Когда щёлкнул последний замок, а последнее оружие отправилось за борт, Марта приказала снижаться.

— Медленно, — предупредила она, и тут же ткнула Саймона стволом в затылок. — И только дёрнитесь, красавцы. Руки на виду, я сказала! Ты, кучерявый — тебе весело? Давай, пошути ещё — начнём снижаться охрененно быстро! Вот так. Стоять и бояться.

И они боялись — может быть, не столько воинственной чернокожей девчонки с автоматом, сколько своего босса и неведомого груза. И когда огоньки рыбацких лодок оказались намного ближе, чем их небесные отражения, люди Мерсера стали прыгать.

— Вот так, — приговаривала Марта со звенящим наигранным весельем, пока, наконец, они не остались наедине. Пилот, доморощенная террористка и мёртвый румын в гробу, набитом бог знает чем.

И ведь некого особо винить. Поль не соврал — это не переворот, не десантная операция, не эвакуация какого-нибудь диктатора, если, конечно, в гробу не забальзамированные останки Чаушеску. Тихий ночной рейс с хорошей оплатой. И никакой стрельбы…

— Ты там не заснул? — снова тычок в затылок. — Тоже хочешь искупаться? Доставь меня на место, и купайся сколько хочешь.

— Это остров, — предупредил Саймон. — Обратно вплавь добираться будешь?

— О, кто-то вошёл во вкус! Это в тебе стокгольмский синдром говорит, папаша. Уж я-то знаю. Я профессиональная заложница, а это мой Лиам Нисон, — Марта кивнула на обмотанный цепями гроб.

— Дедуля-то? — переспросил пилот, набирая высоту. — Я думал, он румын.

— Румын.

Люди Мерсера так и называли человека в гробу — «румын». Чёрт знает, почему это важно. Не всё ли равно, в ком наркотики возить, хоть в эфиопе. Хотя вряд ли это банальный кокаин, слишком уж много предосторожностей. Можно было ещё в аэропорту встать в позу, потребовать открыть гроб полностью. С пилотом не спорят. А ещё можно было зажмуриться и перетерпеть работу на Джона Мерсера, как болезненную прививку или дефлорацию, получить свои деньги и до самой смерти не задаваться вопросом, что в чёрном ящике. Не вглядываться в Бездну и не втравливать свою семью в чужие грязные делишки.

Но и тут кто-то додумался спрятать на борту вооруженную до зубов фанатку Лиама Нисона.

— Не хочу тебя расстраивать, Марта, но там, на острове, будет полно вооруженных мужиков, которые не станут сильно переживать, если ты приставишь пушку к моей голове. А некоторые из них наверняка ходили в тир и возвращались с плюшевыми мишками.

А некоторые — убивали и насиловали таких как ты лет с двенадцати. Саймон не видел кокаиновые батальоны своего нанимателя, но видел много других, таких чтоб обязательно что-нибудь про Христа в названии, про «освобождение» или «сопротивление», но ни слова про наркоторговлю и рабство. Видел, как обдолбанные подростки перед боем вырезают сердца у младших товарищей и жрут, чтобы обрести неуязвимость. И в кого они вырастают, если по какой-то случайности выживут, тоже видел. Какой бы чокнутой ни была эта соплячка, ей не место среди таких людей.

— А ты посадишь вертолёт с другой стороны острова. Делай что я говорю, и почти никому не придётся умирать.

Ну вот, уже «почти».

«Привет, меня зовут Марта, мне шестнадцать…» Столько же стукнет Лизе на следующий год. И у неё будет нормальный день рождения в нормальной цивилизованной стране. А её отца не выпотрошит Джон Мерсер из-за выкрутасов профессиональной заложницы. Может, наниматель Саймона не самый приятный человек, но он бизнесмен, а не психопат-людоед. Груз в порядке и доберется по назначению, а любые недоразумения можно будет уладить миром. В конце концов, не Саймон спрятал эту идиотку под брезентом.

 

Но Саймон определенно доставил эту идиотку на остров, и покорно сидел в кустах, наблюдая за приближающимися огнями фар.

— Дай я с ними поговорю, — предложил он. — Пять минут, и я всё улажу.

— Эй! — новый тычок в спину. — Ствол у меня, у тебя — Стокгольм, забыл?

— Как хочешь, но сейчас нас всё равно найдут.

Прежде чем лучи фонарей принялись обшаривать заросли, Саймон вжался лицом в грязь, и девчонка навалилась сверху. Казалось, для неё всё это — какая-то нелепая игра, но у пилота не было уверенности, что люди Мерсера умеют играть в игры.

С прятками у них точно проблемы. Несколько солдат начали было прочесывать окрестности, но тут же вернулись, повинуясь тревожному оклику командира. Все сгрудились вокруг гроба с «дедушкой», который двое парней, кряхтя, выволокли из вертолёта. Они переговаривались на такой безумной смеси английского, суахили и местных племенных диалектов, что Саймон понимал только отдельные слова. Одно из них было «румын». Ещё одно слово, которое повторяли чаще прочих, казалось смутно знакомым. Что-то связанное с пожаротушением?..

Краем глаза Саймон видел, как командир дёрнул одну из цепей, сковывающих гроб. Навесной замок тут же отлетел, и люди Мерсера загомонили в панике. Кто-то бросился наутёк, и потребовалась очередь в воздух, чтобы призвать его к порядку. Теперь, вспоминая, с каким благоговейным ужасом ребята в вертолёте возились с замками под бдительным присмотром грозной Марты, Саймон уже не думал, что дело в африканских суевериях. Что если груз правда так опасен? Какое-нибудь гнусное бактериологическое оружие, например. Тихий ночной рейс без стрельбы — и ты соучастник геноцида. Стоит один раз поступиться принципами, и всё катится к чёрту.

Слегка приподняв голову, пилот увидел, как африканцы грузят «дедушку» в кузов одной из машин, бормоча молитвы и заклинания. Показалось, или они держат гроб на прицеле?

Командир торопил. Ни о каких поисках пропавшего экипажа, похоже, речи уже не шло. Два испуганных паренька остались сторожить вертолёт, остальные расселись по машинам и скоро скрылись из виду.

— Что я говорила, — торжествующе прошипела Марта, хотя об этом она, кажется, ничего не говорила.

 

Пробираясь по ночным зарослям, Саймон немного расслабился. Груз доставлен, осталось не дать девчонке угробиться, получить свои деньги — и прощай, Африка. Не его ума дела, что за дрянь там в гробу. Откажись Саймон, ребята просто наняли бы другого пилота, и сейчас этот другой прогуливался бы под луной в заложниках у профессиональной заложницы.

— И куда мы теперь? — спросил он миролюбиво.

— К Мерсеру, — мрачно ответила Марта.

— Ого. А с чего ты взяла, что он здесь, на острове?

Растерянность девчонки ощущалась затылком не хуже, чем её оружие.

— Ты же должен был доставить дедушку к нему…

— Мерсер — большая шишка, — пожал плечами пилот. — Вряд ли он лично руководит всеми операциями, тем более по ночам в джунглях. Не стану загадывать, но, думаю, он сейчас в джакузи где-нибудь на большой земле.

Растерянное молчание понемногу сменилось рассерженным сопением.

— А какой был план? — меланхолично спросил Саймон.

— Убить его, — буркнула Марта себе под нос. Через минуту-другую сопения прибавила: — Мерсер убил моих родителей, — и сердито хлюпнула.

Саймон обернулся, внимательно разглядывая свою похитительницу. Старше Лизы на год, а на вид — сущий ребёнок с большими злыми глазищами. Да, дети здесь рано учатся убивать, но эта Марта явно не знает, о чём говорит. Настрелялась в тире по жестяным утятам.

А из детей, которых такие как Мерсер оставили сиротами, можно собрать армию. И ведь кто-нибудь соберёт, накачает наркотой и отправит на смерть. Но Марты в этой армии не будет.

— Мерсер — подонок… — осторожно начал пилот.

— Зачем же работаешь на него? — зло перебила Марта.

— Выбор невелик. Я всю жизнь был солдатом. Служил в SADF до девяносто четвертого, потом пришлось податься в наёмники. Я хороший пилот, но в остальном мало что умею, — Саймон не собирался исповедоваться, но почему бы не отвлечь девчонку от самоубийственных планов. — Одно время возил туристов в ЮАР, пока на меня не завели дело. Выдавили из страны вместе с семьей. Нашего брата там теперь не любят. Здесь мы пробовали начать с нуля, завести своё хозяйство, у нас даже получалось — так хорошо, что правительство отобрало ферму.

— И дай угадаю, у тебя семеро по лавкам, — наигранным скучающим тоном пробубнила девчонка.

— Жена и две дочки, старшей почти как тебе. Белым африканцам, особенно бывшим наёмникам, сейчас трудно найти легальную работу, — зато нелегальной сколько угодно. Половина бывших сослуживцев идут воевать хоть за мерсеров, хоть за правительство, просто ради куска хлеба. Или обучать сопляков, чтобы шли на смерть вместо них. — Мне нужно было ещё немного денег, чтобы вывезти семью в Европу. Друг подогнал непыльную работёнку. Знакомая история?

— Душераздирающая, — фыркнула Марта, немного смягчившись. Может, и не поверила, но явно хотела верить. А ведь и на Саймона найдётся своя армия сирот.

Ну, может, батальон.

— Ну а ты, заложница, где успела набраться стокгольмского синдрома?

— Ещё в детстве. Сколько себя помню, вокруг всегда вооруженные парни, готовые прикончить меня по сигналу. Один из них меня стрелять научил. А пока я спала, держал на мушке, но мы всё равно подружились. Так что да, о стокгольмском синдроме я знаю всё. Иногда на меня вешали взрывчатку, — весело прибавила Марта. — Но моё любимое — это комната с напалмовыми спринклерами. Я там встретила четырнадцатый день рождения.

— Это Мерсер придумал? — Саймону хотелось верить, что она шутит. Хотелось и не получалось.

— Да, но до него был другой. Я уже плохо помню. Суть всегда одна — пока дедушка делает, что ему велят, я жива. При малейшем сомнении я уже кот Шрёдингера.

— Так он был влиятельным человеком, твой дедушка?

— Что ты, нет, — невесть чему улыбнулась девчонка. — Хотя он когда-то знал Чаушеску.

Что за бред. Кому в Африке есть дело до Чаушеску.

— А теперь я сбежала, мама с папой… их нет, так что… дедушка свободен, — Марта выдавила нервный смешок, глядя мимо Саймона куда-то вперёд. За деревьями показалась вертолётная площадка, ангары и склады, где люди Мерсера должны были ждать груз. Три брошенных джипа у обочины, вокруг — ни души. Пустой причал, погруженный во мрак.

Если африканцы поспешно снялись с места, это удача. Можно сказать Марте «извини, в другой раз» и со спокойной совестью отвезти её на большую землю. Девчонка, видно, и сама поняла, что так будет.

— Знаешь, — сказала она подавленно, — если Мерсера здесь нет, я тебя отпущу. Ну, только отвези меня на континент. Ладно?

Наёмник кивнул и с поднятыми руками вышел на свет. Никто не остановил его и не окликнул на пути к ближайшему ангару.

— Эй, есть тут кто? — крикнул он в воздух. Ответа не последовало, только спустя пару минут что-то щёлкнуло за стеной, и здания базы одно за другим погрузились во мрак. Либо ребята Мерсера научились играть в прятки, либо просто бросили на произвол судьбы резервный генератор. — Ладно, круг почёта — и возвращаемся к вертолёту, — с облегчением вздохнул Саймон. — Чур с часовыми поговорю я, а то вряд ли они в курсе про стокгольмский синдром.

— Значит, без обид? — в наступившей темноте Марта казалась немного Чеширским котом — робкая белозубая улыбка, пара ярких живых глаз да тускло поблескивающий пистолет-пулемёт, уже давно смотревший куда-то мимо Саймоновых сапог.

— Без обид, — одно заученное движение. Она даже не вскрикнула — не раньше, чем её оружие оказалось у Саймона в руках. Чеширская улыбка растаяла во мраке, детская обида и ужас в глазах Марты быстро сменились вызовом и мрачной решимостью. Вот, значит, как это — отнять конфетку у ребёнка. Но иногда кто-то должен выплеснуть тебе в лицо стаканчик-другой реальности, пока не поздно. В тире всему не научишься.

Саймон был почти уверен, что девчонка бросится на него, но она словно оцепенела. Кем же она его считала? Наверное, как и любого белого наёмника — мясником, отморозком, живущим войной. Прежде чем брать такого человека на мушку, стоит хорошенько задуматься, а, Марта?

— Теперь слушай внимательно, Марта, — отсоединенный магазин глухо стукнул об пол. — Игры кончились. Как только я тут всё улажу, отвезу тебя на большую землю и посажу на самолёт. В твоем возрасте пора уже понимать… — Саймон хотел покачать головой, но почувствовал шеей кромку холодного лезвия.

— Я прошу прощения, — прошелестел голос за спиной. — Марта, детка, выйди, пожалуйста.

Девчонку дважды просить не пришлось. Едва она скрылась за дверью, лезвие исчезло. Саймон медленно развернулся, держа руки на виду, и встретился взглядом со старым румыном, которого нынче же утром видел в гробу.

Как давно он стоял там без звука, без движения?..

— Я очень извиняюсь, — повторил старик, вытирая платком лицо и бледные пальцы. Значит, не померещился этот запах, как в Руанде в девяносто четвертом. Запах бойни. — Не дело ей видеть меня таким.

Что-то в его фигуре, в его движениях казалось Саймону неестественным и отталкивающим, но что именно, стало понятно после щелчка выключателя.

— Пресвятая Дева!.. — наёмнику потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что развёрнутая на сто восемьдесят градусов голова старика — не обман зрения и не розыгрыш, как и багровый свежий шрам поперек горла.

— Они знали про голову, — пояснил румын, будто извиняясь. — Но забыли про сердце. Не стреляйте, Саймон. Не пугайте мою Марту. Я очень извиняюсь… — старик достал из кармана пиджака цепную пилу, повертел, аккуратно протёр платком. — Вы не поможете? Не могу ей показаться в таком виде.

Саймон тупо уставился на пилу.

— Ужасно неловко просить о таком, — продолжал старик, окровавленный с ног до головы. — Но мне самому не с руки. Кажется, вы порядочный человек, Саймон. Очень жалко, что вы связались с этим Мерсером. Он вас просто так не отпустит, — он расстегнул багровый воротник и сел на пол, словно на приеме у парикмахера. — Не бойтесь. Ей-богу, мне не больно, — прежде чем накинуть пилу на шею, румын с самым хладнокровным видом отхватил себе указательный палец на левой руке, и тут же приставил обратно. Спустя пару мгновений не осталось и шрама. — Будьте так любезны, Саймон, отпилите мне голову.

 

Всё ещё пошатываясь, Саймон вышел на воздух. Из дальнего ангара вместе с запахом крови доносилась какая-то назойливая мелодия. Потом она стала ближе раздавать ближе — где-то в районе пояса. Где-то в районе спутникового телефона.

— Привет, Поль. С-слушай…

— Это Джон Мерсер, — перебила трубка ровным бархатным голосом. — А вы Саймон, верно? Похоже, у нас с вами ситуация, Саймон.

— Ситуация?! Да тут живой мертвец! Я только что отпилил ему голову…

— О, прекрасно! — воодушевился Мерсер. — Спрячьте её скорее!

— Уже… приросла обратно.

— Проклятье. А девчонка? Она с вами?

Саймон молчал, наполняя лёгкие ночным воздухом. В отдалении Марта сидела посреди вертолётной площадки, глядя куда-то в небо.

— Значит, с вами. Вот что вы сейчас сделаете, Саймон. Возьмите её в заложники. Как можно быстрее, и не расслабляйтесь — вы себе представить не можете, как он быстр. Я заплачу…

Потребовалось несколько тычков скользким окровавленным пальцем, чтобы всё-таки бросить трубку. Всего через минуту та ожила снова. Фото загородного дома и смайлик. Сукин. Сын.

Вызов.

— У вас неполадки со связью, да, Саймон? — Мерсер веселился. — Это ничего. Скоро рассвет, а днём стригой спит. Умные люди подсказывают мне, сколько часов вам потребуется, чтобы добраться до военного аэродрома в Шарп-поинте, если не отклоняться от курса, так что советую начинать собираться. Надо объяснять, что будет, если позвоните каким-нибудь своим друзьям-сослуживцам? Давайте не усложнять друг другу жизнь. У вас моя девочка, у меня ваши, махнём не глядя.

— Пусть они будут там, — прорычал наёмник. — На аэродроме, лично, без всяких фокусов. Иначе никакой сделки.

— А у нас с вами не сделка, Саймон. У нас ситуация. И, знаете, она очень нервирует моих людей. Африканцы ужасно суеверны, и сейчас они на взводе. Я пришлю вам инструкции — выполняйте их в точности, иначе у кого-нибудь из ребят не выдержат нервы…

— Я тоже на взводе, — сказал Саймон как мог вкрадчиво. — И если не хочешь, чтобы за тобой пришёл неуязвимый мертвец, лучше успокой мои нервы. Я пристрелю девчонку, Мерсер. Глазом не моргну.

Ответом ему стали гудки.

— Мерсер? — спросила Марта, не оборачиваясь.

— Да. Извини, — магазин на тридцать патронов со щелчком вернулся на место.

— Ничего, — вздохнула заложница, — я привыкла.

 

Когда шум винтов рассёк небо над старым аэродромом Шарп-поинта, уже стемнело, и вооруженные люди сгрудились в кольце света, напряженно вглядываясь во мрак. Ожидая, что там вот-вот шевельнётся что-то страшное, древнее. Голодное. Выскользнувшее из вертолёта в ночь, пока ты моргал.

Но первой на землю спрыгнула девочка.

— Привет, меня зовут Марта, — объявила она, приставив дуло к своему подбородку. — Мне шестнадцать, и если я вышибу себе мозги, мой дедушка разорвёт вас в клочья и сожрёт.

Мерсер медленно вышел вперёд. Рядом с ним на коленях стояли Шэрон и девочки — по крайней мере, они живы. Саймон с трудом вытащил из вертолёта скованный цепями гроб — из титана он, что ли? — и поставил стоймя, приоткрыв дверцу в изголовье. Старый румын бесстрастно глядел на своего пленителя.

— Выбиваетесь из графика, — покачал головой Мерсер. — Дотянули до темноты. А смысл? У моих ребят уже руки устали. У тебя тоже скоро устанут, Марта. Бросай пистолет, солнышко, ты и так под прицелом, мы тебя и так убьём, если придётся.

— Бросит, как только моя семья поднимется на борт, — отрезал Саймон.

— Семья, — вздохнул Джон Мерсер, делая знак своим людям. — Вечное уязвимое место. Если бы не семья, наш румынский друг не сидел бы в ящике, да? Если бы не семья, у вас бы появился собственный ручной стригой. Люблю вести дела с семейными людьми.

Ручной стригой. Ручная девочка-заложница, которая всю жизнь проживёт под прицелом и передаст эстафету детям — о, ей придётся родить детей. Ну кто от такого откажется, правда? Только если ради семьи.

Шэрон и девочкам разрешают подняться. Медленно ведут к вертолёту. Мерсер никого не отпустит, но если бы даже отпустил…

Марта останется. Её дедушка — слишком влиятельный человек. Самого Чаушеску знал.

Пристальный синий взгляд стригоя пронзает темноту, высматривая что-то незримое. Что-то приближающееся. Что-то быстрое.

Мерсер медленно поднимает руку. Кому предназначался этот знак? Кому-то там, во мраке, но уже поздно. Его люди начинают озираться, и почти одновременно — падать. Безголовое тело стригоя пляшет, как чудовищная марионетка, настигая конвоиров раньше предсмертных хрипов их товарищей. Голова наблюдает бесстрастно.

— Бегом, бегом, бегом! — орёт Саймон, стреляя поверх голов. На лице Лизы ужас и брызги крови, но это чужая кровь. Люди Мерсера тщетно расстреливают марионетку, сорвавшуюся с нитей.

— Стой, тварь! Стой, или я стреляю! — ревёт Мерсер, направив пистолет на Марту. — Помнишь свою дочь? Помнишь, как ты решил, что я блефую?!

В глазах Марты отражаются сполохи. В глазах Марты — невероятная решимость. О, она помнит. Она всё помнит. Свой стаканчик реальности она получила давным-давно.

Саймон отталкивает её, сбивает на землю, заслоняет собой. Боль вгрызается в тело будто со всех сторон.

— Чёрт! Дьявол! — крик Мерсера тонет в чужих криках, потом захлебывается свинцом — Марта честно заработала свою двадцатку.

Чьи-то руки на лице. Чьи-то глаза в ночном небе. И запах, точь-в-точь как в Руанде в девяносто четвёртом.

Запах бойни. Вкус бойни, вкус солёной крови на губах. Чужой крови.

— Не будьте ребенком, Саймон, пейте, — шепчет что-то огромное, теряющееся во мраке.

Его облик ужасен. Его одежды, багряные с золотом…

Кажется, при Чаушеску такое не носили.