Шум ветра, солнце и бескрайнее небо вокруг. Легкий, почти невесомый самолет парил среди облаков. 

Ради этой свободы, наверное, и стоит жить, думал Ярость. 

А потом он упал.

 

Стью застрял где-то между явью и сном.

Он не понимал, куда его тащат, но всю дорогу слышал рядом звук шагов и звериное рычание. Затем Стью снова накрыла глухая тишина, из которой обратно в реальность вернул голос, певший песню на незнакомом языке. Лицо будто ошпарило кипятком, а тело сковал парализующий холод.

Чьи-то маленькие и проворные руки заскользили по его груди. Сам от себя не ожидая, Стью легко и ловко поймал чужую ладошку и сжал ее. Песня оборвалась, жар внутри тут же усилился, но Стью хотя бы смог разлепить глаза. Проснулся.

Над собой он увидел женщину, нет, девчонку, года на два младше его самого, на вид лет шестнадцати, глядевшую с любопытством. Странная она была, эта девчонка, другая, не занебесная: круглое как луна, лицо, раскосые глаза, чуть приплюснутый широкий нос, и волосы, от белизны которых Стью даже ненадолго сощурился, испугавшись, что еще немного, и не выдержит – ослепнет.

– Ты кто? – засипел он. Думал попросить воды, но язык не послушался.

– Ты сбежал от снежного караванщика, да?

Действительно чудная, подумал Стью. Что еще за снежный караванщик?

Тут он вспомнил – и  вспышку, и толчок, снова ощутил, как Ярость будто бы сжала чья-то невидимая рука, затрясла и кинула вниз самолет,  будто надоевшую погремушку. До Стью начало доходить, что действительно было странным – он не слышал голоса Ярости. Совсем Ярость не чувствовал.

“Невозможно, пилот и его самолет – связаны, погибнет один – другой обязательно поймет. Почему же ты молчишь?”, мысленно позвал Стью, оглядывая низкий, покатый потолок помещения, бугристые черные стены и покрытый шкурами животных пол. В углу комнатки он разглядел конструкцию из пустых консервных банок, напоминавшую самодельный игрушечный замок, в “окошках-прорезях” которого мерцало пламя свеч.  Все остальное пространство скрывал полумрак.

– Я видела его рядом, – продолжила девчонка и выудила из своего балахона нож, – Он очень большой, огромный. И сильный! Но он не любит мои песни, уходит.

– Кто? Ярость? – не понял Стью. Что вообще происходит?

Где ты, Ярость?

– Дак караванщик же! Вот ты глупый, – ответила она, а потом забормотала что-то под нос, – Сейчас разрежу тут, обработаю рану, не дергайся.  А иначе убью, – она улыбнулась беззлобно, – Случайно.

Правую ногу Стью пронзила боль. Девчонка зашептала, тихо запела, переходя то и дело с занебесного на язык, показавшийся Стью набором бессмысленных звуков.

Голос у девчонки был ласковый и низкий, но даже знакомые Стью слова она произносила на непривычный лад – растягивала, неправильно ставила ударения.

Северянка, догадался Стью, хотя и так было очевидно – Ярость, пробив границу миров, действительно рухнул в северные земли.

– Мне нужно идти, я…Есть у тебя карта? – он приподнялся, но голова закружилась

Девчонка непонимающе посмотрела на него.

– Карта местности, ну, рисунок такой, или координаты…Очень мало времени, надо найти Яро…

Он остановился. Стоит ли ей рассказывать?

В нос ему ударил запах сухой травы, земли и мокрой псины. То, что он вначале принял за меховую подстилку, зашевелилось, встало на короткие задние лапы и принялось тереться пузатым боком о ногу хозяйки.

– Землерой, – пожав плечами и почесав вытянутую звериную морду, сказала девчонка, – большой, волосатый, у-ух, и воню-ю-ючий же, но любит мои песни, всегда  остается.

Стью зажмурился. Все потеряно – он даже не в одном из Северных городов. И,конечно, ни о каких картах и координатах  не может идти речи, эта особа абсолютно дикая. И наверняка – чокнутая! Ни один здравомыслящий человек не согласиться жить за пределами общины, в снежной пустоши!

Вероятно, думал Стью, где-то Ярость зовет на помощь, а я не могу поймать его сигнал – потому что я под землей, раздери небо, я в норе!

Потом гнев сменила паника – как девчонка одна здесь выживает? Что она ест?

Может быть, и приволокла его, чтобы…что?

Девчонка, словно угадав его мысли, потянулась и достала из-под лежанки погнутую столовую ложку и банку тушенки. Стью, к своей радости, узнал наклейку, рисунок каменного великана, тянущего мускулистые руки к небу – герб первого города Занебесья.

– Хочешь? – не дожидаясь ответа, она ковырнула крышку ножом и, отбросив ее в угол, сунула внутрь ложку, – А снаружи, – облизнув ложку, ткнула ею вверх, – ты никого не найдешь. Ни карт, ни рисунков. Скоро будет вечер-ночь, а там доберутся и северные из города.

Стью нахмурился.

– …и?

– Заберут, что найдут, себе. Они уже едут. И тебя заберут, лучше спрячься, а иначе будешь не свой, а чужой. Всегда забирают, – она пожала плечами, – Если, конечно, успевают раньше снежного караванщика.  Он не любит моих песен и…

Вот заладила!

– Подожди! Откуда ты знаешь? Объясни!

– Подсмотрела, – сложенные в кольцо большой и указательный пальцы она приложила к глазу, – У меня есть такая трубка - стекляшка. Через нее я наблюдаю вправо-влево. И вверх. Далекое делается близким. Сегодня видела падающую звезду. Почти как тебя сейчас.

Стью до конца не был уверен, чем “заберут” хуже “прятаться в норе”, но не стал уточнять. Северный мир для людей Занебесья – закрыт, не изведан, отгорожен тонкой ледяной коркой, которую ни один пилот не имеет право пересекать уже почти два столетия – с тех пор, как земля, хрупкий шар, упала вниз и раскололась на две части.

Нет, попадаться им не стоит. Для здешних он уже шпион, пойди докажи теперь, что самолет из одного мира в другой рухнул случайно.

– Ты можешь мне показать, куда упала звезда? – он постарался говорить как можно медленнее и убедительней, – Гляди, выберемся наружу, ты мне отдашь ту трубку, ну, на время, а дальше я уже сам. Что скажешь?

– Не-а, один не доберешься.  Я хочу вместе. Никогда без стеклышка не подсматривала за мертвыми звездами. Можно?

Только тебя мне и не хватало, с досадой думал Стью, глядя на девчонку, в три присеста прикончившую содержимое банки.  Но разве у него есть выбор? Еще и эти, снежные караванщики…кто они? Работорговцы? Кто-то похуже? А, может быть, просто выдумка этой чудачки?

– Меня зовут Сага, – сказала она, протянув ему руку, – Сага – значит Сказка.

– А я Стьюарт. Стью, – ответил он и пожал ее ладонь, которая теперь стала горячей-горячей.

– А что твое имя значит?

Он вопросительно уставился на нее.

– Ничего. Наверное, ничего особенного….

– Интересно, – она все еще легонько сжимала его пальцы, – Папа однажды сказал: твое имя – это твое сердце. У тебя получается, нет сердца? Или оно не особенное?

– А-ай, ну и глупость, – он раздраженно повел плечами и качнул головой и плечами, будто стараясь скинуть с себя вопрос Саги, как назойливое насекомое. Почему он девчонку знает всего-то чуть-чуть, а она его уже так раздражает? – Хватит с меня ерунды. Лучше показывай.

 

***

Сага ему показала. Через подзорную трубу с треснувшим стеклом Стью увидел вдалеке заснеженный холм и ведущую к нему рытвину, рассекавшую белоснежную кожу этой земли, точно огромный черный порез. В другой стороне Стью заметил огни – они то появлялись, то гасли, причудливо двигались, пока едва различимые в наступающих серо-дымчатых сумерках.

Погода портилась, с неба валил снег. Ветер усиливался и метал белые хлопья Стью в лицо.

– Пойдем, – Сага, поглядев на легкие кожаные ботинки пилота, добавила, – Иначе ноги промокнут. Простудишься.

Стью не обратил на последние слова Саги внимания.

 Щелчок. 

Еще щелчок – сигнал слабый, но есть. 

Время текло бесконечно долго, щелчки, к счастью, стали отчетливее. Стью упрямо повторял, надеясь – если Ярость не сможет ответить, то хотя бы слышит зов Стью и знает, что пилот его не бросил.

Да, плохи дела.

Но ты, пожалуйста, потерпи.

Сейчас Стью остановит кровь, заштопает дырку в обшивке, ну а дальше-то что? Ярость еще несколько дней, пока раны полностью не затянутся, не сможет взлететь сам.

За одну ночь самолет обледенеет и намертво примерзнет к земле, без посторонней помощи не отдерешь.  И тогда “несколько дней” превратятся в “никогда”. У Стью от этих мыслей сжалось сердце.

Никогда больше не вернемся домой?

– Ты ведь не сбежал от ледяного караванщика? – будто считав с лица Стью его отчаянье, спросила Сага, – А там – не просто груда металлолома, да?

Они шли вперед. До точки крушения оставался десяток-другой шагов.

За пару часов место, куда упал Ярость, протаранив брюхом землю, занесло. В поле высился белый холм, лишь правый бок самолета остался открыт взгляду.  Из длинного пореза под крылом капала вниз темная кровь. Она у занебесных самолетов гуще, горячее человеческой. Вон — под брюхо уже целая лужа натекла.

– Его зовут Ярость, он мой..., – начал Стью и осекся, вспомнив, почему каждого пилота летной академии учат – дикарям Северного мира доверять нельзя. Они не поймут, не помогут. Скорее, наоборот, многие сделают все, чтоб самолет не поднялся обратно в небо.

В лучшем случае, думал Стью, девчонка бросит их посреди пустоши, в худшем – позовет других. Тех, кто в машинах Занебесья видит наживу. Или угрозу. Монстров, плюнувших в лицо всем законам природы.

Сказать правду? Или соврать?

Стью боялся. Он нервно потер алую птичку-галочку на левом запястье – трансмутационное клеймо воздушного флота. Такая отметина есть и на корпусе Ярости. От нее не избавишься, ее не сотрешь.

– Ты меня обманул, – глаза Саги сузились, губы снова забормотали что-то бессвязное. В руке Саги блеснуло изогнутое лезвие ножа – того самого, которым она недавно распорола шов на штанах Стью, чтобы промыть порез на его бедре.

Стью отшатнулся. Он мог бы поклясться, ему не привиделось – снег под ногами дикарки словно ожил, задвигался. Ветер поднял вверх бесплотное облако, закрутил снег в воронку и бросил вниз. Через миг вихрь обрел форму – очертания головы, длинного тела, лап.

Белая пума, глядя на Стью пустыми глазницами, сделала шаг навстречу…и еще один.

– Сто-ой-й! – завыл Ярость.

Стью почувствовал облегчение – живой! Не замерз!

Но почему в металлическом стоне самолета Стью услышал другой, давно забытый, но до боли знакомый голос…

…как такое возможно?

– Остановись, – несколько раз повторил Ярость уже тише и закашлялся, точь-в-точь как живой человек, – Я ранен. Защититься не смогу. Слышишь?

И Сага остановилась: пума, которая собиралась прыгнуть на Стью, тоже замерла и, рассыпавшись, разлетелась по ветру облаком белых крупинок.

Сага улыбнулась и ответила:

– Я слышу всех.

***

Когда основной ремонт был завершен, уже окончательно стемнело. Стью продрог до костей и не чувствовал пальцев на ногах. Где мог – подлатал и зашил фюзеляж, не обращая внимания на синеющие кончики своих пальцев. Как и предполагал, Ярость тоже замерзал и быстро терял оставшиеся силы.

– Так себе первый полет, а? – повторял виновато самолет, – Не знаю, что случилось: может, растерялся, мне, правда жаль, я не специально И зачем только я выкинул тебя из кабины? Не понимаю…

– Выберемся, а потом разберемся, да, приятель? – Дежурная фраза, но подходящей   Стью не находил.

Вместе с инструментами он достал из кабины фонарик, и теперь в кромешной мгле подсвечивал снизу-вверх свое лицо, строил рожи, кривлялся, пытаясь отвлечься от тревожных мыслей. Дурачился, словно идиот. Страх отступил, сменившись тупым безразличием.

Связь с небесами не работала. Стью пытался, в сердцах ударил по передатчику, но тот, совершенно безразличный к проклятиям, молчал. Мешала ледяная корка между мирами.

Огоньков вдали стало больше.

Обсуждать то, что Стью узнал в самолете парнишку, с которым вместе учился в академии, он не хотел – даже имени добровольца не помнил, да и какая разница? Бывали уже, наверное, подобные случаи, но говорить об этом не разрешалось. Бессмысленно – пилот с самолетом связаны трансмутационным клеймом намертво, не разорвешь, хоть проси, хоть требуй или жалуйся.

Стью иногда поглядывал на Сагу, кружившую у самолета. Ее лицо раскраснелось, губы беззвучно шептали. Неужели она вообще не ощущает холода?

– Она слушает, – вздохнул Ярость, – Я тоже слышу голоса. Снежные песни, похожие на колыбельные, – помолчал, – Убаюкивают меня, но если я засну, то вряд ли проснусь.

Стью кольнула мысль: какое дикарское колдовство еще ей доступно, если она с легкостью сумела создать из ничего пуму, опасную не меньше живой? Он представил, как ветер и снег поднимает с земли огромную птицу, и та, ухватив самолет, несет и несет Стью высоко-высоко…домой, в Занебесье.

Затем решительно направился к Саге - нет, разве выход – сидеть и ждать смерти? Пора действовать! Сага обязана им помочь! Должна, должна! Не получится упросить – Стью ей прикажет.

Небо озарила фиолетовая вспышка. Пилот поднял глаза и едва успел прикрыть лицо рукой. Рядом упало что-то тяжелое, затем еще, ударило по корпусу Ярости, оставив едва различимую царапину, и с глухим звоном отскочило прочь.

– Чего они хотят, твои северные люди? – заорал Стью, едва не получив очередной консервной банкой в лоб.

– Сделать больно, – ответила Сага, пожав плечами. Ее бледная кожа в темноте словно излучала серебристое свечение. Девчонка не пыталась спрятаться, но ни один “снаряд” в нее не угодил – жестянки пролетали мимо– Северный народ терпеть не может самолетов с именем Ярость – никто не любит тех, кто причиняет боль.

– Какое безумие!  – Стью покраснел и схватился за голову, – Это было двести лет назад! Двести! Мой Ярость…он…другой! – Стью замолчал и задумался – а действительно, для чего Ярость создали? Какой он, его самолет? Машина, что использовали в давно минувшей схватке, или человек, согласившийся на трансмутацию ради всеобщего блага, ради тысяч людей Занебесья? Прикрыв голову от летящих в него жестянок, Стью уже ни в чем не был уверен. Будто смысл всего, чему его учили с детства, разом оказался полуправдой, правильными и неверными одновременно.

– Лучше прячься, – спокойно продолжила она, – Я предупреждала.

– И позволить, чтоб Ярость умер? Вот еще, – задыхаясь от гнева, Стью схватил Сагу и начал трясти за плечи, – Ты нам поможешь! Ты умеешь, раздери меня небо, сама сделаешь, или я заставлю! Поговори с ними, убей! Пусть твои снежные твари раздерут их на части, а иначе я…

Он не выдержал и ударил девчонку по щеке, оттолкнул от себя. Сага упала, приложив ладонь к месту пощечины, и ответила Стью, не отрывая от его перекошенного злостью лица больших глаз:

– Тогда я позову ледяного караванщика. Он моих песен не любит, но он придет.

Стью осознал – теперь он точно не вернется. Не увидит родителей, ни дома, где вырос. Не испытает радости, не узнает горя. Дальше не будет ничего.

Внутренности будто сковал лед. Черная ночь стала белой, в ее слепящей белизне Стью разглядел огромного снежного великана, идущего через пустошь прямо к ним. Стью узнал лицо караванщика, кажется, понял, кем тот был и обреченно подумал: “Он сметет с этой земли и меня, и Ярость, и Сагу, и огоньки вдали. Нам всем конец”

***

На вид Стью, казалось, почти обезумел. Молча сидел у самолета, обхватив колени руками и уставившись в одну точку. Снова наступила тишина. Мела метель, крупные хлопья падали Стью на одежду, на волосы, на лицо. На снегу еще можно было разглядеть углубления от упавших консервных банок. Скоро все исчезнет, ни следа не останется.

– Тут-тук, тук-тук, тук-тук, – приложив к корпусу Ярости ухо, произнесла Сага, – Сердце стучит внутри, а кожа холодная.  Как ты позволил превратить себя во “что-то”, не живое и не мертвое существо?

Ярость долго молчал, а потом ответил:

–Сам решил, ради многих-многих других людей. Чтобы они стали сильнее, не боялись. Но…по правде говоря, я мечтал о свободе, хотел видеть небо и летать, где пожелаю и ни от кого не зависеть.

– Я не понимаю, – честно призналась Сага, – жертва одного – это ведь тоже смерть, разве нет? – она обернулась к Стью, – Я помогу, но и ты пообещай…

Стью вздрогнул, повернул к ней голову и потер опухшие глаза.

– Как тебя зовут? – снова обратилась девчонка к самолету, – по-настоящему.

– Йонне, – ответил самолет.

– Что значит твое имя?

– …” милосердный”?

– Я позову ледяного караванщика, – повторила она.  Стью опять вздрогнул, припоминая недавнее страшное видение. “Нет, только не это!”, хотел возразить Стью, но девчонка его опередила, – Моих песен караванщик не любит, но прислушается – придет и все исправит. Потому что он мой отец, – подмигнула, – Приемный, конечно.

***

Взглянув под крыло, он разглядел на снежном поле маленькую черную точку – Сагу и стоявшего рядом с ней белого человечка, взмахнувшего Стью на прощанье рукой.

Перед тем, как великан поднял и подкинул самолет в небо, Сага освободила Йонне– выпустила его душу из самолетае. Пока Йонне окончательно не замерз, спела Ярости его последнюю, снежную песню.

В окошках домов города, с высоты напоминавшего игрушечный замок, горел свет. А вскоре и город исчез за облаками.

Стью понятия не имел, что делать дальше. Как объяснить занебесным? Рассказать историю об огромном снежном великане-караванщике? Не поверят, решат – сказки, вранье. Ну и ладно. Главное – Стью знает правду. А он так и так больше не будет летать, ни один самолет ему не доверят, да и вряд ли Стью захочет. Ничего, найдет занятие по душе, в Занебесном мире много профессий.

Он глубоко вздохнул и расправил плечи.

Синее небо вокруг, шум ветра и слепящий свет солнца.

Ради такой свободы, наверное, и стоит жить, подумал он.

И поднялся еще выше.