С возрастом детские проблемы мельчают на глазах, но остаются такими же неразрешимыми. Предлагай плачущему ребёнку все игрушки на даче, но нужен плюшевый заяц с заплаткой на ухе, которого забыли в городе. Объясняй, что папа не разлюбил тебя, а просто должен работать — да-да, видишь, на ноутбуке не мультики? — всё равно будет дуться. Эх, где мои пять лет…

Но сейчас пять лет Настёне. И в её маленький пятилетний мир нагрянула новая беда: нормальной тыквы у нас не было.

— Такие залипушки… Может, это яблоки? — Настёна за хвостик вынула из плетёной корзины тыковку. В косом луче света, который падал из окна чулана, она больше походила на ярко-рыжий апельсин.

— Мы же их не с яблони сорвали, — я мельком глянул на часы. Сегодня надо отправить документ. — Не уродились, подумаешь. Сварганим из них маракасы: выскребем, гороху сухого насыплем, во будет! Их как раз три штуки, нам с тобой по одной и одну маме, целый оркестр.

— Ну, пап! На Хэллоуин нельзя без Джека-фонаря. Это как на Новый год без ёлки. Все делают «джека», большого, с глазами и чтоб светился.

— Мы тоже «джеков» сделаем. Маленьких. Каждой залипушке по рожице нарисуем, твои куклы будут хоровод водить вокруг них.

Нет, судя по тяжкому вздоху, главная проблема детей — это недалёкие родители, которые на старости лет путают праздники.

— На Хэллоуин не водят хоровод.

Зачем я жену послушал! Ребёнку нужно бывать на свежем воздухе… Ребёнку нужно с друзьями в садике играть, а не приставать к папе, мол, скучно. Ничего, завтра жена заберёт Настёну в город, а я останусь один на один с прозрачным осенним воздухом и разноцветьем листьев.

Что же делать сегодня? Чем люди занимаются на Хэллоуин, если не вырезают «джеков»?

— Придумал: давай заведём домашнее привидение. Давно пора! Сделаем саван из простыни, устроим домик на чердаке…

— Мы договаривались купить большую тыкву, — буркнула Настёна, складывая залипушки в корзину.

Протянул ей последнюю. Взяла не глядя.

Да, да, мы договаривались, но то в магазине тыквы некрасивые, то накупили полные сумки продуктов, то забыли… Чем ей залипушки не угодили?

Тем временем Настёна ковыряла рассохшиеся прутья корзины.

— Раз сегодня Хэллоуин, давай сходим в Чёрный дом, — предложила она. — Посмотрим, кто там живет.

Против воли я рассмеялся.

Брошенных домов в деревне хватало, но именно дом номер 40 чем-то не приглянулся бабе Зине с Клавдией Петровной. Их послушать, так внутри кипела жизнь: окна распахивались сами собой, за запертыми дверями бегали наперегонки, скреблись ночами в печной трубе — и вообще, почему на заброшенном огороде чеснок вымахал в человеческий рост, а на наших драгоценных грядках еле-еле душа в теле?

Кстати, что в заброшенном саду яблок больше, чем у нас, правда обидно. Но бабе Зине не просто обидно, это происки нечистого!

На воскресном автобусе приехал батюшка. Осмотрел дом и постановил: да, нечистый тут есть, но за вашу сумму, раба божия Зинаида, изгнать не могу, могу запереть внутри. Когда насобираете остальное, тогда и приходите.

Односельчане проявили поразительную беспечность и скидываться на изгнание нечистого отказались. Баба Зина грозила массовыми сглазами, эпидемией кислого молока и пропажей детей, Клавдия Петровна поддакивала (но не скидывалась), и со временем энтузиазм заглох, как машина Кузьмича.

Из-за деревенских сплетен лезть в чужой дом — нетушки.

— Никого там нет. Хозяева уехали, на дверях замок висит, а баба Зина без очков ходит, вот ей и кажется. Хочешь, что-нибудь приготовим? Ты же собираешься стать поваром? Сделаем на ужин кабачковые оладьи…

Не дослушав, Настёна шмыгнула носом и вышла из чулана. Рыжие залипушки укоризненно кривили отсутствующие рожицы.

В конце концов, отец я или не отец? Пойду да куплю большую тыкву, делов-то.

— Насть, я скоро буду! Не уходи с участка, пожалуйста.

На кухне обиженно шуршали конфетные фантики.

***

Уже за калиткой я задумался: а где купить-то? В местном магазине тыквы не продают, автобус в город прошёл в восемь утра, а Кузьмича уговаривать бесполезно, его ласточка третий день ремонту сопротивляется.

Пошёл по деревне.

— Баб-Зин, как здоровье? Слава богу. Скажите, у вас тыквы крупные в этом году? Ах, не сажали… И вам всего доброго.

— Катерина Михал-на, здрасьте, тыквы не продаёте? Нет, кабачков не надо, спасибо.

— Костик, привет! Мама дома? А тыквы у вас есть? Понятно…

Возвращался домой с двумя кабачками. Как мне их втюхали? Своих полный чулан.

За спиной затарахтел грузовик. Обочины вдоль дороги были узкими, так что я перемахнул через сточную канаву и пошёл по тропинке вдоль заборов. Через прорехи между досками тянул ветки одичавший шиповник, предлагая прохожим мелкие кислые ягоды — несколько участков стояли заброшенными.

Рядом хлопнула ставня. Я задрал голову.

Над шиповником возвышался некогда ладный двухэтажный сруб. В окнах ещё блестели стёкла, но брёвна потемнели до черноты и казались склизкими. На верхнем этаже уцелевшей петлёй скрипела ставня.

Легендарный Чёрный дом поздоровался с прохожим.

Правильно Настёну отговорил — никакой романтики, сплошная разруха и запустение.

Надо зайти к Клавдии Петровне. Если у кого и есть тыквы, то у неё. Сдерёт с меня втридорога, но что такое деньги по сравнению со счастьем ребён…

Сквозь шиповник просочился тоненький смех. Я едва не выронил кабачки. Кроме Настёны, детей в деревне не было. Просил же дома быть! Или показалось?

В глубине «нехорошего» участка снова захихикали. Два голоса?

Точно, утренним автобусом приехали Антоновы с Маришкой. Всё, сейчас буду злобным и страшным родителем. Мало того, что без спросу ушла с участка, так ещё и в чужой дом с Маришкой полезли? Небось, полы внутри гнилые, одна доска треснет — и Хэллоуин будем отмечать в больнице!

Зажав кабачки под мышкой, я прокрался вдоль забора до угла, где отвалилось три доски подряд. Заглянул — во дворе трава по пояс стыдливо прикрывала узловатые стволы старых яблонь. Шиповник вдоль стены дома словно подпирал покосившийся сруб. На дверях висел замок карикатурных размеров, а окна первого этажа крест-накрест заколотили досками, даже ребёнку не пролезть.

Где же, где же… Приглядевшись, я заметил калитку на огород. Оступаясь на паданцах, пересёк двор и притаился под яблонями.

Бурьян в огороде чертовски походил на бурьян во дворе, разве что из зарослей торчали листья щавеля и потемневшие стрелки чеснока, кое-где зеленела петрушка. За ржавой бочкой перевёрнутой черепахой валялась тачка.

Никого. Но появилось ощущение, что смотрят в спину. Неужели я проскочил мимо девчонок? В этих джунглях партизаны могут десятками прятаться, не то что два ребёнка.

Я прищурился, снова оглядывая огород. За перевёрнутой тачкой дрогнули кусты крыжовника. Ага! Попались!

На полусогнутых подкрался к тачке — и обалдел. На земле лоснились здоровенные тыквы.

Раз уж здесь выжили чеснок со щавелем, то почему бы не остаться тыквам? Присев рядом, я отложил кабачки и приподнял самую маленькую, с футбольный мяч размером. Килограмм пять, пожалуй. Снизу налипло что-то красное. Ягодка? Точно, на земле распластался кустик земляники — примятые, но ещё зелёные листья вперемешку с раздавленными ягодами.

И вон та, продолговатая тыква повёрнута лежалым бочком вверх.

Кто же бродил по огороду и переворачивал тыквы? Хозяева приехали? На всякий случай я позвал:

— Кто здесь? Выходи!

На призыв откликнулся только комар, который тут же запищал над ухом. Прихлопнув наглеца, я водрузил тыкву обратно на кустик земляники.

Жалко, если тыквы сгниют зимой.

Возьму-ка одну для ребёнка. Вот эту, побольше.

Толстый черенок отломился легко, прямо с готовностью. Взгляд забурил спину в два раза сильнее, но я мужественно выпрямился с находкой в руках — чуть сплюснутая, ровного рыжего окраса, эдакая жизнерадостная толстушка. Всё, домой.

Когда я пересекал двор, заскрипело крыльцо. Вздрогнув, я вцепился в свою добычу, будто меня застукали на месте преступления. Но если дом бесхозный, разве это воровство?

На ступеньках нарисовался чёрный котяра, смерил меня пренебрежительным взглядом и скрылся под ветками шиповника. Вот кто бабе Зине на нервы действует!

Чтобы успокоить совесть, я поднялся на крыльцо в обнимку с тыквой и бухнул кулаком по двери.

— Эй, хозяева! Есть кто дома?

Ветерок стряхнул с яблони лишние листья. В оставшейся кроне закопошился грач.

— Выходите, я у вас тыкву куплю.

Навесной замок весело щерился ржавой скважиной.

— Если что, я из шестнадцатого дома. Заходите в гости, познакомимся.

Чувствуя себя по-дурацки, я перехватил тыкву и пошёл к проверенной дыре в заборе. Высунул голову: никого. Вдалеке затихал шум от проехавшего грузовика. Отлично. Выбрался наружу, перемахнул через канаву и зашагал по обочине с беспечным видом, словно держал путь с самого края деревни.

Пристальный взгляд сфокусировался и ткнул прямо между лопатками. Вздрогнув, я обернулся. На заборе восседал чёрный котяра, и в его жёлтых глазах читалось: я всё видел.

Сплюнув, я зашагал дальше. Возле дома Семёновых взгляд потерял ко мне интерес.

На втором этаже Чёрного дома захлопнулись ставни.

— Моя лучшая тыква! — внутри затопотали ноги.

Не обращая внимания на переполох, грач наклонил голову и с этого ракурса счёл позднее яблоко достойным внимания. Тюк!

— Просто взял и украл!

Лязгнула печная заслонка. Со стены сорвалась чугунная сковородка и, судя по дребезгу, грохнулась в жестяной таз.

— Украл мою заводилу! Теперь тыковки лежат мёртвые, — пружины матраца надсадно загудели. — Стоп-стоп-стоп. Он украл у нас, выходит, можно украсть у него. А что, это по-честному, да. О-о, мне нельзя выходить из дома! — на двери качнулся навесной замок. — Но ведь он позвал. И сегодня ночь… хорошая. Раз позвал, пойду и украду. Это честно!

Грач брезгливо тюкал яблоко. Кот жмурился на солнце и искоса наблюдал за грачом.

— Не-ет, он не украл, он обменял. И что же он оставил взамен? — паутина на слуховом окне под крышей сдвинулась в сторону. — Кабачки?! Да лучше бы украл! Кому нужны кабачки? Они не прыгают, не кувыркаются и совсем не смеются… Кто же будет меня развлекать? Ещё одну одинокую зиму я не переживу. Вот свихнусь тут, будете знать!

Шаркающие шаги обошли верхний этаж.

— Не волнуйтесь, тыковки мои. Раз менялись не по-честному, заберу нашу заводилу обратно. Или возьму что-нибудь весёлое.

Грач наклонил чёрную голову. К мощному клюву прилипла яблочная шкурка.

— Интересно, что у него есть?

***

Пользуясь последними тёплыми деньками, мы устроились во дворе. Настёне я повесил гамак, бросил туда плед, а сам уселся на пеньке скоблить тыкву. Дело шло медленно, проломлю кожуру — Настёна рёв поднимет… Впрочем, я знал, где взять парочку запасных «джеков».

Муза моих подвигов водила пальцем по экрану планшета.

— Тыквенно-муссовый торт, — объявила она.

Это были первые слова после обеденной ссоры. Чтобы развеять смутные подозрения про Чёрный дом, я поинтересовался, как дела у Маришки. Оказалось, та ещё не приехала — то есть в Чёрный дом Настёна не лазала, но самовольно ушла со двора и ходила через полдеревни к дому Антоновых.

Похоже, мы чудом не столкнулись.

Тыквенно-муссовый торт — не худший способ восстановить отношения, но меня напрягло слово «муссовый».

— Звучит аппетитно, — соврал я. — Что по составу?

— Вкуснотища: сахар, тыква, апельсины, р… ри-кот-та…

— С меня тыква и сахар, с тебя остальное.

Настёна закусила костяшки пальцев.

— Что такое рикотта?

— Я бы спрашивал, продают ли это в нашем магазине. Сыр такой, мягкий.

— Вроде плавленого? — она нахмурилась, глядя в планшет. — Ладно, тогда тыквенный брауни с грецким орехом. Просеять рисовую муку…

— Кто будет толочь рис до консистенции муки?

— Всё тебе не нравится. Остаётся тыквенный кекс, — Настёна принялась загибать пальцы: — Тыква, яйцо, сахар, мука, корица, подсолнечное масло. Соль есть?

— Даже корица есть, мама для кофе покупала.

— Значит, готовим кекс!

Настёна спрыгнула на землю и побежала в дом. Гамак живописно крутанулся и вывалил плед на скошенную траву.

— Стой! Сначала рожу нарисуй.

— А кекс?

Часы остались дома, пришлось ориентироваться по старинке. Тыквенно-рыжее осеннее солнце запуталось в кроне яблони и падать за горизонт пока не собиралось.

— Успеем. Надо с тыквой закончить и хоть чуть-чуть просушить. Сейчас рожу вырежем, газетами набьём и пойдём кекс делать.

Испечём и съедим кекс, расскажем пару страшилок и ляжем спать, по крайней мере в случае Настёны, а я хоть поработаю наконец. Ничего, уже очень завтра вечером я останусь здесь в тишине и покое, нужно потерпеть.

— А колядовать будем?

Нож сорвался — лезвие набрело на слишком спелый кусок и отсекло толстенный шмат, заодно куснув меня за палец.

— Какие колядки, с ума сошла? — мне представилась завёрнутая в простыню-саван Настёна, которая стучится к бабе Зине и потом идёт домой мокрая от святой воды. — Погоди, колядки — это на Рождество, а на Хэллоуин… забыл, как называется, но точно не колядки. Короче, мы не пойдём!

— Опять нельзя, — заныла Настёна. — К Марише нельзя, колядки нельзя, долго в планшете нельзя…

Я протянул маркер. Бухтя под нос, она пристроила полую тыкву на коленях, покрутила и чпокнула колпачком, нацелившись чёрным клювиком маркера на плотную кожицу. Настёна высунула кончик языка. Художник начал творить.

***

Во главе стола восседал Джек-фонарь со свечой внутри и криво ухмылялся банке варенья с торчащими из неё ложками.

Варенье скрывает любой промах повара, поэтому от нашего сухого, несладкого кекса осталась только пара ломтей. Рядом стоял френч-пресс с кофе. Пить его не хотелось — утром Настёна глотнула из моей чашки, долго плевалась, а сейчас бухнула в крепкий, с горчинкой кубинский кофе столовую ложку варенья, чтобы любимый папа не мучился.

На этом кулинарные провалы кончились. Кончились и мечты о карьере повара, поэтому мы договорились всё-таки превратить тыквы-залипушки в маракасы и учиться музыке.

— И тогда чёрная-чёрная рука потянулась, — Настёна обеими руками держала фонарик под подбородком, — и вытянулась длинная-предлинная, и дотянулась до самого дома, и тогда…

Я замер, чтобы не пропустить идеальный момент для изображения испуга, «джек» на столе прищурился, и даже часы придержали тиканье, лишь бы не нарушать драматическую паузу — но всё испортил дверной звонок.

Настёна взвизгнула и выронила фонарик.

— Кому там не спится? — проворчал я и поднялся с тахты. — Я сейчас.

Угукнув, Настёна полезла под тахту за фонариком. Я вышел во двор, машинально перешагнув через метнувшийся под ноги луч света.

У забора я привстал на цыпочки. Никого. Тем не менее звонок тренькнул снова. Я отворил калитку.

Передо мной стоял маленький чёрный балахон.

Понятное дело, внутри балахона был ребёнок, но родители сварганили ему отменный костюм: плотная хламида волочилась по траве, широкие рукава скрывали кисти рук, а капюшон, похоже, натянули поверх велосипедного шлема. Мелкий нарочито горбился, изображая то ли гнома, то ли карлика. К забору прислонился объёмный мешок, набитый мячами. Ну, образ!

— У-у-у, — загундосил ряженый. — Давай сюда сладкое!

— Ах ты ж! — я хлопнул себя по лбу. — На-асть, вынеси конфеты! Извини, что сразу не захватил. Думал, соседи пришли.

— Никаких соседей нет, я их съел, — заявил ряженый.

— Что, прямо всех?

— Некоторые откупились, — признался он.

Да, это вам не просто «сладость или гадость», целый мини-спектакль. А Настёна застряла где-то, неловко…

— Откупились? Хм, как же у них получилось?

— С трудом. Попробуешь или тебя тоже съесть?

— Говорят, шоколадные конфеты спасают любые переговоры.

— Интересно, — ряженый вытянул шею.

Из калитки выскочила Настёна, отпихнула меня и протянула гостю блюдо:

— Конфеты кончились, зато у нас есть кекс. Угощайся, сами делали, — похвасталась она. — Тыквенный.

При виде неровных неровно намазанных вареньем ломтей ряженый обхватил себя за плечи.

— Жаль, — севшим голосом заключил он.

— Кекс лучше конфет, у него фантики не шуршат! А за конфетами завтра приходи. Мама со смены приедет, привезёт… — и тут Настёна заметила мешок. Проблемы конфет отошли на второй план. — Ты уже по всей деревне проколядовал?

Едва ряженый качнул головой-шлемом, она выпалила:

— Давай вместе пойдём?!

При мысли о том, что ребёнок будет шататься ночью пёс знает где, у меня чуть сердце не остановилось.

— Анастасия! Никаких «вместе».

— Ну, пап!

— Ничего не знаю. Кекс не доели, страшилки не дорассказали, маракасы не вырезали.

Видать, Настёна почуяла, что тут я кремень, но отпустить единственного нормального на время Хэллоуина человека не смогла.

— А тогда, тогда… пойдём к нам. Папа маракасы из залипушек сделает, настоящий оркестр устроим.

Ряженый оживлённо выпрямился, мигом позабыв про горбатость.

— Нет, — я заступил ему дорогу. Намылился уже во двор! И двигался без детской неуклюжести. Да ребёнок ли прятался под балахоном? — На сегодня развлечения закончены.

— Она меня пригласила, — голос тоже избавился от писклявости.

— Хозяин в доме пока что я, когда приглашу, тогда и приходи. А пока бери кекс, — я вырвал блюдо из Настёниных рук, — можешь вместе с тарелкой, и проваливай.

— Ну, пап!

Это «Ну, пап!» я слушал целый вечер, и скулёж, и хныканье, и злые всхлипы. Короче, работать даже не пытался. Перед сном пошуровал в аптечке и проглотил таблетку от головной боли, потому что, судя по ощущениям, «джека» вырезали не из тыквы, а из моей головы. Одно утешало — завтра Настёна всё-таки уедет в город.

***

Трудно дышать. Грудная клетка едва поднимается. Я лежу на дне гигантского френч-пресса, на осевшей гуще, и на меня опускается поршень. Горячий кофе сочится сквозь сетку, но я-то большой, меня прижимает ко дну, поршень упирается в грудь и давит, давит, вибрирует и давит…

Я распахнул глаза.

Когда просыпаешься посреди ночи, темнота не даёт стряхнуть липкие остатки кошмара. Обрывки сновидений цепляются за тебя, сталкиваются с проблесками сознания. Шерстяное, не по погоде, одеяло ещё обжигает жаром крепкого кофе, который стекает на простыни вместе с потом, а поршень… Я моргнул.

На груди развалился чёрный котяра. В прищуренных глазах светился отблеск уличного фонаря, изогнутые когти впивались в одеяло. Помесив лапами, зверюга утвердила своё превосходство и заурчала громче.

Я настолько обалдел, что даже не сообразил его спихнуть, просто сел на кровати. Котяра пружинкой соскочил на пол и растворился в темноте комнаты. Я утёр пот. Сердце колотилось. Лови теперь поганца… Или сам выскочит? Или он приснился вместе с кофе?

Через стенку захихикали. Тоненько, по-детски.

Как в огороде рядом с тыквами.

Уже вскочив с кровати, я огляделся в поисках чего-нибудь тяжёлого. Приснившийся котяра шмыгнул на нагретое место под одеялом.

— Пшёл вон! — рявкнул я и вывалился в коридор.

Темнота сгустилась до кофейной гущи, будто кошмар спохватился и обвил меня щупальцами, спеленал так, что не продохнуть. Десять шагов я мучительно брёл минут пять, по последним половицам едва переставлял ноги. Дверь Настиной комнаты неохотно поддалась. На секунду я замер на пороге и уже не смог сделать следующий шаг.

Настёна сидела на кровати. На подушке щерился наш Джек-фонарь, а по сбитым простыням скакали и кувыркались ещё две тыквы с кривыми оскалами.

Пока они кружились и хихикали, в углу со своим мешком кряхтел ряженый. Капюшон сбился. Вместо подбородка обнажилась загрубевшая кожура старой тыквы, на месте рта подрагивала неровными краями чёрная щель.

— Выходи-выходи, не бойся.

Из обмякшего мешка выкатилась последняя тыква, засветилась, взмыла вверх воздушным шариком и, заверещав от восторга, кинулась к товаркам.

— Вот, мои тыковки, я же обещал, что здесь будет весело.

— Настюша…

Она обернулась и, разглядев меня в мерцании «джеков», вскочила на ноги на кровати.

— Ты не спишь?

— Видишь, он опять пришёл меня прогонять, — ряженый поправил капюшон. — А тебя отругает, что уже поздно, а ты скачешь.

— Но я в кровати, — возмутилась Настёна, будто её уже отругали. — И сегодня же праздник!

— Вот именно, — ряженый потёр ладони прямо сквозь рукава. На пол посыпались хлопья сажи. — Сегодня праздник, а ты сидишь в четырёх стенах. Я хорошо знаю, как это тоскливо. Тебе не хочется погулять?

— Хочется! Пошли к тёте Лене, у них качели во дворе, — Настёна отмахнулась от тыкв, спрыгнула с кровати и, не обуваясь назло мне, подбежала к ряженому. — Нет, давай лучше Чёрный дом посмотрим. Хэллоуин же! Слабо зайти внутрь?

Она протянула руку. Маленькая ладошка утонула в широком рукаве.

— Даже уговаривать не пришлось.

Так, держась за руки, они пошли на меня.

Язык не слушался. Остальное тело тоже застыло, застряло в пространстве, подвело в самый главный момент.

Ряженый задержался, пропуская Настёну. Она протиснулась мимо, затем по босым ногам промело лохматым краем балахона. На коже остались полоски сажи.

— Не волнуйся, — между лопатками упёрся знакомый взгляд. — Я не ем людей. Она поживёт со мной, а станет взрослой и скучной, отпущу. У тебя останутся мои тыковки, — капюшон качнулся в сторону кровати. — Самому жалко расставаться, они удобнее живого человека: по команде веселятся, по команде замолкают и никогда не спорят. Но я устал от такого общения. Может, тебе тыковки подойдут больше.

Я стоял и слушал шаги: топанье босых пяток и шорох балахона. Хотел догнать, остановить, крикнуть, чтобы она не ходила, и что я её люблю, и как я без неё буду…

— На-асть, — шея по-прежнему не поворачивалась, но голос прорезался. — Как же наши маракасы…

Шаги не остановились.

***

Меня разбудил соседский петух. Сволочь. Сказать, что он кукарекал — значит вызвать в памяти вежливое «ку-ка-ре-ку» из детских мультиков. Эта мерзкая птица блажила пароходной сиреной, да так, что барабанные перепонки внутрь выгибались.

Едва разлепив глаза, я сел на постели.

— Ку-ка? — поинтересовался петух, примостившись на спинке кровати.

— Ты что тут делаешь? — спросил я его.

Петух посмотрел на меня, как на умалишённого, слетел на пол и пробежал сквозь стену. Чертовщина… Вчера вообще кот в кровать залез… Отбросив одеяло, я нашёл скомканную чёрную футболку.

И только когда я повесил её на стул, отчаянно упиравшийся мозг сдался на милость воспоминаниям. Настёна!

Когда я ворвался в комнату, на смятой постели валялись «джеки» — потухшие глазницы уставились в потолок, через них сновали мошки, привлечённые непросохшей мякотью, на половике валялась крышка с хвостиком.

В такие моменты ждёшь инфаркта. Если не сейчас, то когда?

Стена комнаты навалилась на меня, я уцепился за дверной косяк. Голова гудела. Надо обыскать Чёрный дом. Позвать мужиков, Кузьмича, Степана с двенадцатого участка. Под ногами завернулся половик. Все эти годы в Чёрном доме не видели никакого ряженого. Вдруг и Настёну не найти?

Перед носом возникла дверь чулана. Открытая.

Внутри спала Настёна. Привалившись к шкафу, она сладко сопела прямо на полу, посреди рассыпанного сухого гороха, и обнимала пустую корзинку. На руках остались пятна сажи, из кулака торчала тыква-залипушка, насаженная на рукоятку старой отвёртки.

Меня бросило в жар. Я упал на колени, обнял, обхватил, как будто мог защитить от целого мира. В висках стучала кровь.

— Пап, ещё чуть-чуть…

Подхватил на руки, понёс в комнату, но при виде «джека» на подушке развернулся и пошёл к себе.

— Мама уже скоро приедет? — сонно пробормотала она и свернулась калачиком на моей кровати.

— Скоро, — прошептал я, поправляя одеяло. — Спи.

— Вчера был самый лучший Хэллоуин. А мама пропустила. Научим её играть на маракасах?

— Научим, — я потянул игрушку, но Настёна пристроила тыковку на подушке. Та зашуршала горохом. — Хочешь, пока остальные два сделаю?

— Ты нашёл ещё залипушки?

— Их же три, помнишь, у нас оркестр на маракасах: ты, я и мама.

— Не, пап, у нас одна залипушка была-а, — она зевнула. — Мы можем играть на ней по очереди.

— Можем, — я поцеловал её в лоб. — Вечером поедем в город, ты, я и мама, и будем играть.

***

Солнце клонилось к горизонту. С востока, прикрываясь сумерками, надвигались низкие тучи. Чёрный дом приветственно захлопал ставнями.

Под крыльцо юркнул чёрный котяра; ветер сорвал с яблони порцию листьев, швырнул ему вслед и на пробу закружился в трубе. Рядом с позабытыми кабачками приземлился грач. Тюк! Тюк! В подвале заухало. На чердаке трепыхнулась летучая мышь.

— Ну-ка тихо!

Ставни замерли на середине замаха. Ветер отшатнулся от трубы, а грач взлетел на яблоню и нахохлился.

— Ладно… как это делать?

По стенкам тыковок зашуршали горошины.