Яйцо золотой эм Звери, как дети, не только есть-пить хотят, но и дружить. Только, чтобы дружить, все равно надо быть сытым. И одинокий волк, попросту, Одинокий, всегда голодный, бегал по лесу день и ночь, но нигде ему не было ни еды, ни друга. Плюнул волк на дикий лес и прибежал однажды ночью в деревню, и залез в курятник – на овец у Одинокого Волка сил уже не оставалось. А в курятнике рябая курица вдруг, по сказочному бесстрашно, встала грудью и закрыла своих цыплят: - Не дам! – как будто сказала зверю, в то время как весь остальной проснувшийся курятник замер в гробовой немоте. - Тогда я тебя, рябая, съем, - протянул Одинокий лапу к безумной курице. - Если ты меня съешь, - напряглась рябая, - то тебя всю жизнь – и в мороз, и в дождь, и в метель, и в зной – будут ноги кормить. - А меня ноги и кормят, - отмахнулся Волк. - Вижу – много бегаешь, - кивнула рябая на истоптанные волчьи лапы. – Болят? - Болят, - неохотно кивнул Волк. - А я могу сделать так, что тебя будут кормить не ноги, а твой хвост, - и рябая показала на волчий хвост. Волк махнул лапой и вновь потянулся к курице: - А-а, знаю я эту сказку – в прорубь хвост макать… - Да не макать, а махать, и даже не махать, а один раз махнуть – яйцо разобьется, и будет у тебя еды, какой захочешь! - «Какой захочешь!» – передразнил Волк. – Да ты, рябая, смотрю, не курица – прямо соловьем заливаешь… Но волка баснями не кормят! – вдруг прорычал Одинокий и оскалил страшные клыки. А рябая не просто так напрягалась: она уже выкатила из-под себя яйцо, да не простое – золотое, – Одинокий от неожиданности аж отскочил, поджав хвост. - Золотое? – пролепетал он, не веря глазам. - Ну, попробуй, - махнула курица рябым крылом. - Так быстро?! – все не мог прийти в себя Одинокий. - А чего тянуть? – по такому случаю! – залихватски опять махнула крылом довольная курица. И только тут до Одинокого Волка начало доходить, с кем он имеет дело. Сцепив когтями, Волк взял золотое яйцо в лапу и чуть не выронил. - Тяжелое, - удивился он. - Золото! – напомнила совсем серому гостю драгоценная хозяйка и добавила: - Вот как надо в лапу давать! - Ювелирная работа! – наконец-то нашел нужное слово Волк, чтобы не остаться кончено серым. А в это время в соседней с курятником овчарне овцы, почуяв волка, стали так истошно блеять и громко бить копытами, что в избе зажегся свет и вскоре на крыльцо вышел дед с ружьем. Волк тут же пастью хапнул золотое яйцо, и дед не успел еще с крыльца сойти, а зверя и след простыл. Одинокий сначала бежал крупными прыжками, но очень быстро почувствовал настоящую тяжесть золотого яйца и перешел на свой обычный бег. Потом пошел шагом; голова его склонялась все ниже и ниже к земле. И, наконец, на знакомой лесной поляне, освещенной полной луной, Волк встал – голова его уже почти касалась земли. Все, кто спал на поляне, почуяв волка, проснулись: заяц под кустом, еж под прошлогодним листом, сорока в гнезде на тополе и даже светлячок на макушке самой высокой сосны – даже он вдруг замерцал, точно упавшая с неба звезда, - все узнали Одинокого Волка и замерли, не ожидая ничего хорошего. В лесу уже знали, что в последнее время Одинокому Волку не везет и он бегает постоянно голодный. А на что способен голодный, да еще и волк, об этом боялись и думать. Но сейчас в эту ночь и заяц, и еж, и сорока, и даже светлячок увидели, что бояться нечего – их зверь так ослабел, что еле стоит на ногах и не в силах поднять хотя бы голову, которая упирается мордой в землю. Всем в тот момент показалось, что Одинокий вот-вот начнет есть траву! Да ради такого зрелища заяц готов был не спать не то что одну ночь, а всю жизнь: травоядный волк – это заячьей душе и присниться не могло. А тут, пожалуйста, прямо наяву – Одинокий Волк уже открывает пасть… у зайца уже слюнки потекли… И вдруг оттуда, из волчьей пасти, сверкая, что-то выкатилось и засияло на траве, да так, что вмиг затмило луну на небе. У зайца душа ушла в пятки, и он испуганно прижал длинные уши и закрыл косые глаза; ежик сразу свернулся в клубочек, выставив наружу только острие иголок; сорока спрятала голову под крыло, а светлячок со звездным светом просто перестал быть заметен, как будто его и нет вовсе. Каждый сослепу, ничего не видя, в одиночку, решил про себя, что произошла катастрофа – Одинокий Волк задрал луну, как овцу, да не простую овцу, а с золотым руном. И вот золото навязло у него на зубах, и он это золото только что выплюнул на траву. Заяц, еж и сорока застыли с зажмуренными глазами, боясь шевельнуться и попасть под огонь горящих волчьих глаз, а светлячок, как будто ему плюнули в душу, совсем потух – ни искорки в нем не осталось. Одинокий Волк между тем, ничего не замечая вокруг, не мог глаз оторвать от сияющего золотого яйца. « - Теперь буду сытым всегда, просто лежа на боку в своем логове и лишь помахивая хвостом. Да и не «помахивая» - один раз лишь махнуть надо. Рябая так и сказала: один раз махнуть – яйцо и разобьется!.. И не «рябая», если уж на то пошло, а Курочка Ряба, та самая, сказочная!» И Волк закатил глаза, припомнив, как все было в курятнике: « - Мечта!.. да нет – о таком я и мечтать не мог!..» И Одинокий, уставившись на сказочное яйцо в траве, вдруг так взвыл, как волки, вскинув голову, воют только на золотую луну на небе. - Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. Оу-у-у!..– разнеслось под безлунным небом. У зайца от ужаса уши завязались узлом на макушке; ежик от страха так затрясся, что укололся о собственные иголки; сорока с такой силой придавила крылом себе шею, что задохнулась и вывалилась из гнезда. И только благодаря оглушительному вою никто, а самое главное, Волк, не услышал, как упала сорока и замерла под тополем, как мертвая, с закрытыми глазами. И только потухшему светлячку было наплевать с самой высокой сосны и на вой, и на Волка, и на то, что там сияло в траве. Одинокий сам удивился своему вою, не понимая, откуда силы взялись, и тут же приободрился – значит он сможет дойти домой до логова, и не только сам дойти, но и, что важнее всего, золотое яйцо донести. Волк, как в курятнике, хапнул пастью золотое яйцо, но не успел на поляне наступить мрак, как в тот же миг луна вновь уже сияла на небе. Но только Одинокий не обратил на это никакого внимания. Зато заяц, еж и даже наплевавший было на все светлячок сразу открыли глаза, и, увидев родную луну на ее привычном месте, каждый невольно подумал про себя: « - Ну, и баран же я: бе-э-э-э!..» Светлячок со своей вершины видел, что Волку внизу дела нет до обитателей поляны и что можно не напрягаться. А потом светлячок заметил под тополем сороку, что лежала недвижимо с откинутой головой и закрытыми глазами. И светлячок повис над безжизненной птицей и помигал своим зажженным от луны огоньком зайцу и ежику, которые были недалеко. Заяц и ежик бесшумно подползли и начали делать сороке живительное дыхание с помощью ее крылышек, то распахивая их, то закрывая, и, наконец, привели ее в чувства. Сорока открыла глаза и, когда все поняла, вдруг издала такой звук, что светлячок вмиг отлетел на макушку своей сосны, а заяц и еж, причем ежик первым, накрыли собой белобоку, только чтобы она не могла издать больше ни звука. Получилось так, что заяц упал на ежовые иглы, которые вонзились ему в брюхо, как раз там, где было меньше всего шерсти – вонзились, как волчьи клыки. Любой на месте зайца взвыл бы предсмертным воем, а заяц, в кровь прикусив верхнюю губу, даже не пискнул, лишь пятками дрыгал – мол, там моя душа, там меня ищите – пока не потерял сознание. И ежу было понятно, кто – герой, а кто – баран. Еж начал было что-то бекать-мекать в свое оправдание, но сорока под ним сама крылышками зажала ему острую мордочку с мясистым клоунским шариком на самом кончике носа. Но сорока боялась напрасно: Волк не только не смотрел в их сторону, но вообще ничего не видел и не слышал – он, что называется, весь был в золотом яйце, хотя на самом деле, наоборот, золотое яйцо было в нем – в его пасти. Одинокий Волк сделал уже несколько попыток поднять голову с золотым яйцом внутри, но яйцо стало таким тяжелым, как будто Одинокий хапнул не яйцо, а луну. Но луна золотилась себе над его головой, и ей, луне, дела не было до золота, хапнутого чьей-то там пастью. Главное, что ее, лунное, золото, все было снаружи и высоко-высоко – никакой пастью не достать. « - И кто-то же поднимает ее туда, все выше и выше, - как всегда при виде луны, подумал Одинокий Волк. – Может быть, мой вой и поднимает, и если бы я, когда вою, мог еще и слышать, я, может быть, услышал бы, как она блеет в ответ…» Волк был уверен, что луна, пусть и не слышно, но именно блеет в ответ, то есть, издает съедобные, вкусные звуки, иначе как можно было объяснить то, что всякий раз, когда он, Одинокий Волк, выл на луну, у него текли слюнки. Правда, слюнки у него текли и сейчас, но Волк знал, что это от голода. « - Надо поесть, - вдруг сообразил он, - и тогда силы появятся… И мы еще посмотрим, - закатил Одинокий глаза к луне, - чье золото окажется вкусней: твое, овечье, или мое, куриное?!» И Волк разинул пасть и вновь выкатил золотое яйцо на траву. Тут же опять луны как не бывало – на этот раз даже Одинокий Волк заметил, что луна пропала. « - Так вот кто у меня силы забирает! – наконец-то дошло до Волка, и он замахнулся хвостом на золотое яйцо, но внезапно выгнулся всей спиной, как могут выгнуться одни только волки, и хапнул сам себя за хвост: – Стоп! – взвыл он про себя, спохватившись. – Стоп!.. Я же еще ничего не заказал!.. Курочка Ряба сказала, что я махну хвостом – яйцо разобьется, и будет у меня еды, какой захочу!..» « - А что я хочу?» - перевел Одинокий Волк голодный взгляд с безмолвного золотого яйца на тихое и светлое безлунное небо, и у Волка в животе бе-э-экнуло, и еще обильней потекли слюнки. - Баранину хочу! – вдруг вырвалось из его разжавшейся пасти вместе с напрягшимся, как дубинка, хвостом, который не просто махнул по золотому яйцу, а ударил так, что золото аж зазвенело. Волк, так и оставаясь с задранной к пустому небу головой, стал тянуть носом, но бараниной и не пахло. Он опустил глаза и увидел, что золотое яйцо цело – не разбилось! - Ну, и где мой шашлык из ба… - только и выговорил Волк, как прямо перед его носом, точно из-под земли, выскочил какой-то непонятный зверь – Волк и разглядеть не успел – отпрянул и выставил было клыки, но увидел, что это всего лишь еж со своим клоунским носом, и сплюнул: - Тьфу – иди отсюда, клоун! - Ты же сам баранину хотел, - вытирая лапой плевок с шарика на острие носа, и не думал отступать еж, а наоборот, распахнул свою голую, без иголок, беззащитную грудь и выпятил ее к самой пасти Волка: – На, ешь! – я баран! – тряхнул всеми своими иголками на спине ненормальный еж. - Ты сам себе на иглу сел!? – наконец догадался Волк. – Обкололся!?.. или мухомора объелся?.. Вали отсюда, пока пинка не дал, нарик ты лесных трущоб!.. - А не дашь! – и еж-безумец, как не странно, вполне разумно, свернулся клубком, выставив наружу только острие своих иголок. Одинокому уже было ясно, что именно этими иглами и обкололся больной ежик, и теперь надо было катнуть подальше отсюда этот ежовый клубок психических недоразумений, который только мешал. И Волк попробовал толкнуть клубочек одной голой лапой, но лишь больно укололся и оцарапался. - Ну, хорошо, Баран, - скривил морду Одинокий Волк, потому что понял, что лучше всего прикинуться таким же психом. – Ты объелся, обкололся, и теперь, наверное, дружить хочешь? Еж тут же высунул из пучка собственных иголок свой клоунский нос и выдохнул: - С тобой?! - А других здесь нет, - показал Волк вокруг. И в самом деле, при сиянии, что восходило из травы, не на самой поляне, не над ней не видно было никого другого. И только тут еж разглядел, что же это сияет в траве – увидел и застыл, как загипнотизированный. - Ну, чего уставился, Баран? – это не новые ворота, - продолжал косить под психа Одинокий Волк. - Бе-э-э-э! – пугая не только Волка, но и самого себя, вдруг, по-настоящему, как настоящий баран, заблеял еж – еж, который не просто никогда не видел золотое яйцо, а вообще считал эту сказку жалкой и пустой выдумкой. - Ты чего, Б… б… Ё… ё… совсем того? – уже не понарошку, а в самом деле почувствовал себя психом Одинокий. - Бе-э-э-э! – опять заблеял еж, не в силах оторвать глаз от золотого яйца. - Ты, что, золотое яйцо никогда не видел?! – вдруг догадался Одинокий и тут же всеми четырьмя лапами накрыл новоявленное светило. Но мрак все равно не наступил – на небе, по старому, уже снова сияла луна. А в это время под сенью тополя при мягком и заботливом сиянии светлячка и укрытый распахнутыми крыльями сороки лежал обколотый заяц и ловил кайф. Он уже забыл о боли и как дрыгал пятками, и только чувствовал, что парит, легкий и пушистый, как пух и перья белобокой птицы. И теперь ради этого кайфа заяц был готов каждый день колоться об ежа. - А где ежик? – не видя его рядом, скосил глаза заяц. Сорока и светлячок переглянулись. - Пошел луну спасать, - ответил зайцу светлячок. - Какую луну? – чего ее спасать? – вон она си… - скосил заяц глаза на светлое небо и прикусил язычок – луны снова не было. - Все Волк мутит, - беспомощно махнула крылом сорока. - Ничего, - вспыхнул светлячок, подымая свой огонек все выше, чтобы увидеть сверху ежа, - сейчас еж его приморозит. - Приморозит?.. летом?.. лучше бы ты язык свой приморозил, - махнул заяц на светлячка. - А ежу, что лето, что не лето: он же отморозок – ты еще не понял? – просветил светлячок дурь заячьих мозгов. - Отморозок?! – глаза зайца скосились так, что он увидел собственный затылок. В момент вся дурь из его головы выветрилась, и началось: душа опять ушла в пятки, а забытые раны вновь заныли. - Пи-пи-пи-пи, - тонко, как мышка, запищал заяц, и сорока жалостливо вновь обняла его своими черно-белыми крылами, только зайцу это было уже не в кайф. - Как ты думаешь, отморозок – это заразно? – скосил заяц глаза на сороку. - Не знаю, – честно призналась сорока. – Ну, ты сейчас как себя чувствуешь? - Уж точно не тепло, - прислушиваясь к самому себе, ответил заяц, - а пяткам-так вообще морозно… - Морозно? – тихонечко сложила сорока крылья и чуть отодвинулась. Заяц это заметил. - Страшно? – еле слышно шевельнул он верхней прокушенной губой. Сорока только молча кивнула, точно у нее вновь перехватило дыхание. Но ей тут же стало стыдно за свою трусость, как будто она предает зайца в беде, и сорока заставила себя приложить перышки крыльев к пяткам зайца – пятки были ледяные. Сорока невольно отдернула крылья и сразу клювом принялась чистить перышки. - Думаешь, все – уже не отогреть? – тише мышки пропищал заяц, совсем потеряв свой голос. Сорока, деловито уткнув клюв в перышки, промолчала, будто не услышала. А на другой стороне поляны золотое яйцо, невидное под волчьими лапами, продолжало тревожить воображение ежа. И он вдруг спросил у Волка: - А ты сам видел золотое яйцо? Одинокий аж растерялся от такого вопроса, будто еж над ним смеется, - но, нет, еж спрашивал всерьез, без смеха. - Мы же оба только что видели, - ткнул Волк носом себе под лапы, где и было золотое яйцо. - Да там у тебя выключатель, - вдруг выдал еж, - просто выключатель в форме яйца – это и ежу понятно. - Что тебе понятно?!. Что тебе понятно?! – задергался Волк. - Мне-то, как раз, не понятно… - начал было еж. - Как, «не понятно»? – только что сказал, что и ежу понятно! – уличая лгуна, вскинулся Волк-правдолюб. Но еж осадил его: - Ежу понятно!.. А мне – не понятно! - Оу-у-у! – вдруг взвыл Одинокий, точно его ужалила память. – Тебе не понятно, потому что ты – баран?!. причем конченый баран!.. Где ты видишь выключатель?! – на, смотри! – и Волк убрал лапы с золотого яйца. И луна действительно тут же погасла. - Вот! – ткнул еж туда, где только что сияла луна. – Выключилась! Одинокий задрал голову, ища луну, а еж уже накрыл гладкой, без единой иголочки, грудью спорный предмет – и луна мгновенно опять включилась. - Вот! Что я говорил?!. Выключатель! – и еж, точно не желая слушать возражения, тут же свернулся клубком, да не простым, как всегда, выставив наружу только острие иголок, но на этот раз еще и спрятав в самой середине золотой выключатель. - Эй! Эй! Постой-постой! – и Одинокий схватился было за клубок, но, взвыв, тут же отдернул обколотые лапы. Это была катастрофа. - Баран!.. Бара-ан!!. Бара-а-ан!!! - взвыл Одинокий Волк, задрав голову к луне. И вдруг, откуда не возьмись, сорока – точно с луны свалилась – затрепыхалась черно-белыми крылами над задранной мордой Волка. - Какой, интересно, баран ночью по лесу бегает? – застрекотала сорока. - Какой надо, такой и бегает, - отмахнулся Волк. - И, думаешь, прибежит? – продолжала любопытствовать сорока. - Кто прибежит? – не понял Волк. - Тот, кого ты зовешь, - пояснила сорока. - Твое какое дело?! – вдруг разозлился Волк. – Лети, куда летела, пока не задрал тебя в пух и перья! - Ой, как страшно… ты сначала достань – я-то на твой зов не полечу. Да и барана твоего что-то не видать, - повела вокруг головой сорока, продолжая трепыхаться крылами над Волком. - Лети, а, – уже вежливо попросил Волк. А сорока вдруг показала клювом на луну в вышине. - Светит! – с победным блеском восторженно прострекотала она. - Светит, - тускло откликнулся серый волк. - Значит, еж все-таки вставил тебе иглу в задницу! – и белобокая птица сильно-сильно захлопала крылами, точно аплодировала, и с каждым хлопком поднималась все выше и выше, к золотой луне. - Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. Оу-у-у!.. – завыл Волк вдогонку счастливой птице. И внезапно крылья ее сложились, будто счастье стало неподъемным, и птица замертво упала Волку прямо в пасть. Счастье упало с неба. Был полет – было счастье, чужое счастье. Теперь оно упало. « - С неба упало, тебе упало – теперь оно твое – на, ешь – и золотого яйца не надо!» - говорил волчий инстинкт. Но Одинокому было жалко птицу. « - Глупая… она думала, что мне ее не достать… Она якшалась с ежом, с этим нарко-бараном, и, наверняка, вся была обколотая,» - вдруг сообразил Одинокий и тут же выплюнул отравленную птицу со всем ее пухом и перьями – и нарочно на ежовый клубок, который, как был глухой и бездвижный, так и остался. - А ведь она аплодировала тебе! Она восхищалась тобой! – взвыл Волк на всю поляну от беспомощности перед бесчувствием ежа. А еж как будто ушел в другой мир, но не в тот, куда ушла сорока и откуда нет возврата, а в свой, только ежу понятный, откуда не достать его никому, хоть вой… хоть не вой… - Если бы не ты!.. – вдруг прокричал, выходя под свет луны с другой стороны поляны, заяц и бесстрашно пошел на Волка, как будто теперь ему, зайцу, судьба – индейка, а жизнь – копейка. Огонь светлячка словно задуло от силы вдруг прорезавшегося у зайца голоса при виде мертвой белобоки. - Если бы не ты, - все так же громогласно, но уже подойдя к Волку, повторил заяц и показал на распятую на иглах ежового клубка безжизненную птицу, - она сейчас была бы на луне! - Никогда она не была бы на луне – она вся обколотая! – открыл тайну белобокой птицы Волк. - Врешь! – закричал заяц и кинулся к телу сороки, искать там следы уколов. Но все было в пуху и перьях, и найти какие-либо следы не представлялось возможным. - Врешь! – все не хотел верить заяц. – Это я обколотый! И заяц выставил свое почти голое брюхо со следами уколов. - И это-то по глупости – по глупости ежа, - уточнил заяц. - Да-да, я знаю, как еж умеет прикидываться бараном – сам вместо него становишься бараном, - закивал Волк, как бы подтверждая всю вредность ежа. - Это ты про то, как он нашу луну от тебя спасал?! – неожиданно показал заяц на ночное светило, которое теперь, и это было очевидно, больше не зависело от капризов Волка. - Может, ты ему еще и аплодировать начнешь? – скривил морду Одинокий. - Может, и начну… Луна – это наше все! – как одержимый, припечатал заяц. - А как же твоя белобокая судьба? – кивнул Волк на тело распятой сороки. – Без нее, как я понимаю, для тебя жизнь – копейка. - Это все ты!.. Это все ты! – закричал обезумевший от горя заяц и с бешеной силой врезался головой в Волка – и упал замертво. Одинокий раскрыл пасть и осторожно подцепил клыками еще теплое тело зайца, и положил на ежовый клубок поверх тела белобокой сороки. Одинокому хотелось выть. « - Но зачем? – спрашивал волчий инстинкт и показывал на тело зайца. – Ужин готов.» Но Одинокому хотелось выть. Он задрал голову к луне – и вдруг в нем прямо прорезалось заячье: « - Луна – это наше все!» - Ты и мое все! – замахал этим внезапно и незримо прорезавшимся Одинокий Волк – как крылами веры, замахал – с каждым махом поднимаясь все выше и выше, все выше и выше, только бы услышать ответ, услышать ответ… - Пи-пи, - пискнула луна, но не как заяц и даже не как мышка, а как только что вылупившийся птенец. « - Вот и все – пи… пец,» - услышал по-своему Волк, и крылья его сложились, и он упал прямо на ежовый клубок, накрыв собой заодно и зайца, и сороку. - Пи-пи, - услышал уже мертвый Волк и понял, что он еще не совсем мертвый и что это «пи-пи», а не то, что он услышал, и раздается это «пи-пи» не сверху, с неба, а снизу, из-под его живота, которым он придавил тела зайца и сороки и такой же бесчувственный клубок ежа. Волк вскочил на ноги, а дальше… а дальше все было, как во сне: и заяц вскочил, и сорока, встрепенувшись, распахнула крылья, а из самой середки ежового клубка, из пучка иголок, проклюнула головка золотого птенца!.. « - Пи-пец!» - онемело вылупили глаза только что воскрешенные. Еж раскрылся и сел - он не смел дохнуть и, как драгоценная Курочка Ряба, виновница этой невидали, держал в охапке золотые скорлупки. - Сказка, - наконец выдохнул еж. - Ежу понятно, сказка, - в один голос разом кивнули заяц и сорока. - А ты говорил – выключатель! – оскалился Волк – и все, как по команде, дружно задрали голову. « - Пи-пец!» - чуть не вырвалось у Одинокого Волка при виде неба. Но всех, даже еще ничего не видавшего золотого птенца, поймал такой единый порыв, дружеский порыв, что Одинокий закрыл глаза на грусть очевидного. Обсудить на форуме