком опрятный молодой человек, служивший у редактора Иволгина секретарём. Лицо юноши покрывали потёки грязи.

— Он вам врал!

Архипыч повернулся к незваному гостю, наклонил голову и поглядел внимательно и иронично.

— В чём же?

— Он не собирается уничтожать Провайдер, он просто хочет…

Оборотень обернулся, услышав странный, незнакомый звук. Словно кто-то терпеливо колотил сухой веткой по ситу для просеивания муки. Денис Архипыч смеялся — безрадостно, мрачно и зло.

— Здесь его нет. Тут важно — что собираюсь делать я.

— Но… но… — Марьян чуть не рыдал. — Но если с вами что-то случится… Ну почему вы исполняете слово, данное тому, кто вам врал?! Что вам за дело до Иволгина этого?..

Полтора Волкодава ускорил шаг, стараясь не расслышать, не понять, не… Но не успел, разумеется.

— Он мой сын, — тихо сказал Архипыч. — Сын. Возлюбленный.

Спустя ещё три часа линия грёзовода вывела их на просторную поляну.

 

— Как башня.

Наборщик поморщился, занюхал рукавом, крякнул и осклабился.

— Всё-таки ты ему нужен, вишь!

Архипыч кивнул и опрокинул стопарик. Зажмурился, отчаянно сопя, потом захрустел капустным листом, маринованным с хреном. Печатный станок только вздыхал досадливо, но не вмешивался в беседу.

— Огромная. Здоровенная башня, в которую ведёт этот самый провод. Вот так он и выглядит, Провайдер.

— Возможно.

— Да-а-а… Эт верно. Возможно. Вот-вот. За это надо…

— Понятное дело!

Снаружи оказался ещё только ранний вечер, и Архипыч озадаченно покачал головой: стареем, стареем… Он подошёл к оборотню, пряча выцыганенную у наборщика карту за голенище, дёрнул цепь и сказал:

— Я передумал сдавать тебя, Полтос. Пойдёшь со мной. Глядишь, и искупишь. Или исправишься.

Оборотень мрачно щёлкнул плохими человеческими зубами — и пошёл следом за корректором.

 

Провод вёл внутрь муравейника, пышущего разноцветными дымами. Туда же сходились десятки и сотни других проводов. Сотни линий, насыщающих грёзами все края Державы, а то и мира.

— Дрянь такая, — деловито ругнулся Архипыч и сделал знак оборотню: пошли, мол.

— Не спешите!

Старик и чудовище обернулись одновременно. Тощий молодой секретаришка Марьян счастливо улыбался, глядя будто сквозь них. Жиденькие усики выглядели почти забавно. Потом Марьян поднял руку, и гудение проводов грёзоводов сменило тональность.

Денис Архипыч выругался иначе. На оборотне встала дыбом шерсть.

— Газеты устарели, — сообщил Марьян, — пришлось спасать ситуацию. Позволить миру быть разным, а главное — таким, каким хочу я.

Величаво и заносчиво одновременно он поднялся по лесенке, протянутой огромным роботом из грёз.

— Моя крепость, — продолжал Марьян, снисходительно улыбаясь с плечей шагающего баттл-меха. — Моя точка опоры. Я учёл все ваши ошибки, каждый просчёт…

Заметив, как Архипыч поднимает наган, Марьян рассмеялся.

— Оно действует в обе стороны, дед. Я не могу прибить тебя. Ты не можешь выстрелить в меня. Смекаешь? Мы ж не верим друг в друга. Но ещё совсем чуть-чуть, и всё переменится. Обещаю.

Архипыч взвёл курок, прищурился… и выстрелил в замок на цепи Полтора Волкодава.

Марьян развернулся и ринулся на Полтоса, размахивая аспидно-чёрной косой. Оборотень вышиб оружие, свалил противника наземь — и покатился, отлетев на несколько шагов сразу, от удара баттл-меха. Машина метнулась следом за раненым и принялась методично лупить. Марьян торжествующе вопил и подпрыгивал. Архипыч перекрестился, поцеловал нательный крест — и выстрелил снова.

Впустую.

Несколько тягостных мгновений существовал только шум ударов, хлюпанье избиваемой плоти, стоны и рычание.

Потом раздалось дружное хлопанье, и из-за деревьев на поляну ринулся целый рой газет. Потрёпанные, засаленные, лишившиеся многих страниц, полузатёртые, покрытые корявыми ученическими каракулями… Они облепили робота и Марьяна.

Шагающий робот содрогнулся и рухнул ничком. Полтора Волкодава воспользовался этим сразу же. Вонзив когти в живот Марьяна и выдернув кишки одним чудовищным рывком. Сделав два шага, тот упал, как подкошенный, на ковёр из отяжелевших от крови трепыхающихся газетных листов. Но Полтора Волкодава не сумел даже подняться.

— Мы победили? — спросил оборотень с надеждой, и меж мощных клыков пузырилась его собственная кровь.

— Да, победили.

Архипыч присел рядом, поискал пульс, попытался приподнять и отнести в сухое. В этот момент весь уезд, все горы и даже вулканы вздрогнули и сошли с мест. Корректор выпрямился, прислушиваясь к ощущениям.

Мир вращался, набирая скорость.

И исподволь скуднел и скучнел.

 

— Паршивый, — выдохнул Денис Архипыч, пристально всматриваясь в осыпающийся и складывающийся внутрь себя муравейник Провайдера. — Ох, паршивый же был человечишка…

Оборотень тихонько вздохнул, прислушиваясь к рёбрам, омерзительно неторопливо сползающимся воедино. Если бы не громадная неловкость от перспективы предстать перед смертью в настолько непрезентабельном виде, он бы, вероятно, позволил себе издохнуть ещё час назад.

И если бы не ещё одна призрачная возможность, которая невежливо ломилась ему под черепную кость, не дожидаясь обратного превращения.

— В нём, — прошептал Полтора Волкодава, неуклюже перекидываясь и давясь собственной кровью, — было и кое-что хорошее.

Денис Архипыч подошёл ближе, шаркая ногами и кряхтя. Остановился, поглядел на оборотня, поцокал языком и наклонился, чтобы лучше расслышать.

— Отличная, — прохрипел Полтос, — печень.

И схватил корректора за горло здоровой рукой.

— В первый раз всё обычно больнее, дурашка, — прошипел Архипыч холодно и чуть презрительно. — Предательство тоже.

Полтора Волкодава, как и полагается крепкому молодому монстру, способному растерзать пару здоровенных кобелей-убийц, обладал реакцией гюрзы. Пальцы его стиснулись на хрупкой морщинистой стариковской шее… но сжаться как следует уже не сумели.

В груди у Полтора Волкодава разгорался жидкий свирепый огонь. Только теперь он расслышал громоподобный звук, как-то ускользнувший от его внимания совсем недавно. И узнал звук выстрела.

Он лежал навзничь, совсем рядом с Марьяном, и раздражённо подставлял широко открытые глаза холодному приморскому дождю. Точно так же было тогда, когда старик пришёл за своими овцами прямиком в чащобу… а едва выучившийся управляться с новыми способностями щенок ещё не догадывался, что иной раз люди могут быть опаснее любого полиморфа, и ещё не успел получить несколько пуль в торс.

Точно так же — и совсем иначе… на сей раз мир вертелся, всё быстрее и быстрее, понемногу складываясь в колоссальный мяч, несущийся сквозь пустоту со свистом и рёвом. Полтора Волкодава соскальзывал с мира, сползал, съезжал, плыл…

Да, понял он вдруг.

Архипыч был прав.

Во второй раз это почти не больно.