Кредо
Городские стены высились под свинцовым небом словно скалы, мост был опущен, и за ним, словно раскрытая пасть, полная ржавых зубов, темнела арка ворот. В нише возле, в жалком прикрытии от непогоды мёрз стражник, чьи усталые глаза наблюдали, как по дороге в город неспешно плетётся худая и бледная лошадь с восседающим в седле всадником, кутающимся в подбитый мехом плащ.
Когда всадник приблизился, стражник выступил из укрытия и поднял руку:
- Назовите своё имя и цель пребывания в городе! – властно сказал он.
- Ты всех привечаешь подобным образом, или только меня? – поинтересовался всадник, спешившись и взяв лошадь под уздцы. Лошадь недовольно вытянула вперёд морду и всхрапнула, увлекаемая к воротам.
- Постой! Город закрыт, лишь…
- Почему закрыт город?
Стражник замялся. Человек ждал.
– Распоряжение магистрата – в город никого не пускать, - угрюмо буркнул он наконец.
- Могло быть и хуже, - в протянутой стражнику руке блеснуло золото. – Давай представим, что я приехал немного раньше.
- Не положено, - на лице стражника появилась мучительная гримаса. Всадник добавил на ладонь ещё монету.
- Давай представим, что я важный человек, инкогнито, и просто хочу проехать напрямик, через город.
Стражник кривился, то алчно глядя на деньги, то на меч, чья рукоятка выглядывала из под плаща с прорезями для рук, то со страхом – назад.
- Принципиальный ты человек, - вздохнул всадник, убирая деньги. – Честный. Но что-то гнетёт тебя кроме необходимости нести службу на продуваемом всеми ветрами посту в скудные дни без подвод и путников на дороге. Отчего ты несёшь свою службу, а не наслаждаешься пивом в таверне, или не проводишь время с семьёй в тепле и уюте?
- Странные вопросы ты задаешь, путник, - озадаченно сказал стражник. Гримаса сползла с его лица, осталась лишь тоска в глазах.
- А ты попробуй ответить, - посоветовал всадник.
- Деньги нужны, - буркнул стражник. – Семье есть нечего будет, коли меня попрут из стражи. Цены на овощи да на мясо взвинтили сверх меры. Магистрат боится, что мор в город проникнет, вот и не пускают никого.
- Печально. Что ж, похоже в город меня не пустят, - вздохнул всадник. – Возьми!
Он взял стражника за руку и вложил в неё несколько блестящих монет.
- Я не еду в город – значит это не взятка.
- Здесь много больше моего недельного заработка, - недоверчиво сказал стражник. – Почему…
- Всё когда-нибудь проходит – и когда магистрат откроет город, цены упадут, - сказал человек, садящийся в седло. – А до тех пор это не будет тебя волновать.
- Да… Спасибо тебе, добрый господин, - теперь глаза стражника потеплели и в них была благодарность.
- Не за что. Ах если бы все проблемы можно было решить златом…
– По объездной дороге за городом, в полусотне миль деревня есть, там заночевать можно! – воскликнул стражник вслед всаднику.
- Ну, значит мне не придется ночевать под открытым небом! – раздалось в ответ.
Чуть позже, когда день склонялся к вечеру, погода стала ещё более промозглой, а небо потемнело, всадник подъехал к мосту через реку, за которой была деревня. У реки стояла толпа с факелами и вилами, воздух сотрясали истеричные крики и гвалт.
Завидев путника, толпа слегка утихла, и всадник смог разглядеть, что в основном эту толпу составляли женщины, и занимались они тем, что, похоже, собирались кого-то топить. Обнаженная женщина, связанная крест-накрест рука к ноге, лежала на берегу дрожа от холода, сокрыв лицо под прядями грязных светлых волос.
- Ведьма? – сухо спросил всадник. Стало тихо. Наконец из толпы донёсся голос:
- Она говорила богохульные вещи и…
- Звучит как попытка оправдания преднамеренного убийства, - сказал всадник, остановив коня перед толпой. С высоты седла он смотрел на людей задумчивым взглядом, и те, на кого он был обращен, не могли говорить, будто бы слова пропадали. «Убийство» - это не «казнь». Никто не хочет быть убийцей, как не хочет быть и обвиненным в этом.
- Что вы его слушаете?! – истерично завизжала какая-то женщина. – Кто он вообще такой?! Сами разберёмся! Мы испытаем ведьму водой!
Несколько голосов присоединились к её воплям, и казалось, что толпа ждала этого – она взорвалась лавиной выкриков, в которых уже нельзя было угадать слов.
Всадник спешился и встал между людьми и «ведьмой». Толпа угрожающе двинулась вперёд, но всадник остановил её взглядом, положив руку на меч, а вторую подняв ладонью вверх, призывая к тишине. И в наступившей тишине всадник сказал:
- «Испытание водой». Вода смывает грехи и не принимает нечистого – подобно как всплывает всякое дерьмо, так должна всплыть и пособница злых сил - по вашему мнению, верно?
Раздалось несколько одобрительных воплей.
- Но беда в том, что если вы топите невинного, он утонет. Кто из вас желает стать убийцей?
Молчание было ему ответом. Но едва он достал кинжал, дабы освободить девушку, кто-то вскрикнул:
- Но она ведьма! Её дела говорят за себя, её слова нечестивы и богохульны, её тело порочно, а…
- Как насчет того чтобы выйти сюда и повторить это? – странник показал на землю подле себя. – Легко обвинять, скрываясь за спинами и стоя в толпе, легко обвинять в страхе быть обвиненными такими же завистниками, не так ли? На то и существует суд, чтобы люди видели, кто говорит. Покуда суда я тут не вижу, я вижу заблудших людей, сбитых с пути сказанными с пылом словами. Пусть слова останутся таковыми, а преступление не будет совершено пока я здесь.
Он разрезал веревки и, сняв плащ со своих плеч, помог девушке облачиться в него. А затем прошел сквозь толпу, и толпа расступилась перед ним в молчании.
В тепле таверны всадник улыбался, грея руки у огня и вдыхая аромат готовящегося мяса. Спасённая им сидела напротив и куталась в плащ, сверкая сапфирового цвета глазами. На её грязных щеках светлели разводы от слез счастья, когда она поняла, что опасность миновала, когда страх и холод отступили перед теплом огня.
- Ты храбрый человек, - сказала спасённая им. – Не каждый решится на подобное.
- Я просто внушительно выгляжу и умею говорить.
- Моё имя Цианея, - сказала девушка.
- Имя под цвет глаз, - заметил странник. – Можешь звать меня Альмаут.
- Странное имя…
- Я издалека.
Тавернщик, чья жажда золота была утолена, тем временем накрыл на стол нехитрой снедью – варёная картошка, жареная на вертеле целиком курица, кувшин фруктового вина и каравай хлеба. В трапезном зале было пустынно в этот будний день, и те немногие кто могли бы здесь выпивать, предпочли здоровый сон полуночному бдению в преддверье утренней работы, а иных путников не наблюдалось.
- Ты здесь проездом? – спросила Цианея, пока странник утолял свой голод.
- Я ехал в город, но туда не пускают.
- А здесь задержишься?
- Боишься что они снова придут за тобой?
- Очень. Они сожгли мой дом… А потом… - она спрятала лицо в ладонях и разрыдалась, заново переживая ужасы публичного унижения и несправедливых обвинений.
- Ну, раз тебя ничто не держит в этих краях, я могу отвезти тебя куда-нибудь ещё. А пока переночуешь здесь, в таверне.
- Я и так у тебя в неоплатном долгу.
- Пусть платой будет добрая компания в пути. Идёт? Только давай сначала мы подберём тебе одежду и отмоем до скрипа. Вода смывает грязь – смоет и твоё горе.
Цианея молча кивнула.
А покуда она была в бане, оплаченной золотом, Альмаут сидел за столом, глядя в очаг, словно вел безмолвный диалог с ним.
Утро застало обоих в дороге – худая лошадь с серой шкурой оказалась достаточно выносливой чтобы трусить по дороге с двойной нагрузкой на свою костлявую спину.
- А как тебя угораздило оказаться обвинённой в колдовстве?
- Я верю в иное, чем они, вот и всё. Я верю в то, что в каждом из нас частица бога. Они считают, что это ересь. Неужели за это нужно сжигать и топить?
- Когда бог создавал человека, был спор, - сказал Альмаут. – Милосердие говорило – создай, пусть человек будет склонен к состраданию. Истина сказала – не создавай, ибо человек будет лжив. Правда сказала – создай, ибо также он будет и справедлив. Мир сказал – не создавай, ибо он будет создавать раздоры.
- И что сделал бог?
- Низверг Истину на землю, - пожал плечами Альмаут. – А пока они ругались, создал человека и поставил всех перед фактом что он уже создан. Уж какой есть, двойственный, склонный ко лжи во спасение, сеющий раздоры разным пониманием истины, и справедливый в стремлении её установить. Нельзя судить людей за то, что они по разному смотрят на вещи и порой доходят до фанатизма, воюя с тем, чего не могут объяснить.
- А если бы я была ведьмой, ты не отрёкся бы от этих слов?
- Ты не ведьма, - сказал Альмаут, не задумываясь.
- А почем тебе знать?
- Ты человек, который верит, но боится, что его вера неправильна. Это не делает тебя ведьмой.
Цианея не нашлась что ответить.
- Я знаю, как призывать мёртвых! – наконец выпалила она и осеклась.
- Ух ты. А умеешь? Призывала когда-нибудь?
- Нет…
- Тогда ты не знаешь, сработает ли твой способ. Хотя на твоём месте я бы боялся что он сработает неправильно. Например, что вместо духов мёртвых ты призовешь зомби. Или демона.
- Ты многое знаешь об этом?
- Я многое знаю о людях, которые ищут искупления после того как наломали дров из любопытства. Как впрочем, и по другим причинам.
- Понятно.
- Прорицание, даруемое мёртвыми – опасное искусство. Мёртвому нечего бояться, и он знает то, что сокрыто – и потому церковь считает это прорицание запретным. Ибо порой правда ранит больнее железа.
- Это ведь тяжелый грех, да?
- Вот меч, - Альмаут положил руку на рукоять клинка. – Во все века убийство было наиболее тяжелым грехом из всех, и всё же люди зная это, вступают в войны – одни чтобы смыть горечь греха сладостью победы, другие – добровольно взяв в руки мечи, дабы другие избежали этой необходимости и сберегли себя от греха. Магия – тот же меч, и если тот, кто берется за рукоять, знает что делает – он не порежется о лезвие меча, без разницы против кого он направлен. Любое оружие требует крови врагов, Цианея.
- Потому ты не обнажаешь свой меч?
Альмаут улыбнулся.
- Слова, подкреплённые тяжестью меча в ножнах, люди слушают более внимательно.
Путь был долгим – и новый день был не менее пасмурным чем предыдущий. Дыхание замирало в воздухе облачками пара, их развевал ветер; сырость забиралась под одежду и вызывала дрожь. К обеду двое путников прибыли в деревню, находившуюся на перекрестке трех дорог. Как и в предыдущей, в ней не было покоя.
- Где все дети? – спросил Альмаут. В деревне было мало народа – вероятно большая часть находится в поле, но в таком случае на улочках обязательно должны были быть дети – они всегда играют, со смехом и визгом носятся туда-сюда, шумно дерутся или поют.
- Ни одного не видела, - сказала Цианея, оглядевшись вокруг. – И правда, где все?
Лошадь размерено трусила вперёд по улице, пока за поворотом извилистой улочки не открылась площадь, на которой стояло пять столбов, а несколько человек разгружали телегу с вязанками хвороста. Над ними, опираясь на копьё, надзирал некто в доспехах, по видимому стражник, который к тому же заинтересовался вновь прибывшими, и поспешил к ним.
- И здесь ведьмы, - вздохнул Альмаут. Он подождал пока стражник приблизится и поднял руку в знаке приветствия.
- И тебе привет, мил человек, - кивнул страж. – Проездом?
- По-видимому. Хотел заехать в город, да не пускают.
- В городе сейчас тяжко, - протянул страж. – Боятся мора.
- А что, в здешних краях свирепствует мор?
- Слухи ходят… Но что мне мор, своих проблем до жути.
- Дети?
- Уже заметили? – полуутвердительно сказал страж. Цианея кивнула. - То ведьмы. Увели детей, да кто знает, живы ли они теперь. Малых самых, восемь их было всего на деревню. Вечером судить будут, да сожгут.
- Но детей то не нашли? – спросил Альмаут.
- Найдут. Как начнут пятки жечь ведьмам, так те и расскажут.
- Я не слышу в твоих словах уверенности, страж. Под пыткой каждый может признаться во всём, в чем его обвинят, и лишь в том чего не знает, признаться не сможет – как в месте, где находятся дети, - негромко сказал Альмаут. Стражник бегло оглянулся на рабочих и понизив тон сказал:
- Вот потому и не верю. Но селяне точно с ума посходили, а что я сделаю – один против людей?
- Деревня большая, неужто ты один здесь страж?
- Ещё есть пятеро, да только четверо иного мнения нежели чем моё. Страх за детей им закрывает глаза. А пятый – всего лишь юноша.
Альмаут вздохнул.
- Где тут постоялый двор? – спросил он. - Я не могу пройти мимо вашей беды, и не могу допустить, чтобы обезумевшие от горя люди сожгли невинных.
- За углом. Это хорошо, что есть неравнодушные, да староста деревни так не думает. Если захочешь влезть в это, будь уверен, сразу заорёт «пусть топает по своим делам, нечего ему нос совать куда не просят, это дело местное».
- Ты неравнодушен, - сказал Альмаут. – Теперь нас уже двое.
- Трое, - сказала Цианея. – Я тоже не хочу чтобы невинных людей пытали и убивали.
- Тогда после обеда подходите к судилищу, - стражник махнул рукой в сторону. – Меня зовут Фрон, я буду там, вместе со старостой, священником и кузнецом, он же у нас и заплечных дел мастер. Прочие подойдут ближе к вечеру, как освободятся от работы.
Они остановились в таверне, и отобедав, пошли к судилищу, что располагалось на площади в большом здании, способном вместить всех жителей деревни – если те потеснятся. Пока здесь было не людно, лишь пять человек висели прикованные к стене цепями, а возле них стояли кузнец в фартуке, стражник, человек в рясе и старик в богатых одеждах.
- Вы кто ещё такие? – резко спросил старик, едва увидев странников.
- Я хотел бы помочь вам найти детей, - сказал Альмаут.
- Нам не нужна ничья помощь! Идите куда шли!
- Уж если жизнь ребёнка стоит дешевле чем спесь, возможно, я не с теми словами зашел, - Альмаут коснулся рукояти меча. – Видимо ты ошибочно решил, что я прошу принять мою помощь.
Старик покосился на стражника. Тот заколебался, но потом решительно заявил:
- Я думаю что мы не имеем права отвергнуть руку помощи – ведь речь идет о детях!
- Это наше внутреннее дело! – заорал старик. – А ты обязан оберегать нас от бандитов с большой дороги!
- Этот человек не бандит! – воскликнула Цианея. – Он мудр и справедлив, и он может помочь, поверьте мне!
- Кто тебе разрешил рот открывать, пигалица?! – теперь старик повернулся к ней.
- Минуточку, - сказал человек в рясе. – В чем будет заключаться ваша помощь?
- В поиске детей, - ответил Альмаут. Он смотрел мимо священника, на стену, где висели четыре женщины и мужчина, без одежды, со следами побоев; они висели тут так давно, что у них не было сил подняться. Лишь одна женщина смотрела на происходящее, но не могла ничего сказать – всем прикованным были заткнуты рты.
- И как вы двое будете их искать?
- Сначала допросим свидетелей и тех, кого вы обвиняете в этом омерзительном преступлении, - сказал Альмаут.
Он велел кузнецу расковать обвиняемых, не слушая возражений что они тут же начнут проклинать и богохульствовать. Не имея возможности противостоять человеку с мечом, староста нехотя покорился, но было видно, что он очень недоволен таким оборотом событий. Он уселся за конторкой и теребя амулет на веревочке что-то бормотал под нос; священник бубнил молитвы, кузнец тяжело вздыхал, расклёпывая оковы, а стражник стоял рядом и рассказывал как всё было.
Дети пропали два дня назад, и обезумевшие родители после поисков в окрестностях всей деревней, обвинили в похищении детей пятерых человек. Первой была Гария – женщина, живущая на краю деревни, она была вдовой, которая занималась целительством с помощью трав. Один из пропавших детей был её сыном. Ясное дело, по мнению деревенских, она была ведьма – пустила кровь детей на злодейские снадобья, родного сына не пожалела. Но детей было много, а подозреваемых мало. Второй обвинили молодую женщину, Ивори. Как и первая она была не замужем, она жила с отцом, который трагически скончался месяц тому назад от болезни. Версия деревенских гласила, что она сожительствовала с отцом, а потом сгубила его со свету богомерзкой волшбой, а теперь в поисках жертв для того, кому она служит, присоединилась к первой, дабы принести в жертву детей. Третьим обвинили старика Динала, вместе с племянницей Кристи – нашлись свидетели, указавшие, что старик бормотал что-то под нос, пока копался в саду, где к слову, росли лучшие яблоки в деревне. Не иначе читал заклинания и ворожил, а племянницу использовал как плату демонам за урожай. И наконец пятой была Лилия, первая красавица на деревне – её обвинили в том что она ради красоты заключила с демонами сделку и купалась в горячей крови сначала животных, а потом решила перейти на детей – только так можно было объяснить то, как незамужняя женщина, отвергающая ухажеров, к третьему десятку лет оставалась всё такой же ослепительно красивой.
Она же была единственной кто, пока кузнец разбивал оковы, оставалась в сознании и смотрела на Альмаута пристальным взглядом. Не как на героя из своих мечтаний, хотя жилистый широкоплечий воин с ясным взором явно на такого походил, но как-то иначе, с надеждой и в то же время со страхом.
Ближе к вечеру в судилище стал подтягиваться народ, который с недоумением и непониманием взирал на Альмаута, который потребовал, чтобы свидетели вышли и рассказали то же, что передал ему протокольным тоном стражник. Принимая его за какого-то важного человека, возможно из города, селяне тушевались и многие не могли и двух слов связать. Цианея была рада этому, ибо видела, как обвинение разваливается под своим весом прямо на глазах. Однако она понимала что эти люди жаждут крови, а не справедливости. Покуда дети не найдены, они будут искать ведьм. И пять свежеврытых столбов на площади тому доказательство.
Вечером, за кружкой эля, она сидела в таверне и обдумывала услышанное, поражаясь мерзости вменяемых подозреваемым деяний. Саму её осудили, лишь узрев богохульство в её словах и отсутствие смирения перед священной для всех кроме неё доктриной о том, что бог покинул людей разочаровавшись в своих творениях, и что он уничтожил бы их, если бы за них не заступилась Белая Богиня – земля, на которой нашло свой приют человечество. И моровые поветрия, и наводнения, и засухи, и ураганы люди объясняли попытками бога стереть с лица земли всех людей, и лишь заступничество матери-земли, исправно рождавшей в изобилии хлеб и чистые ручьи из своих недр, уберегало людей от истребления. И как же они поступали? Они пытались задобрить бога обильными жертвами, что, по их мнению, облегчало заботу богини о них. Цианея считала эту точку зрения неверной, ибо бог создал людей по образу и подобию своему, вдохнув в них жизнь частицей своей сущности, и чтобы ненавидеть людей, он должен был ненавидеть себя. Она верила, что всё хорошее, что есть в человеке – это та самая искра бога, в каждом.
Но здесь…
- Ты Цианея, верно? – спросил её незнакомый парень, подсевший к столу. – Ты путешествуешь с тем странным человеком – скажи, он правда сможет найти детей?
- Я верю в это. Он допросит, если потребуется, всех жителей деревни и выведает, где дети. Если только они не заблудились… Или не были похищены кем-то не из деревни.
- Послушай, - парень сцепил пальцы в замок, словно ему было трудно говорить. – Ты правда веришь что никто из обвиняемых не совершал того в чем их обвиняют?
- Не знаю… Я не могу себе представить, сколь чудовищным должен быть человек, который мог бы совершить такое.
- Я тоже, - парень нахмурился. – Но прошло уже два дня. Что если дети уже мертвы? А я… Мы с Ивори хотели пожениться. А потом её старик так неудачно врезал дуба и она была в трауре, а теперь… Я в стражу служить пошел дабы денег накопить на свадьбу, да только попёрли меня со службы едва её обвинили. Я чувствую бессилие и у меня предчувствие, что если ничего не делать, то всё закончится бедой.
- Не закончится, - улыбнулась Цианея. – Альмаут сможет докопаться до правды. А если нет…
- То что?
- Только дурак не имеет запасного плана, - вздохнула Цианея, отставив в сторону кружку с элем. – Через три дня приходи, коли ты правда желаешь спасти Ивори.
- Я на всё готов ради Ивори, я люблю её! Но почему три дня?
- Я всё же надеюсь, что Альмаут сможет доказать невинность пленников судилища.
Вечером путешественники сидели в комнате в таверне и обсуждали прошедший день.
- Кровь детей, - задумчиво сказал Альмаут. – Вот в чем проблема. С чего-то все считают, что дети были похищены из-за их крови.
- А что в ней особенного?
- Богом запрещено людям есть мясо животных, которое не было обескровлено, отчасти потому что кровь являет собой эссенцию души, - задумчиво сказал он. - Многие считают что после смерти следует перерождение, и многие могут стать животными вследствие его, таким образом, поедая мясо с кровью, люди поглощают частицы душ, пленяя их. Это, однако, не мешает во многих странах причащаться метафорической крови бога, роль которой играет вино, ибо считается, что таким образом человек становится ближе к богу.
- Но разве нельзя обратиться к частице бога внутри себя, чтобы стать ближе к ней, а с ней и к нему самому?
- Можно. Это и называется Театургия высшая магия, - сказал Альмаут. Он тяжело вздохнул. – А когда обращаешься к силам вне этой частицы, то это…
- … Гоэтея.
- Да. Высшая магия обеспечивает слияние воли адепта и силы, к которой он обращается, а низшая – повелевает этой силой через волю. Есть силы, которые в уплату требуют души.
- Поэтому и говорят что колдуны продают свои души?
- Не совсем. Священник тоже продает её – посвящая её служению своему божеству. А злой колдун может продавать их – пользуясь кровью тех, чьими душами он платит за могущество.
- Как тонка эта грань, между добром и злом…
- Скорее, между добровольным служением и насилием… Души детей – очень ценная плата, ибо они подобны новеньким золотым монетам, в отличие от старых, истершихся и неполновесных. Надеюсь, дети ещё живы.
- Я тоже… Альмаут, а к кому обращается заклинатель мёртвых? К божеству в себе, чтоб заклинать их, или же ко внешним силам, чтобы молить?
- Это каждый решает для себя сам, - сказал странник. – Плата от этого не меняется.
Следующий день был похож на переливание воды из одного ведра в другое – следствие застопорилось, и народ начал проявлять нетерпение. Обвиняемых по желанию Альмаута держали теперь в клетке, где они слегка пришли в себя и смогли ответить на некоторые вопросы. Ситуацию это не прояснило ни коим образом – дети словно испарились тем мрачным вечером незадолго до того, как родители вернулись домой, и не было свидетелей. Добрая сотня жителей собралась в судилище; люди возбужденно галдели, отделенные от клетки, конторки старосты и Альмаута четырьмя верными старосте стражниками.
- Чертовщина какая-то, - буркнул стражник Фрон, когда допрос обвиняемых был закончен.
- Да что мы тут время теряем зря! – воскликнул староста. – Давайте прижжем им пятки – живо всё расскажут!
Толпа взорвалась одобряющими криками. Альмаут смотрел на людей тяжелым взглядом – на пылающие гневом раскрасневшиеся лица женщин, на полные вожделения глаза мужчин, ощупывающих жадными взорами наготу пленниц в клетке. И его накрывала холодная ярость.
- Тишина! – рявкнул он. – А скажите-ка мне люди добрые, в случае казни этих людей, кому достанутся их дома и земли?
Воцарилось молчание.
- Эм… Тут вот какое дело, - Фрон смущенно почесал подбородок. – Если умирает человек, не имеющий наследников, его собственность отходит деревне и управляется советом пока не будет выбран новый обладатель дома и земель – молодожены, например, или вновь приехавшие. Деревне руки нужны. А уж коль претендентов несколько, то отбираются достойные, советом деревни.
- Кто в совете? – резко спросил Альмаут.
- Дык, староста, священник, я, владелец лавки и хозяин таверны. Пять человек, чтоб был перевес минимум в один голос по каждому пункту голосования.
- Где были вы пятеро в тот вечер?
Буря негодования прошла по толпе селян, а староста казалось, чуть не подавился языком от возмущения.
- Суть дела в следующем, думается мне, - выпустив раздражение Альмаут успокоился и снова заговорил негромко, вынудив галдящих утихнуть, дабы услышать о чем он говорит. После небольшой паузы гвалт утих совсем. – Исчезли дети так, что их никто не видел. Между тем все обвиняемые – люди одинокие, после казни их освободятся земли, причем не самые плохие, если судить по саду Динала, который я осмотрел, перед тем как прийти сюда сегодня. И мысль меня посетила при этом такая – а что если некто похитил детей ради более простой и понятной цели – завладеть хорошей землей? Цены в городе на овощи, фрукты и мясо повысились – и кто соберёт больший урожай этой осенью, сможет стяжать себе злата, сколько унесёт. И это мотив, куда более понятный, нежели чем колдовство. Я призываю освободить этих людей из-под стражи!
- Ты обвиняешь меня?! – заорал староста. – И наиболее уважаемых людей в деревне?! Кто ты такой? Кто дал тебе право тут командовать? А может ты сам колдун, а? С девкой приехал, что ни жена тебе, и не дочь…
- А ещё мне не дает покоя вопрос, с чего все убеждены, что похитивший детей хотел взять их кровь – разве что пустивший слух об этом знал как ценна кровь невинных сих для тёмных сил…
- Хватайте его! – заорал староста.
- Странник прав! – крикнул Фрон, доставая свой видавший виды клинок. – О том что это колдовство мы знаем лишь по словам обвинителей!
Толпа принялась волноваться, кто-то кому-то заехал в зубы, дерущихся выкинули прочь из судилища, а кто-то из передних рядов заорал:
- А что думает церковь?
Священник, словно очнувшись от бормотания молитв, обвел всех мутным взглядом.
- Это колдовство, - буркнул он. – Пособники колдунов пришли к нам дабы речами своими смутить честных людей и защитить нечестивцев. С нами бог! Не убоимся!
- Сперва признание, - прокаркал старейшина. – Нужно чтобы всё было по закону.
- По закону? – медленно сказал Альмаут. – Нет. Это не закон. Это не вера. Это власть, и ей ты служишь. Ею упиваешься.
В толпе откуда-то взялись вилы и палки, кто-то поднял скамью и все дружно двинулись к Фрону, и Альмауту. Стражники также подняли копья супротив них…
- Опусти меч свой меч, честный Фрон, - сказал странник. – Не нужно здесь драться.
- Но…
- Если сдадитесь – бить не будут, - пообещал староста. Фрон насупился. Толпа замерла в ожидании, всё ещё не понимая, стоит ли драться или уже не надо.
- Не время для битв, хоть и чешутся руки. Эти люди не ведают что творят, - сам Альмаут смотрел на старосту пристальным взглядом. – Эти люди доверяют тому, кого знают, и в чьем авторитете не сомневаются. Однако же по сути своей, они чьи-то отцы и братья, матери и сёстры. Невинные, заблуждающиеся люди.
Цианея пряталась на чердаке дома у Хольта, того парня, что хотел жениться на Ивори. Она была напугана и могла объяснить лишь чудом то, что ей удалось сбежать из судилища, когда Альмаута и Фрона разоружили и бросили в клетку к остальным пленникам. Всю ночь она провела в слезах.
- Что будем делать? – спросил Хольт, принеся ей еду. К мясу девушка не притронулась, довольствуясь лишь хлебом и водой. – Ты сказала, тебе нужны три дня…
- Первый день был вчера, - Цианея сидела понурившись. – Второй сегодня. На третий день… Что если их казнят за это время?
- Я боюсь другого. Староста хочет получить признания – а потому их будут пытать, - юноша содрогнулся. – Я не вынесу, если Ивори будут пытать. Только не её.
- Ты будешь спать спокойно, зная, что вместо неё будут пытать кого-то другого?
- Я не знаю… Я в отчаянье, Цианея. Сделай хоть что-нибудь, если можешь! У тебя же был план? Ты кого-то ждешь, кто поможет?
- Нет. Но послушай, то, что я намерена сделать - когда какое-то знание погребено… Я хочу найти детей, и есть только один способ.
- Какой?
- Если они мертвы – они придут ко мне, и расскажут где они. Если нет, то сообщат другие… - она вздохнула. – Надеюсь, что они всё же живы.
Хольт молчал. Наконец он швырнул миску о пол:
- Черт возьми, я согласен. На что угодно. Скажи мне что делать, каждая минута промедления – это чьи-то муки, пусть лучше моя душа будет гореть в геенне огненной, чем моей Ивори кто-то причинит боль!
- Риск велик, я никогда не делала этого прежде, - вздохнула Цианея. – И всё же… Мне нужны баран, корова и какие-нибудь драгоценности. Найди место где-нибудь, где нас никто не услышит, принеси всё это туда, и приведи туда меня. Возьми с собой меч, лопату, топор и нож, и обязательно медный.
- Я всё сделаю ещё до заката!
- Поторопись, - Цианея отвернулась. Она лихорадочно думала, сработает ли то, что она задумала. Вспоминая то, что говорил Альмаут, это должно быть опасно.
Она знала как это делается издавна. Полубезумная бабка, которая обычно несла бессвязный бред, начинала вещать, стоило только маленькой девочке заговорить о волшебстве. Подробно и связно, словно читая по листу из гримуара, она рассказывала девочке как вызвать мёртвых, и своей клюкой чертила в пыли знаки и круги. Цианея верила что в тот момент бабка открыла ей тайный ритуал, выжженный в её памяти намертво, ибо остальную свою жизнь она не помнила, она даже не узнавала лиц родных, и забывала названия предметов обихода.
- Я думала, ты будешь драться, рыцарь, - сказала Лилия. У неё был чарующий, обволакивающий голос. Другие спали, и лишь она да Альмаут бодрствовали. Она – прикованная за руки к прутьям клетки, дерзко выставив на обозрение высокую грудь, он – сидящий на полу, подперев подбородок кулаком.
- Драться следует лишь за то, во что свято веришь.
- Ты не веришь в то, что мы невиновны?
- Я не верю в то, что нужно было драться, - пожал плечами Альмаут. – Это не привело бы ни к чему хорошему. Только ненужная кровь и страдания, которые некому будет исцелить.
- А ведь ты пришел сюда спасти нас, - с укоризной сказала Лилия. – И как ты намерен это сделать, если сидишь здесь?
- Неисповедимы пути господни, так, кажется, у вас говорят?
- Бог бросил нас, - вздохнула Лилия. – Будь он таким добрым как говорят некоторые, разве потерпел бы он мучений и гибели невинных?
При этих словах в другом углу клетки подняла голову Гария, и встряхнулась, дабы спутанные волосы не закрывали глаза.
- Не богохульствуй, блудница, - негромко сказала она. – Не обращай гнев на того, кто проклял нас, моли лучше заступницу нашу, землю, о милосердии.
- Если верить сказанному нашим защитником, из-за земли то нас и сожгут.
- Да я даром отдать свой дом и землю готова, лишь бы с Гором всё в порядке было.
Альмаут при этих словах вздохнул и повернулся к ней.
- Принесёт ли тебе утешение, если скажу я, что с сыном твоим всё в порядке будет?
- Я верую в это и молю богиню об этом, добрый человек. Одним лишь этим и живу.
- Тогда наберись терпения.
- Эти палачи нас будут пытать, - сказала Лилия. – О, они уже спят и видят лишь бы меня полапать. Особенно кузнец.
- Ты ведь не замужем, верно? – спросил Альмаут.
- Да… Засиделась в девках. Нет здесь мужиков мне под стать. Сплошь тупые похотливые скоты, на которых и смотреть тошно.
- А Ивори и Кристи?
- Ивори то? – хмыкнула Лилия. – За юного Хольта замуж выйти хотела. А у того за душой ничегошеньки, я так думаю, что когда её папочка об этом узнал, тут его кондрашка то и хватила.
- Придержи свой грязный язык, - поджала губы Гария. – Он ко мне за травами ходил, худо ему было, как могла тянула. Да видать, как жена его померла, сердце то и сдавать стало, и остановилось в один момент. Хотя говорят, он с улыбкой умер, не иначе как её подле себя перед смертью увидел.
- … А Кристи мелкая ещё чтобы о мальчиках думать, - продолжила Лилия. – За дедом ухаживала, воду в саду таскала, дрова колола, еду готовила.
- И она ко мне за травами деду ходила, плохо у него с сердцем, - сказала Гария, устало прикрыв глаза. – Да вроде полегче стало – а толку?
- Всех не спасёшь, Гария, - сказал Альмаут.
- Да и не все стоят того, - ответила она. – Но кто-то же должен.
Староста возвестил о начале пыток дабы добыть признание, и сразу же возник вопрос – кого первым. Мнения разделились – священник считал что начать надо с Кристи, чтобы глядя на её мучения дед выложил всё как на духу, староста – что начать надо с Гарии, а остальных поберечь на потом.
- С меня начните, - дерзко воскликнула Лилия. – Я вам такое расскажу, попадаете.
- Не губи себя, девочка, - сказал Динал. – Я прежде вас всех родился, я прежде вас и встречу костлявую.
- Да ладно тебе, племянницу пожалей. Мать её до старых дев бездетной была, а потом богиня сжалилась – да только не пережила родов сестра твоя. Ты один у неё родной!
- Лучше самому смертный час выбрать, - угрюмо сказал Динал. – И с поднятой головой его встретить!
- Меня они дольше щупать будут, - отрезала Лилия. – Дорвутся – не остановишь.
- Ану заткнись, распутница! – не выдержал староста. – Раз ты такая дерзкая, будешь первой!
Когда Лилию расковали, она нагнулась к Альмауту и прошептала:
- Пусть моя жизнь будет платой – спаси их, всадник!
…Она вышла из клетки с гордо поднятой головой, и её глаза сияли непоколебимой верой.
- Всё. Готово, - Хольт вытер пот со лба. Четырехугольная яма похожая на могилу, но в пол метра глубиной всего лишь, была готова.
- Теперь отойди. Когда появятся призраки – обнажи меч и не подпускай их к яме, пока не ответят на мои вопросы.
- Понял.
Цианея, на подкашивающихся от страха ногах достала из сумки три сосуда – и окропила яму элем, затем фруктовым вином и водой, посыпала мукой и громко обращала она мольбу с обещанием жертвы к мёртвым, чьи имена назвал ей Хольт немного ранее. Затем Цианея зажгла костёр и бросив туда несколько украшений, что принес Хольт – какие-то серьги, браслет и кольцо - достала медный нож и пока Хольт держал отвернутой голову недоуменно мычащей корове, единым движением вспорола ей горло над рвом, отвернувшись при этом. Та же участь постигла барана.
- Начинается, - прошептала она. Над поляной начал сгущаться холодный призрачный туман, разгоняемый бликами костра, с шипением и треском пожиравшего жертвы. Казалось противоестественным что огонь не погас когда в него упали тела животных, напротив – он воспылал жадно и жарко, выбрасывая в небо столб жирного черного дыма. А Цианея меж тем возносила слова обращения к стражу мёртвых, умоляя его отпустить на время души умерших, и вот из тумана проступили бессильные тени, с замогильными стонами направившиеся к костру.
Им преградил путь Хольт, держащий в дрожащих руках меч.
- Внемлите мне, о духи бесплотные! – воскликнула Цианея. – После ответа я отпущу вас на трапезу, только молю-заклинаю правду скажите, частичкою света, искоркой бога во мне – заклинаю, дайте ответ!
- Задай вопрос, - послышался шелест. Хольт махал мечом, сверкающей сталью отгоняя туманные фигуры от ямы.
Лилия давно уже охрипла от крика. Кузнец не мудрствуя, по повелению старосты сначала взялся за плеть, и уже через час спина и бёдра девушки представляли собой сплошь кровавые рубцы, с которых скатывались на землю капельки крови. Несколько раз она теряла сознание от боли, и тогда её окатывали водой из ведра и продолжали избиение. Затем кузнец взял молоток, клещи и деревянные клинышки и принялся за её руки. Лилию жгли калёным железом, ей рвали ногти и дробили пальцы, вбивая между ними клинья…
Последнее что она сказала перед тем как её волосы стали белыми как снег услышал лишь кузнец, но едва услышав, он бросил свои инструменты и опрометью метнулся прочь из судилища. А Лилия уронила голову на окровавленные руки и затихла.
Динал закрывал племяннице глаза и уши, а сам плакал, Гария шепотом молилась, а Ивори рухнула в обморок практически сразу после начала пыток. Фрон сдавленно ругался, а Альмаут сидел с мрачным лицом.
- Верните этого дурака! –повелительно сказал староста. – Дело ещё не закончено.
- А по-моему все вы только что убедились в том, что доставили немыслимые мучения невинной деве, - подал голос Альмаут. – Задумайтесь! Вы алчите боли и страданий, вы вожделеете наготы и унижений – это ли не тот грех, о котором вы слушаете на проповеди и которому предаетесь сейчас?
- Замолчи! – рявкнул священник.
- Не ты ли благословил их на эти деяния? Чем ты искупишь сие, ведь подойдет и твой срок расплаты!
Люди молчали.
- Их нет в книге мёртвых, их срок ещё не настал, - прошелестел хор призраков. – Дай же приступить нам к трапезе!
- Ещё не время! Скажите мне, где найду я тех, что назвала!
- Я - скажу тебе, но - чем заплатишь? – послышался новый голос, звучный, и закутанная в саван белого тумана фигура выступила вперёд.
- Я отдам тебе моего врага!
- А если ты обманешь?
- Тогда я сама пойду к тебе!
- Да будет так. Наш договор скрепим мы кровью на жертвенном клинке - капля крови врага твоего – или твоей – будут оплатой для нас, и тогда мы заберём его, как только ты получишь то, что ищешь. Названных тобой невинных, найдешь ты там, куда покажет твой нож, буде бросишь ты его оземь.
Цианея жестом велела помощнику отойти – и в тот же миг туман окутал жертвенник и огонь погас. Спустя миг лишь яма с костьми была там, где только что лежали баран и корова.
- Это… ужасно, - выдохнул Хольт, в изнеможении опускаясь на землю. С него градом катил пот. – Я так не боялся никогда в жизни.
- Ещё не время рассиживаться. Идем!
Цианея бросила нож на землю – и на деревню был указан путь подобно стрелке компаса клинком..
Новый палач – один из стражников – презрительно поморщился и вытащил старика из клетки. Его приковали туда, где до него была Лилия, которая теперь лежала еле живая в углу.
- Начинай молиться, старик, - прошипел священник.
- Вы были мне пастырем, отец, - грустно сказал Динал. – Но вам судья господь.
- Ни один колдун и ни один нечестивец не может произнести молитву господу без запинки, - сказал священник. – Прочти – и ты свободен.
- Ты сдержишь слово, священник? – спросил Альмаут. – Ведь не пред людьми ты его дал, а пред богом.
Священник смерил его испепеляющим взглядом. Динал вздохнул и начал читать. Где-то на середине молитвы зашевелилась Лилия, она плакала и стонала от боли, а потом вдруг подняла голову и присоединила свой шипящий и хриплый голос к голосу старика в молитве, и едва тот дочитал, сказала:
- Я вижу свет… Я вижу детей… Они смеются и улыбаются… Я вижу судью, что придет и низвергнет в геенну огненную нечестивца… Тебя, - она подняла дрожащую руку, но та не послушалась и новый всхлип боли вырвался из горла девушки. - … Я вижу цветущий сад…
По её щекам скатились слёзы.
- Она видела детей в небесных кущах! – возвестил священник, а Гария, вскрикнув от ужаса, тут же заорала:
- Это ложь! Не верьте ему!
- Ты сама слышала, что сказала Лилия! – процедил староста. – Итак, наши дети, невинные души… Загублены!!!
- Ты готов признать, что несправедливыми пытками ты вызвал к жизни благословенное прорицание? – спросил Альмаут.
- Окромя ведьмы никому неведомо было, что случилось с детьми, и таким образом я считаю что она – виновна, и тот на кого она указала – также повинен!
- Но кто? – вдруг спросил тавернщик.
- Старик, конечно же! Кто считает так же?
Содержатель лавки поднял руку, как и священник, однако же тавернщик, хмурясь, скрестил руки на груди, отказавшись отдать свой голос. Опосля слов Альмаута он мрачно молчал в отличие от возбужденно переговаривающихся между собой людей вокруг.
- На костёр его! А с остальными разберёмся позже.
Толпа разразилась гневными воплями.
- Нож указывает на деревню, - сказала Цианея. – Куда-то на окраину, рядом с рекой. Что там?
- Дома, - пожал плечами Хольт. – Там проживает староста.
- И почему меня не удивляет это…
Они пошли быстрее. Однако нож указывал чуть в сторону от дома старосты – на старую пристань, возле которой стоял амбар, из коего ранее зерно грузилось на баржу и пускалось вниз по реке на продажу. Ныне же он был в запустении ибо была выстроена новая пристань чуть выше по течению и ближе к новому центру разросшейся деревни.
- Итак, перед богом и людьми я обвиняю этих людей в мерзком колдовстве и убийстве невинных детей! – орал староста, воздев руки к небу, стоя между пятью столбами. К каждому из них был привязан человек, и их уже обкладывали хворостом и дровами. – Мы приговариваем их за это к очистительному пламени…
- Точнее к жертве, - заметил Альмаут, связанный и стоящий рядом с Фроном, который силился выпутаться из уз.
- Заткните ему рот! – взорвался староста.
- Покайтесь пока не поздно! – перехватил эстафету священник. – Молитесь, чтобы огонь очистил ваши души!
- То душа невинного, - сказал Динал. – И я говорю тебе, что умрёшь ты нынче же, захлебнувшись собственной кровью сразу же после меня, и будет тебе судьей господь, которому ты служил, и которого предал.
- А этого поджигайте первым, - прорычал священник. Его глаз подёргивался, а рот жутко кривился. – Не хочешь каяться, еретик?! Нет! Дайте, я сам принесу ему очистительный огонь!
Он выхватил факел из рук крестьянина и швырнул его в вязанку хвороста у ног Динала.
- Дядя! – закричала не своим голосом Кристи.
Лица людей были обращены к набирающему силы пламени, в то время как Фрон дергался из стороны в сторону, ослабляя веревки. И когда он наконец справился с ними, раздался жуткий крик боли.
- Это здесь! – воскликнула Цианея, когда брошенный нож отскочил от пола и в него же воткнулся. – Где-то внизу. Здесь должен быть люк!
Хольт и девушка в четыре руки принялись рыться среди ветхой соломы, и наконец нашли железное кольцо, вделанное в люк ведущий в подземелье под амбаром. Со скрипом отворился люк, и голоса детей, до той поры неслышные, звучали музыкой в ушах.
- Нашествие закончилось? – спросил один мальчик.
- Какое нашествие? – спросил Хольт.
- Староста говорил, что к деревне приближаются враги, и велел нам укрыться здесь.
- Он обманул вас, - сурово сказал Хольт. – И не только вас. Идемте же в деревню! Быстрее!
Крик немыслимой муки старого Динала вдруг оборвался. И в тот же миг выпутавшийся из пут Фрон выхватил у одного из смотрящих на огонь беспечных стражников копьё и сильным ударом древка поверг того на землю.
- Убейте его! – крикнул староста, и трое других стражников наставили копья на Фрона, к нему приближаясь, толпа же отпрянула, ибо зрелище драки для многих намного приятнее участия в ней.
- Смотрите! – вдруг выкрикнул кто-то, и множество взглядов обратились к священнику; он булькая горлом упал на колени, а затем завалился на бок и вздрагивал мелко, кровь изрыгал изо рта словно рвоту.
- Кого ты теперь назовёшь нечестивцем? – громогласно вопросил старосту Альмаут. – Пал жертвою предсмертного проклятия пособник зла, что скажешь ты на это? Молитва не поможет тому, кого лишил защиты сам господь – а он не помогает тем кто злодеяние вершит.
- Убейте их! – выкрикнул староста. – Фрон один, вас трое, а этот вообще связан!
И один из стражников выкрикнув ругань, бросился в драку, а двое других не решились. И Фрон в сторону скользнув от листообразного острия, своим копьём копьё врага отбил и оглушил того тупым концом, ударом в голову. А после обратил свой гневный взор к оставшимся, и те попятились и побросали копья.
- Мама! – вдруг послышался детский крик. – Мама, что они с тобой делают?!
Изумлённые возгласы послышались со всех сторон, и люди разошлись по краям площади, пропуская к столбам Хольта, ведущего детей. Родители протягивали к ним руки и обнимали их, и последней заключила в объятия сына освобожденная Гария.
Старейшина же в суматохе поднявшейся бросился прочь, но лишь завернув за угол дома, увидел он девушку. В золотистых власах её застряла солома, а её синие глаза потемнели от гнева.
- Мы нашли детей в подполе амбара на твоей земле. Ты ложью заманил их туда – но что ты собирался с ними делать, когда по твоему навету были бы казнены невинные, владеющие столь ценной собственностью? – раздался голос Цианеи, глухой и зловещий.
- Как ты… - староста в страхе отпрянул.
- А впрочем, не важно… - в руке девушки появился медный нож. – Не буду оттягивать время расплаты.
С этими словами она полоснула наотмашь клинком по лицу старосты, и тот издал душераздирающий вопль – и спустя миг земля под ним разверзлась, выпустив белёсый туман в красноватых отблесках пламени.
- Жалкая старая душонка, – раздался звучный и раскатистый голос. – Прогнившая насквозь... Ну да и услуга была пустяковой.
Когтистая лапа в облаке тумана, высунувшаяся из круглого провала в земле, схватила старосту поперек туловища, и спустя миг он исчез под землёй.
Цианея же осталась стоять рядом, с медным ножом, с лезвия которого сорвалась капля крови. У неё был ошарашенный и напуганный вид.
По дороге ехали два всадника, и Цианея сидела на рыжей кобылке, трусившей рядом с бледной лошадью Альмаута.
- …Это был Бергерт, - сказал Альмаут. – Ты с ним поаккуратнее.
- А кто это? – девушка вертела в руках медный нож, отливавший красным в свете дня.
- Если в двух словах – это демон подземного мира.
- Но как так вышло…
- Творя заклинание, ты желала не только спасения жизней, но и кары виновному, - мягко сказал Альмаут. – Желания бывают не только явные, но и потаенные, на явные откликаются те, кого ты зовёшь, а на потаенные являются незваные. А посему – как тебе известно - прежде чем приступать к ритуалу тебе надлежало очистить свой дух от мыслей о крови и тело – от жажды оной. Не принимая в пищу необескровленного мяса и усмиряя свой гневный дух.
- Я пыталась. Я ела ржаной хлеб и пила воду, но времени было так мало, и я так желала успеть…
- Когда идёшь сквозь стоячую воду, не стоит торопиться, ибо замутив её, ты не увидишь куда поставить ногу – и можешь упасть ненароком. Волшебник не торопится, и им не правят страсти, если он не хочет пасть их жертвой. Всех не спасёшь, Цианея. К сожалению.
- Но почему? И почему ты не спас, всех, ведь ты можешь, я знаю, я чувствую!
- Что стоит спасение жизни по сравнению со спасением её смысла? Найдя детей, ты стала героиней, и благодарные селяне тебе даже коня подарили, при том хорошего, под цвет волос. Смысл жизни…
Альмаут усмехнулся и кивнул девушке:
- Оглянись назад, Цианея! Видишь, в деревне теперь новый староста, это Фрон, честный и справедливый. Видишь, Кристи возделывает свой пышный сад, и мне кажется, всё у неё будет хорошо. Одиночество её не будет длиться вечно, и она найдет прекрасного юношу, который утешит её горе и станет её мужем, и будут они жить счастливо. Она будет гордится памятью о Динале – а о человеке судят лишь после его смерти, кто жил достойно и достойно умер – останется в памяти надолго, став семейной легендой. И хотя ты не можешь видеть будущего, если бы могла – ты бы увидела, что ещё многие жрецы церквей будут помнить его, и молиться об отвращении всякого греха, а многие люди скажут, что лучшей смерти чем та, что избрал себе старый Динал, они не желают. Вот Ивори, она скоро обвенчается с Хольдом. Из них выйдет прекрасная пара, ведь он не побоялся рискнуть душой ради её спасения – и она это знает. Немногие готовы на такое ради любви. А благодарность её лишь усилит любовь её – и она никогда не угаснет. Видишь, Гария перевязывает и исцеляет раны Лилии, а Гор ей помогает. Гария исцелит многих людей, и воспитает сына полным сострадания человеком.
- Лилию так жестоко пытали… Она никогда не станет прежней. Её раны заживут, но её боль останется!
- Ты думаешь это боль? – Альмаут улыбнулся. – Она была согласна отдать свою жизнь, лишь бы жили другие. Она осталась жить и смогла увидеть всё то, о чем я тебе рассказываю, ибо в вере своей она перешагнула за грань боли, обретя дар предвиденья. Знала бы ты, как она счастлива.
- А что случилось с этим палачом, кузнецом? Она что-то сказала ему, и он бежал.
- Он будет бежать дальше, пока не умрёт от изнеможения. Такова его расплата за содеянное. Она назвала ему имя того, кто смотрел на его деяния.
- Чьё имя?
- Моё настоящее имя.
Цианея поглядела на улыбающееся лицо незнакомца рядом с ней. Того, чьё имя было способно напугать до смерти любого – так не похожего на Альмаута, который был полон смирения и находил слова утешения для каждого.
- И всё же, какое?
- А ещё говорят, что волшебницы знают имена хранителей каждого часа и дня в году, - лукаво усмехнулся Альмаут.
- Прекрати надо мной издеваться! – нетерпеливо воскликнула Цианея.
- Я Азраэль.
Цианея, словно громом пораженная, уставилась на улыбающегося странника, что бродил по земле и искал тех, кому нужно было не спасение, но лишь утешение - для того чтобы верить, и идти на встречу судьбе с высоко поднятой головой, без страха, без сожаления и горести.
А странник устроился поудобнее в седле, и кивнул на виднеющуюся впереди развилку.
- Если поедем налево, приедем туда, где мор обрывает людские жизни. А направо – туда, где ярко светит солнце, где тепло и растут дивной красоты цветы. Куда бы ты поехала?
- Налево, - без колебаний ответила девушка.
- Думаешь, ты можешь всех спасти?
- Я верю в это, ведь у меня в руках теперь магия. А почему ты думаешь, что направо – солнце, тепло и растут красивые цветы? Ты там был?
- Нет. Я просто в это верю. Ведь где-то же должно сиять солнце, и где-то же должны расти прекрасные цветы, верно?
