Мишка между крестом и звездой Аннотация: Можно ли разозлить плюшевого медведя сильнее, чем похитив его маленького хозяина? Можно, если саму игрушку выбросить в мусорный ящик. Теперь Барни познал зловонную изнанку общества и возвращается, чтобы спасти больного мальчика. И горе всем, кто станет у него на пути. [свернуть] — Деточка, покажи на кукле, где тебя трогал дядя. Детский пальчик с обгрызенным ногтем упирается в живот. Затем опускается ниже, цепляясь за ткань. Еще ниже. М-м-м. — И еще здесь. Меня переворачивают, плюшевая голова свешивается вниз. Вытертый ламинат зала суда покачивается подо мной, пока колючий ноготь тычется куда-то пониже спины… ...Сон стекает с меня, как стекают капли дождя с крыльца, давшего хоть какое-то укрытие. Ничего особенного, просто еще одна ночь среди забацанных парадных и обоссавшихся забулдыг. Мой новый прекрасный мир. С трудом поднимаюсь и пинаю входную дверь. Заперто. Все-таки придется ждать здесь, среди отвратительной сырости. Острая щепка царапает лапу, напоминая о прошлом, что опять пришло во сне. А ведь работа в суде не худшее, что пришлось пережить в эти месяцы! Никак не выше третьего места в хит-параде омерзения, где гран-при удерживает выпотрошенный бомж, а серебро осталось лежать рядом с бродячей собакой, чьи кишки я намотал на лапу. Но не волнуйтесь, это была очень плохая собачка. Кто-то должен заплатить за все это дерьмо. Кто-то достаточно тупой, чтобы похитить маленького хозяина, но достаточно сообразительный, чтобы избавиться от его любимой игрушки. Но я вернусь. Дождь затыкается, и я снова ковыляю по улице, огибая лужи и грязь. Не так-то легко вычистить и высушить гребанный плюш. А ведь мишка должен быть опрятным и чистым, иначе дети не полюбят Барни. Плохой Барни, скажут они. Барни грязнуля! Не хотим с тобой играть! Тогда я, конечно, отмудохаю их по полной программе. Фонари разбиты, как и немногочисленные неоновые вывески, поэтому я все-таки умудряюсь вляпаться в какое-то говно и, надеюсь, это просто фигура речи. Не хочу, чтобы хозяин сначала учуял меня, и только потом увидел, понимаете? Бедный малыш заслужил спасения по высшему разряду. И он его получит, надо только добраться до залитой светом халупы в конце улицы. Раньше, говорят, это был левацкий сквот, но теперь в гнилом двухэтажном домишке собрано каждой твари по паре. Нарколыги, алкашня, барыги, местные отморозки. Если бы все это дерьмо издала Lego, набор назывался бы “Засор канализации”. И это самая глубокая крысиная нора, так что, если бы я был тем, кого ищу, прятался бы здесь. Возле входа храпит упитанный мужичок со спущенными штанами. На дряблой заднице тату — четырехлистный клевер. Наконец-то хорошая примета! — Ой, а что это за ути-пусечка? — худые, в язвах, руки подхватывают меня. Притворяюсь обычной игрушкой, стараясь не смотреть на гнилую амфетаминную улыбку местной шмары. — Ой, наш малыш грязненький! Фу, мишка, не хочу с тобой играть! Губы наркоманки потрескавшиеся, с корочками запекшейся крови. Я брезгую, поэтому бью в нос. И пока шкура кричит, прижимая руки к лицу, ковыляю по коридору прочь. Когда-нибудь мой хозяин вырастет и заинтересуется девочками. И таких вот страшилищ рядом с ним будет, я прослежу. Если вообще смогу спасти его. И вылечить. Он очень болен, мой бедный мальчик. В доме полно народу, и никого трезвого. Наркотики, алкоголь и психические расстройства обитателей надежно защищают меня от случайных взглядов. Если кто-то задерживает на мне взгляд дольше секунды, я замираю, и пьянчуги переключаются на что-то еще. Их жизнь слишком самодостаточна, чтобы в ней нашлось место для игрушечного медведя. И они пока недостаточно меня злят, чтобы я сам ворвался в их существование. Без понятия, как выглядит тот, кого ищу, но сразу его узнаю. Если не по дурацкой татуировке, то по седине и ужасу в глазах. Улицы полны слухов и только кажется, что в крысиной норе темно и тихо, и никто не видит тебя, не слышит, о чем ты плачешь по ночам. Все видят, все слышат, все говорят… Он здесь. Не в гостиной, среди мескалина и амфетаминов, не в одной из спален, где человеческая плоть колышется и потеет. Где-то далеко. Глубокий подвал, тихий и сырой, куда не заглядывают без нужды. Ветхий чердак, о существовании которого никто и не помнит. В подвале я посмотрел в первую очередь. Теперь мои стоптанные ножки карабкаются по приставной лестнице вверх. Лучше бы тебе там оказаться, петушок. Я устал играть в прятки! Откидываю люк, заползаю внутрь. Есть! Спит на грязной мешковине, бормоча и всхлипывая, жалкий ссыкун. Останавливаюсь напротив и снимаю маленький игрушечный рюкзачок. Смотрю. Татуировка с серпом и молотом на предплечье, металлическое кольцо на большом пальце правой руки. На левом ухе нет мочки. Кажется, я помню его. Ну да, тот самый ублюдок, что предложил выбросить меня в мусоропровод, поскольку в игрушку могли вшить спутниковый чип. Сообразительный. Не удивительно, что он здесь, другие бы не догадались сбежать пока не стало слишком поздно. Раньше в моем рюкзачке носили подгузник для хозяина, чуть позже он сам прятал там леденцы. Когда пацан заболел, я носил в нем лекарства. Теперь тут лежат другие вещи. Например, нож с самодельной ручкой из туго намотанной на лезвие изоленты. Выглядит дерьмово, но режет отлично. Половица скрипит, хрен открывает глаза. Я замираю, словно обычный плюшевый мешок дерьма и жду, пока он перестанет таращиться. Я достаточно сильный, чтобы навалять нарику, но если он решит бежать, дело труба. — Э-э-э… Ты кто? Игрушка? Робот? Хи-хи. Ты умеешь стоять? Круто. Эй, кто-то здорово отделал тебя, дружище. Меня он не помнит. Еще бы, ведь для него наша встреча была маленьким приключением перед большой задницей. Ну и посмотри, до чего ты теперь докатился, придурок? Лежишь на чердаке в грязном бомжатнике и разговариваешь с незнакомыми игрушками. — Такой милый. У тебя что-то написано на ошейнике. Ба-ар-ни. Барни. Вот прикол, совсем как бисквиты, ну, в форме медвежонка, знаешь такие? Я знаю. И немедленно бью ножом по тянущейся ладони — лезвие проходит насквозь. Я тебе не бисквит, вонючка. Под нами играет музыка, народ веселится во всю, и только какая-то баба истерично орет. Должно быть шмара, которой я разнес хобот. На улице дерутся. И никто не слышит криков с чердака. Сегодня и впрямь мой счастливый вечер. Может отрезать спящему у входа пьянчужке кусок жопы с клевером, чтобы носить на удачу? Кажется, мой клиент слишком долго пробыл с маленьким хозяином. Пара царапин, а он уже свернулся клубочком и скулит. Э, нет, этого недостаточно! Ты похитил больного мальчика, выбросил его симпатичного медведя в мусорник, и теперь тебе больно, плохо и страшно и тебя пора пожалеть? Нет, дружок, я с тобой не закончил. Жалеть будем потом. Работа в суде не прошла даром. Когда мелкие шкеты показывают на тебе всякое, они не просто обозначают место. Дети слишком талантливы для примитивной работы. Они передают давление, манеру, хватку. И в какой-то момент я понял, что тоже хочу попробовать, иначе знания разорвут меня. Не обязательно на ребенке. Революционер-киднеппер подойдет. Кукла покажет дяде, где ее трогали. О, да! Вот теперь нас услышали. Музыка внизу замолкает. Но черта с два они сунутся сюда. Разум из глаз говнюка вытекает быстрее, чем кровь из ран, поэтому я тороплюсь. Нож впивается в трухлявые доски пола и оставляет похожую на виселицу букву “г”. За ней “д”, острая как осиновый кол. Похожая на вилку “е”. Мои лапы плохо приспособлены для каллиграфии, поэтому вместо знака вопроса я киваю головой. Все было бы проще, если бы я мог говорить, но плюшевым мишкам рот ни к чему. Когда-нибудь я познакомлюсь с дизайнером, придумавшим мое тело. У меня есть несколько замечаний. И нож. Парень понимает меня, врубается, кого может искать чудовище вроде меня. Подобное к подобному, ты прав, мой обмочившийся дружок. Так я наконец-то узнаю адрес, куда бандиты отвезли маленького хозяина целую вечность назад. Можно попытаться разузнать какие-нибудь подробности, но зачем? Мальчик наверняка там, похитители либо мертвы, либо близки к этому. Болезнь хозяина прогрессирует, от него можно ждать чего угодно. Я готов. Внизу подозрительно тихо; на улице воет сирена. Неужели алкашня еще помнит, как пользоваться телефоном? Значит, пора валить. Оставляю хнычущего мужчину и топаю к окну. Вылезаю, цепляюсь за трубу и вниз. Уже почти утро, скоро я ослабею и пора баиньки. Так что лучше бы сейчас никого не встретить. Спускаюсь. Чисто! В самом деле счастливый день. Хоть бы еще копы не стали искать игрушку-хулигана, а сразу отправили свидетелей к наркологу. Соседняя лачуга такая же развалюха, но перекрытия прогнили так сильно, что даже бездомные не суются. То, что надо! А ведь когда-то тут был приличный район. Как такое вообще получается? Люди жили-жили, а потом решили превратить все вокруг в горы дерьма? Потрясающие существа, неудивительно, что даже сшить говорящего медведя для них непосильная задача. Забираюсь по скрипящей лестнице на второй этаж. Осматриваюсь. Забиваюсь в щель между разваленным комодом и кроватью с разодранными подушками. Всюду пух, перья. Забавно, на стенах до сих пор висят фотографии людей, живших здесь. Неужели их некому забрать? Но мне ли смеяться над другими, если я не фотографию — хозяина не выручил? За несколько секунд до того, как провалиться в сон, я вспоминаю, что забыл срезать клевер с пьяной жопы. З-зараза! Выходит, у того парня сегодня тоже неплохой день. Да и хрен с ним. Сплю… Мне снится детская. Обои с маленькими звездочками, похожие на звездное небо за окном. Тень оконной рамы на ковре, похожая на крест. За окном звезды, полумесяц, уличный фонарь. Скоро начнет светать, но пока ночь в своих правах. Моя маленькая вселенная полгода назад. Сейчас, во сне, я лучше чувствую время, лучше помню. И этот сон взаправдашняя правда. Другие мне и не снятся. Все это было раньше, в прошлой жизни. Я, маленький глупый плюшевый медведь, глазки-бусинки, лежу на ковре в царстве креста и звезд. Что-то побеспокоило меня, что-то нехорошее вот-вот случится. Хозяин Демиан спит, его лицо безмятежно. Значит, недаром я накануне вломился в церковь внизу улицы и украл бутыль святой воды. Сейчас львиная ее порция плещется в увлажнителе, который тихонько гудит, увлажняя комнату. У пацана отличные родители, заботятся о составе воздуха в детской, чем здорово облегчают мне работу. Я люблю его, моего хозяина Демиана. В хорошем смысле — после всего, что было потом, я вынужден уточнять это даже наедине с самим собой. Светлые волосы мальчика взъерошены, курносый нос зарылся в подушку. Когда Демиан смеется, то запрокидывает голову, и в его серых глазах вспыхивают янтарные искорки. Когда ему плохо, гранит с янтарем уступают черному, как небо в новолуние, ониксу. Проверяю, не расплавилось ли распятие под кроватью. Нет, пару дней еще протянет. Это хорошо. Не люблю красть их из церкви, крестики жгутся и оставляют на плюше подпалины. А я хочу быть красивым мишкой! Была бы моя воля, держался бы от любой церковной утвари подальше. Даже распыленной в воздухе святой воды хватает, чтобы мои лапы чесались и в голову лезло всякое. Окна закрыты, ведь еще весна, ночи холодные и отопление в детской включают. Скоро наступит май, увлажнитель воздуха отправится на антресоли, и работы прибавится. Зато каждую ночь цикады будут устраивать концерты. Мне очень нравится здесь, на Земле. Нравится хозяин, который меня любит и бережет, не то, что соседские дети свои игрушки. Я тоже стараюсь беречь его. Летом Дема катается на велосипеде, я еду в маленьком багажничке позади. Под рукой у меня острая проволока или кусок стекла. Просто на случай, если собачки захотят поиграть с нами в догонялки. Мальчик спит безмятежным и крепким сном. Почему же не сплю я? Все дела сделаны: игрушки убраны, принесенные из церкви лекарства работают, окна протерты. Я хорошо потрудился и пора бы на боковую, но что-то плохое вот-вот случится. И я не сплю. Не знаю, что делать. Родители в какой-то дурацкой командировке, открывают больницу или что-то вроде того. В доме только прислуга и мы, а что может прислуга? Папа всесилен, мама всемогуща, Демиан — весь мир. Вот я и заползаю к нему в кровать и прижимаюсь к мальчику изо всех сил. Чтобы ни случилось, мы встретим беду вместе... ...где-то внизу бандиты выбивают входную дверь. Впервые я увидел отца Пабло в суде. Он мне сразу понравился. Не тем, что детские прикасания к моей жопе в тот раз были чересчур робкими для серьезных проступков. И не тем, что присяжные его оправдали — меньше всего меня волновало, действительно ли отче любит дергать молодые стручки. От него исходила сила, вот что имело значение. Ворс стал дыбом, едва он вошел в зал. Я чуть не вывернулся из детских рук, чтобы забиться в щель. Скрыться! Исчезнуть! То, что живет внутри меня, то, что и есть я, до сих пор до усрачки боится преподобного. Не знаю, как так вышло, но этот худой лысоватый мужчина с вечно мокрыми губами и раздражающей манерой протягивать гласные в коротких словах, оказался сильнее всех. А ведь я насмотрелся на священников за годы краж. Но только услышав неожиданно глубокий для такого хиляка бас, поверил в то, что все еще можно вернуть. Если, конечно, быть осторожным. Потому что отец Пабло обратит меня в пыль, если я дам слабину. Поэтому сейчас у Пабло во рту кляп. А когда я даю ему подышать ртом — в архивах суда у меня было достаточно времени, чтобы изучить опыт похищений — приставляю к горлу нож. Преподобный соображает и лишнего не говорит. Да и вообще не создает проблем. Меня даже немного напрягает его покорность, словно Его святейшество что-то задумал или что-то знает. Сейчас Пабло связан в грузовом отсеке минивэна, который я одолжил в хранилище вещдоков при окружном суде. Я сижу на водительском сидении. Солнце высоко, мне дурно и хочется спать. Но нужно проложить курс автопилоту. Поэтому я тычусь стилусом в смартфон, листая карту города. В наши дни угнать авто очень непросто. Едва терпила звонит копам, как те удаленно блокируют движок и двери, после чего подарочная консерва дожидается прибытия патрульной машины. Но расчипованной машины драгдилера нет в реестрах, она невидима. Зато в трущобах, где мы сейчас стоим, это ведро с болтами знакомо каждому, у кого есть глаза и хотя бы немножко мозгов. Поэтому никто не рискнет копаться в ней и уж тем более не наберет 911. Держать стилус сложнее, чем нож, к тому же я обжег себе обе лапы, пока собирал сумку для преподобного педофила. Любишь детишек, старый хер? Сегодня я организую тебе рандеву. Вбиваю, наконец, адрес. Тачка весь день стояла на солнце, батарея подзарядилась, так что заряда хватит. Мотор еле слышно гудит. Мягкий толчок — поехали. Нам предстоит неблизкий путь в загородную промзону, поэтому я сползаю с сиденья и забиваюсь под торпедо, чтобы вздремнуть. Снится болезнь. Было ли это редчайшим сочетанием цепочек ДНК, или звезды сошлись на себе в определенном порядке, или кто-то просто и без изысков решил поставить на человеческой цивилизации крест, предотвратить это было невозможно. В одну из ночей, когда лунный диск нарядился в багряные оттенки, а ветер нес с запада горький запах цветущих трав, Демиан заболел. А я впервые открыл глаза. Мы оба, я и тот, кто пожирает тело и разум хозяина, пришли в одно время, из одного места, и с одной целью. Но я не представляю, как можно любить лихорадку, чуму, холеру, тупое и вечноголодное сознание, которому все время подавай больше, больше, больше! Демиана, который обожает хлопья с молоком на завтрак и который станет космическим пиратом, когда вырастет, любить легко. Раньше тот, который сидит в Демиане, пытался со мной разговаривать. Напомнить, зачем мы здесь. Но я так сильно ненавижу его, что даже отказываю в праве на рассудок. Это просто болезнь. Очень страшный и безмозглый насморк, который нужно лечить. И потом, я здесь точно не для каких-то там Предназначений. Мне нравится смотреть губку Боба по телику и разрисовывать соседских садовых гномов. Простые радости обычного мишки Барни. Попробуй, отбери! Автомобиль подъезжает к финальной точке маршрута и останавливается. Я просыпаюсь, подтягиваюсь за край сиденья, и залезаю, наконец, на него. Потрясающе, машина действительно довезла нас без приключений в конечный пункт долгого путешествия. Вокруг раскинулась заброшенная промзона: давно уже пустые склады, заброшенные цехи с ржавыми станками и прочий мусор. Поразительно, как сильно ужался этот город в последние годы. Даже когда я с маленьким хозяином жил в доме и ездил на пикники, я обращал внимание на заброшенные кварталы. Сейчас, когда я познал изнанку жизни, этого дерьма стало как-то уж чересчур много. Ночь тиха и темна; луна на небе напоминает огрызок; звезды закутались в дымку, словно старые фотографии в паутину. Вокруг ни души: никто не ссыт под забором, не трахается, не торгует наркотой. Черт, да возле городской школы опаснее, чем в этих безлюдных краях. Но я знаю, что скрывается за этой обманчивой тишиной. Нет, не знаю — чувствую. Мой маленький хозяин здесь. И он болеет. Открываю дверь, и слушаю ночь. Затем достаю нож и спрыгиваю на землю. Пора бы открыть грузовой отсек и развязать преподобного, но я не спешу. Если тут есть люди, с ними я справлюсь лучше. Огромная серая пятиэтажная коробка нависает надо мной. Окна не горят, в черных прямоугольных дырах нижних этажей не осталось ни единого целого стекла. Здание мертво, как выбросившийся на берег кит. Далеко от города, далеко от свалок мусора. Тут нечего делать бездомным, сюда не приезжают копы. Идеальное место, чтобы привезти похищенного на передержку, а потом прикопать в окрестностях. Статистика похищений — штука паршивая. Не каждый бедняга живет хотя бы пару дней, и уж совсем редко пленники возвращаются домой. Но из любой статистики есть исключения. Первый труп я нахожу на подходе. Бродячие собаки поработали на совесть, так что опознать его нельзя. Судя по дырам от пуль на темной неброской одежде, он пытался убежать. Не получилось. Второй труп я нахожу на проходной, в будке вахтера. Заперся и застрелился. Сквозь грязное стекло видна почерневшая кисть, где можно разобрать остатки татуировки: большая звезда в обрамлении. Кажется, это лезвие серпа. Долбанные ролевики-леваки, фанаты несуществующей страны. Когда-то они были для меня обычным фоном: вечерние новости в гостиной, обрывки телефонных разговоров. Кого-то убили, ограбили банк, похитили, взорвали, украли. Слишком сложные и слишком скучные вещи для маленького Барни. Были. Наверное, им были нужны деньги. Но не удивлюсь, если эти кретины появились у нас в доме по наводке болезни Демиана. Потому что если бы мальчика не забрали у нас, он бы вылечился. И всем планам конец. Никаких предзнаменований, никаких всадников на бледных конях. Зато скаутский салют, выпускной, колледж... Третий труп я нахожу на лестнице. Его тоже разорвали собаки, и довольно давно. Рядом с телом лежит нетронутый автомат. Должно быть, его просто некому подбирать. Жаль, мои лапки не приспособлены для таких игрушек — ну почему мне не досталось тело какого-нибудь сраного трансформера?! Дом наполнен спокойной тишиной заброшенного места. Но где-то под крышей, на пятом этаже, мой тонкий слух распознает какую-то возню и слабый голос. Хозяин здесь! Я так спешу к автомобилю, что не успеваю додумать одну тревожную мысль о том, что если киднапперы мертвы, кто опекает хозяина сейчас? Мои мозги сделаны из ваты, это сильно сказывается на мыслительных способностях, увы. Поэтому я оказываюсь совершенно не готов ко встрече с собачьей стаей на выходе из здания. Первая же собака сбивает с ног, я только чудом умудряюсь поцарапать ей нос. Она отскакивает, а на меня бросается вторая, не давая подняться с ног. Бью ее второй лапой, но удар приходится вскользь, и вместо того, чтобы оторвать твари голову, я лишь отгоняю мерзкое животное. Плохие собачки! Плохие! Третья шавка хватает меня за плечо, разрывает мягкий плюш и намертво цепляется в лямку рюкзачка. Дура! Ловко вскрываю ей горло и отпихиваю агонизирующий труп к остальным блохастым тварям. Посмотрите, как вы меня испачкали, суки! Стая мешкает, и я успею подняться на ноги и заскочить обратно в дверной проем. Теперь твари могут добраться до меня только спереди, и уж тут я накормлю их железом до отвала. Подходите! Ну! Только сейчас я понимаю, что мы дрались в полной тишине. Ни лая, ни визга. Даже сейчас собаки стоят и смотрят на меня молча. Одна, две, три. Слишком много для маленького медвежонка. Раненная лапа плохо гнется, но я все же умудряюсь освободить лямку, переложить нож и осторожно снять рюкзачок со спины. В нем лежит тот самый смартфон, связанный с автомобилем, и функция удаленного управления может работать в ручном режиме... Все происходит одновременно. Авто врезается в стаю, и одна из собак, самая сообразительная, успевает прыгнуть на меня. Мы катимся по полу, нож отлетает в сторону, и я пихаю ей в пасть смартфон, который тут же трещит под крепкими челюстями. Собаке больно — осколки тачскрина впиваются в небо и язык. Она пытается выплюнуть железку, но я бью по голове. И еще. Еще! Получай! Получай! Снаружи металл и пластик скрежещут о каменную кладку, наконец-то я слышу жалобный визг, словно чары развеялись. Нашариваю нож и возвращаюсь к оглушенному животному, чтобы добить. Что и говорить, это были очень плохие собаки. Пабло жив, только слегка помят. Развязываю его и напрягаюсь, ожидая подвоха. Но святой отец собран, серьезен и почему-то не пытается меня убить. Он берет сумку, которую я собрал для него, заглядывает, кивает. На долю секунду мне кажется, что я замечаю в углу минивэна что-то белое, похожее на пух, но это неважно, и я выбрасываю мысли об этом из головы. Вопросительно вскидываю голову, Пабло облизывает губы и кивает в ответ. Веди меня, говорит он, будто уже знает, где мы и зачем. Я веду. Лестница очень долгая, поэтому священник несет меня на руках, демонстративно не обращая внимание на окровавленное лезвие у себя под сердцем. Проходим мимо трупа с автоматом и бесполезное железо жалобно звякает во тьме. Мы продолжаем восхождение. Если выживу, если когда-нибудь найду человека, который придумал плюшевого медведя без рта, зашью идиоту рот проволокой. Мне очень хочется объяснить Пабло, что я заварил эту кашу не ради рода человеческого. Я хочу своего хозяина назад. А болезнь… Если бы я просто бросил мальчика, тот бы умер и все закончилось. Но я хочу Демиана назад и выпущу святому отцу кишки, если он убьет парня. Вот бы еще как-нибудь объяснить это Пабло... На пятом этаже когда-то был зал для совещаний или что-то в этом духе. Огромный зал с завалами сломанной мебели по углам. Крыша вся в дырах. Сквозь них можно было бы рассмотреть звезды, но звезд нет. Есть только грязные облака. Ковролин на полу весь изрисован, и линии не сразу складываются в моей голове в знакомый пятиконечный узор. В центре пентаграммы сидит Демиан. Он ужасно похудел и похож на скелета, непонятно как его еще держат худые ножки-веточки. Когда-то светлые волосы стоят колтуном. Он видит нас. Он страшно зол: верхняя губа приподнимается, обнажая зубы. Грязные пальцы скрючиваются, как когти хищной птицы. Демиан делает к нам шаг, затем еще. Еще. Если бы я мог плакать, разревелся бы без стеснения. Но мишки не плачут, поэтому я крепче сжимаю рукоятку ножа. Позади меня Пабло опускает на пол сумку с Библией, распятием, баночками с водой. Делает шаг вперед. Тогда-то я понимаю, что ничего из этого не пригодится. Что кресты и звезды, между которыми мы теперь стоим, ничего не значат. И единственные настоящие вещи здесь, — это умирающий в измученной плоти демон и далеко не святой отец. Они стоят друг напротив друга, всего в нескольких шагах. А я… не знаю, что мне теперь делать. Сраная собака сожрала телефон, и уже не позвонить 911. Остается ждать, и копить решимость. Если Демиан победит, я убью его. Потому что лучше так, чем как сейчас. Мальчик должен получить свободу. А потом я переверну тут все вверх дном, найду растворитель, обольюсь и сожгу себя нахрен. А если победит Пабло? Крыша скрипит, словно устала держать небо и вот-вот рухнет. То здесь, то там балки начинают потрескивать, словно что-то тяжелое ходит по ней. Сквозь дыры с неба падают маленькие белые комочки. Сначала мне кажется, что это первый в уходящем году снег, но один из них падает мне на лапу, и я вижу, что это маленькое перышко. Обсудить на форуме