– Бабушка! – вскрикивает Онра.

Фёр Адари, в мятой ночной рубахе, стоит в полный рост посреди своих покоев. Отёкшие, налившиеся синевой вен ноги крепко держат старую знахарку. Лавка, на которой та пролежала последние полгода, застелена свежим бельём.

Онра не верит глазам. Фёр Адари встала на ноги. Верно говорят в деревне: этой женщине даже боги не могут перечить.

– Я в лесу была, травы собирала, – бормочет Онра, мысленно ругая себя: хороша из самой выйдет знахарка – взяла и оставила на всё утро лежачую без присмотра. – Тебе бы лечь, рано ещё долго стоять.

Фёр Адари молчит. На столе перед ней глиняный горшочек – самый маленький, что только есть в доме – со странным варевом светло-коричневого цвета. Настой алтея?

– У тебя кашель? – спрашивает Онра.

Знахарка не глядит на внучку, только помешивает настой черпачком. Ладонь правой руки перетянута бурой повязкой.

– Ты поранилась? – безнадёжно вопрошает Онра.

Фёр Адари откладывает черпак, вытерев его подолом рубахи. Онре остаётся только ждать, что будет дальше. Лишь бы не отнялись у бабки опять ноги, как осенью. Позвать бы деревенских мужиков, хоть помогут старуху обратно на лавку уложить.

Знахарка отпивает из горшочка и молча протягивает остаток снадобья Онре. Та покорно берёт напиток: спрашивать бесполезно, спорить – невозможно. Пахнет совсем не алтеем.

Говорят, хорошей знахарке достаточно лизнуть морошку, чтобы узнать, в какой стороне та собрана. Онра – лишь ученица знахарки, но вкусы различает уже сносно. И сейчас об этом жалеет: губы щиплет солёным человеческая кровь, по языку разливается кислотой баранья моча, разбавленная перебродившей вороникой, а горло прожигает луковый сок.

Онра роняет горшочек и зажимает рот, чтобы сдержать рвоту, а Фёр Адари, выпившая это месиво не поморщившись, хохочет. Смех переходит в кашель, и старуха тоже зажимает рот – правой рукой, что перевязана. Вот чья была кровь в напитке.

– Зачем? – не понимает Онра.

Фёр Адари наконец плюхается на лавку – так резко, будто ноги вновь отказали. Онра садится рядом с наречённой бабкой, терпеливо ожидая ответа.

Кто-то стучит в дверь избы.

– Вечером я объясню тебе, что делать, а пока прими людей, – велит Фёр Адари и добавляет: – Прими людей и скажи всем, чтобы назавтра готовили для меня костёр.

У Онры колотится сердце.

– Ба-баб-ба… – лепечет она.

Фёр Адари сдавливает ладонь внучки – порезанной рукой, но очень сильно: кровь выступает на повязке. С влажными глазами Онра кивает.

 

– Бабушка велела готовить назавтра для неё костёр.

– Да как же! Она ещё нас всех переживёт, так и знай. Я родился – она уже старухой была!

– А и то верно. Посчитай, с конца осени на ноги не вставала. Сколько ж можно всей деревней живой труп кормить?!

– О-о-о-ох! Милостивые боги! Как же мы теперь без знахарки-то жить будем? Кто нас лечить станет?

День выдаётся тяжёлым, и горевать Онре некогда. Одному вправь нос после драки. У другой калиновый сок с болью выходит – верещит, будто овцу режут. У третьего запор, у четвёртого запой.

А попроси в ответ помочь, дёрн на крыше подновить, коромысло донести, дров нарубить, так никто не шевельнётся! Зато сами чуть что – тут же бегом к Фёр Адари и Онре.

Только теперь одна Фёр Онра на них останется.

– Бабушка велела готовить назавтра для неё костёр.

– Вот те на. Слушай, а правду говорят про чужеземца?

Рёт заявился последним, под вечер. Онра уже поглядывала на занавес, закрывающий покои Фёр Адари, помня об обещании бабки что-то объяснить. Язык так и пропитался бараньей мочой.

– Какого чужеземца? – переспрашивает Онра, снимая бинты с предплечья Рёта. На молодого пастуха позавчера набросился козёл – парень увернулся, но всё же получил удар рогом.

Рёт отвечает, понизив голос:

– Слух по деревне ходит, что в молодости ухлёстывал за Фёр Адари один чужеземец. С юга али вовсе из-за моря – никто уж не помнит. Но богатый как король. И вроде как он, уезжая, оставил твоей бабке на память часть своих сокровищ.

– Самым ценным у нас были медные чашки для гостей, и те по одной вынес твой дядька.

Рёт хихикает.

– Самое ценное здесь ты, – внезапно говорит он. Онра кашляет и отворачивается проверить воду на очаге. – Сокровище то, говорят, в глухом лесу зарыто, и только старуха знает, где его сыскать.

Парень морщится, когда кипяток льётся на рану. Та уже наполовину затянулась, осталась только гноящаяся полоска длиной в дюйм.

– Я об этом никогда не слышала, – бурчит Онра, опуская кусок ткани в чан с мёдом и смолой. – И тебе нечего бабские сплетни повторять. Одну Лигду послушай – так не сегодня завтра сам Ильска верхом на хельбарах примчит и нас всех пожрёт… прости.

Рёт криво усмехается.

Неудачная вышла шутка. Тем более, что они оба сироты. Только Онра никогда не знала свою семью: младенцем её нашла на обочине тракта одинокая и бездетная старуха Фёр Адари. А вот родители пастуха погибли чуть ли не на его глазах. Когда Рёту было десять зим, хельбары нагрянули в их семейную усадьбу. Он один успел забраться на коня – благо уже был умелым ездоком – и ускакать за много миль от дома к двоюродному дядьке.

С тех пор так и осталась в соломенных волосах Рёта одна совсем белая прядь.

– Знаешь, у нас рассказывали, что укушенный хельбаром сам обращается в зверя, – вспоминает Рёт. – Я иногда думаю: вдруг это правда? Что тогда стало с моей семьёй?

Онра не знает, что ответить.

 

Когда зажигают пламя, голубое небо рассекает молния. Деревенские замирают, ожидая грома, но не слышно ни звука.

– Нехороший знак, – бормочет кто-то в толпе.

– Ведьмой она была! – заявляет Лигда. – Ильске душу продала!

– Да хорош тебе языком трепать, глупая ты баба, – не выдерживает обычно спокойный Свейф.

– Я, может, и глупая, а не меньше её на этом свете задержалась. Всё помню: как пришла она тогда из леса с безумными глазами…

Онра не может смотреть на горящее тело и не может слушать сплетни. Она уходит в дом – непривычно пустой, где ещё не убрана постель умершей и не выветрился её запах.

Вот бы всё оказалось сном! И Фёр Адари вышла бы сейчас во двор, расхохоталась и указала Лигде её место. А потом велела бы Онре собирать багульник, толочь хрен или жарить рыбу. Да хоть просто пусть лежит так же на лавке, но живая!

Онра садится у очага, вспоминая вчерашний вечер. Лицо Фёр Адари в свете лучины, похожее не на ту, которая вырастила и обучила всему, что умела, а на высохшую репу. Бледные руки с обрезанными ногтями. И последний наказ.

– Слушай меня да запоминай, как все мои уроки заучивала, ибо времени у меня нет, – тяжело говорила Фёр Адари, как всегда повторяя слова. – Времени у меня нет, ведь я умираю, а потом уже никто не сможет ничего исправить. Ничего исправить сама я не успею, жизнь моя на исходе, поэтому пришлось опоить тебя этой дрянью, чтобы передать мои воспоминания. Мои воспоминания, горькие, кислые, будут приходить к тебе во снах. Во снах этих ты узнаешь, что я сделала. Я сделала это неправильно, и теперь мир рушится, но ты закончишь как надо, вот видишь нож на столе? Нож на столе лежит, ты его возьми и с ним иди в лес.

Нож лежит на столе в покоях Фёр Адари.

Онра смотрит на клинок с зазубренным лезвием, который, клянётся богами, видит впервые. Она запомнила каждое слово бабки и не поняла ровным счётом ничего. Не бред ли это был? Фёр Адари и в здравии изъяснялась очень странно.

В дверь стучат. Онра выходит во двор. Вокруг – никого. Деревенские уже расходятся по избам, спешат забыть умершую знахарку и жить дальше. Онра смотрит под ноги и замечает у двери кожаную сумку.

А в сумке – медные чашки, которые упёр у них с Фёр Адари дядька Рёта.

 

Онра решает сделать то, о чём прежде не смелось и подумать: ослушаться приказа Фёр Адари. Всё это чушь! Отказал разум старухе перед смертью, вот и всё. Да и некогда Онре ерундой маяться и по лесу мыкаться – весь дом теперь на ней. Что дом – вся деревня. Лечи их, смотри, чтоб несчастные чашки никто опять не умыкнул, да успевай себя прокормить.

Хорошо, что помогает Рёт. И дёрн на крыше подновил, и коромысло носит, и дрова рубит. Всё время рядом, только напряжённый, будто ждёт чего. Один раз Онра не выдержала, сказала пастуху:

– Если тебе тяжело, ты можешь идти. Я справлюсь сама.

Тот только смахнул пот со лба и давай дальше дрова рубить. Куда ей эти дрова только – уж весь дровяник ими забит!

Так проходит одна осьмица, вторая, а потом Онре снится кошмар.

Молодой мужчина с угольно-чёрными волосами, в таком же чёрном кафтане с золотыми нитями. От него пахнет морем. Он целует её, а она спрашивает незнакомым певучим голосом:

– Заберёшь меня с собой?

– Конечно! – обещает он, развязывая тесёмки её платья.

Она смеётся. Наутро пахнущий морем мужчина исчезает. Тщетно спрашивает она, где он и когда вернётся. Все, кто раньше был с нею учтив и приветлив, избегают обесчещенную. Она плачет.

В ночь на восьмой день осьмицы идёт она к озеру. Луна купается в водной глади, а на берегу девица чертит веткой руны и поёт вису Ильске. Закончив, подходит к воде и разглядывает отражение. Это юная Адари. Она красива, как красив и её молодой, певучий голос.

По озеру бежит рябь, и лицо сменяется другим. Из глубины выплывает звериная морда – похожая на волчью, только страшнее. Слюна капает с клыков, из вытянутой пасти разит гнилостный дух.

Всё вокруг темнеет, а потом слепит яркий свет, и сквозь пелену проступает стеклянный гроб на клочке земли посреди болота. В гробу лежит женщина в платье из птичьих перьев, а на голове у неё корона из листьев.

Голос старой Фёр Адари шепчет, сперва еле слышно, затем всё громче:

– …лек-шар-лек-шар-лек-шар-лек-шар…

Онра просыпается. И рубаха, и простыни мокрые от пота – хоть отжимай. Сердце колотится, из головы не выходят юная и красивая Фёр Адари (какой Онра её никогда не могла видеть!), женщина в стеклянном гробу и оскаленная пасть неведомого зверя – не то волка, не то самого хельбара.

Встав, Онра подходит к покоям Фёр Адари и неуверенно отдёргивает занавеску.

Нож лежит на столе.

 

С утра идёт гроза без дождя и грома. Онра поднимается по холмам, укутанным бело-жёлтым одеялом ветряницы, и не видит на цветках ни одной пчелы. Рано, конечно, для пчёл. Только вчера их тоже не было. И позавчера.

На вершине холма Онра оглядывает лес. В ушах звучит голос Фёр Адари:

– С холма спустишься – лесом прямо по тропе иди. Прямо по тропе иди да овраги считай: первый, второй, третий. Третий овраг как позади останется – будет дуб высокий и на нём сувель огромный. Сувель огромный тот куда смотрит – туда и иди.

Сувель тот смотрит в сторону Гиблянки, и уже одно это не нравится Онре.

Каждый раз, пройдя по лесной тропе на вержение камня, Онра останавливается и втягивает воздух, боясь расслышать среди сырой травы и первых ягод запах зверя. Позади будто бы и правда есть чужой дух. Кажется знакомым. Может, кто из деревни гуляет – но рука то и дело тянется к кожаным ножнам на поясе.

Сбоку хрустит ветка, и раздаётся тяжёлое дыхание. Онра замирает, но потом видит, что это взлетел грузный ворон и хлопает крыльями над головой: ха, ха, ха.

Ду, рё, ха.

Сызмальства в лес за травами таскается. Сначала с Фёр Адари ходила, а как бабушка слегла, то и сама. Уж Онре нечего в лесу бояться. Нет здесь никаких хельбаров. Твари далеко, на севере, за Чёрной Горой.

Ну а запах? Так это же скотом пахнет – значит, Рёт где-то рядом. Уж не за Онрой ли попёрся – подсмотреть, где сокровища? Она смеётся этой мысли, переходя второй овраг по бревенчатому мостику, и слышит горн.

Сначала кажется, что это кричит лось или другой лесной зверь. Но утробное мычание повторяется трижды, с каждым разом всё ближе. Доносит ветер бой копыт и пряный лошадиный запах.

Две дюжины всадников в блестящих доспехах мчат по тропе к оврагу. Онра пятится в сторону, чтобы не затоптали кони, и спотыкается обо что-то в траве.

Мир переворачивается ясным небом, в котором грают невесть откуда налетевшие во́роны, а потом голова ударяется о твёрдое, и всё темнеет.

 

Адари стоит на коленях на берегу озера перед чужим лицом в отражении – человечьим и звериным одновременно. Ильска явился на зов, но глух ко всем мольбам.

– Пожалуй, – наконец задумчиво тянет он, – я мог бы покарать того чужеземца, что обесчестил тебя, сладкоголосая.

В красных от слёз глазах Адари появляется надежда.

– Но что мне с этого будет? – намекает Ильска. – Будь у тебя что-то ценное…

Адари ошеломлённо молчит.

– А ты как думала? – смеётся Ильска. – Я всегда беру плату. Но не переживай, я возьму сущий пустяк. Всего лишь твой голос.

– Мой голос? – вздрагивает Адари.

– Да! Твоё пение ласкает мой слух. По правде говоря, я терплю тебя только поэтому.

Адари долго колеблется, но кивает:

– Я согласна.

Лицо Ильски в озере снова идёт рябью. Столб воды резко, подобно тому как извергается пламя Чёрной Горы, вздымается в небо на высоту нескольких футов и принимает очертания звериной лапы с зазубренными когтями. Эти водяные когти впиваются в горло Адари, и та хрипит, будто они настоящие. Ещё трижды бьёт гром, и рука Ильски отпускает девицу, втягиваясь назад в озеро.

– Что ты сделал? – спрашивает Адари новым, тем скрипучим старческим голосом, который только и будет знать её названная внучка. – Сделал ты что? Что ты сде?..

– Заткнись, иначе тебя так и заклинит! – рявкает Ильска из глубины и смеётся: – Ну не мог же я оставить тебя совсем немой! Правда, в моих запасах был только голос старой свихнувшейся поэтессы, которая бессмысленно повторяет слова. Но если тебя это утешит – свою часть сделки я уже выполнил. Смотри!

Вновь бежит по воде рябь, и Адари видит перед собой как на ладони мужчину в чёрном кафтане, расшитом золотыми нитями. Лежит он на земле, глаза выпучены, зрачки побелели. Всё тело чужеземца сводят судороги, а изо рта хлещет тёмная пена.

Видение исчезает, и остаётся только отражение Адари.

 

– Энсам, уведи её! – кричит кто-то.

Онра открывает глаза. Она лежит на сырой земле, а над ней склонился молодой мужчина. Когда Онра пытается подняться, он берёт её под руку и спрашивает:

– Идти можешь?

– Могу, – кивает Онра, вспоминая, как упала и ударилась головой. До виска не дотронуться – больно и течёт горячее.

– У тебя кровь, – замечает мужчина. – Я отвезу тебя к лекарю.

– Да пустяк! Моя ба… я знахарка.

Онра разглядывает всадника. Это южанин зим двадцати: высокий, черноволосый, с узким лицом и острым носом. Блестят на солнце доспехи. На рукавах у всадника – синие ленты, а на поясе – огромный меч с изображением оленьей головы на рукояти.

Королевский охотник. Твареборец.

Истребитель хельбаров.

– Тебе нужно в деревню, – говорит охотник. – Наши во́роны заметили в лесу тварей. – Левой рукой, одетой в кожаную перчатку, он указывает в небо, где продолжают кружить птицы.

Онре страшно.

Всадник – его зовут Энсам – помогает ей забраться на гнедого коня. О том, чтобы продолжать путь, и речи не идёт: если в лесу хельбары, дорога туда теперь закрыта всей деревне! Да и голова пробита, в ушах гудит, словно водой залиты. Куда только попёрлась, дурёха!

 

– Да что же за напасть! Боги нас прокляли!

– Как же нам в лес теперь ходить-то?!

– Мужики, давайте зверя в силки загоним и подожжём?

Деревенские столпились вокруг Энсама у хлипкой ограды, которую не то что хельбар – заяц лапой сшибёт. Твареборец со вздохом объясняет:

– Ну какие силки? Мы даже не знаем, сколько в лесу хельбаров. Их слюна ядовита. Взрослому мужчине хватит одного укуса, чтобы самому обратиться в тварь.

– Да выдумки всё это!

– Верно дед мой говорил: зря перестали жертву Ильске приносить!

– Милостивые боги, сжальтесь над нами!

Онру тошнит от них. С трудом делая каждый шаг, она возвращается в избу. При виде родных стен, полок со склянками, горящего очага губы трогает улыбка. Онра дома. Да, теперь она здесь всегда одна – и всё-таки это её дом, она в безопасности.

Онра бинтует голову, а перед глазами встаёт картина: вот она доходит до нужного места в глубине леса и натыкается там на хельбара. Как выскочил бы зверь из леса – и что бы делала Онра? Успела бы вообще что-то сделать?

– Онра! – В дом вбегает Рёт. Соломенные волосы всклокочены, лицо перекошено от ужаса. – Я слышал! Получается, это правда! Он укусил тебя или только оцарапал?

– Кто? – тихо спрашивает Онра.

– Хельбар!

Онра проклинает деревенских баб.

– Я просто споткнулась и ударилась виском о пень. Ерунда, до свадьбы заживёт.

Она хмыкает. Как же, свадьбы. Кому нужна безродная дурёха? Двадцать зим, а никто так и не решился на сватовство. Впрочем, Онра и смирилась, что, подобно её бабке, никогда не станет Фарен Онрой. Её дело чужие роды принимать, а не свои. Разве что сбежать с южанами? Вот тот Энсам – пожалуй, красив. Онра невольно улыбается.

– Кстати о свадьбе, – внезапно, странно потупившись, говорит Рёт.

Онра таращится на пастуха, а тот кривит лицо и приподнимает правую ногу.

– Что такое? – напрягается Онра.

– Ерунда, у Хьена в кузне на гвоздь напоролся, и болит иногда теперь, – давит слова Рёт. – Забудь! Я, пожалуй, пойду, – добавляет он и упрыгивает на одной ноге за дверь прежде, чем Онра успевает возразить.

С его уходом в избе остаётся запах скота, какой Онра учуяла в лесу, с незнакомой примесью, от которой на языке появляется непривычный затхлый вкус.

 

Идёт жизнь в деревне своим чередом. Все с утра на хозяйстве – кто пашет, кто рыбачит, а брюхатая Лигда сидит в тени и слушает наставления стариков.

Лишь Адари будто нет средь них места. Чурается её Лигда. Качает головой старик отец. И даже Сигг, будущий отец Свейфа, что всегда дарил цветы, теперь отворачивается.

Звучат за спиной сплетни да оскорбления, а Адари молчит – молчит всё время, боясь выдать страшную тайну. Лучше совсем без голоса, чем с тем, что Ильска обманом подсунул.

И снова в ночь на восьмой день осьмицы приходит Адари на берег, и снова – пусть теперь сбивчиво, повторяя каждый раз концовки строф – поёт вису Ильске.

Выслушав девицу, Ильска говорит:

– Обидчика твоего я наказал. А что люди от тебя отвернулись – уже не моя вина. Другая богиня покарала тебя за ветреность. Конечно, я мог бы рассказать тебе, кто это и как её найти.

– Как её найти? – вскрикивает Адари. – Её найти нужно мне.

– Ты же помнишь: я беру плату. Что ты готова отдать?

– Готова отдать я… – Адари медлит, – душу.

– Душу! – Ильска заливается смехом. – Твоя душа и так будет моя. Нет! Я заберу и твою душу, и души твоего будущего потомства. Ты никогда не сможешь иметь детей, я заберу весь твой род. Ты согласна?

Адари молчит.

– Согласна, – наконец роняет тяжёлое слово в воду.

– Это точно? – уточняет Ильска.

– Это точно, ибо так и так не стать мне женой и матерью. Не стать мне женой и матерью из-за того, что со мной сделали, поэтому я согласна. Я согласна отдать тебе свою душу и души своего рода.

Грохочет гром, и луна скрывается в черноте облаков, не желая видеть продолжения.

– Замечательно! – торжествует Ильска. – Я расскажу, как найти твою обидчицу. Но у меня есть ещё одно условие. Ты должна будешь её убить.

Адари расширяет глаза.

– Не удивляйся. Она – истинное зло, воплощает самое мерзкое и ужасное, что есть в людях. Даже я иногда боюсь её! О-о-о! – мерзко стонет Ильска. – Я уже предвкушаю её шок, когда на неё нападёт обычная смертная. Запоминай вису! Кстати, ты теперь поёшь их ужасно…

Онру будит стук. Она отрывает щёку от столешницы. Надо же, заснула средь бела дня, перебирая ветряницу, и опять пришёл кошмар.

Тот же кошмар, что не даёт покоя месяц. Онра никак не запомнит всё целиком. Обычно в конце появляется хельбар и слышен шёпот Фёр Адари: лек-шар-лек-шар-лек-шар…

Неужели это всё взаправду? Неужели всё, о чём говорила Фёр Адари перед смертью – правда?

Неведомый гость продолжает стучать в дверь, и Онра отпирает ему. На пороге мнётся Энсам. После их первой встречи твареборец уже не раз приходил за водой и целебными травами. Охотники разбили лагерь в полумиле от деревни и теперь целыми днями пьют эль и страдают головной болью. О хельбарах в эти дни ничего не было слышно, хотя иногда Онра замечала, как во́роны беспокойно кружат над холмами.

По пути к колодцу охотник делится новостями:

– Был гонец с юга. Король велит возвращаться, если до конца осьмицы хельбары так и не появятся.

У Онры щемит под левой грудью. Она привыкла к Энсаму, что он приходит, разбавляя дневную рутину рассказами о юге. Без Фёр Адари Онре стало совсем не с кем говорить.

А ещё Энсам другой. Не такой, как мужчины в деревне, которых Онра видит каждый день, да и вообще совсем новый человек в её жизни. Онра не раз уже ловила себя на том, что не к месту начинает думать об Энсаме, когда его нет рядом, вспоминает его лицо и голос. Сначала она обрывала эти мысли, а потом сдалась.

Зря, дурёха, ой зря.

Во дворе у Лигды они замечают её внуков, дерущихся друг с другом. Десятизимний старший повалил младшего, которому всего шесть, на землю и заносит камень.

Энсама передёргивает.

– Мы в детстве дрались, конечно, но не так, – бормочет он и спешит растаскивать пацанов.

Онра недоуменно смотрит то на детей, то на их бабку, которая сидит на лавке и, безразличная к происходящему, что-то пережёвывает беззубым ртом.

– Что у тебя с лицом? – спрашивает Онра, подойдя к старухе. На щеке у Лигды розовый отёк. – Почему ко мне не идёшь?

– Пустяк, – цедит в сторону та. – Шмель залетел в дом и принялся жалить.

– Шмель? Просто так, без причины?

– Нынче и шмель жалит без причины, и ульи стоят без пчёл, и молнии бьют без грома. Посмотри на моих внуков! Эггар пел маленькому Сеппе колыбельные, а теперь готов убить его. – Лигда внезапно обращает на Онру полный ненависти взгляд. – Шла бы ты прочь, ведьмино отродье.

Онра, опешив, переспрашивает:

– Ты это мне?

– Старая ведьма Адари, которую ты звала бабкой, отдала душу Ильске! Из-за неё все напасти на нашу деревню!

– Откуда ты… – Онра осекается и, тщетно изображая уверенность, заявляет: – Это гнусная ложь.

Лигда хохочет. Её старший внук, несмотря на увещевания Энсама, гонит младшего с тумаками и оскорблениями в дом.

– Ильске всегда мало жертв! – громко говорит Лигда. – А мы не приносили жертв очень давно. Бойся, ученица ведьмы! Ильска идёт! Он голоден! Его хельбары не ведают пощады или милосердия! Уже ведь и люди забыли, что значат эти слова.

Спятившая старуха поднимается с лавки и ковыляет к избе. Поравнявшись с Энсамом, Лигда смотрит на него исподлобья:

– Скажи, южанин, щадил ли ты своих врагов?

– Я никогда не… – Энсама перебивает громкий хлопок двери.

 

Колодец стоит рядом с домом Рёта, и пока Энсам крутит скрипящий ворот, Онра смотрит на оконце в покоях пастуха, закрытое плотной занавесью. Рёта она не видела с тех пор, как тот вдруг ускакал прочь на одной ноге.

И никто не видел.

Скот теперь пасёт его дядька. Онра пыталась узнать, что с Рётом, но мужчина только эхал и охал, выпуская в воздух густой перегар.

– Что за чушь она несла про твою бабку? – интересуется Энсам.

– Да… так, сплетни. Одна половина деревни считает, что моя бабка служила Ильске, а другая – будто богатый ухажёр оставил ей несметные сокровища и теперь только я знаю, где те зарыты.

Она заглядывает в колодец, вспоминая сон. Жуткий образ Ильски в воде, чьё лицо из человеческого переходит в хельбарову пасть. Неужели всё правда? Неужели это Фёр Адари накликала на их забытый богами край мерзких тварей, заодно продав душу и голос?

– Увидишь Гиблянку – а дальше тебе самой надо будет разобраться, – объясняла Фёр Адари. Говорила она с трудом, но продолжала повторять слова: – Надо будет разобраться, как к ней подойти, ибо лежит она в сердце трясины, да трясина не берёт её. Не берёт её ни усталость, ни время, ибо сам Ильска ей служит. Ильска ей служит и хельбаров в её славу создал, вот какое зло в Гиблянке захоронено. В Гиблянке захоронено оно, а ты его этим ножом заговорённым упокоишь, ничем больше. Ничем больше не убьёшь её, ибо древняя то богиня, покровительница самого страшного людского проклятья, имя которой…

Фёр Адари продолжала еле слышно шевелить губами, смежив веки, и Онре пришлось нагнуться, чтобы расслышать последнее слово старой знахарки:

– …лек-шар-лек-шар-лек-шар…

Энсам бережно сжимает плечо Онры:

– Всё в порядке?

– Да, – кивает она. – Скажи, не мог бы ты мне помочь? У меня кончаются запасы трав, надо идти в лес.

– Можешь не бояться, – хмыкает охотник. – Я думаю, что во́роны вообще ошиблись и хельбары не ушли, а никогда здесь и не были. За месяц я не видел в округе никого страшнее полоумной старухи, вопящей про Ильску.

Онра смеётся.

– Я всё равно боюсь идти одна, – говорит она, вкладывая в голос щепотку обаяния. – А ещё мне не помешает конь, чтобы добраться в самую глубь леса, где растут принцевы ресницы. Это такие цветы, они целебны.

– Хорошо, я… я отвезу тебя, – вздыхает Энсам с сомнением.

 

Копыта гнедого коня топчут на лесной тропе ветряницу, которая по всем приметам должна уже отцвести. Смотреть вниз дурно – Онра отворачивается и крепче держится за сидящего впереди Энсама. Верхом она едет всего второй раз, причём первую поездку едва запомнила из-за пробитой головы.

Высоко в небе парит ворон Энсама. Они выдвинулись из деревни на рассвете. Ночью прошёл дождь, и теперь с севера задувает сырой и промозглый ветер.

– У тебя очень хороший нож, – замечает Энсам. – С таким не ходят резать цветы.

– Его подарила бабушка, – немного-то и врёт в ответ Онра, нашаривая на поясе ножны. – И не такой уж он хороший. Тварь вот им не убьёшь.

– Шкура у них толстая, – соглашается Энсам. – Некоторые успевали всадить в хельбара все стрелы из лука, прежде чем тот ими лакомился… извини, всё это жутко, я напугал тебя.

– Чем? – фыркает Онра. – Я какие только раны не зашивала.

Она поглядывает по сторонам – не пропустили ли они третий овраг и дуб с огромным сувелем? – но деревья проносятся мимо так быстро, что начинает мутить.

– Какие хельбары вблизи? – спрашивает Онра, неохотно вспоминая клыкастую пасть из кошмаров.

Энсам долго молчит, поглядывая вверх, где неутомимо хлопает крыльями ворон.

– Я никогда их не видел.

– Что?!

– Я самый младший в отряде. Я никогда не сражался с хельбарами.

Онра стонет. Нашёлся же защитник! Конечно, станет хорошего воина гонять за зверобоем перебравший эля вождь?

– Будем надеяться, что тварей здесь и правда нет, – говорит она, но на душе остаётся дурное предчувствие.

 

Когда второй из трёх оврагов остаётся позади, ворон захлёбывается граем. Энсам коротко глядит на небо и сразу разворачивает коня.

– Что такое? – не понимает Онра.

– Ворон увидел хельбара!

Онре кажется, что она снова провалилась в кошмар.

Они почти выбираются из леса, когда вдалеке трещат деревья. Энсам умоляюще бормочет что-то лошади, а Онра теперь наверняка чувствует горький запах гниения.

Тварь настигает их на опушке, в мгновение ока выскакивая навстречу и перекрывая дорогу. Обезумевший конь чуть не встаёт на дыбы.

Размером хельбар крупнее любого лесного зверя. Покрытое свалявшейся шерстью тело напоминает волчье, только лапы длиннее. Скалится вытянутая пасть. Такая же, как в кошмарах Онры.

Она не может отвести взгляда от глаз зверя. В них лишь холодное равнодушие. Хельбар терпеливо ждёт, царапая когтями мох.

– Не двигайся, – шепчет Энсам. – Наши должны быть близко. Другие птицы наверняка откликнулись на грай.

– А если нет?

Энсам втягивает воздух.

– Попробую отвлечь его. – Он спешивается. – Когда крикну, просто держись изо всех сил за поводья.

– Нет! – возражает Онра, пытаясь удержать охотника, но тот уже шагает навстречу твари, расчехляя меч.

Энсам не сразу заносит клинок, будто не уверен, что это необходимо. Хельбар щерит клыки. Даже Онре кажется, что она чует страх охотника.

Сталь неловко, по кривой дуге рассекает воздух, а зверь уже одним прыжком переместился на несколько футов влево. Хриплый лай твари, выглядывающей из-за деревьев, напоминает смех.

– Пошёл! – командует лошади Энсам.

Конь едва делает шаг, как небо темнеет. Онра задирает голову и видит наверху огромное серое пятно, которое почти сразу исчезает, чтобы очутиться прямо в паре дюймов от лошадиной морды. Это зверь, издеваясь, перепрыгнул через коня и закрыл дорогу.

Онре хочется плакать. Энсам бессмысленно делает шаги влево-вправо с занесённым мечом, пока хельбар равнодушно выжидает.

– Я же говорил! – вдруг весело кричит охотник.

Раздаётся свист, и в зад твари вонзается копьё. Хельбар оборачивается, и ему на макушку садятся во́роны. Сразу три или четыре птицы копошатся, пытаясь когтями и клювами добраться до глаз твари, пока та трясёт головой и неуклюже тянет к морде передние лапы.

Из-за деревьев появляются несколько всадников. Первый из них с неожиданной лёгкостью опускает на шею хельбара меч.

Во́роны разлетаются прочь, а Онра жмурится, чтобы ничего не видеть.

На лицо брызжет горячее. Кровь твари пахнет совсем как человечья, только с гнилостной примесью, от какой на языке затхлый вкус плесени.

Онра слышит, что охотники – и Энсам среди них – смеются и поздравляют друг друга. А сама всё не может разжать веки, будто снова начала бояться крови.

 

Через несколько дней Онра видит новый кошмар.

Беснуются молнии, пока поёт Адари на том же берегу новую вису. Сквозь раскаты грома не различить слов. Ветер поднимает песок, и тот собирается в небольшой, футов пять или шесть высотой, смерч. Смерч несёт прямо к Адари, всё бормочущей вису, а по пути его будто мнут невидимые руки, лепя из песка человеческую фигуру – и вот уже перед Адари стоит красивая женщина в платье из перьев и короне из листьев.

Богиня смотрит на Адари с сожалением и тянет к ней руки. Миг – и они обнимаются, ещё миг – и охает женщина, отстраняясь, и смотрит на грудь свою, из которой торчит нож. Адари выдёргивает из тела богини зазубренное лезвие.

Женщина падает замертво. Ветер засыпает её песком, а затем всё вокруг застилает вспышка – молния бьёт прямо в свежую могилу. Сплавившийся песок становится стеклом, и стеклянный гроб с красивой женщиной внутри подхватывают волны озера.

– Я сделала это! – кричит Адари. – Это я сделала! Я сделала всё, как ты сказал, Ильска! Ты сказал, Ильска, ты помог! Ты помог мне убить её…

Её сшибает с ног порыв ветра. Озеро беснуется, вздымая волны до самых небес, где сверкают молнии, не издавая ни звука. Одна волна ударяет о берег, но вместо воды Адари забрасывает вязкой, дурно пахнущей жижей.

– Ты не убила её, а освободила! – грохочет в небе голос Ильски. – Теперь мы сможем разрушить этот гнилой мир!

Вмиг тучи рассеиваются. Поднявшись и стряхнув с себя грязь, Адари не верит глазам: на месте прекрасного озера теперь лежит непроходимая топь, в самом сердце которой блестит под лунным светом стеклянный гроб.

Онра просыпается вся мокрая. Она встаёт переодеться, как из ниоткуда, в самой голове звучит скрипучий голос Фёр Адари:

– Теперь ты знаешь, что я сделала. Я сделала ошибку, поверив Ильске, а он обманул меня. Он обманул меня и использовал, чтобы заразить мир самым страшным злом, какого не видывал свет. Не видывал свет прежде хельбаров – они родились вместе с Гиблянкой, в тот же час. В тот же час изменились и люди по всему свету. Люди по всему свету озлобились, забыли о милосердии, бескорыстии, заботе о близких, о детях. О детях вроде тебя, брошенной родителями на погибель. На погибель все мы теперь брошены, и дальше будет только хуже, ведь никто больше не сдержит Ильску, никто больше не знает, что я сотворила. Я сотворила ужасное, непростительное, когда помогла Ильске впустить в наш мир её.

Онра приходит в себя в самом дальнем углу избы, чувствуя, как колотятся зубы и сердце, и слыша в этом стуке всё то же загадочное слово:

– …лек-шар-лек-шар-лек-шар…

 

– Милостивые боги! О-о-о-ох!

Деревенские ёжатся перед домом Рёта. Метель беснуется в проломленной стене, засыпая снегом и тлеющий очаг, и разодранное в клочья тело дядьки пастуха, и тянущиеся от трупа следы когтистых лап.

– Где Рёт? – спрашивает всех Онра.

– Не видел, – отвечает Свейф. – Его вообще никто не видел с начала лета. Если сейчас можно говорить о временах года.

Онра кивает. Всего три осьмицы назад была середина лета, и они с Энсамом ходили в лес, где их подкараулил хельбар. Теперь ударили морозы, уничтожившие весь урожай, третий день метёт снег, а новая тварь пришла в деревню, разнесла дом Рёта и убила его дядьку.

Вот только цепочка следов всего одна. Онра хочет спросить, послали ли за охотниками, но те уже тут как тут. Благо лагерь остался – узнав об убитом хельбаре, чувствительные придворные особы велели твареборцам оставаться в деревне сколько нужно. Онра радовалась, что Энсам, как и прежде, мог заходить иногда к ней за чем-нибудь или, всё чаще, просто так. Да и грело душу то, что их крошечный мирок оставался под защитой.

Сегодня эта защита оказалась бесполезной.

Вождь сразу направляет всадников по следам – через поваленную ограду и дальше, на холмы. Деревенские меж тем шепчутся, глядя на мёртвого дядьку пастуха:

– Надо бы поскорее сжечь тело, а то сам в тварь переродится.

– Верно, мужики, готовим костёр!

– Какой ж костёр в такую пургу?!

– Ми-и-и-илостивые боги…

– Поздно жечь! – вопит Лигда. Она сбросила капюшон, и снег ложится на редкие седые волосы. – Поздно просить милости! Боги прогневались на нас за проклятье, что наложила старая ведьма Адари. Хотите усмирить Ильску? Ему нужны жертвы! Дайте ему жертву! Повесьте ведьмино дитя, как делали наши предки!

Онру передёргивает. Сквозь пляшущие снежные искры она ловит чужие взгляды.

– Уберите кто-нибудь эту полоумную, иначе я за себя не ручаюсь! – велит Свейф.

Дети Лигды уводят старуху в дом, но та продолжает кричать:

– Она во всём виновата! Племянник пастуха вился вокруг неё, а потом сгинул! Она оба раза была в лесу, когда там видели хельбара! Адари служила Ильске, отдала ему свою душу! И молодая ведьма продолжает её дело! Убейте ведьму!

Свейф говорит всем не слушать сумасшедшую, но Онра уже заметила в глазах людей если не одобрение слов Лигды, то сомнение, которое всё равно потом приведёт к одобрению.

Виновница найдена. Решение проблемы – найдено.

Чья-то рука ложится Онре на плечо, и та вздрагивает. Сзади очутился Энсам.

– Меня оставили присмотреть за деревней, – хмуро сообщает твареборец. – Ты случайно ничего не можешь объяснить?

 

– …и вроде как из-за той злой богини и появились хельбары, поэтому бабушка отправила меня добить её заговорённым ножом, – завершает Онра и с надеждой добавляет: – Чушь же, правда?

Энсам озадаченно вертит склянки на полках.

– Как думаешь, хельбар унёс Рёта или тот смог сбежать? – спрашивает Онра. Её начинает колотить, и она бросает в очаг пару веток, но потом понимает, что дрожит не от холода.

Охотник переходит к другой стене и протирает перчаткой запотевшее слуховое оконце.

– Твоя бабка назвала имя богини?

– Она повторяла его до самого конца, пока я держала её голову, – вздыхает Онра. – Лекшар.

– Необычное имя, – хмурится Энсам. – Похоже на северное.

– У нас нет таких имён.

– Да я не про здешний север, а про старый, за Чёрной Горой. Моя бабка по матери оттуда родом. Бежала с тех мест на юг, когда пришли хельбары.

Охотник садится на лавке напротив Онры. Пламя очага блестит искрами в его глазах.

– Мы прямо сейчас пойдём в лес и сделаем то, что нужно, – твёрдо заявляет Энсам.

– Там же хельбары! – возражает Онра.

– Там всего один хельбар, – почему-то уверенно говорит Энсам, – и наши наверняка уже загнали его. Бояться нечего. Собирайся.

Онра колеблется. Дважды ходила в ту сторону: сперва голову разбила, на второй раз чуть жизнь не отдала. Что теперь будет? Даже если доберётся до Лекшар ужасной, что в трясине в стеклянном гробу зарыта – что дальше? Что Онра сделает с богиней, которой сам Ильска служит? Как такую одолеешь?

– Я не пойду, – решает Онра. – Бабушка просто бредила и всё выдумала. Так же, как Лигда.

Энсам разводит руками и отворяет оконце, впуская морозный воздух. Крупицы снега стучат по половицам. Со двора слышны приглушённые голоса:

– Верёвка готова?

– Конечно!

– Может, ну его, мужики? Ну жалко деваху губить!

– Цыц! Слыхал, что мать моя сказала? Нужна жертва. Повесим ведьму – и дело с концом!

У Онры немеет челюсть.

– Всё ещё хочешь остаться? – спрашивает Энсам.

 

Энсам даёт Онре свой плащ и повязывает на рукав одну из синих лент, чтобы сошла за охотника. Во дворе Онра смотрит под ноги, дабы не видно было лицо под капюшоном и самой не видеть предателей. Каждый шаг даётся с трудом. И не потому, что ступни проваливаются в глубокий снег.

Только в лесу, верхом на гнедом коне за спиной у Энсама, когда над головой хлопают крылья ворона – ха, ха, ха, – Онра может хоть немного выдохнуть.

– Как думаешь, что они сейчас делают? – перекрикивает она пургу. Колючий снег бьёт по задубевшим щекам. – Наверное, разнесли весь наш дом! Побили склянки с настоями, которыми мы с бабушкой лечили их! – Онра почему-то смеётся. – Украли опять несчастные медные чашки…

Вспоминается Рёт. Веснушчатое лицо, соломенные волосы с белой прядью, почти забытый задиристый взгляд. Внутри что-то сжимается.

– Куда мог исчезнуть Рёт? – спрашивает Онра у Энсама, не надеясь на ответ.

– Ты сказала, пастух не выходил из дома два месяца! – кричит Энсам не оборачиваясь. Тропу видно едва ли на несколько футов вперёд. – Полное перерождение человека в хельбара занимает два месяца.

Лучше бы он не отвечал.

 

Конь по снегу идёт неохотно и медленно. Онра дремлет, прижавшись к спине Энсама, и видит очередной кошмар.

Свейф, Лигда и все остальные заходят в лес вместе с отрядом охотников, и там на них нападают полчища хельбаров. Миг – и нет больше в лесу ни одного человека, лишь новорождённые звери сбрасывают со шкур порвавшуюся при обращении одежду. Падают мёртвыми тушками с неба во́роны, захлёбываются кровавой пеной кони.

Всё королевство до самого юга, и даже море, да что там, даже те неведомые дали, что за морем, весь белый свет – всё сковывает льдом, и повсюду пируют хельбары, а на самом огромном из них мчит по миру Ильска.

А затем в этом безжизненном ледяном мире Чёрная Гора начинает исторгать пламя, и дым заменяет небосвод. Всё пожирает огонь, гибнут последние хельбары, и лишь остаётся нетронутой в своём стеклянном гробу красивая женщина в платье из птичьих перьев и короне из зелёных листьев.

– Добрались, – будит Онру Энсам.

Она поднимает глаза. Верно, Гиблянка. Обледеневшая топь выглядит непривычно и угадывается только по торчащим из-под снега ломким прутьям рогоза. Онра ещё не была здесь зимой.

Пока она спала, пурга стихла. Они с Энсамом спускаются на землю, и охотник привязывает коня к дереву. Ворон кружит в затянутом тучами небе. Его движения кажутся Онре слишком резкими.

– Ворон чем-то обеспокоен, – замечает Энсам.

Онра тоже чувствует волнение: Чёрная Гора хорошо видна отсюда, высится над самыми длинными деревьями. Неужели её сон – это будущее, если они с Энсамом не достигнут цели? Онра трясёт головой. Раз так, надо собраться. Переживания лучше оставить на потом.

– Бабушка сказала, что Лекшар лежит в самом сердце болота, – вспоминает она, – но трясина не берёт её.

Энсам достаёт меч из ножен и стучит им по льду перед собой.

– Крепкий, – объявляет он. – Пошли.

Охотник всё равно простукивает лёд перед каждым новым шагом, так что дорога кажется Онре невыносимо медленной. Коль теперь зима, то и закаты должны быть раньше – значит, у них с Энсамом совсем немного времени до темноты.

Через два-три вержения камня вдали начинает виднеться блеск. Онра и Энсам молча переглядываются, и она хочет спросить охотника – как может блестеть что-то, если нет солнца, – но тут ворон просто сходит с ума, захлёбываясь граем. Нос прошибает гнилью.

Энсам заносит меч и осматривается, заслоняя собой Онру.

– Слева! – предупреждает она, завидев в стороне движение. Охотник разворачивается вовремя – клинок ударяет в грудь выпрыгнувшего из леса хельбара. На снег брызжет чёрная кровь.

Зверь, скуля, пятится. Энсам ждёт с занесённым мечом, но хельбар не торопится нападать снова. Вместо этого он припадает на передние лапы и неуклюже пытается зализать рану на груди.

Онра тянется из-за плеча Энсама, чтобы лучше рассмотреть тварь. По сравнению с тем хельбаром, который набросился на них в прошлый раз, этот меньших размеров и какой-то угловатый. Подросток, догадывается Онра, и тут её взгляд падает на макушку твари.

В серой шерсти на голове хельбара отчётливо виднеется совсем белая прядь.

– Рёт! – Глаза Онры наполняют слёзы, а горло, наоборот, пересыхает, так что крик выходит сдавленным.

И всё же он её слышит. Хельбар, когда-то бывший её другом, поднимает голову и смотрит на Онру глазами Рёта. На мгновение ей кажется, что в этих глазах тоже стоят слёзы, но затем зверь отворачивается и снова принимается лизать рану.

– Я узнала его запах в лесу в день, когда впервые встретила ваш отряд, – вспоминает Онра. Говорить и даже дышать тяжело. – Он шёл за мной – должно быть, верил, будто я выведу его к сокровищам. До того дня он делал вид, что ухаживает за мной, а после зашёл один раз, хромая, и больше не выходил из своей избы. Выходит, тогда его и укусила тварь.

– Почему он не нападает? – недоверчиво смотрит на хельбара Энсам.

– Он же ранен.

– И что? Говорил же, хельбары не чувствуют боли.

– Он ещё слаб, – звучит невесть откуда насмешливый голос. – Его обращение не окончено. Когда это произойдёт, боль исчезнет и останется только голод.

Онра и Энсам вертят головами, но не находят никого, кроме раненого хельбара. Там, где выписывал неровные круги ворон, видна лишь беспросветно-серая хмарь да угадываются очертания Чёрной Горы.

– Ах, смертные! – Голос кажется раздосадованным. – За рыбьим нерестом наблюдать интереснее, чем за вашей недогадливостью.

– Кто ты? – спрашивает Энсам и вдруг бьёт мечом прямо по льду с такой силой, что лезвие ломается пополам.

– Энсам! – кричит Онра.

Охотник оборачивается, и она в ужасе отшатывается от него. Зубы Энсама стиснуты, а глаза налились кровью. Онре резко хочется наброситься на твареборца и царапать его лицо ногтями. Чувствуя, что сейчас и правда сделает это, она впивается зубами в ладонь, пока на кончике языка не появляется вкус крови.

– Это Ильска, – цедит Энсам. – Покровитель гнева. Он играет с нами!

– Я лишь даю вам быть теми, кто вы есть, – с деланым равнодушием заявляет Ильска, по-прежнему незримый. – Я живу в каждом из вас. В младшем воине, которого унижают старшие, и в них самих, когда они видят в своём собрате лёгкую мишень. В приблудной ученице знахарки, озлобленной на своих соседей, и в этих же соседях, уверенных, будто все их напасти от чужачки. Даже в старой знахарке, полной ненависти к обманувшему её проходимцу, тоже был я.

– Прекрати! – вопит Онра. – Это ты во всём виноват!

Над Гиблянкой разносится клокочущий хохот.

– Неужели ты разгневалась на сам гнев? – вопрошает Ильска. – Может, ты считаешь себя лучше прочих? Чище? Это при том, что ты замыслила? Ты явилась сюда убивать её, даже не зная, что именно собираешься уничтожить! Дурёха по имени Онра, ты – тупейшая из всех смертных! Я не позволю тебе этого сделать!

– Он запугивает нас, – шепчет Энсам, но Онра сама это поняла.

– А я всё равно сделаю! – кричит она, пытаясь, чтобы голос звучал твёрже, а на деле просто срываясь на визг. – Я убью её!

– Хельбар! – коротко рычит Ильска и умолкает.

Хельбар, до того скуливший и зализывавший рану, встаёт на все четыре лапы. Шерсть его вздыблена, а в глазах Онра не видит уже ничего от прежнего Рёта. Только тварь, готовую к атаке.

Энсам прижимает Онру к себе и целует – коротко, неловко, но на этот миг она забывает обо всём. По телу разливается тепло, и хочется, чтобы поцелуй длился дольше… но охотник отталкивает Онру от себя прочь, в сторону стеклянного гроба, и кричит:

– Беги, я его задержу!

Хельбар в два прыжка настигает Энсама. Отшатнувшись, тот хватает обломок меча и успевает ударить им по морде твари, выбив ей пару зубов. Онра вскрикивает, застыв на месте.

– Беги, дурёха! – орёт Энсам.

Она, не в силах ни смотреть, ни отвернуться, всё же отворачивается и бежит, надеясь, что лёд не провалится под ней. Сердце сжимается всякий раз, когда она слышит позади стон Энсама или чувствует спёртый запах крови хельбара – нет, Рёта.

– Он уступает! Вернись к нему! – грохочет вслед Ильска.

Когда до стеклянного гроба остаётся несколько футов и уже можно разглядеть тело внутри, лёд под ногами начинает трескаться. Не задумываясь, Онра перескакивает растущую черноту разлома. Она успевает приземлиться на небольшую льдину – достаточную для того, чтобы оттолкнуться ещё раз – и прыгает прямо на гроб.

Стекло не выдерживает падения. Онра проваливается внутрь, придавливая собой холодное тело женщины в платье из перьев и короне из листьев.

 

Онра не дышит, боясь пробудить богиню, но веки той не вздрагивают. Лекшар по-прежнему спит.

Осторожно, стараясь не коснуться лишний раз женщины, Онра тянется к кожаным ножнам на поясе. Интересно, что сейчас видит богиня? Управляет во сне Ильской и хельбарами, или людской злобой, или всем сразу?

А впрочем – какая разница? Вот, на груди, платье прорвано и виден на бледной коже кривой шрам, оставленный десятки зим назад Фёр Адари. Рана явно была неглубокой и неопасной. Юная Адари ещё не стала знахаркой и не понимала, куда следует бить.

Онра достаёт из ножен клинок, но долго колеблется, глядя на красивое лицо женщины, которое венчает корона из листьев плюща.

– Всё просто, – шепчет Онра сама себе. – Иногда, чтобы вылечить хворь, надо сделать разрез. – И, чтобы не передумать, с размаху всаживает нож прямо в сердце Лекшар.

 

Она распахивает глаза. Убийца и жертва смотрят друг на друга, осознавая разом всё.

В глазах одной – отчаянное желание спасти тех, кто окружал её с детства, и тех, кого она даже не знала. Тех, кто был готов принести её в бессмысленную жертву, и того, кто заставляет её сердце петь.

В глазах другой же – долгие тысячезимья борьбы со своим божественным братом. Она дарила всему живому мир и покой, а он сеял по миру ненависть. Она всегда готова была его простить, он же руками смертной женщины попытался сгубить её, чтобы сгубить и весь построенный ею мир. Теперь её имя не то, что забыто – оно исковеркано, обрело значение зла.

 

– Я хотел тебя остановить, боясь, что ты только вызволишь её из плена! – Ильска рыдает от смеха. – Но ты справилась блестяще! Мне даже не пришлось тебя подталкивать к этому.

Онра знает, что он прав.

Она сама пришла и убила Шарлек.

 

Онра с трудом отрывает взгляд от бездыханного тела богини, когда подходит Энсам. Лицо и плащ охотника покрыты бурыми пятнами. С левой руки сорвана перчатка, и ладонь пересекает глубокая рана.

– Она мертва? – спрашивает Энсам. Онра кивает, чувствуя, как по щеке катится слеза. – Хорошо, – кивает он. – Значит, я теперь не обращусь?

– Её имя не Лекшар, – говорит Онра.

– Что?

– Бабушка из-за проклятья без конца повторяла её имя, и я не разобрала, где оно начинается. Её звали Шарлек.

– Это точно северное слово, – заявляет Энсам. – Но я не помню, что оно значит.

Онра выбирается из разбитого гроба. Тело Шарлек, а с ним и платье из перьев, становится прозрачным. Вскоре сквозь него видно покрытую снегом поросль на болоте, а ещё через мгновение всё исчезает. На стеклянном дне остаётся лишь корона из листьев плюща.

Несколько молний подряд бьют в Чёрную Гору. Онра видит, как с вершины поднимается дым, и в дыме ей чудятся черты всадника верхом на громадном хельбаре.

– Шарлек значит «любовь», – шепчет Онра. – Ильска не впустил её в наш мир, а, наоборот, украл из него и заточил здесь. И вот теперь она вовсе мертва.

Энсам молчит, а Онра достаёт из гроба корону.

– Спасибо тебе, Энсам, – говорит Онра, – а теперь уходи!

– Как? – не понимает охотник.

– Уходи! Найди своих, найди деревенских, если они попёрлись меня искать. Отведи их в безопасное место и присмотри за ними!

– А как же ты? Пойдём вместе!

Онра хватает его за запястье здоровой руки и умоляюще смотрит в глаза. Взгляд Энсама отвечает ей лишь равнодушной тоской. Высвободившись из её хватки, охотник разворачивается и молча уходит прочь.

 

Онра бережно вертит в руках корону. Листья плюща начинают наливаться красным, как осенью.

Вот и всё. Только что она, молодая знахарка Фёр Онра, убила богиню Шарлек, покровительницу очага, и обрекла мир на окончательную погибель.

Но это же неправильно! Не должно, не может быть мира без любви, любовь нужна всем. Может быть, даже хельбарам. В конце концов, они когда-то были самыми обычными людьми.

А это значит…

Это значит, что Шарлек должна быть. Шарлек должна жить дальше. Кто-то должен продолжать любить этот мир, продолжать наполнять его теплом и заботой.

Как у очага знахарки.

Онра смотрит в небо, затянутое тучами, похожими на свалявшуюся хельбарову шерсть.

– Великие боги, я не могу вернуть вашу сестру, – тихо, глотая слёзы, говорит она небесам. – И не могу наказать Ильску. А даже если могла бы, он не уйдёт сразу из всех людей. Но если кому-то всё-таки небезразличен наш мир… разрешите мне хоть что-то исправить.

Она осторожно надевает корону на голову, и сквозь черноту небес проступает первая полоска света.